Жанна д Арк из рода Валуа 44

 

 
БУРЖЕ
(июнь 1418 года)

- Матушка, за что мне это?! За что, матушка?!!!
Размокшим от слез лицом Шарль уткнулся в колени мадам Иоланды, неловко скрючившись возле неё на маленькой скамеечке для ног.
- Я только-только начал жить как принц! Со мной все считались! Граф… Он был заботливей родного отца! Он мог спастись… бежать и бросить меня…
- Тсс. Не надо, не вспоминайте об этом, Шарль, - погладила его по голове герцогиня.
- Нет, я хочу, чтобы все знали! - упрямо, с новой силой запричитал дофин. - Граф Арманьякский пожертвовал собой, чтобы спасти меня!!! Он отвлек их… Он оставался на месте до конца, пока дю Шастель не спрятал меня в Бастилии! Встретил врагов лицом к лицу - как воин… И погиб так страшно! Страшно! Я спать не могу, матушка, не то что договариваться с убийцами!
- Всё! Хватит!
Мадам Иоланда решительно встала, почти сбросив голову дофина с колен.
Она не хотела, чтобы Шарль без конца казнил себя  вместе с несчастным графом Арманьякским.

По слухам, коннетабля Франции мучили на протяжении трех дней, кусочками сдирая с него кожу. Вроде бы говорили, что Изабо велела поставить для себя стул в пыточной и упивалась каждым криком и стоном.
В это многие не верили, считая, что слухи слишком преувеличены. Однако мадам Иоланда не сомневалась – королева, растерявшая почти всё, что имела и получившая взамен всего лишь иллюзию власти до поры до времени, способна и не на такое.
- Перестаньте плакать, Шарль, - почти приказала герцогиня. – Вы не сможете воскресить умершего. Для этого надо, чтобы Господь спустился с небес и вмешался в творимые бесчинства. Но сейчас только вы – носитель крови Божьих помазанников – остаетесь единственной надеждой тех, кто здесь собрался! Поэтому вставайте, утирайте слезы и идите за мной к вашим подданным, пока они не начали думать, что на смену королю безумному приходит король безвольный.
В каминном зале замка, действительно,собралось целое представительство из прежних сторонников Бернара д’Арманьяк:  рыцарей, оставшихся без своих сюзеренов после Азенкура, дворян, чьи земли находились на севере страны и были уже захвачены, а так же тех, кого победа бургундцев во внутреннем противостоянии, в принципе, не слишком задевала, но кто не мог оставаться безучастным к судьбе гибнущего государства.
Были здесь и люди, прибывшие по особому приглашению мадам Иоланды. В ожидании дофина они стояли немного особняком – еще ничего не решившие, но уже понимающие свою нужность. Бергамец Бартоломео Баретта и задумчивый Теодоро Вальперга - пара итальянских наёмников на службе Франции, капитан Суассона Гишар Бурнель и маршал Лангедока Арно Гийом де Барбазан, имевший прозвище «Рыцарь без упрека».
- Противодействие законной власти есть бесчестье! – говорил он, воинственно сжимая рукоять драгоценного квилона(1) у себя на боку. – Я никому не позволю обесчестить собственное имя!
- Особенно такому выскочке, как Бургундец! – с готовностью поддерживал его Этьен де Виньоль, горячий, как все гасконцы.
Вероятно за эту горячность он получил своё второе имя – «Ла Ир», которое одни переводили как «ворчание собаки», другие - как «ярость».
– Я стерпел в четыреста седьмом, когда он убил брата короля, но теперь, когда эта светлость посягнула на сына самого монарха, и посадила на трон Франции шлюху Изабо, увольте! Это плевок во всех нас!
Вместе с неразлучным другом Потоном де Ксентралем, он явился без приглашения и привел целый отряд, что позволяло ему выступать резко, с превосходством поглядывая на других. Впрочем, остальные рыцари вполне разделяли точку зрения Ла Ира и согласно кивали.
Чего нельзя было сказать о герцоге Жане Бретонском - единственном человеке в этом зале, который в отношении Бургундца был настроен весьма лояльно. Его мадам Иоланда пригласила в Бурже при посредничестве молодого Шарля де Бурбона на тот случай, если понадобятся переговоры с Монмутом.
В прошлом году герцог уже ездил в Лондон посредником между Англией и Францией и весьма успешно. Именно он подписал договор, по которому обе стороны обещали воздерживаться от ведения военных действий друг против друга, что давало возможность Бернару д’Арманьяк, как коннетаблю, хоть немного восстановить армию, почти погибшую под Азенкуром. Однако теперь, после Парижских событий и смерти графа, никто не мог поручиться, что Монмут не нарушит этот договор. Во всяком случае, все военачальники, собравшиеся в Бурже, единодушно считали, что, будь они на месте английского короля, они бы не замедлили воспользоваться ситуацией. Поэтому многие думали, что переговоры с Монмутом неизбежны, и герцог Бретонский с большой охотой готов был их вести, надеясь попутно решить вопрос об освобождении своего брата Артюра де Ришемона, попавшего в плен под Азенкуром.

Затянувшиеся споры-беседы в каминном зале то громко взлетали к верхней галерее, эхом разносясь под сводами потолка, то шепотком проползали за спинами собравшихся, ища согласных и огибая колеблющихся.
Кто-то, несмотря на малые силы, решительно выступал за ответный захват Парижа и заточение - а то и казнь - герцога Бургундского и королевы. Кто-то считал, что лучше снова договориться с Монмутом и попросить помощи у него, уступив некоторые спорные территории. Не так, чтобы в ущерб себе, но, все-таки, достаточно весомые, чтобы он взял. Потом же, когда страсти улягутся, их можно отвоевать и обратно. А кто-то – как раз шепотом – предлагал подослать убийц к герцогу Бургундскому. Или, если это не удастся сделать тайно, выманить его под предлогом переговоров и убить открыто! Сам-то он, в конце концов, не сильно гнушается подобными средствами…
Этот шепоток был в зале особенно тихим. Но именно к нему с нескрываемым  интересом прислушивался единственный здесь человек, который прибыл в Бурже по соображениям не столько политического, сколько личного характера.
Мессир Пьер де Жиак - один из богатейших рыцарей Франции и министр короля Шарля - желал смерти Бургундца по той простой причине, что вот уже года два, а, может, и больше его супруга, живущая в Монтеро, состояла в любовной связи с герцогом. Пользуясь отсутствием мужа, занятого в Париже государственными делами, Бургундец  открыто навещал мадам де Жиак в её замке, прекрасно понимая, что разводиться с супругой или изгонять её мессир Пьер не станет, ибо значительная часть его богатства состояла из приданого жены. Поэтому единственной возможностью избавить себя от звания рогоносца господин де Жиак посчитал убийство герцога Бургундского, прикрываясь для безопасности тем, что поддерживает законные наследственные права дофина.
- В крайнем случае, господа, - шептал он, косясь на гуляющего по залу внимательного епископа Лангрского, - если здесь решат обойтись полумерами, мы можем действовать самостоятельно! Тайно отправим в Монтеро несколько отрядов и устроим засады на дороге, возле замка и у Ионнского моста – там есть удобное место. Не получится у одних - получится у других, но убить Бургундца следует незамедлительно!
Сторонники де Жиака тоже кивали и тоже косились по сторонам осторожными короткими взглядами, выдававшими их с головой.
- Если эти господа затеют какие-нибудь глупости, я не возьмусь ни за какие переговоры, - сказал Жан Бретонский, придержав за руку проходившего мимо епископа Лангрского и указывая на группу возле де Жиака. – Ваша светлость должны знать, что английский король терпимо относится ко всем нашим предложениям только до тех пор, пока во Франции существует мощная оппозиция в лице герцога. Любое её устранение вызовет ответные меры, которые вся Европа признает законными
- Господи, помоги мне, - перекрестился епископ со вздохом, - в какие странные времена приходится жить. Прежние короли не шли воевать из-за того, что оскорбленный рыцарь смывал с себя оскорбление кровью оскорбителя. Кем бы последний ни был.
 - Тогда пускай ваш де Жиак посылает открытый вызов! – прошипел герцог. – Боюсь, правда, что он не будет принят.
- Он не будет послан, - с мягкой улыбкой ответил епископ.- Такой вызов только официально подтвердит то, что до сих пор считалось слухами. А мы не можем подкреплять бесчестье преданных нам людей, как не должны и создавать герцогу Бургундскому славу победителя во всем.
- В таком случае, не создавайте ему и славы мученика его убийством. Сейчас, как никогда, герцога следует беречь, иначе, повторяю, никаких переговоров с Англией не будет.
- Я понял вас, ваша светлость, - наклонил голову епископ. – Если желаете знать моё мнение, то, полагаю, нам даже переговоры следует начать именно с герцогом Жаном, а не с королем Генри.
- И это будет очень разумно, - поджав губы, вставил Жан Бретонский.
- Но, к сожалению, моё мнение здесь мало что решает, - закончил епископ и с поклоном отошел.
Кружа по залу, он подобрался, наконец, к Рене Анжуйскому, которого до сих пор старательно обходил, и, делая вид, будто показывает ему новые доспехи дофина, заказанные мадам Иоландой и выставленные в зале, тихо прошептал:
- Приготовься, мой мальчик. Сегодня здесь должно произойти интереснейшее событие, которое, как мне кажется, достойно места в Истории…

ШАГ НА СУТКИ НАЗАД.

Рене прибыл в Бурж буквально накануне.
И городок, и замок показались ему похожими на разворошенный улей или на военный лагерь, готовящийся к выступлению. Повсюду он замечал настоящие походные шатры, оснащенные, как и положено, арсеналом и походной же кузней; сложенные кострища с подвешенными над ними огромными котлами, в которых уже что-то варилось, и вертелами с уже готовящейся дичью. Отряды приведенные из Лангедока, Прованса и Гаскони обустраивались деловито, с толком. Всадники с лошадьми терпеливо дожидались своей очереди к местным кузнецам, еле успевавшим сновать от адского пламени своих жаровен к наковальням. Их вспотевшие подмастерья, высунув языки, подтачивали и чистили мечи и кинжалы, а жены сноровисто приторговывали всевозможной снедью из домашних кладовых. Те, что помоложе, зазывно подмигивали пришлым солдатам, радуясь неожиданному разнообразию в своей провинциальной жизни. Их мало заботили политические расчеты герцогов и дофина, и английский король, подобно мифическому дракону, полыхал огнем где-то за лесами, за горами.
Но доехав до замка, Рене уже ощутил разлитый в воздухе всеобщий напряженный азарт и сам, ни разу еще не бывавший в бою, вдруг страстно захотел какого-нибудь сражения, трепета перед боем, ощущения, что рука не держит меч, а заканчивается им, и упоительного, наверняка ни с чем не сравнимого понимания, что рядом с тобой или против тебя сама смерть!
Мадам Иоланда встретила сына с озабоченно сдерживаемой радостью. Скупо расцеловала и проводила в отведенные ему покои, сетуя, что замок стал похож на постоялый двор, и даже собственного сына она вынуждена размещать как попало.
- Здесь немного тесно, - констатировала герцогиня, открывая дверь в небольшую, но дорого обставленную комнату. – Что поделать, лучшие покои пришлось отдать Бурбону и герцогу Бретонскому - у меня на них большие планы. Зато из этого окна тебе будет прекрасно виден каждый въезжающий и выезжающий, а это, поверь мне, солидное преимущество перед другими…
Рене такому приему не удивился. Её светлость и в прежние времена не отличалась материнской мягкотелостью. Тем более глупо было ждать от неё чего-либо подобного теперь, когда в государственном масштабе требовалось что-то решать и действовать. Поэтому, едва сняв двухцветную по последней моде шляпу, молодой человек первым делом достал из подшитого внутрь рукава кармана письмо герцога Лотарингского с безусловным согласием на брак его дочери Изабеллы и самого Рене и с легким поклоном протянул его матери.
Герцогиня на письмо еле взглянула – ничего другого она в любом случае не ждала – и сразу спросила:
- А что на словах?
- Многое.
- Тогда отложим разговор.
Она подошла к окну и бросила короткий взгляд во внутренний дворик.
Там бесконечно сновали туда-сюда чьи-то слуги, конюхи и оруженосцы. Переносились целыми вязанками простые мечи и деревянные, окованные медью «экю», седла и требующие починки доспехи. Для лошадей, не поместившихся в конюшне, спешно сколачивали на заднем дворе новый навес с яслями, но монотонный стук долетал и сюда. И во всем этом грохочущем, хохочущем, лязгающем и неутомимо шевелящемся мужском месиве молочным домотканым пятном выделялся чепец на голове сердитой толстой прачки с красными руками и огромной корзиной. Прачку весело щипали со всех сторон, не давая подобраться к черному ходу…
- В замке появилось слишком много ушей, - сказала герцогиня, с неудовольствием отворачиваясь, - и я не уверена, что все они искренне нам преданы. Одним требуется одно, другим – другое, а третьи озабочены только собственными интересами, и всё это нужно как-то увязать в единое целое, не наделав глупостей. А самая большая глупость сейчас – это раскрывать кому бы то ни было свои собственные планы! Вечером, после службы, приходи в сад за часовней, там и поговорим. Его светлость де Бар тоже придет… Только не вздумай рассыпаться в благодарностях – он это оговорил особо. Лучше будь готов выполнять все его пожелания: нам здесь очень нужны люди, на которых можно положиться. И приготовься рассказать обо всем, что делается в Лотарингии…
Она покосилась на Жана де Дьёмуара – оруженосца Рене, который возился у входа с вещами, и с нажимом повторила:
- Обо всем… Ты понял?
Еще бы не понять!
Рене кивнул и низко поклонился уходящей матери.
- Еду я велю принести тебе сюда, - обернулась она в дверях. – И постарайся до вечера ни с кем не говорить. К Шарлю тоже не ходи. Он все еще не пришел в себя и выглядит довольно жалко. Нельзя, чтобы, став королем в один прекрасный день, он вспомнил бы вдруг, что ты его таким видел. Будет достаточно, если я просто передам от тебя выражения глубокого участия.
Рене еще раз кивнул. А когда дверь за её светлостью закрылась, приказал Дьёмуару приготовить ему на вечер одежду да позвать каких-нибудь слуг с горячей водой. После чего снял оружие и блаженно рухнул на кровать.
Рассказать обо всем… Извольте, он и сам не против. Вопрос в том, КАК именно рассказать? Беспристрастно выложить все, что ему велел Карл Лотарингский, или воспользоваться наконец приобретенными знаниями и сместить акценты так, как нужно…
Ох, знать бы еще как нужно!
Матушка в очередной раз мудро подстраховалась, посоветовав ему ни с кем не встречаться до разговора с ней. Но этим же она и сына оставила в полном неведении относительно того, что происходит в Бурже! А не зная всех внутренних взаимоотношений, как не наделать ошибок, если собираешься контролировать ситуацию по-своему?
Пришлось Рене размышлять почти «вслепую». Но, как бы он ни прикидывал, все равно выходило, что разумнее всего не хитрить с матерью, в руки которой сходились все сведения о каждой из девочек, а постараться выяснить у неё всё интересующее и, в случае надобности, что-то ей объяснить и убедить…
Рене прислушался к собственным мыслям, потом запрокинув голову и расхохотался.
Выяснить все интересующее?! Абсурд! Его матушка откровенной не бывает, кажется, даже  с собой. А уж убедить герцогиню Анжуйскую в чем-либо можно только в том случае, если она и сама решила так же!
Впрочем, справедливости ради - решения мадам Иоланды всегда отличались продуманностью и взвешенностью. Но где гарантия, что обдумав и взвесив, она не признает план герцога Карла вполне приемлемым, не выдаст прежде времени Жанну и не отдаст на заклание маленькую крестьянку из Домреми, так и не прояснив, кем же она на самом деле была?
Рене задумчиво потер подбородок.
Как однако странно получается, что в той же семье, которая растила Жанну, у той же самой кормилицы растет и эта, другая девочка… Совпадением это быть не может – слишком явная связь. Но, пожалуй, страннее всего то, что он раньше ни о чём таком  не задумывался, хотя, как сын, хорошо знающий свою мать, должен был бы обязательно  это сделать…
- Жан, где моя вода, черт побери?! – закричал Рене, услышав в коридоре голос оруженосца.
Дьёмуар тут же просунул голову в дверь.
- Все котлы заняты, господин. Я договорился на кухне, но тоже придется подождать…
- Неси холодную!
Рене нетерпеливо вскочил на ноги.
Может, дядюшка де Бар поможет?
За свое герцогство он потребовал все сведения о готовящемся чуде, значит, догадывался о чём-то? Кто знает, что и с чем он сложил, чтобы догадаться окончательно? Зато теперь знает наверняка и про тайну происхождения Жанны, и про её миссию, и про то, что делает в Домреми отец Мигель… Почему бы не наткнуться на него случайно во время прогулки? Матушка гулять не запрещала...
Дьёмуар боком протиснулся в дверь, затаскивая вместе с замковыми слугами лохань с водой.
- Извольте раздеваться, сударь. У меня уже всё готово.
Рене уверенно потянул за шнур на камзоле.
Решено, он попробует переговорить с герцогом де Баром! А там, кто знает, возможно именно с ним, с Рене, этот великий хитрец будет откровеннее…
Ополоснувшись холодной водой, молодой человек из трех приготовленных ему костюмов выбрал самый строгий - наиболее подходящий случаю - и стал одеваться.
- Я тут кое с кем переговорил, сударь, - сообщил ему Дьёмуар, затягивая шнуровку на камзоле. - Со слугой господина де Жиак. Он говорит, что половина собравшихся здесь господ будут завтра требовать убийства герцога Бургундского.
Рене насторожился.
- Так уж и половина?
- Во всяком случае, сам господин де Жиак хочет срезать свои раскидистые рога только мечом и никак иначе.
- А остальные? Те, кто не хочет смерти герцогу Бургундскому, они что?
- Трудно сказать наверняка, но вроде склоняются к тому, чтобы договориться с этим чудовищем Монмутом. Хотя по мне, сударь, уж лучше бы им  поладить с Бургундцем.
- Почему?
- Вот сейчас, когда вы меня позвали, я как раз говорил с кузеном моего отца, который служит у их светлостей герцогов Бурбонских. Недавно он вернулся из Лондона, куда отвозили часть выкупа за мессира Луи, и собственными ушами слышал, как тот рассказывал брату про резню, которую Монмут учинил над пленными рыцарями! Неслыханное злодейство, скажу я вам, сударь. Вот и полагаю – уж лучше герцог Жан…
- Твой Бургундец тоже недалеко ушел, судя по тому, что он устроил в Париже, - пробормотал Рене, продевая руки в прорези на длинных рукавах своего камзола и поворачиваясь спиной к Дьёмуару, чтобы тот по-модному сцепил их сзади. – Интересно, кто-нибудь завтра рискнет заикнуться о союзе с ним?
- Не слыхал, сударь.
- Еще бы… Здесь на такое мало кто отважится.
Он прицепил к поясу кинжал, надел шляпу и, велев оруженосцу ужинать без него, отправился к часовне.


Епископа Рене увидел сразу. В светском платье, больше похожий на уставшего от походов рыцаря, чем на священника, тот прогуливался по короткой садовой аллее, с наслаждением вдыхая медовый аромат пышно цветущей липы. На шаги молодого человека епископ  лишь слегка повернул голову, но, рассмотрев, кто перед ним, раскинул руки для объятия.
- Мальчик мой, как ты возмужал! Ей Богу, нашему герцогству будет чем гордиться в скором времени, не говоря уж о той поре, когда ты станешь зрелым мужчиной!
- Дожить бы до неё, ваша светлость, - сказал Рене, становясь коленом прямо в золотистую липовую пыльцу, щедро засыпавшую аллею и целуя епископский перстень.
- Ну-ну, полно! – поднял его де Бар. – Передо мной не опускайся так низко ни в словах, ни в мыслях. Ты еще слишком молод, чтобы высматривать границы своей жизни. Лучше расскажи об успехах, о планах… Вы уже наметили день свадьбы?
- Боюсь, со свадьбой придется подождать, - забросил наживку Рене.
- Что так? – удивился  епископ. – Неужели Лотарингца задели, наконец, за живое наши французские дела?
- Его светлость ими весьма озабочен. Но об этом в двух словах не расскажешь.
Юноша приготовился к тому, что сейчас последует предложение не стесняться временем и рассказать. Он даже передвинулся так, чтобы удобней было наблюдать за лицом де Бара. Но тот всего лишь легко пожал плечами.
- Тогда оставим пока любезного герцога в покое… Все равно твоя матушка взяла с меня обещание, что без неё мы ни слова не скажем о делах. Так что повернись, милый юноша и дай-ка мне рассмотреть тебя получше… Черт побери, какой прекрасный костюм! Это французский портной или итальянский?
Разочарованный Рене послушно раскинул руки и медленно повернулся перед епископом, со смесью восхищения и недовольства думая о матери, которая подстраховалась и здесь. Интересно, чего она так опасается? Или кого?
В течение почти что часа они подробно беседовали ни о чем, пока в саду не сгустились сумерки и не появилась, наконец, мадам Иоланда. 
Словно компенсируя не самый материнский прием утром, она первым делом ласково погладила сына по волосам. Но уже в следующее мгновение решительно уселась на скамью и потребовала как можно подробнее рассказать обо всех Лотарингских делах, и о том, что герцог Карл не решился доверить письму.
- И можешь не опасаться лишних ушей, - добавила герцогиня, видя, что её сын с сомнением поглядывает на заросли густого кустарника. – В этом саду хороший смотритель, а у него толковые подмастерья. И в их преданности я не сомневаюсь…
Рассказ Рене много времени не занял. Очень коротко он упомянул о том, что Жанна делает успехи в занятиях, обошел молчанием всё, что касалось их последней встречи и поведал про заботы Карла Лотарингского, вызванные предложением королевы занять должность коннетабля при её дворе. При этом особо выделил, что желание герцога это предложение принять вызвано только суровой необходимостью и беспокойством об их общем будущем. А потом упомянул и про надежды Карла на то, что именно брачный договор между Лотарингией и Анжу станет солидным перевесом в пользу дофина, и не даст герцогу Бургундскому слишком уж заноситься, составляя условия будущего союза.
Мадам Иоланда слушала очень внимательно, не перебивая. С епископом она не переглядывалась, словно того здесь и не было. Однако, когда Рене закончил, сразу же вопросительно посмотрела на дядю.
- Ну, что вы думаете, ваша светлость?
- Резон в этом есть, - сказал епископ после короткого обдумывания. – Однако нам следует очень постараться, чтобы уладить это дело со стороны дофина.
Мадам Иоланда вздохнула.
-  Я тоже согласна со всеми доводами герцога Карла, но, что он сделает, если Бургундцу уже известно наше желание породниться с Лотарингией? Ни я, ни вы особой тайны из этого не делали. И хотя на каждом углу об этом тоже не трубили, достаточно легкого слуха, чтобы новость разлетелась ко всем, кто в ней заинтересован. Боюсь, его светлость на своей новой должности легко может оказаться заложником, которого придется потом «выкупать» ценой унизительных условий будущего договора.
- Да, такое может быть, - согласился де Бар, - но, может, у герцога есть в запасе еще какие-то доводы? Ты ничего об этом не знаешь, Рене?
Потупившись, молодой человек отбросил носком сапога мелкий камешек из-под ноги и тихо произнес:
- Да, есть…
Потом, не глядя в лицо матери, раздельно и очень весомо выговорил:
- Его светлости известно о суеверности Бургундца, поэтому, на крайний случай, он просит у вас дозволения рассказать ему о Деве, которая, согласно пророчеству, уже растет на Лотарингской земле.
Рене был уверен, что сейчас последует взрыв негодования и возмущенный категорический отказ, который бы его успокоил, но матушка только откинулась на спинку скамьи и задумчиво повела бровями.
- Рассказать о девочке? Зачем? Это ему ничего не даст… Да, согласна, все знают, что после турецкого похода герцог Жан стал очень чуток к пророчествам. Но нельзя забывать, что он еще и большой прагматик, и человек крайне нетерпеливый. От любого действия ему требуется мгновенный результат, пусть даже и кратковременный. Сейчас он вряд ли примет в расчет, что за Девой поднимется такая мощная сила, как рабы и мастеровые. И кстати опасности в этом герцог не увидит, потому что сам недавно поднял такую же силу в Париже и с легкостью её усмирил, когда нужда отпала. А различие между чернью, поднятой для разбоя, и рабами, идущими воевать за веру, выше понимания его светлости. Скорее, он посмеется над Карлом, изобразив ему, какие лица будут у всех наших высокородных рыцарей, если во главе их поставить простую крестьянку…
- Ну, положим, крестьянка не совсем простая, - с усмешкой заметил епископ.
- Кем на самом деле является эта девочка, рыцарям мы сообщим сами позднее, да и то, если действительно будут «делать лица», – ответила герцогиня. – Но Жану Бургундскому говорить об этом ни в коем случае нельзя! Как только он или королева узнают… Не хочу этого даже представлять, но они избавятся от девочки, не задумываясь! В известном смысле, любой бастард королевской крови может оказаться еще одним опасным претендентом на престол. А у нас их и так избыток. Вы согласны, дядя?
- Да, конечно.
- А ты, Рене?
Обрадованный тем, что появилась возможность прояснить для себя хотя бы часть тайны, юноша придал лицу самое простодушное выражение и доверительно сообщил:
- Я почти то же самое сказал герцогу Карлу, матушка. Но он считает, что именно для такого случая отец Мигель воспитывает в Домреми другую девочку, как двойника…
- ЧТО?!!!
От вырвавшегося у герцогини крика стало не по себе даже епископу. Но многолетняя привычка держать себя в руках не дала мадам Иоланде полностью поддаться гневу. Она только широко распахнула глаза, приложила руку к груди и глубоко втянула воздух. Однако Рене больше всего поразила не столько эта мгновенная ярость, сколько выражение страха, которое он даже вообразить не мог на лице матери.
- Карл с ума сошел?! – всё еще взволнованно выдавила из себя герцогиня. – Ему немедленно надо написать, чтобы даже думать забыл об этой девочке! И о Жанне тоже! Пускай соглашается на должность, пускай выкручивается там, как хочет, но без упоминаний о Деве, иначе никакого брачного договора и никакой поддержки с моей стороны!
- Виоланта, успокойся, - осторожно тронул её за плечо епископ. – Ничего страшного еще не произошло. Напишем герцогу, и он никому ничего не скажет.
- Когда произойдет, волноваться будет поздно! – снова чуть не взорвалась гневом герцогиня. - Если Карл считает, что союз с Бургундцем это то, что нам сегодня необходимо – пускай! По крайней мере, хоть на первых порах, его светлость герцог Жан обманется, полагая, что всё предусмотрел, и всё в его планах сработало. Нам какое-никакое время на этом можно выгадать. Но лучше я здесь попытаюсь уговорить дофина сделать первый шаг к примирению, чем герцог Карл там будет строить хитроумные ловушки, в которых мало что смыслит! Худшая помощь та, которая создаёт лишние проблемы! Теперь надо думать, как побыстрее убрать первую девочку из Нанси и какими доводами убеждать собравшихся здесь, что Лотарингия - наш союзник, несмотря на то, что её герцог будет служить королеве…
- Но зачем убирать из Нанси девочку? – удивился епископ.
- Затем, что ПОКА ничего страшного не случилось… Я не имею права рисковать, даже если появляется хотя бы намек на опасность! Если герцог Карл уедет в Париж, прятать девочку в Нанси станет бессмысленно.
- И как ты собираешься это сделать, Виоланта? Всё было подготовлено слишком тщательно, чтобы вот так, в одночасье, это ломать…  Где ты намерена её теперь прятать?
- Надо подумать…
Герцогиня потерла лоб рукой.
- Кажется, года три назад мы заменили коменданта Вокулёра, не так ли?
- Да, - кивнул епископ. - Там теперь Робер де Бодрикур - сын Льебо, моего камергера.
- Очень хорошо.  А этот… муж кормилицы де Вутон? Арк, кажется?
- Да.
- Он ведь дворянин?
- Был когда-то, но лишен дворянства из-за крайней нищеты.
- Неважно… Есть ли там поблизости какое-нибудь поместье или замок, которые можно выставить на торги?
Епископ пожал плечами.
- Есть поместье в Грю… и замок Шато д’Иль - совсем небольшой. Если тебе надо, я готов их предоставить…
Герцогиня мгновение думала, что-то прикидывая в уме. Наконец, сказала:
- Да… Я хочу, чтобы замок как можно скорее был выставлен на торги, а господин Арк внезапно получил наследство и купил его. Затем пусть этот ваш Бодрикур даст ему какую-нибудь должность – дуайена, генерального откупщика, командира местных лучников… Одним словом, что угодно, лишь бы семейство Арк стало жить обособленно, не на виду у всей деревни… Глаза крестьян слишком остры, а мне надо незаметнее, чем когда-либо, продолжать готовить девочку к её миссии. Теперь она станет жить у прежней кормилицы, но под строжайшим секретом… Может быть, даже под видом мальчика. Скажем, что это воспитанник прежнего владельца, или что-нибудь такое...
Мадам Иоланда вздохнула и прибавила совсем тихо, обращаясь не столько к дяде и сыну, сколько к самой себе:
- Видимо пришла пора объединить душу и тело…
 
Той ночью Рене не спалось.
Озабоченность матери и епископа не позволила ему настаивать на объяснениях. А робкий вопрос о том, кем же все-таки являлась девочка из Домреми, остался без ответа.
- Не сейчас, Рене, - почти огрызнулась мадам Иоланда. - Со временем ты всё узнаешь, а пока будь здесь и наблюдай. В Лотарингию не возвращайся! Во всяком случае в ближайшее время. Если мы не сумеем быть убедительными, завтра ряды наших сторонников значительно поредеют, поэтому лучше тебе быть рядом со мной.
Она очень быстро ушла из сада, попросив епископа составить письмо для герцога Лотарингского, которое потом подпишет.
- А мне, видимо, придется всю ночь убеждать Шарля в необходимости союза с Бургундским убийцей. Он его теперь иначе не называет, - добавила она на прощание и в тысячный раз вздохнула.
Рене с епископом остались вдвоем. Но, в ответ на вопросительный взгляд юноши, Де Бар сразу поднял руку и предупредил:
- Не спрашивай ни о чем. В этом деле я только подмастерье твоей матушки. Но, поверь, она прекрасно знает, что делает…
Пришлось снова размышлять самостоятельно. Только теперь прорвавшийся на мгновение гнев и страх матери позволили делать это уже не настолько вслепую, как раньше. Версий в голове у юноши они породили достаточно, но после обдумывания все были отвергнуты, как недостойные волнений мадам Иоланды, кроме одной-единственной. Той, по которой девочка из Домреми выходила настоящей Девой Спасительницей, напророченной давным-давно незабвенным Мерлином и Бедой Достопочтенным.
Впервые подумав об этом, Рене не поверил сам себе.
После всех премудростей, вычитанных в рукописях герцога Лотарингского, чудеса он, конечно, допускал, но не такие. К примеру, история о короле Артуре, выдернувшем меч из камня, не казалась ему сказочным вымыслом, как и другие подобные легенды. Достаточно должным образом укрепить дух и сознание, чтобы совершать действия, несовместимые казалось бы с человеческой слабостью. И, чем глубже в древность уходили легенды, тем охотнее Рене верил в их правдивость, потому что ни минуты не сомневался – древние ЗНАЛИ! Твердо знали про то, что человек, созданный по высшему образу и подобию, тоже триедин. Дух, Сознание и Тело должны развиваться в нем в равной степени, переплетаясь, словно пряди длинных волос в тугой косе.
С самого рождения человека высший Разум - тот, что даётся в момент величайшего таинства появления новой жизни в чреве матери - какое-то время ещё сохраняется в новорождённом! Достаточно всего нескольких посвященных рядом, чтобы начать «плести» эту косу, превращая человека в земное подобие Создателя. И тогда в абсолютном триединстве появляются невиданной силы возможности: Дух может покинуть израненное Тело на три дня, и вознестись в самые высокие сферы за исцелением и знанием, которое потом передаст Разуму для нового возрождения. Человек воскреснет, раны на нем затянутся...
Для этого нужно лишь полное уединение в замкнутом пространстве, о чем тоже знали посвященные древнейших времен, выдалбливая в скалах пещерки с узким отверстием или вытесывая из огромных каменных монолитов ящики-саркофаги. При этом и «пробки» для пещер, и каменные крышки для саркофагов весили ровно столько, чтобы сдвинуть с места и поднять их могло определенное количество людей. И, разумеется, не случайных…
Юноша искренне восхищался тем, что узнавал. Но, к великому сожалению Рене, после трагедии древнего Массада и поголовного истребления катаров триста лет назад  часть знания была утеряна, количество посвященных сократилось до единиц, а всё, что касалось тайных мистерий древности, было объявлено вреднейшей ересью. Опасаясь даже говорить о ней, ересь эту выжигали повсеместно кострами, обкладывали еретика мокрой соломой, чтобы мучениями Тела нарушить гармонию триединства.
Рене часто размышлял о том, почему всё стало именно так? И однажды в голове его появилась совершенно крамольная мысль. Что если царство дьявола на земле установилось именно с приходом нынешней, воинствующей и непримиримой церкви, со всеми её крестовыми походами, расколами и многочисленными, растекающимися в разные стороны словно мутные ручьи, толкованиями священных писаний. Да и сами эти священные писания стали таковыми не по воле ли людей, тщательно их когда-то отобравших из богатого наследия древних и подправивших по собственному разумению? Теперь Дух был посажен на цепь убеждений о собственной ничтожной заземленности, Разум заперт в клетке раз и навсегда установленных канонов, а Тело следовало умерщвлять, отказывая ему в любых удовольствиях. Этому последнему пункту одни предавались с фанатичной убежденностью, что только так их бессмертный дух сможет подняться к высшему озарению. А другие так же фанатично стремились ублажать только тело, находя особую сладость в запретном. Между ними, как между жерновами, перетирались сомнениями ищущие и мыслящие, и совсем в стороне оставались единицы посвященных.
Ни себя, ни герцога Карла, ни кого-либо еще из известных ему членов приората Рене истинно посвященными не считал. Слишком зависимы все они были от своего времени, войн и политики. Но зато твердо верил, что если на этом свете требовалось Чудо, то создавать его следовало собственными руками - как раз так, как делала мать. Само по себе это Чудо на головы свалиться не могло именно потому, что слишком плотные шоры надели на всех Время, Война и Политика. И, конечно, совсем глупо было бы думать, что где-то в обычной деревне, в семье - хоть и не крестьянской, но вряд ли озабоченной чем-то, кроме земных, насущных дел - могла появиться девочка, которая, если верить отцу Мигелю, от рождения пребывает в состоянии абсолютной триединой гармонии, сравнимой с той, что была на этом свете разве что у Спасителя…

Оруженосец, спавший на сундуке у двери, сладко всхрапнул. И Рене невольно позавидовал. «Воистину, многие знания рождают многие печали, - подумал он. – В том числе и бессонницу от раздумий. Но матушка так испугалась за безвестную девочку из Домреми, что поневоле задумаешься…».
Он откинул полог кровати и посмотрел в окно. Темнота за ним уже наливалась молочным перламутром, гася звезды. Значит, скоро рассвет. И скоро снова задышит, завозится всё это людское скопище, оторванное от привычной жизни эгоисткой Политикой.
- Как мы все глупы, - пробормотал Рене, снова откидываясь на подушки.
Ему безумно захотелось спать. Но за закрытыми глазами, в шаге от сладкого провала во временное небытие, благодарный мозг вытолкнул на поверхность подсказку: «Чем сложнее кажется задача, тем проще её надо решать. А что может быть проще, чем поехать и посмотреть самому?!». Матушка, правда, не велела пока возвращаться в Лотарингию. Но девочки теперь будут жить вместе, и, значит, надо просто-напросто убедить мадам Иоланду в необходимости его присутствия возле Жанны. Для этого и веский аргумент имелся - ведь именно ему удалось к развивающемуся Телу девочки «подплести» новый уровень её Разума…
Правда совесть внутри попыталась поднять возмущенный голос, но Рене, поколебавшись, велел ей замолчать.
«Всё допустимо, если цель того стоит»…

_________________________________________
1. Квилон - рыцарский кинжал, парный мечу.


Продолжение: http://www.proza.ru/2011/07/02/1201