Книга первая. Глава 6. Душа человеческая

СЕРГЕЙ

– Глуши мотор, – велел Макс, и я с радостью подчинился. В круге света застыл огорчённый ухаб.
Местность, куда мы забрались трясясь по грунтовке, казалась совсем пустынной: справа посадки, реденькой цепью, слева – поле со сквозняком.
Понюхав ночной холодок, Макс обрадовался:
– Дождь был, хорошо... Земля мягкая, за полчаса управлюсь.
– Фары оставить?
Он засмеялся:
– К чёрту! Зрелище не из приятных, вам не понравится. – И ушагал во тьму.
– Эй! Чур, без меня не начинать! – донеслось издали.
– Красота... Красота, а, Серега? – Игорь, праздно топчась возле машины, со¬зерцал небосвод.
Да уж, насчёт красоты, это он верно. А ещё тишина стояла какая-то особен¬ная: сторожкая такая, до гула в ушах. Первобытная? Нет, не то – библейская! Всеобъемлющая тишина. А звезды, звезды-то… как Божьи свечи!
– Слышь, Серёга, только в поле можно вот так ощутить... величие вселен¬ной, во! – Игорь раскинул руки и заорал: «О-го-го!…» – во всю глотку.
– Звёзды распугаешь, осёл, – засмеялся я, – впотьмах придется гудеть.
– А вот мы костерок – костеро-чек-чек, – пропел Игорь, ныряя в посадки.
Место выбрали по ту сторону, поближе к кустам (там меньше дуло). Со¬орудили костер. Правда, хворосту оказалось немного, но ничего – попалась сухая осинка. Игорь рубил, а я, не теряя времени, «сервировал стол». Потом просто сидели, поджидая Макса.
Макс примчался, стеная от голода, и в тревоге за целость питейного запаса. Наша воздержанность пришлась ему по душе.
– Даже пивком не побаловались, – умно.  Значит, стартуем с водочки.
Пили на брудершафт, за дружбу! Это Спасатель предложил, конечно, с умыслом. Умысел я прочёл в его смеющихся глазах. И в первый раз, громогласно, сказал ему «ты»! А Игорь меня поздравил.
Установившиеся отношения требовалось закрепить, что мы и делали, чере¬дуя выпивку с закуской. Разогрелись, поскидали куртки... Здорово было! Сидеть вот так, у костра, почти понимая его языческую речь, самим разговаривать, без оглядки на время. Оно, наверное, остановилось, время, позволив этой ночи длиться, длиться… без конца!
Помню, водку уже добили, когда наш Рэмбо – непререкаемый русофил, кста¬ти, несмотря на штатовскую кликуху – вздумал активизироваться. До чего, мол, горд он и счастлив, что ангел-хранитель человечества, в лице Макса – российского происхождения! И, больше того, славянин, а не еврей или еще кто. Макс возражал, энергично жуя и дирижируя себе куском колбасы, наткнутым на прутик:
– Решительно не согласен, решительно! Начать с ангелов. Да любой из пра¬ведных сих, из этих обитателей горних, зачахнет, потолкавшись среди рос¬сиян. У них же никакого иммунитета нет! Заразится такой одним из наших фискальных вопросов, типа: «за что?» или «кто виноват?», а то и обои¬ми сразу – вот потеха! – примет близко к сердцу, кинется виноватых сыщать по всем углам... Испачкает свои крылышки и перестанет быть ангелом! Потом и вовсе, переквалифицируется в политика.
– А ты их видел, ангелов? – полюбопытствовал я.
– Ни одного! – с чувством ответил Спасатель. – Наверно потому что и сам не ангел. – Он покосился на Игоря:
– Да и не славянофил, при всем моём уважении к русским. Знаешь, Игорь, – взволнованно продолжал он, – когда я в детдоме рос, среди нас что-то ев¬реи не попадались. Из «отказных» уж не было точно! И я бы очень хотел быть евреем в вопросе чадолюбия.
Сказавши так, Спасатель нахмурился и помрачнел, уйдя в себя. Он, ко¬нечно, вспомнил о предстоящем сиротстве своего ребёнка. Вот о чем я даже Игорю не говорил, так это о ребёнке. Вдруг у него к Ольге не перегорело? Насколько я знал от Спасателя, ребенок будет её. Их сын, который обяза¬тельно должен родиться! Моя же дипломатия заключалась в следующем: Рэмбушке – ни гу-гу, а Макса, по мере сил, от его печалей отвлекать, И вот, чтобы как-нибудь его отвлечь, я спросил о самом веселом, что пришло на ум – о цирке!
– Правда, Макс, расскажи, как ты в клоуны попал? – оживился Игорь.
– История эта имеет свою предысторию, довольно длинную, – предупредил тот. Но мы изъявили желание послушать, и наш необычный друг разговорился.
– В двенадцать лет меня усыновили, – вспоминал Спасатель, – удача неслы¬ханная! Редко усыновляют в столь зрелом возрасте, но так уж случилось: погиб мальчик, моих лет, и родители, погоревав, решили взять приёмыша. А на мне остановились из-за внешнего сходства. Так я стал «семейным». Ощущать себя в новом качестве было приятно: нравились родители, люди простые и добрые, да и местечко, где мы жили, тоже пришлось по душе, Опрятный такой, тихий посёлок в центральном Черноземье. Почти курортный уголок. Тут тебе и лес с рекой, и даже гора! Ну, допустим не гора, а холм, довольно высокий, всё равно – гора! Местные называют её Лысой.
Целый год прошёл, как по маслу: я быстро привык к школе, сдружился со сверстниками и был совершенно счастлив. Потом начались неприятности...
В тринадцать я созрел. Половое созревание всегда-то приносит под¬ростку известное беспокойство, а у меня был случай особый – я стал фантомы творить по ночам. Это заявляла о себе Сила. Бывало, увидишь во сне что-нибудь этакое… эротическое и – пожалте бриться! – фантомы. Безобидные игры спящего мозга, но это как посмотреть. Вот когда застукают тебя в обществе обнажённых гурий, готового потерять невинность… Да завизжат на весь дом, а ты проснёшься, сияя неземным светом!.. И таких фак¬тов было множество, необъяснимых никак. Потом к ним ещё добавился те¬лекинез, тоже ночной, неуправляемый.  После одного из таких погромов я целую неделю электронику домашнюю в чувство приводил. А родители, тем временем, совещались. И надумали меня… окрестить!
Вообще-то, крещён я уже был, но не в церкви, а прямо в приюте, в порядке массовой акции. Всё равно что прививки, или там... блох выводить! Теперь, дело иное, предстояло войти в храм. А мне же нельзя! Я ведь не просто мутант или паранормалик, я…
– Демон! – брякнул Игорь. Ну что за тип беспардонный – никакой дели¬катности!
Однако Спасатель не обиделся.
– Можно и так, – подтвердил он, добродушно смеясь, – мне больше нравится считать себя драконом, но можно и так... В общем, нечисть высокого ранга – носитель Силы. – Он церемонно раскланялся. – Прошу не пугать¬ся, силушка эта добрая. Добрая, созидательная и очень-очень древняя! Она гораздо старше любой из земных религий, поэтому у неё с ними, ес¬ли можно так выразиться, амплитуды не совпадают. Внутри культовых со¬оружений особенно! И мне бы следовало это знать, но я не знал, вот и вышел большой конфуз. В церкви-то у меня сразу трясучка сделалась, не-произвольное испускание Силы. Ох, я и страшилищ наплодил... Наверно всех монстров, коих запечатлели бесчисленные мои предшественники от самой зари мироздания! Прямо сам испугался, честное слово. И так, на-ходясь в испуге и огорчении, я расстроился совсем и – буйнопомешан¬ным чёртом! – всю ихнюю церковную утварь поломал. Не по злобе, а от неожиданности, это понимать надо. – Макс наставительно поднял палец: – Вот и батюшка бедный, когда, очнулся и захотел меня крестным знамением смирить... уже и пальцы сложил... Но передумал! Вместо «изыди» проле¬петал: «Иди ты к….» – и я ушёл.
А только, с того дня начался в истории нашей семьи период ссор и скан¬далов. Причиной их был я, вернее, тот злокозненный бес, который, якобы, во мне поселился, и которого требовалось непременно изгнать из его пристанища. Из меня, то есть. Вот на этой принципиальной почве и раз¬горались споры. Родители не сходились в методике, в способе бесоизгнания! Если мать, начитавшись эзотерической литературы, больше дове¬ряла экстрасенсам и колдунам, то отец стоял на ортодоксальных пози¬циях. И тем был более опасен! – порча церквей отнюдь не входит в мою программу. Увы, моё мнение никто не спрашивал, кто же спрашивает мнение одержимого? В результате, пострадало несколько святынь, а многие экстрасенсы лишились благосостояния. Что до меня, то я был совершенно замордован. Уже с тоской вспоминал детдом: там, по крайней мере, никто не пытался меня уморить! Но время шло, приближались зимние каникулы, которые отвоевала мама, и я немного успокоился. Пока не грянул гром.
Кто-то проинформировал отца о наличии во Псковской земле старца-пустынника неизъяснимой святости. И будто святость его такова, что от ней у любого чёрта делается бесиво, и тот бежит, как от чумы!
Участь моя была решена. Только и утешался дорогой: пустыня – не цер¬ковь, авось больших разрушений не натворю. Мама на сей раз нас с отцом не сопровождала. Мы ехали в Изборск и дальше, на северо-запад, в край ов-рагов, рек и озёр. «Народная тропа» до обители старца мне понравилась: крепкая, чуть присыпанная снежком бетонка. Оперативно сработано, особенно если учесть, что отшельник совсем недавно стал отшельником, год-два, не больше. Иных сведений о нём не было.
...Рытая келья в толще крутого откоса, рядом с озером. Десять ступенек и дверь, вполне современная. Постучав, мы вошли.
О, чудо технической мысли! – жидкокристаллическая осветительная панель во весь потолок. Кстати, не такой уж и маленький  (я почему-то считал, что отшельникам полагается обитать в тесноте). Но главное, меня панель достала – диковина по тем временам – я даже завертел головой, ища, к че¬му она подключается. И увидел старца...
Мужичок без возраста, заросший щетиной. Именно никакой не бородой, а просто щетиной – побриться не успел, решил я. Притулился у печки, ку¬таясь в стёганку. На нас не глядит, занят чем-то своим. Только бросил коротко:
– Молитесь пока.
Что мы и сделали, обратившись к иконе. Я покамест не ощущал сколько-нибудь значительной святости, ни в этом месте, ни в самом старце. К тому же, у него было что-то с глазами. Он грел в кулаке пузырёк с лекарством и пипеткой закапывал в глаз. Замечали? – лицо у человека во время такой процедуры всегда удивлённо-глупое. Вот и у старца...
И я, не дождавшись когда начнут изгонять из меня меня самого, расслабился и захихикал. А мой бедный отец, стесняясь одёрнуть подростка и, чтобы, загладить неловкость, спросил:
– Нездоров, батюшка?
– Сейчас исцелюсь, – спокойно ответил старец. Подбежал и подставил мне лицо:
– А ну, пособи!
Я увидал отёчные веки, конъюнктиву, совсем красную, и дальше, глубже, буд¬то мне самому промыли глаза – там, за вратами зрачков – макулу. Средний отдел сетчатки был охвачен воспалением. Мои пальцы уже лежали на веках отшельника и светились. Теперь было видно ещё лучше: каждый учас¬ток поражённой ткани, каждый маленький взрыв...
– Ой, как славно-то! – прожурчало над ухом.
...Открываю глаза, с мыслью: чем же я смотрел? Чем угодно, только не глазами! Потому что это было какое-то другое зрение.
– Вот тебе, мальчик, конфетка! – Мой первый человеческий пациент протянул облипшую карамелину. Словно маленькому, да? И я, ещё как следует не опомнясь, почему-то её взял и сунул в рот. Катаю во рту, цыкаю сладкой жижей, таращусь на старца. А старец меня изучает. Смотрит цепко так, пристально, здоровыми теперь глазами. Рядом отец недовольно сопит. Ему конечно не терпится знать, когда отшельник приступит к обряду? Иначе зачем было тащиться в такую даль. Но нам сейчас не до него, мы созерцаем друг друга: я с любопытством, а старец с каким-то другим интересом. Смотрел-смотрел, пока не вычерпал меня до дна.
– Светлый, – не разжимая губ окликнул меня старец, – ты что же, так и ходишь открытым? Нехорошо...
Я чуть не поперхнулся, ведь не ожидал, что святой отшельник телепат! И сам спросил, тоже мысленно – гордость взыграла!:
– Как?.. Как закрываться-то?
– Научу, – благосклонно пообещал он. – Но сперва послушай.
И вот, в тринадцатилетней моей голове речитативом, словно по-писаному, зазвучало:
– И придёт новый... И будет он светел... И будет он делать, ибо всё уже Сказано... И будет чаша ему – весы.
И пока так говорил, он и впрямь был похож на святого, этот старец. Даже отец что-то почуял и притих, боясь дохнуть. Я внимал...
– Ты понял? – услышал я наконец. И ответил утвердительно, потому что действительно понял.
– Тогда закройся, – посоветовал он. – Не надо смущать умы видящих, лю¬дям мудрости недостаёт.
Сморщился стариковской улыбкой, блестя щетиной, и показал, как надо окук¬ливаться! А едва научив, он опять опростился: перед нами опять мужичок без возраста, да и святости никакой нет. Ему-де молиться пора, а мы мешаем. Но я порядком усомнился, что он будет молиться. Что вообще можно молиться, когда такие глаза: веселые, с житейской хитринкой! Водочку пьянствовать, другое дело.
– Ну, ступайте, ступайте... – он подтолкнул нас к выходу. А отцу моему, предупреждая его вопрос, сказал:
– В отроке зла нету. Но в храм не води, – не место ему там.
Нужно ли говорить, что мне это было… ну, как бальзамом по елею! Теперь-то я мог развиваться беспрепятственно, что и делал с увлечением. Например, отрастил себе два контейнера и стал летать. Хорошо хоть не днём! Памятуя совет старца, я всё-таки старался скрывать свой дар. Мне ещё и везло очень: жил в глуши, вот и не попал под объектив! Хотя уже начал оживлять. Не скажу, что моим родителям это нравилось. Что приёмный их сын всё дальше и дальше от идеала нормального ребёнка. А кому бы понравилось?.. И я на них не в обиде: ну, задумали вернуть в приют, и поделом. Жаль, что так и не осмелились поговорить со мной. Но я их упредил: начеркал благодарственный эпистоль и убёг! Они меня не искали...
Спасатель цедил пиво, всем своим видом говоря, что продол¬жения не будет.
– Эй, а как же цирк? – не вытерпел я.
– Да! Ты далеко упорхал от темы, маэстро, – поддержал меня Игорь.
– Разве? – искренне удивился тот. – Разве не ясно, что образу супербоя, какой из меня выклёвывался, кое-чего не хватало. И очень существенного – улыбки!
Он не замедлил украсить оной своё лицо, после чего неожиданно справил¬ся:
– А что у вас новенького, в Управлении?
Да, это он хорошо спросил, вовремя! Я в отпуску, Игорь на больничном... Но к моему удивлению, Рэмбушка явно имел что сказать. И сказал! Причём, даже не изображая собой партизана на допросе, не разводя таинственность с секретностью, как он любит, а просто:
– Замдир уволился.
Сногсшибательная новость! Услышь я такое не от Игоря – не поверил бы. Но при всех его «милых» свойствах, Рэмбушка вовсе не склонен к ро¬зыгрышам. Да и не стал бы шутить! И всё же такая правда попахивала чертовщиной. Ну как иначе скажешь, когда второе лицо в Управлении, без пяти минут Директор, вдруг ни с того ни с сего подает в отставку? И, пуще того, готов поклясться, Макс уже знал об этой новости! Он только и выдал себя разок, но я сидел слишком близко, успел заметить, как он усмехнулся! Удов-летворённо так, понимающе... И у меня шевельнулась дикая мысль: уж не приложил ли он к этому руку?! Мысль требовала немедленного опровержения, иначе... «А чего, собственно, ты хотел? – перебил её мой внут¬ренний голос. – Разве не было сказано, что всякая сила не без греха? Вот и три к носу».
Я полез за сигаретой. Макс галантно дал огоньку, да не с зажигалки, не от костра, а прямо с пальца! Рэмбушка завистливо вздохнул:
– Здо;рово!.. Здо;рово, наверно, когда всё нипочём: ни в огне не горишь, ни в водяре не тонешь.
– Это ты обо мне? – всполошился Макс. – Ну, ты даёшь... Как это нипочем, очень даже «почём»! Организм-то у меня человеческий. Совершенно чело¬веческий организм, – уверял он, бия себя в грудь, без следа недавних отметин. И, с кошачьим блеском в очах, подозрительно в нас постреливая: не рискнём ли оспорить его принадлежность роду людскому? Мы не рискнули, мы смеялись… Умница Макс, видя такое дело, тоже при¬соединился. Поржали, потом он вытер слёзы и говорит:
– Смех смехом, однако  вашей «конторе» потребуется новый Зам, логично?
С этим трудно было не согласиться, и мы кивнули, не понимая ещё, к чему он клонит. Макс размышлял...
– Да. Чего мне не хватало, – эффектной точки под занавес! – заявил он наконец. – Помнится, я обещал кое-что вашему ведомству... Некую операцию помочь провернуть. А сделаю больше! Подарю Управлению ещё и хо¬рошего Зама.
– Эй, ты о чём? – встревожился Рэмбо.
– Не о чём, а о ком, – поправил Макс.
– О Бороде? – догадался я.
– Да, о Геннадии Сергеевиче, – интеллигентно уточнил он. – И об операции, которая поможет ему выдвинуться. Если вы поможете мне.
Речь шла о сущих пустяках: чтобы втроем сделать верхушку мафии! Экс¬промтом, ага? Макс ведь не знал в точности, сколько времени ему осталось пробыть на Земле. Потому и вился мелким бесом: соглашайтесь, мол, не то пойду один!
– Да, один-одинёшенек пойду, прямо в логово, – стращал, напирая на лучшие чувства, – бедная такая нечисть… провинциальная притом!.. Ах, как мне не хватает столичного лоска! И свиты. Маленькой, но авторитетной  свиты, чтобы авторитетно дёрнуть меня за хвост, если заиграюсь.
Его последний довод нас сразил, и мы со сдержанным мужеством заорали:
– Да сделаем мы эту мафию, фигня какая!
А Рэмбушка, увлечённый карьерой Бороды, всё допытывался у Макса, чем ему так понравился наш полковник?
– Он пахнет очень достойно, – «объяснил» неподражаемый Макс.
Вот на этой оптимистически – парфюмерной ноте началась операция!
...Одно мановение руки, и погас костер. В темноте мы продираемся сквозь посадки к машине.
– Стоп, – внезапно тормозит Макс, – чего забыли?
– Мусор убрать! – как по команде грянули мы.
Игорь, в порыве энтузиазма, запустил про «рассейский менталитет» что-то замысловатое. Но я сформулировал ещё лучше, аж самому понравилось:
– Уменьшим количество хаоса в пользу гармонии!
– А мусора – в пользу природы, – миролюбиво заключил Макс.


СЕРГЕЙ (продолжение)



В машине я попросту уснул, спал и Рэмбо. Вёл-то Спасатель, сам напро¬сился, и много чего натворил за час. Но это выяснилось уже потом.
Разлепляю глаза: дерзкий профиль Макса на фоне ночной Москвы, а мы с Рэмбушкой – пассажиры в метательном снаряде. Скорость – двести, не хило? В потоке машин, на Садовом!?
– Гаси скорость, гаси-и-и!.. Дай я сяду за ру-у-уль! – куда там.
– Макс, у тебя есть права? – Это Рэмбо, сиплый спросонья, интересуется.
Чёрт... Мне бы тоже поинтересоваться не мешало, ещё когда грузились. Чёрт!..
– Что-нибудь не так, Серёжа? – мурлыкнул Спасатель. Он в приподнятом настроении, блаженно щурится, получая истинное удовольствие от езды.
– По городу нельзя так быстро, – упрекнул его я, – нас оштрафуют и отберут права. Мои, между прочим!
– Ах, спутник, ты разбиваешь мне сердце. И-и-эх! – и безнадёжно назем¬ная тачка сигнула в небо.
– Надеюсь, теперь все довольны? – обиженно пророкотал Макс. Не успев испугаться, мы любопытно прильнули к стёклам: справа – слева что-то булькало, хрюкало и завывало, как сотня ведьм на шабаше. Плевалось формой и цветом, облизывая борта, – нас несло прямо в призрачные кущи голографической рекламы. В баобабовы монстры сосисок и кетчупа, пива и вин, гамбургеров и пиццы! А за стеклом вспухали всё но¬вые и новые «артефакты» изобилия. Сверкающая бижутерия уступала место не менее сверкающим лимузинам; трескучие драки с погонями – кадры новейших фильмов – тонули в компоте белья, бытовой химии и сантехники. Всё, чему прежде хватало места на улицах, теперь – слава науке! – вы¬перло аж в поднебесье, застя природный свет. Но он был, этот несует¬ный звёздный свет, был ещё, слава Богу! Стоило выбраться за город.
…Наш «потрясный» аэромобиль парит над Успенским шоссе. Внизу вереница машин с приглушёнными фарами, – колесят тем же курсом.
– Ишь, «коза ностра», гарцуют как миленькие, наперегонки! Чтобы, значит, поспеть к нашему прибытию. – Макс ухмыльнулся довольно: – Моя рабо¬та! Пока вы спали, я тут подсуетился их в кучу согнать. Для удобства, – пояснил он. – Прикинулся ихним боссом, проник в эфир и назначил им срочное рандеву. Ишь, чешут, любо-дорого смотреть! – Он восхищённо поаплодировал.
Показались первые строения дворцового комплекса. Когда-то дав¬но здесь была резиденция московского правительства, теперь большинство построек обветшало и потихоньку раскупилось. Сомнительными личностями, в том числе. Здесь, например, по слухам, обретается сам глава Организа¬ции, фигура, почти мифическая. Вряд ли его координаты растиражированы, даже среди мафиозной аристократии. Но наш вездесущий друг явно его знал.
– Во-о-он, особнячок-недомерок в два с полтиной этажа. Видите? – Макс опустил стекло и высунулся, помавая над вертолётным полем, за которым был манеж, а дальше, ещё какие-то постройки, конюшни, наверно. – Да нет, вы не туда смотрите – правее. Вон, где с башенками... Там мансарда светится и беготня по двору... Это свои – сейчас их впустят. Уф, впустили... – Макс плюхнулся на сиденье, смеясь: – Моими молитвами исключительно! Хозяин-то в страхе, не бунт ли на корабле? Небось к обороне готовится… от своих! Интересно, что он подумывает, миляга-Кабан, обо всем этом?.. Оч-чень ин-тересно... Кстати, вы в курсе, что кликуха ему не нравится? Так вот, сам он предпочитает скромно именоваться шефом. Ну и вы... поделикатней там, во время визита, чего зря обижать?
Старушка тойота чиркнула по кустам боярышника и приземлилась. Прямо под прожектора! Под гранатомёты охранных вышек! Однако никто не стрелял, даже не окликнул никто, когда мы маршировали к стене. У подножия Макс взял нас за руки:
– Алей-гоп! – и мы очутились по ту сторону. На песочной дорожке в зарослях колючек. Буквально, пикнуть не успев!
– Значит так, – инструктировал Макс, – в окна ломиться мы не станем, мы цивили¬зованно войдём, через дверь. И чваниться нечего, лучше зайти с чёрного хода.
– За мной! – скомандовал он. Мы побежали, стараясь не отставать, по-преж¬нему замечательно незаметные. Но все-таки отстали, потому что он уже взломал код и, отворяя дверь, согнулся в шутливом поклоне:
– Прошу на огонёк, друзья!
...Мы вспорхнули вверх по винтовой лестнице. По сторонам элегантной двустворчатой двери скучала пара горилл, наедине со своими мышцами. Нуж¬дались ли они в общении? Трудно сказать... Но «общение» им было предо-ставлено немедленно!
– Фи, мальчики, это не в моём стиле, – поморщился Макс, переступив через туши. – Какой-то уж слишком навязчивый сервис получается… Надеюсь, никто не пострадал?
– Ни боже мой! Очухаются! – заверили мы. И успокоенный Спасатель нырнул в комнату.
Мы чуть замешкались с Рэмбо, совсем чутъ-чуть, и тотчас ввалились следом. Но дым уже клубился над стволом! Сизый пороховой дым  (хозяин оказался старомоден). Звук выстрела еле различило ухо, а рука автоматически дёр¬нулась к кобуре. Увы, мы были безоружны. И запоздало ужаснулись за Макса: вот он уже в двух шагах от стрелявшего. Я увидал, как дрогнул па¬лец на спусковом крючке. И зажмурился...
Повторного выстрела не последовало.
– Эх, Борис Петрович, Борис Петрович... Так ведь и убить недолго! – уко¬ризненно проворчал Макс. – А ведь мы не грабители какие-нибудь. И в доказательство, вот ваша собственность – прошу! – Он вытащил обойму и вернул пистолет владельцу. Позвал:
– Входите, друзья! Превентивная мера со стороны нашего любезного хозяи¬на предназначалась отнюдь не нам.
Оставив нас опекать угрюмого мафиози, Макс начал осматривать плац¬дарм.
– Дверь, и ещё дверь... – сосредоточенно бормотал он, снуя по складу антикварной роскоши, в который шеф превратил свой кабинет. – Одна-то в спальню, а другая? В ванную. Чудненько... А это что? Ба-а, ну и карта... Такой, небось, и в Управлении нет?.. А задрапирована как ловко! – искренне восхитился Макс. И вдруг заорал, моментально забыв о шедевре полиграфии:
– Матисс! Матисс натуральный, его перо! Взгляни, Игорь!.. – и тыкал пальцем в рамочку на стене.
К моему несказанному изумлению, Рэмбушку словно ветром сдуло. Матисса смотреть! Но не довело, а развернуло на сто восемьдесят… и нечаянно отпустило перед литым изделием дутой формы, в коем почти угадывались антропоморфные черты.
– Великий Сидур! – услыхал я восторженный Рэмбушкин всхлип. И Максово эхо: «Где? Где?»
Мне ничего не осталось, как нести караул одному, пока мои легкомысленные друзья насладятся искусством. Я и нёс, а глава Организации меня буравил, – лицо тяжёлое, надменное, сам в шелковом домашнем хала¬те и в шлёпанцах! Мне понравилась выдержка этого человека: он не из¬дал ни звука, ни одного вопроса не задал. Он наблюдал. И безошибочно вычислил, кто есть кто в нашей славной троице. Вот пропел видофон, и шеф вопросительно взглянул на Макса.
– Займите место у экрана, Борис Петрович, – распорядился тот, – да при¬гласите сюда обоих ваших «сотрудников». А вы, друзья, приберите там... перед дверью.
Нам пришлось изрядно попотеть, втаскивая в спальню постанывающих горилл. Мы отчаянно надеялись обнаружить при них что-нибудь мило-простенькое, патриархально-огнестрельное. Нет, одни только современные лучевики с индивидуальной настройкой (в чужих руках не заработают).
А ведь я уже чувствовал опасность! «Слышал», как она поднимается по лестнице, числом до пяти и столько же стволов. И еще я что-то нехоро¬шее чуял, тоже злое, но какое-то неотчётливое, дремучее... И никак вру¬биться не мог!
К тому же меня очень беспокоил Макс, – он внезапно сник и увял. Посмотрел  на нас тускло и сонно, зевнул и … развалился в хозяйском кресле, потеряв всякий стыд, а заодно и весь интерес к операции!
– Водка с пивом, совею... – сообщил, задрёмывая.
Тут только я осознал, насколько же мы пьяны! И что решиться на подоб¬ную авантюру можно лишь спьяну. И обругал себя в душе последними  сло¬вами!  И, обруганный, упустил хозяина.
А тот, оказывается, не дремал. Он, оказывается, уже давно крутился у стола, примеряясь дотянуться  до чего-то. И-таки, стервец, достал!
Бесшумно отошла панель, а из образовавшейся щели донеслось:
– Ха-х... ха-х... ха-х...
В следующую секунду квартет собачьих монстров, самой людоедской наружности, приготовился сыграть нам отходняк!
«Вот она, безотказная личная гвардия шефа!» – мелькнула зряшная мысль, пока ближайшая пасть надвигалась, стремительно вырастая.
...Но почему-то обминула меня, обдав горячим, мокрым дыханием. А дру¬гая, так же обминула Рэмбо. И требовательный свист хозяина их не вразумил.  Ведь то был всего лишь хозяин, а там, впереди – Бог! И они торо-пились к Нему.
О, как спешили они, «коленопреклоненные»: гуськом, извиваясь на брю¬хе, роняя слюни... Подскуливали в нетерпении, точили святую слезу и трепетали, трепетали... в преддверии божества! И были вознаграждены: «бог» на них... посмотрел. И взор его был светел и милостив!
С них оказалось довольно. Осчастливленные до кончиков хвостов, псы убрались восвояси – делиться впечатлениями! Панель тотчас закрылась, собаковод не рискнул опять искушать судьбу. И мы с Рэмбо наконец рас-пустили напрягшиеся мускулы.
– А ни хрена, прорвемся, – обнадёжил он, но я не разделял его оптимизм.
Макс опять спал, а в дверях уже нарисовалась оливковая личность, в край¬нем раздражении. И прямо с порога в атаку:
– Шеф, на что это похоже? Сперва поднимаете среди ночи, требуете сроч¬но приехать, а потом заставляете дожидаться – в прихожей! Я вам не лакей!!!
Ответить шеф не успел.
– Чак. Он же Ворон, он же Зомби. А в миру, Асланбеков Ибрагим Садыкович. – Это Макс, незаметно выйдя из летаргии, выдавал «послужной спи¬сок» вошедшего: – Прелюбопытный господин! Пасёт Юго-западный район и «паству» свою на иглу сажает. Да и сам потихоньку наркует, на травке. А всё почему, – нервы шалят! Содержать многочисленную родню хлопот не оберёшься, да плюс ещё гарем. Словом, друзья, перед нами буквально жертва – жертва жизнелюбия!
– Ну, второго и представлять не надо, сам на экране представляется. – Макс указал на вновь вошедшего типа: – Законотворец! Но это там... – неопределённо махнул он, – по ту сторону. А по сю есть Куня, Северо-западный босс. Слыхали про такого?
Опомнившись, Чак схватился за пушку.
– Шеф, это кто? – каркнул он, прицеливаясь.
Глава Организации был великолепен! Откуда и взялась подобная прыть…у такого, неуклюжего на вид человека, не первой молодости. Он в два прыжка достиг Чака, выбил и отпасовал в угол опасный лучевик. И зарычал, встряхивая вырывающегося компаньона:
– Уймись, пока цел, это Спасатель!
Сложная гамма чувств отразилась на физиономии укрощенного: он сперва помертвел, потом ожил в недоверии, которое сменила бешеная уверенность в чём-то… В том, что так и должно было быть, что всё ему объясняло!
– Ты... ты с ним заодно, с-с-сука!..
– Кретин, – «нежно» отрекомендовал шеф. Затем повернулся к тому, кого он рассекретил – само радушие и предупредительность!
– Прежде всего, хочу извиниться за недавний инцидент... – Расшаркиваясь, он приближался к столу, за которым сидел Макс. – Как вы верно это подметили, о нервах: шалят, шалят... А вы ещё  подбавляете... огоньку! – Шеф приятельски погрозил пальчиком. – И знаете, я вас понимаю! Да-да, не сомневаетесь, – уверил он, – очень хорошо понимаю. Сам был молод, имел идеалы, мечтал переделать мир. А мир переделал меня. Пред¬ставьте, неплохо живётся! – Шеф подмигнул осторожно, изучая границы  доз¬воленного. Пока всё сходило ему с рук. И обнаглев, он под видом лука¬вого, принялся обрабатывать доверчивую овечку. А мы все слушали, напряжён¬но следя друг за другом. Слушал и Макс.
– Вот вы вторглись ко мне, человеку без идеалов и даже без принципов, ка¬ких ни есть, хоть самых завалящих! – откровенничал мафиози, прият¬но скалясь. – И конечно втроём вторглись, без прикрытия, – уверенно раз¬вивал он. – Потому что вам, лично вам! бояться нечего, ведь так?
Макс, соглашаясь, кивнул.
– Но не им, не им! – указуя на нас с Рэмбо, вскричал шеф. – Что же вы о друзьях не подумали?
Пристыженный Макс опустил голову, а шеф расцвёл обаятельной улыбкой:
– Знаете, мне сейчас представилось…(поправьте, если ошибусь) – такая картинка мне отчего-то представилась: пикничок, где-нибудь на природе… девочки, бравада!
– Девочек не было, – добросовестно поправил Макс.
– Очень жаль! Жаль, что девочек не было. Вам бы не пришло и в голову соваться, куда не надо, – отечески пожурил шеф. – Ну, сами посудите, в доме охрана, у охраны оружие. А где оружие, там стрельба, там и кровь! Дорогой вы мой идеалист... – шеф доверительно понизил голос:
– Ведь ежели кого-нибудь ранят или, не дай Бог, убьют... Спасать не¬бось кинетесь, разве нет?
– Да, – подтвердил Макс.
– И меня, к примеру? – не удержался спросить глава Организации.
– Вас с особым удовольствием! – честно ответил Спасатель.
Ненаигранное удивление на лице шефа. Он потерял дар речи, однако, вспом¬нив что-то, засмеялся:
– Ой, нет, увольте! И спасибо, что предупредили.
Потом, видимо сочтя подготовку достаточной, спросил, уже серьёзно и сухо:
– Сколько?
Макс как будто не сразу понял, о чём речь. И вынудил разжевать по буквам.
– Сколько вам дать, чтобы вы убрались отсюда? Вообще из столицы убра¬лись! Навсегда! – зло прошипел шеф, отбросив всякую игру.
– А сколько можете предложить? – живо спросил Макс.
И шеф уже открыл рот, чтобы назвать цену, но передумал. Спасатель смеялся...
– Заманчивое предложение, – от души веселился он, – но у меня есть дру¬гое, не хуже. А именно: прогуляться на Большую Лубянку. Прямо сейчас и без глупостей – идёт?
От этих слов, оба наших подопечных рванули к двери. Ёлы, ведь там охрана! И я схватил Чака, а Рэмбушка Куню на паркет уложил. Но Чак ухитрился выскользнуть и побежал. Вот сейчас откроет дверь и...
– Стой, Чак! – в голосе шефа угроза и торжество. – Не пыли понапрасну, он блефует. А козыри у нас, потому что он против насилия. Настоль¬ко против, что они безоружные все!
– Верно, голубчик? – издевательски вопросил шеф. – Тебя от насилия тошнит?
– Больше от водки с пивом, – поразмыслив, ответил Макс. – А посему, вот моё условие: если в течение часа вы сами не запроситесь на Лубянку, мне в Москве делать нечего. Уйду, испарюсь, исчезну совсем!
– Пытать нас будете? – придушенно пискнул Куня, не уверенный в миролюбии Спасателя (Рэмбо «забыл» его отпустить).
– Зачем же сразу пытать, – успокоил Спасатель, – я только хочу показать кое-что, всего и делов! А чтоб не скучно было, пригласил сюда и ваш сводный батальон душегубов – им тоже поглядеть не мешает. Вот они уже топают, слышите?
Это было самоубийство, чистейшей воды психоз! Вряд ли нам с Игорем доведется испытать большее уныние, чем в эту страшную минуту. И взаимный упрёк: доверить командование непрофессионалу было ошибкой.
А в дверь уже вломились «быки». В комнате стало тесно, а на душе стрёмно. И неугомонный Чак (он же Ворон и Зомби) обретя всю бандит¬скую спесь, указующе целил в Макса:
– Снять этого клоуна!
И Макса не стало...

«...И Макса не стало». Вместо него в старомодном вольтеровском кресле очутился раскрашенный клоун. Неуместный, как муха в супе! И, задрав к потолку подошвы своих калош, успел проорать невозможным, клоунским голо¬сом: «Смертельный номер! Башмак в сор – тире!» – утопая в огне и в дыму.
Не будучи при оружии, мы поспешно ретировались из-под обстрела, от¬ступив за скульптурный шедевр. А зона активных действий сосредоточилась на столе. Вернее, на том, кто превратил его в подобие цирковой арены. Вот только зрители здесь аплодировали выстрелами, но артиста ничто не смущало. Он ходил колесом, жонглировал всем, что попало под руку, искрясь в смертоносных лучах. А когда перешли на огнестрельное, просто взвыл от восторга!
Очередным залпом его то сметало со стола на стену радужной кляксой, то сбрасывало на пол в картинной позе подбитого героя.
– Ах! О-о-о… Помираю!.. Кончаюсь от ран!.. – голосил он, истекая клюк¬венным соком. А секунду спустя, вновь скакал на столе.
Исчерпав запас пуль и мужества, киллеры сбились в кучу, совсем де¬морализованные.
– Шеф, да что же это? – подступились они к хозяину. – Его ни луч, ни пуля не берет!
Вопрос субординации явно меньше их пугал, нежели то, с чем им пришлось столкнуться.
– Идиоты!.. Полудурки!.. Кретины!.. – сипел шеф,  кашляя и брызжа слюной. Он так разозлился, что, кажется, испепелил бы их всех до единого, вклю¬чая и Чака с Куней. Одним взглядом испепелил, если б мог! Но не ссилил, бедняга – дым разъел глаза.
– Не в него надо целить, болваны, – объяснил шеф, кое-как прочистив горло. – Не в него, а в его подручных. Тут они где-нибудь... Схорони¬лись, его кореша… Найти и убить!
Дело принимало скверный оборот.
– Сволочи, сволочи, сукины дети… – взволнованно зашептал Рэмбо, – раритет поцарапают, иху мать!
Не выдержав, я прыснул. «О, «Великий Сидур...»
– Вот они. Огонь!
Но огня не последовало. Потому что во вражеском стане не оказалось стволов. Ни одного! И куда они подевались?.. О том было ведомо господу Богу и, наверно, тому, кто спрыгнул сейчас со стола. В прежнем облике несравненного Макса и с лучезарной улыбкой до ушей! Бандиты попятились…
– Обожаю людей азартных, да и сам люблю поиграть, – объявил он, сияя. – И пусть это не совсем то, что мне хотелось продемонстрировать, я не в обиде – давненько так не резвился! А в награду за полученное удовольствие буду великодушен: отвоеванных четырех минут не отберу.
– Однако, господа... – энергично потирая ладони, – теперь мой ход. – И озадачился: – Чем бы треснуть? Игорь, не в службу а в дружбу, – попро¬сил он, – сыщи здесь быстренько какой-нибудь прямостоячий дрын, не имеющий историко-художественную ценность.
...И вот, Макс с «дрыном», мы с Рэмбо и куча бандитов с нами – ухнули в тартарары! Это после того, как он «треснул». Саданул об пол так, что весь дом загудел. Стало темно и холодно, а потом сразу жарко, душно и светло.
Свет струился из окна. Окно было совсем незнакомым: высокое, стрель¬чатое, налитое жаром полдневного солнца! Только что была ночь, а теперь день. И большая, округлая зала с низким потолком. А я стоял в открытой  клетушке с невысоким, по пояс, барьером.
– Треснуто как треснуто... – проворчало за спиной, – но если уж откровен¬но, маэстро, треснуто весьма средне.
– Чем же ты недоволен, придирчивый друг?
– Будешь тут недоволен, когда ботинки жмут...
Я обернулся. Два странных типа в тесных парчовых камзолах, да ещё в завитых, барашковых, париках! Я едва узнал их напудренные рожи, а узнав, не удержался от смеха. Но тотчас убедился, что и сам так одет. И тоже в белых чулках и в туфлях с пряжками!
– Фантомы жать не могут, – увещевал Спасатель.
– А мой жмёт!
– Это у тебя кроссовки жмут, ворчун. Бери пример с бандитов: они все в натуральном, но не жалуются, а думаешь, у меня было время им размеры подбирать? Наспех да на глазок...
Макс перевесился через оградку и указал вниз. Вот что мы увидели:
Наша ложа, оказывается, лепилась под потолком, словно ласточкино гнездо. Ниже – в несколько ярусов – скамьи, кольцом обегавшие залу. В центре – земляной пол, с врытыми по краю столбами, удерживающими свод.
К ним крепилась еще перекладина, возлежа на столбочках поменьше, кото¬рые заполняли промежутки. Чтобы зрителей первого ряда отделить от... чёрт его знает?.. Да и зрителей никаких не было, кроме нас троих. А вот зрелище было! Шоу с раздеванием, правда, не женским, а мужским. И даже не просто шоу – сражение. Где наши «урки» отчаянно оборонялись, а нападающей стороной выступала... одежда. И обувь! Дело выглядело, как если бы собственное бельё вдруг изменило своим владельцам и, изменничес¬ки, кинулось прочь. А на них навалилось другое, чужое и постылое. Пёр¬ло сомкнутым строем, опрокидывало, льнуло и… натягивалось, натягива¬лось!.. Стреноживая их неистовые порывы к сопротивлению. И только ук¬репившись на завоёванном объекте, успокаивалось и покорно обвисало, при¬нимая невинный, галантерейный вид.
– Обрядил бандитов в бандитское, даже повязки чёрные не забыл. В воспи¬тательных целях, конечно! – критически проворчал Игорь. А я спросил:
– Это зала суда?
– Ага, старлей, она самая. А мы, стало быть, судьи. – Изобразив неуклю¬жий реверанс, Рэмбушка повернулся к Спасателю:
– Воля твоя, Макс, но это незаконно, я против!
– И на здоровье, – легко согласился Спасатель. – Ваше дело что? – наблюдать. А суд вершить мне, поскольку это моя вотчина. Здесь я сюзерен! А вот и мои вассалы... – Он распростер длань над процессией, спускавшейся по узенькому проходу.
Я только сейчас заметил одну странность этого загадочного помещения: в зале не было дверей. Больше того, готов поклясться, что и прохода с процессией секунду назад тоже не было. Как не было и длинного стола в первом ряду. Именно к нему направлялись серьезные мужики в траурных мантиях. Шествовали, подметая ступени, важно кивая накладными локонами из-под шапочек, квадратного фасона. Дошли и расселись на пухлых мешках, вытащили пухлые свитки. Но вот один из них встал, официально попривет¬ствовать нашу честную компанию:
– Милорд! – глубокий поклон в поясе. – Джентльмены! – почтительный ки¬вок.
«Джентльменами» оказались мы с Игорем, восседавшие в креслах, «милордом», естественно, наш сверхъестественный друг. Что до бандитов, – те удосто-ились строгого судейского взгляда, который не предвещал ничего хорошего.
– ...По поручению Его светлости, – новый поклон Максу, – неотложный суд над стоящими здесь... – суровый взор живописной «разбойничьей шайке» – нарушителями Главного Закона Вселенной (судейский голос невольно дал трещину перед огромностью совершённого злодеяния) – ...считать открытым!
– Да уж, начинайте, ваша честь, – поторопил Спасатель. И судья ударил в гонг.
И разверзлась земля! Обдав погребной сыростью и еще чем-то, неприятно задевшим ноздри – пахнуло из ямы. Среди бандитов случилась лёгкая паника. Несколько слабонервных ударились в бега – глупость, конечно, ведь отсюда не убежишь, и спрятаться негде. Кто-кто вспомнил о каких-то правах, кое-кто помянул адвоката…
– Ваша добрая воля, господа, – напомнил Спасатель, – только добрая воля.
Но добровольно сдаваться никто не захотел. Смельчаки даже обступили яму, всерьез примеряя грозящую участь, словно им, понаторевшим в умерщвлении себе подобных, и такая расправа была не в диковинку.
– Отпетые души, – вздохнул Макс. – Ну что ж... Придётся задействовать тяжелую артиллерию.
И ряды заполнила публика! Люди всех возрастов, от детей до глубоких старцев, дамы в изысканных туалетах и в нарядах попроще, соответственно доходам их отцов и мужей, – взирали на своих близких, изумлённые и напу-ганные. Шёпот, шелест, душистые волны со зрительских мест... И гул тревожного ожидания.
...Показался первый гроб. Вынырнул, не то из ямы, не то из укромного чьего-то прошлого. Такой же старый, «прошлый», нежданный – памятник да¬лёкого преступления! Открылся, противно скрипнув заржавленными гвоздями, под общий вздох, похожий на стон. И полусгнивший труп выбрался из домовины и защёлкал к судейскому месту. Распространяя отвратительный смрад! От женского визга буквально оглохли уши, поэтому я не сразу расслышал, что говорит судья.
– ...Облагодетельствованный таким образом, юный Ибрагим вскоре умертвил своего благодетеля, став богатым наследником. Безнаказанность преступ¬ления, а также, ненасытимая алчность, толкнули его на путь совершения ещё более тяжких...
Не успев договорить, судья был вынужден прерваться. Ради нового покой¬ника! Потом ещё одного, потом ещё... и пошло!..
Они появлялись, какие в гробах, а какие и без оных: погибшие во вре¬мя бандитских разборок, неудобные свидетели, приговорённые, или просто чем-нибудь неугодные мафии. Стреляные, колотые, задушенные проволокой, расчленённые и сожжённые – некоторые поступали в столь ужасающем виде, что у самих мафиози начали зубы стучать. Судьи, сменяя друг друга, то¬ропливо озвучивали их немые свидетельства. Под вопли женщин и неумол¬чный детский плач.
Старики безмолвствовали, взвалив сыновьи мерзости на свои сокрушённые плечи, но вот пошла новая волна – потребители ширева! Тут уже слезы полились и у отцов и матерей: основной контин¬гент покойников составляли подростки.
– ...Получив за проданную партию сатанинского зелья, в общей сложности, сто шестьдесят два миллиона двести девяносто три тысячи денежных единиц, – читал судья, – компаньоны не удовольствовались достигнутым. Большая до¬ля из названной суммы пошла на покупку новой отравы. Дочери Куняева получили меха и украшения, а тысячи покупателей – безвременную смерть.
По мере того как земное чрево изрыгало всё новых мертвецов, рос и на¬кал страстей, приближаясь к критической точке. Подсудимые сквозь смердящую толпу пробивались к своим, чтобы оправдаться, или хоть как-то объяс¬нить... Что?.. И как?! Зрители уже не кричали, а выли хором. Многие дамы посрывали с себя драгоценности, зарёванные дети икали и просились домой. Кое-кто упал в обморок...
Я страдал. Усталость, разочарование и ... вонь! – три составляющих моего тогдашнего самочувствия. Ох, много бы я дал, чтобы очутиться далеко-далеко отсюда, чтобы не видеть… И не испытывать гнев, чёрт побери!
– Как тебе мои фантомы? Нравятся? – Это Макс, лукаво поглядывает, склонив голову на бок.
– Фантомы... – проскрипел я, не узнав своего голоса. И спросил:
– Значит они не настоящие? – имея в виду мертвецов.
– И они, и судьи, и...
– И зрители тоже?! – выдохнул я, почти не смея верить. Спасатель кивнул.
– Слава Богу! – Я так обрадовался, что кинулся ему на шею, и он отди¬рал меня, смеясь. А потом хвастался, какие они прочные, его фантомы, самого отменного качества! И поведенчески не уступят оригиналу, хоть и без мозгов. Иначе моя психотерапия не сработает, – объяснил Спасатель
– Рад это слышать, маэстро, – подал голос Игорь, – а то я уже хотел сце¬питься с твоею светлостью из-за детишек, да вот уснул. Но если фантомы, тогда ладно, тогда пускай... – разрешил он, опять засыпая. Железные нер¬вы у этого человека!
Я вздохнул... И вернулся к своим обязанностям, – наблюдать так наб¬людать! Хорошо бы ещё поменьше воняло.
... Внизу разыгрывался всё тот же спектакль. Только теперь бандиты отчаялись оправдаться и крыли по матушке: этот дурацкий суд, себя и свою злосчастную судьбу!.. Было видно, что они дозрели, что готовы на всё, да¬же проститься с богатством и свободой. Только бы прекратить эту нрав¬ственную пытку! Им был нужен сигнал, который подаст вожак, согласно закону стаи. Но вожак ещё держался! Он ещё не утратил самообладания и выглядел бодрячком среди обступивших его гробов. Причину такого присут¬ствия духа объяснил Спасатель:
– Он одинок, Сережа. Не верит в Бога, лишён обычных человеческих привязанностей. Обезопасив себя таким образом, он думает, что стал неуязвим. Глупец!..
Макс с сожалением покачал головой, а я чуть не сверзился в «партер» из ложи: очередная партия «свидетелей» – очередное немыслимое амбрэ.
– Чересчур ароматные твои фантомы, – жаловался я, пока Макс развязывал на мне шейный платок. – Я ведь не Игорь, не могу существовать, когда в носу сдохла мышь!
– Вот-вот, – подхватил он, – именно ты не Игорь. Игорь художник, стало быть, натура тонкая, чувствительная. А нам с тобой, врачевателям язв человеческих, отвращаться от этих самых язв… не к лицу.
– К тому же, – прибавил он, – фантомы не пахнут.
Ну да, а ботинки не жмут. И мы с Игорем просто родственные души, только он художник, а я нет. Кстати, почему он художник? Эта мысль не¬надолго меня отвлекла. От проблем обоняния! Я покосился на «тонкую натуру», испускавшую богатырский храп: служитель муз?! Ну и ну...
Потом мне опять стало худо. Кажется я даже застонал, и Спасатель пы¬тался мне помочь. Но когда не вышло с помощью, он обрадовался. Удиви¬тельное дело, моё состояние определённо нравилось ему!
– Серёжа, твой бедный нос не при чём, – «успокоил». – Да, ты слышишь запах убийства, но слышишь его…сердцем! Со смертными грехами всегда так – воняют, подлые! Каждый по-своему, но все препротивно.
В общем, у меня неожиданно открылся дар. И нечего, мол, пребывать в унынии. И, конечно для поднятия моего духа, Макс сообщил, что такого да¬ра больше ни у кого нет. Кроме него, разумеется! А проснувшийся Игорь «художественно» нарисовал мою дальнейшую судьбу:
– У тебя блестящие перспективы, старлей! Всякого убийцу буквально но¬сом чуять – это круто. Например, прибываешь ты со следственной группой на место преступления – из крысоловов конечно уйдёшь, чего те¬бе делать у нас в твоём новом качестве? Ну вот... Прибываешь, значит, ты со следственной группой... в какой-нибудь гадюшник! На хазу какую-ни¬будь обкумаренную. А там лесоповал! Покойнички штабелями валяются в обнимку с живыми, и кто кому злодей, не разберёшь. Но тут ты – краса и гордость Управления! – войдёшь, осмотришься на «поле куликовом»... – Игорь вскочил показать, как я буду «осматриваться». Получилось непло¬хо: помесь бешеной кобры с недоспавшим медведем. Эта «помесь» прошлась между кресел, топоча и виляя корпусом. Издавая потусторонний вопль: «Поднимите мне ноздри-и-и!..»
– И который мочил – обделается! – убеждённо закончил Игорь. А мне нао¬бещал молитвы всего Управления, а также крепкую обывательскую любовь с автографами. И сам схлопотал первый из оных: изловчившись, я успел пару раз «расписаться». На его парчовой спине! После чего обрушился в кресло, подстреленный вонью.
– Ах! 0х! – расхныкался я: – Но ведь есть же какое-нибудь средство...
И Макс «прописал» мне такое средство, в своём спасательском  духе.
– Ты попробуй их пожалеть, – посоветовал он, беря меня за руку: – Со¬страдание к падшим, Серёжа – вот средство, надёжней которого нет.
– Слыхал, старлей? Оказывается, чего проще: пожалел, – и порядок! – жизнерадостно поддержал меня Игорь. – Кстати, здесь подходящий объект для со¬страдания наклёвывается, – кивнул он вниз. – Практикуйся, пока эти мерзавцы не заели друг друга, как клопы в банке.
Страсти разгорелись вокруг не старого ещё трупа, мирно разлагавшегося в «скромном» сандаловом гробу. Нет, сами по себе останки не вызывали протестов и нареканий, вовсе не они взвинтили всю шайку. Не они, сами по се¬бе, а те коварные обстоятельства, при которых цветущий индивид распрощал¬ся с жизнью. Насильственно, разумеется. И почему-то сейчас это обидело бандитов настолько, что они ополчились на своего вожака. Тщедушный Куня, например, буквально наскакивал на старшего компаньона.
– У-у-у, подлюга... И подлюга же ты, Кабан! – Северо-западному боссу яв¬но нравилось называть шефа ненавистной тому кличкой. Подзуживаемый Чаком, он подталкивал его к яме, намереваясь спихнуть. Плевался и выкрикивал, перебивая судью:
– Ты!.. Ты так представил всё, как тебе нужно! И вся сходка приговорила, даже я. А ведь Бакс родич мой! Вот значит, как было, вот значит... Сам и нашим и вашим, а Баксу – гроб!
– Да я же тебе давно намекал про то, – откровенно злорадствовал Чак. –  И когда Шиза с Припухаем замели, помнишь? Помнишь, как ты: «Нет, нет, не может быть!» А я: «Сам Кабан сдал, и точка!» Ну и кто оказался прав? Вот родич твой, тот доподлинно знал. У него, у Бакса... Хочешь правду? У Бакса тоже свой стукачок сидел в Управлении! А дальше смекай, если не дурак, за что да почему.
Шефу не повезло. Всех его людей кружило в покойниках, как щепки в бурном море. А его мятежные компаньоны, наоборот, располагали живой си¬лой. И не преминули кинуть её в бой. Итак, семеро на одного! Я почувствовал, как во мне шевельнулась жалость.
...Прижатый к пропасти, главарь лихо расправлялся с недавними союзниками: повалил двоих, пинком в пах отключил третьего... И замер у края ямы, презрительно кривясь.
– Да, сдавал! – плюнул он в ненавидящие лица. – Прошли те времена, чтобы не сдавать. Пёс силен и зол, псу надо кости бросать при случае!
– А-а-а... – яростный рёв Чака сорвался на визг:– Падла-а-а! Любого продаст!
– А вот мы его –  в ямку! В ямку! – наскакивал Куня.
– Идиоты вы все. – Шеф, безнадёжно вздохнув, указал на ложу:
– Да ведь ему только и надо, чтобы мы сейчас перебили друг друга. А он умоет руки...
Едва договорив, опальный глава Организации сделался живым тараном! И, сметая всё на своём пути, побежал: тяжело оступаясь на краю ямы, огибая её – к нам! Под защиту того, о ком был такого нелестного мнения. Про¬сто больше ему не осталось куда бежать; он оказался один против всех и проиграл, всесильный шеф мафии. И мне было жаль этого человека...
– Не правда ли, Борис Петрович, когда тайное становится явным, полезно иметь хоть какие-то принципы, – тихо сказал Спасатель.
Голос его звучал сочувственно, однако задёрганный шеф оскорбился. По¬виснув на парапете, он запрокинул яростное лицо и зарычал, даже с каким-то вызовом:
– Эй, наверху! Как там тебя?..
– Милорд, – подсказал Спасатель.
– Да хоть королева английская! – Шеф выстрелил коротким сухим смехом, похожим на судорогу. – Один хрен, твоя взяла! – признал он. – И будь ты проклят.
Капитуляция вожака, вырванная чуть ли не с кровью, тем не менее, из¬менила весь антураж. Яма сомкнулась, исчезли покойники и зрители. Стало тихо. Только слышалось запалённое дыхание бандитов да шелест бумаг за судейским столом. Макс не стал легкомысленно «испарять» судей, блюсти¬тели закона покинули зал по-человечески: поклонились и ушли. В стену! А нам предстояло завершить начатое.
– Почему не слышу остальных? – рыкнул Макс. И бандиты, понурив головы, признали своё поражение.
– Мы согласны!.. – донеслось из толпы.
Опять окунуться в сакральное действо никто из них не хотел. И мне уже рисовался удачный финал затеянной нами авантюры. Но до финала было ещё далеко.
– Отпетые души... – слышу насмешливый шёпот Макса, – сдаёмся, мол, а у каждого здоровенная фига в кармане. Но ничего, время есть, сколько уго¬дно времени! Ночь на пятницу – особенная ночь.
Он встал. Обдёрнул камзол, расправил кружева... И просиял как солнце в летний полдень!
– Рад за вас, господа, искренне рад. Кстати, не угодно ли перекусить на дорожку?
Да как ещё кстати! Я вдруг почувствовал сильнейший голод, даже сглот¬нул голодную густую слюну. Вон и у бандитов кадыки заходили как поршни. А Рэмбушка, тот прямо взвыл:
– Ой, старлей, я так жрать захотел, оказывается!..

Нет, это не был банкетный стол, уставленный яствами. Вернее, стол-то как раз был, но даже не покрытый скатертью. Зато прочный и длинный, рассчитанный на большую крестьянскую семью. Потому что стоял он в избе, куда нас занесла очередная фантазия Спасателя. И наколдованное им, на столе колыхалось большущее блюдо с холодцом!
Макс одобрительно повёл носом:
– Чьё-то желание перебороло, – пояснил он. – Обычно так и бывает с же¬ланиями: побеждает обычно первое, оно же – самое простое и здоровое.
– Это моё желание, – не утерпел похвалиться Игорь. – Вот бы, думаю, хо¬лодцу с квасом навернуть! Как в деревне, у родственников.
– Очень хорошо, – улыбнулся Макс. – Надеюсь, господа не в претензии?
Нет, господа мафиози были не в претензии, в напряжённом раздумье они были. И все как один пожирали глазами дверь, ибо тут была дверь, ла¬зейка на волю! Окно, впрочем, тоже имелось, только не внушало доверия: на стёклах рос иней, в палец толщиной, еле пропуская неяркий вечерний свет.
– Рассаживайтесь, господа, кому где удобнее, – приглашающе ворковал Макс: – Вот тут, у печки садитесь, а я у двери, не люблю, признаться, жары в помещении.
На правах хозяина он быстро наполнил тарелки студнем, пока мы с Игорем раз¬ливали квас. Хлеб оказался уже нарезанным.
3а едой наши пленники попытались затеять свару, вспомнив о возникших во время суда разногласиях, но Спасатель был начеку.
– Браниться за трапезой не советую, – сказал настолько сурово, что и нам с Игорем сделалось не по себе. Тогда он прибавил, уже смягчаясь:
– Здесь место чистое, еда да молитва всегда чисты. Вот и помолитесь, каждый согласно своей вере.
Повздыхав, все накинулись на угощение. Студень действительно оказался на славу: хорошо промешанный, с искорками желе, вкусно таявшими во рту.  Запивали его квасом, в котором плавали зёрна брусники. Под мирное тиканье хо¬диков и жалобу ветра в печной трубе тарелки быстро опустели.
– ... Ма-а-м, расскажи сказку… расскажи-и-и… А то не усну!.. – нео¬жиданно близко захныкал ребёнок. Тут прямо, в двух шагах, за занавеской!
Мы вытянули шеи, ища эту занавеску, которой не было. Были голоса. А ещё, шорох шагов и тихий грудной смех – женский.
– Капризничать будешь?
– Буду. – Невидимый малыш хлюпнул носом.
– Бобка – Бобка... какой же ты упрямый, весь в отца! – Ласковый вздох... звук поцелуя... нежный шёпот:
– Нет, не сказку, – я лучше тебе песенку спою. – И запела, негромким, свободным контральто:
– «Сронила колечко со правой руки...» А ты приляг, Боренька, вот так…
– «…Забилось сердечко о милом дружке...»
...Шум опрокинутой скамьи заглушил пение. Потом грохнула посуда – это Кабан бушевал, удерживаемый своими. Пораспрягался так, наконец устал и вызверился на Макса. Он страшен: мешковатые щёки дрожат, веко дёр-гается, слюни – веером через стол! Шеф мафии изливал накопившийся гнев.
– Знаю, чего ты ждёшь! Думаешь, рассопливлюсь и каяться начну? Не выйдет!!! И вот что я тебе скажу, «милорд», ни хрена ты не стоишь, если надеешься на всю эту... мутоту меня купить! Потому что это всё...
Шеф запнулся, не найдя подходящего слова, потом нашёл и выкрикнул с какой-то мстительной радостью:
– Ненастоящее! Да, не-на-сто-ящее, – повторил он, смакуя каждый слог, – химера, массовый гипноз, дешёвка во¬нючая! А там... – ткнул он в дверь, – там жизнь! Там мой мир, и я в нём хозяин.
Выслушав тираду главаря в неподвижном тоскливом молчании, Макс не пошевелился, даже когда тот направился к выходу. Обронил только:
– Хорошую песню испортил, дурак!.. – и пригорюнился на окошко в тоске и печали.
Что прикажете? – пришлось нам с Игорем взять инициативу. Мы выскочили из-за стола, вдогонку за шефом, пока другим не вздумалось удрать. Тогда вся операция насмарку!
А шеф тем временем уже достиг цели, пинком распахнул дверь… и к месту прирос! В глаза нам ударил свет, лица обжёг ветер – ветер пустыни…
– Самум начинается, – меланхолически донеслось от стола. А с окошка  «кап – кап» – это наружный жар растопил изморозь.
И пока мы с Игорем сражались с песком и ветром... Пока, значит, мы воевали за герметичность помещения, наш «сосуд мировых скорбей» успел разориться ещё на одну фразу:
– Идите сюда, Борис Петрович, чего у двери столбеть?
И с ангельской кротостью лица наблюдал за доставкой к нему мафиози – под белы ручки, а как же! Остальные только вздыхали, сплёвывая песок. Урок был усвоен, никто уже о побеге не помышлял. Все слушали Спасателя.
– Да, вы правильно это поняли, Борис Петрович, насчёт раскаяния, – начал он. – Только, я ведь не поп, не исповедую никого. И грехов не отпускаю. Да и не мне оно нужно, ваше раскаянье.
– Управлению, значит? – саркастически вопросил шеф. Но Спасатель не при¬нял сарказма.
– В известном смысле, да, – согласился он, уточнив: – Как признание. Но я говорю о другом, об очищении! И в этом смысле, раскаянье нужно вам. Вам, Борис Петрович, вам в первую голову, разве не ясно?
– Я до сих пор без него обходился.
– Вот именно, до сих пор, – подхватил Спасатель. – До сих пор вы счита¬ли, что прошлое умирает без следа. Надёжно спрятанное прошлое!
– Я и теперь так считаю, – гнул своё шеф, чем немало удивил оппонента.
– Неужели? А вот мне показалось, кое-какие факты этого прошлого, обнародованные невзначай, произвели на вас сильное впечатление. Непри¬ятное, правда, согласен, но тут уже ничего не попишешь – состоявшегося изменить нельзя. Зато можно изменить к нему отношение!..
– То есть, покаяться, – догадался шеф.
– Именно!
– А зачем?
– Ради вашего будущего, – не задумываясь ответил Спасатель, – и буду¬щего ваших людей. Вы вожак, Борис Петрович...
– Позвольте, – перебил шеф, – что-то не пойму, о каком будущем вы тол¬куете? Это в тюрьме что ли у нас будет будущее? И за ради такого вот «будущего» ты мне в душу залез, гад! Ко мне «именно» в душу!
Я успел заметить: когда ему изменяла выдержка, этот тип сразу де¬лался груб и фамильярен. Но Макс ничего... даже бровью не повёл!
– Вы вожак, Борис Петрович, – спокойно напомнил он, – с вожака спросу больше. А за нескромный экскурс в младенчество ваше дорогое прошу меня извинить. И кстати, о душе. Как вам проблема посмертного Суда? Не пугает? Напрасно... Там ведь адвоката не наймёшь. Там заступником одна только совесть – душа раскаявшаяся.
– Не верю я в эти сказки! – с раздражением отмахнулся шеф. Спасатель воззрился на него удивлённо, потом рассмеялся.
– Совсем забыл... Вы же материалист! – Он так сказал, словно находил это забавным. – Надо думать, о душе вы просто обмолвились? Случайно?.. Ну что ж, со всяким бывает, – успокоил. – Итак, вы материалист. Но и я не мракобес! Вовсе не догматик какой-нибудь… упёртый, не экстремист от те¬ологии, а всего лишь обитатель информационного поля. И как таковой нахожу, что оно, это поле, сильно заср… то есть я хотел сказать, перегружено очень сильно! – поправился он. – Людскими отрицательными эмоциями, всякими скверными мысля¬ми и поступками. О-о-о, этой дряни здесь столько... – округлил он гла¬за, – скрупулёзно хранимой, заметьте! Наряду с хорошими и добрыми дея¬ниями... Вот я и спрашиваю, чем, как не нуждами Создателя можно сие объ¬яснить? – И сам же ответил:
– Ничем. И одна из этих нужд очевидна: отделить зёрна от плевел. Так не лучше ли вам, Борис Петрович, и всему вашему преступному сообществу… Не лучше ли вам претерпеть суд человеческий, не дожидаясь Высшего Суда? Покаяться и... гм, очистить души? Это ведь ещё не поздно сделать. Ещё ничего не поздно сделать, пока человек жив!
Шефу не дали и рта раскрыть. Какой-то «шкаф» – по-моему, из его лич¬ной охраны – нарушая субординацию, весьма сердито заорал:
– Делай, как он велит! Не видишь, через тебя страдаем? Через тебя од¬ного!
Одобрительный ропот солидарности достиг шефа, и тот растерялся.  Вновь остаться в одиночестве ему не улыбалось. Он попробовал объяснить:
– Да ведь мне предлагают... Нет, вы только вдумайтесь, что это значит, – ¬ поверить, вот что! Вот так вот взять и поверить!
– Вы, Борис Петрович, уже поверили.
– Не-е-ет... – Упрямец-мафиози затряс башкой, как пёс после купания.  И от сотрясения, а может ещё почему, его вдруг осенило. Или ударило?.. Не берусь судить, но изменился он необычайно! Вернулась былая спесь, он приосанился и, с дьявольской усмешкой, вкрадчиво так:
– Покажите мне то, чего нет – собственную мою душу! И я поверю.
Огорошил противника и – в лобовую. Завизжал, задёргался... А подать, мол, её сюда! Чтобы, мол, руками пощупать или хоть взглянуть на неё ра¬зок!
Разорялся он уже в мёртвой тишине, но даже не замечал этого. Потому что следил за Спасателем. А у того лицо сделалось цвета бумаги, все пят¬нышки видать. Все его трогательно-несерьёзные веснушки. Но сам-то он более чем серьёзен – он испугался. И заметив это, пройдоха-шеф букваль¬но осатанел:
– Ну же, «обитатель поля», тряхни могуществом! А я, подивясь на свою ду¬шонку, авось и поверю.
Он призывно обвёл сообщников: «Мы все поверим!» И на Макса: что, дес¬кать, не можешь устроить?
«Могу», – ухнуло, будто в омут, и там потопло.
...Не знаю, сколько минут прошло, пока в гуще молчания прорезался пер¬вый звук. Это Макс попробовал отклонить брошенный  ему  вызов.
– Ах, Борис Петрович, скажите что погорячились, – только и успел про¬изнести.

– Вы слишком добры, Милорд, – эхом прошелестело по комнате. Так, словно ветер времени рассыпал сухой песок. – Вы слишком добры…
– А вы, Мадам, слишком нетерпеливы, – огрызнулся Спасатель, преисполнясь  весёлой злости. И не замедлил пошутить:
– Вообще-то она мадемуазель, но не знает об этом. Всю жизнь бедняжка по ком-нибудь сохнет, уж высохла совсем, один скелет остался!... Короче, красотка ещё та. И хоть не сексапильна, зато обожает танцы! Только вот, в одиночку плясать неинтересно, сами понимаете...
О, я начал понимать – страх подсказал! Особый, глубинный страх, поч¬ти не подвластный воле. То же и у бандитов: защёлкали зубами, как в ли¬хорадке, а их шеф потерял весь недавний апломб. Сожалел ли он о сказан-ном? Не знаю... У таких людей всегда наперёд выходит «я», в этом их и сила, и, одновременно, их слабость. Но, кажется, в этот раз гордыня его под¬вела. Она сыграла с ним чертовски злую шутку!
Изнывая от жалости, я схватил его руку и зашептал, как мог убедительнее:
– Откажитесь, откажитесь, пока не поздно. Танцы с Костлявой Леди не для простого смертного...
– Поздно, спутник. – Обжигающе-горячая ладонь легла мне на плечо: – Поз¬дно, мы с тобой опоздали. В нём совесть мертва, по крайней мере, лет два¬дцать.
…Он садился за стол ряженым, а встал... Хранителем равновесия! Вот и символ власти на нём: нерукотканый княжеский плащ, огненный корзно. А вместо избы – сюрреалистический ландшафт над пропастью.
Со дня моего посещения здесь мало что изменились, на вершине, глад¬кой  как стол. По-прежнему дышит туман, клубясь у единственного утёса, чёрный, остерегающий коготь которого торчит из розовой пены. Розовой, потому что теперь не ночь, скорее вечер, и в условном «небе» – кармин¬ными щупальцами – закат. От перемены в освещении здешние красоты не по¬страдали, но и не выиграли. Почему-то острее чувствовалось, что это место – не для людей.
И мы инстинктивно жмёмся друг к другу, тут, в полуарке утёса. Проч¬ный камень за спинами, высокий, по грудь, туман – создают иллюзию защи¬щённости. Неподалёку Макс уже колдует с плащом.
...Огонь до небес – басовый рёв ветра – стремительный розовый отлив...
И вот, от дальнего края плато – к нам, медленно-медленно вырастая, двину¬лось нечто. Сперва газовым облаком без очертаний, потом определилось. Я с ужасом наблюдал за её продвижением, ибо это была Она, Кост-лявая Леди. Только сейчас на чудовищном остове был не саван, а… бальное платье! Лицо скелета скрывала вуаль.
Даже мне, повидавшему Её однажды, эти минуты дались нелегко, что уж говорить об остальных. Большинство бандитов попросту упало на колени, не то рыдая, не то молясь. Их главари, забыв о распрях, взялись за ум, то бишь, за руки, и так стояли. А Рэмбушка – вот дуралей еловый! – сво¬ими ногтищами мне палец раскровянил. И я, вместо того чтобы разозлить¬ся, лишь покрепче обнял приятеля.
– Не дрейфь, старина. Наш Макс от природы добр, к тому же Хранитель равновесия. Он мёртвому живого не отдаст. – Так я сказал натурально зелёному другу.
А тот в ответ: до чего, мол, стыдно ему признаться, но у него к скеле¬там, можно сказать, физиологическое отвращение, и как следствие, абсо¬лютно-желудочная неприязнь. Нет, на трупы, мол, ему начихать – сколь¬ко угодно! Уж он, мол, за годы службы этих жмуриков перевидал... Толь¬ко к голым костям не привык.
– А этот ещё в подвенечном наряде, гадость какая! – простонал «человек без нервов». Икнул и утёк за выступ скалы.
Тут на меня снизошло откровение: я вспомнил Рэмбушкин демонстративный храп на суде и посмеялся. И подумал, что ежели поискать, то какую-нибудь ахил¬лесову пятку найдёшь у каждого. Оптимизм умозаключения меня отвлёк, но ненадолго. Зрелище завораживало...
Так и казалось, это сама Смерть надвигается на утёс, словно парусник на риф. Вот сейчас Она облюбует в толпе дрожащую жертву, и голос, непреклонный, как само время, произнесёт: «Моё!»
...И уже у кого-то не выдержали нервы, кто-то лезет вперёд, расталкивая остальных. Ага, это шеф. Протолкался и теперь шагает, удаляясь, судьбе навстречу! Идёт, механически переставляя ноги, как робот. Идёт, потому что не может не идти. Туда, в ожидающий холод неведомого...
А оттуда к нему уже Её пальцы жадные тянутся, к теплу его тела, чтобы, вобрав это тепло, отнять жизнь. И шёпот, шёпот... настойчивый, ждущий, непереносимый, к нему – ко мне!: «Отдай... отдай... отдай...» И кто-то внутри меня уже откликается, потеряв терпение: «Отдам!»
...Ослепительный зигзаг сверху наискось, как если бы молния ударила. А это молния и есть! Но вместо грома – громовой окрик Спасателя:
– Не балуй!
Под ногами сошедшихся задымились камни, и Чудовище присмирело. А Макс… Макс, оказывается, давно уже на скале – бдит!
Я  крепко потёр лицо, избавляясь от наваждения: на секунду вообразить себя в объятиях Костлявой Леди – такое не сразу забудешь!
...Вот Макс на своём пьедестале повелительно вскинул руку:
– Маэстро, музыку!
И с первых тактов невидимого оркестра Воплощённая Аллегория начала съё¬живаться, уменьшилась до нужной величины, словно подтаяла вместе с одеж¬дой.
– Только один тур, помни! – строго предупредил Макс.
– Да, Милорд... – покорно прошелестело Чудовище.

Всё-таки, до чего славно они кружат, шеф и его грозная партнёрша! Под мо¬тивчик, тоже очень славный, не то полька, не то вальсок? По мне, так про¬сто миленький мотивчик, из старых. Я даже ногой подшаркнул: раз-два-три, раз-два-три... И обомлел. В метре от меня и Рэмбо наши пленники, подражая своему главарю,  исполняли  какой-то  дурацкий  танец.
Топчутся все на одном месте, облапив невидимых дам, кружатся все в куче, мешая друг другу, сталкиваются. Больше всего они напоминали лунатиков, эти парни, целый ансамбль лу¬натиков, танцующих во сне.
– Обдолбались, – была первая мысль. Способ, каким протащили сюда «дурь» эти засранцы не столь меня волновал, сколь вопрос, что теперь с ними делать? Я клял себя за непредусмотрительность: надо было обыскать, каждого обы¬скать, ещё в избе!
Ну вот, пожалуйста! То плясали как заведённые, а теперь вытянулись в струнку и стоят. А на лицах такой несусветный ужас...
Тут я заметил: на дальнем конце плато у их шефа с Костлявой Леди тоже заминка произошла. А эти, значит, её скопировали.
– Фу-у-у, – я с облегчением вытер пот. Ничего они не обдолбались, сом¬намбулы недоделанные, это у них мистическое что-то. А всё мистическое у нас по части Макса – его происки!
И Рэмбушка был того же мнения. Мы вдвоём подступились к Спасателю: что происходит?
– Уже произошло, – сообщил он, спрыгнув к нам со скалы. – Уже произо¬шло, то есть устроилось всё, как нельзя лучше, к общему удовольствию! Мадам подняла вуаль, и несчастный увидел искомое – собственную душу. От-ражённую в наичестнейших зеркалах!  А его эмоции разделили остальные.
– Ничего себе, удовольствие, – возмутился Игорь. – Знаешь, Макс, не в обиду будь сказано, но ты малость того... перегнул! Я  бы, например, не хотел оказаться на их месте.
– Именно так! – с жаром воскликнул тот. – На ихнем месте не хотят даже они сами!  И вот парадокс, друзья, – продолжал он задумчиво, – вот ведь какой парадокс... Иную душу лучше не смотреть, но не увидав – не прозреешь.
– По-твоему, они прозрели теперь? – усомнился я.
Вместо ответа Спасатель кивнул вдаль:
– Взгляни.
...Отпущенный со «смотрин» шеф уже потихонечку возвращался: к жизни, к людям, к своей судьбе. И невесёлым было это возвращение. Глаза его были пусты, голова бела, а руки бессильны. Определённо, он заплатил высокую цену за своё прозрение, горькую цену!  Едва ли кто-нибудь согласится вот так прозреть, на склоне лет. Я представил состояние человека, у которого почва внезапно ушла из-под ног. И содрогнулся…
А над ристалищем прогремело:
– Ещё ничего не поздно, пока человек жив! – с нечеловеческой силой и уверенностью.