Чужая кошка в зеркале, часть 8 - Такая жизнь

ЧАСТЬ 8. «ТАКАЯ ЖИЗНЬ»

Сентябрь выдался теплым и солнечным. Уже густо желтели листья, смешиваясь красками осени. По ночам еще не было заморозков, но утро каждый раз отчужденно напоминало: осень, господа-товарищи, наступила. Иногда, идя на дежурство, Ленка останавливалась, запрокинув голову, глядела в небо, на длинные стаи птиц, улетающих в теплые края. Прохладно-голубое, словно размытое неопытной рукой молодого художника, небо еще умывалось теплыми солнечными лучами, но иногда проявлялись на нем высокие белые облака, похожие на далекие горные снега. И была в этом какая-то упоительная, спокойная печаль. Почему-то именно такое чувство всегда вызывала у Ленки осень.

Она не расставалась с мыслями об Алексее, думала о нем постоянно, сначала с обидой и разочарованием, потом с тихой нежностью. Вот только почему-то иногда замирало сердце, выстукивая тихонько: «Ванечка…». И это ее пугало.

По ночам уже было холодно, и она спала в своей комнате. Сейчас здесь было натоплено, темно и вкусно пахло. Мать летом сушила какие-то травы, раскладывала их в разных местах, и дом всегда был полон запахов жаркого лета. Ленкина кровать стояла возле окна, и она любила вечерами сидеть на широком подоконнике, глядя на улицу. Так приятно потом просто сползти с окна в свою кровать и бухнуться лицом в мягкие подушки! Она перенесла их с веранды и спала только на своей. Та, на которой когда-то лежал Алексей, так и оставалась нетронутой. Ленка каждый вечер гладила ее и шептала «спокойной ночи».

Все чаще тягостное томление заставляло ее метаться по кровати. С маниакальным упорством вспоминала она глаза синие, как лазурит, руки ласковые и требовательные,  губы жаркие, жадные. Ленка мысленно называла Алексея «мой ночной гость» и никогда – по имени. Она пыталась его забыть, а потом перестала с собой бороться и каждый вечер перед сном перебирала мгновения их летних встреч. И вдруг ее накрывало теплой волной – вставал перед глазами образ Ванечки. И замирало все внутри, словно он вот-вот придет, постучит в окно, прижмет к себе… Она казнила себя за мысли о нем, гнала их прочь, но Ванечкина любовь зацепила в ней что-то и крепко держала, согревая душу теплом. И оно непрошенным гостем возвращалось снова и снова, окутывая лаской и нежностью измученное сердце. И Ленка снова металась, не понимая, что с ней происходит.

В раздумьях и терзаниях Ленка даже не заметила, как похорошела ее мать, какими лучистыми и снова веселыми стали глаза. Она словно расцвела и помолодела. Такой женщина может быть только в одном случае. Если любит и любима.

Как-то вечером после суточного дежурства в больнице Ленка с матерью сидели перед телевизором и пили чай. В окно громко и тревожно постучали. Затем еще раз.
- Доча, это явно к тебе, – сказала мать.
Таким стуком, как правило, Ленку вызывали, если кому-то требовалась медицинская помощь. Выскочив на веранду и открыв дверь, она с удивлением увидела Любку Звонареву.
- Лен, пошла скорее ко мне! – она стояла, нетерпеливо перебирая ногами, в глазах страх и отчаяние.
- Да что случилось?
- Да ко мне сегодня Мишка Гусаров заскочил, то да се, вдруг ему сделалось плохо, лежит, белый весь, чуть дышит. Спрашиваю – что? Шепчет – сердце болит.
- Подожди, я сейчас!

Ленка накинула плащ поверх домашнего халата, схватила медицинский чемоданчик, который мать почему-то называла «саквояж», и они с Любкой бросились бежать. Влетев в дом, Ленка скинула плащ на руки хозяйки и заскочила в комнату, где лежал мужчина:
- Миша, ты только не волнуйся, сейчас посмотрим, послушаем… Что болит?
- Сердце, – тихо прошептал тот.
- Боль какая – давящая, сжимающая, резкая?
- Давящая.
- В каком месте?
- За грудиной… В левое плечо отдает и лопатку.

Она подложила ему под спину еще одну подушку, открыла настежь окно, быстро измерила давление, расстегнула его рубашку до пояса, послушала сердце. Нахмурившись, спросила:
- Слабость, потливость, головная боль, нарушение зрения есть?
- Нет.
- Аллергия на что-нибудь?
- Нету, Лен.
- Значит так, не волноваться, ничего страшного нет, но в больничку съездить надо.

За спиной тихо ахнула Любка. Ленка повернулась к ней:
- Давай без этих эмоций. Беги к тете Марине в дом напротив – у нее одной на нашей улице телефон есть, вызывай скорую, скажи – сердечный приступ.

Любка умчалась, а Ленка, порывшись в чемоданчике, достала таблетки, протянула мужчине одну:
- Жуй и глотай, – поднесла стакан воды.
Он поморщился, вкус у таблетки был неприятный.
- А теперь эту, ее под язык, рассасывай.
В дом влетела Любка:
- Щас приедут! – и кинулась к мужику. – Родненький мой, ну как же я без тебя?
Ленка оттолкнула Любку в сторону:
- Не вой, причин нет.
- Да как же нет-то?!
- Ты вот что, иди-ка на улицу, скорую встречай, а то будут тут впотьмах кружить, – и забыв про Любку, наклонилась к Мише. – Ну как, дорогой?
- Легче стало.
- Боль прошла?
- Нет еще.
Посмотрев на часы, протянула ему еще одну таблетку:
- Так, под язык и рассасывать.

Когда приехала скорая, мужчина уже порозовел, дышал ровно, боль отступила. Дежурила сегодня Ольга Петровна.
- Что давала? – спросила она у Ленки.
- Аспирин и дважды нитроглицерин по 0,5.
- Отлично.

Ольга Петровна повозилась с Мишкой, удовлетворенно кивнула:
- Приступ прошел, но до больницы прокатимся, понаблюдать тебя надо, – наклонилась к мужчине ниже и прошептала. – Ты, Мишка, теперь Ленке по гроб жизни обязан.

Недобро взглянула на Любку:
- С ним не поедешь. Завтра приходи… Если захочешь, конечно.
Любка сжалась, беспомощно посмотрела на Ленку. Мужчину с трудом переложили на носилки и отнесли в машину. Он пытался встать и пойти своими ногами, но Ольга Петровна прикрикнула:
- Лежи уж, герой-любовник, сами справимся… – и тихо добавила, – если помереть не хочешь… Да шучу я, шучу! Тебе двигаться-то сейчас нельзя.

Скорая уехала. В доме Любки было чисто прибрано, тепло. Вкусно пахло пирогами.
- Ну, давай что ли чаем напои, – Ленка кивнула на стол.
- Ой, прости, Лен, я совсем растерялась!
И она стала хлопотать, греть чайник, расставлять красивые чашки. К Ленкиному удивлению, на столе не было ни водки, ни даже вина – она на это сразу обратила внимание. Только большое блюдо с пирогами и чашки на блюдцах. Пироги оказались очень вкусными, со смородиной.
- Это я для Миши старалась, он любит кисленькие, – Любка налила чай, села напротив. – Ты не подумай чего плохого, у нас с Мишкой любовь, самая настоящая, как в книжках. Да не смотри так, знаю, что про меня говорят в поселке, только не все, что говорят, правда! Поначалу да, мужики ко мне выпить и под бочком моим погреться приходили. Сколько я их не выгоняла, да дурная слава впереди меня побежала. А я, Лен, только и спала последний год что с Мишкой. Влюбилась я, как кошка, только увидела его. И он меня полюбил… Сколько раз мы с ним то сходились, то расходились! Со счету можно сбиться.

И она горько, тихо заплакала, закрыв лицо руками.
- Люб, ну что ты, успокойся, все хорошо будет.
- А я, Лен, знаешь, как устала кобелей этих проклятых гонять! Они ж без разбору, им бы только глаза залить, да в трусы залезть – свои-то бабы не дают. А Мишка – он не такой! Вон, крыльцо мне починил, крышу в сарае залатал… Мы с ним по весне пожениться решили… а тут такое!
- Люба, да успокойся ты, я ж говорю – все будет хорошо! – Ленка погладила ее по руке. – Поправится он, это я тебе как медик говорю.
- Правда? – она сквозь слезы с надеждой посмотрела на Ленку.
- Да правда, правда.
- А я, Лен, знаешь, раньше ведь в Ленинграде жила, ну, до приезда сюда. Моя мать до сих пор там… Вот, думали ее с Мишкой к себе забрать, так она отказалась. Я ветеринарный институт в Ленинграде заканчивала…


Любка была девчонкой боевой, озорной и веселой. Мальчишки за ней бегали табуном, среди них даже старшеклассники попадались. И в институте она пользовалась у ребят-однокурсников большим успехом. Голубоглазая, с темно-русыми волосами, открытой улыбкой – мимо такой не пройдешь! Она училась на первом курсе, когда на чьих-то посиделках познакомилась с парнем – студентом из «Корабелки». Они стали встречаться, подолгу гулять по улицам вечернего города, ходили в кино, театры. Им так хорошо было вдвоем! Они могли часами сидеть где-нибудь на скамейке и разговаривать. Потом он на прощание жал ей руку, целовал в щечку и ехал к себе домой на другой конец города. Через год поженились, и она переехала к нему. Но его родителям она не приглянулась. В открытую они, конечно, сыну ничего не говорили, но Любка это чувствовала. Однажды, когда дома был один свекор – он спал после ночной смены на заводе, Любка вышка из ванной, обернутая намокшей простынкой и с большим полотенцем на голове. Он выждал ее, зажал возле стены, сорвал с нее простынь, облапал всю, обсосал и тут же, прямо на полу, изнасиловал, да так, что она потом два дня еле ноги передвигала. Стыдясь сраму и боясь скандала, Любка ничего не сказала мужу, а только попросила его переехать к ее матери, дескать, та болеет много, ей присмотр нужен. Муж не возражал, и они, собрав свои немногочисленные пожитки, переехали в Любкину квартиру и зажили тихой, спокойной семейной жизнью. Муж с однокурсниками иногда баловался пивком в какой-нибудь забегаловке, но домой никого не водил.

Как-то ее мать уехала на выходные к подруге на дачу. Муж вечером пришел домой сильно навеселе. Да не один! С ним еще три парня с его курса и Верка  – Любкина подруга.
- А мы по дороге Верку встретили, решили с собой взять для компании, – весело сказал муж, и как бы шутя, обнял Верку за плечо.

С собой парни принесли много выпивки, какой-то еды, и Любка, как гостеприимная хозяйка, стала накрывать на стол. Все расселись, Верка – рядом с ее мужем, а саму Любку парни посадили между собой и то и дело хватали под столом за коленки. Крепко выпили, потанцевали, снова выпили, громко играла музыка. Любка едва пригубила вина. Она не замечала, какими похотливыми глазами стали смотреть на нее однокурсники мужа. Одно увидела – как ее лучшая подруга вешается на ее мужа, как во время танцев трется о него  сиськами и животом. Пока убирала со стола остатки бутербродов, ее муж с Веркой куда-то делись, но она не успела спросить, куда: парни схватили ее за руки-за ноги и потащили в их с мужем спальню. Любка кричала, звала мужа, вырывалась, но было бесполезно: ее крики заглушала музыка.
- Чего орешь? – хохотали парни. – Твой муж твою подругу трахает!

Они порвали ее одежду, кинули, голую, на кровать, и дальше начался кошмар: пока двое ее держали, третий – насиловал. Потом парни менялись местами. Сколько продолжался этот ужас, Любка не помнила, в голове звенело, а потом она потеряла сознание. Когда очнулась, уже никого не было. На полу в спальне валялась ее разорванная одежда, на простыне высохшие пятна крови. Она с трудом дошла до комнаты матери, открыла дверь, увидела смятую постель и Веркины трусы – голубые в белых бабочках.
Любка привела комнату матери в порядок, залезла в ванную, долго сидела под струями горячей водой, смывая с себя грязь, кровь, боль, обиду, отчаяние. Вытерлась, стала одеваться. И тут резкая, режущая боль пронзила низ живота. Любка охнула, осела, цепляясь руками за стол, и увидела кровь, стекающую по ногам. Успела добраться до телефона, набрать «03», приоткрыла дверь на всякий случай, и тут же, в коридоре, упала в обморок.

Очнулась в больнице. Тупо болел живот и промежность.
- Ну как ты, милая? – к ней подошел седой врач.
- Что со мной? – спросила непослушными губами.
- У тебя выкидыш был… Да и порвали тебя здорово, мы три шва на промежность наложили… Кто это тебя так?.. Ну, ладно, не хочешь говорить, не говори… А теперь отдыхай. Теперь все будет хорошо.

Любка забилась в истерике, но ей сделали укол, и она впала в забытье. Муж приходил к ней в больницу, но Любка отворачивалась к стене и накрывалась с головой одеялом.
Когда она вышла из больницы, подала на развод. Покидала вещи мужа в чемодан, дождалась, когда он придет из института, долго и молча смотрела, как прячет он глаза, прося у нее прощения, потом наотмашь, со всей силы ударила по лицу и вытолкала за дверь.

Он много раз приходил к ней в институт, просил прощения, но она брезгливо отдергивала от него руки, и, не говоря ни слова, уходила. Со своей бывшей подругой Любка тоже больше не встречалась. Мать как-то сказала, что Верка в одночасье выскочила замуж и куда-то уехала. Институт Любка все-таки закончила, сюда, в поселок, приехала по распределению. Ей, как молодому специалисту, выделили этот дом на Полевой улице.



- Так ты по мужу Звонарева? – тихо спросила Ленка, в ужасе от ее рассказа.
- Нет, Звонарева – это моя девичья фамилия, я ее при разводе вернула. А по мужу я была Терехова.

Увидев, как отшатнулась Ленка, прикрыв рот рукой, мягко улыбнулась:
- Да не, Лен, ты что подумала? Доктор наш Терехов – это просто однофамилец. А тот подлец, что мужем моим назывался – он белобрысый, смешной такой, на поросенка похож… Я как сюда приехала, тихая сначала была, а потом сорвалась, понеслось-поехало. Сегодня один, завтра другой. Остановиться хотела – мужики наши кобелиные не дали, то в кусты затащат, то в дом пролезут как тараканы. Я и махнула рукой. Думала, все, пропаду совсем. А в прошлом году я с Мишкой Гусаровым познакомилась. Он как раз с Лизаветой своей развелся, она ж гуляла от него направо-налево, только никто об этом, кроме Мишки, не знал. Во как умные-то бабы делают! Это я – дура, все напоказ, а она летом – по кустам, зимой – по чужим баням трахалась – и никто ни сном, ни духом.

Любка вдруг покраснела, смутилась.
- Я, Лен, от Мишки ребеночка жду, – сказала тихо. – Только он не знает пока. Думала, вот рожу, тогда и свадьбу сыграем. У меня уж три месяца, скоро живот расти начнет.
- Когда рожать-то тебе?
- Да в марте получается.
- А Мишка знает твою историю?
- Знает, я ему сразу все рассказала, решила, будь, что будет. Не гоже со лжи жизнь семейную начинать.
- Это правильно, Люба, если понял – значит, любит по-настоящему.
- Вот и я так думаю.

Они посидели еще, и Ленка стала собираться домой:
- Ты Мишке ничего из продуктов не неси, пока врач не разрешит. Я завтра с утра на дежурство заступаю, если тебя к нему не пустят, найди меня, я тебя провожу.
- Лен…
- Что?
- Спасибо тебе…
- Да ладно, – Ленка махнула рукой и плотно закрыла за собой дверь.
Когда вернулась домой, мать еще не спала, кинулась к дочери:
- Ну что?
- Да нормально все, – Ленка села рядом и рассказала Любкину историю. Мать только ахала, качая головой.

Утром, придя на дежурство, Ленка первым делом зашла к Мишке.
- Ну как ты, Миш?
- Хорошо, Лен… спасибо тебе…
- Доктор смотрел уже?
- Смотрел, кардиограмму сделали, все отлично. Так что через недельку выпишут.
- Ну, и слава богу.

Она занялась привычными делами, то и дело замечая на себе пристальный взгляд Терехова. Не выждав, спросила:
- Сереж, ты чего так на меня смотришь?
- Да нам, Лен, поговорить нужно.
- О чем?
- Не сейчас, давай вечером, когда все угомоняться.
- Ну, вечером, так вечером.
- Приходи в ординаторскую.

День пролетел быстро. Ближе к вечеру ее окликнули:
- Лен, здравствуй!
- А, Люба! Пошли, провожу тебя к твоему.
Через какое-то долгое время, Любка вылетела из палаты, и, плача, быстро пошла по коридору. Ленка догнала ее:
- Что случилось?
Но глаза Любки светились таким счастьем, что никаких объяснений не потребовалось.
- Мишка сказал, что как только выпишется, мы заявление в сельсовет подадим, чтоб ребеночек наш в законном браке родился.
- Ну вот, а ты переживала!
Любка вытерла слезы, прижала Ленку к себе, чмокнула в щеку и выбежала на улицу.

В ординаторскую Ленка вошла, когда часы показывали одиннадцать вечера. Присела на диван, откинулась, потянулась:
- Что-то я сегодня устала.
- Да, денек тот еще выдался, – Терехов сидел возле стола, на котором стоял самовар и лежали конфеты в коробке. – Чай будешь?
- Нет, не хочу, спасибо. Чего звал-то?

Терехов переставил стул и сел напротив Ленки.
- В общем, Лен… Не знаю, как и начать-то.
- Да чего ты мнешься, говори уж как есть, – она смотрела на него с любопытством и ожиданием. Таким Терехов никогда не был – глаза в сторону отводит, смущается, краснеет. – Случилось что?
- Да нет… Я не знаю, как ты к этому отнесешься.
- Да к чему? – начинала злиться Ленка. – Говори уже, не томи.
- Лен, я люблю твою маму.

Наверно, если бы в тот момент на нее вылили ушат холодной воды, она не была бы так поражена.
- Что?!
- Я люблю твою мать, и Соня меня тоже любит.

Увидев круглые от удивления Ленкины глаза, он торопливо заговорил.
- Лен, ты прости меня, если что было не так. Я когда Соню в первый раз увидел, сразу понял – эта женщина будет моей женой. Именно о такой, как она, я мечтал все эти годы, искал ее, ждал, надеялся. 
- А как же…
- С тобой?
- Да.
- Ты мне очень нравилась, очень, и сейчас нравишься. Я не знал, что она – твоя мать… Лен… я люблю ее. И хочу на ней жениться. Она согласна. Мы только не знали, как тебе сказать об этом.

Оглушенная, Ленка молчала. Ей хотелось убить Терехова.
- А про нас она знает? – ехидно спросила она. – Ну, что мы с тобой…
- Знает. И всегда знала, и даже видела однажды, как ты приходила ко мне домой. Да я и не скрывал. Она потому и пить тогда стала, что любила меня, но боялась разрушить наши с тобой отношения. Говорила, что никогда не поломает счастье своей дочери, то есть твое. Мы пытались расстаться с ней, но не смогли… Лен…
- Что?
- Чего молчишь?
- Я не знаю, что говорить…

Он так и сидел напротив нее, глядя теперь прямо в глаза.
- А ты и не говори.
Она вскочила, заходила по комнате взад-вперед, снова села на диван, спросила:
- Так ты что, в разводе?
- А я не был никогда женат.
- Что, вообще?
- Вообще.
- Ни единого раза?
- Ни единого.
- А со мной-то зачем тогда спал?
- Говорю же, ты мне нравилась очень. Это была сумасшедшая страсть – ты такая свежая,  солнечная, искренняя в своих чувствах! Но я тогда не знал, что это не любовь, а нежная симпатия. А с Соней у нас как-то сразу закружилось все, завертелось… по-взрослому, по-настоящему. Дернулся – а уж поздно, мое сердце в ее нежных ручках. Ты мне когда про своего Алексея рассказала, у меня словно камень с души упал. Обманывать тебя не хотел, а правду сказать не мог.
- Или боялся.
- Да, верно, боялся.
- Господи, что ж теперь будет? – Ленка зажала горящие щеки руками.
- Да что будет? Поженимся с Соней, жить вместе будем.
- А где жить-то? – она вскинулась.
- У вас.
- И как ты это себе представляешь? Семья, в которой муж матери спал сначала с ее дочерью?
- Так об этом никто из чужих не узнает.
- Но я-то знаю! И мама знает!.. И как я на вас смотреть буду, зная, что вы с ней только что занимались любовью? И вы будете знать, что я знаю… И…

Она снова вскочила и заходила взад-вперед, как тигрица в клетке. Он узнал в ней эту ярость, эту игру бешеных чувств. Но если тогда он сходил от этого с ума, сейчас чувствовал только острую нежность.
- Лен…
- Ну что?! Господи! – она размахивала руками. – Все вокруг сходятся, расходятся, беременеют – одна я как прокаженная!
- Кто беременеет? – насторожился Терехов.
- Да все! Светка, подружка моя, беременна,  замуж за Ваньку Фомина выходит, Любка Звонарева, соседка, тоже беременная, тоже скоро замуж выйдет за Мишку своего. Даже мать моя – и то замуж собралась! Да за что ж меня-то бог так обделил?

Она кинулась к окну, распахнула его, подставляя лицо под холодный воздух, хлынувший в комнату. Терехов подошел, закрыл ставни, развернул Ленку с силой, прижал к себе, и она горько расплакалась на его груди.
- Ну что ты, дурочка моя маленькая? Что ты? Это все от любви! Был бы сейчас рядом с тобой твой Алексей, и ты б мои слова о женитьбе мимо ушей пропустила.
- Неправда!
- Правда, моя хорошая.
- Отстань от меня! – она дернулась под его руками, и он узнал движение ее недовольства. Надо же, а думал, что все забыл. Он не отпускал ее, и она тихо плакала на его груди.
- И у тебя все будет хорошо, поверь мне.
- А я не верю! Все ложь! Ложь! Одна ложь кругом!

Он еще долго ее успокаивал. И даже в какой-то момент позавидовал незнакомому парню, по которому так убивается эта рыжеволосая девчонка. Поглаживая Ленку по спине, Терехов вдруг почувствовал ревность, совершенно неуместную в данной обстановке.
- И что, когда мать будет уходить на ночное дежурство, ты будешь спокойно спать, зная, что я в соседней комнате? – она посмотрела на него исподлобья.
- Не обижайся, я буду спать спокойно.
Она снова дернулась в его руках:
- А я?!
- И ты. И вообще, отнесись ко всему философски.
- Как?
- Философски, спокойно.

Он вдыхал запах ее волос, какое-то странное чувство поскреблось внутри кошачьим когтем и успокоилось. Она высвободилась из его рук, пошла к выходу, перед дверью замерла на секунду, и, обернувшись, сказала:
- Женитесь, раз уж так случилось.

В этот миг глаза ее полыхнули яростным пламенем, и оно обожгло его с головы до ног. Ленка выскочила в больничный коридор, как фурия пронеслась по нему и влетела в сестринскую. Захлопнув дверь, бросилась на диван, уткнулась в подушку, но слез уже не было – она оставила их все на груди Терехова.

А он все еще стоял возле окна, чувствуя, что тело подрагивает, как это было раньше, когда он ждал ее прихода. Терехов крепко зажмурился, затряс головой, чтобы избавиться от видения стройного загорелого тела, от вкуса ее губ, который, как оказывается, он до сих пор помнит. Но видение не исчезало, оно плыло в воздухе, как марево, накрывая его своей волной. С каким-то странным спокойствием он понял, что хочет ее. Все также сильно.


Мать обернулась, когда Ленка подошла к ней.
- Привет, доча.
- Вот, это тебе, – Ленка протянула к ней руку и разжала ладонь. На ней лежала серебряная сережка с тремя кроваво-красными камушками.

Мать охнула и, смутившись, села на табуретку:
- Откуда это у тебя?
- У Терехова в доме нашла… давно.
- А почему ты решила, что это моя?
- Потому что в твоей шкатулке, – Ленка кивнула в сторону комнаты матери, – лежит вторая. А еще потому, что Терехов твой мне вчера вечером все рассказал о вас.

Мать вспыхнула, и Ленка, наконец, увидела, как она расцвела за последнее время. Заливший щеки яркий румянец делал ее еще красивее. Мать протянула к ней руки, Ленка кинулась перед ней на колени, уткнув лицо в ее передник, как делала это раньше, когда была совсем маленькой девочкой.
- Мамочка моя, я так хочу, чтобы ты была самой счастливой на свете!

Когда подняла глаза, увидела, что по щекам матери катятся слезы. Ленка вскочила, стала что-то переставлять на столе, заметалась по кухне и вдруг успокоилась.
- Когда жених-то придет? – спросила нарочито баском, и мать увидела, что Ленка смеется. – Ой, я себя чувствую так, будто это не ты, а я мать, а ты моя дочь. Так когда жениха ждать?
- Сегодня вечером, в девять.
- Ну так давай готовить что-нибудь, а то он на тебе и не женится вовсе!

Они обе рассмеялись, легко, весело, как лучшие подружки, стали бегать вокруг стола, кидаясь друг в друга полотенцем. Ближе к вечеру мать стала заметно нервничать, то замирая, то вдруг начиная суетиться. Ленка взяла ее за руку:
- Мам, ты чего?
- Я тут подумала… А вдруг он не придет?
- Мам, а я и не знала, что ты у меня такая дурочка!

Ровно в девять вечера, хоть часы сверяй, раздался осторожный стук в окно.
- Ну иди, открывай, – Ленка смешливо посмотрела на мать, которая вскочила с табуретки, и снова на нее села. – Да передник сними.

Та сорвалась, выбежала. Какое-то время никого не было. «Целуются, наверно» – подумала весело Ленка. Когда они вошли, впереди мать, красная от смущения, за ней Терехов с двумя яблоками в руках, Ленка развернулась к ним:
- Что это за гость дорогой пожаловал к нам в избу?
- Добрый вечер хозяевам, – Терехов сдержанно поклонился.
- А это мы посмотрим, добрый он или другой какой.
- А чтоб вечер добрым был, вот угощеньице к столу хозяйскому, – Терехов степенно доставал из пакета шампанское, конфеты, печенье.
- Ну, проходи, гость дорогой, откушай с нами, – Ленка улыбалась, глядя, как краснеет Терехов. Он сейчас напоминал школьника, заучившего наизусть трудное стихотворение.
- Благодарствую, хозяева!
- Расскажи-поведай, с чем пожаловал в нашу избу.
- Пришел к вам… – Терехов замялся, смутился. – В общем, пришел я, Лена, просить руки твоей матери. Даешь ли согласие свое на наше совместное житье?
- Ежели она не против, так и я супротив не буду.
- Она не против.
- А это пущай она сама скажет.
- Я не против, – мать казалась совсем молоденькой.
- Ну, – Ленка поднялась, – так и порешим на том. Быть свадьбе!
- Благодарствую за согласие ваше, – снова поклонился Терехов.

Ленка засмеялась звонко, озорно, за ней рассмеялась мать. А Терехов помялся, переступая с ноги на ногу:
- А делать-то чего?

Ленка захохотала, согнувшись пополам:
- Да шампанское пить! Садитесь уж!
Терехов сел рядом с матерью, напротив Ленки, вытер пот:
- Не думал, что все так страшно.
- А то! – Ленка насмешливо смотрела на него. – Ну ладно, давай, наливай.
Они выпили шампанского, разговор оживился.
- Свадьбу-то играть будете? – спросила Ленка у Терехова.
- Да нет, мы решили – распишемся, посидим по-семейному и все.

А через час Ленка попрощалась, и ушла в свою комнату. Ей было и смешно, и грустно. «А, может, и на моей улице будет праздник когда-нибудь?» – подумала она, накрываясь с головой одеялом.


Когда Терехов укладывался спать на Сониной кровати, почувствовал, что голова скатывается с подушки.
- Что это? – спросил он, увидев под подушкой большое яблоко.
- Пожелание любви и счастья, – тихо ответила она, – обычно молодым в первую брачную ночь яблоки под подушки кладут… ну, чтоб им не спалось в эту ночь.
Терехов рассмеялся, привлек Соню к себе и прошептал:
- Иди ко мне, моя ненаглядная, традиции надо соблюдать…



ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...