Коми коррида

1.  П О Н И М А К А

В 1952 году окончил я Архангельский лесотехнический институт и получил назначение в лесную глухомань Республики Коми, работать там большим начальником маленькой стройки.  Сам я коренной горожанин.  Родился в городе Вологде, учился в городе Архангельске.  Поэтому, получив такое дальнее назначение приуныл, и начал разыскивать сведущих людей, которые могли бы мне рассказать – куда это меня забросила судьба.  И сведущие люди поведали мне – в  какую «тьму-таракань» я угодил:
     - Доедешь ты сперва по железной дороге до станции Княжпогост, а остальные 400 километров будешь добираться автогужевым транспортом. Сначала по плохим автодорогам,   а потом по автобездорожью.  Жить будешь в посёлке, где нет электричества, нет радио, нет парикмахерской, нет общественной бани, нет водопровода, нет канализации, газа, центрального отопления.  Из всех благ цивилизации есть там только междугородняя телефонная проводная связь, да и та, как примерная жена, по неделям не разговаривает.  Короче говоря, попал ты в глухой медвежий угол, и живет там, соответственно, нецивилизованный, тёмный, народ.
Когда прибыл я на место назначения, всё оно так и оказалось, как сведущие люди предсказывали.  Всё, кроме темного, нецивилизованного народа.  Приехал я туда, и показалось мне, что не в медвежью глухомань я попал, а очутился на людном перекрёстке Лос-Анджелеса или Сан-Франциско. Каких только национальностей тут не было?  Были там и  коми, и русские, и немцы, и татары, и молдаване, и грузины, и евреи, и эстонцы, и литовцы, и латыши, и поляки…  Кто раньше здесь жил.  Кого за казённый счёт сюда привезли.  Кто на свои кровные денежки приехал – «За туманом, да за запахом тайги».
Приходит как-то к нам в контору наниматься на работу мужчина средних лет, оригинальной наружности.  Как положено – заполняет «листок по учёту кадров».  Пишет автобиографию.  Читаю я – «Родился в городе Лиле».  Спрашиваю:
       - Где это такой город Лиль находится?  В Грузии, как будто?
       - Во Франции такой город находится, - подковыривает меня мужчина, высокомерно так, по европейски. – Географию надо знать, товарищ начальник.
Я, правда, в долгу перед Европой не остался.  Говорю:
       - Русский язык надо знать, товарищ француз.  Мы французский город Лилль через две буквы «Л» пишем.  Не жаль нам русским лишней буквы для хорошего французского города.  А вы вот, по своему европейскому обычаю, скупердяйничаете.
       - Пардон! – говорит француз. – Позвольте листок. Я исправлю свою ошибку.  Конечно, русский язык велик и разнообразен, но это не мой родной язык.  Так что еще раз пардон.
       - Ничего, - отвечаю я. – Селяви.
Где смешение народов, там и смешение языков.  Внутри своей, так сказать, национальной диаспоры, люди общались между собой на своём родном языке, а в общепоселковом масштабе изъяснялись на русском.  На русском ругались, на русском мирились.
Жила в нашем посёлке пожилая немка Фрида Фридриховна.  Постоянно путалась в русских словах.  Работала она в лесу, на обрубке сучьев с поваленных деревьев. Бывало, зимой на лесосеке соберётся бригада вокруг костра на перекур.  Протискивается Фрида к костру, тянет к огню замёрзшие руки, говорит:
       - Ой, бабы!  Пустите погреться,  Ведь я такая мерзавка, такая мерзавка.  Всё мёрзну да мёрзну
Протискается Фрида к костру.  Разомлеет в тепле.  Начнёт лето вспоминать.
       - Ох, не люблю я зимой.  Всё мёрзну да мёрзну, да всё спать охота.  Люблю я летом.  Летом я спать не хочу.  Летом встаю я рано, рано, и иду на речку.  Прихожу я на берег и начинаю обзирать окрестности.
Звонкие звуки русского языка – «Б», «В», «З», Фрида произносила, как это принято в немецком языке – приглушённо.  Получалось у неё – «П», «Ф», «С».  Поэтому словосочетание –  «Начинаю обзирать окрестности», в исполнении Фриды, приобретало для русских слушателей совершенно иной смысл.  В их воображении возникала картина, коренным образом отличающаяся от той, которую хотела им нарисовать Фрида.  Они едва сдерживали свой смех.  А сентиментальная Фрида продолжала излагать  оттаявшие воспоминания.
       - Опсираю я всё кругом, и у меня появляется крусть.
Тут она замечает, что окружающие давятся  еле сдерживаемым смехом.  Ей кажется, что её не так поняли, и она начинает вносить уточнения.
       - Это не та крусть, что с картошкой едят, а тоска.  И не та тоска, что в сапор приколочена.  И не тот сапор, когда жифот болит… Запутается Фрида в русских словах окончательно.  Окружающие в смех ударятся, а Фрида в слёзы.
Когда же Фрида Фридриховна впадала в сильное возбуждение, словесная путаница возрастала у неё до огромных размеров.  Однажды, летом, набросилась она на Катю Тарабукину, когда та  у Герты Штоль мужика увела.
       - Ты сушка, - кричит. – Сушка, которая за деньги продаётся.
       - Ты Фрида в своём уме? – смеётся Катя. – Какая же я сушка, если во мне пять пудов веса.
       - Ты не та сушка, которая в стакан мочиться. – Выходит из себя Фрида. -  Ты та сушка, у которой муж кобель.
Кричит Фрида.  Словами захлёбывается.  А Катя по траве валяется.  Смехом заливается.  Хотела Фрида  капитально поругаться с Катей.  Но встал на её пути языковый барьер и вместо ругани получился – «Смех на палочке».  Но смех то смехом, но когда в дело вступают языковые барьеры, тут от смешного до трагического всего один шаг.
Однажды, в начале мая, выдался у нас в посёлке на удивление ясный да тёплый денёчек.  Около полудня проходил я по местному «Бродвею».  Так мы называли вытоптанный лужок между почтой и больницей.  Бродило по этому Бродвею десятка полтора местного люда.  Я тоже присел на скамеечку возле почты.  Сижу.  Наслаждаюсь тёплым весенним денёчком.  Гуляющий народ разглядываю.  День то был рабочий, так что гуляли по лужку, в основном, старые да малые.  Из стОящих-то мужиков только и был, что Колька Лопатин.  Единственный в посёлке шофёр первого класса.  Коренной питерский пролетарий.  Прогуливается Колька неспешно, руки за спину.  Мотивчики из оперетт насвистывает.  Тёплым вольным денёчком наслаждается перед грядущими денёчками тюремными.
Возил он на списанном «козлике» директора леспромхоза.  Был при нём как бы адъютантом.  Да много воли взял.  Задираться стал.  То нос задерёт, то хвост.  Директор его ублажал, ублажал, да и послал подальше.  Сначала устно послал, а потом и письменно.  Приказом по леспромхозу перевёл Кольку на три месяца на лесоповал, простым лесорубом.  (Имел в те времена директор такие права).  Но Колька в лес не пошёл.  Питерский гонор взыграл.  А времена то были суровые.  Еще товарищ Сталин последние годочки доживал.  Если кто опоздал на работу или совершил прогул, того судили, и садили в тюрьму на полгода.  Именно в тюрьму, а не в лагерь.  Тогда в каждом порядочном городе была своя тюрьма.  И в Сыктывкаре была своя тюрьма.  Её бы сохранить, как памятник архитектуры, а неразумные люди её разломали.
А если кто работу совсем бросил, того садили в тюрьму уже на год.  Тут уж после отбытия срока человека увольняли.  Трудовую книжку на руки выдавали, и соответствующую запись в ней делали.  Отсидит человек год в тюрьме, и – «Вольный казак».   Хочешь – иди на старое место, по новой оформляться  (конечно, если примут).  Не хочешь – иди куда хочешь.  Однако имей в виду: если будешь болтаться без дела, то снова посадят, уже за тунеядство.  И не в тюрьму посадят, а в лагерь.  Система была тогда такая – «Авторитарная».  Изрекал автор – «В безработные только через мой труп».  Так оно и вышло на самом деле.  Помер товарищ Сталин и сегодня в России безработных – «Хоть пруд пруди».
Знал Колька, что его ожидает, но особо не унывал.  Говорил своим дружкам.
       - Ничего не случиться.  Отсижу свой срок и махну в Питер.  Сколько можно в этой глухомани огибаться?  Надоело.
                Эх! Надоели ели, ели,
                Сосенки да ёлочки.
                Еще больше надоели
                Лесозаготовочки.
Так всё и получилось.  Вышло как по писаному.  И срок положенный Колька получил,  И отсидел его в сыктывкарской тюрьме.  И «Вольную»  получил.  И в Питер уехал.  Да только через полгода вернулся обратно.  То ли Питер пришёлся ему не по душе.  То ли Колька Питеру не понравился, его трудовая книжка.  Так или иначе, а – «Всё возвращается на круги своя».  Опять стал Колька директора леспромхоза на списанном «козлике» возить.  Глубинка, она и есть глубинка.  Засасывает человека в свои глубины.  Трудно оттуда вырваться.
Пребываем, значит, мы на этом лужке.  Майским солнышком наслаждаемся.  Кто на лавочке сидит, кто променад медленный совершает, кто беседу неспешную ведёт друг с другом.  Вдруг слышим мы истошные крики, и видим – бежит к нам Фрида.  Резво так бежит, как женщине её лет бегать не положено.  Бежит и кричит без перерыва, да всё по немецкий кричит.  А на лужке, как назло, никого из местных немцев нет.  Подбегая к почте, запнулась Фрида за камень, да как хлобыстнётся с разбега!  Казалось – без посторонней помощи ей и не подняться.  Да нет.  Вскочила как попрыгунчик и опять несётся во всю прыть.
Подбежала вся в крике, вся в слезах.  По лицу видно, что случилось что-то ужасное.  Что дело гробовой доской пахнет.  И в самом деле – кричит Фрида:
       - Хильфе!  Хильфе!  Карла моего убивают!  Карла моего топчут!
Карл, это её муж.  Тоже немец и тоже пожилой.  А «хильфе» по немецкий значит – помогите.  Сбежались люди.  Окружили Фриду.  Спрашивают на перебой:
       - Кто убивает?  Где убивают?
А она ревёт белугой, и всё по немецкий.  Из всей её немецкой абракадабры окружающим понятны только пять слов: Хильфе.  Карл.  Убивают.  Топчут.  Да еще слово колхоз, которое она, почему-то, повторяет раз за разом.  Тут коллективный разум выдал решение.  Кто-то убивает Карла возле правления колхоза.  Кричат старухи Кольке Лопатину:
       - Беги Колька скорее к правлению колхоза.  Спасай Карла.  Ты тут среди нас только один стОящий  мужик- то.
Ринулся Колька в сторону колхозного правления.  А Фрида за ним бросилась.  Догнала.  Вцепилась в Колькину куртку.  Не пускает его.  Назад тянет.  Пытается Колька разжать её пальцы.  Уговаривает.
       - Отпусти меня Фрида.  Ведь я бегу твоему Карлу хильфе делать! 
Да где там.  Ничего не воспринимает Фрида.  Кричит чего то непонятное по немецкий.  Кольку не отпускает.  Повисла на нём.  Волочится по земле, как хлыст за трелёвочным трактором.  Откуда только силы берутся у пожилой женщины.  Остановила таки Кольку.  Послал он всех далеко-далеко. Скинул  куртку, оставил её в руках у Фриды.  Сел рядом со мной на скамейку.  Никак сигарету из пачки не достанет.  Пальцы дрожат от обиды и недоумения.
Тут коллективный разум присутствующих выдал новое решение.  Дескать, избивает Карла возле правления колхоза ихний зять Васька.   (Были у них раньше крупные скандалы).  А Фрида Кольку туда не пускает.  Боится, как бы он Ваську не пришиб.  Кричат старухи Кате Тарабукиной:
       - Беги Катька к правлению колхоза.  Ты баба настырная.  Может быть, наведёшь там порядок.
Бросилась Катя бежать к правлению.  А Фрида Колькину куртку, оставила. За Катей побежала. Догнала и вцепилась мёртвой хваткой в Катину юбку.  Повисла на юбке.  Все пуговицы и застёжки на ней оборвала.  Сдёрнула юбку на сапоги.  Запуталась Катя в сдёрнутой юбке.  На землю грохнулась.  Ужом извивается.  Юбку лёжа натягивает.  Встать без неё стесняется.  А натянуть юбку, лёжа на земле, не так то просто.
Фрида же начала вытворять совсем непонятные вещи.  Ладони растопыренные к вискам приставила.  М-е-е-е  кричит, М-е-е-е.  Вроде, козочку из себя изображает.  Потом вдруг на четвереньки грохнулась.  Грохнулась на четвереньки и давай траву зубами рвать.  Набила рот травой и начала скакать на четвереньках.  То задней частью туловища взбрыкнёт, то на руках подпрыгнет.  Подпрыгает таким образом к человеку, и боднёт его в низ живота, куда головой достанет.  Бодаться желает.
Хоть и тёплый выдался майский денёк, а у меня от такого зрелища мороз по коже гуляет.  Тут и коллективный разум законтачило.  Не могут окружающие выдать какое ни будь разумное решение.  Таращат глаза на новоявленную козочку, окружили её и молчат.  Никаких действий не предпринимают. Так и перемещается по лужку  людской круг с Фридой в центре.
И здесь, как раз, к месту и ко времени появился Понимака.  Понимака –  наш  поселковый оперуполномоченный. Единственный представитель милицейской власти на всю округу.  А округа то тридцать километров в диаметре.  Была у него, как и у нашего президента Ельцина, любимая присказка -    «Понимаешь как».  Вот и прозвали его люди – «Понимака».  Ни радиотелефона у него не было, ни дубинки.  Ни бронежилета ему не полагалось иметь, ни спецмашины.  Ни изучал он, ни каратэ, ни самбо.  Но появлялся он всегда там, где надо, и тогда, когда надо.  Появлялся он и шёл без страха и упрёка на нож, на топор, на дробовик.  Нет уж теперь таких мастодонтов.  Вымерли они.  Вот и плачем мы горькими слезами.
Подбегает Понимака.  Спрашивает грозным голосом. – Что здесь происходит? -  Отвечают люди хором, что вот, где-то кто-то убивает  Карла, а Фрида от этого умом тронулась.  Ничего объяснить не может.  Козочку из себя изображает.
Конечно, какой ни будь совремённый, цивилизованный полицейский побежал бы на почту за водой, или в больницу за валерьянкой.  Но Понимака знал своё дело.  Умел в критической обстановке найти единственно правильное решение.  Он поднял своими могучими руками Фриду с земли.  Прислонил её к забору, и отвесил ей две полновесные оплеухи.  Одну с права, другую с лева.  Рявкнул медвежьим рыком:
       - Что случилось, Фрида?
Применил Понимака, так сказать, шоковую терапию.  И ведь не всегда такая терапия терпит фиаско, как у Гайдара.  Иногда и на пользу идёт.  Пришла, вроде, Фрида в себя.  Траву изо рта выплюнула.  Кричит:
       - Карла моего убивают!  Карла моего топчут!
       - Кто убивает? – орёт Понимака.  Но Фрида опять на немецкий язык съехала.  Встряхнул её Понимака.  Кричит:
       - Кто убивает?  Кто??  Кто???
Икнула Фрида пару раз, да вдруг закричала, зачастила, как из пулемёта застрочила:
       - Коровий муж!  Коровий муж!  Коровий муж!
Со стороны кажется, что это она Понимаку так ругает за непочтительное обращение с ней.  Качают люди головами.  Совсем, мол, бедная Фрида с глузду съехала.  Но Понимака сразу понял – что к чему.  Не зря в посёлке ходила поговорка – «Понимака он ничего не знает, Понимака он всё понимает».  Кричит он Фриде:
       - Где он его топчет?  Где?  Где??  Где???  Да ты рот то свой захлопни.  Оглушила совсем.  Ты мне пальцем покажи направление.
Указала Фрида рукой в ту сторону, где колхозный выгон был, в сторону противоположную той, где колхозное правление находилось.  Люди еще затылки чешут, а Понимака уже к выгону бежит.  Кричит:
       - Все за мной!  Там на выгоне колхозный бык Карла топчет.
Так оно всё и происходило на самом деле.  Доживал в посёлке свой век дряхлый колхоз.  И был в этом колхозе породистый бык.  Огромный, могучий бугай.  Выглядел он на фоне нищего колхоза, как бриллиантовая пряжка на лапте.  Завезли его, четвероногого, как и многих других, двуногих, из далёких благодатных краёв, против их воли.  Привезли быка к нам из Германии, в счёт послевоенных репараций.  С высокомерным презрением смотрел он на зачуханых колхозных бурёнок.  Тосковал по родине,  И от этой тоски регулярно впадал в бешенство.  Разламывал хилые колхозные загородки. Вырывался на волю.  Бежал в посёлок и гонялся там за ненавистными ему людьми.  Владел опустевшими улицами до тех пор, пока его бессменная кормилица и поилица Дарья Мусихина, дряхлая, как и сам колхоз, не приковыляет в посёлок и не загонит бунтаря унавоженной метлой в его занавоженное стойло.
И на этот раз взбунтовался бык.  По дороге в посёлок повстречались ему Фрида с Карлом.  Карл, как мужчина принял удар на себя, а Фрида побежала звать людей на помощь.  Но от испуга перезабыла все русские слова.  Голова у неё стала как радиостанция, у которой приемник работает, а передатчик отказал.  Когда она увидела, что Колька Лопатин побежал в сторону, противоположную выгону, она пыталась завернуть его в нужном направлении.  Сначала немецкими словами, а потом силой.  То же самое она проделала с Катей Тарабукиной.  Фрида понимала всё, что говорят окружающие, а найти необходимые русские слова, чтобы объяснить происходящее, она не могла.
Видя, что никто не понимает её слов. Что зря уходят драгоценные минуты.  Фрида в отчаянии решила прибегнуть к языку мимов.  Изобразить бодающегося быка в натуре.  Но, как известно, женщине трудно сыграть мужскую роль, и у неё вместо образа могучего свирепого быка, вылепился образ бодливой козочки.  Да к тому же она запуталась не только в человеческих словах, но и звериных криках.  Вместо того, чтобы ей кричать:  Му-у-у-у, она кричала:  Ме-е–е–е. Поэтому было зря потеряно много драгоценного времени.
Когда  люди во главе с Понимакой прибежали на колхозный выгон, там было уже всё кончено.  Карл лежал на траве и редко постанывал.  Из уголка его рта сочилась струйка крови.  Бык уже уходил, и был метрах в сорока от распростёртого на земле человека.  Время от времени он вскидывал свою могучую голову и издавал утробный рёв.  И не было в этом рёве ни ярости, ни торжества победителя.  Слышалась в нём только великая тоска по родине.  Казалось, будто вещал он на своём бычином языке – «Бык сделал своё дело.  Бык может уйти».
Карл около трёх месяцев лежал в больнице, потом около года хворал дома, и следующей весной скончался.  А ведь мог бы еще жить да жить.  Нет!  Что не говорите, но когда на дистанции нашей жизни дьявол расставляет национальные да языковые барьеры, тут от смешного до трагического всего один шаг.

                2.   П О Е Д И Н О К

После трагического поединка Карла с быком люди забеспокоились.  Общественное мнение посёлка пришло к выводу, который можно кратко изложить словами старой популярной песни – «С этим что-то делать надо.  Надо что-то предпринять».  Люди поняли, что ежели ничего не предпринимать, всё оставить по старому, то могут быть новые жертвы среди мирного населения.  Под давлением общественного мнения была созвана внеочередная сессия поселкового Совета, которая вынесла решение:  «Обязать правление колхоза в месячный срок убрать быка из посёлка».  Приняв такое решение местное  руководство, уже в узком кругу, стало ломать головы над трудным вопросом – как провести это решение в жизнь.  А трудности в этом деле были не малые.  По действующим тогда законам, колхоз не имел права забивать здоровое, продуктивное животное. Такой поступок в то время    приравнивался к падежу скота.  А за падёж скота виновные могли получить порядочные сроки.  Существовал единственный законный способ выполнения решения Поссовета – просить Министерство сельского хозяйства Коми АССР передать быка в какое-нибудь другое хозяйство республики.  Но, колхозники были с этим категорически не согласны, поскольку отдавать им бугая пришлось бы – «За так».  Даже если бы на расчётный счёт колхоза в банке  перевели за быка какие-либо деньги, их бы немедленно списали в счёт погашения задолженности.  Был колхоз – «В долгу как в шелку».
Да и остальные жители посёлка считали такое решение вопроса недопустимо либеральным.  Они требовали – «Кровь за кровь».  Правда, измученные многолетней вегитарианско - тресковой диетой, они жаждали не столько крови своего обидчика, сколько его мяса.  Они считали, что право съесть разбойного быка принадлежит им и только им.  Что они выстрадали это право в многолетнем противоборстве со свирепым бугаём.
Идя навстречу пожеланиям трудящихся, секретарь поселковой партийной организации, он же наш поселковый оперуполномоченный, Понимака, сформировал, вроде бы, «Ликвидационную комиссию», в которую вошли люди силу и власть имущие: директор леспромхоза, председатель поселкового совета, со своим секретарём, начальник ОРСа, ну и, конечно же, председатель колхоза.  Вошли в эту группу еще начальник почты, да директорша школы, но только с правом совещательного голоса, поскольку они не были «Власть имущими».  Короче говоря, сформировался, как бы – «Заговор обречённых».  Заговорщики придумали обходной маневр, который позволял, обойдя рогатки законов, забить быка и съесть его внутри посёлка, как говориться – «Не вынося сор из избы». Суть этого манёвра заключалась в том, чтобы составить фиктивный акт о болезни быка.  На основании этого акта, колхозу надлежало быка забить, как безнадёжно больное животное, а мясо – как некондиционное, передать ОРСу для откорма свиней. ОРС перечислит на счёт колхоза стоимость этого мяса по мизерным ценам некондиционных продуктов, и сразу же продаст мясо быка через свою поселковую столовую, жителям посёлка, уже по нормальным государственным ценам.  Разницу в ценах ОРС леспромхоза компенсирует колхозу натурой (досками, фуражом, услугами транспорта, горючим).  Мизерную сумму, которую ОРС перечислит колхозу за мясо, банк сразу же спишет в погашение задолженности и она пропадёт без пользы для колхоза.  А вот «натура» принесёт нищему колхозу ощутимую пользу.  Короче говоря, была разработана многоходовая комбинация, при которой, как в известной поговорке, и волки (в смысле жители посёлка) были сыты, и овцы (в смысле местные руководящие товарищи) оставались целы.
Труднорешимый, на первый взгляд, вопрос с оформлением фиктивного акта о болезни и выбраковке быка, в данной конкретной ситуации решался неожиданно просто.  В те времена в лесной промышленности еще широко использовались лошади, как на заготовке, так и на вывозке древесины.  Поэтому, в штате каждого леспромхоза была предусмотрена должность ветеринарного врача или фельдшера.  В нашем леспромхозе было около сотни лошадей, а ветфельдшер леспромхоза за пару бутылок спирта был готов составить акт о выбраковке не только бодливого быка, но и своей драчливой жены.  Во все подробности этой многоходовой комбинации я посвящен не был, да это и не суть важно.  Важно то, что разбойный бык, наконец, схлопотал себе  - «Вышку».
Привести смертный приговор в исполнение решили через расстрел.  Имелся в колхозе дед – медвежатник, который брался застрелить свирепого бугая из своего ружья.  Однако он требовал, чтобы быка надёжно зафиксировали в пространстве, то есть, крепко-накрепко привязали к какой-нибудь надёжной опоре.  Своего последнего медведя дед застрелил еще 18 лет назад, и  теперь, ни бегать за быком, ни убегать от него, он  был уже не в состоянии.
Сначала хотели застрелить быка прямо на скотном дворе колхоза. Однако начальник ОРСа, тайный противник этой,  очень хлопотной для него операции, воспротивился.  Он   потребовал, чтобы быка расстреляли возле ОРСовских складов, так как на скотном дворе колхоза навоза было по колено, и туша бугая могла утонуть в нём, как бегемот в болоте.  А ведь еще Корней Чуковский писал – «Ох, не лёгкая это работа – из болота тащить бегемота».
Лидер инициативной группы Понимака сам составил  подробную экспозицию мероприятия, в которой чётко и понятно было указано – что обязан сделать каждый участник кампании:  леспромхоз, ОРС, колхоз…  Нашей стройке предписывалось:
«В пятидневный срок обеспечить изготовление в районе ОРСовских складов ровного настила из обрезных досок, размером 3 х 4 метра.  У западной кромки настила закрепить прочную скобу из железа диаметром не менее 15 миллиметров».
Изготовление настила мы «обеспечили» в однодневный срок.  Но дальше, составленная Понимакой экспозиция дала сбой.   Как говориться – «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».  А ходить то было надо.  Дело в том, что наш поселок разделяла на две части река.  Скотный двор располагался на левобережной окраине посёлка, а склады ОРСа, на противоположной, правобережной.  Чтобы доставить приговорённого к месту казни, требовалось провести его через весь посёлок, да, вдобавок, еще и через мост.
Во всём цивилизованном мире доставку приговорённых к месту казни обеспечивают органы милиции (Или там, полиции). Поэтому доставку быка на настил и его фиксирование там, Понимака в экспозиции записал самому себе.  Он подобрал четырёх отважных мужиков, и сформировал, так сказать – «Группу захвата».  Сходила группа захвата на скотный двор, но никого там не захватила.  Не захватила потому, что захватывать то быка было не за что.  Даже положенного таким дикарям металлического кольца в ноздре он не имел, а шествовать на эшафот за посолённой хлебной горбушкой, благородное животное не пожелало.
Стала поселковая общественность обсуждать сложившееся положение,  Начал коллективный разум искать выход из тупиковой ситуации.  Один старшеклассник, помешанный на книгах из ковбойской жизни предложил применить лассо.  Накинуть быку на рога аркан, да так и вести его куда надо.  Вот и решили, как сказано в поговорке – «Брать быка за рога».
Зафрахтовал Понимака в колхозе резвую коровёнку и приступил к регулярным тренировкам.  За неделю научился набрасывать петлю на рога крупного рогатого скота как заправский ковбой.  Удирает от него перепуганная животина резвым коровьим галопом, а он её догонит и с ходу, первым же броском заарканит.  Заарканит и тянет к себе.  И сколько та не упирается, подтянет её к себе вплотную, а то и повалит на землю. Не даром говорили про него в посёлке – «Силён как бык».
В воскресенье, в сопровождении многих любопытных, отправилась группа захвата в новую экспедицию за быком.  Дело происходило в конце мая.  День выдался тёплый и солнечный.  Уже проклюнулась первая трава, и колхозное стадо паслось на откосе прибрежного холма.  Пологий скат холма упирался в разлившуюся реку.  Согласно «Водного кадастра»  наша речка относилась к категории малых рек.  Но весенний паводок только пошел на спад, и наша малая река выглядела совсем как большая.  Красавец бугай на фоне изумрудной зелени  травы и бирюзового безоблачного неба выглядел очень эффектно.  Казалось – не жакана престарелого медвежатника он достоин, а кисти великого художника.
Вероятно, благодатная погода благодатно влияла на бычье настроение.  Он не проявлял своих агрессивных наклонностей.  Равнодушно взглянув  на приближающегося к нему крадущимся шагом Понимаку, на кольца лассо в его руках, бугай  презрительно отвернулся.  При этом он  неосмотрительно подставил противнику свой правый рог.  Тут же последовал молниеносный бросок новоявленного ковбоя и теоретическая предпосылка – «Быть бычку на верёвочке» мгновенно воплотилась в жизнь.
Понимака по ковбойский упёрся ногами в землю.  Крикнул мужикам из группы захвата. – А ну подходите. –  Рванул верёвку на себя изо всех сил… и чуть не опрокинулся на спину.  Произошло нечто невероятное.  До сих пор, каждый нарушитель общественного порядка ухваченный Понимакой испуганно вырывался.  Стремился отдалиться от него.  Изо всех своих сил сопротивлялся притягиванию.  Но могучая «притягивающая» рука оперуполномоченного неумолимо ставила нарушителя  - «Лицом к лицу» и Понимака презрительно цедил свою дежурную фразу:
       - Ты чего это тут вытворяешь, бродяга?
А в данном конкретном случае ухваченный бык, медленно переставляя ноги, сам пошел на сближение. Человеку только и оставалось, что выбирать слабину верёвки, да сворачивать её в кольца.  Когда расстояние, разделяющее человека и быка, сократилось до десяти метров, Понимака вдруг осознал, что он сам, своими руками, притягивает к себе свою погибель.  Он перестал выбирать слабину верёвки и начал пятиться задом, пытаясь сохранить дистанцию и выиграть время для принятия решения – что же ему делать дальше?
Как известно – у человека на затылке глаз нет.  Понимака вдруг оступился в какую то нору и грохнулся навзничь.  Он сразу же упруго вскочил на ноги, но правая нога у него тут же подломилась. Он крикнул соратникам по группе захвата:
       -  Эй!  Ребята!  Отвлеките быка на  себя.  Я, кажется, вывихнул ногу.
Однако все его соратники по группе захвата, равно как и все прочие зрители, уже резво разбегались в разные стороны. Они позорно позабыли коммунистический девиз – «Сам погибай, а товарища выручай».  Они вверили свои судьбы девизу демократическому – «Спасение выживающих – дело рук, (в данном случае ног) самих выживающих.
Понимака, как человек военный, сразу же правильно оценил сложившуюся ситуацию.  Он понял, что помощи ему ждать не от кого, и он может рассчитывать только на себя самого.  Он понял, что противник имеет значительное численное преимущество.  На четыре бычиных ноги приходилось всего полторы человеческих.  При таком соотношении сил и средств передвижения, вырываться на оперативный простор луга, и вести там маневренную войну, для человека было - «Смерти подобно».  Бык быстро его настигнет и как говорит пословица – «Поднимет врага на рога».
Мгновенно оценив обстановку, Понимака принял единственно правильное в данной ситуации решение.  Он поспешно «зашкандыбал» к реке, поскольку до  реки было всего шагов двести, и путь туда пролегал под значительным уклоном.  А, как известно, спускаться по таким уклонам, четвероногим значительно труднее, чем двуногим.
То ли из за неблагоприятного рельефа местности, то ли по своему характеру (бык был из тех, про которых говорят – «Медленно запрягает, да быстро ездит»), но в атаку бугай пока не бросался.  Он надвигался медленно, но неотвратимо.  Упорно теснил противника к реке, и тот уже охромело скакал по мокрому песку небольшого пляжика у самого уреза воды.  Здесь он уже не имел возможности маневрировать, выдерживать дистанцию.  Расстояние  между противниками неумолимо сокращалось, и схватка грозила перейти в гибельный для Понимаки инфайтинг.
Когда дистанция между противниками сократилась до пяти метров, внезапно налетел порыв весеннего ветерка и бросил в раздутые ноздри бугая букет ненавистных ему человеческих запахов.  Это взорвало быка.  Он издал утробный рёв.  Нагнул свою могучую голову.  Выставил вперёд свои страшные рога и ринулся на человека.  Тому ничего не оставалось делать, как стремительно  отступать в воду. Сначала Понимака забежал в реку аж до подмышек.  Но бык за ним не последовал.  Он не пожелал омочить свои благородные копыта  ледяной весенней водой.  Бык фланировал вдоль берега и не пускал человека – «На сухое»
Понимака быстро раскусил блокадную тактику противника,   осмелел и теперь курсировал вдоль берега только по колено в воде.  Он пытался, выражаясь языком футболистов, - «Выйти на свободное».  Но бык упорно пресекал эти попытки в самом начале.  Да и прстранство для маневрирования у Понимаки было ограничено.  Песчаный пляжик, на котором развернулось сражение, простирался всего, на какие то 70 – 80 метров.  Дальше с обеих сторон начинался обрывистый берег, подводные ямы, и Понимака уже пару раз окунулся с головой,  А ведь до открытия купального сезона было еще, ой как далеко.
У Понимаки оставался только один реальный шанс оторваться от противника – переплыть на ту сторону реки.  Однако весеннее половодье только-только пошло на убыль, и плыть до противоположного берега надо было метров триста.  Понимака никак не решался на этот рискованный шаг.  Он понимал, что уже изрядно устал, закоченел, а охромевшая нога могла отказать в самый неподходящий момент.  Да и плыть то предстояло в хромовых сапогах, которые в воде набухли, и для того, чтобы их стянуть с ног, требовалось хоть на короткое время присест на сухом берегу.  А бык-то не собирался предоставить ему такую возможность.  Неизвестно, чем бы закончилась эта коррида.  Вполне возможно, что её финал оказался бы для Понимаки не менее трагичным, чем для Карла.
Разбежавшиеся, было, люди осмелели.  Они густо облепили вершину холма, но спускаться вниз, на арену, не желали, несмотря на страстные призывы Понимаки.  Они подбадривали его криками.  Давали дельные и юморные советы, и, как мене показалось, с тайным удовольствием наблюдали, как грозный оперуполномоченный постепенно утрачивает свой обычный вид владыки пернатых, и приобретает необычный для него вид мокрой курицы.  Правильно писал великий Гёте –  «О люди, люди.  Жалкое порождение крокодилов».
Ситуацию разрядил наш сторож, дед Курдюков.  Он как раз рыбачил на своей лодке метрах в двухстах от театра военных действий. Поняв критическое положение Понимаки, он снялся с якоря, быстро подгрёб к месту сражения,  принял терпящего бедствие оперуполномоченного на борт своей душегубки, и благополучно перевёз его на противоположную сторону реки.  Ступив на спасительный берег, Понимака резво заковылял к своему дому. Ну а бык, у которого прямо из под носа вдруг увели лакомую добычу?   Бык, как говориться – «Остался с носом».

               
                3.   Ф  И  Н  А  Л

Вынужденное купание в ледяной воде не нанесло железному здоровью Понимаки заметного ущерба.  А вот ущерб, нанесённый его правой ноге, оказался гораздо более существенным.  Он получил сильное растяжение связок и на неделю вообще обезножил, да потом еще две недели передвигался на костылях.  Но ни с чем не сравним, был ущерб, нанесённый его авторитету.  В далёкой Испании, тореадор, дезертировавший с арены, подвергается всеобщему осмеянию.  Примерно то же произошло и в нашем посёлке.  Местные острословы уже и поговорку придумали – «Молодец против овец, а против быка – кишка тонка».  Так или иначе, авторитет Понимаки, до этого непромокаемый, после этой злосчастной корриды оказался основательно подмоченным.
Но принародный конфуз Понимаки больно ударил не только по нему самому.  На грани развала оказалась сформированная им ликвидационная комиссия.  Есть такое расхожее выражение – «Промедление смерти подобно».  Для нашего бугая выходило наоборот.  Промедление с приведением смертного приговора, было для него – «Подобно жизни». Слух о происходящем в скором времени докатился бы до Сыктывкара и Минсельхоз Коми АССР немедленно бы издал Указ о замене быку смертной казни на вечную каторгу, в каком либо другом колхозе Коми АССР. 
А вот для ликвидационной комиссии, сформированной Понимакой, промедление было в самом деле – «Смерти подобно», и она начала  понемногу распадаться.  Её организатор и вдохновитель на некоторое время обезножил и выбыл из игры.  Остальные его соратники тем временем образовали тайную оппозицию.  Они понимали, что задуманная ими многоходовая комбинация с ликвидацией быка пройдёт для них безболезненно только в том случае, если они сумеют осуществить её внезапно, молниеносно, и самое главное «В тихую».  Но принародный, широковещательный конфуз с доставкой приговорённого к месту казни откладывал приведение приговора в исполнение на неопределённое время, а время неумолимо. Самым уязвимым местом этой, в общем-то, незаконной операции, был ложный акт о выбраковке быка.  Узнав о происходящем  Минсельхоз пошлёт из Сыктывкара своего ветеринарного врача и ветеринарная служба Минлеспрома будет посрамлена.  Поднимется шум, и строгие административные и партийные взыскания будут обеспечены  всем членам ликвидационной комиссии.  А, кроме того, кое- кому, возможно, придётся раскошелиться на штраф.  Да что там штраф!  По тем строгим временам и срок можно было получить за такие махинации.
Поэтому большинство членов ликвидационной комиссии, собравшись в узком кругу, решили, как говориться – «Тихой сапой» торпедировать ими же сформированный план ликвидации быка.  А чтобы оправдаться перед общественным мнением посёлка, сохранить «Хорошую мину при плохой игре», свалить вину за провал операции на колхоз.  Сделать из колхоза – «Козла отпущения».  Оппортунисты решили действовать по рецепту попадьи из пушкинской «Сказки о попе и работнике его Балде»:
       Попадья говорит – Знаю средство
       Как удалить от нас такое бедство.
       Закажи Балде службу, чтоб сделать ему невмочь,
       А требуй, чтоб он её исполнил точь в точь.
Начальник ОРСа заявил председателю колхоза, который был вне оппозиции, что он через два дня уезжает в длительную командировку, и ежели за это время бык не будет доставлен на настил и там застрелен, он  лично – «Умывает руки», и вопрос  снимается с повестки дня.  Хитрые оппозиционеры были уверены, что таким маневром им удастся вытащить свои головы из петли, в которую они их так неосмотрительно засунули, идя на поводу у Понимаки.  Они считали, что престарелые колхозники (молодые то уже  давно разбежались) не смогут выполнить жёсткие условия предъявленного им ультиматума и капитулируют.  Проблема удаления быка из посёлка сама собой переложится на плечи Минсельхоза, и как он будет её решать – не их забота.  Правда, при таком раскладе, «волки» (в смысле жители посёлка) останутся голодными. Но «овцы» (в смысле начальник ОРСа, директор леспромхоза, председатель поссовета) останутся целыми.
В результате такой оппортунистической политики власть имущих, колхоз оказался на положении нищенки, у которой отбирают её последнее богатство – золотой нательный крестик.  И тут случилось чудо.  Старые колхозники, старики и старухи, сделали то, что было не под силу молодым отважным мужикам.  Подобно Балде из пушкинской сказки, исполнили они «точь в точь» службы, которые им заказал начальник ОРСа.  Сами этапировали разбойного быка на эшафот, сами и привели приговор в исполнение.  Тем самым они, еще раз, продемонстрировали неиссякаемые возможности  колхозного строя.  Попытаюсь рассказать как им это удалось сделать.
Было у свирепого быка одно близкое существо, Одно единственное на всём белом свете – дряхлая скотница Дарья Мусихина.  Уже много лет  подряд она кормила его, поила, обихаживала.  Привык к ней «Коровий муж».  Доверялся ей беспредельно, полюбил и даже взял под свою защиту.  Когда однажды, подвыпивший председатель колхоза на скотном дворе начал делать Дарье – «Руководящий втык».  Повысил голос. Бык, ни слова не говоря, ринулся на обидчика, и тому пришлось галопировать на «своих двоих» до первой развесистой берёзы, и находится на берёзовом суку, пока быку не надоест бодать ствол дерева.  Вот эта то семидесятилетняя Далила  и повязала могучего двурогого Сампсона.   Повязала его хитрым, чисто женским узлом,  И не только повязала, Но и привела на «лобное место».
  Она, в двоём с другой,  не менее старой скотницей Анфисой Лыткиной, которую Бык не то что бы любил, а просто терпел, стали, вроде бы, мыть бугая.  Очищать его бока от засохшего навоза, обливать их тёплой водой.  Расчёсывать шерсть жёсткой щёткой.  Любил рогатый аристократ такие процедуры.  Воспринимал их с наслаждением.  А коварные женщины, между тем, взяли тонкую верёвку длиной метров 12.  Сделали по середине хитрую петлю-удавку, да и накинули эту петлю быку незаметно на то самое место блаженствующего быка, которую великий немецкий поэт Генрих Гейне обозначил таким четверостишием:
            Та святая вещь, какой
            Наделён весь род мужской.
            Чтоб давать продленье роду,
            И сливать вдобавок воду.
Под самый корешок заарканили коварные женщины эту святую вещь у могучего бугая своим хитрым узлом, и расположились метрах в шести позади быка, который ничего не подозревал.  Образовался, как бы, равносторонний треугольник.  В правом заднем углу расположилась Дарья, державшая в руке правый конец верёвки.  В левом заднем углу расположилась Анфиса, державшая в руке левый конец верёвки.  А в переднем углу был зафиксирован бык.  Потянули старухи каждая за свой конец верёвки…   и взревел бугай звероподобным рёвом.  Дёрнулся.  Хотел развернуться рогами на подлых предательниц, но сразу же перешёл бешенный рёв, на жалобный стон.  Вышло, как в стихотворении Владимира Маяковского:
            Слышится уже не рёв, а стон
            Щенка в смирённом львёнке.
Вот так и смирили две старые колхозницы могучего, полного сил, свирепого бугая.  Обуздали необузданную силу. Тут подошли  еще дед да бабка с палками в руках.  Подошли к быку с заду, начали его колотить палками, и погнали туда, куда надо.  Пытался  заарканенный бугай, раз за разом, бунтовать.  Останавливался.  Вскидывал свои страшные рога.  Издавал боевой утробный рёв.  Хотел повернуться к врагам мордой.  Но натягивали коварные женщины верёвку, и переходил рёв бешенства и надежды в стон покорности и муки.  Опускал бык понуро свою голову, и, роняя в дорожную грязь хлопья пены из разинутой пасти, покорно брёл туда, куда его направляли руки, которым он так неосмотрительно доверился.
Смотреть на этот кортеж высыпал весь посёлок.  Стояли люди вдоль своих заборов и плетней, на всякий случай с внутренней их стороны.  Стояли и смотрели.  Я тоже смотрел.  Смотрел и удивлялся. То, что не могла сделать «группа захвата» из пяти отважных, полных сил мужиков, сделали две престарелые женщины.  Казалось, что ничего женского уже не осталось в этих сгорбленных фигурах, обутых в стоптанные кирзовые сапоги, одетых в унавоженные ватники.  В этих сморщенных лицах и выцветших глазах.  Но выходит – еще осталось в них главное женское начало – коварство.  Страшное это оружие.  Скольких могучих мужиков повязало оно, подобно этому бугаю.  Повязало и отправило на эшафот судьбы.  А скольких еще повяжет и отправит?
Вот так и пилотировали Дарья с Анфисой быка через всю левобережную часть посёлка, через мост, через правобережную часть.  Привели к настилу.  Завели на настил и держали там, пока дед медвежатник не всадил в него два жакана из своей двустволки. Застрелил дед быка на глазах у Дарьи.  И лились из этих глаз обильные слёзы.