Глава 4. Вся жизнь

Прохор снова оказался в обеденном зале. Экскурсия от силы заняла минут 20, так что особо народу не прибавилось. Поэтому он просто решил подойти к этой спорящей компании, которую он недавно приметил. Подойдя к ним, он чуть не получил по лицу довольно дряхлой книженцией – только выработанная на природе реакция спасла его от этой страшной участи.
- Простите, молодой человек, - разгоряченное лицо седого старика в очках едва не рассмешило Прохора, но он сдержался. – Простите. Но, может быть, вы скажете этому не блещущему литературными познаниями отроку, что «Ромео и Джульетта» - неповторимое произведение мирового разума, одно из величайших памятников человечества, которое достойно того, чтобы сегодня его рассказать на спектакле.
- Петр Серафимович, - это распрямился держащийся до этого за спинку скамьи парень в коричневой тройке. – Но не в девятый же раз! Родители жалуются, что дети засыпают прямо на спектакле, а потом боятся спать ночью от того, что их могут посчитать мертвыми. Я согласен, для детей нужны отдельные сеансы, но и взрослые все чаще и чаще отлынивают от посещения нашей, Петр Серафимович, драмы.
- Позвольте не согласиться, - продолжал Петр Серафимович, чуть обернувшись на дерзкого мальчишку, но все еще обратившись к Прохору. – Классику люди должны знать хотя бы в общих чертах, но сейчас спроси любого – кто такая Гекуба? Ответит неправильно каждый второй, не считая каждого первого.
- Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
Каково? А человек, который это сочинил, как раз и бунтовал против застрявшей в зубах классики, - вмешался степенный мужчина, примерно одного возраста с Прохором, но с настолько гордо оттопыренной губой, что казался минимум подносчиком водки для Есенина.
- Ну, Глеб Павлович, ну вы-то куда? – умоляюще простер руки защитник Шекспира. – Этот человек творил! Наша же участь незавидна, но от того не менее важна – пестовать и сохранять наследие величайшей цивилизации, существовавшей на нашей планете.
- Я думаю, что это добро сохраниться лучше, если не будет надоедать простым слушателям, - весомо заметил смуглый мужчина в шляпе. – На мой взгляд, с классикой можно пока что и обождать. Народу скучно, что он на какие только выдумки не идет – то наше убежище и не убежище вовсе, а большая ферма для выращивания двуногого скота, то из Заречки кто-то бахнет по нам, и все здесь умрем, то заговоры какие-то мерещатся, - тут Прохор, про которого, кажется, все забыли, навострил уши, но ничего толкового не услышал. – А мы эту скуку только подстегиваем. Вспомните, чем отвлекали от повседневности раньше? Развлечением! А у нас есть возможность убить сразу двух зайцев – и классическую литературу поставить, и выполнить функцию социального стабилизатора!
Петр Серафимович с надеждой посмотрел на Прохора, но, не найдя поддержки, махнул рукой и начал давать указания по сегодняшней постановке. Прохор больше никого не интересовал, поэтому он перехватил пробегающего мимо парня, который оказался тем же самым, что провожал его к Артему, и попросил его показать дорогу в свою комнату.
А сон все не шел – сказалась предыдущая на редкость спокойная ночь. Пейзаж был до боли в зубах привычен – белый потолок. Только у него в бункере он был металлическим, и каждая артерия ржавчины отмечалась особой зарубкой в памяти Прохора. А здесь потолок был натяжным, и трудно было представить, как он продержался столько времени.
А ведь народу в убежище много, гораздо больше, чем можно было бы предполагать, к Прохору-то никто подселиться так и не успел. Охранник, или консьерж, или вахтер на выходе рассказал, что сначала здесь обосновались люди из везучего состава метро, а затем стали собирать наверху и других выживших. Конечно, большинство погибало, но выжило все равно немало. На вопрос, а для чего, собственно, были предназначены нынешние пахотные помещения, он ответил, что и там были блоки для выживших, но заселенные (и то – не до конца) жилые блоки предназначались для начальства. Поэтому можно предположить, каковы были запасы пищи здесь. Но не это сейчас занимало Прохора.
Смерть напоминала о себе лишь тревожными звоночками полнейшей гармонии его организма – боли не было. И это пугало. Что-то пробуждалось внутри – зловеще, неотвратимо, но совершенно тихо. Может, доктор ошибся? Вряд ли. Здесь эта болезнь была когда-то весьма распространенной. Люди, пришедшие сверху, чаще всего погибали – и именно от нее. Хорошо хоть незаразная, а то бы пристрелили, как собаку. И лучше бы пристрелили.
А как он хотел узнать раньше дату смерти – точную, до минуты. Другое дело, что сейчас у него нет возможности послать наконец-то ненавидимого всеми фибрами души начальника, препода или знакомого, написать нецензурщину напротив какого-нибудь административного здания или сделать еще какую-нибудь похабщину. И это все то, что он хотел сделать перед смертью! А что теперь? А теперь он лежит в свободной одиночке, закрытый своими же предрассудками, что смерти удастся избежать. Ведь все на это надеются, несмотря на эфемерность надежд. Ну и ладно – на часах уже вечер, а значит, нужно выдвигаться на странное зрелище – постъядерный театр.
К костру народ стал подтягиваться минут за 15 и заполнил все пространство вокруг него. Когда все было готово, электричество резко вырубилось, и большая зала погрузилась в романтичный полумрак. Решение беспроигрышное – артистов было видно даже на самых задворках, тогда как зритель был опоясан совершеннейшей чернотой. Прохору было зарезервировано место в специальной ложе – ее, видимо, собирали лишь по случаю спектаклей. Однако, несмотря на приличную вместительность, в ней оказался один лишь Комендант.
- Слух был, что опять «Ромео и Джульетту» будут играть – вот все и заспешили по своим делам, - ответил на немой вопрос Прохора Прокофий Николаевич. – Да и нам с тобой будет о чем поговорить. Садись поближе, - он указал на кресло справа от себя.
В освещенный пламенем костра круг вошел степенный Петр Серафимович, в котором не осталось ни капли давешней поспешности, и объявил название пьесы и ее автора. Сегодня Прохору предстояло увидеть «Мещанина во дворянстве» Мольера в вольном пересказе.
- Непришедшие мало что потеряли, - Комендант совершенно по-стариковски облокотился на правую руку и заговорщицким полушепотом продолжал: - Если «Ромео» ставили 9 раз, то «Мещанина» - уже в шестой. Ох уж этот неугомонный Петр Серафимович – консерватор с большой буквы «Ж», - он тихонько засмеялся, но тут же, как в калейдоскопе, сменил маску на серьезное выражение лица. – Недавно я обещал поподробнее поговорить о Двери и о Ключе, открывающем ее. У нас есть час, - Прокофий Николаевич пристально уставился глазами прямо в Прохора.
- Если честно, - тот немного замялся. – Я уже выяснил то, что мне было нужно.
- Ха! – воскликнул Комендант, но сразу же оглянулся – не смотрит ли кто. – Сарафанное радио работает. Но, я надеюсь, из проверенных источников информацию черпать гораздо полезнее, тем более что все слухи я контролирую.
- Так-таки и все? – Прохор со злобой вспомни давешние разговоры за столом.
- А тебя какой интересует? – Комендант задорно подмигнул.
- Про сталкеров, - Прокофий Николаевич вновь молниеносно сменил выражение лица.
- А это не слухи, - Прохор подумал, что это шутка, но такое каменное изваяние, каким сейчас предстал Комендант, шутить, казалось, не способно от природы. – Но обо всем по порядку. Если вкратце, то за люком, который мы называем Дверью, находится некий источник энергии, Ключ к которому принес ты. Именно поэтому я могу тебе все выкладывать начистоту – да и твоя близкая кончина играет в данной ситуации на руку мне. Не успеешь развязать язык, а если и успеешь – к этой болезни можно приписать кучу симптомов, в том числе и откровенный бред. Успокойся, - Комендант изобразил что-то вроде улыбки и похлопал Прохора по плечу. – Я не такой злой, просто реально оцениваю шансы и раскладываю их перед тобой, чтобы потом не возникло различного рода, хм… инсинуаций.
- Хорошо, - только и смог выдавить из себя Прохор после таких откровений.
- Вот и славно. Мы долгое время пытались открыть Дверь, но ничего не выходило. Чтобы лишний раз не будоражить умы, пришлось запечатать и библиотеку, находящуюся перед люком.
- А правда, что люди около люка сходят с ума?
- Нет. Дело в том, что люди, работавшие там, нашли то, что находить им было крайне необязательно. Те, что были помозговитее, ничего никому не рассказывали до сих пор. А вот несколько правдолюбов…. В общем, твой сценарий был опробован на них, и они со временем поменяли жизненные ориентиры, что позволило рассказать массам о чудесном исцелении. Смешно сказать, но их потуги только поспособствовали безопасности библиотеки – теперь туда под дулом пистолета никого не заманишь, пусть там уже ничего и нет интересного.
- Но зачем вам это? - справедливо возмутился Прохор. – Что они там такого откопали? И вообще – смысл всей этой игры в «Ключи», «Двери»? Все равно все про них знают – почему не сказать правду? И зачем вам сдалась эта трансформаторная будка? Вряд ли вы с ней управитесь.
- Сколько вопросов, - снова одними губами усмехнулся Комендант. – Попробую ответить, но не на все. Потому что на все и не понадобится, когда ты все поймешь, - он поерзал в кресле и задушевно продолжил: - Что такое религия? Это вера в существовании чего-либо, с помощью которой человек желает достичь каких-либо благ. Но как обеспечить  эту веру? Хорошо, очевидцы верят собственным глазам, современники – очевидцам. А потомки? Какие доказательства нужны им? Как показывает история, божество являлось отнюдь не каждому человеку. Поэтому нужна РЕЛИКВИЯ – вещь, непосредственно связанная с Богом, но при этом – самого что ни на есть земного происхождения, - он замолчал, выжидательно глядя на Прохора.
- А причем здесь люк? – но Прокофий Николаевич, кажется, ждал именно этот вопрос:
- Это и есть реликвия, - он приблизился вплотную к лицу парня и, горячо дыша, продолжал ровным стальным голосом: - Зачем жить этим несчастным людям? Они видели падение своего мира – что может быть страшнее? Это одна сторона. А другая – они видели расцвет своего мира, они – очевидцы, словам которых будут верить. Но мертвые не разговаривают, поэтому нужно было создать что-то более долговечное. И теперь у них есть икона, на которую можно молиться, работать и продолжать свой род. Не подумай, что я их нагло эксплуатирую – если человека не занять трудом, он сожрет себя сам. А икона… она помогает еще и выжить.
- То есть, - неуверенно начал Прохор, встретившись взглядом с бездонным прищуром Коменданта. – Я разрушил веру?
- Нет, что ты, - маска спала, и теперь перед Прохором сидел благодушный пенсионер. – Мне повезло, ведь ты хоть и уничтожил один из столпов спокойствия в этом муравейнике, но уничтожил, пока я жив. А значит, я смогу создать новый.
- А что с заговором? – неуемно гнул свое Прохор.
- А что с ним, - поднял брови вверх Прокофий Николаевич. – Нет никакого заговора.
- Но как же, вы же….
- Есть некие брожения, но все это чепуха – если бы был реальный заговор, их можно было бы просто выпроводить наверх на задание, а потом забыть о них, - он снова нехорошо ухмыльнулся. – Что ж мы все о делах? Здесь уже разворачивается действо. Мой любимый момент, - добавил он после короткой паузы.
- Чтобы произнести звук А, нужно широко раскрыть рот: А, - это давешний молодой парень примерял на себя роль учителя философии, а напыщенный для пущей убедительности Глеб Павлович совершенно невероятным образом распахивал свой огромный рот:
- А, А. Так!
- Чтобы  произнести звук Е, нужно приблизить нижнюю челюсть к верхней: А, Е.
- А, Е, А, Е. В самом деле! Вот здорово!
-  Чтобы  произнести  звук  И, нужно еще больше сблизить челюсти, а углы рта оттянуть к ушам: А, Е, И.
- А, Е, И, И, И. Верно! Да здравствует наука! – и так далее. Не смотря на цикличность показа этой пьесы, она имела определенный успех. Глеб Павлович с выпученными глазами неизменно получал порцию смеха от зрителя. Через некоторое время на «сцене» появилась Люсиль, в которой Прохор неожиданно для себя узнал Луну.
Странное ощущение. И какой-то озноб бегает стометровку по спине, и что-то холодит внутри. Но при этом жарковато. Может быть это симптомы болезни. «Конечно, - сказал давно забытый голос. Кажется, совести. – И эта болезнь называется «Любовь». «Какая, к лешему, любовь – я ее едва знаю» - о! это уже и логическое мышление проснулось, сейчас будут жаркие дебаты, в которых Прохору участвовать совсем не хотелось, поэтому он просто смотрел на Луну и ни о чем не думал.
- Пойду я, - сказал, вставая, Прокофий Николаевич. – А ты досматривай, тебе полезно будет, - и, снова загадочно усмехнувшись, сошел со своеобразного эшафота, на котором остался один Прохор.

***

- Поздравляю, определенно, по тебе Щука плачет, - костюмерных не было, да и не могло быть, поэтому актеры после дежурной овации расходились по домам. Но Прохор решился все же проводить Луну в этом нелегком пути.
- Какая еще Щука? – удивленно спросила она, от чего Прохор опять почувствовал себя с ней каким-то старым дедом.
- Да это так – шутка.
- Ну да, смешно, - она всего лишь улыбнулась, но Прохору было достаточно и этого. – А что, тебе действительно понравилось?
- Еще бы, - сказал он себе под нос, продолжив громче: - Естественно. Правда, я в театре давно не бывал, мог что-то и забыть. А ты не с отцом живешь? В смысле, не рядом с его комнатой, или как тут у вас они называются?
- Нет, я в общем отсеке, так что нам по пути, - она игриво прищурилась, после чего невозмутимо добавила: - Должность у меня такая, по гражданской части. Вот и стараюсь быть ближе  к народу.
Они молча дошли до обычной в этом бункере двери уже приевшегося типа, где и распрощались, но Луна окликнула Прохора:
- А что, на рюмочку чая напрашиваться не будешь?
- А я думал, что у вас здесь столовая есть, - подыграл он.
- Она сейчас закрыта, если хочешь – заходи, поболтаем, а то ты молчишь все время, я о тебе ничего не знаю. Боюсь сдохнуть от любопытства.
- Ну, если только ради спасения человека… - они вошли в уютную комнатенку, заставленную самыми разнообразными безделушками.
- Это мне сверху натаскали, когда я еще маленькой была, - пояснила Луна. Она вскипятила электрический чайник и разлила кипяток в две кружки, в которых уже находились лежалые чайные пакетики, постепенно расспрашивая Прохора о его жизни. Через 15 минут все было закончено – и чай, и вынутый Луной из НЗ крекер, и рассказ.
- Да уж, - даже когда Прохор говорил смешные вещи или смягчал свои неприятности в жизни в бункере и при выходах на поверхность, Луна не меняла серьезного выражения лица. – За то, что спас – спасибо. Это я при всех так легкомысленна, но там я уже готова была умереть, - на этих словах ее даже передернуло. – Вокруг никого, только это чудовище, да ты, - Прохор понял, что сейчас она говорит не про него, поэтому прерывать не стал. – Один на один. Но при этом понимаешь, что сдвинуться с места не можешь – это страшнее всего, - Луна глубоко вздохнула, но с фальшивым спокойствием продолжила: - Может, еще чайку?
- Не откажусь. А почему тебя зовут «Луна»?
- О! Это долгая история. Ладно, раз уж ты мне все рассказал, тогда расскажу и я, так и быть, - она поставила перед Прохором стакан и, размешивая сахар в своем, начала свое жизнеописание: - Маленькая я была еще, когда все случилось. Мама в первый день погибла. А когда все успокоилось – бункер этот нашли, наверх стали вылазить – обиделась я однажды на всех. Не помню из-за чего, но я решила убежать. 2 раза ловили, а на третий – получилось. Пещера какая-то сразу начиналась после бетонных стен, как будто не закончили просто строить. А у меня – один карманный фонарик. Иду я, значит, а пещера не кончается. Страшно ведь – иду еще быстрее, что-то ухнет в стороне – еще быстрее, вот так на поверхность и выбежала. А первым, что увидела и оказалась Луна. Тишина, дома после бомбежки разваленные, Луна и звезды – тысячи тысяч, все небо в них. Вот так, кажется, руку протяни – и упадет все, - вспоминая это, Луна невольно даже забыла о Прохоре, глаза ее искрились неподдельным счастьем маленькой девочки, увидевшей настоящее чудо, но тут она снова стала взрослой. – Мне повезло, это был один из сталкерских лазов, и меня подобрали обратно. А потом удивлялись – как так? Я до сих пор остаюсь единственной, кто выжил на поверхности без костюма. 
- Занятно, - Прохор вдохнул подзабытый аромат. – А ты веришь в Дверь?
- В смысле?
- Ну, в том, что она может чем-то помочь убежищу, ты уверена в этом?
- Конечно, ведь если мы узнаем секрет дармовой энергии, то сможем приспособить их к достижениям прошедшей эпохи – автомобили, самолеты, и, может быть, даже аппараты для полетов в космическое пространство…
- А обратно? – Прохор невесело усмехнулся.
- Что, прости?
- Ничего, - он резко встал и обернулся к Луне. – Совершенно ничего. Всю мою молодость я только и слышал, что люди сделали то, покорили это, свершили третье, и так далее. Блаженный Сахаров сначала создавал страшнейшее оружие из созданных, а потом клянчил, чтобы водородную бомбу запретили. Все, что я помню о том мире – новые поколения вооружений в городе и совдеповские трактора в деревнях, право на выборы и полную беззащитность перед чинушами. Вот я и спрашиваю – когда разработаете и увидите губительность подобных игрушек, вернетесь обратно?
- Но прогресс… - пролепетала ошарашенная таким преображением Прохора Луна, но собеседник перебил ее:
- Прогресс? Аборты в шестнадцать и прощение педофилов – вот ваш прогресс. Мир наверху – это прогресс. Черт возьми, единственное, что прогрессирует, растет теперь наверху, и какой-то умник назвал это «эволюцией». Эх, - Прохор вяло махнул рукой и сел обратно, устало продолжив: – Мы слишком часто говорили сами с собой, не слушая друг друга. Не мудрено, что мир съехал с катушек. Игры в парламенты и демократию никогда не доводили до добра без наездника. Но вот кто-то выпустил вожжи, и… - Прохор не договорил, а отпил остывшего чая. Так они просидели еще полчаса, и он был вынужден откланяться – вошедший военный передал вызов от Коменданта.
Проходя мимо затемненных ночным временем суток коридоров, Прохор услышал какой-то шум. Он то затихал, то раздавался с новой силой. Шум шел из приоткрытой двери, в которую Прохор посчитал важным заглянуть.
А в комнате было на что посмотреть – около десяти мужчин собрались вокруг стола. На нем стояла довольно большая свеча, чей свет попеременно облизывал застывшие в недоумении лица, испугавшиеся вошедшего посреди разговора незнакомца. Картину разбавляли разве что несколько бутылок мутноватой жидкости, примостившиеся там же. Ситуацию разрядил лишь радостный выдох Феди:
- Спакуха, мужики, это свой.
- Да у вас тут вечеринка?..
Прохор оказался главным событием этой сходки. Кроме Феди здесь был и Тургенев, которого не брала даже самогонка, поэтому он упорно хмурился, изредка отвечая на вопросы товарищей. Бомба, как объяснили Прохору, почему-то задерживается. Но и без него рассказчиков хватало – видно было, что эти истории приелись всем, но новое лицо в компании будоражило воспоминания.
- Федор рассказывал, что ты парень бывалый, - лысоватый старичок с, кажется, врожденным перегаром только что утихомирил предыдущего рассказчика. – Да вот только, извиняюсь, консервная банка, в которой ты жил, - Прохор даже не заметил перехода на «ты», но обстановка все сглаживала. – Вот эта банка – ничто по сравнению с нашим бункером.
- Да уж, я заметил.
- Да обожди. Я про другое, - он положил горячую язвенную ладонь на плечо Прохору. – У нас бункер-то – недостроенный. То там, то сям всякая нечисть вылазит. Вот, например. Жила одна девушка. Ну, жила и жила – на сельхозпроизводство ходила, работала исправно, с парнями гуляла, да вот только сказал ей один, пошутить решил, что в недостроенных катакомбах озеро есть – гейзер, теплая вода, романтика. Эта дура и пошла вместе с ним. Искали их неделю, а потом… - он взял паузу, затянувшуюся очередным стаканом самогонки.
- А потом… - Прохор убрал его руку со своего плеча, но тот, кажется, не заметил и продолжил:
- А потом нашли это озеро. Вода, конечно, холодная, но факт – озеро нашли. А возле него – труп этого романтика недобитого. А ее и след простыл. Вход замуровали, благо тупик там был. А на следующий год, как сталкеры стали для выходов использовать эти катакомбы недостроенные, заметили, что листов стальных, которыми замуровывали, нет вовсе. Ладно, плюнули и забыли. Да вот только пропал еще паренек – знакомец первого. Стали искать. Зашли в пещеру с озером, а он и там, вот только сердце у него вырвано.
- Как так? – да уж, страшилок на ночь Прохор не переносил с детства, но было все равно интересно.
- А вот так. Сначала думали, что просто чем-то в грудину ударили, и кровь пошла. А потом заметили – на самой поверхности этого озера предмет какой-то плавает. Сходили за инструментом, достали, оказалось – сердце человеческое. Но и это не конец. Наскребли кирпичей, нашли цемент – наглухо законопатили. На следующий год – опять пропал парень. Пошли к этому озеру, а там – прости, Господи – он стоит, да не просто так, а возле озера. А озеро это не простым оказалось – его оплело почти полностью и душить начало.
- Не понял…
- Вода из озера пацана окутала, что непонятного? – это уже голос из массовки.
- Это многое объясняет.
- Можно продолжать? – нагло спросил рассказчик обычным голосом.
- Конечно.
- Спасибо. Так вот, - опять этот зловещий шепот. – Спасли пацана, решили уничтожить озеро – а оно маленькое, как столовка. Взрывать – опасно, бункер обвалиться может, поджигать – задохнутся все. И тут какой-то глазастый увидел, что на дне лежит та самая девчонка – целая, с открытыми глазами. Стрельнули прямо в нее, да тут как грохнуло…. Из-под завалов удалось вытащить всех живыми, а вот озера как не искали, так до сих пор и не нашли, - и в этот момент кто-то жутко веселый опустил свою ладонь на плечо Прохора. Естественно, он испугался. Естественно, всем было смешно.
Когда смех немного утих, он спросил:
- То есть, это все вымысел?
- Нет, это мемуары Пушкина, - съязвил кто-то, вызвав очередную бурю смеха, к которой добавилась новая после слов еще одного мужичка, показавшего пальцем в сторону недавнего знакомца Прохора:
- Или записки Тургенева.
- А что,  парень, тебе больше страшные истории интересны? – через несколько минут наконец-то подал голос Тургенев. – Что ж, их есть у меня, - и, усмехнувшись чему-то своему, стал рассказывать: - Рассказами про поверхность стращать не буду – сам 20 лет не был, все переменилось, а верить словам – пустое. А эта история произошла так же давно, как и я любовался магазинами площади Горького…
А было это действительно давно, сразу после Катастрофы. Люди еще не свыклись с мыслью о безвозвратности прошлого и неизвестности будущего. И прибилась к ним девочка. Никто не видел ее ни в вагонах, ни на станции, но выяснять не стали. Пытались ее кормить, но она отказывалась. Вот только в один далеко не прекрасный день несколько обезумевших, или мутировавших собак пробрались в тоннели. И когда уже люди хотели принять бой, вперед выбежала эта девочка, да так ловко выбежала, что насмерть загрызла нападавших, - по сплотившимся рядам слушателей пробежал опасливый вздох – видимо, историю эту знают все, но очевидцем был только Тургенев. Черт, опять это слово – «очевидец». – А у одного из людей оказался пистолет – он и выстрелил в девочку. И по следам крови и обнаружили этот бункер. Девочку добили, но не это было самым страшным. Когда эти люди пришли сюда, то здесь не было никого – несколько включенных компьютеров, еда в микроволновке, даже карандаш в точилке недоточенный, а вот людей и след простыл. Видно было, что буквально только что ушли – а вот куда…
- Есть мнение, - подключился Федор, - что ушли они как раз за эту Дверь.
- Но зачем, и почему они не перекрыли нам электричество? – воспрянул человек с перегаром. Прохор всю эту историю попивал оказавшуюся очень даже ничего брагу.
- А хрен их знает. Вообще все это очень странно, но без этого нам не о чем было бы говорить за нашим столом, - пошутил кто-то, а Прохор вспомнил слова Коменданта о слухах…


***

В процессе дискуссии о лживости или правдивости тех или иных историй Прохор выпил весомую долю браги, от чего в голове перемешалось все: и привидения в катакомбах, и гном-матершинник из общественного туалета, и многие другие герои местного фольклора. На часах уже было давно за полночь, поэтому он отпросился домой, но отказался от еще более нетрезвых провожатых.
Странно, до чего оттачивается мысль всего лишь несколькими дозами алкоголя. Ни в каком другом состоянии не живется человеку так легко – все шероховатости обыденной жизни отбрасываются в сторону, и остается единая идея ближайшего существования человека. Разгоряченное тело способно на какие угодно подвиги, но совершенно неумело в прямохождении. И вот теперь эта оголенная порывающимися на волю инстинктами мысль привела Прохора к двери Луны. Он довольно деликатно постучал в нее.
- Кто там? – раздался ее заспанный голос.
- Алкоголик из Москвы, - дверь открылась не сразу, но открылась.
- Что ты здесь делаешь? – возмутилась она, но не унималась и дальше: - Ты же пьян.
- Да, но не от вина, - раскованно улыбнулся Прохор. – Мы давеча с тобой недоговорили.
- Да как-то и не тянет…
- Нет, я так не могу, - замотал головой Прохор. – Ты меня чаем дефицитным угостила, теперь мой черед, - и он достал бутыль мутной жидкости, конфискованный у недавних товарищей. Луна после затянувшейся паузы махнула рукой и сказала, что можно войти.
- Слушай, - начал было Прохор, но Луна прижала палец к губам, а другой рукой показала кулак.
- Тише, люди же спят, - и Прохор, подойдя к ней и нежно взяв ее прекрасный кулачек в свою руку, продолжил шепотом:
- Слушай, за 20 лет у вас появились умопомрачительные сказки, - его рука тихо обвила ее талию, а свет едва заметно померк. – Ты рассказывала про то, что ты первая, кто выжил на поверхности. А я последний, кто все еще живет там, - они шаг за шагом отступали к противоположной стене, а Прохор, поставив бутыль на стол,  горячо шептал на ухо Луне: - Мое поколение не строило Беломорканал, БАМ или демократию, но оно сумело все это разрушить. И я этому действительно рад, - он прижал ее крепче, поцеловал, и свет окончательно погас…