Время римейков

                Можно, конечно, строить прогнозы, придумывать сценарии, хоть это дело и неблагодарное. Творцы, по-модному криэйторы, никогда не получат достойных их ума и фантазии гонораров. Например, говорить в уютно затемнённых телестудиях о том, что смешные в прошлом веке голливудские сценарии в новом веке стали воплощаться в кошмарную что ни на есть реальность. Можно при этом стыдливо избегать интереса к главному вопросу: а кому это надо? На этот вопрос ответить просто невозможно… Почему?! Да потому, что окончание на «у». Так вот, самый достойный гонорар для профи в деле написания жизненных, читай — реальных, сценариев — это смерть, ибо человек, осмелившийся взять на себя божественное право Провидения решать за других их судьбы не просто «обречён» и не просто «достоин»…
                Кощунство, гордыня и самонадеянность. За это в морду бьют. И ещё как бьют — и так, и этак, сан Сусан. Не спрашивая о причинах, не слушая извинений, не ожидая раскаяний, потому что этого уже не будет… отведавший власти человек — это отведавший крови хищник, он отравлен сам и отравляет других — просто даже своим существованием. Про это вам в любой русской деревне расскажут. Город лицемерит, потому что привык прощаться со свободой и не замечать этого, вернее — делать вид, что не замечает, а деревня сжимает правду в кулак и на ближайшей свадьбе бросает её смертеподобным поцелуем в лицо зарвавшемуся ближнему, тому самому, которого возлюбили, как самого себя. Жаль, деревня вымирает, это, кажется, был наш последний оплот. Последний русский оплот. Хорошее название для политической партии, не правда ли?! ПРО — Последний Русский Оплот, круто, просто рулезз. Хотя, в эпоху тотального просчитывания ситуаций и написания тотальных соответствием своим этим ситуациям сценариев суть образования новых партий теряет всякий смысл: любые просчитанные временные или постоянные функции можно возложить на любую партию, ибо все они уже давно, как левые, так и правые, под рукой — сильной, знающей.
                О чём вы, братцы? Да так, ходим, белим, красим. А всё остальное, извините, по телевизору показывают. Вот, к примеру, девушку одну — высокого роста, наверное, баскетболистку (или артистку? — кто сейчас их разберёт!) с дурным прошлым, при наличии коего просто не живут, некая организация оставляет в живых… И дальше уже всё понятно, так вот, я, хотите — верьте, хотите — нет, познакомился с этой самой девушкой… Не с телеверсией, всем и вся знакомой, хотя они безумно похожи, а с самой настоящей — послужившей её прообразом. Она гостила у нас, подумать только, в нашем-то Ковнозалежске, в среднем, недели три. Непонятно, может быть, с какими целями? Поначалу и мы с Деевым не догадывались, а потом всё легло на цвета хаки сукно самым простым и фатальным раскладом: у Деева — чахлое каре, а у девушки… сами понимаете. Притом, мухлевал только я.
                Было пополудни, Парк культуры имени Безвестного солдата, новомодные формами и разноцветьем воздушные шарики, Деев с семьёй и я без таковой ввиду отсутствия наличия таковой в моей природе. Я катался на «Автодроме» с их сынком Митькой в одной из трёх выживших за двадцать лет работы машинок, в другую каким-то чудом чета Деевых поместилась вдвоём, а из третьей непропорционально длинноного торчали широкие плечи, мощные ручищи и белобрысая шевелюра, обрамлявшая довольно-таки образцово-спасательное северно-европеоидное личико с ярко голубыми глазами за оранжевыми стёклами модных солнцезащитных очков. Дожили: из пятерых человек на детском аттракционе — четверо взрослых. Мы визжали, сталкивались в смешные аварии, искренне пугались, крутились волчками и пытались выжать скорость из электромобильчиков, к изменению которой, как всем известно, они не способны по природе своей. Все были счастливы. Когда же тройная порция билетов всё-таки закончилась, жара показалась несносной, я пошёл за лимонадом, Витька с сыном направились в туалет на другой окраине парка, а Наташка ударилась в поиски мороженого, которого, в отличие от лимонада и туалетов, поблизости не оказалось, так что я в назначенном тут же пункте сбора оказался первым. И не одиноким.
                — Жарко. — услышал я и понял, что это именно то, на что я, втайне даже от самого себя, всё-таки надеялся.
                Чуть склонив лицо набок и приопустив по носику очки так, чтобы максимально освободить свои прекрасные синие глаза, девушка хитро и доброжелательно смотрела на меня, всем видом показывая, что рада будет, если я решусь познакомиться с ней, предложив для начала глоток вкусной газировки. Я о большем и мечтать не смел, во всяком случае, тогда:
                — Хотите воды? — и предъявил весь выбор. — Апельсиновую?
                — Нет, лучше «Тархун». — она ещё больше наклонила голову и ещё сильнее улыбнулась, заметным движением облизнув и без того влажные губы. — Если не жалко.
                — Ну что вы, не жалко. Тем более, для такой красивой девушки. — я свинтил башку сиське с ярко-зелёной зашипевшей сонмищем мельчайшеньких пузырьков жидкостью. — Меня Анатолием зовут, между прочим, а Вас?
                — А зачем Вам? — она протянула руку за бутылкой раньше, чем подал я ей бутылку. — Иногда лишнее знание может только повредить хорошему знакомству.
                — Должен же я как-нибудь обратиться к Вам, когда, — вкладывая в её ладонь бутылку, я невольно сделал хоть бы и мелкую, но всё же значимую паузу. — когда захочу и сам испить из сосуда, горлышка которого касались такие прекрасные губы.
                Она сперва поблагодарила, вот так:
                — Спасибо. — и потом сделала пару глотков, даже не потрудившись поддержать довольно тяжёлую для обычных женских рук полторашку второю рукой, после чего сказала. — Спасибо. Вы стихи пишете?
                Сделав ударение на "стихи", а не на "пишете".
                — Меня зовут Толиком, давай просто «на ты», а?
                Теперь улыбка её сомкнула свои губы, скрыв белоснежный жемчуг ровных и бесстрашных зубов. На щеках её сильнее выделились вертикально расположенные ямочки. О-ля-ля, интересно, как языком она владеет, и каким: английским или по-французски? Пока мы дольше молчали, чем говорили, играя шаловливо-испытующими интригующими взглядами, и мне это доставляло несказанное удовольствие. Ей, кажется, тоже — больше было во взглядах. Наконец, она согласилась:
                — Давай «на ты», Толик. Между прочим, ты мне не ответил, ты стихи пишешь?
                — Пишу. — сказал я, комически сердито хмуря брови, будто начиная сердиться. — Между прочим, я свой так и оставшийся без ответа вопрос задал раньше.
                — Да. — она издевательски посочувствовала и глянула на бутылку газировки в своей руке. — Неужели ты готов умереть от жажды только оттого, что не знаешь, как ко мне обратиться?
                Мне очень хотелось соригинальничать и ещё больше хотелось, чтобы Деевы куда-нибудь задевались. Наподольше.
                — Нет, я умру не от жажды, а от стыда.
                Пробрало, кажется, она подняла брови:
                — Почему?!
                Я победил:
                — Перед своими друзьями, которые вот-вот вернутся, а я не смогу представить им девушку своей мечты.
                — Ага, девушку своей мечты, с которой ты только что познакомился и которая, к тому же, выпила их лимонад. — она будто неуловимо так, то есть едва уловимо, опечалилась. — Нет, Толик, к сожалению, они не поверят, что всё так серьёзно.
                — Если поверим мы с тобой, значит, поверят и они. Потому что тот, кто знает, в вере не нуждается, а я уже знаю.
                — Совсем необязательно. Поверь актрисе, поэт. Меня зовут Ника.
                — Это Вероника?! — автоматически поинтересовался я.
                — Нет, просто Ника. Просто Ника, без Веры.
                — Ты тоже пишешь стихи, Ника. — на этот раз я осмелился не спросить, и ошибся, во всяком случае — в её ответе.
                — Нет, стихи я только читаю. Чужие стихи, Толик. Только чужие. Однажды в школе я написала стихи. Про любовь. В школьной тетрадке. Вместо сочинения. И сдала учительнице.
                Во время последовавшей паузы к нам катастрофически почти из полного небытия приблизилась с разных сторон вся семейка Деевых. Я попытался получить ответ до их полного пришествия:
                — И что случилось-то?
                — Стихи были про любовь, а сочинение — про образ Ленина в советской литературе пятидесятых годов двадцатого века.
                — Родителей вызывали?
                — Я сирота, вызвали дядю.
                — Извини, пожалуйста, а ты помнишь те стихи?
                — Я однажды их забыла, помнила довольно долго, а потом заставила себя забыть. Я, правда, очень люблю читать стихи, особенно — хорошие, и мне почему-то кажется, что ты пишешь хорошие стихи.
                Но все поголовно Деевы уже приблизились настолько, что оставшиеся шаги сделали бы ситуацию неприличной, и я встал им навстречу, Ника последовала моему примеру.
                — Вот, друзья мои ненаглядные и самые лучшие, наконец-то свершилось, я срываю сегодня полог с самой-самой своей тайны, с самой любимой своей тайны. Разрешите представить вам, друзья мои, девушку моей мечты. Знакомьтесь, это Ника, а это Наталья, Виктор и Дмитрий Деевы.
                В общем, всё банальненько, ничего особенного, если не считать того, что к вечеру, когда после того, как мы с Никой воспользовались приглашением любопытствующих Деевых провести вечер у них за бутылочкой шампанского, выяснилось, что живёт она в гостинице… нет, не в «Интуре» и не в «Хилтоне», ибо таковых у нас отродясь не стояло… гостиницы у нас в провинциях обычно называются именем города… со всеми натекающими последствиями… Я проводил Нику до профессионально подозрительного администратора, измерившего презентабельно-финансовые потенции мои своим рентгеном, усмирив который презрительным взглядом и сразу забыв, она шепнула:
                — Не думай обо мне плохо, Толик. До завтра, да? — и легко так чмокнула меня в щёчку. — Ты мне понравился. Очень понравился, Толик.
                — Подумать только, Я говорю тебе «ты». Ты, Ника, девушка моей мечты. До завтра.