Сирень, черёмуха и белый голубок. Глава 1

                Светлой памяти фельдшера Барышовского медпункта* Александрова Ефима Ефимовича
                посвящаю…
      
       Тёплое утро, настоявшееся на ароматах цветущих кустарников и трав, духмяной волной вливалось в открытое ещё порани* окно. Из этого окна было видно кладбище. Небольшое, даже по деревенским меркам, оно вольготно расположилось на холмике, метрах в пятидесяти от дома. Скромные размеры погоста ещё ни о чём не говорили: с земными пенатами изрядно прощались и здесь, в деревушке Петрово и близлежащих деревеньках. Мизерность же занимаемого покойниками пространства объяснялась просто: в полукилометре отсюда находился другой приют для усопших. Просторный, красивый, ухоженный.
       Кто построил в непосредственной близости от столь печального места жильё, которое сейчас принадлежало её семейству, женщина не знала. Да и знать не хотела. Она почти смирилась с таким необычным соседством. И давно уже перестала вздрагивать, когда невольный взгляд выхватывал из окружающего мира скорбные кресты, памятники и плиты.
       Страхи перед самим фактом смерти, её пугающей неотвратимостью и непостижимой тайной зародились у неё ещё в детстве, когда в ходу у неугомонной ребятни были стишки, анекдоты, побасёнки о мертвецах, привидениях, красной руке и гробе на колёсиках. Они, эти страхи, и сейчас ещё время от времени продолжают удерживать в своих когтях (правда, уже изрядно поистёршихся) её впечатлительную душу.
       Улыбнувшись, она попыталась вспомнить кое-что из детского фольклора. За память уцепился только один «шедевр»:
               
                Шёл чёрный-чёрный человек
                По чёрной-чёрной дороге.
                Зашёл в чёрный-чёрный лес.
                В этом чёрном-чёрном лесу
                Стоит чёрный-чёрный дом.
                В этом чёрном-чёрном дому
                Стоит чёрный-чёрный гроб.
                В этом чёрном-чёрном гробу
                Лежит чёрный-чёрный человек...
                Отдай моё сердце! 
      
       Она вспомнила также, как во время произнесения заключительных слов говорящий делал характерный жест рукой и у слушателей от ужаса сжималось всё внутри. Глупые были, не знали, что наиболее пугливые могли получить настоящий разрыв сердца. Но, слава богу, это, казалось бы безобидное на первый взгляд, занятие обходилось без приключений. Видимо, Господь спасал…
       А ведь и ей девять месяцев назад явился НЕКТО, и явился тоже за её сердцем. Только не чёрный, а белый. Белый и телом и душой.
       Вообще-то чернотою в то злополучное лето поражали рассудок вовсе не тела, сплошь обмакнутые в струящийся с неба ультрафиолет. Отвратительную черноту, а вернее  – гнилую неприглядную сущность свою, успели обнажить некоторые душонки. Причём не элитные, а самые что ни на есть рядовые. Те, которые были проданы их хозяевами за тридцать сребреников ненасытному Дьяволу.
       Пожалуй, хватит злословить. Да и непривычно для неё это. Бог даст, всё минует и многое забудется...
       А пришелец-то появился неожиданно. Ох, как неожиданно... Да так, что при взгляде на его кипенную... в тёмно-багровых подтёках... плащаницу она едва не задохнулась от ужаса.   
       Озорно улыбнувшись, женщина облокотилась о подоконник и снова взглянула в сторону кладбища. Спустя несколько секунд на лице её застыло серьёзное, скорее трагическое, выражение, побудившее глубоко и беспокойно задышать грудь. Казалось, яркие всполохи прошлого привели в действие все её сокровенные чувства, отвечающие за скорби и печали. В таком состоянии она пребывала минуты две. Но постепенно дыхание у неё выровнялось, в глазах появились отрешённость и влажный блеск – первые признаки глубоких, или не очень, философских измышлений.
        Какая же там, под сводами гигантских дерев, думалось ей, мягкая, обволакивающая сердце тишина! И птичьи трели не нарушают её. Даже наоборот – выразительно подчёркивают. А что за умиротворение и покой разливаются в эфире! Словно само время, единожды остановившись, огромным шатром застыло над этим живописным клочком земли, всецело принадлежащим мёртвым. Но самое-то главное не эти ландшафтные прелести. Важнее другое: в городе мёртвых нет ни убийств, ни разбоев, ни воровства, ни мздоимства – всего того, что так накрепко захлестнуло в последние годы её бездольную, многострадальную родину. 
       Значит, отошедших в мир иной не стоит и пугаться.
       По-настоящему опасны только живые.
       Особенно те, кого не останавливают даже предсмертные стоны растерзанных ими тел или душ. Ведь шкатулочка-то с бесценным сокровищем, именуемым СОВЕСТЬЮ, давно утеряна у них за ненадобностью...
       А может, и не утеряна вовсе? Может, пылится себе где-нибудь в укромном местечке. И отыщут её, к примеру, дети или внуки. Откроют крышечку и...
       Бог знает, что они сотворят с совестью. Подивятся ли как на диво да и положат на место, чтобы забыть о ней навсегда? Или пойдёт она раритетом с молотка на аукционе, и новый хозяин спрячет её понадёжнее от глаз людских, дабы не увели в одночасье столь древнюю вещицу, которую со временем можно будет продать в разы дороже её нынешней стоимости?
      А может, случится всё-таки чудо? Найдут-таки сметливые потомки ей достойное применение. А там, глядишь, и приветливые улыбки на лицах рядовых граждан засияют, и вежливые слова из уст чиновников ядрёным горохом посыпятся, и унизительная безработица канет в Лету, и мизерные зарплаты с пенсиями словно на дрожжах замесятся. А о масштабах взяток и вымогательств можно будет судить лишь по сказкам да легендам.
       Но полно, наступят ли они, эти новые времена? Слишком глубоко укоренилось раскидистое дерево невзгод в обильно политой слезами российской почве. И, кажется, никакими силами его оттуда не вырвешь. А так хочется, чтобы следующие лета оказались совсем не похожими на эти последние годы второго тысячелетия.
       Что с детьми-то станется?
       Судорожно вздохнув, женщина благоговейно, с тихой надеждой перекрестилась на новенькую иконку, висевшую в правом углу кухни. Глаза её тут же наполнились влагой, а губы зашептали слова недавно выученной молитвы:
       «Дева, Владычица, Богородица… Тебя просим и Тебя умоляем, будь милостива к нам, уврачуй сокрушения душ и тел наших, рассей видимых и невидимых врагов, будь для нас, недостойных, пред лицем врагов наших крепким столпом, бранным оружием, сильным ополчением, Воеводою и непреоборимою Поборницею. …Рассей облако уныния, облегающее наши души, избави нас от душевного утруждения и подай нам светлое благодушие и радость, восстановив мир и безмятежие в сердцах наших. Спаси молитвами Твоими, Владычице, сию Тебе преимущественно посвященную паству, весь город и страну от голода, землетрясения, потопления, огня, меча, нашествия иноплеменников, междоусобной брани; и всякий праведно подвигшийся на нас гнев обрати... Аминь».      
        Она вытерла слёзы носовым вручную обмётанным платочком. Затем крепко стиснула его узкой ладошкой с длинными пальцами. Но внимательный взгляд на тыльной стороне кисти смог бы рассмотреть помимо изящных линий припухлые, очевидно, натруженные суставы. Да и внутренняя поверхность ладоней – в тоненьких многочисленных трещинках – говорила отнюдь не об аристократическом времяпровождении их обладательницы...
        Женщина бросила пристальный взгляд на часы, стоящие на столе. Стрелки показывали пятнадцать минут девятого. Успокоившись, она приподнялась и поправила на табурете круглый ручной вязки коврик. Затем осторожно села и опять стала смотреть в окно. Её миловидное, чуточку обветренное лицо в этот момент, казалось, уже не выражало никаких чувств. И даже негустые светло-пепельные ресницы устали сеять на розоватую упругость щёк бледные слезинки.       
       От кладбища повеяло лёгкой свежестью. Настолько лёгкой, что тюлевая занавеска, закрывающая верхнюю часть окна, почти не шелохнулась. Женщина зябко поёжилась. Что-то в последнее время она стала чувствительна даже к безобидным проказам малыша-ветерка. На всякий случай она укуталась в плед, который до этого был лишь накинут на её плечи. Нежное тепло мягкими волнами тут же начало растекаться по её заметно располневшему телу.
       Выпростав из уютного кокона руку, женщина оперлась ею о подоконник и светло улыбнулась: «Хорош зарождается нынче Троицын денёк. Вон как всё в природе лучится от радости!»
       И действительно, где-то в недрах иссиня-зелёной травы, усыпанной вездесущими одуванчиками, беззаботно давали луговой публике концерты неуёмные кузнечики и цикады. Среди слепящего глаз золотого травного озера вольготно разбросались смуглые грядки. Часть их она уже засеяла редиской, морковью, свёклой. Остальные с нетерпением ожидали рассады огурцов, капусты и тыкв.
        А там, за кладбищенской оградой, под приютом величественных седых тополей, ярко блистали омытые ночным дождём тонкие кусты сирени.
        Нынче сирень благоухала необычайно пышными кистями. За лилово-розовыми накидками почти не было видно листьев.
        Внутри же усадьбы, справа от тропинки, ведущей к бане, у дощатого навеса, под которым примостился старенький колёсный трактор, пастельно-зелёным убранством пленяли глаз молодые заросли отцветшей черёмухи.
____________________________________________
Прим.: *Барышовский медпункт – бывший фельдшерско-акушерский пункт деревни  Барышово Мошенского района Новгородской области; 
*порани – рано утром (диалектное слово Новгородской области).