История одной неразделенной любви

Валерий НЕМКИН

ВАЛЯ-ВАЛЕЧКА-ВАЛЮША-ВАЛЕНТИНКА.
История одной неразделенной любви.

Наверное, я был отнюдь не первым слушателем этой истории. И поэтому так точны были эпитеты, грамотно и вдохновенно расставлялись акценты, так поэтически плавно раскручивалась фабула, легко находились нужные слова и слагались характеристики.
Услышал я ее от пожилой женщины – школьной технички в далекие уже теперь восьмидесятые годы, где так было все понятно и привычно и ничто намеком даже не предвещало вскоре последовавших общественных потрясений и политических катаклизмов.
Он любил ее, она… Она была к нему равнодушна. Но была радость от окончания войны, от яркого незаходящего и такого желанного после долгой эвакуации июньского солнца, от неумолчного перестука топоров и пружинящей под ногами щепы и стружки, от рвавшихся из репродукторов бравурных победных маршей. Был угар от ухажерского внимания, ласкающих слух восхищений, мужской настойчивости. И был он – ладный шабутной матросик, лихо утюживший городские пепелища, ухабы и рытвины скатами штабного трофейного «опель-адмирала» и сходивший от нее с ума. Да и просто – пробил ее девичий час.
Стерпится-слюбится же, не получилось. И когда вскоре встретился ей мужчина, к которому легло сердце, она ушла к нему, не задумываясь. Не остановили ее ни его возраст, ни его инвалидность и вдовство, ни двое его маленьких детей. Пришла и стала ему верной опорой и надеждой, а детям постаралась (и получилось ведь!) заменить мать.
Слушал я неожиданную житейскую исповедь, не прерывая производственного процесса. Очищались от битого стекла рамы, выскабливались фальцы, вырезалось и крепилось стекло. Подобная мизансцена рассказчицу не смущала и, пожалуй, вполне устраивала. Это ведь как в дороге, накатит, и выплеснешь случайному незнакомому человеку под стук колес или на вокзальной скамье всю копившуюся годами подноготную слово за словом. Но и со слушателем важно не промахнуться.
Она не промахнулась и знала это, хотя ни словом, ни намеком к рассказанному, а я проработал в школе еще несколько дней, мы больше не вернулись. Лишь вежливо здоровались при встрече и только.
Звали женщину Валентиной. Для без взаимности любившего ее всю жизнь Николая (назовем его так) она была и осталась Валей-Валечкой-Валюшей-Валентинкой. Никакой сложности с произнесением такого громоздкого имени он не испытывал. Он произносил его с упоением, в его устах оно звучало мелодией. Для нее он был готов на все.
 И первое испытание его любви не заставило себя долго ждать. Еще не успели отгреметь майские салюты, а маховик войны вновь начал набирать обороты. Армию-победительницу обещано ждал Дальний Восток, ждали Маньчжурия, Корея, Китай. Выпадал и Николаю тот маршрут: тогда очень злы были на в штабах войну отбояривших. А Николай взял и к отходу эшелона опоздал. Попросту говоря, дезертировал. Нет, не войны испугался, а ее, Валентинку, потерять побоялся. В этом и она не усомнилась ни разу. Но вот как выкрутился он, объяснить не смогла. Забыла. Хотя, возможно никогда и не помнила. Это ведь только когда любят, то все знают, во все вникают, ничего не забывают.
А Николай выкрутился. Большие ли командиры, которых он возил, пожалели парня, штабное ли кумовство подсуетилось – гадать не будем. Одно, наверное, - и за прогул на японскую войну видно лишь легким испугом отделался, и на «гражданку» одним из первых списался.
«Но был он работящий и ловкий». - При всей холодности к своему первому мужу, моя собеседница не обошла его добрым словом. – «Все кипело в его руках. Привезет, отстрогает, засыплет, прибьет. Одними из первых мы на улице отстроились. Худобой обзавелись. И кругом он больше все сам. И никогда ни одним грубым словечком не обидел. Все только – Валя-Валечка. Эх, а вот не люб мне пришелся, и ничего я с этим поделать не смогла. С Василь Михалычем-то своим и пожила совсем ничего, да и то он больше болел, а каждый денечек помню. Пойди ж ты, разберись тут, что к чему».
На эпоху уже жизнь ускакала от той исповедальной старушки, от той школы с пластилином залепленными окнами, от своих тогда уже накатывавших семейных неурядиц, но услышанный рассказ все звучит, не отпускает, просится на бумагу.
«А как любил он меня. Ведь когда у нас с Василь Михалычем началось, то улица растревоженным ульем всю спину ему прожужжала: «А твоя-то Валентинка…». Отмахивался, смеялся, не верил. Лишь когда я сама ему об этом сказала, то поник головой. Но и тут не услышала от него ни слова в укор. А когда я совсем к Михалычу перебралась, то забил двери и окна дома досками и укатил в родные места на Украину. Дал знать о себе лишь, когда я овдовела – телеграмму прислал: «Соболезную. Разреши, приеду». Я знала, что он так и не женился. От родственников его знала, что вскоре в заколоченном доме объявились. Но ответила телеграммой же: «Нет».
Одно время наладился он, было, по праздникам открытки поздравительные присылать. А я так незаметно и состарилась, детей, внуков поднимая. Рада за них и ни о чем в своей жизни не жалею».
Не отпускает меня история Валентины и по причине возможно иллюзорной крошечной причастности. Ведь мир на самом деле очень тесен. Дважды скребануло по живому мою память при ее рассказе. Первый раз, когда речь зашла о доме Николаем построенном, второй – при упоминании места работы Василия Михайловича – заведующий бойней. Хорошо помню, что у отца в пору моего младшего дошкольного возраста были приятельские отношения с носителем такой запоминающейся должности. И родители вполне могли быть в гостях у этого заведующего со мной в придачу и принимать его с женой у себя. Вполне. Традиция дружить семьями и обмениваться визитами тогда еще соблюдалась.