…Надежда – мой компас земной,
А удача - награда за смелость…
1.
Дорожные споры.
Могучий «КамАЗ», покрытый облупившейся в некоторых местах от времени краской, уверенно шёл через метель, прорезая фарами навалившуюся со всех сторон ночную тьму, однако стоило ему продвинуться вперёд, как мрак снова сгущался на том месте, где только что проехал грузовик, а снег немедленно заметал свежую колею.
В тёмной кабине тряслись две мужские фигуры в ношенных куртках. Между ними вот уже второй час шёл вполне содержательный, но то и дело затухающий разговор. Дело было в том, что водитель до рези в глазах вглядывался в ледяную мглу, и это занимало всё его внимание, а пассажир, убаюканный мерным покачиванием кабины, уверенным рокотом двигателя и воем метели, то и дело засыпал на несколько минут. И в кабине звучал только хрипловатый мужской голос теперь уже безымянного певца, который через динамики бережно хранимой магнитолы уверял, что лёд обязательно растает. Но его хоть и слышали, но не слушали: песня даже до Катастрофы считалась не самой новой и изрядно всем поднадоела, хотя иногда и могла приподнять настроение на несколько пунктов вверх.
- И всё-таки я, хоть убей, не понимаю, что ей ещё от тебя надо,- сказал, наконец, пассажир, возвращаясь к давно обсуждаемой теме.
- Думаешь, Олег, я сам понимаю? – ответил водитель, буравя взглядом ночь. – У этой рыжей аферистки теперь есть и квартира, и работа, даже велосипед, а она всё от меня не отстанет. Жить меня, понимаешь, учит, а сама и пуговицу пришить не может. И живёт, зараза такая, через дверь!
- Да, надо было её тогда ещё обратно в Копейкино отправить, - задумчиво ответил Олег. После некоторого молчания он добавил: - Добрый ты, Соболь, добрый. Оно, конечно, и хорошо, но нельзя же забывать, что проходимцев на Руси после Армагеддона только больше стало.
- Так она ж и документ мне показала: Соболева, мол, я, давай, брат, теснись.
- Гнать надо было! Уже тогда гнать!
- Ага, тебе легко говорить, - ответил Витя. – Ты человек женатый, у тебя, как с работы придёшь, и ужин готов, и квартира прибрана, и тепло в обоих смыслах. А мне-то каково было? Возвращаюсь из рейса и домой иногда идти не хочу. Бардак, голодно, холодно, скучно. Вот я и думал, что Алиса, так сказать, будет мне обеспечивать душевный и бытовой комфорт, да и внешность мне показалась ничего. А потом…
- А потом ты понял, что она не только абсолютно не годится для сохранения домашнего очага, но ещё и поскандалить любит, - Десятников откинулся на спинку сиденья. Друг в ответ только вздохнул и снова уставился на дорогу.
- От любви до ненависти один шаг, но делают его обычно гордо, во фраке, под марш Мендельсона, а ты, слава Богу, раньше понял, что к чему. Хорошо хоть, что теперь Ларису встретил, - сказал Олег. – Так, глядишь, скоро тоже окольцуешься. И единственным холостяком в нашем кругу останется Гарипов.
- Марат? Это да, – ответил Витя. – Весь в работе, где ему за бабами бегать? Да и вообще, где он сейчас? С Володькиной свадьбы его не видел.
- В том самом злополучном Копейкине. Там летом нового старосту выбрали, так он сбор урожая завалил, деревня оказалась на грани разорения, почему Алиса оттуда и сбежала. Старосту, конечно, под суд отдали, а потом в кутузку, и для разруливания ситуации отправили Марата. Он ещё в ноябре уехал, так до сих пор и работает. Сдаётся мне, там и останется. Новым старостой будет.
- Барсуков прикажет, так не то что старостой, пастухом будет, - заметил Соболев, прокручивая баранку на очередном повороте. Друзья вновь замолчали. Навстречу грузовику летел снег, который, кружась в свете фар, создавал иллюзию какого-то бесконечного загадочного тоннеля, в который хотелось идти, ехать, лететь, забыв всё на свете. Зрелище это было завораживающее, а потому опасное. Олег знал несколько случаев, когда водители, засмотревшись на снегопад, улетали в кювет, сворачивали не туда или, смешно сказать, врезались в указатели и фонари. Именно из-за таких вот «тоннелей», ставших особенно привлекательными после Катастрофы, когда количество прекрасного вокруг людей начало стремительно сокращаться, ночные рейсы в зимнее время считались самыми трудными. А ведь была ещё угроза застрять в снегу, встать из-за неожиданно заглохшего на морозе двигателя или просто замёрзнуть. Но Виктор был бывалым водилой, и такая вещь, как «тоннель», его уже не пробирала, а снежных заторов и холода он давно не боялся. Олег вспомнил про Марата. Лучший друг с того самого ноября появлялся в Металльске наездами дня по три, чтобы затем снова исчезнуть в глухой приходящей в упадок деревеньке на полтора-два месяца, тщетно пытаясь хоть как-то подправить пошатнувшиеся дела сельчан.
- Слушай, Вить, а как там у вас в мастерской дела продвигаются? Полетит? – спросил Десятников, скучавший потому, что «тоннель» его тоже не брал, а почти все звучавшие из магнитолы песни он знал наизусть и сам мог бы неплохо их спеть, что и делал на концертах самодеятельности или когда бывал очень весел либо нетрезв. Последнее, впрочем, бывало только по праздникам.
- Нет, - хмуро ответил Соболев. – Халатов и его парни из кожи вон лезут, а эта железка всё никак не хочет летать.
- Ты же говорил, что осталось всего ничего, как так? Что на этот раз? – поинтересовался Десятников.
- Движки, - бросил водитель. – Они не обеспечивают проектной грузоподъёмности. Мощнее ставить – слишком много горючего будут кушать, в смету не уложимся. Нужны нормальные авиамоторы. Не снятые с вертолётов, а именно от самолёта. В городе у нас их нет и заменить ничем нельзя. Я пробовал у караванщиков заказать, которые в Челябинск ходят, они кое-что привезли, но эти моторы в ужасном состоянии. Нет целого ряда важных запчастей, и ни достать, ни сделать их нельзя. Короче, опять барышевские премию получат.
Олег не знал, чем утешить друга, и потому снова замолк. Помочь он тоже при всём желании ничем не мог, да и какой прок от лесоруба, когда речь идёт о постройке вполне серьёзного летательного аппарата? Десятников вздохнул. Он прекрасно помнил, как начиналась вся эта история.
Вскоре после установления более или менее регулярного сообщения между Металльском и Челябинском, горсовету стало ясно, что автомобильные экспедиции и перевозки слишком уж ненадёжны и рискованны. Зарастающие бурьяном дороги нового мира таили много опасностей даже в летнее время, что говорить о зиме. В любую минуту мог рухнуть от старости любой из мостов, по которому шли колонны, в кюветах и заброшенных деревнях поджидали в засадах бандиты и мутанты. Кое-где приходилось делать большие крюки по бездорожью, так как полотно было перегорожено упавшими деревьями или брошенными фурами, убрать которые не было никакой возможности. Самое большое скопление брошенных автомобилей наблюдалось около Челябинска, где отрезок шоссе на протяжении двух километров от городской черты был запружен проржавевшими остовами машин, которые некогда принадлежали беженцам, пытавшихся двадцать лет назад покинуть город на собственных колёсах. От беженцев теперь остались одни скелеты – два километра для ядерного оружия не расстояние.
Именно для того, чтобы будущим торговцам и исследователям не пришлось сутки напролёт, проклиная всё на свете, искать среди травы асфальтовое полотно, рискуя каждую минуту стать жертвой нападения ненасытных тварей, заполонивших леса, горсовет объявил среди пяти металльских автомастерских конкурс на постройку лучшего летательного аппарата. Тип не уточнялся, но к машинам предъявлялись строгие требования касательно грузоподъёмности, расхода горючего, себестоимости и прочих ТТХ. Конкурс был объявлен ещё в октябре, и поначалу мастера, кто из энтузиазма, кто, польстившись на солидную премию, а кто только повинуясь приказу начальника мастерской, взялись за работу.
Третья автомастерская, к которой был приписан Виктор, в первые несколько недель вырвалась вперёд. Под началом Бориса Халатова, давнего друга Соболя, рабочие довольно быстро собрали каркас будущей машины – двухмоторного аэроплана, но вскоре работа стала пробуксовывать: не хватало то одной, то другой детали. Порой требовался какой-то необычный специализированный материал, найти который в практически изолированном от внешнего мира городке было проблематично. Именно поэтому Халатов одно время даже хотел отказаться от самостоятельной постройки аппарата и просто восстановить один из валяющихся возле Периметра старых вертолётов, но почти сразу отказался от этой затеи: вертолёт не вписывался в проект ввиду слишком большого расхода драгоценного горючего. Бензин, керосин, даже спирт – всё это расходовалось очень экономно, более того, самый дрянной самогон уже не столько пили, сколько сжигали, потому что всё остальное топливо давно было слито отовсюду, где его можно было достать: на заправках, из баков брошенных автомобилей. Жители Металльска почти опустошили даже найденный на одной из станций неподалёку от города эшелон с бензином. Практически без меры расходовались только дерево и металл – дерево новое вырастет, а металлолома кругом после Катастрофы остались целые горы.
Ещё одной проблемой было то, что, несмотря на внушительные по сравнению с другими автомастерскими успехи, третья не была абсолютным лидером. Впереди с самого начала шла пятая, которую возглавлял Николай Барышев, человек, полжизни проработавший на станции юных техников преподавателем авиамодельного кружка. Когда Десятников, Соболев да и сам Халатов ещё гоняли мячик во дворе и мотали сопли на кулак, Барышев уже мастерил не первую модель. Старый слесарь, плотник, лудильщик, чертёжник, словом, мастер на все руки, который впервые за долгие годы взялся за своё старое ремесло, был просто кладом в таком деле как постройка самолёта в кустарных условиях. Неудивительно, что работа в пятой кипела все эти три месяца. Барышев прямо-таки жил возле своего детища, и его старые мозолистые руки закручивали один болт за другим, варили шов за швом. Судя по всему, все более или менее приличные запчасти тоже прибрал к рукам именно он, и поэтому премия, состоящая из дополнительных талонов, после первомайского смотра, до которого оставалось всего два с половиной месяца, тоже достанется барышевским. Конечно, два с половиной месяца – срок порядочный, при желании можно было найти выход и довести самолёт до ума, но никто не освобождал мастеров от ежедневных работ по бесконечному подлатыванию ветшающей год от года техники.
Мужчины продолжали молчать. Олег посмотрел на наручные часы с треснутым стеклом. Восемь часов вечера. «Полтора часа, - подумал Десятников. – Полтора часа, а огни Металльска ещё не показались на горизонте. А ведь летом на путь из Старых Дубков до города уходил всего-то час с небольшим. Блин, сколько же снега навалило. Да, самолёт бы, конечно, не помешал, хотя в такую метель, - он посмотрел на дорогу, бегущую под грузовиком долгой упрямой строкой. – В воздухе делать нечего».
2.
Попутчик
Десятников хотел сказать ещё что-нибудь для поддержания разговора, но тут заметил, что далеко впереди замаячил крохотный огонёк. По мере приближения стало видно, что он движется по дуге вверх-вниз, а, следовательно, это не мог быть свет из окна помещения или фара застрявшего автомобиля.
- Вить,- сказал Олег, показывая за стекло. – Что это там такое?
- Не знаю, - ответил друг, слегка прищурившись. – Подъедем поближе - узнаем.
- Это, кажется, человек. Фонарём машет, - уверенно произнёс Виктор через пару минут. И действительно, в куцем свете огонька был заметен человеческий силуэт.
- Возьмём на борт? – поинтересовался Олег. Только сейчас он вспомнил о случаях, когда бандиты вот так останавливали одинокие автомобили и грабили их. Десятников нащупал на поясе свой топорик. Столкнись они с вероятным противником на открытом пространстве, толку от него было мы немного, но в тесноватой кабине грузовика топор мог стать страшным оружием. Если что, Олег будет отбиваться.
Вместо ответа Соболев затормозил. Силуэт опустил фонарик и, шатаясь, пошёл к КамАЗу. Вскоре в свете фар возникла фигура мужчины среднего роста. На нём был пуховик, надетый поверх грязного комбинезона, на плече висела тощая спортивная сумка. Блеснули на лбу две стекляшки. «Лётные очки», - догадался Олег. Тем временем Виктор опустил стекло, высунулся из кабины и крикнул незнакомцу сквозь рокот работающего двигателя и вой метели:
- Куда тебе, мужик?
Фигура привалилась к борту и устало прохрипела:
- В город.… Подбрось, брат…
Олег и Виктор переглянулись. Соболев распахнул дверь, впустив в кабину холодный воздух и снегопад, и сказал:
- Залезай.
Незнакомец, пробубнив слова благодарности с трудом взобрался в кабину грузовика, тяжело повалился на пустующее кресло рядом с Десятниковым, положил на колени видавшую виды сумку и мгновенно то ли уснул, то ли потерял сознание. Виктор захлопнул дверь, и машина тяжело поползла, именно поползла, ведь снегопад успел намести перед ней небольшой сугроб, дальше. Постепенно двигатель разошелся, и грузовик пошёл привычным ходом.
Теперь только Олег смог рассмотреть неожиданного попутчика. Это был мужчина лет пятидесяти, немного смуглый, со слегка осунувшимся, поросшим густой щетиной, которая через несколько дней грозила стать бородой, лицом. Было в его чертах что-то восточное, но не слишком-то ярко выраженное: азиат по какому-нибудь прадедушке. Под закрытыми глазами стояли мешки. Всё указывало на то, что этот человек очень долго блуждал по лесу, питаясь чем попало. Одет он был в потускневший синий, видимо, лётный, комбинезон с тем самым пуховиком поверх него. Венчала мужика вязанная шапка неопределённого цвета, поверх которой были надеты относительно новые лётные очки. В сумке Олег рыться не стал – это было ниже его достоинства, хотя в ней могли обнаружиться документы, подтверждающие личность незнакомца.
- Куда его в городе денем? – спросил Десятников, заметив, что из-за очередного поворота наконец-то показались огни Металльска.
- Куда-куда, - Соболев задумался. – В больницу, наверное. Не к тебе же, в самом деле, его везти.
- А там примут?
- Раз до Катастрофы бомжей принимали, то и этого возьмут. Да и к тому же, глянь на него. Налицо истощение, а может, даже и простуда или ещё что-нибудь в этом роде.
Олег пожал плечами. В конце концов, другого выхода не было. Назавтра можно будет зайти в больницу и, если этот очнётся, обстоятельно с ним поговорить.
Тем временем огни приближались. И водитель, и пассажир слегка улыбнулись. Человеку всегда приятно вернуться домой после долгого пути, когда за спиной остаётся бесконечный простор, а впереди ждут тёплое кресло, клетчатый плед и самый вкусный на свете домашний ужин. Или обед. «Оксана, наверное, как раз с работы вернулась, - подумал Олег. - А тут я – после трёх дней отсутствия снова дома». Десятников действительно три дня назад уехал в Старые Дубки за партией какого-то редкого дерева. Он рассчитывал вернуться раньше, но на месте, как всегда, возникли некоторые неурядицы, потом у водителя, который привёз Олега, сломался грузовик, и пришлось срочно звонить в Металльск, чтобы прислали другой. Затем неожиданно разыгралась эта метель, которая как раз сегодня вечером утихла на пару часов, которых хватило Виктору, чтобы приехать в посёлок, принять на борт эти несчастные брёвна и тронуться в путь вместе с Олегом. Впрочем, едва Старые Дубки скрылись из виду, метель разыгралась пуще прежнего, и скорость движения катастрофически упала.
Огни звали к себе, обещая тепло, уют и покой. Прожектора Периметра, шарящие по земле рядом с частоколом, уличные фонари, светящиеся окошки и редкие вывески – город лежал перед спускающимися с холма людьми, словно огромная гирлянда, а вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась тьма. Металльск со своим электричеством, образованным и сытым населением, тёплыми батареями был будто маленьким островком цивилизации в бескрайнем море забвения, на дне которого покоились занесённые илом дикости мегаполисы, а воды кишели самыми разными тварями, смотревшими на бывших хозяев Земли как на вкусную закуску или, в лучшем случае, довольно опасных конкурентов в борьбе за существование.
КамАЗ, разогнавшись с горки, постепенно замедлялся. Мимо уже потянулись спящие под снежным одеялом поля, некогда бывшие лесозаготовками, где Олег ещё совсем молодым, почти юнцом ещё, валил деревья, шугаясь всякого шороха в кустах – мутанты тогда были ещё делом новым, их все боялись. Теперь-то он знал, что зверя средних размеров при определённой сноровке можно отправить на тот свет обычным топором, и лишь улыбался своим прежним страхам. «А жизнь-то налаживается,- подумал Десятников. – Вот и приспособились, живём, не жалуемся. Люди – существа живучие, как тараканы, а цивилизация… Цивилизация – она штука тонкая, её надо бы сохранить, чем мы, собственно, и занимаемся». Грузовик между тем подъехал к ближайшим воротам, которые когда-то закрывали вход во владения некоего богатея, давно уже спавшего в забытой всеми могиле.
Площадка перед воротами была ярко освещена направленным со сторожевой вышки прожектором. Олег, которому свет бил чуть ли не по глазам, знал, что по сторонам ворот стоят две вышки, на одной из которой установлен гранатомёт, а на другой – раритетный, но работающий пулемёт «Максим», который был взят из краеведческого музея. Оба ствола были пристреляны, и можно было с уверенностью утверждать, что появление на данном отрезке дороги любой враждебной цели будет встречено точным слаженным огнём.
Витя просигналил: один короткий гудок, два длинных, снова короткий. Впрочем, это было скорее формальностью, так как, едва заметив номер автомобиля, охранники бросились отворять ворота. Вот тяжёлые створки, украшенные искусным узором из металлических полос, со скрипом подались в стороны, КамАЗ, грозно фыркнув двигателем, въехал в город и помчался по пустынной мостовой.
- Сначала поедем в больницу,- сказал Виктор, проезжая очередной перекрёсток с погасшим светофором. – Потому что показывать этого субъекта Тимофеичу вовсе незачем. Затем на склад, разгрузимся, ну, а дальше пешочком: бензин почти вышел.
Олег молча кивнул. Он и не думал возражать. Время всё равно уже позднее, спешить, в принципе, некуда. Конечно, дома надо бы оказаться пораньше, но когда он задерживался на час, то что решают ещё пятнадцать минут? «От больницы пойду сам,- подумал Десятников, глядя на начинающие гаснуть окошки. – Мне оттуда ближе, чем от склада». О неожиданном попутчике Десятников уже и не размышлял – его судьба на ближайшую ночь была решена. Конечно, Олегу было интересно, откуда на их головы свалился этот странный человек, но любопытство заглушалось усталостью и чувством, что пятая точка понемногу становится квадратной.
Метель, между тем, не утихала. Конечно, в городе, в густом лабиринте бетонных коробок домов ей не удавалось разгуляться, как на равнине или в лесу, лихо валя в сугробы припозднившихся путников, однако снег с неба сыпался исправно, обещая горожанам назавтра субботник. Олег обреченно вздохнул, чувствуя, что очередной выходной накрывается совковой лопатой. Зимой всегда было так. С тех пор, как сгнила снегоуборочная техника, а на ту, что чудом уцелела, горсовет начал жалеть топлива, почти каждый выходной зимой иные металльцы работали почище, чем в будни. За каждым районом был закреплён определённый участок прилегающих улиц, который жители, кровь из носа, должны были очистить. Обязательной для уборки была только мостовая – на тротуарах люди и сами вытаптывали внушительных размеров тропы, благо теперь почти все ходили пешком. Охранники убирали снег только возле ворот Периметра да следили, чтобы сугробы не накрывали колючую проволоку. Техника включалась в дело лишь в исключительных случаях, а также на протяжении километра-двух чистила ведущие к городу шоссе, дальше не хватало возможностей. Так что уже к Новому году Металльск, как правило, оказывался практически отрезан от остального мира. Через снежные поля изредка пробирались только снегоходы, трактора да грузовики вроде Витиного. Сани ходили только по проложенным этой техникой колеям, иначе лошади просто вязли.
Углубившийся в свои мысли и даже слегка задремавший Десятников не заметил, как Витя доехал до больницы.
- Вылезай, пехота, приехали! – крикнул он, спрыгивая на землю. Олег принялся тормошить попутчика, но тот лишь пробормотал во сне что-то вроде: «Не надо меня ронять… Я и сам прекрасно упаду…» Тогда Десятников протолкал его к двери и вместе с Соболевым вытащил из кабины. Не сговариваясь, друзья взвалили его на плечи и потащили к тускло освещённому крыльцу больницы. Незнакомец оказался не таким уж и тяжёлым.
Фойе встретило путников мягким светом ртутных ламп и приятным теплом. С докатастрофных времён это место мало изменилось: те же жутко неудобные пластиковые кресла у стен, те же глянцевые плакатики, та же стойка дежурного, тот же постоянно надраиваемый, но так же постоянно пачкаемый кафельный пол. Единственное, что несло отпечаток нового мира – это слегка облупившаяся краска на стенах да больничный запах, к которому теперь примешивались едва ощутимые ароматы лекарственных трав. Что и говорить, когда начали выходить лекарства, даже самые ярые скептики в белых халатах признали пользу народной медицины.
За стойкой стояла полноватая дежурная медсестра и не спеша заполняла какую-то толстенную тетрадь. Олег был готов поспорить, что до Катастрофы она делала бы то же самое и точно также, хотя в Судный день этой женщине, судя по всему, было примерно столько же, сколько Десятникову. Увидев вошедших, дежурная слегка оживилась. Она захлопнула тетрадь, отложила ручку, поправила выбившиеся из-под целлофанового чепчика тёмные волосы и с небольшим возмущением спросила:
- Куда вы этого бомжа тащите? – хотя бомжей в Металльске не было со времён Катастрофы.
- По пути из Старых Дубков подобрали,- объяснил Витя, подходя к стойке вместе с Олегом и «бомжем» на плечах. – Он без сознания, сильно истощён.
- Можно мы его тут оставим, а? – поинтересовался Десятников. – Хоть на ночь.
- Посмотрим,- ответила медсестра. – Со Степаном Андреичем посмотрим, может, и на больший срок положим. А кто это вообще такой? Документы при нём есть?
- Понятия не имеем,- ответил Соболев. – При нём сумка. Наверное, там что и есть.
- Я сейчас санитаров свистну, - дежурная вышла из-за стойки. Олег успел увидеть покоцанный бейджик, гласивший: «Берлогина Наталья Ивановна. Медсестра», и сказал:
- Да нет, мы лучше сами. Куда его? – Десятников заметил, как с укором посмотрел на него друг, но слов было не воротить. Берлогина мотнула головой и пошла к ближайшему полутёмному коридору. Виктор вздохнул, перебросил поудобнее на плече незнакомца, и друзья потащили его за медсестрой. Вскоре та остановилась у одной из невзрачных дверей. Блеснули в коротких пальцах ключи. Дверь распахнулась.
Палата оказалась большая, но прохладная и пустая, явно не используемая уже с месяц. Койки стояли с одними матрацами. Витя и Олег осторожно положили свою ношу на одну из них. Незнакомец не подавал признаков жизни.
- А может, он всё-таки того? – спросила Берлогина. Перспектива убивать драгоценное время ночного безделья на этого странного человека её не прельщала. Не дожидаясь ответа, она пощупала пульс и покачала головой – Жив.
- И слава Богу,- сказал Виктор. – Пошли, Олег. Мы завтра ещё зайдём, проведаем этого.
Друзья вышли. Медсестра посмотрела на закрывшуюся за ними дверь, потом на неизвестно откуда свалившегося пациента, на его сумку. Конечно, лучшее дело то, которое можно не делать, но любопытство победило лень и пофигизм. Убедившись, что никто не подглядывает, а «бомж» спокойно лежит на койке, даже не думая приходить в себя, Берлогина подошла к лежащей на полу спортивной сумке с полустёршимся рисунком, присела рядом и открыла её. Ночь обещала быть если не интересной, то, по крайней мере, не совсем обычной…
Гермозатворы с грохотом закрылись. Олег открыл глаза. Опять. Опять этот сон с его мистическим грохотом стальных створок, поставившим точку в глупой комедии под названием «Всемирная история». Грохотом, отделившим мир живых от мира мёртвых. Десятников всегда просыпался на этом моменте и всегда ощущал смутное беспокойство. Такого сюжета он не видел уже давно, он вообще снился Олегу достаточно редко, каждый раз предвещая какое-то важное событие, потенциально способное изменить всю его жизнь.
Десятников присел на кровати. В комнате было абсолютно темно, только светились во мгле стрелки будильника, равномерно отсчитывающего секунду за секундой.
Тик-так. Эта секунда уже в прошлом.
Тик-так. И эта там же.
Собственно, больше никаких звуков и не было, разве что скреблась на кухне невидимая мышка, да сопела рядом Оксана, разметав по подушке свои светлые, но будто присыпанные пеплом волосы. Олег с нежность посмотрел на супругу. Он не видел её лица, но знал, что она здесь, рядом, улыбается во сне своей особенной, несколько виноватой улыбкой. Вспомнились слова Соболева: «Легко тебе говорить, ты человек женатый…».
«Женатый, - подумал Олег, вставая и подходя к окну. – Примерный семьянин, без четырёх месяцев отец. Эх, Десятников, Десятников. Каким ты был.… Каким ты только не был! И как это тебе, этакому простофиле, такое счастье обломилось?» Действительно, спроси его кто сейчас, какими такими своими достоинствами он завлёк Оксану, Олег бы просто послал этого кого-то на три советские буквы, ибо выглядеть глупо ему не хотелось. Глупым он мог показаться потому, что сам не знал на этот вопрос ответа. Как так вышло, что Оксана Рыкова, дочь кандидата наук, девушка, к которой больше всего подходил термин «благородная девица», играющая на пианино, прочитавшая Шекспира и Гёте, вдруг обратила своё внимание него, Олега Десятникова? На неотёсанного лесоруба с извечной трёхдневной щетиной, владевшего не музыкальным, а исключительно плотницким инструментом, забросившего мало-мальски приличные книжки сразу после окончания школы, из которой, кстати, ушёл после девятого класса. Парня, который чисто случайно забрёл тем дождливым летним вечером в библиотеку, только чтобы переждать непогоду, где увидел молоденькую библиотекаршу с треснутыми стёклышками очков. С тех пор он понял, что чтение бывает интересным, и стал захаживать почаще. А там… «А там всё как-то само вышло,- подумал Олег, глядя в темноту двора.- Слово за слово, книжка за книжкой. Познакомились, сдружились, влюбились. И ведь старик Рыков в ярости был, когда узнал, что тому жениху, которого он сам подобрал, Оксана предпочла меня. Но Рыковы, они на то и Рыковы, что порычать могут: Оксана, если чего-то хочет, стоит на своём, хоть бульдозером толкай».
Окно спальни было расположено так, что в него были примерно одинаково видны и двор, и проезжая часть. На улице было темно хоть глаз выколи. После десяти весь город, кроме Периметра и ряда важных объектов, обесточивался. Где-то там, во тьме, тонули в снегу скамейки, качели, заборчики, мостовые и тротуары, да и погасшие на ночь фонари со светофорами. Всё это предстояло завтра отыскать под сугробами и очистить.
Десятников постоял ещё немного, зевнул, проводил взглядом прошедший под окнами милицейский патруль и снова лёг на кровать, однако сон наотрез отказывался приходить. Олегу не давал покоя неожиданно пришедший ему на ум тот странный человек, которого они с Соболевым подобрали сегодня на дороге. Почему-то Десятников сразу решил, что этот субъект не мог быть приблудившимся жителем одной из ближайших деревень. Что-то такое было в нём, как бы сказать, неместное. Да ещё этот комбинезон. Олег как-то смотрел докатастрофное кино про военных лётчиков. Если бы комбинезон неожиданного попутчика не был так грязен и заношен, он мог бы сойти за одного из них, тем более, что по возрасту он вполне подходил на такую роль, хотя, впрочем, один комбинезон ничего не доказывает. Были ещё лётные очки, но это уж и вовсе не доказательство – такие в Металльске имели многие. Неизвестно почему, но после Катастрофы они вошли в большую моду.
Так Олег проворочался с полчаса. Наконец, решив, что завтра всё разъяснится как-нибудь само, а сейчас надо спать, чтобы набраться сил к завтрашнему субботнику. Успокоив варящий котелок, Десятников провалился в дрёму и проспал без снов до самого утра.
3.
Лётчик
На следующий день, после ожидаемой уборки снега, продлившейся почти до обеда, Десятников потопал по только что расчищенной мостовой к больнице. День был пасмурный, хмурый и достаточно морозный. Однако ветра не было решительно никакого, поэтому Олег даже не опустил уши своей шапки. Настроение у него было, несмотря на некоторую усталость, вполне бодрое, он даже начал насвистывать себе что-то под нос.
В больничном фойе было немноголюдно: на пластиковых стульчиках сидело всего несколько человек, среди которых больным выглядел всего один, сломавший где-то руку. Олег подошёл к стойке дежурного и, поздоровавшись, поинтересовался у медсестры:
- К вам вчера ночью не поступал…. Э-э-э…. Бомж?
- Бомж? – медсестра, не та, что была вчера, вопросительно подняла брови и заглянула в свою толстую тетрадь. Вдруг она просияла: - А, лётчик! Вам лётчик нужен, да?
- Какой ещё лётчик? – теперь удивлялся Десятников. Похоже, его предположения были не столь беспочвенны.
- Да этот-то бомж лётчиком себя называет! Совсем от холода с катушек съехал, бедолага,- чувствовалось, что дежурной скучно и решительно не с кем поговорить. - Прилетел, говорит, из Братска на какой-то там ави... Аве…. На авиетке, вот! Совершил, дескать, вчера вечером вынужденную посадку в лесу неподалёку от городской черты, тут его двое сердобольных путников и подобрали. Один из них, Соболев Виктор, кажется, вот только что здесь был и ушёл к этому бомжу в палату.
- Как его зовут, этого… Лётчика, вы выяснили?
- А вы, собственно, ему кто?
- Я Олег Андреевич Десятников, бригадир лесорубов. Это мы с Соболевым вчера подобрали вашего бомжа, который лётчик.
Медсестра пристально поглядела на посетителя глазами, которые, как только что заметил Олег, были разными: один нормальный, здоровый, сероватый, а другой мутировавший, с пожелтевшим белком. Такая мутация встречалась не чаще остальных. Единственное, чего никто в городе не мог понять, так это того, что мутации вообще начали проявляться у облучившихся. По логике вещей, уродства могли появиться только у первого послевоенного поколения и последующих за ним, однако полумутантами почему-то стали и те, кто помнил мир до Катастрофы. Отец Оксаны, Владлен Рыков, утверждал, что это последствия отвратительной экологии и даже не будь ядерной войны, это отсрочило бы появление массовых мутаций всего на несколько поколений. А мутации были действительно массовые: почти половина населения Металльска имела более или менее явные отклонения от нормы.
- Зовут его Фёдор Константинович Долгий, - видимо, дежурная нашла физиономию Десятникова достаточно честной. Она снова заглянула в свою тетрадь. – То есть, нет, не Долгий, а Долгих. Лежит в шестнадцатой палате. Вы к нему или как?
- К нему, - Олег снял шапку и расстегнулся.
-Тогда по левому коридору прямо, - медсестра указала на тот самый коридор, по которому Десятников и Соболев вчера вечером втащили «бомжа». Олег молча кивнул и пошёл в указанном направлении. По-хорошему, надо было надеть халат, но, видимо, дежурная забыла или забила на это ставшее уже условным правило.
В палате Десятников застал Соболева. Тот сидел на табуретке рядом с панцирной койкой, накинув-таки на плечи посеревший от бесконечных стирок халат.
Но главной достопримечательностью палаты был не он, а очнувшийся незнакомец. Он сидел на койке, на которой уже появились и простыня, и подушка, и одеяло. Увидев вошедшего, он протянул руку и сказал:
- Здравствуй, хлопец, - и после того, как Олег пожал его руку, добавил: - Долгих Фёдор Константинович, лейтенант отдельного пятого полка стратегической авиации Российской Федерации.
«Вот те раз! – подумал Десятников.- Попал, называется, пальцем в небо!», а вслух сказал:
- Очень приятно. Олег Десятников… Начальник четвёртой бригады лесорубов.
- Спасибо вам, мужики, что подобрали меня на дороге, - улыбнулся лётчик. Он был уже выбрит, относительно свеж, а комбинезон, куртка и шапка с лётными очками висели рядом на спинке соседней койки. – Если бы не вы, замёрз бы я там не за три рубля. Кстати, куда я попал, напомни ещё раз, а? – обратился он к Вите.
- Металльск, город в двухстах километрах к северо-востоку от Челябинска, - с готовностью ответил тот.
- Металльск, значит, - Фёдор Константинович провёл ладонью по своему обветренному лицу. – Я-то сам из Братска прилетел.
- А разве в Братске был военный аэродром? – поинтересовался Олег, пододвигая себе табуретку и присаживаясь рядом. Несмотря на то, с какой фамильярностью этот человек обращался со своими спасителями, едва зная их, Долгих Десятникову определённо внушал уважение и любопытство: не каждый день рядом с захолустным городком появлялись люди из прошлого. А Фёдор был именно человеком из прошлого, и Олег сразу отмёл версию о том, что он не более чем сошедший с ума бродяга. Ну, не бывают бродяги такими.
- Нет, аэродрома там, конечно, не было. Зато была ГЭС. И какая ГЭС! – Фёдор Константинович поднял глаза к потолку. – Город, конечно, натовцы в пыль стёрли, а вот ГЭС устояла. Так уж получилось, что не бомбили её: то ли для оккупации берегли, то ли ещё для чего. Никто же не знал, что это самая последняя война будет, после которой уже всё равно. И я не знал… - лётчик вдруг погрустнел и тяжело вздохнул. Витя и Олег переглянулись. Наступила тишина. И вдруг Долгих схватил себя руками за волосы и, сокрушаясь, произнёс:
- Это я, я виноват! Я тоже там был! Я тоже бомбил мирные города, тоже нажимал на кнопки, выпуская на волю страшное зло! О, как я был слеп!
- Стойте, стойте, - принялся было Виктор успокаивать его. – Какая тут ваша вина-то?
- Ты что, не понял, что ли?! – с каким-то безумием посмотрел на него лётчик. – Я служил в стра-те-ги-чес-кой авиации! Я водил по небу огромный воздушный склад со смертью, который кто-то, будто издеваясь, назвал «Белый лебедь»! Вот этими руками,- он ткнул друзьям в лицо свои огрубевшие ладони. – Я отправил на тот свет больше людей, чем начальник Бухенвальда! Я просто чудовище, трам-тарарам…
Десятников и Соболев смотрели на него круглыми глазами. У Виктора застыла на губах какая-то несказанная фраза. До Десятникова, дошло, наконец, почему так убивается бывший офицер. Откуда-то из глубины его памяти поднялось давно не используемое понятие «стратегическая авиация». Он начал судорожно вспоминать. Стратегическая, иначе дальняя, авиация, величественные самолёты, несущие в своём чреве оружие, которое уничтожило прежний мир и большую часть человечества. Олег вспомнил и изящный силуэт огромного белоснежного бомбардировщика, медленно пролетающего над Красной площадью в сопровождении стайки самолётов поменьше. Где он мог это видеть? Ах, да. По телевизору, много лет назад, в до сих свято чтимый горожанами День Победы. Маленький он был тогда, ничего, по сути, не понимал.
Между тем Фёдор Константинович понемногу успокоился и снова начал говорить:
- Сейчас я расскажу вам, как это всё было.… Надо же кому-то душу излить, а целую неделю живого человека не видел…
4.
Судный день
В кабине было тихо. Даже слишком тихо. Едва слышно гудели приборы и могучие реактивные двигатели. За окном, куда ни глянь, расстилалось бескрайнее белое поле, а над ним было только ослепительно голубое майское небо. Казалось, что огромный бомбардировщик упал вниз, на торосы Северного Ледовитого океана, и лежит на снегу, но на самом деле до снега было более одиннадцати километров, а белое поле было облаками, которые, возможно, сейчас сыпали вниз очередную порцию осадков. Но здесь, над облаками, в разреженном воздухе, куда не рисковали подниматься даже самые отчаянные и сильные птицы, было тихо и спокойно. Так было сейчас. Так было и сто, и миллион лет назад, и будет ещё столько же.
Лётчики, сидевшие в кабине, уже давно пресытились всеми этими чудесами природы, поэтому смотрели только на приборы и лишь изредка перебрасывались отдельными фразами. Однако вскоре одному из них, более молодому, слегка похожему на азиата, лейтенанту, захотелось поговорить со старшим товарищем и командиром о чём-то более содержательно:
- Товарищ капитан, разрешите вопрос, - начал он, не отрывая внимательного взгляда от многочисленных индикаторов и табло.
- Разрешаю, - ответил командир.
- Как вы думаете, чем всё это закончится?
- А ничем не закончится,- вздохнул старший. – Люди, которые сидят в Кремле и Белом доме, не такие кретины, как некоторые думают. Они прекрасно понимают, что если задействовать ядерное оружие, то победителей не будет. Все полягут.
- А как же ядерный щит?
- Наш уже старый, износился, только над Москвой нормальная защита и есть – даром, что последние два года только и делали, что латали. А американцы так и не создали систем, способных остановить «Воеводу». Нет, я думаю, что всё обойдётся. Вспомни, Долгих, сколько уже раз мир стоял на грани. Карибский кризис возьми хотя бы: уж на что Хрущёв был колхозник, а ситуацию спас. Сейчас у власти люди поумнее, похитрее, чем он, уладят всё как-нибудь.
- Да как же уладить, когда на Балканах уже две недели как… - Долгих замялся. – Война идёт. Люди гибнут.
- Пять человек с обеих сторон за две недели? – невесело усмехнулся командир. – И это ты называешь войной? Нет, это не война, это так, игрушки. Вот увидишь, лет через пять об этом в учебниках истории напишут только что был, дескать, в мае две тысячи N-цатого года так называемый Балканский кризис. Нет, там, конечно, и натовские ПРО рядом стоят, и наши ракеты каким-то непостижимым образом оказались в Болгарии, да только не будет больше ничего. Ещё несколько дней напряжение продержится, а потом они уберут ПРО, мы – боеголовки, президенты пожмут друг другу руки, извинятся и всё будет по-прежнему.
- Но, товарищ капитан…- начал было Фёдор, однако тут из наушников на его голове раздался сухой мужской голос:
- Шмель, говорит Пасека, как слышно? Приём.
- Пасека, я Шмель, - сказал командир.- Слышу вас хорошо. Приём.
- Шмель, сигнал «Атом». Приём.
- Вас понял. Конец связи, - капитан нахмурился, посмотрел на удивлённого подчинённого и зло произнёс: - Что, Долгих, накаркал? Черта помянешь – он и появится. Бери курс на юго-запад. Полетели буржуев наказывать, ё-моё. Ну, ворона…
Фёдор не ответил, а просто положил машину на курс. В голове его билась одна-единственная мысль: война! Идёт война. Час пробил. У них есть пятнадцать минут, чтобы добраться до вражеской территории, выпустить смертоносный груз, и вернуться на аэродром. Горючее на исходе. Нет, всё равно можно успеть.
Самолёт начал разгоняться и вскоре достиг скорости звука. Вот и скорость слова осталась позади. Фёдор почувствовал, как тело его наливается тяжестью. Двигатели загудели сильнее. Белое поле вокруг «Белого лебедя» стало понемногу редеть, замелькала в разрывах облаков далёкая земля: самолёт заходил на ударную высоту. Точнее, внизу была уже не земля, а вода, и, если верить приборам, это был громадный и величавый Тихий океан. Где-то там, в тиши морских глубин, пришли в движение и легли на нужный курс тёмные сигары атомных подводных лодок, что наших, что американских. Далеко за кормой остались родные берега, но Фёдор знал, что сейчас там сотнями взлетают с аэродромов самолёты всех типов и размеров, с грохотом открываются люки ракетных шахт, пищат всевозможные радары, увидев на горизонте врага. И в больших городах люди, оторванные от привычных занятий, в панике давя друг друга, спешат в подземные чертоги бомбоубежищ и метрополитенов. «Как-то там сейчас папа с мамой? – подумал вдруг Долгих, до боли в глазах вглядываясь в мерцающие экраны. - И Катя с Яриком? Успели ли они спрятаться? Или… Нет, какой бред! Они в Москве, а значит, в безопасности! Посидят пару дней в метро, пока опасность не минует, а потом поднимутся. И я вернусь домой. Как раз через несколько дней очередной отпуск. Вместе победу отпразднуем. А победа будет. Обязательно будет! Иначе…» А что будет иначе, Фёдору и думать не хотелось.
На горизонте замаячили приближавшиеся с каждым мгновением неясные очертания берегов рассадника демократии.
- Приготовиться к атаке, - спокойно скомандовал капитан.
- Есть приготовиться, - так же спокойно постарался ответить Долгих и нажал на несколько кнопок. Тут же на пульте зажглись лампочки: ракеты были готовы к запуску.
- Ну, - командир бомбардировщика перекрестился. – Началось, - под днищем уже проплывала чужая земля. – Пли!
- Есть! – Фёдор нажал на кнопку «Пуск». Самолёт несколько раз вздрогнул. Боеголовки, следуя заложенной программе, ушли на давно выбранные цели.
- Поворачивай, - прозвучал приказ. Долгих повиновался. «Белый лебедь» сделал крутой вираж и полетел обратно, вновь набирая походную высоту полёта. Внизу бесконечным серо-синим свинцовым полотном расстилался океан, на котором лейтенант заметил несколько тёмных вытянутых силуэтов, принадлежавших, судя по всему, военным кораблям российского Тихоокеанского флота. Над силуэтами показывались крохотные вспышки, от которых отделялись искорки: ракетные крейсеры, а это, без сомнения, были они, вели огонь по врагу. По сторонам бомбардировщика теснились беспорядочной толпой облака всех мыслимых и немыслимых форм и расцветок. И вдруг…
- Долгих!!! Затемнение!!!
- Есть затемнение! – Фёдор быстро нажал нужную клавишу. Окна кабины мгновенно затемнились. И всё же такую вспышку тонировка не удержала. Ярчайший свет ворвался в кабину, на мгновение ослепив пилотов. Через несколько секунд долетел отдалённый гул и самолёт тряхнуло. Свет в кабине моргнул, некоторые табло и лампочки погасли. Лётчики глянули вниз и увидели на том месте, где только что стояла эскадра, только колоссальную расходящуюся кругом волну. Не оказалось кораблей и на радаре. Капитан и лейтенант переглянулись. Всё было ясно без слов.
- Светлая память морякам Тихоокеанского флота, павших смертью храбрых, - скорбно сказал командир. – А ты как думал, Долгих? Это война. Здесь в угол не ставят, здесь убивают.… Проверь, что вышло из строя, а что ещё работает. Я пока Москву вызову, доложусь.
Лейтенант кивнул и начал щёлкать тумблерами. Та-ак. Все двигатели в норме, автопилот работает, все радары работают. А вот система навигации полетела. Придётся по обычным картам лететь. Компас тоже цел, защита выдержала электромагнитный импульс ядерного взрыва. В целом, дотянуть до аэродрома можно, а там можно будет и отдохнуть.
Только вот капитан всё никак не мог докричаться до Центра. В десятый раз полным плохо скрываемого отчаянья голосом повторял он в микрофон:
- Пасека, я – Шмель, приём. Пасека, я – Шмель, ответьте… Улей, я – Шмель, барсук ужален. Улей, я Шмель, приём…
- Не отвечают? – с беспокойством спросил Долгих. Похоже, связь тоже вышла из строя, если только это связь.
- Как видишь, - командир выпустил из рук штурвал, опустил наушники на шею и устало откинулся на спинку сиденья. – Всё, Долгих, отлетали мы своё, кажется.
- Не понял, товарищ капитан, - начал было Фёдор. – То есть как – отлетали? Если вы никого не можете вызвать, то это всё аппаратура виновата. Видимо, электромагнитный импульс вывел из строя связь.
- Какой, к чёрту, импульс? Здесь три слоя защиты. Не то что на высоте девяти километров – в двух от ядерного взрыва спастись можно, а ты говоришь – связь полетела.
- Но ведь система навигации тоже не работает!
- Да мало ли почему она может не работать. Навигация – штука нежная. Нет, тут всё сложнее. И страшнее. Сколько времени прошло с момента сигнала «Атом»?
Долгих посмотрел сначала на часы приборной доски, потом на собственные и сказал:
- Шестнадцать минут.
- Тогда точно связь ни при чём, - вздохнул командир и грустно улыбнулся. – Поздравляю, лейтенант, хотя какой ты теперь лейтенант, ты просто Фёдор, только что наших с тобой глазах кончилась самая глупая комедия и самая короткая война.
- Вы хотите сказать…
- Да! Я именно это хочу сказать! Нет больше ни Нью-Йорка, ни Токио, ни Москвы, ни славного города Мухосранска! Нет правых, нет виноватых. Есть только те, кто выжил, зарывшись в землю на сорок метров, да и те, пожалуй, уже загнулись или скоро загнуться. Сами себя убили, трам-тарарам! И мы с тобой, Фёдор, тоже убийцы!..
- Нет, нет, стойте, это не так! – Долгих судорожно крутил ручку настройки радиосвязи, но везде была лишь гробовая тишина. Хрип помех – не в счёт. Петербург, Москва, Киев, Париж, Лондон, Пекин, Вашингтон – везде было тихо. Как пить дать, приёмник накрылся. Другие версии лейтенант просто отказывался принимать. Ну, не могло всё вот сразу закончиться! Даже если предположить, что города погибли, то почему молчат базы, корабли, подлодки, в конце концов? Нет, тут точно проблема в технике, а не в чём-либо другом. Да и как могла погибнуть столица России, обладающая мощнейшим в мире противоракетным щитом? У Фёдора просто не укладывалось в голове, что он уже никогда не обнимет свою Катю, не возьмёт на руки Ярика, не пойдёт на блины к маме, не услышит звона сорока сороков колоколов, который, как он недавно читал, способен остановить межконтинентальную баллистическую ракету, не пройдётся по бульвару в погожий летний день. Это было хуже, чем просто умереть.
- Москва не может быть разрушена, - уверенно сказал он, опуская могучий самолёт пониже, чтобы иметь хоть какие-то ориентиры. – Падёт наша столица – и произойдёт Конец света. Так сказал Серафим Саровский.
- А что, по-твоему, сейчас произошло?! Вот он, Армагеддон, только что прогремел канонадой ядерных взрывов! ТРАМ-ТАРАРАМ! – голос командира перешёл в какой-то невероятно громкий и отчаянный хрип. - Всё! Finite la comedia, как говорили древние!
- И что же вы прикажете?! – возмутился Фёдор. – Бросить штурвалы и направить самолёт в крутое пике прямиком на дно морское?! Нет, я так погибать не собираюсь! Надо хотя бы довести машину до аэродрома, до берега, на худой конец, а там уже разобраться.
- Ну, Долгих, ты и ишак, - капитан порылся в планшете и протянул лейтенанту пахнущую типографской краской карту. – Упёртый до дури. Или просто книжек начитался, героя из себя корчишь? Какой ты там аэродром собрался искать после такой кузькиной матери? Хотя мне уже по барабану, ищи что хочешь. Мне сейчас что с тобой, что вниз башкой отсюда – всё одно. Надоело, – он окончательно бросил штурвал, сорвал с шеи наушники и прикрыл глаза.
Фёдор шёпотом сказал всё, что думает про паникёров и пессимистов, что во время Великой Отечественной таких к стенке ставили, и, развернув карту, кинул на неё беглый взгляд. Судя по показаниям приборов и времени полёта, бомбардировщик как раз проходит над Камчаткой. Долгих посмотрел на индикатор горючего. Ещё примерно десять минут с такой скоростью, и железная махина грохнется вниз, став для них обоих мавзолеем получше ленинского, который лейтенант ещё надеялся увидеть и не один раз…
5.
Один после боя
…- Когда я всё-таки нашёл аэродром, то увидел, что от него осталась только огромная фонящая воронка - продолжал Фёдор Константинович, поглаживая подбородок. – Горючего уже не почти не оставалось, и я стал искать хоть какое-никакое приличное шоссе, чтобы хоть где-нибудь благополучно приземлиться. Летел на предельно малой высоте, а под крылом один за другим проплывали горящие синим пламенем города, да шумела кое-где поваленная тайга. У меня слёзы на глазах стояли, не верил, что всё так кончилось, а Уланов, капитан, то есть, хоть бы хны: сидел себе в кресле и невесело так ухмылялся да посмеивался иногда истерично, видимо, что-то в голове замкнуло от сознания такой чудовищной вещи. Неподалёку от Братска я нашёл более или менее приличных размеров шоссе и посадил самолёт на него. Мы с Улановым надели ОЗК, взяли дозиметры, сухпайки, зарядили пистолеты и вышли наружу. Смотрим – шасси в асфальте борозды пропахали, самолёт завяз, взлететь снова уже не получится. Ну, а нам оно и незачем. В Братск мы, разумеется, не пошли, - сказал лётчик, увидев, что Виктор собрался задать вопрос. – Я с высоты увидел, что от него не осталось решительно ничего интересного, а вот деревни вокруг и электростанция уцелели. В одну из таких деревень, Вихорёвку, мы и отправились.
- А что местные? – спросил, ёрзая на стуле, Олег.
- Как что? Раз я здесь, значит, приняли, подогрели, обобрали… То есть, тьфу, подобрали, обогрели. Эх, совсем язык не слушается, яндекс точка ру… Так вот. Пока ГЭС работала, жили мы вполне сносно. К нам беженцы из разрушенных городов подтягивались, но, как правило, долго не жили: умирали от лучевой болезни. А прошлой осенью пришёл всем вихорёвцам, да и всем, кто электричеством от Братской ГЭС питался, большой Чубайс. Ну, был такой прохиндей до войны. Чубайс – песец, то есть, - пояснил Долгих, видя недоумение на лицах слушателей. Ни Олег, ни Витя действительно не знали, что за зверь такой Чубайс и что шьют из его шкуры. Людям, которые встречали свой десятый или одиннадцатый день рождения под землёй, народный антигерой конца двадцатого-начала двадцать первого века казался чем-то далёким и не совсем понятным. Поняв всё это, бывший лётчик вздохнул, сел поудобнее и снова принялся рассказывать:
- Сами понимаете, современный человек без электричества как без рук. У нас разом пропало всё, что сберегли за двадцать лет: радиоприёмники замолчали…
- Как? У вас там была радиосвязь? – загорелся Виктор. – Да это же…
- Какая там связь? Так, одно слово, что связь. Соседние деревни переговариваться могли, а дальше мощностей передатчика уже не хватало. Пробовали с самолёта снять – не работает, видимо, действительно повредило наш приёмник взрывом. М-да, - рассказчик упёрся носом в сложенную щепоть. - Так вот, погасло освещение, вышли из строя утюги и электроплитки, встала решительно вся техника: без аккумуляторов далеко не уедешь. Слишком уж сельчане на электричество понадеялись. Мы эти годы в нём прямо купались, жгли мегаваттами. Кто-то смекнул, что бензина надолго не хватит – и давай все, у кого руки из того места растут, электромоторы повсюду внедрять. Деталей хватало, так как свалки уже никто не охранял, автосервисы у дорог тоже пустые стояли. У нас через семь лет уже кругом были одни батарейки. Народ жил припеваючи, даже, по-моему, лучше, чем до войны. И вдруг это всё рухнуло. Прошлая осень выдалась очень дождливой. Техника, что ещё на ходу была, вязла в лужах по самые кабины. Весь урожай сгнил на полях. Но это было ещё не самое страшное. Кошмар ждал впереди, - бывший лётчик сделал эффектную паузу и, вдоволь насладившись произведённым впечатлением, продолжил:
- Просыпаюсь я однажды утром и чувствую, что чего-то не хватает. Прислушиваюсь. Так и есть! Радио молчит. В Вихорёвке председатель сельсовета обычно по утрам указания отдавал через радио. А тут приёмник молчит. Я было подумал, что сломался. Решил посмотреть, в чём дело. Потянулся к настольной лампе – не горит! К плитке – не греет! Я тогда испугаться ещё не успел: у нас часто случались короткие замыкания, провода-то ветшали. Сел на диван, жду, а чего жду, не знаю: работать-то нельзя. Тут стук в дверь. Открываю, а в сенях капитан стоит. «Беда, - говорит. – Прорвало ночью плотину электростанции. Посёлок энергетиков смыло к чёрту». Я сначала не понял, в чём дело, а как дошло, то только и смог, что за голову схватиться. А что я ещё мог предпринять? Плотину уже не восстановить: силёнок маловато, а самодельные насыпать времени уже не было. К тому же, к реке тогда вообще было не подойти. Вихорёвцы отряд на разведку отправили, моторизованный, на тракторе. Вернулись без трактора. Увяз, говорят, по кабину в грязь ушёл, а река вздулась, метров на тридцать из берегов вышла. Нашли они там на берегу одну девчушку, маленькую совсем, из посёлка энергетиков, в Вихорёвку привели, доложились, что, нет, дескать, больше выживших. Трам-тарам, как говорил Уланов. И вот после этого начался форменный кошмар: надвигался голод, удобств уже не было, антисанитария пошла страшная, к первому снегу в самое настоящее Средневековье скатились. И вот тут капитан-то мне и сказал: «Надо убираться отсюда, пока не загнулись. Здесь цивилизации уже не будет. Люди шерстью скоро обрастут, друг на друга начнут кидаться». Я спросил, что делать будем, а он ответил, есть здесь, на том самом шоссе, на которое мы самолёт посадили, забытая фура, а в ней – авиетка с полным баком горючего. Везли её одному богатею в Братск, но не довезли. Я ещё мялся, а потом, когда от голода и антисанитарии в деревнях началась эпидемия какого-то странного гриппа, с которым уже нечем было бороться, решился. Мы с Улановым собрали вещи, оружие приготовили, инструменты и одним морозным утром втихаря покинули умирающую Вихорёвку. Шоссе было ещё цело, да и снега было относительно немного, мы достаточно быстро нашли ту самую фуру. Откопали. Зрелище она являла жалкое, но авиетка в кузове была надёжно законсервирована и пережила два десятилетия безвременья. Вскрыли мы её, завели и полетели. Сложного там не было решительно ничего: строились авиетки как альтернатива автомобилям в мегаполисах вроде Москвы, то есть, тут и новичок разобрался бы, не то что бывший лётчик стратегической, чтоб её за ногу, авиации.
- Так где же он теперь, ваш Уланов? – поинтересовался Олег. Он стал припоминать все подробности вчерашней встречи. Долгих был один, это Десятников помнил точно.
- И куда вы полетели? – тут же вставил Витя, которого, как водителя, особенно занимала эта сторона дела.
- Куда? – Фёдор Константинович на мгновение задумался. – А мы и сами не знали куда. Капитан хотел найти просто ещё один островок цивилизации, чтобы там спокойно встретить старость, а я… - лётчик тряхнул головой. – Я хотел попасть домой. В Москву. Я просто не верил, что её больше нет. Не верил, и не верю! ТРАМ-ТАРАМ! Не могла она погибнуть! Так просто не может быть! – он со злобой ударил по матрацу. Койка печально скрипнула, как бы сочувствуя бывшему лейтенанту рода войск, который сыграл не последнюю роль в деле гибели старого мира. – Авиетка попалась медлительная, мы до Ханты-Мансийска неделю, наверное, летели, потому что живых культурных людей искали. Но нигде не было ни дымка, ни огонька: только шумит тайга, прореженная кое-где воронками от ядерных взрывов и утопающими в буйной мутировавшей растительности руинами. Там, за Уралом, до войны были бункеры, по которым противник в первую очередь и целился, так что, ничего удивительного.
Там, неподалёку от Ханты-Мансийска, мы и сделали очередную посадку. Горючее кончалось, и капитан приказал искать где-нибудь АЗС. Станцию я нашёл, приземлились на более-менее свободный от снега участок дороги. Уланов взял тесак, пистолет, и вышел из авиетки первым, я спрыгнул следом с канистрой. Пробрался через сугробы к ржавым бакам станции, стал набирать бензин. Капитан зашёл за угол станционного домика, не помню уже зачем, и вдруг я услышал его полный ужаса вопль и вслед затем несколько выстрелов. Бросился к домику, заглянул за угол – куда там! На снегу осталась только кровавая полоса, уходящая в лес, следы здоровенных лап с жуткими когтями и пистолет Уланова с пустым магазином. У меня, стыдно сказать, ноги от страха, то ли от голода подкосились. Разное зверьё я в Сибири успел повидать, но с таким сталкиваться ещё не приходилось. Не помню уже как добрался до авиетки, но очнулся только в воздухе с полным баком горючего и канистрой на соседнем сиденье. Так вот, сначала по инерции продолжил кружить над Зауральем, затем вспомнил, что лечу всё-таки домой. Сунулся было в горы, но пики в тех местах оказались слишком высокими, и я решил обогнуть их с юга. И всё бы ничего, но погода неожиданно испортилась. Два дня я провёл в заброшенном посёлке, ожидая, когда небо очистится. После полудня полёта снова пришлось садиться – теперь уже надолго, дня на четыре. Мёрз я отчаянно, последнюю нормальную еду мы ещё с Улановым вместе съели, так что приходилось мелких зверушек добывать.
- Постойте,- вдруг встрепенулся Олег. – А в сумке-то у вас сейчас что?
- Верно, - согласился Виктор. – Она вчера у вас хоть и тощая была, но что-то там болталось, я это точно помню.
- Да ничего особо ценного, - отмахнулся Долгих, наклонился, пошарил рукой под койкой и вытащил ту самую спортивную сумку с полустёршимся рисунком. – Нате, смотрите, если хотите, - и протянул сумку слушателям. Те тут же расстегнули тронутую ржавчиной «молнию» и приступили к осмотру, а лётчик продолжил:
- Я только сейчас понимаю, что они, то есть, зверушки эти, могли и ядовитыми оказаться, а тогда по барабану было – лишь бы желудок набить. Вот.… А вчера вечером, пробиваясь через неожиданно вновь поднявшуюся метель, я увидел на горизонте огни вашего городка. Обрадовался как ребёнок, да только рано. Не успел лечь на курс, как увидел, что бензин почти на нуле. Я сбавил обороты – лишь бы дотянуть до города, там разберёмся! Меня и так трясло от ветра, а теперь такая болтанка началась, что не всякий моряк выдержал бы. И вот, когда до вашего Металльска оставалось всего ничего, мотор обречённым чихом приказал долго жить. Я полетел вниз.
Тем временем друзья с мальчишеским любопытством рылись в сумке Фёдора Константиновича. К их разочарованию, там действительно не обнаружилось ничего интересного, если не считать полупустой аптечки, в большинстве своём одни только книги в удовлетворительном состоянии: «Капитал», Библия, Устав ВВС, томики Пушкина, Маяковского и Лермонтова и перевязанная верёвочкой кипа пожелтевших докатастрофных газет. Десятников пробежался глазами по заголовкам. «Противостояние на Балканах», «Навстречу Третьей Мировой», «Мы мирные люди, но наши ракеты…», «Армагеддон на пороге?», «Если завтра война. Дубль два», «Наш ядерный щит крепнет» и тому подобное. К стыду своему, Олег никогда не интересовался вопросом, как и почему началась Последняя война, которую в Металльске называли не иначе как Катастрофой. Он просто принял свой новый мир таким, каким он был, и считал, что люди вполне заслужили его. Тем не менее, на его лице появилась горькая усмешка. Двадцать лет назад. Как давно и как недавно. Подумать только, люди тогда вольготно гуляли по всей Земле, каждый считал себя не меньше как центром Вселенной, в то время как лишь некоторым было дано вершить судьбы народов. И эти некоторые совершили огромную, просто колоссальную, непоправимую ошибку. Где-то далеко бродит по сугробам заросшего сорняками Арбата неупокоенный дух Последнего Президента в обугленном пиджаке с проржавевшим флажком в петлице и слова его раскаянья разносятся по скелету мегаполиса отравленным ветром, пугая разнообразную живность. Он обречён скитаться по земле, пока не исходит всю Россию от Кронштадта до Владивостока, от моря Лаптевых до седых вершин Кавказа. Так или примерно так кончалась известная каждому металльцу страшилка о Последнем Президенте, который якобы может в любой момент встретиться припозднившемуся прохожему или выйти навстречу из тёмного угла.
Олег тряхнул головой и отложил газеты в сторону. На дворе был день, время жутковатых баек ещё не пришло, и призраки прошлого снова отползли в свои норы.
- … Каким-то чудом я смог избежать столкновения с деревьями,- продолжал между тем Фёдор Константинович. – Моя авиетка со всей дури воткнулась в снег и вошла в него по самый хвост. Потом не помню, вроде потерял сознание. Кое-как выкарабкался, пошёл наугад к дороге. Иду по лесу, шатаюсь, как пьяный, в глазах всё плывёт, снег по колено, а из зарослей всюду на меня пялились пары огоньков: ждали, твари, пока упаду и подохну. Но офицеров русской авиации так просто не сожрёшь! – он погрозил кулаком невидимым мутантам. – Не могу сказать, что почувствовал, когда ударился лбом об указатель. Понял: дорога! А тут ещё вы из-за поворота показались. Ну, дальше знаете.
Рассказчик умолк и перевёл дух. Тем временем Виктор обнаружил, что содержимое бокового кармана гораздо интереснее, чем основного отсека сумки.
- А это что такое? – он выудил небольшой, но тугой пожелтевший от времени конверт. Вместе ответа лётчик вдруг вскочил, вырвал конверт у Соболева из рук и прижал к себе. Олег и Виктор недоуменно посмотрели на лейтенанта.
- А вот это трогать я бы не советовал,- угрожающе произнёс Фёдор Константинович, пряча конверт под подушку. После паузы он как ни в чём ни бывало добавил: - А можно воды? Я что-то вдруг так пить захотел.
Олег оглянулся. На подоконнике стоял небольшой эмалированный чайничек. Десятников встал и подошёл к чайнику. Приподнял. Вроде полный. Олег налил немного остывшего кипятка в нашедшийся тут же пластиковый стаканчик и протянул всё ещё сидящему на койке лётчику. Тот, благодарно кивнув, принял питьё и с наслаждением опустошил стаканчик.
- В этом конверте, - сказал он, утирая губы. – Лежит то, что мне очень дорого. Поймите меня правильно, я полторы недели провёл в воздухе, ел кору и мышей, мёрз, шугался каждого шороха и скрипа, трясся в тесной вонючей кабине авиетки сначала со слегка полоумным капитаном, а потом один. Когда-то я читал книги, а теперь мне пришлось их жечь. Вы гляньте, - Долгих махнул рукой на разложенные на тумбочке книги. – Только в «Капитале», Библии и Уставе все страницы целы. В других по десять-двадцать не хватает: на растопку ушло. И газет сначала тоже было больше.
- Так что же там? – в нетерпении спросил Соболев.
- Там? Паспорт, удостоверение, наше семейное фото, сто рублей довоенных денег и календарик, знаете, были такие до войны, маленькие, очень удобные, - Долгих вытащил конверт из-под подушки и погладил его. Десятникову показалось, что у бывшего лётчика выступили скупые мужские слёзы на воспалённых от нервного напряжения усталых глазах. – Это ведь, как-никак, память, символ надежды.
Мужчины некоторое время помолчали. Стало слышно, как тикают часы на руке у Олега. Часы, кстати, показывали уже не много, не мало, а два часа дня.
- И куда же вы теперь, Фёдор Константинович? – нарушил молчание Виктор.
- Как куда? – встрепенулся Долгих. – В Москву, естественно. Сейчас встану, оденусь, спрошу где-нибудь топлива и пойду откапывать авиетку.
- Далековато будет идти, - резонно заметил Соболев. – Да и топлива вам тут никто не даст – нужна карточка, а что касается ваших денег, то они у нас ничего не стоят. Так, фантики.
- Оставайтесь лучше у нас, - прибавил Олег. – У нас много свободного жилья и работы для пары крепких мужских рук, да ещё и с техническими навыками. Да и потом, зачем лететь непонятно куда к чёрту на рога, когда здесь вы можете получить все средства к существованию?
- Да ты, лесоруб, меня не за того принимаешь,- нахмурился Долгих и снова потянулся рукой под койку, откуда вытащил видавшую виды кожаную кобуру, в которой тускло поблёскивала воронёная рукоятка пистолета. Конечно, маловероятно, чтобы там были патроны, но раз в год и палка стреляет. Друзья напряглись. – Мне уже надоело просто существовать! Я хочу жить! Дышать полной грудью, быть самому себе хозяином! Я двадцать лет только тем и занимался, что существовал. И выживал я всё это время, в конечном счёте, для того, чтобы снова тупо существовать! Нет! Не для того меня готовили в лётной школе, не для того я искал среди таёжных дебрей шоссе, не для того полторы недели мотался над истерзанной такими, как я, землёй, чтобы сейчас просто остановиться на полпути к дому и прожить остаток своих дней бобылём в заштатном городишке! Нет! Я офицер российской армии! ТРАМ-ТАРАМ!
- Ладно, ладно, успокойтесь, - сказал Соболев, отступая к двери. – Мы же просто предложили. Чего ещё надо-то?
- Помогите, - лётчик вдруг потух и опустил голову. – Я не имею ничего против Металльска и вашего образа жизни, но в этот долгий путь я пустился, чтобы вернуться домой, в свой Третий Рим. Даже если я застану там лишь развалины, я должен поклониться им и поставить где-нибудь свечку за упокой всех, кто погиб тогда. Я должен, наконец, покаяться за своё главное прегрешение, за то массовое убийство, что я и мне подобные совершили двадцать лет назад. Если я не сделаю этого, то просто сойду с ума. Пожалуйста, помогите, чем можете.
Олегу вдруг стало жалко этого странного человека, свалившегося с неба на их с Витей головы. Этого ожившего призрака из прошлого, лётчика, хорошо ли, плохо ли вершившего правосудие в такой далёкий и такой близкий Судный день и сошедшего с ума от бесконечной череды лишений. Тем не менее, было видно, что это настоящий офицер, один из тех, которыми во все времена по праву гордилась страна.
- Вить,- шепнул Десятников другу.
- Чего? – так же шёпотом отозвался тот.
- Может, этого лётчика нам к Халатову отправить, а? Пойдём сейчас в мастерскую, там чего и придумаем. Одна голова хорошо, а, две как говорится…
- Уже мутант. Хе-хе. Хорошая идея. Канистра бензина у Бориса наверняка найдётся, да и транспорт какой-нибудь тоже: один его «Феникс» чего стоит. Короче, утрясём мы эту ситуацию, - ответил Соболев, а вслух сказал: - Фёдор Константинович, мы, кажется, придумали, как вам помочь.
- Ну, и как же? – с тенью недоверия поинтересовался лейтенант.
- Мы сейчас с вами пойдём в местную автомастерскую, у меня там друг хозяйствует,- начал объяснять Виктор, снимая халат и надевая свою кое-где испачканную машинным маслом куртку. – Он наверняка подарит нам немного топлива, да и до места, пожалуй, сможет доставить. Ну, и, разумеется, если потребуются какие-то детали или инструменты для вашей авиетки, то он тоже предоставит, а провиант мы берём на себя. Идёт?
- У меня есть выбор? Конечно, идёт! – обрадовался Долгих и вскочил с койки. Он начал бодрым шагом расхаживать по палате, собирая вещи, и через пять минут перед друзьями стоял боевой офицер стратегической авиации, подтянутый и бравый, внушающий уважение даже притом, что из формы на нём остались только потускневший комбинезон да тяжёлые армейские ботинки. Фёдор Константинович как будто помолодел, поняв, что его мечта снова обретает реальные черты. Он подтянул кобуру, щёлкнул каблуками сбитых ботинок и сказал:
- Вот теперь я снова в строю. Куда идти?
- За нами,- только и смог выдавить Олег, став свидетелем столь быстрого превращения.
6.
Островок
Процедура выписки не заняла много времени. Пациенты и врачи шарахались от неизвестно откуда взявшегося человека с военной выправкой, которую не смогли свести на нет даже два десятилетия прозябания в захолустной деревеньке, и в одежде, представлявшей собой странную помесь гражданской и военной, а также, что немаловажно, с внушительной кобурой у пояса.
На улице мужчин встретил всё тот же пасмурный, но безветренный день. Едва различимое за пеленой облаков солнце уже давно прошло зенит и всем своим видом намекало, что скоро оно намерено уйти по делам за западную оконечность горизонта. Что и говорить, зимний день короток, зато уж вечер с лихвой компенсировал скоротечность светлого времени суток. Именно в такие вот долгие зимние вечера, когда раннее наступление темноты заставляло городскую администрацию высылать за лесорубами вахтовые сани раньше обычного и, соответственно, образовывалось много свободного времени, Олег любил посидеть в кресле с кружечкой травяного чая или зайти к кому-нибудь на огонёк, чтобы рассказать все те мысли, которые пришли в голову за Периметром во время работы.
Виктор немного повертел головой, поправил свою знаменитую лисью шапку и уверенно взял курс направо по улице. Фёдор Константинович и Десятников, выпустив по облачку пара, пошли следом. Заскрипел под подошвами снег. Олегу никогда раньше не случалось добираться до автомастерской от больницы, поэтому он целиком и полностью положился на друга.
Долгих с неподдельным интересом глядел по сторонам. Было видно, что в городах он уже давно не бывал и теперь хотел понять, что же изменилось здесь с довоенных времён. Лётчик не удивился, обнаружив, что по проезжей части снуют сани и велосипеды с зимней резиной притом, что светофоры ещё работают. Больше поразило Фёдора Константиновича практически полное отсутствие вывесок:
- Да у вас тут, я смотрю, предпринимательство не шибко было развито, - сказал он, обнаружив на углу одинокую надпись «Продукты».
- Нет, это просто сейчас всю рекламу поснимали, - ответил Олег. – За ненадобностью.
- Вот именно, - вступил в разговор идущий немного впереди Виктор. – Судите сами, Фёдор Константинович, зачем нам обилие магазинов и фирм, если им уже нечего и не за что продавать? Деньги, как я уже говорил, у нас отменили сразу после Катастрофы. Временно перешли на карточки, а магазины заменили распределителями.
- Но нет ничего постояннее временного, - невесело улыбнулся лётчик. – А у нас в Вихорёвке с первых дней процветал бартер, обмен то есть. Ё-моё! – он вдруг встал как вкопанный. Десятников и Соболев оглянулись по сторонам в поисках предмета удивления. Предмет нашёлся быстро: впереди рядом с остановкой, давно растерявшей все стёкла, стоял троллейбус. Он принял нескольких пассажиров и с лёгким дребезжанием разболтавшихся соединений поехал дальше, обогнав подводу с мешками, а Долгих всё стоял и отчаянно тёр глаза:
- Троллейбус, - изрёк он, наконец. – Двадцать лет работающих троллейбусов не видел. И много их у вас?
- Штук десять-пятнадцать, - почесал в затылке Соболев. – Не больше. У нас, в основном, весь транспорт из саней и телег состоит, техники осталось всего ничего: бензин надо экономить, а троллейбус-то на электричестве бегает. Вот и пользуемся.
- Это ещё что, - подхватил Десятников. Он хвалился общегородским достоянием, как своим собственным. – У нас и не такое есть, - и он рассказал лейтенанту решительно весь способ организации жизни в Металльске и соседних населённых пунктах. Не забыл и долгий процесс создания, полировки этого относительно удобного и вполне безопасного образа жизни.
- Молодцы вы всё-таки, металльцы, - одобрительно сказал через некоторое время Фёдор Константинович. – Электричество у вас есть, водопровод и отопление есть, система образования работает, техника на ходу, связь с местным центром держите, всякий знает своё место. Настоящий оплот цивилизации! Почти как до войны, разве что дисциплины побольше. У нас-то, в Вихорёвке, такого и близко не было. Ну, была община сельская с председателем во главе, взаимовыручка, помощь, но не более. А у вас тут…
- А у нас просто вся городская администрация выжила, - сказал Виктор, останавливаясь на перекрёстке с работающим, кстати, светофором, пропуская спешащий куда-то по своим делам внедорожник. – И милиция тоже. Они же первыми в убежищах оказались, а потом, после того как люди, просидев месяц под землёй, поднялись наверх, чиновники сразу вернулись в свои кресла, милиционеры – на посты, и беспорядков удалось избежать. К тому же, мы все тогда – от пятилетнего мальчишки до седого старика, от дворника до мэра - ясно поняли, что с прежним русским авось к инструкциям относиться нельзя. Ведь кто первым оказался в убежищах и с комфортом разместился?
- Бюрократы и буржуи, - сплюнул Долгих, но, увидев укоризненный взгляд Соболева, прибавил: - Да понял я, понял. Спасся тот, выполнял все предписания, кто не выставлял напоказ своё «я», не изобретал велосипед.
- Буржуев у нас теперь нет, - заметил Олег. – Система распределения уравнительная, из денег сейчас маленькие дети кораблики делают, а мужики самые дрянные самокрутки крутят. И бюрократов, кстати, тоже нет, потому что бумагу как попало расходовать теперь тоже нельзя: с Дубровиным сообщение нерегулярное, да и целлюлозно-бумажный комбинат у них там уже на ладан дышит. Офисных работников остался только необходимый минимум. Все трудоспособные мужчины работают, за тунеядство Барсуков и посадить может, в итоге вкалывать всё равно придётся, только уже даром. А как иначе-то? Никак.
Долгих кивнул, выпустил очередное облачко пара и о чём-то крепко задумался. Мужчины замолчали. Только всё скрипел под подошвами валенок снег. Дома, на которых кое-где ещё виднелись следы того, что некогда в них размещались какие-то заведения, проплывали мимо бесконечным строем немного облезлых белых медведей. По другую сторону тротуара, уменьшившегося до узенькой пока ещё тропки, толпились подросшие во время утреннего субботника сугробы, из которых торчали голые, исковерканные кое-где радиоактивными осадками первых лет, стволы плодовых деревьев. Весной они будут цвести, распространяя на весь город благоухание новой жизни, а осенью принесут здоровенные плоды: радиация здорово помогает селекции, всего за несколько поколений доморощенным биотехникам города удалось многократно повысить урожайность решительно всех культур. Конечно, существовал риск, что генные модификации могут навредить, но пока никто не жаловался.
- Хороший у вас город, слов нет, - вновь подал голос Долгих. – Но мне всё-таки нужно домой. Я же москвич, как-никак, да ещё и коренной, а не как некоторые. И не смотрите, что на китайца похож! Мой прадед в Казахстане знатным хлопкоробом был, всю Великую войну прошёл от Москвы до Берлина. А потом домой возвращаться не стал, потому что никто там его уже не ждал, и остался в РСФСР. Ну, дальше, надеюсь, понятно.
- Дело хозяйское, - сказал Десятников, похлопывая себя по карманам. Где-то здесь должен был быть кошелёк. Ах, вот он, во внутреннем кармане. Олег открыл кошелёк, внутри которого в специальный прозрачный кармашек была вставлена фотография с видом докатасрофного Металльска. Денег ни в одном кармане, понятное дело, не было. Кошелёк был нужен Десятникову, во-первых, для ношения в нём талонов, во-вторых, для проформы, потому что этот незамысловатый, в сущности, предмет был некогда украшен искусным узором из блестящих нитей, большая часть из которых уже давно вылезла, но оставшиеся давали понять, что изначально кошелёк предназначался для ношения в нём крупных сумм денег. Таких сумм там, разумеется, никогда и в помине не было, зато нашёлся лишний талончик на хлеб и полкило овощей. Талончик этот завалялся уже неизвестно с каких времён и сейчас был больше полезен Фёдору Константиновичу, отправлявшемуся в дальний путь, чем Олегу, дом которого был здесь, в Металльске, маленькой, но надёжной крепости остатков разумного человечества. Тем более что овощи можно было вырастить и на своей собственной грядке, чем всё городское население и занималось. Каждый год с мая по октябрь металльцы заботливо ухаживали за своими небольшими дворовыми огородиками.
- Сейчас зайдём за провиантом,- сказал он Соболеву. – У тебя есть талончики?
Виктор пошарил по карманам, заглянул даже в подкладку шапки, но карточек на еду у него не нашлось. Соболев только виновато развёл руками.
- Вам буханки хлеба и полкило картошки хватит? – обратился Десятников к Фёдору Константиновичу.
- Мы потом ещё что-нибудь попробуем найти,- добавил Виктор, вновь надевая шапку.
- Не стоит, - отмахнулся лётчик. – И с этим прекрасно проживу. Чай, не в первый раз на дороге женаты. Долечу как-нибудь. Да и в больнице вашей я неплохо пообедал.
Десятников только пожал плечами, как знаете, мол, и зашёл в первый подвернувшийся по пути продуктовый распределитель, на билборде которого теперь вместе рекламы красовалась начертанная кривоватыми буквами надпись: «Еда для жизни, а не жизнь для еды!»
В распределителе, когда-то бывшим средней величины магазином, было достаточно просторно – в самый раз для очереди длиной в несколько десятков человек, однако на данный момент тут было пусто. Пустовато было и на бывших торговых полках, которые теперь отделялись от посетителей установленными между касс прилавками.
Сначала Олегу показалось, что продавщица в зале всего одна – неопределённых лет женщина, что сидела за крайним прилавком и листала выцветший докатастрофный журнальчик, однако затем он заметил, что ещё несколько фигур в форменных фартуках и небольших кружевных накрахмаленных кокошниках снуют среди полок, что перенося с места на места. Изредка слышался деловой говорок женских голосов.
- Выдайте, пожалуйста, - Десятников подошёл к продавщице, которую заметил первой, и протянул на огрубевшей от постоянного общения с инструментом мозолистой ладони два измятых талончика. Та равнодушно посмотрела сначала на покупателя, (хотя какие теперь покупатели и продавцы, так, по старой памяти слова используются), потом на убитые бумажки в его ладони и, пробормотав, что сейчас всё принесёт, взяла талончики и пошла к полкам. Менее чем через минуту, Десятников получил буханку круглого и две крупные картофелины при одной морковке. Всё это он аккуратно уложил в нашедшуюся у Виктора авоську и протянул Фёдору Константиновичу:
- Вот. Чем богаты, как говорится.
- Негусто, конечно, но мне, думаю, хватит, - сказал тот. – Если лететь напрямик, да при хорошей погоде, дня через два буду на месте.
Они вышли из распределителя. Десятников посмотрел на небо и слегка улыбнулся: тучи расходились, и солнце лукаво улыбалось людям через просветы, заставляя их щуриться.
- Знатная нынче погодка будет,- сказал Фёдор Константинович, опуская лётные очки, чтобы лучи не били по глазам. Он снял перчатку, помусолил во рту палец и подержал его на ветру. – И ветер в самый раз. Идеальная погода для полётов.
- Вы уверены? – Виктор недоверчиво поднял левую бровь. – Может, лучше на метеостанцию сходить?
В городе действительно была метеостанция. Конечно, самая примитивная, состоящая из пары флюгеров, нескольких градусников и барометров, работающего из последних сил компьютера и полудюжины людей, которые в этом разбирались, но всё-таки была. По старой, докатастрофной ещё традиции, прогнозы точностью не отличались, но лучше хотя бы примерно знать, чего ждать завтра можно ожидать, чем не знать ничего.
- Нет, Виктор, к вашим доморощенным синоптикам я идти отказываюсь, - усмехнулся Долгих. - Давай лучше сразу, - он махнул рукой в неопределённом направлении. – В мастерскую.
- Не туда махнули,- заметил Соболев. – Нам туда,- и зашагал в прямо противоположном направлении. Фёдор Константинович и Олег снова пошли следом.
- Не доверяю я метеорологам, - сказал Долгих, на ходу почёсывая затылок. - У нас до войны в Москве случай был: Росгидрометцентр проспорил ящик водки институту имени Склифасофского.
- Склифа… Кого? – не понял Олег. Что-то он такое уже слышал от Оксаны про этого Склифа, будто бы очень умный мужик он был при жизни.
- Склифасофского, - пояснил бывший лётчик. – Был такой профессор когда-то, а потом в честь него медицинский институт назвали.
- Ну и причём тут погода? – обернулся Виктор.
- Так в институте палата с ревматиками была,- улыбнулся Долгих. Дружный хохот был ему ответом. Приближающееся к западной окраине горизонта солнце, тоже будто бы на мгновение развеселившись, брызнуло на занесённые снегом улицы городка ещё одним пучком лучей.
7.
Мастер и «Вундервафля»
В автомастерской номер пять стоял загадочный полумрак, скрадывающий очертания предметов, придающий им новые, совершенно неожиданные порой признаки. Причиной этому было то, что все лампочки, кроме одной, были погашены. В свете этой единственной лампы, висевшей в самом центре потолка и заключённой в решётчатый абажур, стояло нечто огромное и, на первый взгляд, несуразное. Это что-то, наполовину накрытое брезентом, насколько знал Олег, являлось предметом всех забот, дум и чаяний Халатова сотоварищи. Это и был тот самый самолёт, для которого невозможно оказалось подыскать нормальные двигатели. То, что гордо именовалось «Вундервафля», но наотрез отказывалось отрываться от земли.
Самолёт был окружён ящиками с инструментами, а вокруг в беспорядке валялись какие-то железки, назначение которых было бы понятно, если бы не тот самый полумрак. Чуть поодаль просматривались тонущие во тьме очертания верстаков и автомобилей, которые покорно, куда покорнее своих владельцев, ждали очереди на починку. Всё говорило о том, что не так давно здесь кипела напряжённая работа, но вдруг остановилась на самом интересном месте. Ни одного из рабочих, даже самого Бориса не было видно.
Но Халатов был здесь. Его выдало озлобленное бурчание под нос на каком-то тарабарском языке, точнее, донельзя исковерканном немецком. Когда-то давным-давно, когда Борис ещё не был главным мастером, он до одури любил группу «Рамштайн» и в какой-то момент Халатов решил понять, о чём поют его кумиры. Он разыскал в городе учительницу немецкого и начал заниматься. Язык давался Борису туго, да и «Рамштайн» вскоре разонравился, поэтому уроки он бросил. То немногое, что он успел выучить, вскоре забылось, за исключением тех слов из песен, которые, как успел узнать Борис, были ругательными. Их и ещё несколько интересных словосочетаний Халатов запомнил надолго и стал регулярно употреблять, при этом вывернув наизнанку их изначальное произношение.
- Что, Борис, всё ругаешься? – весело крикнул Соболь, который по опыту знал, где обычно сидит его друг.
- Как говорит мой тесть,- присоединился Олег, - Не можешь жить без мата – играй в шахматы.
- Да где мне в ваши интеллигентские игрушки играть,- из сумрака появилась украшенная белозубой улыбкой, которая особенно хорошо выделялась на испачканном машинным маслом лице, физиономия Халатова. – Своих хватает.
Выглядел Борис неважно: чёрные волосы сбились в колтун, по лбу пролегли глубокие морщины, под глазами, которые обычно всегда блистали заговорщицким огоньком, наметились круги. Чёрное залатанное пальто было небрежно накинуто на плечи, на шее болтался вязаный шарф: в мастерской не было отопления. Довершала портрет зажатая в зубах не раскуренная самокрутка с ядрёным самосадом. Всё говорило о долгих и напряжённых раздумьях. Халатов пожал руки Десятникову и Соболеву и изучающе посмотрел на Долгих:
- Борис Халатов, автомеханик, - сказал, наконец, он, протягивая руку и бывшему лётчику.
- Фёдор Константинович Долгих, - ответил тот, поднимая лётные очки на лоб. – Лейтенант отдельного пятого полка стратегической авиации Российской Федерации.
Если Борис и удивился, то виду не подал. Ему, судя по всему, было не привыкать к различного рода странностям. Механики – они народ, вообще, сам по себе странноватый, с прибабахом в тротиловом эквиваленте.
- И откуда вы такой к нам прилетели? – спросил Борис, включая ещё несколько тускловатых лампочек, в свете которых масштаб царившего в мастерской рабочего беспорядка стал виден ещё явственнее. Огромная комната со здоровенными батареями несколькими динамиками на стенах, от которых кусками отваливалась штукатурка, ряды железных стеллажей и верстаков, змеящиеся по потолку провода и вздымающиеся из завалов на полу недоделанные конструкции – вот что такое была третья автомастерская, безраздельным хозяином которой уже несколько лет был Халатов.
- Тебе это точно хочется знать? – ответил вопросом на вопрос Фёдор Константинович. Олег и Виктор переглянулись. Как оказалось, лётчик был фамильярен не только с ними. Хотя какая может быть фамильярность, если ему подходит седьмой десяток, а им тут всем и сорока нет. Они все трое ему в дети годились, к тому же, Долгих был ветераном Последней войны, так что, такой маленький недостаток легко заминался.
За чашкой обжигающего травяного чая с подгоревшей шарлоткой, которую Халатову испекла заботливая супруга, Долгих в очередной раз поведал свою историю. Борис слушал вполне равнодушно, лишь изредка приподнимая брови в самых волнующих местах.
- Шайза… - протянул он, дослушав до конца. Самокрутку, кстати, так и не раскурил, только замусолил в зубах до самых последних пределов. – Интересная история, Фёдор Константинович, ничего не могу сказать.
- Слушай, Борь, - вмешался Соболев. – А где рабочие-то? Вы же раньше по выходным тоже батрачили, чего ты их разогнал? Ведь сам недавно жаловался, что работой завален по самое не балуй.
- Одному, Вить, думается лучше,- объяснил Халатов и снова обратился к гостю: - Мы здесь в Металльске тоже не лыком, знаете ли, шиты, тоже кое-что в воздухоплавании понимаем, - автомеханик встал и, потирая руки, торжественно объявил: - Сейчас вы увидите моё главное творение. Подойдите сюда.
Фёдор Константинович что-то недовольно прокряхтел, но с табуретки поднялся и выжидательно посмотрел на Бориса, который расчехлял небольшой прожектор. Олег в очередной раз поразился тому, что можно найти у Халатова. Кажется, в этой огромной куче ржавого металла было решительно всё и при этом не было ничего. Если бы кто-то посторонний, да хотя бы сам Десятников, задался бы целью отыскать в этой мастерской, скажем, гаечный ключ определённого размера, он бы его точно не нашёл, зато обнаружил тьму других, абсолютно ненужных ему вещей, а то и просто какой-нибудь огрызок. Но сам Борис был здесь как рыба в воде.
- Представляю вам мою «Вундервафлю»! – Халатов зажёг прожектор и сорвал с самолёта брезент. В мощном потоке света ещё незаконченная машина предстала во всей красе. Могучие двойные крылья метров по шесть каждое несли по мотору, точнее, самих моторов ещё не было, но места были приготовлены. Застеклённая кабина, обитая полированной фанерой, поблёскивала жестяным двуглавым орлом, что был закреплён на носу. Хвост был освещён похуже, но и так было явственно видно, что он представляет собой конструкцию из крепко сбитых между собой деревянных реек, заканчивающуюся мощным хвостовым оперением. Поддерживали конструкцию, на борту которой уже было написано, пока ещё только краской, малопонятное слово «Вундервафля», два велосипедных колеса.
- Сильно,- одобрительно покачал головой Долгих. – А почему «Вундервафля», а не «Илья Муромец»?
- А причём тут Илья Муромец? – поинтересовался Виктор, поглаживая немного колючий подбородок.
- Да это же и есть «Илья Муромец», - пояснил за лётчика Олег. – Русский бомбардировщик времён Первой Мировой войны.
- Верно, - кивнул Фёдор Константинович, подходя к самолёту и проводя рукой сначала по крыльям, а потом по полированным бортам кабины. – Так почему «Вундервафля»-то?
- Ну,- замялся вдруг Халатов, поправляя шарф. – Слово красивое. Переводится с немецкого как «сверхоружие».
- Да ты не только механик, а ещё и полиглот,- иронично заметил Долгих, рассматривая места для моторов. – Только вот насколько я знаю язык фрицев, произносится не «вафля», а «ваффе».
- Он и хотел, чтобы было «ваффе», - подал голос Соболев.
- Звучало как-то не по-русски,- добавил Халатов. – К тому же, нет у нас в городе вафель, уже лет двенадцать, как последнюю съели. А тут напоминание.
При слове «вафля» Олег, да и не он один, сглотнул слюнку. Десятников ещё помнил вкус этого лакомства, хотя ел его последний раз в тот день, когда получил паспорт. Раньше в Металльске была кондитерская фабрика, но после Катастрофы она осталась без сырья для приготовления сладостей и постепенно заглохла. Теперь в этом здании держали овец: не пропадать же добру. Конфет теперь, кстати, тоже не было. Единственным источником сладости для горожан был сахар, который довольно часто удавалось найти в окрестностях города в брошенных придорожных магазинчиках. Были в Металльске и небольшие посадки сахарной свёклы, но сладкий белый порошок из неё можно было получить, только отвезя овощи на сахарный завод в Новой слободе. Поэтому сахар в Металльске тоже был только по карточкам и в небольших порциях.
Долгих продолжал деловито прохаживаться вокруг недоделанного самолёта, иногда задавая Халатову кое-какие технические вопросы. Сам Борис ходил за ним по пятам, не выпуская изо рта так не зажжённую самокрутку, что было признаком крайнего беспокойства или увлечённости. Соболев присел на ржавую железную бочку, к боку которой некий индивид не без чёрного юмора приклеил знак биологической опасности.
- Вообще-то, скоро начнёт смеркаться, - заметил Олег, взглянув сначала на часы, а потом в небольшое слуховое окошечко.
- Ах, да, точно, - спохватился Фёдор Константинович. – Борис, я только одного не могу понять: летает эта штука у тебя или нет?
- Увы,- вздохнул Халатов, бросая замусоленную самокрутку на и без того грязный пол. – Моторов нет. И радиостанцию мы пока не установили.
- Испытания проводили? – продолжал лётчик.
- А то, - ответил Борис. – Мощностей имеющихся двигателей катастрофически не хватает… Вам, кажется, в лес нужно было?
Фёдор Константинович кивнул. Действительно, нужно было как можно скорее добраться до того места, где он совершил вынужденную посадку, чтобы успеть откопать авиетку и поднять её в воздух.
- А может, всё-таки, останетесь? – попробовал в очередной раз убедить настырного лётчика Десятников. Ему вовсе не улыбалось сегодня ещё раз работать лопатой, да ещё и заниматься этим у чёрта на куличиках. – Хотя бы на пару дней? Отоспитесь, отдохнёте, город получше посмотрите.
- Нет, - отрезал Фёдор Константинович. Поняв, что мог невольно обидеть радушных жителей славного городка, он тут же поправился: - В смысле, спасибо за приглашение, но я уже достаточно проминал собой койку в вашей больнице и жевал дармовые пайки.
- А не боитесь, что получится как в песне? Помните, наверное,- подключился Борис, который тоже не испытывал особого желания тащиться сегодня в лес. Он немного фальшиво затянул: - Враги сожгли родную хату, убили всю его семью…
- Будете потом пить водку на руинах и плакать от бессилия что-либо изменить, - добавил Соболев, поднимаясь со своей бочки. – Только вот медали за город Будапешт у вас нету.
- Будь, что будет,- покачал головой Долгих.- Я всё сказал. Я лечу домой.
Друзья в ответ только пожали плечами. Узнав, что провианта Олег и Виктор смогли достать всего ничего, Борис, снова что-то бормоча на исковерканном немецком, пошёл в дальний угол, где стояло несколько побитых временем холодильников.
- Не стоит, Борис, не стоит, - отмахнулся Долгих, но Халатов уже открывал одну дверцу за другой в поисках чего-нибудь съестного. К сожалению, кроме двигателя от «Нивы» и банки заплесневелых огурцов, там ничего не нашлось, поэтому Борис наскоро завернул в ветошь остатки полдника, в том числе и шарлотку, и протянул узелок Фёдору Константиновичу.
- Я сейчас, - бросил он, не обращая внимания на взгляд бывшего лётчика, выражавший одновременно и благодарность, и укор, мол, незачем из меня, хрыча старого, так суетиться, тем более, что минуту назад Халатов отговаривал его от полёта. Виктор заговорщицки подмигнул Олегу: сейчас что-то будет.
Что-то действительно произошло. Борис выкатил из неосвещённого угла солидных габаритов механизм, правда, уступавший размерами «Вундервафле». Не позволяя гостям рассмотреть его как следует, Халатов жестом потребовал, чтобы они выходили из мастерской.
Только на улице, в свете уже клонящегося к закату солнца, стало, наконец, возможно разглядеть то, что Борис предлагал в качестве транспорта. Олег присвистнул от удивления, Долгих показал большой палец, а Виктор, довольный произведённым эффектом, скрестил руки на груди.
В наскоро расчищенном просторном дворе автомастерской стоял знаменитый «Феникс», второе после «Вундервафли» любимое творение Халатова, который стоял рядом, поспешно застёгивался и наматывал покрепче шарф. «Феникса» был бы обычным трициклом или, как говорили автомеханики, эндуро, то есть, трёхколёсным мотоциклом бесколясочного типа, если бы не был так велик. Внушительные, почти автомобильные, размеры достигались за счёт того, что вместо обычных шин к колёсам были прикреплены здоровенные камеры от «КрАЗа». Таким образом, этот агрегат мог уверенно пробираться через любые места, которые русскому человеку взбрело бы в голову назвать дорогой, ходить по болотам и, разумеется, снежным сугробам, перевозя при этом существенный груз. Окрашен «Феникс был в ярко-красный цвет, что было продиктовано соображениями безопасности: если заблудишься, легко найдут. Отдельного рассказа заслуживали фары. Их было аж пять штук: одна, самая мощная, на крыле рулевого колеса, две поменьше – на крыльях задних ведущих колёс и ещё пара совсем уж небольших украшали «Феникса» сзади. Катафотов Олег насчитал девять: по три на каждом колесе. С местами для сидения тоже всё было в порядке. Одно мотоциклетное седло на двух человек впереди и ещё одно, трёхместное, обитое прохудившейся кожей – сзади. В принципе, четверых здоровых мужчин трицикл увезти мог, но Десятников всё равно сомневался:
- А он потянет? По-моему, Боливар не вынесет четверых.
- Он ещё мою бабушку вместе с самоваром и блинами увезёт,- ухмыльнулся Халатов, снова скрываясь в открытых воротах мастерской, на одно створке которых разместились выведенные по шаблону буквы: «Автомобильная мастерская №3», что, в сущности, было излишним, так как на крыше здания, в котором размещалось заведение, всё ещё красовалась старинная неоновая табличка «Автосервис», которая вроде бы даже ещё работала.
В мастерской что-то загремело, и Соболев пошёл помогать механику. Минуты через две они выволокли приличных размеров железную канистру. То, что тащили Виктор и Борис её вдвоём, весьма красноречиво говорило о степени наполненности канистры. Технари дотащили канистру до «Феникса» и подняли на задний бампер. Трицикл недовольно скрипнул, но ношу выдержал.
- Вот,- пояснил Халатов, утирая со лба выступивший пот. – На чёрный день берёг. Или на белый, для «Вундервафли». Но, сдаётся мне, не взлетит она у меня,- он тоскливо посмотрел в полумрак мастерской, где стоял в кругу света злополучный самолёт. – Так что, вам, Фёдор Константинович, этот бензин нужнее.
- Спасибо, хлопец,- благодарно произнёс Долгих. – Я уже и не знаю, как вас тут всех благодарить.
- Благодарить потом будете,- ответил Борис, нагружая трицикл ещё и несколькими совковыми лопатами. – Когда авиетку вашу вытащим и на шоссе выкатим.
- Во-во,- добавил Соболев. – Рано пока благодарить. Я пойду, свет отключу,- обратился он к Борису. Тот молча кивнул и протянул Виктору ключи.
- Ну, это ещё вилами на воде написано, кто тут не полетит,- заметил Фёдор Константинович. – Ты, Борис, главное, верь, что оторвёшь своё творение от земли. Не бойся ошибок.
Мужчины погрузились на «Феникса», который возмущённо скрипел под каждым новым пассажиром, но, скорее, это было обычное полусонное ворчание лентяя, которого расталкивают и гонят работать. Сам Халатов, как механик-водитель, да ещё и создатель этого трёхколёсного чуда, сел за руль, не забыв нацепить побитый временем, но всё ещё надёжный мотошлем. Остальные не без комфорта устроились на заднем сиденье.
- Держитесь крепче! – посоветовал Борис, опустил забрало и нажал на газ. Машина взревела, затарахтела и, рывком сдвинувшись с места, понеслась прочь со двора автомастерской, в которой вот уже четвёртый месяц Халатов и его товарищи бились над тем, как вернуть человека в небо.
Опустилась на землю поднятая уезжающим «Фениксом» снежная пыль. В мастерской что-то грустно прошуршало. Были ли это вездесущие грызуны, или такой же вездесущий сквозняк, или.… Или это тяжело вздохнул тоскующий по небесным просторам, ждущий своего часа недостроенный самолёт?
8.
По долинам и по взгорьям.
Трицикл с рёвом мчался по городским улицам, весело подпрыгивая на ухабах. Позади него стоял снег столбом, а едва успевшие увернуться пешеходы, извозчики и немногочисленные водители только хлопали полными снежной пыли и удивления глазами, глядя «Фениксу» вслед. Если встречные лошади и не вставали на дыбы, то только потому, что это были городские животные, а значит, привычные к всякого рода техническим звукам.
Халатов двигался с той скоростью, которую уже нельзя назвать «едет», но ещё рано называть «гонит». Тем не менее, смотреть вперёд, подставляя надёжно защищённое шлемом лицо ледяному ветру, мог только он сам. Остальным пришлось повернуться к дороге спиной.
Фёдор Константинович, едва машина покинула двор мастерской, снова опустил очки на глаза: он сразу понял, что поездка предстоит на скорости. Теперь бывший лётчик, которому вскоре предстояло вновь стать лётчиком действительным, вертел головой, бросая на город, приютивший его этой ночью, последние прощальные взгляды. Он будто старался, пусть и с запозданием, запомнить всё, что окружало его в этот момент: и чуть нахохлившиеся дома, и надевшие снежные шапки фонари, и спящие в сугробах яблони, и редкие автомобили, и чудом сохранившие работоспособность троллейбусы, и жителей, которые брели по улицам каждые по своим делам, и немногочисленные выцветшие вывески.
- Хорошо, что у вас в городе гаишников нет, - весело прокричал сквозь рёв мотора он всем присутствующим. – А то бы тормознули бы нас сейчас, штраф влепили.
- Есть у нас гаишники, есть, - таким же весёлым криком ответил за всех Десятников. – Но очень мало, буквально человек двадцать-тридцать.
- Ага, - добавил Соболев. – Мало транспорта – мало лихачей.
Проблем со скоростью, естественно, не возникало. Друзьям, несомненно, повезло, что не один блюститель дорожного закона, нормы которого были предметом докатастрофных анекдотов, им не встретился. Проблемы могли появиться потом, когда после того, как мимо промелькали утлые домики частного сектора, кое-где чередующиеся особняками, которые теперь превратились в коммуналки, впереди показался Периметр.
Крепкий частокол, охватывающий Металльск плотным кольцом, не только надёжно охранял покой и комфорт горожан от мутировавшего зверья и варваров, но самим жителям порой создавал некоторые трудности. Кого попало за линию укреплений бдительная охрана, состоящая из милиционеров и бойцов городского ополчения, не пускала. Объект был режимный. Пересекать черту в обеих направлениях могли лишь вахтовые сани и телеги, возившие рабочих за Периметр, реже грузовые автомобили и иногда частный транспорт, который проезжал исключительно при наличии пропуска. Пропуском, как правило, служил синий номерной знак. И такой знак у Халатова, как у начальника автомастерской, был, иначе он не нёсся бы на запертые ворота с такой скоростью.
Тем не менее, у ворот, тех самых, в которые вчера поздним вечером въехал Витькин КамАЗ, Борису пришлось затормозить. Дело было не только в пустой формальности, проверке документов, но и в том, что иначе охранники просто не успели бы открыть массивные увитые поверху колючкой железные створки, на которых ещё сохранялся узор из металлических полос. Из полосатой деревянной будочки, стоявшей около ворот, вышел смутно знакомый Олегу часовой в армейской ушанке с начищенной до блеска кокардой и в видавшем виды тулупе, под которым, несомненно, скрывался бронежилет. Автомат с примкнутым штык-ножом он небрежно закинул на спину – признак того, что участок был спокойным. Единственной действительно интересной деталью в нём было то, что на поясе, помимо обычных для бойца предметов, висели деревянные ножны, из которых выглядывала рукоятка меча.
Меч, топор, бердыш, пика – все эти предметы стали вполне обыденными как для ополченцев, так и для милиционеров. Очень скоро после Катастрофы Горсовету стало ясно, что одним только огнестрельным оружием, патронов для которого тогда ещё не научились делать, город защитить нельзя, поэтому мэр, покойный ныне Швабрин, приказал кузнецам на пробу выковать несколько мечей и секир. Мастера, способные выполнить такую работу, в Металльске нашлись в приличном количестве: до ядерного Армагеддона в городе было объединение профессиональных кузнецов-оружейников, изделия которых охотно покупали туристы и просто зажиточные люди, желающие сделать кому-либо необычный подарок, а также немногочисленные коллекционеры. Мастера, последние годы изготовлявшие исключительно сувениры, не подкачали, и клинки вышли на славу. И после того, как за приказом о пробной партии последовало распоряжение поставить производство холодного оружия на поток, эти кузнецы, помнится, были очень довольны тем, что их продукции найдётся, наконец, достойное применение. Работа в кузнице закипела, благо недостатка в материале не было: в плавильную печь ушло огромное количество автомобилей, железа было более чем достаточно. Даже когда нашлись умельцы, способные в кустарных условиях изготовить пусть и не самые хорошие, но годные для более-менее нормальной стрельбы патроны, силовые структуры не стали отказываться от полюбившихся им мечей и бердышей, которые не только придавали сотрудникам этих структур солидности, но и хорошо зарекомендовали себя в схватках с мутантами, в первые годы часто пробивавшимися сквозь очень ненадёжный тогда Периметр. В ближнем бою точность поражения возрастала, у бойца было больше шансов уничтожить хитрого и ловкого зверя. Действительно, из выпущенного по твари града свинца в цель попадут всего несколько пулек, которые вряд ли его остановят, а пара-тройка точных ударов клинком имеют больше шансов найти свою жертву. В любом случае, уже много лет кузница при металлообрабатывающем заводе выпускала и патроны, и мечи с пиками.
Часовой подошёл к диковинной машине, бросил в снег чадящую самокрутку, потёр мощный подбородок и, дыхнув на водителя и пассажиров отвратительной смесью пара, нечищеных зубов и табачного дыма, сурово спросил:
- Кто? Куда?
- Халатов Борис Павлович,- ответил водитель, приподнимая забрало мотошлема и протягивая часовому паспорт. – Вчера на дороге в снегу машина застряла, едем откапывать.
- А это кто такие?- боец показал пальцем в прохудившейся перчатке на пассажиров «Феникса».
- Я же сказал, что откапывать едем, - судя по изменившемуся голосу, Бориса уже начала раздражать дотошность часового. Другой бы сразу ворота открыл, а этот докопался. Делать ему, что ли, нечего?
Убедившись, что с документами у Халатова всё в порядке, часовой, кликнув ещё пару охранников, нехотя поплёлся к воротам. Из стоявшей напротив маленькой полосатой будки хибарки побольше выскочили ещё трое бойцов, одетые точно так же, как и придирчивый страж ворот, и поспешили, отодвинув тяжёлый засов, отворить ворота. Вот тяжёлые створки со страшным скрипом, который не пропадал, как ни смазывай петли, подались в стороны. Перед друзьями расстилалась белая равнина, которая сначала переходила в холмы, а потом и вовсе упиралась в стену леса. Дороги не было, если не считать дорогой расчищенную охранниками куцую полосу да убегающие вдаль едва заметные следы полозьев.
Едва почуяв впереди дорогу, трицикл обрадовано взревел и умчался к кромке леса, что маячил впереди. Пулемётчик на вышке, свесившийся вниз, чтобы получше разглядеть очередного желающего выехать из города, ещё долго смотрел вслед уезжающему «Фениксу», который быстро удалялся, легко преодолевая снежные барханы. Вид машины заинтересовал его, на несколько минут занял скучающее воображение. Однако вскоре и эта игрушка надоела уставшему разуму бойца, и он, в очередной раз проверив готовность раритетного, но всё ещё грозного «Максима» к стрельбе, углубился во внимательный подсчёт рассевшихся на проводах нахохлившихся от холода ворон.
«Феникс», тем временем, почувствовав себя в родной стихии старинного русского бездорожья, заревел ещё веселее. Олег думал, что ездить быстрее, чем в городе, по расчищенной мостовой, трицикл не сможет, но сугробы, в которых легковушка утонула бы без следа, если бы, конечно, добралась до них, не были для него помехой. Он глотал метры сотнями и тысячами, поднимая за собой маленькую рукотворную метель.
Разговаривать из-за сильнейшего потока встречного воздуха было практически невозможно, но, тем не менее, Халатов, на минуту отвлекшись от дороги, обернулся и крикнул сквозь рёв мотора и вой ветра:
- Фёдор Константинович, вы помните место, где упали?
- Нет! - отозвался тот. – В лесу место, может, и найду, а вот на дороге не получится! Эх! – трицикл подпрыгнул на незаметной кочке. Вокруг уже стояли плотным строем великаны-деревья в снежных шеломах.
- Я помню место! – крикнул Соболев. – Я укажу!
- Ага, - кивнул Борис и снова уставился на дорогу. Машина было закашлялась, поднимаясь в гору, но пламенное сердце «Феникса», что прилаживали на место умелые натруженные руки Бориса, не подвело. Он хоть и с трудом вытягивая находящуюся на пределе его возможностей нагрузку, вскарабкался-таки на холм и помчался дальше, пугая отчаянным рёвом птиц, которые с громким криком вспархивали в воздух, как бы объявляя всему местному зверью, что идут старые хозяева жизни.
Олега панорама леса, как и небывалая скорость движения, не впечатляли, разговаривать оказалось неудобно, поэтому он не нашёл ничего лучше, как наблюдать за стремительным уменьшением очертаний родного города. Когда и Металльск скрылся из виду, он вдруг сказал, обращаясь к Долгих:
- А ведь вы, Фёдор Константинович, очень везучий человек, - начал он, поворачивая к нему свою голову, насколько это позволяли опущенный уши его шапки.
- Это не везение, это, Олег, опыт и профессиональные навыки, - усмехнулся бывший лётчик. – Вот переживёшь с моё, и не из таких передряг сможешь выбираться.
- Но ведь согласитесь, если бы вы не нашли тогда шоссе или бы вас просто сбили над Америкой, вас бы тут не было,- попытался возразить Десятников.
- Да мало ли что могло случиться! – поддержал друга Виктор. Он умел вступить в разговор на самом интересном месте, сделав его или ещё интереснее или, что случалось реже, окончательно испортив. – Вы могли заболеть в Вихорёвке, в пути вас могли сожрать мутанты, как Уланова. Да и то, что совершенно случайно незадолго до Катастрофы кто-то в Братске пожелал иметь авиетку, тоже не что иное, как чудо или феноменальное везение!
- Может, везение и было, - нехотя согласился Долгих. – Может, в небесной канцелярии мне, в порядке исключения, выбили немного удачи, и я остался в живых, тогда как тысячи моих коллег и миллионы соотечественников погибли, – он тяжело вздохнул. Видимо, лейтенанту вспомнилось что-то из его прежней, свободной от борьбы за выживание жизни. - Но, по-моему, без опыта, упёртости и, главное, без надежды я бы до сюда не дошёл, не долетел, не доскакал. Эх! Запомните одну важную вещь, мужики: без смелости не бывает удачи. И вот ещё. Иногда нужно слушать не только вот этот котелок,- он постучал себя по лбу. – Но и вот этот моторчик, - Долгих приложил руку к груди. – Порой он подскажет лучшее решение, чем котелок, да ещё и намекнёт, куда идти, когда всё, что создано разумом и логикой, уже перестало работать.
- Как рация на вашем самолёте, да? – спросил Соболев и, не дожидаясь ответа, развернулся к Халатову, хлопнул его по плечу и крикнул: - Тормози, Боря! Место проехали уже!
- Где оно было-то, это место? – уточнил Халатов, сбрасывая ход.
- Да вон там, у указателя! – Виктор махнул рукой куда-то назад. Вместо ответа Борис круто развернул «Феникса» и на малом ходу поехал к едва заметному ржавому, некогда синему указателю, на котором белыми буквами было написано: «МЕТАЛЛЬСК. 15 км», около которого и притормозил.
- Теперь пешком, я так понимаю? – спросил Олег, натягивая штанины поверх валенок. «Эх, указатели, указатели! – подумал он. - Сколько вас, недремлющих часовых, стоит у дорог, ведущих теперь в никуда! В любую непогоду, дождь, метель, туман вы всегда направите странника по нужной дороге или доведёте до него, что он не туда свернул». Указатели иногда были последним, что оставалось от населённого пункта, поэтому у каждого исследователя хранилась в машине печально известная «траурная» красная краска, которой наискось рисовали жирную черту на табличке, сообщавшей, что прямо по курсу или за поворотом находится деревня, посёлок или городок, если выяснялось, что они опустели. Для указателей была краска, а для карты – чёрный карандаш, которым точку просто зачёркивали. Вместе два эти убогие ритуала обозначали скорбную истину – людей здесь больше нет, цивилизация сдала очередной блокпост.
- Утонем, - возразил Соболев, видя, что спрыгнувший было с трицикла Долгих ушёл по колено. Сам Фёдор Константинович, казалось, не замечал такого досадного недоразумения, как громадные сугробы, и, с трудом двигаясь вокруг почти уже утонувшего указателя, что-то искал. Вдруг он остановился и с радостным «Эврика!», выдернул из-под снега какую-то достаточно длинную, метра полтора, палку, на кончике которой что-то поблёскивало.
- Вот,- довольно сказал он. – Точно, то самое место.
- А что это у вас такое? – поинтересовался Олег, пока не спеша спрыгивать с насиженного места в снег.
- Копьё это моё, - пояснил лётчик. – Давно, после войны ещё и года тогда не прошло, я его сделал. Патроны я очень быстро на охоте почти все расстрелял, пришлось задуматься о более соответствующем ситуации оружии. Ну, так что, пойдёмте, что ли?
Все уставились на Халатова. Он, как и Десятников, покидать борт «Феникса» не спешил. Борис посмотрел сначала на лес, потом на утопающих в снегу Долгих и спрыгнувшего за ним следом Виктора, потом на солнце, что предательски клонилось к закату, и изрёк:
- Фёдор Константинович, вы точно сумеете показать дорогу? – получив положительный ответ, он провёл рукой по рогатке руля и продолжил: - Все по местам. Попробуем пробиться, здесь вроде бы не слишком густая растительность, шайза канаке…
9.
Со снега да под небо
Долго упрашивать никого не пришлось. Лица Фёдора Константиновича и Виктора озарились улыбками, и они оба с готовностью снова залезли на свои места.
- Смотрите, лопаты не потеряйте. Руками копать будете,- с этими словами Халатов нажал на газ. «Феникс», доселе бурчавший на холостых оборотах двигателя, снова радостно взревел и пошёл вперёд. Пусть не очень быстро, но всяко быстрее, чем если бы они пошли пешком. Трицикл, ведомый опытной рукой своего создателя, которого, в свою очередь, направлял лейтенант несуществующего теперь рода войск, вступил в незнакомый ему мир, тем не менее, сразу давая всем обитателям этого мира понять, кто тут теперь хозяин.
Если бы не рёв мотора, в лесу стояла бы абсолютная, просто первозданная тишина. Тишина, которая слишком хорошо была знакома Олегу. Такая тишина в лесу стоит только в начале рабочего дня, когда ещё никто не принялся за работу, когда ещё не стучат по стволам лесных великанов топоры, когда ещё никто не начал галдеть и не додумался включить убитый в хлам магнитофон, к которому на участке Десятникова нашлось всего несколько уже поднадоевших всем кассет. Голоса давно сгоревших в огне ядерного Армагеддона исполнителей, певших о такой близкой и такой далёкой жизни до Катастрофы, были сродни этому рёву. Такие же чуждые природе, всему живому. Только вот в тех песнях зачастую не было смысла, их сочиняли и пели не для людей, а для прибыли. Мотор же работал потому, что люди поставили перед ним конкретную, жизненно важную цель, то есть, в этих механических звуках было больше смысла, чем в тех, что вместе со стуком топоров и визгом пил вспарывали царственную тишину зимнего леса во время работы лесорубов.
И вот деревья расступились. Трицикл выехал на поляну, посреди которой вздыбился причудливой формы бугор. Бугор этот Олега сразу заинтересовал. Он-то прекрасно знал, что никакой пень не сможет служить основой для такого образования, и никакой ветер не в состоянии выдуть таких явно технических, правильных форм.
- Борис, тормози, - сказал Долгих. Едва Халатов нажал на тормоз и трицикл остановился, Фёдор Константинович спрыгнул на снег, на этот раз уйдя почти по пояс. – Приехали! Вот она, моя авиетка.
Он торопливо, насколько позволял снег, побежал к бугру, опираясь на своё копьё. Остальные тоже слезли с трицикла и, прихватив лопаты, отправились следом за лётчиком, который уже чуть ли не приплясывал, то ли от холода, то ли от радости рядом с машиной, которая две недели носила его над просторами родной страны.
Долгих же и принялся первым за работу, отобрав лопату у Олега. Тому пришлось идти за другой. Пока он добирался до «Феникса» и шёл обратно, в его голове начала рождаться идея, но окончательные очертания она приняла лишь тогда, когда авиетка была почти полностью откопана, и задумка, соответственно, потеряла всякий смысл.
Откапать пусть небольшой, но всё-таки самолёт, стоя по пояс в снегу, что норовил забраться во всякую складку одежды и через неё ужалить неприятным холодком разгорячённое от работы тело, было, мягко, говоря, непросто. Уже начали сгущаться сумерки, когда многострадальная авиетка была, наконец, откопана. Перед пропотевшими, словно в бане, несмотря на двадцатиградусный мороз, мужчинами, предстала необычного рода машина, которая некогда должна была стать штопором для пробок в больших городах, транспортом сначала для избранных, а потом и для остальных.
Больше всего авиетка, как и ожидал Олег, напоминала очень маленький, на двух человек всего, самолёт. Корпус был белым, с продольными синими и красными полосами, что придавало окраске сходство с используемым по сей день докатастрофным флагом. Кабина была накрыта фонарём, проще говоря, одним большим прозрачным колпаком из пластика, сквозь который была прекрасно видна двухместная кабина. Крылья были не слишком длинными: всего метра по три-четыре каждое, но зато обладали порядочной шириной и, судя по тому, что возле места присоединения к корпусу проходили параллельные ему швы, эти крылья могли в случае необходимости и сложиться, что значительно уменьшало ширину самолётика. Хвостовое оперение было небольшим, так как, скорее всего, машина не предназначалась для активных воздушных манёвров. Нос был заострённым, и потому авиетка глубоко, почти до земли, вошла в снег. Оканчивался самолётик одним-единственным закопчённым соплом маленького реактивного двигателя.
Десятников склонял голову то вправо, то влево, разглядывая изящную машину со всех сторон, и вдруг случайно поймал грустный взгляд Халатова. Тот с пристыженным лицом смотрел на творение авиастроителей прошлого. Олег понимал его. Несмотря на то, что неумолимое время и две недели усиленной эксплуатации с последующим крушением исправно сделали своё чёрное дело, и авиетка выглядела достаточно жалко, рядом с «Вундервафлей» она смотрелась бы почти так же, как рядом с ней самой выглядел бы «Буран», который Олег однажды видел в докатастрофном кино. Да что там «Вундервафля», когда даже виденное Десятниковым пару раз творении Барышева сотоварищи смотрелось бы рядом с этой авиеткой донельзя убого. Гордость всех доморощенных авиационных инженеров Металльска была бы сильно уязвлена, если бы они были здесь – это было ясно видно по лицу Бориса.
Но Халатов не стал предаваться унынию. Он тряхнул головой и, обратившись к Долгих, спросил:
- Она ведь на лыжах у вас, так? – получив утвердительный ответ, Борис продолжил. - Значит, отбуксируем. Вить, сбегай к «Фениксу», протяни до сюда трос. Вытащим мы ваш самолёт, Фёдор Константинович, вытащим.
- А ведь можно было и сначала так поступить, - задумчиво произнёс Олег, глядя на разгорающийся закат. «Вот дела, - неожиданно даже для себя подумал он. – Сколько лет прошло с тех пор, как один питекантроп додумался, что огонь – полезная штука, а люди всё так же любуются закатами. Хотя, казалось бы, чего тут такого особенного. Ну, уходит солнце с небосвода, Земля вокруг оси проворачивается и всё тут, а люди всё равно каждый раз смотрят на этот ежевечерний концерт так, будто видят его впервые…»
- Пошевеливаемся! – прервал его лирические размышления голос Халатова. – Время не ждёт, солнце бегает по небосводу быстрее, чем мы!
Он сидел в седле трицикла, который натужно ревел и отчаянно дымил выхлопной трубой, вытягивая авиетку из сугроба. Пока Олег думал, как это часто случалось, о тщетности бытия, Виктор уже прицепил к корме самолётика крюк и теперь вместе с Фёдором Константиновичем помогал «Фениксу» в его нелёгкой задаче. Трос то натягивался как струна, то вдруг снова опадал. Трицикл, подгоняемый отборными ругательствами, топтался, тем не менее, на одном месте: авиетка хоть и качалась, но сидела в снегу крепко. Будто опомнившись, Десятников вдруг вздрогнул всем телом и поспешил на помощь. Его усилия оказались решающими. Авиетка стронулась, наконец, с места и менее чем через минуту уже стояла рядом с той ямой, которую сама же и проделала, слегка задрав немного скривившийся нос к окрасившемуся багровыми тонами зимнему небу. По просьбе Бориса Долгих, отыскав на корпусе машины неприметный рычажок, что было сил нажал на него. Крылья авиетки дрогнули и со скрипом сложились. Теперь её можно было спокойно везти по лесу, не опасаясь, что стволы деревьев будут тормозить движение.
Затем «Феникс» без видимых усилий протащил самолёт-недомерок до самой дороги, до обморока пугая рёвом первых сов. Правда, всем кроме Бориса пришлось топать за трициклом пешком, благо тот оставлял хоть какую-то, но колею, по которой идти было немного удобнее, чем по непроторённой снежной целине.
Время это было самое что ни есть глухое. Дневные животные уже разбредались по логовищам, а ночные ещё только просыпались, поэтому опасности напороться на какого-нибудь агрессивного зверя не то что бы уж совсем не было, просто она была не слишком велика. У Олега совершенно некстати заурчало в животе: желудок настойчиво требовал заполнения. Оно было и понятно, ведь обедал Десятников в двенадцать, а стрелки на его часах уже подбирались к цифре «пять». В это время Олег имел обыкновение перекусывать, где бы он не находился: дома, на улице, в поле или на лесозаготовке. Лесоруб похлопал себя рукой по животу, потерпи, мол, ещё немного. «Оксана, наверное, как раз чайник поставила, - снова забрались Десятникову в голову абсолютно левые мысли. – Как англичанка: чай файв-о-клок. Ох, волнуется она, сейчас, наверное. Обещал, что отлучусь ненадолго, а сам, как обычно, шатаюсь непонятно где в компании полусумасшедшего лётчика и двух автомехаников. Надо как можно скорее попасть домой, а не то плохо будет и мне, и нашему ребёнку». Олег почесал лоб под ушанкой. Да, Рыковы – они Рыковы и есть, что с них взять. Сидят себе вроде бы интеллигентные, порядочные люди, книжки умные читают, но стоит по-настоящему разозлить, мало не покажется никому. Под немного виноватой улыбкой, треснутыми очками и тихим голосом Оксаны спала, иногда просыпаясь, её своенравная и упрямая натура. Скандалить жена Олега не любила, но порой одного уничтожающего её взгляда хватало, чтобы Десятников ощутил себя не в своей тарелке. В любом случае, как бы ни интересовали Олега Фёдор Константинович и его прошлое, надо было как можно скорее покончить со всем этим. «Потому что живём мы все всё-таки в настоящем, - подумалось лесорубу. – А в этом настоящем моей жене вредно волноваться по пустякам».
Тем временем понукаемый Виктором и Борисом «Феникс» выволок-таки несчастную авиетку на то место, где летом бывает шоссе. После того, как Соболев и Десятников, отцепив самолёт от трицикла, развернули его, по указанию Долгих, носом на закат, лётчик придирчиво осмотрел своего железного пегаса. Найдя, что состояние, в целом, удовлетворительное, он спросил у Халатова канистру. Фёдор Константинович открыл крышку, попробовал топливо на язык. Виктор и Борис одобрительно покачали головами: такая проба была признаком настоящего мастера. Вот уже потёкла, пульсируя, в бак чёрная вонючая жидкость. Откуда-то из нутра авиетки донёслось довольное бульканье: самолётик жадно пил, утоляя бензиновую жажду.
Долгих подошёл к авиетке и откинул крышку фонаря. Он сел внутрь и, что-то бормоча под нос, начал что-то перещёлкивать, дёргать за рычаги. Наступил момент истины. Борис поднял запотевшее забрало шлема. На его лице отражался лишь какой-то пофигизм, но было видно, что пофигизм этот деланный, и Халатов напряжённо ждёт, подаст ли самолётик хоть какие-то признаки жизни. Десятников сжал пальцы в виде фиги, а Виктор скрестил. На всякий случай, чтобы пронесло.
И пронесло. Из нутра авиетки начал раздаваться, сначала тихо и неуверенно, а потом всё громче и бодрее, ровный рокот двигателя. В реактивном двигателе затеплилось пламя. Крылья дрогнули и раскрылись. Игриво подмигнули бортовые огоньки. Машина оживала после почти суточной комы, заявляя свои права на владение небом. На смену бензиновой жажде пришла жажда полёта.
Фёдор Константинович вылез из кабины. Его усталое обветренное лицо прямо-таки светилось. Он поднял очки на лоб и потрясая от избытка эмоций руками в воздухе пошёл к друзьям.
- Работает! – сказал Долгих, хватая за плечи Виктора и тряся его. Потом он точно так же схватил сначала Олега, а затем и Бориса. – Она работает!!! Я вернусь домой после стольких лет! Спасибо вам, мужики, спасибо!
- Да ладно, что уж там, - Олег протянул лётчику его сумку, куда была уложена и авоська с нехитрым провиантом.
- Вы, главное, от радости по дороге не помрите,- посоветовал Виктор.
- Да и вообще будьте осторожны, - добавил Халатов, пожимая Фёдору Константиновичу руку. – И, если сможете, дайте знать, как доберётесь. Если что, наша волна…
И он назвал частоту.
- Понял, - кивнул Долгих. – Запомню. И вот ещё, Борис, да и вы, Виктор и Олег, тоже послушайте совет старого лётчика. Значит, так. Я, кажется, понял, почему не летает ваш самолёт, как его там, «Вундервафля», да? Проблема не в двигателях, не в ошибке в технических расчётах, а в вас самих. Вы и конкретно ты, Борис, по-моему, уже и сами не верите, что человек снова сможет когда-нибудь править небом, да и в возможность оторваться от земли уже тоже. Вы сами привязали себя к почве, а потому, пока не избавитесь от страха перед тем, что машины всё-таки заработают, пока не снова не поверите, что человек рождён не только ползать, но и летать, самые совершенные самолёты, собранные вами, в воздух не поднимутся, трам-тарарам. Вы, металльцы, молодцы, сохранили цивилизацию, сохранили культуру и технологии, но теперь уже мало просто хранить знания. Надо развиваться дальше, двигаться вперёд, дерзать, в конце концов! А то законсервировали свои мозги на тезисе «Выжить любой ценой» и теперь дальше своих городов-крепостей уже ничего не видите. Когда-то это помогло вам, но сейчас наступило другое время. Армагеддон давно отгремел, эхо последней войны стихло. Рождённый в пламени ядерного мочилова новый мир ждёт своих хозяев. А чтобы стать хозяевами, а не просто частью пищевой цепочки, надо уметь надеяться, бороться и побеждать. Когда погиб старый мир, мне было примерно столько же, сколько и вам. Тогда у меня ещё блестели глаза, а лет через пять заблестит уже лысина, но все эти годы я жил только надеждой, что однажды вернусь домой, что застану своих родных живыми, что ничто меня не остановит. И вот я здесь! Мой товарищ погиб из-за трагической случайности, мне ежеминутно грозила опасность, но, тем не менее, мой путь длиной в двадцать лет скоро может завершиться. И знайте, мужики, что будущее не за мной и мне подобными. Да, мы вышли целыми из горнила Страшного суда и вынесли вас на себе, но за нами осталось только прошлое. Вы и ваши дети – вот хозяева настоящего! Вам отстраивать цивилизацию, создавать на руинах новую жизнь.
- Но разве человечество не проиграло свою последнюю войну? – попытался возразить Виктор. – Разве мы сейчас не живём на положении побеждённых? Разве ещё шанс отыграться, когда наши противники лучше подготовлены, да что там, просто созданы для того, чтобы жить в таких условиях?
- Нет! – отрезал Долгих. – Ты хороший человек, Виктор, но слишком пессимистично на всё смотришь. Да, наши столицы лежат в руинах, да, мы теряем связь друг с другом и деградируем, но шанс – он есть. Он есть всегда для тех, кто не боится дерзать! Я не испугался, не опустил рук, хотя мог бы, и теперь стою перед вами. Не опустите руки вы – и не только за выживание вашего города, но и за его развитие уже можно будет не беспокоиться. И самолёты полетят куда надо, и дороги сами лягут под ваши ноги, и лес расступится. Главное, - он сделал паузу, и посмотрел на закат. – Главное, всё-таки, верить. Надежда… Она умирает последней.… Ну, прощайте! Честь имею!
Фёдор Константинович вытянулся, козырнул, пожал всем руки, опустил на глаза очки и, не оборачиваясь, зашагал к авиетке. Сел в кабину, захлопнул фонарь. Рокот двигателя стал ещё увереннее, ещё громче. Ещё веселее заплясало пламя в турбине. Самолётик дрогнул и медленно-медленно, постепенно набирая скорость заскользил по заметённому снегом шоссе. Через минуту он подпрыгнул и оторвался от земли. Все оставшиеся на земле. Даже Борис, смотрели, раскрыв от удивления и восхищения рты: для людей, никогда не видавших полётов вживую, зрелище было и впрямь фееричное. Ну, лежала авиетка в сугробе, потом стояла на снегу, а вот поднялась на метр, на два, на пять. Вот уже она уже пролетает выше самых высоких деревьев, оставляя за собой дымную полоску.
Олег, Виктор и Борис задрали головы к верху и приложили ладони к глазам, чтобы похожее на огромное жёлтое яблоко заходящее солнце не слепило глаза. Авиетка заложила в воздухе крутой вираж и со свистом пронеслась над металльцами. Десятников потом ещё долго не мог понять. показалось ему или это случилось на самом деле, но в тот самый момент, когда Фёдор Константинович провёл свою машину над их головами, Олег будто бы услышал едва различимых крик лётчика:
- РОССИЯ ЖИВА!..
Сделав круг почёта, авиетка взяла курс на закат. Погода была прекрасная: ветер стих, облака поредели. Чёрный силуэт маленького самолётика, ясно вырисовывающийся на фоне пламени заката и играющего всеми цветами неба, всё уменьшался и уменьшался, пока не исчез совсем вместе с рокотом своего небольшого, но мощного моторчика и отважным несгибаемым пилотом.
- Швайне… - вдруг протянул Халатов и его лицо вдруг стало немного кислым. Следом тоже самое произошло и с лицом Соболева, будто оба они вдруг проглотили по нескольку ягод клюквы.
- В чём дело? – обеспокоенно спросил Десятников, найдя в себе силы оторвать, наконец, взгляд от зрелища отходящего ко сну светила.
- А ведь мы могли и попросить его задержаться на несколько месяцев, - задумчиво ответил Виктор. – До мая хотя бы.
- Ага, - почесал в затылке Борис. – Он бы нам с «Вундервафлей» помог, да и движок от его авиетки был бы как нельзя кстати.
- Да бросьте вы оба, - отмахнулся Олег. – Он и так помог нам в самом главном. А теперь давайте-ка домой. Меня Оксана убьёт, если я в ближайшие полчаса дома не окажусь, а умирать-то мне рано. Жизнь ещё только начинается, - и он первым залез на своё место на «Фениксе». Десятников уже прямо-таки видел озарённую ласковым майским солнцем Площадь сталеваров, празднично одетую радостную толпу, развевающиеся на ветру разноцветные флаги, украшенные транспарантами с громкими лозунгами здания, что окружали площадь. Виделась ему и украшенная цветами трибуна на крыльце Дворца культуры, на которой стояли отцы города с красными бантами на пиджаках, и блеск медных труб оркестра. Олег, можно сказать, даже слышал исполняемые музыкантами марши и едва пробивающиеся через шум восклицания диктора из закреплённых на столбах динамиках.
И над всем этим колышущимся, красочным людским морем – пятёрка летательных аппаратов. Автожир, за ним два аэроплана, замыкает группу громоздкий дирижабль с огромной надписью: «Небо будет нашим!», а впереди летит, раскинув могучие крылья, самый большой самолёт. И в лучах солнца гордо блестит на его борту золочёное имя - «Вундервафля».
Малая земля-2 Лётчик Судного дня
© Copyright: Денис Детистов, 2011
Свидетельство о публикации №211062900503
Свидетельство о публикации №211062900503
Рецензии