0. 1 Прекрасная Пармиан

   0.0 Прекрасная Пармиан
   
   
   0.1 Прекрасная Пармиан
   
   
   Не представляя, где находится, Аксель решил обратиться в газетный киоск, который заметил неподалеку.
   - Простите, а... что это за город?
   - Город? - переспросила пожилая продавщица, словно услышала незнакомое слово.
   - Ну... - удивился в свою очередь Аксель, - как называется это место?
   Женщина смотрела на него так, словно ему требовалась медицинская помощь. Аксель неловко взмахнул руками.
   - Ээээ... не обращайте внимания. Просто я... приезжий и... ничего здесь не знаю...
   - При-ез-жий? - с ужасом повторила женщина, и Аксель поспешно отошел. По реакции женщины он понял, что его вопросы в самом деле прозвучали для нее, как бред сумасшедшего, и решил дальше не искушать судьбу. Он мельком просмотрел заголовки газет, не слишком надеясь найти что-нибудь полезное, и уже собирался уйти, как вдруг его взгляд выхватил акварельное, сияющее, божественное лицо и крупную подпись под фотографией: "Прекрасная Пармиан"...
   Аксель рванулся к витрине. Прекрасная Пармиан! Так значит, она здесь! Все злоключения фантасмагорического путешествия мгновенно забылись. Аксель впился в заголовок. Газета сообщала, что, как и всегда в начале сезона, Пармиан устраивает благотворительный бал, на который приглашаются все желающие... дальше не удавалось рассмотреть: обложку закрывал край какого-то спортивного журнала. Лихорадочно соображая, Аксель отклеился от ларька.
   Очевидно, требовалось найти какую-никакую временную работу, чтобы раздобыть хоть немного денег, а заодно и порасспросить кого-нибудь по интересующей теме. Аксель отправился вдоль улицы, рассеянно оглядываясь по сторонам.
   Ему повезло: по пути попалась автомастерская, и ему без особых хлопот удалось договориться о подработке с хозяином, у которого как раз уволился механик. Не мешкая, Аксель принялся за работу и вскоре расположил к себе мастера несколькими довольно энергичными манипуляциями над отчаянно чихающим и, казалось, тяжело больным транспортным средством. Через некоторое время благодаря завязавшейся праздной беседе Аксель попытался немного разузнать о городе, что было не вполне удобно, поскольку Аксель не понимал, какие из его замечаний вызовут недоумение, а какие будут восприняты как должное.
   - А что, трудно здесь у вас работу найти?
   - Всем хватает...
   - А гостиница есть?
   - Гостиница?..
   - Ну, или хату снять - можно?
   - А... это да. Ты поднимись на Чернолиственную. Там, к центру поближе, почти во всех домах верхние этажи сдаются... Выбирай поближе к фонтану. Ты его сразу увидишь - высокая стена из красного камня, а на ней всякие краны. Ну, вот это и есть центр. Там воды можно набрать. Смотря какая попадется: бывает обычная, бывает минеральная, только иногда холодная, а иногда кипяток. Я, когда сам там жил, каждое утро - с тарой. На набережной воду продают, да и по всему городу тоже, но это для ленивых. Порядочному человеку отчего самому не сходить за водой?..
   - Так как называется этот город?..
   - На-зы-вается? - повисла долгая пауза. - Что ты имеешь в виду?..
   - Впрочем, неважно... Я поищу квартиру у центра. Спасибо за совет.
   Некоторое время Аксель молча штурмовал причудливый мотор, похожий на шевелящего усиками жука, а его собеседник листал газету и, позевывая, смотрел то на часы, то в окно, за которым среди сонно покачивающейся листвы уже заманчиво загорелись густые рыжие пятна заката. Аксель залез в машину, завел двигатель и проверил показания приборов.
   - Готово...
   Хозяин довольно крякнул, с удовольствием прислушиваясь к ровному шелесту мотора.
   - Так ты, говоришь, гонщиком работал?
   - Было дело...
   - Ну, молодец... Вижу, грамотный. Ступай пока, на сегодня хватит, - хозяин шаркающей походкой прошел к конторке. - Аванс я тебе выдам. Раковина там. Комбинезон повесь на гвоздь, откуда снял.
   Аксель принялся отмывать черные по локоть руки.
   - В газетах пишут, что Прекрасная Пармиан устраивает благотворительный бал, - помедлив, решился упомянуть он. - Вы пойдете?
   Немолодой мужчина воззрился на него с недоумением.
   - Пойду ли я?.. Ты, наверное, шутишь!.. Спроси любого жителя нашего города: пойдет ли он на бал Пармиан! Все охотно согласились бы, если бы хоть кто-нибудь знал, где это будет!
   Аксель замер с полотенцем в руках.
   - Но... там было написано, что приглашаются все желающие... я думал, это значит, что место всем известно.
   - Ты что! - хозяин, казалось, все больше изумлялся. - Никто не знает, где может быть Прекрасная Пармиан! Я провел в этом городе всю жизнь, но ни я, никто из моих знакомых никогда ее не видел! Конечно, все о ней знают, но... Ты иногда кажешься таким странным!
   - Так, стало быть, она... нечто вроде... местной знаменитости? - осторожно уточнил Аксель, уже не зная, как сформулировать вопрос, чтобы не вызвать бурю возмущения.
   - Она здесь - самая известная фотомодель, - гордо сообщил хозяин. - У всех есть ее снимки. Мы ими обмениваемся. Бывают даже коллекционеры, у которых вообще весь дом обклеен только ее фотографиями, представляешь? У меня пока, к сожалению, столько нет. Но я все равно держу в своей мастерской вот это изображение, - хозяин, благоговейно прикасаясь кончиками пальцев, извлек из ящика конторки большую фотографию в рамке и продемонстрировал Акселю издалека. Смутно обрисовался сияющий овал лица в разноцветных бликах. - У нас ни один дом не стоит без ее портрета, не идет ни одно дело! Некоторые дети даже носят на груди специальный медальон... Моя дочь тоже носила, но... - тут хозяин грустно вздохнул. - Однажды, когда она собиралась в школу, цепочка вдруг расстегнулась и медальон упал... Это плохая, очень плохая примета. В тот же вечер моя дочь пропала, и больше я ее не видел.
   - Какой ужас! - вырвалось у Акселя.
   - У нас здесь вообще люди появляются, пропадают... - рассеянно добавил хозяин, убирая фотографию в стол. - Ты тоже обязательно достань себе портрет. Поищи, они везде есть...
   Расставшись со своим добродушным начальником, Аксель находился под впечатлением от его странных рассуждений, но придумать им убедительное объяснение не смог. На всякий случай он решил последовать совету и, действительно, вскоре убедился, что при каждом магазине существовало целое отделение, целиком занятое разнообразными изображениями Пармиан - от крошечных карточек в бумажник до роскошных портретов в человеческий рост.
   - Вы не подскажете... почем небольшая фотография? - поинтересовался Аксель, неопределенно указывая на сияющую перламутровым светом витрину, и девушка за прилавком вскинула на него округлившиеся глаза.
   - Вы разве не знаете? Бесплатно, - пояснила она.
   - То есть... можно взять сколько угодно?.. - опешил Аксель.
   - Возьмите, сколько сможете, - недоуменно пожала плечами девушка.
   Аксель осторожно выбрал несколько фотографий, потом нервно прихватил еще чуть-чуть, потом сгреб еще пачку и, почувствовав рябь в глазах, твердо решил в другой раз вернуться сюда с сумкой. Девушка наблюдала за ним с недоверием. Прикупив заодно несколько газет и журналов, которые поджидали тут же на стойке, он еще раз окинул тоскливым взглядом оставшиеся фотографии и вышел. Казалось, волшебные перламутровые краски льются к нему в душу ослепительным потоком.
   "Да, неудивительно, что все здесь немного сумасшедшие", - подумал он, с легким головокружением вдруг очутившись в тенистой улочке с двухэтажными кирпичными домами. Листва деревьев здесь отличалась необычным темным цветом с металлическим отливом, и он вспомнил совет хозяина: "Это, наверное, и есть Чернолиственная". Завернув в первый попавшийся дом, он обнаружил там приветливую пожилую хозяйку, встретившую его, как долгожданного гостя, и сам не заметил, как был водворен на верхний этаж.
   Когда дверь за хлопотливой старушкой закрылась, узкое окно, распахнутое в тающее небо, отделялось мерцающим прямоугольником в конце скромно обставленной удлиненной, похожей на коридор комнаты. Аксель рухнул на аскетичную жесткую койку, заложил руки за голову и почувствовал маниакальное желание обклеить фотографиями Пармиан все стены в точности, как говорил хозяин автомастерской. Дымчатый вечер за окном, колеблющиеся силуэты остролистых деревьев словно тянули душу, незаметно указывали куда-то.
   
   
   Чернолиственная улица действительно упиралась одним концом в бесформенный, пестрый и шумный городской центр, где, казалось, постоянно менялось все, кроме фонтана необъяснимой архитектуры: отдельно стоящая багряно-красная стена с множеством расположенных на разной, в основном вне досягаемости человека, высоте медных кранов, краников и кранищ с замысловатыми вентилями, певуче скрипевшими при повороте. С утра Аксель приносил по пузатой бутыли воды себе и хозяйке, потом отправлялся на работу, а в свободное время разбирал фотографии Пармиан и с увлечением следил за ее светскими маневрами, которым посвящалась едва ли не вся городская пресса.
   Любые ее изображения отличались чарующей глубиной и неуловимым переливом света и тени, который мешал рассмотреть детали, но в то же время отставлял впечатление чьего-то нежного, теплого дыхания. Ее воздушные, узорчатые наряды казались сотканными из ночного тумана и рассыпанных лепестков; черты лица всегда угадывались лишь смутно: мерцающие сквозь наполнявшую застывший кадр жемчужную дымку внимательные глаза, улыбающиеся губы. Читая - в непременное дополнение к Пармиан - об экзотических курортах, аристократических приемах, клубных вечеринках, белом песке, блеске драгоценностей, музыке, смехе, брызгах моря и вина, Аксель странным образом чувствовал, что какая-то часть его души переселяется в мир, где он никогда не был, где нездешним светом, как неподвижная звезда, овевает все недосягаемый, желанный покой.
   В реальности же бродить по городу ему скоро надоело. Выпивка, домино и карты, и танцы для молодежи - незамысловатый досуг его и раньше не привлекал. Городок казался тесным, скучным. По вечерам вдоль набережной зажигались огни многочисленных кафешек, лепившихся друг к другу, как пчелиные соты; все дороги заполнялись шелестящими тенями бесшабашных компаний, чинных семейств и жеманных парочек. Аксель любил гулять по краю залива, поглядывая на малиновые и чернильные блики воды; тающая даль где-то на краю моря и неба казалась ему безмолвным другом.
   Однажды он вдруг почувствовал, что надо выйти за город; Аксель даже удивился, почему такая простая мысль не пришла ему раньше. Поднималось нарядное утро погожего выходного дня; Аксель в безотчетном порыве вышел из дома и, даже не встретив никого по дороге, миновал центральную площадь, углубился в лабиринт тесных улочек по другую сторону фонтана, поблуждал среди кирпичных стен и вдруг вышел на необъятное, от горизонта до горизонта, поле, все покрытое, как благоуханным ковром, пестрыми цветами и травами. Вдалеке, в густой дымке синего неба, громоздилась гряда насупленных гор в суровых, как морщины, тенях обрывов; путаясь ногами в высокой траве, Аксель машинально направился вперед.
   По мере того, как он двигался через поле, рассеянно касаясь руками бархатистых ясноглазых васильков, на горизонте, помимо гор, прорисовывалось еще одно, значительно ближе расположенное строение. Постепенно Аксель различил высокую решетку, светлый сад, силуэт темного дома за деревьями; снежная круговерть осыпавшихся на ветру белых и розовых лепестков манила взгляд, казалась сказочным сном.
   В конце концов Аксель остановился перед чугунной оградой и только тогда заметил на кружевной вязи посыпанных гравием дорожек воздушный силуэт, сам словно сотканный из летящих цветов.
   Аксель, собственно, узнал Пармиан не по фотографиям; у него было отчетливое чувство, что он ее всегда видел и всегда знал. Она остановилась в пятнистой тени сияющей кроны и, хотя находилась вдалеке, до Акселя дотянулся ее пронизывающий взгляд. Аксель растерянно оглянулся, держась за решетку, как арестант; девушка приблизилась к нему. Вблизи ее стройный силуэт, весь облитый ослепительным светом, хрупкий контур плеч и сложенных рук, перламутровая полутень гладкого платья, тугие жгуты изящной прически, прозрачный румянец щек, мерцающая темнота непроглядных, как ночное небо, глаз и вовсе соединились в такую блистательную поэму абсолютной красоты, что Аксель потерял чувство реальности.
   - Простите, - услышал он собственный голос как будто издалека и под ясным взглядом безмолвных глаз еще больше смутился. - Здесь, наверное... нельзя ходить...
   Пармиан чуть улыбнулась, слегка наклонив голову к плечу; она, казалось, прекрасно понимала его замешательство, но не спешила рассеять.
   - А... вы не знаете... где здесь выход? - произнес Аксель совсем уж невозможную глупость.
   Пармиан вновь мечтательно улыбнулась. Аксель уже решил, что ответа не последует, когда она обволакивающим, гипнотическим голосом заметила:
   - Вы сейчас находитесь на улице. А я - в саду. Это мне нужен выход. А вам - вход.
   Аксель не нашелся с ответом, но девушка, еще ниже склонив голову к плечу, предложила:
   - Пойдемте, я провожу, - отвернулась и, подобно жемчужному облаку, поплыла вдоль ограды. Аксель безмолвно последовал за ней. Они прошли достаточное расстояние прежде, чем между ними возникли распахнутые чугунные ворота, в которых девушка встала, как в раме, вновь сложив тонкие прозрачные руки, вся словно пронизанная насквозь неземным светом. Аксель вышел на усыпанную белым гравием дорогу и машинально взялся за решетку ворот, чтобы найти хоть какую-то опору.
   - Так, значит, вы и есть Прекрасная Пармиан? - с трудом проговорил он.
   Девушка рассеянно улыбнулась.
   - Так меня называют, - мечтательно обронила она.
   - Невозможно... точно, - не удержался Аксель от очередной глупости.
   Девушка вновь улыбнулась и безмятежно взмахнула ресницами.
   - Ну... спасибо, - через силу выговорил Аксель и неопределенно махнул рукой. - Я пойду.
   - До свидания, - отозвалась девушка, снова склонив голову к плечу.
   Аксель, не чувствуя себя в силах сделать ни шага, развернулся и, совершенно не замечая дороги, зашагал прочь, мысленно приказывая себе не оглядываться, даже если сойдет с ума, - и все же обернулся - но Пармиан уже не было; должно быть, девушка ушла в дом. Аксель отвернулся и зашагал тверже; он чувствовал себя так, словно с небес на него обрушилась вся вселенная, и душа покидает тело.
   
   
   Аксель даже не заметил, как вернулся в город. Когда он наконец проснулся в какой-то вечер, выяснилось, что уже прошел понедельник, и он пропустил рабочий день. Ночь он от нечего делать проболтался по набережной над черной водой с уходящими в неизвестность зыбкими золотыми столбами прибрежных огней, а также в обнаруженном на окраине города косматом заброшенном парке, размеров которого из-за темноты не смог определить. Наутро начальник без удивления встретил его в автомастерской будничным замечанием: "А я думал, ты пропал"; у Акселя мелькнул порыв - не рассказать ли правду? - но он догадывался, что старик не поверит, а потому ограничился извинениями.
   - Девушку небось какую-нибудь встретил, да и не заметил, как время прошло, - проворчал хозяин.
   - Вроде того, - согласился Аксель, натягивая выцветший комбинезон.
   - Дело молодое... А то все один да один... Уж я, бывало, фестивалил... - с этими словами хозяин устремился к зазвонившему телефону и погрузился в перебранку с клиентом.
   
   
   Некоторое время Аксель пытался вернуться к прежней жизни; но рутинная возня в автомастерской вдруг стала невыносимо тяготить, и вообще мир утратил значительную часть былой гармонии и лучезарности; даже фотографии Пармиан как будто поблекли. Едва приступив к какому-нибудь обыденному, привычному занятию или приземленной мысли, Аксель чувствовал себя так, словно на него навесили чугунные гири, и с досадой бросал начатое. Ему пришлось уволиться, и он посвятил неограниченный досуг вынашиванию заветного образа, неизгладимо запечатлевшегося в его душе, как идеальный оптический обман.
   В задумчивости Аксель бродил из края в край города и с удивлением убедился, что его территория вовсе не такая тесная, как ему показалось вначале. Периодически он неожиданно оказывался среди каких-то причудливых зданий, округлыми формами напоминавших гигантских застывших улиток, облицованных чем-то вроде осколков черного стекла. В немногочисленных аккуратных окошках, расположенных без видимой системы на гладких боках полусферических корпусов и похожих на рожки круглых башенок, сияли стекла необыкновенно чистых оранжевых, изумрудных, солнечных оттенков, по которым иногда как будто скользили тени танцующих пар; по временам откуда-то слышались монотонные пассажи гулкого рояля и отдаленные фиоритуры холодного, невесомого сопрано, словно шел урок пения. Затем вид города незаметно изменялся, и Аксель вдруг оказывался на прямой, как струна, пустынной улице, окаймленной пунктиром убегающих в неизвестность круглых желтых фонарей. Он шел вперед, и в стороне появлялся едва заметный темный переулок, сдавленный с обеих сторон зданиями без окон, напротив которого на перекрестке стоял восьмиугольный фонарь. Обычно Аксель проходил мимо, и вскоре возвращался в знакомый квартал с опрятными кирпичными особняками и чернолиственными палисадниками.
   Поначалу он не обращал особого внимания на причудливое поведение местного ландшафта, но наконец заметил, что желтоглазая улица и вездесущий переулок самопроизвольно появляются в самых неожиданных местах его маршрута, да и знакомый центр возникает не с той стороны, с которой следовало бы ожидать. Однажды, оторвавшись от приятных размышлений о Пармиан, Аксель вдруг твердо решил разобраться в своих перемещениях и для начала повторить путь, который однажды привел его к незабвенному саду - не потому, что Аксель осмелился настойчиво искать повторной встречи, а просто чтобы придать действительности какую-то упорядоченность - и, как отчего-то смутно предполагал, не добился успеха. Раз за разом он, миновав фонтан, углублялся в тенистые улочки - в разных направлениях, в разное время суток - и неизменно выходил на окаймлявшее город широкое шоссе, по другую сторону которого сразу поднимались мшистые сырые скалы. Тогда Аксель решил сменить тактику и двигаться без особой системы, пока не найдет блуждающую улицу с ее затаившимся переулком, относительно которых его преследовало какое-то неясное воспоминание - и нужное место не замедлило возникнуть, едва только он оглянулся.
   Теперь Аксель ясно понял, что странный переулок появляется перед ним намеренно и не отвяжется, пока он не войдет. Аксель решил покончить с проблемой разом и раздраженно пересек расстояние от проема между домами до молчаливой двери в темноте, лишь мельком отметив блеснувшую вверху вывеску - нечто вроде золотистого бублика в форме восьмерки. Однако, войдя в залитое причудливым синим светом помещение кафе, он вынужден был отступить в изумлении.
   - Ты?! - воскликнул он, разглядывая как всегда эффектную и отчужденную фигуру Тасманова, которого никак не ожидал здесь увидеть.
   - Послушай, Аксель, - вместо того, чтобы предложить Акселю сесть, Тасманов сам встал, по-видимому, не рассчитывая затягивать разговор, - ты просил меня помочь найти Пармиан - я помог. Не пойму только одного: когда ты, наконец, придешь в себя и признаешь, что она не для тебя?
   - Какого черта ты тут делаешь? - удивился, в свою очередь, Аксель и с любопытством оглядел тесное помещение. - Так это и есть синий портал?..
   Тасманов раздраженно вздохнул и вкрадчиво вернулся к прежней теме.
   - Ты просто не понимаешь, во что ввязываешься. Ты не представляешь, куда тебе придется спуститься...
   - Кстати, что ты сделал с машиной? Если не ошибаюсь, ты не собирался меня возвращать?..
   - Да, я не собирался тебя возвращать, - без околичностей признался Тасманов. - Но теперь я сам пришел к тебе!
   - Отлично! Можешь разворачиваться и убираться.
   - Ты не понимаешь... - снова завел шарманку Тасманов.
   - Хорошо, я не знаю, не понимаю, все это я от тебя уже слышал, - перебил Аксель, - и плевать хотел на твое мнение... Дальше что?
   - Если ты согласишься вернуться, мы сможем поднять тебя обратно...
   - Кто это "мы"? - подозрительно спросил Аксель.
   - Те, кто обладает нужной властью, во всяком случае... Пармиан, уж ты мне поверь, способна отправить тебя только в прямо противоположном направлении, - для убедительности Тасманов указал пальцем в пол.
   - Если я куда и отправлюсь, то только по собственному желанию, - усмехнулся Аксель.
   - Это ты сейчас так говоришь, - усмехнулся в свою очередь Тасманов. - Когда ты отправишься туда, где забудешь, чего хотел, твое мнение кардинально изменится!
   Аксель с улыбкой покачал головой.
   - Я никогда не забуду Прекрасную Пармиан.
   Тасманов хотел что-то возразить, но передумал, пожал плечами и вернулся за столик.
   - Об этом ты тоже пожалеешь, - зло бросил он.
   - А ты-то чего беспокоишься? - удивился наконец Аксель. - Какой твой интерес?
   Тасманов снова раздраженно вздохнул.
   - Поступки, продиктованные глобальным безрассудством, затрагивают всех в этой беспокойной вселенной, - обтекаемо отговорился он. - А я хочу покоя. Я хочу уйти и ничего больше не делать. Достаточно того, что ты извлек меня из машины...
   - Рано или поздно тебе все равно пришлось бы оттуда вылезти!
   - "Рано или поздно", - тоном полнейшей убежденности возразил Тасманов, - я придумал бы что-нибудь поинтереснее, чем цацкаться с тобой, последний романтик...
   - Но не успел, - снова перебил Аксель. - Знаешь, как говорят: не бывает вечных двигателей, но бывают вечные тормоза...
   Тасманов даже закрыл рот от такой наглости.
   - Если тебе больше нечего сказать, я пойду, - бросил Аксель через плечо, поворачивая ручку двери, и если Тасманову было, что сказать, он не успел этого сделать прежде, чем Аксель вышел.
   
   
   - Нет, ну вот так, через дверь, отсюда еще никто не уходил! - возмущенно заявил Тасманов Лушке, появившейся с противоположной стороны помещения. Она с улыбкой подошла к столу; чувствовалось, что решимость молодого человека произвела на нее приятное впечатление.
   - Согласись, ты тоже - когда-то - был молодым и влюбленным, - с долей иронии примирительно заметила она.
   - Когда-то?.. Лушка, да я тебя и сейчас люблю, но я никогда не вел себя так ужасно! - Тасманов обвиняющим жестом указал на пустое место, где прежде стоял Аксель. Лушка снова улыбнулась.
   - Ты всегда ведешь себя значительно хуже, - беспечно сориентировала она мужа в реальности, что не произвело на него особого впечатления. Раздраженно поднявшись, он извлек из ближайшей витрины гигантский кусок торта и расстроенно впился в его залитый сиропом бок.
   - Я чувствую, спуск на первую землю нам обеспечен, - простонал он, жуя.
   - Небольшое путешествие в безумие и обратно... - Лушка благодушно устроилась за столиком.
   - У меня их уже столько было...
   - Ты уверен, что у тебя здесь нет ни кусочка колбасы? - ее гладкий лоб затуманился мимолетным неудовольствием.
   - Здесь кондитерская, а не скотобойня... вот спустимся, будет тебе мясо... ты хоть представляешь, что значит воплотить Пармиан?!
   Лушка лениво отмахнулась и исчезла.
   
   
   Аксель вышел из синего кафе в незнакомой части города, и ему сразу открылось совершенно изумительное зрелище. В глубине обширной площади, похожей на дворцовую, возвышался, как гора света, пышный особняк. Складывалось впечатление, что там проходит какой-то чрезвычайно торжественный прием: еще в полумраке площади перед зданием, возле прозрачного шумного фонтана, в узорчатой светотени темных деревьев, угадывались замысловато одетые силуэты со светскими манерами; за облитой светом, увитой цветочными гирляндами стройной колоннадой фасада нарядная толпа кипела, как водопад из шампанского. Аксель по рассеянности прошел немного вперед, как вдруг одна из фигур обернулась к нему и сделала приглашающий жест:
   - Проходите в дом, пожалуйста.
   Аксель смутился; он подумал, что в темноте его с кем-то перепутали.
   - Я не приглашен, - выставил он ладони.
   - Здесь только те, кто приглашен, - настойчиво возразили ему. - Вас ждут.
   Аксель непроизвольно подчинился. Как во сне, мимо него прошелестели приглушенные разговоры, потом плеск пенящейся воды - темные русалки из гладкого пепельно-серого камня с каким-то металлическим отливом взглянули на него своими неподвижными глазами из-под игривых светлых струй - и наконец Аксель вошел в круг гомона и света, обнимавшего дворец, и поднялся по мраморной лестнице, усыпанной мягкими лепестками цветов.
   Вблизи гости показались ему выходцами из потустороннего мира. Ничего подобного он не видел прежде в непритязательном городке, напоминавшем безликий рабочий поселок. Лица, которые трудно было различить из-за разлитого в воздухе ослепительного сияния и броских разводов футуристического макияжа; наряды, напоминавшие произведения искусства - совершенно необъяснимые с точки зрения законов физики удлиненные, ломаные силуэты, буйство красок, каскады драгоценностей, непонятно как держащиеся на кокетливых головках прозрачные широкополые шляпы с вышитыми на них серебром экзотическими чудовищами, длинные дымчатые вуали - и неуловимое, непрерывное движение, словно все кружилось, как в механической музыкальной шкатулке. Течение гомонящей толпы принесло Акселя под неизмеримо высокие своды огромного бального зала, лазоревый расписной потолок которого он поначалу действительно принял за сияние полуденного неба и облаков, глядящих сквозь ажурный золотистый купол внутрь дома, как в гигантскую клетку, полную пестрых птиц. С окаймлявших зал нарядных балконов сыпались золотистые бумажные бабочки, таявшие в сумеречной дымке нижнего этажа, по гладкому, как зеркало, полу неслышно разбегались волны людей, исполнявших какой-то незнакомый кружащийся танец, и Акселю показалось, что он находится в изолированной от остального мира, самостоятельной вселенной, вращающейся только вокруг собственной оси. Внезапно он оказался в медовом полумраке за колоннами, среди блестящих круглых столиков, отягощенных букетами томных роз, дрожащими огоньками свеч в стеклянной оправе и тюлевыми оборками, похожими на сонные обрывки тумана. Толпа рассеялась, и Аксель наконец остановился, но необъяснимое чувство заставило его еще раз внимательно обвести взглядом зал - и тогда он увидел Пармиан.
   Она стояла далеко, неизмеримо далеко от него в кружке гостей - Аксель как-то сразу понял, что именно она здесь хозяйка, - рядом с высоким дородным мужчиной - по-видимому, ее отцом. В одно мгновение Аксель выделил ее среди других фигур, хотя остальные как будто сливались; ее светлый, цельный силуэт отделялся на фоне всеобщей кутерьмы отчетливо, как фарфоровая статуэтка, и Аксель, без сил прислонившись к колонне, всматривался в бесподобное лицо с опущенными перламутровыми веками, в чернильный и серебристый блеск стянутых на затылке сложным узлом волос, в скульптурные складки простого белого платья, перехваченного на спине просвечивающим легким бантом, похожим на крылья бабочки, до тех пор, пока Пармиан, очаровательно улыбнувшись гостям, не скрылась из вида.
   Машинально Аксель отступил и сел за подвернувшийся столик, чувствуя, что иначе упадет. Мечты, о которых до встречи с Пармиан он и не подозревал, разом поднялись в нем и потекли жемчужно-сверкающим, невозможным, грозовым, безумным, манящим потоком вместе со всей бальной толпой кругом по залу и в какую-то потустороннюю даль. Аксель рассеянно отослал отрицательным жестом официанта и тут же обругал себя, подумав, что хотя бы из соображений этикета следовало что-нибудь взять, а затем понял, что неплохо было бы и выпить, и желательно чего-нибудь покрепче...
   - Добрый вечер, - вдруг прозвенел у него за спиной обворожительный голос, неповторимый музыкальный тон которого опаловым ливнем обрушился вдоль его позвоночника. Аксель поднялся в священном ужасе и обернулся - перед ним стояла Пармиан, как неземное видение, готовое испепелить его своим нестерпимым чистым, звездным огнем. Он молча поклонился, чувствуя себя так, словно никогда в жизни не знал ни единого слова.
   - А мы с вами уже встречались! - добавила она с неуловимой улыбкой сияющих, как бриллианты, и мягких, как шелк, губ.
   - Я помню... - неизобретательно сообщил Аксель, едва узнавая собственный глухой голос.
   Пармиан, непринужденно миновав его, опустилась за столик, как звезда, упавшая в лесное болото. Акселю ничего не оставалось, как последовать ее примеру, хотя ему казалось, что его душа вот-вот расстанется с телом - все вокруг, кроме Пармиан, потемнело и куда-то плыло. Она с улыбкой разглядывала его, поставив локти божественных, полупрозрачных, точеных рук на краешек стола и чуть склонив к плечу изящную, как картинка, головку. Затем она, словно угадав его недавнюю мысль, едва заметным жестом подозвала официанта и протянула Акселю высокий бокал, который он залпом осушил.
   - Так это вы меня пригласили? - сообразил он, переведя дыхание.
   - Вы мне понравились, - улыбнулась она, еще ниже наклоняя голову к плечу, отчего ее взгляд приобрел неуловимое, то ли насмешливое, то ли манящее выражение.
   Аксель опять не нашел слов, чувствуя себя самым бестолковым чурбаном во вселенной и утешаясь тем, что ей, несомненно, и без слов понятно, насколько более чем взаимна упомянутая симпатия. Пармиан, словно прочитав его мысли, вручила ему еще один бокал, который Аксель опустошил на этот раз несколько более разборчиво, но все равно быстро.
   - А вы не танцуете? - слегка качнула она сияющей головкой в сторону скользящих за колоннами воздушных силуэтов.
   - Я не умею, - по прежнему предельно немногословно и едва слышно отчитался Аксель. Пармиан понимающе вздохнула.
   - Я тоже не очень люблю танцевать, - с поэтической грустью обронила она. - Я бы предпочла погулять по саду, - она обратила на Акселя обволакивающий взгляд. - Хотите меня проводить?..
   Аксель встал и вышел следом за ней в темный проем прохладной ночи, не чувствуя пола под ногами.
   
   
   Постукивающая под легкими туфельками Пармиан мраморная дорожка огибала здание и каскадом призрачных лестниц рассыпалась по темному саду. Тишина и прохлада несколько успокоили Акселя, и он тем отчетливее ощутил зовущее, пронизывающее очарование Пармиан, словно внезапно поднялся в разреженную высокогорную атмосферу, где затруднялось дыхание и кружилась голова. Пармиан скользила впереди, как прозрачный мираж, созданный случайной игрой беспокойных теней и лунного света; изредка она оборачивалась, и он чувствовал на себе жгучий взгляд мерцающих глаз, в которых, казалось, роилось все звездное небо, ее нежные, как лепестки, пальцы прикасались к его руке...
   О чем говорить, что делать?.. Поддерживать светскую беседу? Даже будь он мастером остроумного притворства, все прозвучало бы фальшиво среди пленительной поэзии этой ночи, под темным, ясным взглядом этой девушки... Превозносить ее одухотворенную красоту, ее божественное очарование? Если бы он обладал талантом сродни строгой музе, вдохновлявшей храмовые гимны, он и тогда не осмелился бы раскрыть рот. Признаться в своих чувствах, пасть к ее ногам, сказать, что готов пожертвовать всем ради нее? На что ей его жизнь? Какое он вообще имеет значение? Он чувствовал, что, предложи он ей сейчас провести остаток жизни вместе или покинь ее навек, для нее не изменилось бы ровным счетом ничего. Она словно принадлежала к запретному, недоступному миру высших стихий... На мгновение Аксель допустил мысль, что попросту обманывает себя, что им движет обыкновенное плотское влечение, но ему даже не хотелось ее поцеловать. Единственное, что ему по-настоящему хотелось, - это исчезнуть немедленно и без следа, раствориться в этом безумном, ледяном, сверкающем, опустошительном вихре, увлекавшем его ввысь, в звездную тьму...
   - Ах, здесь ручей... осторожнее... - Пармиан снова обернулась к нему - словно луна блеснула прямо перед глазами - и прыгнула на большой плоский камень посреди пенистого темного потока. - Но можно перейти! - она легко перебежала по дорожке из поднимавшихся над водой камней на другой берег и поманила его за собой. Аксель тоже перешел ручей, и Пармиан снова повлекла его по призрачным дорожкам среди надвинутой сумрачной листвы. Наконец, миновав округлую излучину очередной лестницы, они оказались в просторной ажурной беседке, похожей на воздушный шар.
   Пармиан молча остановилась в центре, обернулась к Акселю и, положив ему одну руку на плечо, медленно отвела другую его руку в сторону, как для танца.
   - У нас на балах все танцуют, - тихо сказала она. - Вы в следующий раз обязательно должны меня пригласить... Я вас научу, - она потянула Акселя к себе. - Повторяйте за мной. Шаг... назад... поворот... - соединив руки над головой, они обернулись кругом, и Пармиан незаметно оказалась в его объятиях, обвив рукой за шею. - В фильмах в таких случаях девушку целуют, - помедлив, заметила она с улыбкой, и Аксель невольно рассмеялся, но Пармиан, не сводя с него внимательных глаз, плавно приблизила к нему свое светлое лицо и запечатлела на его губах мягкий, волшебный поцелуй, который он едва почувствовал. Аксель крепче сжал ее в объятиях, свободной рукой приподнял ее голову и некоторое время упивался, как небесным, убийственным нектаром, ее трепещущими губами, фиалковым дыханием, покорным изгибом фарфорово-гладкой шеи и дразнящими рассыпающимися локонами...
   - Если бы я мог попросить вас, Пармиан, - переведя дыхание, с болью сказал он, - вынуть мое сердце и забрать его себе. Зачем ему биться для меня, когда есть вы, идеал, незабываемый и недостижимый... Самая ослепительная, самая чарующая, моя единственная любовь навсегда...
   - Ох уж эти мужчины, - с кокетливым притворством вздохнула Пармиан. - К чему такие сложности? Сердце можно передать и гораздо менее кровожадным способом, - лукаво заметила она. - Например, путем записи актов гражданского состояния...
   - О, Пармиан, - выдохнул Аксель. От благодарности за ее снисходительное добродушие и такт он даже не задумался над смыслом ее слов. Ощущение собственного ничтожества перед ее бесконечным совершенством настолько подавляло его, что он без сил опустился на колени и, как в бреду, лихорадочно прижал к губам край ее невесомого платья. В этом жесте преклонения его безымянные чувства отчасти нашли выход, и ему удалось немного собраться. Он поднялся и серьезно сказал:
   - Вот единственное, чего я достоин рядом с вами, Пармиан. Я бы предложил вам больше, но у меня ничего нет... - Она смотрела на него с ласковым ожиданием, так что спустя паузу он понял необходимость выразиться конкретнее и умоляюще произнес: - Если бы вы согласились стать моей женой... я бы чувствовал себя... все равно что бессмертным...
   Пармиан вдруг порывисто обняла его и доверчиво прижалась к его груди, а потом подняла смеющееся лицо:
   - Конечно, я согласна!
   - Вы?.. - растерянно повторил Аксель.
   - Да... - она снова поцеловала его, и он растворился в божественном неуловимом аромате ее дыхания, губ, рук... Когда она отпустила его, ему казалось, что сквозь него невыразимым переливчатым каскадом плывет целый мир, все события, чувства, мечты, какие только были и могут быть, что его жизнь полна до краев, и больше нечего желать...
   - Когда назначим свадьбу? - отстранившись, неожиданно деловым, отчужденным тоном поинтересовалась Пармиан, извлекла откуда-то мобильный телефон и набрала на нем краткое сообщение.
   - А... как принято?.. - Аксель беспомощно развел руками и добавил более уверенно: - Я на все согласен.
   - Тогда мы с папой это устроим... я сегодня же представлю тебя ему... впрочем, нет, лучше завтра... Ой, хочешь увидеть одну вещь? - она опустила пальцы в стоявший на скамейке возле входа широкий графин с водой и брызнула на окружавшие беседку кусты. Навстречу желанным алмазам влаги в непроницаемой бесформенной тени раскрылись бледно-сиреневые и серебристо-синие цветы. Пармиан звонко расхохоталась.
   - Здорово, правда? Это я вывела! - Аксель с удивлением оглядывался на танцующие вокруг сияющие соцветия - зрелище в самом деле завораживающее. Внезапно поднялся шумный ветер, и все вокруг беседки словно закружилось в бурном вихре.
   - Пойдем, - Пармиан прохладной рукой цепко потянула его вон, - мне надо еще к гостям вернуться. Нехорошо, когда хозяйка долго отсутствует, ведь это мой бал... - рассуждая так, она повлекла Акселя в обратный путь по призрачным дорожкам. Он оглушено оглядывался, и все казалось ему исчезающим, нереальным.
   
   
   На следующий день Пармиан официально представила Акселя своему отцу как жениха. Ее отец, состоятельный промышленник по фамилии Оленский, по какой-то из родственных линий даже, кажется, из дворян, дородный, высокий мужчина с неподвижными, как стеклянные, глазами навыкате выглядел значительно моложе своих лет и держался весьма учтиво и ненавязчиво, но почему-то произвел на Акселя угнетающее впечатление. Он часто останавливал внимательный, словно бы оценивающий и втайне угрожающий взгляд на Пармиан, как будто передавая ей молчаливые приказы. Она в присутствии отца вела себя скованно. Впрочем, и отец, и дочь согласились на том, что сразу после свадьбы молодожены переедут в загородный дом, доставшийся Пармиан в наследство от матери, а потому от Акселя требовалось лишь соблюдать светские приличия в период жениховства. Уже через день после объяснения Пармиан объявила о помолвке; свадьбу назначили на следующий месяц.
   Вся сопутствующая суматоха мешала Акселю разобраться, что именно его тревожило, и наконец, уловив момент относительного спокойствия уже после того, как Пармиан отдала все необходимые распоряжения насчет свадьбы, он решился поговорить с ней всерьез.
   - Послушай, Пармиан, ты знаешь, что я все сделаю для тебя. И поэтому я должен признаться... я не понимаю, почему ты выбрала меня?.. Зачем ты выходишь замуж? Ты меня любишь? - вопрос не преследовал целью вырвать романтические признания; Аксель искренне недоумевал относительно мотивов, по которым Пармиан вступала в брак, поскольку ее поведение, невзирая на их неожиданное сближение, по-прежнему оставалось для него загадкой.
   - Ах, Аксель, ну конечно, я тебя люблю, - без промедления заверила его Пармиан, склоняясь к нему так непринужденно, словно давно предвидела вопрос и тщательно отрепетировала нужную фразу перед зеркалом. - О чем ты говоришь? - Она спрыгнула с увитых цветами резных качелей, стоявших в саду за домом, и закружилась в румяных лучах утреннего солнца, сама как цветок в своем радужном разлетающемся платье. - Ты полюбил меня, я полюбила тебя, что здесь невероятного?
   - Но ведь мы едва знакомы... - неуклюже возразил Аксель; перед ее искусно выверенной беспечностью терялись любые доводы.
   - Но ведь для тебя это не стало проблемой...
   - А другие?
   - Ах, Аксель... - Пармиан снова расположилась на широком раскачивающемся сидении и насмешливо взглянула в небо. - Ты, как все мужчины, романтизируешь предмет своих воздыханий. А я ведь не вечно юная богиня лунного света месяца май, вопреки твоему мнению обо мне... Молодость быстротечна. Я ждала встречи с человеком, который мог бы, по моему мнению, стать не просто очередным пылким поклонником, но подходящим мужем... Ты прав в том, что многие предлагали мне свое имя, но ведь само по себе предложение еще не гарантирует счастливого будущего! Ты умен, благороден, смел... Я выбрала тебя потому, что ты меня понимаешь.
   - Я? - Аксель изумился. - Напротив, мне кажется, среди твоих знакомых я хуже всех понимаю тебя...
   Пармиан неопределенно улыбнулась, щурясь куда-то вдаль.
   - Ты понимаешь меня, - задумчиво повторила она. - Быть может, для всех, включая тебя, было бы лучше, если бы ты никогда не узнал, насколько ты меня понимаешь, - добавила она словно про себя непонятную фразу, о которой трудно было сказать, встревожила она Акселя или успокоила; однако по уже знакомому отчужденному тону Пармиан Аксель понял, что дальнейшие расспросы бесполезны, и Пармиан больше ничего не прибавит.
   
   
   Невзирая на подспудную и, быть может, безосновательную тревогу, Аксель не заметил, как пролетело время до свадьбы. Он словно переселился в волшебный мир света, поэзии и красоты, забыв привычную действительность, как скучный сон. Вокруг Пармиан все озарялось неземным огнем, все стремилось ввысь, дышало, преображалось... Вокруг нее как будто вращалась отдельная вселенная, центром которой, как всеобщая икона, служил ее сияющий, дивный, неуловимый, близкий образ. Как ни странно, сколько ни всматривался Аксель, ему не удавалось в точности запомнить ее черты, и она оставалась для него как бы собственным зыбким отражением в глубине переменчивых вод; однако ее магнетический ореол, пьянящий, леденящий зов ее красоты Аксель не спутал бы ни с чем. Едва Пармиан приближалась, Аксель снова и снова чувствовал себя так, словно она извлекала его душу и заменяла новой, принадлежащей к безымянным высотам неведомых стихий.
   Пармиан любила ухаживать за цветами, и сад, который она вырастила, казалось, говорил с гостем на своем немыслимом языке, следя за ним отовсюду незаметными, всевидящими глазами: тихо, с пониманием кивали невиданные исполинские цветы, пересмеивались серебристые ветви, бродяжничал ветерок. Пармиан любила играть в шахматы и исхитрялась составлять партии непредсказуемые, как ребусы, а кроме того держала в доме целую коллекцию ювелирно выточенных шахмат из драгоценных пород дерева, из хрусталя, из вулканического стекла, вырезанных в форме животных, человечков и даже футуристических диспропорциональных объемов, весьма условно обозначавших функции фигур в игре; случалось, Пармиан вела непринужденный поединок с несколькими противниками из числа гостей одновременно, и Аксель, сам не сподобившийся запомнить ничего, кроме слова "мат", наблюдал за ее изящными победами со священным ужасом. Музыкальная речь Пармиан лилась в завораживающем, гипнотическом ритме, как поэма или заклинание; едва сознавая смысл разговора, собеседник поневоле покорялся русалочьему звону ее голоса, который, как многострунный инструмент, казалось, умел отзываться, кроме слов, на тайные мысли. Порой Акселю казалось, что в целом мире невозможно найти более гармоничной, благородной, чуткой и светлой души; но в иные моменты он не мог отделаться от ощущения неизгладимой фальши, неуловимого рокового изъяна, подтачивающего это непостижимое, злополучное, притворно-трогательное, необъяснимо-порочное и, как он подозревал, безнадежно несчастное существо.
   Единственным человеком, нисколько не восприимчивым к очарованию Пармиан, был ее отец. Порой он маячил за ее спиной, как безмолвный упрек; однако Аксель привык к нему и списывал на счет врожденной, по-видимому, замкнутости его более чем сдержанное поведение по отношению к повзрослевшей и, очевидно, нуждающейся в поддержке и советах дочери, мать которой давно умерла, а других родственников не было. Однажды Аксель попытался заговорить с Пармиан о ее семье, но она только нетерпеливо отмахнулась:
   - Ой, не бери в голову выходки старого хрыча... У нас никогда не было особенно доверительных отношений. Жду не дождусь, чтобы отсюда уехать.
   Аксель немного удивился, поскольку на людях Пармиан и ее отец, по-видимому, намеренно, разыгрывали чрезвычайно дружную пару; впрочем, Аксель успокоился на мысли, что родители всегда настороженно встречают начало самостоятельной жизни своих детей.
   
   
   Однажды произошел случай, который Аксель потом долго вспоминал, пытаясь найти в нем объяснение непостижимым превратностям своей супружеской жизни - пока они не разъяснились сами собой; как и во многих других ситуациях с участием Пармиан, формальные доводы складывались гладко, но Аксель в очередной раз ощутил непобедимую глубинную тревогу, похожую на отвращение к болезни или уродству.
   Пармиан попросила его проводить ее в ущелье к водопаду, а поскольку день был жаркий, она, поболтав в пенных, солнечных струях сначала руками, потом ногами, в итоге спрыгнула в воду; Аксель молча любовался ее хрупкой фигурой, облепленной промокшим до прозрачности платьем, и тяжелыми развившимися кудрями. Внезапно в водопаде появилась радуга; Пармиан, смеясь, принялась ловить ее руками в дыму белых брызг, а потом упросила Акселя спуститься к ней.
   - Гляди, - сказала она, взяв его за руку, и пошла прямо под водопад...
   За стеной воды в скале оказалась целая система наполовину затопленных гротов; Пармиан тихо смеялась, прислушиваясь к перезвону капель и рассеянно шаря прозрачными руками по влажным, покрытым водорослями камням.
   - Здесь прохладнее, да? - беззаботно заметила Пармиан, обернувшись и притягивая его к себе. Он взглянул сверху вниз на ее жемчужно-бледное в полумраке волнующихся фиолетовых теней лицо; она, мягко обняв, поцеловала его. Когда они оставались наедине, Пармиан нередко повторяла подобные объятия и поцелуи, и Аксель всякий раз испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение от чарующей близости ее красоты; их ласки никогда не заходили дальше, но Аксель и не претендовал на переизбыток впечатлений, которые и без того были настолько сильны, что он едва доверял своему рассудку.
   Однако на этот раз Пармиан казалась такой близкой, такой соблазнительной, что кровь в нем загорелась; едва сознавая, что делает, он распустил шнуровку платья у нее на спине и стянул облепившую ее тело ткань с перламутровых плеч и груди, потом поднял волнующийся в воде шелковый подол; почувствовав его руки на своих бедрах, Пармиан словно очнулась ото сна и, торопливо уперевшись ладонями ему в грудь, сказала:
   - Ах, нет, нет... - и на мгновение на ее лице, как молния, промелькнуло затравленное выражение такого ничем не оправданного панического, смертельного ужаса, что Аксель сам испугался и отпустил ее. Пармиан сразу же отвернулась и отошла на несколько шагов; он видел, как дрожат ее руки, которыми она уперлась в камень, и понял, что она не кокетничает и не шутит. После довольно продолжительного молчания Пармиан закинула руку за спину и попыталась нащупать завязки платья.
   - Помоги, пожалуйста, - спокойно попросила она глухим голосом; Аксель подошел и завязал шнурки.
   - Ты меня боишься? - осторожно поинтересовался он, натягивая прозрачную ткань ей на плечи.
   - Нет, нет... - торопливо возразила Пармиан и принужденно засмеялась. - Не то... просто... - она отошла еще на несколько шагов, по-прежнему не поворачиваясь к нему лицом, - наверное, я очень старомодна. Мне кажется, что настоящая близость может быть только после свадьбы... что первая брачная ночь должна быть особенной, и все такое...
   Аксель, притянув ее к себе, поцеловал ее гладкую, словно фарфоровую шейку.
   - Согласен, - отозвался он, и Пармиан снова засмеялась.
   - Пойдем, иначе мы тут замерзнем, - застенчиво предложила она и потянула его под водопад.
   
   
   День свадьбы прошел, как очередной бал из тех, что Пармиан умела устраивать с ей одной свойственным размахом, изяществом и шиком, то есть безупречно; Аксель старался держаться как можно незаметнее и единственное, о чем беспокоился, это как бы ненароком не нарушить этикет; хотя Пармиан преподала ему несколько беглых уроков в период его жениховства, все же для подлинной светскости требовалась привычка и врожденная склонность - ни тем, ни другим Аксель похвастать не мог. Молча, с улыбкой наблюдал он за своей прекрасной Пармиан, сиявшей, как прозрачная розовая жемчужина в нежной раковине, в своем воздушном наряде невесты, и не мешал ей принимать восторженные похвалы и поздравления, переходя от одной шумной компании к другой. К вечеру гора ярких упаковок с баснословной цены ненужными подарками заняла половину холла - Аксель от делать нечего рассеянно прикидывал, сколько и каких гоночных автомобилей обошлось бы в те же деньги; наконец гости разошлись.
   - Ты, наверное, устала? - прежде всего спросил Аксель; в достаточной мере изучив характер Пармиан, он интуитивно чувствовал, что ее напускное возбуждение скоро спадет, и не ошибся; она машинально отрицательно покачала головой, потом отвернулась к зеркалу, и даже сквозь густые складки фаты Аксель увидел, как медленно гаснет ее улыбка.
   В длинных перчатках, в элегантном платье с гладким узким лифом и пышной юбкой, похожем на полураскрытый бутон, под мерцающей вуалью, приколотой к высокой прическе с помощью длинных золотых булавок и крупных белых цветов, Пармиан казалась как будто строже и старше, словно примеряла на себя роль зрелой женщины, но в то же время дурачилась и бесилась весь вечер, как никогда прежде. Аксель понимал, что неестественное поведение свидетельствует, вероятнее всего, о подспудной тревоге, но, в конце концов, какая девушка не волнуется в день своей свадьбы?
   - Хорошо, тогда поехали в дом, пока я не заснул, - кивнул он. Пармиан еще ниже опустила голову. Гостей принимали в ослепительном дворце ее отца, а уехать за город, где предполагалось жить, молодожены должны были по окончании официального приема.
   В машине Пармиан откинула вуаль, но ее лицо теперь напоминало застывшую кукольную маску; всю дорогу она молча смотрела на вереницы электрических фонарей, бегущие в темном окне. Когда машина подъехала к крыльцу, Пармиан вышла первой и, не глядя на Акселя, поднялась в темный дом.
   Когда он вошел в спальню, она снова сидела перед зеркалом и, как показалось Акселю, мучительно пыталась разрешить какое-то сомнение.
   - Тебе помочь раздеться? - без всякой задней мысли предложил он, но она метнула на него испуганный взгляд и, пролепетав:
   - Нет, нет, я сама, - быстро ушла в ванную. Когда она оттуда вышла, ее уже била заметная дрожь; неуклюже свалив в кресло ворох белоснежных свадебных кружев, она прижала руки к груди жестом сироты, сделала несколько неуверенных шагов и застыла посреди спальни; ее глаза остекленели, как у покойника.
   - Пармиан, - позвал Аксель, осторожно взяв ее за плечи и затрудняясь подобрать слова. - Что с тобой?
   - Я в порядке, - сквозь зубы ответила Пармиан, но при этом по ее телу прошла заметная судорога.
   - Пармиан, посмотри на меня, - мягко попросил Аксель.
   Девушка неуверенно подняла глаза, и ее лицо исказил уже совершенно очевидный оскал безысходного отчаяния и ужаса, которому Аксель не находил никакого объяснения - он в жизни не видел такого выражения не только у Пармиан, но и вообще у человека.
   - Мне плохо, - быстро признала она, судорожно отвернулась и схватилась за горло, словно ее вот-вот вырвет - а между тем Аксель отлично помнил, что выпила она совсем немного и определенно не была пьяна. Ему хотелось как-то утешить ее, и он мягко обнял ее за талию, но тут ее затрясло так, словно с ней сейчас начнется истерический припадок. Неохотно подчиняясь его движению, она проследовала за ним до кровати, блуждая по комнате совершенно невменяемым взглядом и как будто уже плохо понимая, что происходит. Конечно, Аксель знал, что девушка может по разным причинам бояться секса или стесняться мужчины, особенно если близость происходит впервые, но, во-первых, Пармиан никак нельзя было назвать строго воспитанной или застенчивой девушкой, а во-вторых, ее неожиданный всплеск болезненной неуравновешенности как будто вообще не относился ни лично к нему, ни к ситуации; хотя, быть может, и Аксель со своей стороны был не слишком внимателен - все же долгое ожидание наслаждения, которое ему обещала эта ночь, давало о себе знать.
   Двигаясь неестественно, как машина, Пармиан забралась на кровать, села, глядя прямо перед собой, и обхватила руками колени.
   - Пармиан, милая, расслабься, пожалуйста, успокойся, - Аксель поцеловал ее в плечо над кружевной оборкой сорочки; поняв, что не добьется от нее ни отклика, ни объяснений, он понадеялся, что нежность и ласка хотя бы отчасти приведут ее в чувство. Погладив ее по напряженной, как натянутая струна, руке, он снова поцеловал ее в плечо, потом в шею; Пармиан терпела, скрежеща зубами, а затем вдруг легла навзничь, скрестив руки на груди, как покойница, зажмурив глаза и сжав челюсти так, что по иссиня-бледным скулам заходили желваки. Аксель отлично видел, что она не в себе, но просто не представлял, что в таких случаях следует делать. Обняв ее дрожащие плечи, он начал целовать ее лицо, как вдруг она обмякла в его руках, и он понял, что она потеряла сознание.
   Очнувшись, она сразу спрыгнула с кровати, выбежала в ванную, и ее начало рвать; потом она разрыдалась с отчаянием и, как показалось Акселю, каким-то облегчением.
   - Пармиан, ты больна, - устало констатировал он то немногое, что точно понял; прислонившись к косяку, он с грустью глядел на беспомощную фигурку жены, терзавшейся, очевидно, какой-то чудовищной мукой, которую не хотела открыть и которой он был бессилен помочь; и тогда впервые в жизни, несмотря на весь абсурд и в то же время как будто обыденность ситуации, Пармиан показалась ему безобразной.
   - Д-да, да, - наконец разжала зубы Пармиан, - я больна, я очень больна. Из-звини.
   - Ничего, бывает, - неопределенно заметил он.
   - Я с-слишком много выпила сегодня, - выпрямившись и по-прежнему сжимая рукой горло, выдавила Пармиан.
   - Понимаю, - кивнул Аксель.
   - Я... я бы хотела лечь спать, - неуверенно добавила она, глядя в пол.
   - Я думаю, это именно то, что тебе давно следует сделать, - согласился Аксель.
   Пармиан развернулась и, бросив украдкой боязливый взгляд - словно опасалась, что Аксель сейчас бросится на нее - протиснулась мимо него в спальню, закуталась в одеяло, как в кокон, и немедленно заснула беспробудным сном.
   Аксель, хотя сцена произвела на него ужасающее впечатление, да и сказывалась усталость долгого дня, нашел в себе силы выйти в кухню, заварить крепкого чаю и поразмыслить. Он попытался придумать объяснение болезненному припадку Пармиан, и ему кстати припомнилась ее подозрительная реакция под водопадом; он мог бы также назвать множество мелких, малозаметных штрихов в ее характере и поведении, которые мало понимал, но в конце концов, он списывал все на свою неопытность в отношениях с женщинами и недостаток житейской мудрости в целом; да и возможно ли досконально узнать душу другого человека?..
   И все же Аксель чувствовал, что здесь речь идет не о естественной девической стыдливости и не о каком-то пустяковом личном секрете, каких хватает у каждого, а о проблеме принципиальной, жизненно важной. Правдоподобно выходило или нет, но по всему получалось, что Пармиан отчего-то боится физической близости с ним буквально до потери сознания. Понадеявшись, что дальнейшие события все-таки помогут ему разобраться в том, что Пармиан, быть может, не захочет ему рассказать, он отправился спать и постарался лечь подальше от нее, опасаясь, как бы она не подумала, что он пытался изнасиловать ее во сне.
   
   
   Наутро, когда он проснулся, Пармиан уже сидела на кухне, церемонно звеня изящной серебряной ложечкой в чашке кофе, и встретила его виноватой улыбкой.
   - Извини, пожалуйста, кажется, я вчера напилась, - повторила она вчерашнюю ложь значительно более непринужденным тоном.
   Аксель молча кивнул, с сожалением отметив, что по прошествии истерического припадка ее отношение к нему не улучшилось, налил себе кофе и тоже сел к столу.
   - Пармиан, давай мы будем говорить друг с другом честно. То, что мы думаем и чувствуем, - помолчав, предложил он.
   - О чем ты? - она казалась искренне удивленной. Аксель вздохнул.
   - Ты была трезва вчера. Ты, видимо, считаешь меня клиническим идиотом, но, представь себе, я заметил, что ты просто-напросто боялась заняться со мной сексом.
   Вообще-то он высказал вывод, основанный на догадках, но, следя за реакцией Пармиан, убедился, что попал в точку. Лицо ее застыло, по телу пробежала едва заметная дрожь - Аксель с чувством смутного ужаса отметил мгновенно проявившиеся признаки вчерашнего "опьянения". Пармиан растерянно повела глазами по сторонам.
   - Нет, вовсе нет... - машинально возразила она.
   - Пармиан, милая, - прервал он ее. - Я люблю тебя. Я всегда буду заботиться о тебе, - ему хотелось взять ее за руку, заставить взглянуть ему в лицо, но, помня о вчерашней реакции на его прикосновения, он попытался обойтись словесными средствами. - Мне важно знать, что с тобой происходит. Пожалуйста, доверься мне.
   Пармиан молчала, моргая так, словно услышала речь на незнакомом языке.
   - В чем дело? Почему ты боишься меня? Ты боишься боли? Что я причиню тебе боль? - попытался подсказать он. - Это исключено, милая. Мне самому будет неприятно, если ты будешь страдать. Я хочу, чтобы ты была счастлива. - Помолчав, он добавил: - Может быть, ты боишься лишиться девственности? Или ты, наоборот, считаешь, что я рассержусь, если ты не девственница?
   - Я не девственница, - быстро сказала Пармиан.
   - Я в общем-то так и думал. Тогда в чем проблема? Тебя кто-то обидел? Может быть, ты любишь другого? Он тебя бросил? Пармиан, пожалуйста, скажи мне, что случилось? Тебя изнасиловали?
   - Нет, нет, я в порядке, я в полном порядке, - Пармиан вдруг вскочила и раздраженно повысила голос. - Что за ерунду ты выдумываешь, в самом деле? - Аксель замолчал, удивленный ее вспышкой; она сжала побледневшие губы и отвернулась. - Просто... - он заметил, как по ее телу снова пробежала судорога, - я... наверное... - Пармиан внезапно взяла элегический тон, - я боюсь, что... ты разлюбишь меня, - выдохнула она. - Одно дело... когда девушка кажется мужчине такой недоступной и желанной... а потом... уже не то... - Пармиан застыла, потупив взгляд с притворной кротостью и деланно улыбаясь.
   - Ты шутишь, что ли? - Аксель начал злиться. - Ты всерьез считаешь, что мне во всем городе не с кем было заняться сексом? И поэтому я женился на тебе?.. Ты сама-то себя слышишь?!
   На глазах у Пармиан сквозь натянутую улыбку выступили слезы; внезапно она прильнула к нему и порывисто обняла за шею.
   - Ты прав... извини... я вела себя глупо... - пробормотала она, опустив растрепанную голову ему на грудь.
   - Ничего, успокойся... я все понимаю, - Аксель растерялся и осторожно усадил ее к себе на колени, обняв за талию; он чувствовал, как дрожит ее тело. - Наверное, для девушки это очень... ээ... волнительный шаг. Если ты так переживаешь, я подожду. Пожалуйста, запомни: я хочу, чтобы все у нас было по согласию. Только когда ты будешь готова. Ты меня понимаешь? - Пармиан судорожно кивнула. - Пармиан, пожалуйста, успокойся. Ты можешь мне доверять.
   Однако, как показали события ближе к ночи, Пармиан либо не поняла его слов, либо пропустила их мимо ушей.
   
   
   Аксель старался не напоминать Пармиан о произошедшем, вовсе не испытывая желания принуждать ее к близости и считая, что вряд ли их отношения удастся восстановить волевым усилием. Он надеялся, что со временем Пармиан привыкнет к нему, и их сближение произойдет естественно; однако Пармиан, видимо, и без замечаний с его стороны чувствовала себя непоправимо виноватой и вознамерилась заставить себя выполнить супружеский долг во что бы то ни стало.
   На следующий же вечер она встретила мужа в эффектном наряде, безупречно накрашенная, с распущенными по плечам темными волосами, отливавшими пепельным и лиловым в свете ламп, и провела в гостиную, оформленную, как банкетный зал дорогого ресторана.
   - Извини, вчера я перенервничала. Я вела себя ужасно. Надеюсь, ты простишь меня, - мягко улыбалась она.
   Аксель внимательно всматривался в ее лицо, ища следов прежней тревоги, но Пармиан казалась спокойной, и он смирился. По правде сказать, он не считал нормальным появляться в собственной семье на правах вип-клиента, которому любой ценой требуется обеспечить первоклассный сервис, но решил, что Пармиан как девушка, воспитанная в изысканном обществе, придерживается на этот счет каких-то своих предрассудков. Однако вскоре его первоначальные подозрения подтвердились: Пармиан пила залпом бокал за бокалом, и Аксель понял, что она устроила ужин прежде всего, чтобы получить предлог напиться; видимо, в продолжение первой брачной ночи она бесповоротно убедилась, что в трезвом состоянии не способна заставить себя лечь с мужем в постель. Заметно нервничая, она беспрестанно говорила что-то с искусственным смехом; Аксель терпеливо ждал, что она все же успокоится, и добился в итоге того, что она, облокотившись о стол и уронив голову на руку, умолкла на полуслове и то ли заснула, то ли впала в пьяное оцепенение. Аксель осторожно подошел и обнял ее, предполагая перенести на кровать, чтобы уложить спать, но Пармиан вздрогнула, словно ее ударили кнутом, и посмотрела на Акселя с ужасом.
   - Пармиан, ты пьяна, - мягко заметил он. - Давай я тебе сейчас помогу дойти до кровати, и ты ляжешь спать. А завтра мы поговорим.
   Пармиан вскочила на ноги и стала повторять:
   - Нет, нет, нет, нет, - затравленным взглядом обводя комнату.
   - Я тебя ни к чему не принуждаю, - попытался успокоить ее Аксель.
   - Нет, я хочу, - упрямо повторила Пармиан, глядя на него воспаленными глазами. - Я... я хочу, чтобы у нас была нормальная семья, - через силу проговорила она и припала к нему, как в лихорадочном порыве. - Я люблю тебя, я очень тебя люблю, - с ожесточением проговорила она, словно стараясь убедить саму себя. Аксель вновь отчетливо ощутил ее непреодолимое внутреннее сопротивление, которое нельзя было объяснить ни неопытностью, ни опьянением, ничем.
   - Хорошо, - надеясь, что если он уступит ее настойчивости, она по крайней мере позволит увести себя в спальню, а там уж либо успокоится и заснет, либо все-таки расслабится - к чему она, по-видимому, стремилась, но пока безуспешно, - он отвел Пармиан в спальню и начал медленно раздевать. Поначалу она послушно принимала его ласки, хотя держала голову опущенной, и он не видел ее лица за растрепавшимися волосами, но потом она вдруг отстранилась, уперевшись рукой ему в грудь, и отчетливо произнесла:
   - Я тебя ненавижу.
   Аксель не сразу осознал ее слова, зато мгновенно почувствовал, что эта фраза, в отличие от всех предыдущих, произнесена искренне. Пармиан стояла напротив него, шатаясь, лицо пошло красными пятнами, а глаза блуждали по сторонам с необъяснимым вороватым выражением. Аксель еще не придумал ответ, как она, ломая руки, начала судорожно цедить сквозь зубы:
   - Это я подлая! Это я дурная! Это ты должен меня ненавидеть... - Аксель схватил ее за плечи и как следует встряхнул, чувствуя, что не выдержит больше ни слова.
   - Поверить не могу, что ты настолько пьяна!.. - в отчаянии проговорил он. - Ты как себя чувствуешь? - Аксель пощупал ее лоб, который в самом деле горел. - Ты что несешь? - крикнул он, пытаясь хоть на мгновение задержать на себе ее блуждающий взгляд, но Пармиан вдруг выскользнула из его рук, рухнула на пол и обхватила его ноги. Аксель от неожиданности застыл, боясь пошевелиться.
   - Ударь меня! Пожалуйста, ударь! - расслышал он сквозь рыдания, не веря своим ушам.
   - Что? - переспросил он. - Ты рехнулась?.. Ты мазохистка, что ли? - растерялся он.
   Пармиан продолжала рыдать, заламывая руки.
   - Пожалуйста, ударь меня! Я прошу! - молила она. Аксель отвернулся. Ситуация уже выходила за все рамки вообразимого; он совершенно не представлял, что следует делать. О том, чтобы поднять руку на женщину, под каким бы то ни было предлогом, он прежде и помыслить не мог. Наконец он подумал, что если выполнит абсурдную просьбу, то, быть может, безвыходная ситуация как-нибудь сама собой разрешится, и, примерившись, чтобы не поранить ее ненароком, несильно ударил ее тыльной стороной руки. Пармиан повалилась на пол уже в самом настоящем истерическом припадке.
   - Еще! Еще! Сильнее! - невнятно бормотала она, катаясь по полу. У Акселя закружилась голова. С трудом осознавая, что делает, он рывком поднял ее, прижал к себе и принялся осыпать поцелуями. Пармиан истерически закричала, вцепившись руками в волосы; она не сопротивлялась, но продолжала без умолку визжать, так что у Акселя заложило уши, и в конце концов ему пришлось ее отпустить. Она повалилась в кресло, закрыв лицо руками, и залилась слезами. В этот момент Аксель отчетливо осознал, что ее поведение ненормально в клиническом смысле; в то же время он чувствовал, что его самого трясет, как умалишенного, и еще немного - он первым отправится в дурку.
   - Пармиан, - сквозь зубы прорычал он и, чтобы привлечь ее внимание, выдернул ее из кресла и придавил к стене. - Немедленно посмотри на меня и объясни, что происходит! - более спокойно потребовал он, приняв окончательное решение. - Если ты сейчас не расскажешь мне все, я с тобой разведусь.
   В этот момент Пармиан словно подменили. Умолкнув, как по сигналу, она посмотрела на него, побледнев как полотно - казалось, даже слезы мгновенно пересохли - и вдруг, хладнокровно размахнувшись, влепила ему хлесткую пощечину. Он неожиданности Аксель отшатнулся, и она вышла на середину комнаты с неприступным видом оскорбленной добродетели.
   - Вот как, значит, ты легко отказываешься от своего слова? - в ярости закричала она. - Конечно, теперь ты будешь обвинять меня во всех смертных грехах! Ты не допускаешь даже мысли, что сам виноват, если наши отношения на складываются? Ты думаешь, я позволю тебе шантажировать меня? Я немедленно возвращаюсь домой к отцу, - с этими словами она решительно принялась сбрасывать в сумочку всякие нужные мелочи и одеваться.
   Растерянно наблюдая за ее внезапным преображением, Аксель постепенно собрался и отчетливо понял, что подобная смена настроений может означать только одно - манипулирование; и, если он будет продолжать уступать ей, то останется на роли фиктивного мужа, на которую Пармиан, вероятно, с самого начала, по непонятным для него причинам, пыталась его определить. Когда Пармиан направилась к двери, он попросту перегородил ей дорогу, уперевшись рукой в косяк, и хладнокровно сообщил:
   - Ты никуда не пойдешь.
   - Отойди! - с вызовом велела она и попыталась его оттолкнуть, в ответ на что он действительно ударил ее так, что она отлетела к стене и ударилась головой.
   - Ты никуда не пойдешь! - не помня себя, повторил он, чувствуя такое неистовое бешенство, на которое прежде не считал себя способным, и с ожесточением ожидая нового приступа истерики и слез - но, к его удивлению, Пармиан, растерянно потирая затылок, вдруг рассмеялась совершенно непринужденным смехом и взглянула на него с ласковым сочувствием.
   - Аксель, я ведь просто пошутила! - приветливо пояснила она. У Акселя буквально опустились руки, и он сцепил челюсти, чтобы не переспросить ее в очередной раз, как глухонемой; однако Пармиан не удовлетворилась его молчанием и, плавно приблизившись, обвила его рукой за талию. Аксель отстранился, не веря своим глазам: в один момент с лица Пармиан исчезли следы хмеля и истерики, и теперь в самом деле можно было предположить, что до сих пор она только притворялась... Все еще не в состоянии конструктивно отреагировать, он тем не менее позволил себя обнять и оттащить от дверей; вновь водворив его в спальню, Пармиан, посмеиваясь, принялась стягивать с него рубашку. От ее поцелуев, совершенно необъяснимых после всего остального, у него в душе окончательно смешались границы добра и зла. Он понял, как безумно желал ее все это время, что мечтал хоть о малейшей передышке; что готов согласиться на ее любовь при любых условиях, ничего не понимает и не требует и согласен все, что угодно, забыть. Ловко выскользнув из платья, Пармиан завлекла его на кровать и с уверенной ухваткой опытной любовницы, словно они были близки уже множество раз и секс для них давно стал обыденной, привычной забавой, отдалась ему в позе, которая напоминала ему скорее сугубо функциональное спаривание животных, чем ласки любви; все же оставалась надежда, что эта бесстыдная, отчужденная раскованность ознаменует собой определенный этап их взаимопонимания, а поскольку предшествующие переживания и так взбудоражили его чувства до предела, все закончилось довольно быстро.
   Пармиан, выждав приличествующую паузу, молча выскользнула из его объятий.
   - Пармиан... - он попытался задержать ее за талию; ему хотелось хотя бы после безличного совокупления проявить к ней толику нежности, для которой она буквально не оставила места прежде; но Пармиан, опустив глаза, обронила:
   - Сейчас... - и скрылась в ванной; вскоре послышался шум льющейся воды. У Акселя возникло настойчивое ощущение, что она хочет от него спрятаться; через некоторое время он подошел к двери ванной, раздумывая, не позвать ли ее, и мог бы поклясться, что слышал, как ее рвет.
   Привалившись к стене и сдавив ладонями виски, он попытался привести в порядок невеселые мысли. Сейчас, после свадьбы, он однозначно убедился, что в отношении Пармиан к нему изначально присутствовала доля какой-то болезненности; однако разбираться в этом немедленно уже не хватало сил. Аксель вернулся в спальню, чувствуя себя скорее вдовцом.
   Пармиан показалась из ванны спустя два часа и, по-видимому, с неудовольствием и некоторой растерянностью обнаружила, что Аксель все еще дожидается ее. Закутанная в халат, с обмотанными полотенцем волосами она не подразумевающим возражений глухим голосом, отводя глаза, заявила, что невозможно устала и хочет спать, после чего легла, отвернувшись лицом к стене, и больше не шевелилась.
   
   
   Наутро Аксель чувствовал себя так, словно это он вчера рыдал в истерике, его били, он напился и его рвало. Голова раскалывалась и, по ощущениям, начинался жар. Пармиан поблизости не оказалось; когда же она появилась, то выглядела на удивление бодрой и посвежевшей. Она успела изящно одеться, искусно накраситься, уложить волосы в безупречную прическу и, в общем-то, забежала в спальню забрать какую-то забытую мелочь перед выходом на улицу. Заметив, что Аксель проснулся, она непринужденно сообщила, что, оказывается, они с подружками еще вчера договорились пройтись по магазинам; она пообедает с ними и, наверное, вернется только к вечеру. С этими словами она поправила перед зеркалом и без того идеальную прическу и выпорхнула вон. Акселя преследовало ощущение, что он оказался в чьем-то дурном сне.
   
   
   Когда Пармиан вернулась, она обращала на Акселя не больше внимания, чем на предмет мебели, и в дальнейшем вела себя как человек, успешно покончивший с неприятными обязанностями и впредь не намеренный даже в мыслях возвращаться к закрытому вопросу. Аксель вновь увидел перед собой неизменно нарядное и безукоризненно светское существо, которым Пармиан была и до свадьбы, но теперь эта фантасмагорическая игра с бесконечной сменой акварельно-эфемерных туалетов и мерцающих, как слезы, драгоценностей, непременным многочасовым присутствием на шумных вечеринках, модных показах, фотосессиях напоминала какой-то устрашающий маскарад. Обворожительная непосредственность возвращалась к Пармиан исключительно на людях, как заученная роль, а перед мужем день ото дня являлась незнакомка: всегда тщательно следящая за своей внешностью, неважно - шла речь о домашней обстановке или светском приеме, - всегда сдержанная, самодовольная, практичная. Для защиты от всех попыток Акселя привнести в их общение элементарную честность был применен весь спектр кокетливых уловок, элегантно и надежно, как в поединке фехтовальщиков, пресекавших проявления любых личных чувств. Поначалу Аксель ждал, что их отношения изменятся, - конечно, не в сторону неуправляемых припадков и скандалов, как прежде, - но появится хоть подобие тепла, пусть даже вследствие обоюдной привычки, - и невзначай вновь приоткроется тот бесконечный сумеречный простор, которым представлялась ему ее душа. Однако Пармиан, на лице которой Аксель заранее читал церемонную готовность к дисциплинированному выполнению супружеских обязанностей, с каким бы вопросом он к ней не обращался, оставалась отчужденным, замкнутым существом, словно начисто лишенным каких бы то ни было интересов, кроме светских успехов подруг, карьерных планов друзей и новых покупок. Постепенно Аксель начал понимать, что находится в одном доме с абсолютно посторонней женщиной, холодной, расчетливой и пустой.
   
   
   Однажды Пармиан пропала на целый день, не предупредив Акселя, куда отправляется, не отвечала на звонки и появилась только под вечер. Аксель, стараясь сохранять сдержанный тон и пытаясь подражать Пармиан в светскости, все же без лишнего изящества осведомился:
   - Ты где была?
   Пармиан, казалось, покоробила краткость запроса.
   - Ты мне не доверяешь? - непринужденно обронила она, приподняв тонкие брови.
   Аксель раздраженно вздохнул и устало откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди.
   - Ты подозреваешь меня в том, что я тебе не доверяю? - холодно откликнулся он ей в тон. - С чего?
   Пармиан выдержала паузу, взвешивая решимость Акселя продолжать пикировку, вздохнула и примирительно улыбнулась.
   - Я была у отца, - мягко объяснила она. - Я уже давно его не навещала. И, знаешь, обстановка прежнего дома для меня так привычна... я совершенно забыла, что ты можешь позвонить, - Пармиан рассмеялась и положила свою узкую ладонь Акселю на плечо. - Извини.
   Аксель впервые за долгое время почувствовал в ее голосе искренность и натянуто улыбнулся.
   - Просто я беспокоюсь, если ты вот так пропадаешь, - неловко пояснил он.
   - Аксель, я уже взрослая девочка! - Пармиан снова легкомысленно рассмеялась. - И вполне могу сама позаботиться о себе. Но ты прав, мне следовало тебя предупредить.
   Аксель кивнул.
   - Только сейчас, покинув дом моего детства, я начала понимать, как любил меня отец, - произнесла Пармиан с подчеркнутой ноткой элегической печали, словно повторяла чей-то театральный монолог.
   Аксель, не разобравшись, как реагировать на ее многозначительное заявление, пожал плечами.
   - В следующий раз мы можем поехать туда вместе, если хочешь, - предложил он.
   Пармиан уклончиво улыбнулась.
   
   
   Через некоторое время Аксель заметил, что Пармиан стала возвращаться домой в синяках. Поначалу он избегал очередного выяснения отношений, однако однажды увидел на ее шее настолько отчетливые отпечатки пальцев, что вынужден был вновь перейти к тону допроса. Ответ Пармиан, когда она поняла, что не удастся отмолчаться, побил все рекорды абсурда.
   - Это ты мне эти синяки наставил! - нагло заявила она.
   Аксель опешил от такой откровенной клеветы.
   - Я - что?.. - растерялся он. - Да я тебя ни... - Аксель сбился, - ни разу пальцем не тронул, кроме одного случая.
   Пармиан ядовито улыбнулась и отвернулась. По уже знакомому Акселю хитрому, самодовольному выражению ее лица он понял, что не добьется ничего, кроме расчетливо заготовленной лжи, и решил перейти к детективным приемам строительства семьи. Хотя прежде ему и в голову не пришло бы шпионить за любимой женщиной, приходилось признать, что остальные средства себя исчерпали.
   Тайком отправляясь вслед за Пармиан, Аксель чувствовал себя последним дураком. Он понятия не имел, как вести себя, чтобы наверняка остаться незамеченным, и как объясняться, если его все-таки обнаружат. Тем более что поначалу слежка не принесла видимых результатов: Пармиан отправилась к своему дому и скрылась за дверью. Однако Аксель отчего-то решил подождать и, если она вскоре не появится, пойти следом. Он вспомнил, что, уходя утром, Пармиан сказала, якобы собирается на встречу с бывшими однокурсниками. Его беспокоили долгие визиты Пармиан к отцу. Если между ней и стариком возник какой-то конфликт, то он, муж Пармиан, должен об этом знать. Если - Аксель допускал и такую мысль - Пармиан, пользуясь поддержкой отца, встречается в своем прежнем доме с кем-то другим, то и тогда лучше немедленно все выяснить. В любом случае Аксель решился прекратить непонятные недомолвки и, придумав относительно убедительный предлог для своего появления, вошел в дом, предполагая увидеть Пармиан и ее отца где-нибудь поблизости, в гостиной - однако никого не обнаружил.
   Аксель машинально избегал привлекать к себе внимание, вошел без стука и сейчас старался не шуметь, но все же удивился, никого не встретив. В растерянности он взбежал по лестнице и остановился. Может, они ушли через черный вход и уехали куда-нибудь? Или Пармиан спустилась в какой-нибудь забитый хламом подвал и перебирает ненужные вещи, чтобы отыскать какую-то памятную с детства безделушку? На мгновение Аксель устыдился своей подозрительности, когда ему показалось, что из-за одной из неплотно прикрытых дверей донесся неясный шум. Аксель заглянул в комнату и замер на пороге. Сцена, открывшаяся его взгляду, больше всего напоминала развратные сюжеты с аляповатых лубочных картинок: Пармиан, опираясь руками на закрытую крышку рояля, в расстегнутом на груди платье, отдавалась своему отцу. Судя по их достаточно ленивой позе, по тому, что оба оставались практически полностью одеты - Пармиан лишь обхватывала оголенной перламутрово-розовой ногой объемистую талию отца, - по отсутствию какого-либо сопротивления или, наоборот, ласк Аксель сразу понял, что все происходящее совершенно обыденно, привычно. Ему даже показалось, что он заметил знакомое отчужденное выражение лица Пармиан, слегка откинувшейся назад, опустившей глаза и приоткрывшей губы с выражением несколько фальшивой покорности, которую постоянно демонстрировала и мужу. В следующий момент Аксель распахнул дверь так, что она с грохотом врезалась в стену, и выдохнул:
   - Так вот в чем дело!
   Как ни странно, когда ситуация прояснилась, Аксель даже испытал облегчение; по крайней мере, он больше не чувствовал себя параноиком, терзающим жену, или марионеткой в ее непонятной игре. На остальных участниках действа его появление сказалось менее благотворно. Пармиан, увидев Акселя, вскрикнула задыхающимся от ужаса голосом; отец отпрянул от нее; заломив руки, она попятилась, вжимаясь в рояль, словно надеялась в нем раствориться, потом остановилась, развернулась, глянула куда-то перед собой и вдруг повалилась на пол, как подкошенная. Краем уха Аксель услышал, как хлопнула другая дверь - Оленский выскочил через противоположный вход.
   Первым порывом Акселя было догнать отца Пармиан, однако он понял, что ничего не сможет ни доказать, ни исправить. Поколебавшись, Аксель сделал несколько шагов к Пармиан. Она не шевелилась. Преодолевая брезгливость, он наклонился и заглянул в ее лицо. Она казалась матово-бледной, темные брови судорожно сведены, челюсти сжаты. Аксель наклонился и осторожно потрепал ее по щекам. Не дождавшись реакции, он поднял бесчувственное тело с пола, перенес на диван и отвесил еще несколько крепких пощечин. Девушка не отвечала. Аксель забеспокоился, потряс ее, приложил ухо к груди - сердце билось - и выскочил на лестницу, осматривая просторный холл в поисках телефона. Снизу его встретил испуганный взгляд Оленского.
   - Телефон в доме есть? - с отвращением бросил Аксель сквозь зубы. Тот продолжал стоять, как столб. Аксель наконец заметил телефон на столике возле зеркала, сбежал по ступенькам и набрал "скорую".
   - Чтоб, когда я повешу трубку, тебя здесь не было, - бросил он хозяину дома и отвернулся.
   
   
   К тому моменту, когда приехала "скорая", Пармиан несколько раз приходила в себя и снова падала в обморок, однако в больницу ехать отказалась, с плачем забившись в угол комнаты и повторяя сквозь зубы: "Я в порядке". Врач, пожав плечами, посоветовал принять успокоительное и отбыл, бросив на Акселя осуждающий взгляд. Аксель, ухватив Пармиан под локоть, отволок ее в машину и увез домой.
   Едва переступив порог, Пармиан бросилась в ванную, и ее начало рвать. Аксель молча ждал, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди. Ему было неприятно стоять у нее над душой, как жандарм, но и оставить ее без наблюдения он не мог, опасаясь, как бы она чего-нибудь с собой не сделала или не сбежала. Когда Пармиан немного пришла в себя, он в той же обезличенной манере оттащил ее в комнату, накапал ей в воду валерьянки и подвинул стакан.
   - Выпей, успокойся, - сухо предложил он.
   Пармиан, не поднимая головы, впилась в стакан, потом отставила его, поежившись, и еще ниже опустила плечи.
   - Что будем делать? - поинтересовался Аксель, как ему казалось, насколько возможно более терпеливым тоном, в котором, однако, помимо его воли отчетливо прозвучало презрение; впрочем, Пармиан, как он и ожидал, с завидной решимостью хранила молчание. Аксель вздохнул. Собственно, он и не считал, что можно найти слова, пригодные для оправдания случившегося; он всего лишь пытался сохранить хотя бы какой-то контакт с Пармиан, которую продолжал считать близким человеком - но она, по-видимому, придерживалась на этот счет другого мнения. Пармиан сидела за столом, обхватив голову руками, и на каждую фразу заливалась слезами так, что выходило, будто это Аксель в чем-то виноват перед ней; и хотя он догадывался, что реальность вообще представляется ей в несколько неадекватном свете, все же не мог справиться с глухим раздражением.
   - Как давно это продолжается? - спрашивал он, стараясь придать голосу твердость и в то же время сомневаясь, не слишком ли жестоко с его стороны заставлять ее отвечать. Все же требовалось выяснить, что происходит; не спрашивать же у ее отца. Пармиан не отзывалась. - Сколько? Что, с детства, что ли? - в ярости повторил Аксель и тут же пожалел о своей вспышке. - Послушай, Пармиан, ведь я твой муж, ты мне небезразлична, и поэтому я спрашиваю, - постарался он говорить как можно мягче.
   - Я... не помню... - едва внятно прошелестела Пармиан и больше ничего не добавила. Аксель заскрежетал зубами. Ее невразумительные ответы вызывали у него ужас и оставляли впечатление, что либо она не хочет его понимать, либо действительно является каким-то совершенно извращенным, бесчувственным существом. Хуже того, чувствуя, что не понимает ее и не знает, как себя вести, Аксель казался себе никчемным, совершенно бестолковым человеком, и именно эта унизительная беспомощность неумолимо подталкивала его совершить какой-нибудь грубый, жестокий поступок - единственно чтобы доказать значимость своей персоны, - однако в то же время он жалел Пармиан и боялся причинить ей лишнюю боль.
   - Почему ты не прекратила с ним отношения после нашей свадьбы? - Аксель говорил и чувствовал, что любые разумные вроде бы доводы звучат совершенно абсурдно. - Ты что, хочешь, чтобы все это продолжалось?
   Пармиан снова промолчала. С тех пор, как он привез ее домой, она словно превратилась в другого человека. Он совершенно не узнавал ее. Всегда, даже в короткий период их неудачного супружества, в ней чувствовалось некое неуловимое, утонченное изящество, которое он, по-видимому ошибочно, принимал за особую одухотворенность. Сейчас перед ним сидела скрытная, изворотливая женщина, весьма, как он теперь понимал, практичная и расчетливая, зрелая и опытная, и оттого, что он никак не мог понять ее, ему мерещилась в ней какая-то бесцельная, беспричинная и оттого совершенно противоестественная враждебность и порочность. Даже ее стройная, изящная фигура, которой невозможно было не восхищаться, начала вызывать у него отвращение, словно это был инструмент, которым она хитро пользовалась, чтобы замаскировать свою истинную уродливую сущность. Исчезла ее знаменитая воздушная грация; в одно мгновение Пармиан превратилась в угловатое, скованное существо с судорожными и цепкими, как у закоренелой преступницы, движениями. С трудом преодолевая брезгливость, Аксель смотрел на ее затылок, заломленные в какой-то неудобной и, как теперь казалось, фальшивой позе руки, пелену волос, под которыми она прятала заплаканное лицо, и вся она казалась ему совершенно бесцветной, бесформенной, никчемной, как трудная, но бесполезная ноша, навязанная ему обманом.
   - Я хочу, чтобы ты прекратила все отношения с отцом, - он уже понял, что разговора не получится, и не видел другого выхода, кроме как перейти к выставлению требований. Однако Пармиан вдруг судорожно помотала головой и впервые за долгое время вздумала возразить:
   - Н-нет... я хочу, чтобы... все осталось, как было, - невнятно заявила она.
   - Что?.. - Аксель не поверил своим ушам. В этот момент у него появилось подозрение, что его прекрасная Пармиан в действительности - от рождения умственно отсталая женщина. Теперь она уже не казалась ему подлой развратницей, но новое впечатление было еще хуже. - Ты что говоришь? - он схватил ее за плечи и потряс. - Ты что, серьезно, что ли? - она смотрела на него испуганными глазами, и на ее лице постепенно проступало выражение озлобленного упрямства. - Да что произошло-то? - Аксель в отчаянии схватился за голову. - Он тебя изнасиловал? Ты что, не понимаешь, что это все абсолютно ненормально? Ты знаешь, какие от кровосмешения дети рождаются? Да за такое в тюрьму сажают! На него заявление надо написать!
   Пармиан лихорадочно замотала головой.
   - Нет, - торопливо пробормотала она, путаясь в словах, - не было... Все... по согласию. Я сама хотела.
   Она выпрямилась, чопорно поджав губы.
   - Почему? - уточнил Аксель.
   Пармиан отвела глаза.
   - Потому, что... мне... нравится... быть с ним, - глухо заявила она и судорожно передернула плечами.
   - Это неправда, - спокойно возразил Аксель не только потому, что не хотел верить, но и потому, что действительно не поверил.
   - Правда, - Пармиан с вызовом взглянула ему в глаза. - Он защищает меня. Он все равно мой самый близкий человек. Без него я еще неизвестно, что, а с ним я - самая известная фотомодель во всем городе, - Пармиан еще больше выпрямилась, и на ее лице появилось совершенно неуместное выражение самодовольства и высокомерия, а главное - Аксель ясно понял, что она повторяет чужие - очевидно, отцовские слова. На какой-то момент ему показалось, что у нее вообще нет собственных мыслей. Продолжать этот абсурдный разговор уже становилось выше его сил.
   - Ну хорошо, если все так замечательно, тогда зачем ты вообще вышла за меня? - устало спросил он, чувствуя, как в нем поднимается бешенство. - Кому понадобился этот балаган? Ты что, не понимаешь, что ты была для меня идеалом, я молиться на тебя был готов? Я счастью своему не верил, что ты вообще взглянула в мою сторону! Я... Ты... была для меня самой чистой, самой... и... ты хоть сама-то слышишь, что ты городишь?! - Аксель неожиданно для себя схватился за край стола и одним движением отбросил его к стене; Пармиан съежилась. - Ты хочешь продолжать сожительствовать с отцом?! - заорал он. - Ты что, не понимаешь, что ты похоронила мою жизнь?! - сказалось напряжение последних часов, и Аксель вдруг почувствовал, что к горлу подступают слезы и он вот-вот разрыдается не хуже Пармиан. Рухнув в кресло, он закрыл лицо рукой. Пармиан боязливо вжалась в спинку дивана, однако Аксель неожиданно перехватил взгляд, в котором мелькнуло нечто вроде участия - словно, когда он крикнул о своем разочаровании, она наконец поняла его. После своей вспышки Аксель чувствовал себя совершенно опустошенным; у него вдруг возникло ощущение, что все люди мира на самом деле абсолютно чужие друг другу, и любые попытки внушить себе обратное и имитировать мнимую близость обречены на провал. Внезапно он почувствовал, как Пармиан неловко колупнула его пальцем за рукав.
   - ...ня... та... - послышалось ее невнятное бормотание.
   - Что? - крикнул он.
   - Меня отец заставил, - более внятно проговорила она, и Аксель сообразил, что удостоился запоздалого ответа на вопрос, почему она вышла замуж. Ему хотелось грубо сбросить ее руку, но он вдруг почувствовал себя настолько обессиленным, что не мог пальцем шевельнуть и только вздохнул. Некоторое время прошло в молчании.
   - Ну что ж, в таком случае нам следует развестись, - безразлично подытожил Аксель, поднялся и подошел к окну. - На кой черт мне семья, где все решает папа? Я думал, мы поженились потому, что ты любишь меня. Я тебя любил.
   Аксель опять услышал за спиной всхлипывания. Пармиан не ответила, и Аксель расценил это как выражение согласия. Поразмыслив, он внезапно обратил внимание на беспорядок, машинально поднял стол и поставил на место, стряхнув на пол осколки чего-то разбитого.
   - Н-но... мне... т-тогда вообще... н-некуда будет... п-пойти, - вдруг жалобно прошелестела Пармиан, давясь слезами, и разрыдалась новой силой. Аксель замер. В рассуждениях его жены наконец появилось нечто конструктивное, хотя довод напоминал скорее нытье малолетнего ребенка.
   - То есть ты что, хочешь остаться жить со мной? - уточнил он, уже ничему не удивляясь.
   - О-отец м-меня выгнал, чт-то я надоела... - заторопилась Пармиан, - н-не бросай меня, пож-жалуйста.
   Она украдкой кинула на него затравленный взгляд. В этом взгляде запавших, заплаканных глаз, окруженных черными тенями, в бессмысленной возне пальцев рук, которые она подняла к лицу, словно защищаясь от удара, во всей ее сжавшейся, неловкой фигурке, совершенно растерявшей прежнее очарование, Аксель прочел готовность пойти на любые унижения, только бы не оказаться отвергнутой, - и одновременно затаенное отвращение, враждебность и смертельную тоску - и понял, что именно так Пармиан представляет себе семью. На какое-то мгновение ему действительно захотелось оттолкнуть ее, забыть и избавиться от этого кошмара. Человек не должен быть таким. Если у нее когда-то и была душа, что сейчас ее нет, и исправить ничего нельзя. Аксель искренне полагал, что, если человек доходит до степени раздавленности, которая превращается в абсолютную аморальность, то назад пути нет. Однако в то же время он чувствовал, что никогда не сможет сделать вид, словно ничего не произошло, никогда не забудет прекрасную Пармиан. Все равно что ее душа - это его душа. Поэтому он заставил себя подойти к ней, осторожно обнял и произнес, стараясь смягчить голос, который, тем не менее, прозвучал достаточно холодно:
   - Конечно, мы можем жить вместе, если захочешь. Я помогу тебе. Просто я подумал, что, если ты не любишь меня, тебе не захочется оставаться со мной, - разъяснил он, испытывая неловкость за свою недостаточную отзывчивость, и одновременно раздражаясь против Пармиан за ее несчастье, и повторил: - Ты всегда можешь на меня рассчитывать.
   Пармиан икнула и всхлипнула. Аксель уже начал привыкать к тому, что между его фразами и ее ответами тянутся долгие паузы.
   - Т-ты... н-наверное.. т-теперь не любишь... м-меня, - тоскливо предположила Пармиан, стуча зубами.
   Аксель промолчал. В его голове пронеслось множество соображений, но он почувствовал, что лучше оставить их при себе, и еще раз стиснул ее плечи, что получилось отчасти угрожающе и несколько небрежно.
   - Конечно, я тебя люблю, - неопределенным тоном отозвался он, отчетливо ощутил, что Пармиан не поверила ему, и усомнился, что верит себе сам.
   
   
   На следующий день Аксель отправился договариваться о переезде на съемную квартиру в как можно более отдаленной местности; ему хотелось избавиться от всего, что так или иначе напоминало о прошлом Пармиан. Он сказал, что, по его мнению, она должна прекратить видеться с отцом, и она согласилась. Вообще у Акселя начало складываться впечатление, что ее интеллект находится где-то на зачаточном уровне. На рациональные доводы она никак не реагировала, чего бы они ни касались, а смена тона вызывала у нее самые неожиданные реакции, причем никакой связи между своими целями и результатом Аксель не заметил, тем более что никогда не отличался особой эмоциональной чуткостью и теперь нередко чувствовал себя бездушным хамом. Порой ему приходила в голову мрачно-насмешливая мысль, что ведь многие молодые мужчины в своих глупых мечтах воображают себя незаменимыми защитниками своей прекрасной возлюбленной, которая в таких случаях предстает растерянной, беспомощной и отчаянно нуждающейся во всестороннем руководстве. Пармиан осталась верна своему образу идеальной женщины - сейчас Аксель оказался именно в положении благородного и бескорыстного "спасителя", которое, однако, представлялось значительно менее привлекательным под тяжестью реальных, а не вымышленных проблем. Перебирая в памяти сцены из семейной жизни знакомых, Аксель понимал, что, в сущности, "подвиги", доступные большинству мужчин, сводились к театральным сценам ревности под надуманными предлогами и насмешкам над чувствами и интересами жены. Потом ему внезапно вспомнились слова: "В горе и в радости, пока смерть не разлучит..." Собственные наивные представления о супружеской жизни показались ему настолько нелепыми, что он чуть не рассмеялся. О каком "горе", о каких "радостях" он мог помышлять, когда произносил клятву верности? Что не хватит денег на очередную запчасть для очередной машины? Что Пармиан прибавит в весе пару килограмм и переоденется в выцветший домашний халат? Только теперь, в тени рокового несчастья, грозившего навсегда омрачить его душу, к нему пришло смутное осознание необъятного многообразия человеческих судеб, неразгаданного предназначения чужой души, и таинства истинной, непорочной любви.
   
   
   Сначала Аксель отыскал агентство недвижимости и выразил заинтересованность в самых дальних расстояниях, которые они только могут предложить. Ему пообещали что-нибудь подобрать. Затем он отправился к Оленскому, о котором думал с брезгливостью, словно тот самим фактом своего существования заставлял Акселя участвовать в чем-то постыдном. Однако встреча прошла неожиданно кратко и ровно. Едва увидев Акселя на пороге, Оленский отступил назад, словно приглашая войти, и Аксель машинально шагнул внутрь, хотя тут же остановился. Он обернулся к Оленскому, но тот молчал.
   - Пармиан уезжает, - сдавленным голосом сообщил Аксель, стиснув кулаки. - Если попытаешься нас искать или как-то связаться с ней - убью.
   Оленский услужливо закивал, опустив глаза. Аксель помолчал и, не найдя больше слов, развернулся к выходу, когда Оленский испуганно остановил его:
   - Аксель... - тот обернулся. Оленский вскинул на него вороватый взгляд. - Так вы не собираетесь... рассказать... - замялся он, бессмысленно перебирая пальцами в воздухе - Аксель вспомнил, что видел точь-в-точь такой же жест у Пармиан, когда она волновалась. Он мрачно усмехнулся.
   - Ты бы лучше о своей дочери подумал, а не о своей поганой репутации, - высказался он и невольно поморщился, словно это его обругали, - учитель страсти...
   Развернувшись, Аксель поспешно зашагал прочь.
   Некоторое время после встречи с Оленским ему пришлось прилагать дополнительные усилия, чтобы внимательно следить за дорогой, - не хватало еще, вдобавок ко всем предыдущим приключениям, попасть в аварию, - однако, выбравшись в центр, он разрешил себе заглянуть в придорожное кафе, выпил чашку крепкого кофе - алкоголь он за рулем не употреблял - и несколько успокоился. По реакции Оленского на его визит Аксель понял, что тот не станет искать Пармиан, а значит, одной проблемой меньше. Старый подлец, похоже, тяготился отношениями с дочерью, которой из тщеславия изуродовал жизнь, а теперь из тщеславия же опасался скандала по этому поводу. В любом случае, следовало искать новую работу. Аксель купил в ближайшем ларьке газету и начал рассеянно просматривать объявления, как вдруг почувствовал неясную тревогу, словно понял, что забыл о чем-то важном; он попытался разобраться в неожиданно смешавшихся мыслях, но не преуспел и машинально поднялся.
   - Сдачи не надо, - рассеянно кивнул он официантке и направился к машине, ускоряя шаг. У него внезапно возникла уверенность, что дома что-то случилось. Во двор он въехал на предельно возможной скорости и еще на пороге почувствовал острый запах бытового газа. Пармиан лежала в кухне на полу, засунув голову в духовку.
   
   
   Врачи сказали, что жизнь Пармиан вне опасности, хотя она еще не приходила в сознание. Аксель, ожидая в больнице, оказался в густой сети неприязненных и осуждающих взглядов: не прошло и месяца после свадьбы, а молодой жене уже дважды при подозрительных обстоятельствах потребовалась медицинская помощь; впрочем, Аксель никогда не придавал особого значения мнению посторонних людей. Он кратко заверил врача, что Пармиан отравилась случайно; на осторожный вопрос, не следует ли сообщить о случившемся господину Оленскому, Аксель заставил себя, стиснув зубы, сдержанно пообещать: "Я сам с ним поговорю", - после чего в мрачном ожидании сел к койке Пармиан, и его оставили в покое.
   Аксель тоскливо смотрел на бесчувственное тело жены и понимал, что совершенно не знает, как себя вести, что говорить, чтобы хотя бы предотвратить дальнейшие попытки самоубийства. В глубине души он признавал ее право отказаться от жизни, отравленной бессмысленным злодеянием, и сомневался в своей способности предложить что-нибудь стоящее взамен небытия. Сначала он хотел надавить на нее, упрекнуть, прикрикнуть, но потом отказался от этой мысли: ему не хотелось, чтобы она видела в нем деспота, похожего на отца. Однако вести себя так, словно Пармиан случайно заболела, и обходить тему суицида стороной тоже казалось ему опасным: Пармиан могла счесть, что ему все равно, и при случае повторить попытку. За этими невеселыми размышлениями он не заметил, как задремал в кресле возле ее постели и очнулся, только когда Пармиан вдруг зашевелилась. Он машинально взял ее тонкую руку в свои ладони и быстро сказал:
   - Все в порядке, дорогая. Ты сейчас в больнице. Это я привез тебя... Врачи говорят, что ты поправишься.
   Пармиан быстро обежала взглядом комнату, а потом ее рука задрожала, и она закрыла глаза. Аксель в искреннем порыве прижал ее руку к губам и добавил:
   - Это я виноват. Я не должен был оставлять тебя. Я не понял, как тебе плохо.
   Пармиан не отвечала. Аксель ждал, не зная, что еще сказать. Обнимать ее он боялся, опасаясь, что это напомнит ей об отце. Наконец она моргнула и разлепила губы.
   - Зря... ты, лучше... мне уйти, - едва слышно прошелестела она, равнодушно глядя в сторону.
   - Нет, не лучше! - взволновался он и повторил, не зная, что добавить: - Нет, не лучше... Мы же вместе навсегда! Я не смогу жить без тебя!
   Пармиан неуверенно улыбнулась и с опаской посмотрела на него, как на буйного больного. Аксель решил сменить тему.
   - А... какие цветы тебе нравятся? - ляпнул он первое, что пришло в голову. Пармиан глянула на него с удивлением, потом глубоко задумалась, наморщив брови. Аксель уже привык к ее паузам и рассеянно разглядывал угол палаты.
   - Никакие, - наконец изрекла она.
   Аксель рассмеялся.
   - Такого не может быть! Всем нравятся цветы, - он непринужденно убрал спутанную темную прядь с ее щеки. - Потому что они красивые и нежные. Цветы - это радость, это жизнь. Да ты и сама похожа на цветок, - ласково добавил он.
   Пармиан благодарно взглянула на него и рассеянно улыбнулась. Похоже было, что она не слишком вникала в его слова, но приветливый тон действовал на нее успокаивающе.
   - Хорошо, тогда... завтра я принесу тебе... что-нибудь особенное. Согласна?
   Пармиан кивнула, глядя в сторону.
   - Ну, до встречи, - он поднялся и поцеловал ее в лоб, чтобы проверить реакцию, однако никакой особой перемены в ее настроении не заметил и подумал, что отец, вероятно, не целовал ее. - Я сейчас позову медсестру. Слушайся врачей и поправляйся. И, Пармиан, давай договоримся... - он сделал паузу, и она вопросительно взглянула на него. - Ты никогда больше не будешь пытаться лишить себя жизни, - серьезно закончил он.
   Пармиан опустила глаза и надолго задумалась, а потом молча кивнула.
   
   
   Аксель звонил в больницу едва ли не каждый час и попросил врача приставить к Пармиан специальную сиделку, сославшись на необъяснимую прихоть обеспокоенного отца, а в действительности опасаясь повторной попытки самоубийства. На следующий день с утра он отправился за цветами и, перебрав все имевшиеся в магазине варианты, не придумал ничего, что подходило бы Пармиан, которая разбиралась в садоводстве на профессиональном уровне. Чем больше проходило времени с момента их знакомства, тем меньше он представлял ее внутренний мир и не знал, чем ее можно порадовать. Аксель попытался вызвать в своем воображении впечатление о ней, и вдруг его осенила счастливая мысль. Он поехал в пригородное поле и извлек из травы несколько ажурных длинных веточек колокольчика. Интуитивно он чувствовал, что не вся былая изысканность Пармиан была напускной, что девушке свойственно тонкое чувство стиля и красоты, в чем Аксель, признаться, разбирался весьма смутно. Однако Пармиан при виде цветов звонко крикнула:
   - Ой, колокольчики! - и протянула к нему руки. Он вручил ей цветы, Пармиан торжественно поставила их в прозрачный бокал возле кровати и некоторое время щекотала пальцем крупные синие лепестки. Впрочем, ее оживление угасло так же быстро, как появилось; видимо, она подумала, что для девушки в ее положении радоваться жизни неприлично, и бросила на Акселя виноватый взгляд, понуро сложив руки. Он ободряюще улыбнулся.
   - Как ты себя чувствуешь? - светским тоном поинтересовался он.
   - Нормально, - быстро ответила Пармиан; она явно не привыкла жаловаться. Аксель пересел к ней на кровать.
   - Уверена? А то я жду, пока ты выпишешься. Мне нужна твоя помощь по одному делу.
   - Какому? - Пармиан опасливо улыбнулась.
   - Тебе понравится. Но, ты не узнаешь, пока не поправишься.
   - Врачи говорят, что завтра-послезавтра я смогу уехать... - рассеянно обронила Пармиан. Аксель кивнул:
   - Мы уедем вместе.
   Пармиан вздохнула, повалилась на подушку, раскинув руки, потом свернулась калачиком.
   - А... папа... - неуверенно начала она, - знает?..
   - Твоему папе я сказал, чтобы он ни под каким предлогом не приближался к тебе, - холодно сообщил Аксель. - Считай, что он исчез из твоей жизни, как будто его не было вовсе.
   Пармиан молча кивнула и, казалось, не расстроилась.
   
   
   Когда Пармиан выписали из больницы, Аксель повез ее выбирать квартиру; ему хотелось, чтобы она поняла, что ее мнение ему небезразлично, что он ждет ее участия во всех домашних делах. Пармиан вела себя странно: по большей части рассеянно и несколько утомленно улыбалась на все, словно не совсем понимая, что происходит вокруг, а то вдруг вся как будто угасала, замыкалась и вообще переставала реагировать на что бы то ни было, как будто внезапно оглохла. Светский лоск, прежде окутывавший ее фигуру словно широким акварельными мазками, исчез как мираж, и черты обозначились резче; подавленная, неприветливая женщина с бледным лицом и запавшими темными глазами странным образом напоминала прежнюю Пармиан лишь в моменты бессмысленной мечтательности, когда она, казалось, вдруг полностью отключалась от реальности и замирала в забытьи, похожем на помешательство. Впрочем, даже бесформенные блеклые рубашки и спортивные штаны, пришедшие на смену прежним кокетливым нарядам, позволяли угадать очертания изящной, как драгоценный предмет неизвестного культа, фигуры; волосы Пармиан стала убирать под платок, но и в этом аскетическом обрамлении ее черты сохранили неповторимое благородство и поэтическую печаль. Между тем местные жители почти не узнавали ее; как-то раз Аксель услышал за спиной приглушенный разговор:
   - Неужели это Пармиан? - спрашивала одна из сотрудниц агентства недвижимости.
   - Да ну, смурная какая-то. И старше, - возражала другая.
   - Может, их две?
   - Кого?
   Оставалось признать, что Аксель задавал себе подобные вопросы и сам. Во всяком случае, когда он перевез Пармиан на новую квартиру, то в категорической форме сообщил ей, что теперь ей придется существенно сократить свои расходы, оставить работу фотомодели и отказаться от светской жизни, Пармиан молча кивнула и вдруг добавила будничным тоном:
   - Я никогда не любила все эти вечеринки. Никогда.


Рецензии