Гром небесный

                КАК      НАЧИНАЛАСЬ     ЭТА     КНИГА?


Я хорошо помню  тот день, когда началась эта книга, потому, что в этот самый день, несмотря на конец ноября, грянул гром небесный!
Гром грянул и весь мир услышал, что Советский Союз ввёл свои войска в Афганистан.
Я подошёл к календарю и вырвал из него листок.
Гром грянул 25 ноября 1979 года.
Этот день в календаре древней Руси считался особым. Это день Ивана, Ивана Милостивого. На Ивана Милостивого обычно шёл снег. А вот в 1979 году  взял да и грянул гром небесный. И гремел он,  над нашими головами, не смолкая,  почти десять долгих лет.
Этот гром изменил судьбы  не только сотен миллионов людей в той нашей советской стране,  но и судьбу самой страны, да так, что она  перестала   существовать.
Поэтому, уважаемые читатели, не случайно, что один из главных героев моей книги назван старинным русским именем Иван.
Алексей. Полина. Серафима….
Все они были когда – то моими современниками, несмотря на то, что образы их, в соответствии с литературными традициями, являются собирательными.
Эта афганская война до сих пор  не раскрывает своих тайн.
Зачем?   Скажите, а вы  сами открылись бы потомкам   в том, что при живом муже оказались в наложницах у повелителя гор?
Десятилетиями, день за днём собирал я материал о героях этой войны.
Многие её  участники;  солдаты, сержанты, офицеры и генералы узнают себя в героях моей книги.
И это вполне естественно, поскольку я умышленно сохранил их имена и фамилии.
Россия должна знать  и помнить своих героев.
Да, не обошлось и без художественного вымысла, если этого требоволи интересы книги.
Прототип Алексея Арсеньева Юрий Николаевич Артёмов жив здоров и поныне, и проживает в Ташкенте.
Да, он был на этой войне начальником штаба тыла Ограниченного контингента войск в Афганистане с 1979 по 1983 годы. Это он ушёл в запас с этой генеральской должности подполковником. Это именно он участвовал во многих  эпизодах этой войны, которые описаны в моём романе.
Однако ни с Полиной, ни с Серафимой он в жизни не встречался. Не был он и в Египте.
Иван Кольцов и Серафима - тоже моя любовь и моё прошлое. Они тоже, в определённой степени,  дети писателя Владимира Уразовского. И пусть время хранит в своей памяти и тайны их личной жизни, которые они не хотят раскрывать.
И в заключение, позвольте отправить вас, уважаемые читатели, на страницы своей книги словами. – Это было недавно, это было давно. Но это всё  было!
Спасибо вам  герои – афганцы за ваш ратный подвиг! Вечная слава и память всем погибшим на этой войне!




С уважением. Владимир Уразовский.     2 февраля 2011 года.               




                ВЛАДИМИР     УРАЗОВСКИЙ





                ИЗБРАННОЕ


                ТОМ    2


                РОМАН

                ГРОМ      НЕБЕСНЫЙ      
               
               
               
                Или
                ПЕСНЯ  О  ДОБЛЕСТНОМ   РУССКОМ    АФГАНЦЕ   


               


               

                Книга   первая.   
 



                ИВАН  И СЕРАФИМА.
















                Глава первая.   
               



                ГЕНЕРАЛЬСКАЯ      ДОЧКА.















По горбатому мосту, через Волгу, с одного берега на другой, переходило лето.
А навстречу ему катился маленький юркий трамвайчик, красный от счастья и восторга.
На мосту они встретились.
 Они встретились и разошлись, как старые  знакомые.
Трамвайчик зазвонил и стал стремительно спускаться с моста.
Там он, резко повернув влево, притормозил и замер.
       Арсеньев  сел в этот трамвай,  бегущий в лето, с самого начала маршрута. 
От авиагарнизона Мигалово.
Рядом с ним расположилась старушка с девочкой лет семи.
Не обращая никакого внимания на гудящий народ, старушка, с экспрессией выражая свою радость, по поводу нагрянувшего в город тепла, говорила  девочке –
-    Ну вот, внучка, и пролетью конец! 
Снова, на матушку Волгу, в нашу вотчину, боярскую Тверь,  или  Калинин,  вернулось лето. Пришло оно - и  все  мы  в вверх головы подняли!  Ожили, как прошлогодняя трава.
Вот так – то!
Солнце – оно всему голова! И небу. И хлебу. И  девоньке  красной. И старому деду, да, да.  Летом солнышко    по небу на быках  едет. Под колокольный звон и шум зелёных дубрав земных. Тихо – тихо везут его былинные быки, с утра  до ночи, от восхода до захода.  Потому то, внучка, летний  день  так  долог и жарок!
Девочка, всплеснув ручками, подняла на бабушку ясные глазки -
-  А зимой, бабушка, кто его везёт?
-    Зимой его коники  быстрые  везут. И высоко – высоко над землёй. Далеко до него зимой. Потому  и студён день – то  зимний.  Короток, словно  нос у воробышка.
Вот, сейчас, мы с летом красным и повстречались на этом горбатом мосту. Не заметила?
Вокруг теплынь! Деревья зелёные платочки надели. По травке шёлковой ребятишки босые бегают, веселятся. Вон, видишь, на клёне старом воробышки малые резвятся,  летать учатся.
И зелень вся эта и радость от тепла, которое лето принесло.

Трамвайчик стоял.  Водитель поджидал девушку, спешащую к остановке.  Но вот она, наконец, добежала до  трамвая и оказалась внутри.
Русоволосая, с выразительными, серо – голубыми глазами,  в которых  сияла весна, и  с ярким румянцем на щеках  стояла она на передней площадке, привлекая внимание всех пассажиров.
Одета она была довольно скромно.  По студенчески.
Тонкий стан её облегало светлое платье из хлопчатобумажного репса, усыпанное      цветками  васильков.
Девушка, покопавшись в своей сумочке, достала из неё валютный советский рубль – 
-  Товарищи пассажиры. Кто мне  рублик разменяет?
Билет стоил,  всего – то,  три копейки. Но, никто, даже, и не шелохнулся в ответ на эту просьбу.
Старушка, сидевшая впереди Арсеньева, чуть приглушив голос,  сказала    своей внучке. –    -  Обрати внимание, детка, на эту юную особу, так незаметно.
      Ну, чем не  Симонетта Веспуччи Боттичелли?    
Только, что не в красном и без  грусти в глазах. 
-  Заметь. Одета   она не  по парижски, но с изюминкой, с душой, с эдаким  русским форсом!
 Видиш. Весь гардероб у неё  подобран под цвет лица и глаз.
 Нежные, прохладные, размытые, сиреневые тона, на объятой огнём,  молодой   душе.
 И сдержанно, и  модно!  И современно!
И  никаких драгметаллов!  Помни, детка, что золото привлекает дурных людей, кои 
могут превратить твою жизнь в кошмар!
Коли нацепишь на себя побрякушки, то и сама, вскоре,    побрякушкой  станешь.
А девушка, между тем, повторяя свою просьбу, пошла по трамваю, от пассажира  к пассажиру,  к задней площадке трамвая, туда, где они находились.

-   Твоя молодость, детка,  попомни, должна пройти среди орхидей, мальвы и сирени.
Без  всяких кроваво - красных тонов и гвоздик! –
- Назидательным тоном, не выпуская из виду  Симонетту, внушала старушка своей внучке.
-  Бабуля? А как  же ты  упаковывалась, когда была   такая же, как она?
-   Как я одевалась? 
-   О – ля – ля!  Стиль авангард.  По -  революционному, по большевистки!
-  Вся  в красном от пяток до губ!
Море гвоздик.  Грубые ткани. Широкие юбки,  в два, а то и в три слоя.
Да, да, тогда это  было  нормой!
Твой дед называл этот  мой наряд. –  Из -  под пятницы суббота или из - под субботы
выходной? – Засомневалась она.
-    Фаворитами моей молодости, детка, сирень и мальва, увы, не были.
Зато потом, девочка моя, я,  надолго,  сменила  красный цвет   на   чёрный…
А теперь, как видишь, уже и старость прибирает меня к своим рукам,  облачая с ног   
до головы в чёрные  цвета.
Что поделаешь?  Таковы  законы земного бытия!

А девушка с  валютным рублём   подошла, между тем, уже  к  Арсеньеву. –
-  Мужчина, вы не могли бы разбить мне рубль?
- Могу!  Охотно.   Делить и разбивать – моя прфессия! 
Как же, не разбить такую крупную монету!  Да, ещё, вам!   Молодой и   румяной!
Арсеньев подошёл к кассовому аппарату и кинул в него монетку. Затем, оторвал билет и отдал его Симонетте. –
-  Прошу, красавица.  Вот вам билет. Считайте, что я разменял вам  ваш рубль и мы, друг другу, ничего  не должны.
-  Нет, нет. – Начала отказываться девушка. -   
А так не могу!  Мне надо  разменять.  Я… Я   за так не могу.  За спасибо!
-   Не будем мелочиться. Три копейки –  не грош. Москву  на них не возьмёшь! -
Махнул рукой  Арсеньев  и сел на    своё место.
-  Однако,  должна же я  с вами  рассчитаться. - Настаивала девушка на своём.-
-   Надо же! В каком глупом положении,  я  оказалась.
- Без   трёх копеек  в кошельке.
Как,же,  мне быть? 
-    Не будете же вы высылать мне эти три копейки по почте? Из Калинина в Ташкент? -  Попытался  успокоить её Арсеньев.
-    Будем. Если не разменяем, то будем высылать!
Арсеньев с удивлением стал разглядывать девушку. Стоит она перед ним, в своём простеньком платьице, смущаясь  и робея.
Слышно даже как сердце у неё стучит в груди.
-  Ну, хорошо, красавица.   На  нет - и креста нет, как говорится! –
Уступил он ей. - 
- Раз вы такая принципиальная, то оставьте мне свой адрес.
- Даст Бог, окажусь я здесь  снова то и забегу к вам за должком.
Устроит вас такой вариант?
-    Устроит. Вот вам мой адрес. Запоминайте. Город Калинин, проспект Калинина, дом   
номер два Калининой Серафиме Афанасьевне.
-   Алексей Владимирович Арсеньев – Представился он ей. –
- Судьба ведь не всегда      бывает злодейкой.
 Авось и свидимся  в этом  славном городе, ещё разок!
               Красный трамвайчик стал подходить к своей очередной остановке.
Арсеньев поднялся и направился к выходу.
В этот момент, старушка, громко  вскрикнув, всплеснула руками –
-    Боже  праведный! У меня ведь полно мелочи.
- А  ну, ка,  милочка  давайте  мне свой   неразбиваемый валютный  советский рубль.
И она, получив рубль,  начала  перебирать копейки. -
-   Сейчас, сейчас.   Минуточку.  Вот  вам  пятьдесят, семьдесят, восемьдесят пять,   
девяносто пять.  Получите свой целковый.
Трамвай остановился.
Арсеньев вышел из него и двинулся к набережной Волги.
Пассажирка Серафима Калинина, проживающая в городе Калинине,  кинулась, было, вслед за ним, но  опоздала.
Красный трамвайчик,  дважды,  никого не ждал. Не имел такой привычки.
Он, дав парочку коротких звонков, покатил дальше.
Однако, судьба  -  злодейка приготовила Арсеньеву в этот день ещё один сюрприз.
Он проводил в этом городе на Волге свой отпуск.
Здесь, в авиационном гарнизоне Мигалово, служил его брат.
В Мигалово базировались два полка бомбардировщиков ТУ - 16.
Третий полк  этой дивизии  дислоцировался в Шайковке.
Брат Арсеньева Иван  носил  погоны старшего лейтенанта  и служил в полку  авиационным техником.
Арсеньеву  нравился  этот северный, омываемый волнами трех рек, город.
Ветры южные, горячие   были  в этих краях гостями  редкими.
Настолько  редкими, что жаркие дни в году можно было пересчитать по пальцам. 
 Истинным хозяином Твери всегда был Ветр северный, Ветр студёный.
Этот ветер и  приучил тверичан быть  в жизни сдержанными и терпеливыми!
Люди здесь тверды и неуступчивы в делах житейских.
Немногословны. Больше любят слушать, чем говорить. Подстать людям, здесь, берёзы и ели! –  Тихо стоят  они, потрескивая,   на суровом морозе и слова лишнего от них тоже не дождёшься. 
Другое дело летом!
В  тверских лесах, после грозы, стоит густой запах крапивы.
И ветер выносит его из лесу на простор. 
К тихим речным заводям, где подрагивают от ветерка тонкие робкие цветки.
На жёлтые от лютиков и ромашек луга.
На синие от колокольчиков долы.
На розовые от дрёмы  лесные поляны.
Этот  же ветер переносит с цветка на цветок и золотых  пчёл,  и  белых бабочек, и стрекоз.
 Дух русских былин не исчез, пока ещё,  из этих лесов,  полей и долов, чем и славиться тверская земля!   

К вечеру, того же дня, Арсеньев оказался на  самой окраине города.
Погода портилась.
 К запаху  крапивы, которой порос весь берег,  добавился запах приближающегося дождя.
На дождь,  сразу же,  отреагировала природа, особенно   цветы и листья.
 Он давно уже заметил, как поникли венчики чистотела и повлажнели листья  у тополей - осокорей.
Однако, стреча с дождём в его планы не входила.  И он заспешил домой.
Покинув волжский берег, Арсеньев выбрался на притихшую, безлюдную улочку с деревянными домиками.
 Он шёл по этой, утонувшей в  сплошной зелени, скромной улочке, наслаждаясь её ароматами,   тишиной и уютом.
Но вот  с обеих сторон улицы пошли  большие каменные дома.  Стало меньше деревьев.
У магазина  промышленных товаров он остановился.
Где – то,  далеко – далеко, пели солдаты.  Пели песню, которую любил  он  и сам. –

                Полем вдоль берега крутого, мимо хат.
                В серой шинели рядового шёл солдат.

Вдруг, к солдатскому хору  присоединились два высоких девичьих голоса.
Арсеньев,  прислушался. – 
-    Что за наваждение?
Прямо на него, по улице, в сопровождении офицера, двигались, по,  солдатски,  чеканя шаг, и подпевая невидимому, далёкому хору, две девушки. –

                Шёл солдат, глотая слёзы.
                Пел про русские берёзы…

С одной из этих девушек он сегодня уже встречался. Это была Симонетта, задолжавшая ему три копейки.
Арсеньеву стало не по себе. Почему? Он и сам этого не мог объяснить. И он, не желая напоминать Симонетте о  трёх копейках долга,  решил  укрыться от неё  в магазине.
Уже, входя  в магазин, он услышал –
-    Девичья рота! Стой. Слева по одному. Первая Сима. Вторая  Полина. В магазин 
электротоваров. Шагом марш!
Через секунду, все  трое оказалась в магазине.
Симу – Симонетту, старший лейтенант, в форме танкиста, нежно поддерживая под локоток и называя её Пчёлкой, повёл туда, где на стеллажах и полках были выставлены  осветительные приборы.
Но Симонетта, задержав  по пути своего поклонника и, робко заглядывая ему в глаза,  заговорила   приятным,  колеблющимся от  волнения, голосом. –
- Старший лейтенант Кольцов!  Дайте  мне слово офицера, что мы,  очередной   выходной  проведём на  природе.
Ваня,  я так хочу побродить по цветущему лугу.  Постоять  в зарослях жёлтого донника или у кипрейного пастбища, где  трудятся пчёлки, собирая  нектар.
Ведь я же  сама  у тебя Пчёлка!   
А ты, разве не хочешь посидеть у свежескошенной полоски?  А? А я хочу, я  мечтаю туда попасть! 
Мне, даже, во сне приснилось, как я   беру в руки пучёк  скошенной травы и вдыхаю в себя   опьяняющий  запах  полыни,  с примесью   мяты, дубровника и  тысячелистника!
Ах – х!
- А колдовской ветер, мой будущий майор,  разносить этот  аромат  по всему белому 
свету и исцеляет людей
- Ты, знаешь, что такое стрибожья  или вдовья трава?
Это  горькая полынь. Но её целебная  горечь,  огнём  своим, вмиг сожжёт,  в,   уставшем жить человеке,  уныние и безысходность.
Так  считала моя бабушка Дарья.
Так говорю и я, твоя Пчёлка.
Это она  познакомила меня с золотыми травами  России.   
Старший лейтенант, лёгким движением привлек к себе девушку и, стараясь, чтобы его не  услышали посторонние,  негромко сказал. –
-   Отрада  дней моих.  Цветок очей  желанный.  Обещаю поднести к вашим ножкам и,   
цветущий луг,   и     целую копну сена, и самого себя, если вам  так будет угодно!
А девушка, шаловливо погрозив  ему пальчиком,  сказала. -
-   Ну, ротив цветущего луга и копны  свнжескошенного сена я не возражаю.
А, вот, по поводу вашего намёка  на самого себя, придётся подумать, мой дорогой.
Не знаю, не знаю,  насколько далеко вы можете зайти в мои сны и сновидения.
 
Подруга  Симонетты, кареокая  шатенка,  покинув их, прошла  вглубь магазина, что – то,  высматривая на прилавках и, почти, вплотную приблизившись к Арсеньеву,  смерила  его быстрым и цепким  взглядом.
Знала бы она, чем это для неё  потом закончиться.
 Этот мимолётный и острый  взгляд её карих глаз  согрел его  и обескуражил, лишив того непринуждённо - развязанного состояния, в которое он  пришёл ещё  на волжском берегу.
Он,  стоял, как завороженный, не смея двинуться с места. -
-  Какая   ласточка!  Будто  из сказки   прилетела, кареглазка.
Вскружила мне голову и  порхнула  налево.
Кто бы помог мне к ней подлететь и посидеть на одной веточке? А? 
Люди добрые, чего же вы  уткнулись носами в злекторобытовые приборы?
Не туда смотрите, господа!  Оторвитесь от прилавков  и посмотрите  вот на кого!
Хотя нет!  Эта ласточка слишком высоко и быстро летает!  Мне за ней не угнаться.   
Не по годам мне, стрижу,  эта молодая   птичка. Не по годам…
Она  моложе меня лет на десять, наверное? 
А май сентябрю не пара. Эх, ты. Старый ворон. Летел бы ты в  Ташкент на свой бархан,   а не  гонялся  по магазинам   за  ласточками.
Ах, как она меня разбудила и вывела из глубокого сна.   
В этот момент он услышал, как  танкист окликнул одну из продавщиц. -
-  Девушка, а девушка?
-    Слушаю вас,  уважаемый защитник отечества. -   
Ответила ему,  порхающая за  прилавком,  простая деревенская  голубка, лет восемнадцати.
-    Скажите, а электрические лампочки  у вас в продаже имеются?
-    Нет проблем.  Берите,  хоть  на миллион! А, вы  за какими грушами  пришли в наш   
      электросад?               
     Какие  лампочки  вам нужны?   Которые  с матом,  или, которые  без мата? -            
И голубка,  из тверской, патриархальной глубинки,  смерила старшего лейтенанта на свой аршин. -  Ой, так вы танкист, оказывается!
-    Тогда, понятно. Вам нужны лампочки с матом.
Старший  лейтенант, мгновенно оценив ситуацию,  расхохотался  –
-    Нет! Уж лучше давайте нам без мата. А матом мы их сами покроем,  если   
потребуется.
-    Пчёлка  - Повернулся  к  своей  спутнице танкист –
Девичья рота! А ну ко мне!  Как, прав я или нет? Это, ведь, так просто.
Взять и покрыть лампочку матом!  Уж, матом крыть  мы, танкисты,  могём!
-    Так какие  же лампочки мы  будем брать? С матом или без мата? -
Танкист  сказал это  и с улыбкой посмотрел на девчёнку,  ожидающую   его за прилавком.
Спутницы танкиста рассмеялись –
-    Нет, нет, наш доблестный старший лейтенант, матом мы  их крыть отказываемся.   
Мы, люди культурные!  И, потом, зачем   портить товар. – Пропела Симонетта.
Продавщица магазина, догадавшись,  что её разыграли, закрыла от стыда лицо руками и   убежала в подсобное помещение.
Ареньев оказался   невольным свидетелем этой  сцены.
-    Стало быть, наречена она  Полиной.  Завяжем узелок на память! –
Отметил про себя Арсеньев, не сводя глаз с кареглазой шатенки Полины.
И он,      стараясь быть незамеченным, тихо покинул магазин.
В следующее воскресенье, ближе к полудню,  из города, на новгородскую трассу,  выскочила, белая как снег, Волга генерал – майора Калинина.
Управлял  автомобилем  старший лейтенант Кольцов.
Рядом с ним сидела генеральская дочка Серафима.
Не доезжая нескольких километров до районного центра Медное, Волга  повернула направо и, выскочив на просёлочную дорогу, понеслась в сторону реки  Тверцы.
Минуя берёзовые рощи и хвойные  перелески, танкист Иван Кольцов и студентка медицинского института Серафима Калинина, вскоре,   добрались до речной поймы.
Оставив автомобиль  на верху, влюблённая пара,  спустившись  вниз, вышла на заливной луг.

А на том заливном лугу, мимоездом в страны дальние, задремал над луговым разнотравьем  милостивый государь знойный Полдень.
Ехал, ехал по России этот милостивый государь, разливая  вокруг  теплынь терпкую и душистую, благовониями всех одарял,  припекая семенные бугорочки, да, утомившись, закатился на тверском лугу, среди некосей, под цветущую липу.
Знал он, бродяга, что крона у липы, словно шатёр, просторная и теннистая.
А, тут, к лужку,  и наши герои подоспели.
Туда же, к этой липе, держали свой путь Иван Кольцов и Серафима Калинина.
Лежит Краснолетье под липой и дремлет! Сопит, под стрекотню проворных кузнечиков и скрипучих кобылок.
Вторят им,  подпевая,  по такому случаю,  и цикады. –
-    Как, же!  В такой урочный час сама любовь к ним с бугорка сошла, пока Краснолетье 
дремлет под липой неохватной!
А влюблённые идут,  довольные и счастливые по цветущему лугу, поглядывая друг на друга.
-    Ваня,   слышишь, как  поёт славу Краснолетью  весёлый крапивник.
Вон он  там на той липе сидит, куда мы идём?  Он такой, этот крапивник! Как и я. Поёт и  любуется своей мелодией, будто,  выделяет  себя,  из скромного хора насекомых.
Они направлялись  к реке, зеркало которой  сверкало вдали.
Вдруг, на тропинку, по которой они шли, выскочила занятая трясогузка.
Серафима, заметив птицу, обрадовалась, словно ребёнок. –
-    Ваня, гляди, гляди, кто нас встречает?  Трясогузка!  Ах  ты, пичужка!
Она хозяйка и  распорядительница всего этого  царства и  всей этой красоты.
Это у неё такая  работа, чтобы нас с тобой  проводить  до самой реки.
Только, прошу тебя, говори  по - тише, чтобы её не спугнуть.
Бежит  впереди них  проводница  пернатая по тропке,  торопится  к реке.
Бежит, кружа и петляя, чтобы показать гостям  всё самое лучшее, что  на этом лугу есть.
Спешит, бежит впереди них трясогузка, да, вдруг, прекратив  свой лёгкий бег, возьмёт, да и остановиться среди лугового раздолья.
Остановится, оглянется на васильковое, белое платье Серафимы из хлопчатобумажного репса и, удовлетворённо покачав хвостиком,  летит  по тропинке   дальше.
А  вокруг   всё, будто,  вымерло. 
Трясогузка эта, неугомонная  и  устроила милостивого государя здесь  на отдых.
 А, теперь, ведёт  влюблённую пару на край луговины, к прибрежью, к крепким, раскидистым кустикам васильков.
Вот  подошли они  к  островочку, где  разморилась под  солнцем колючая ежевика.
-    И у  тебя, тоже, пора цветения. –
Осторожно  потрогала её листочки Серафима.   
- Попробуй, сейчас, Ваня, её  только  задери!
Плеть её изовьётся, словно змея и зашипит на непрошеного гостя. –
-     Куда Егорка?  Под листком у нас иголка! 
Красавица!  Листочек у неё тройчатый. Шипы мелкие. А уколет так, что белые зайчики запрыгают в глазах.
Другое дело, когда ежевика созреет. Когда сизый налёт с побегов перейдёт  на ягоды. Вот тогда, мой дорогой, мы здесь уже  не будем непрошеными  гостями.
Тогда мы с тобой придём сюда и полакомимся, ею, чтобы плоды её не достались одним муравьям да  осам! 
Или, того хуже, осеннему ливню.
-    В православном календаре, даже, есть день, посвященный поре созревания ежевики.  И называется он, Ваня, - Давыд  Ежевичник.
- Вон оно, что, Пчёлка!  -   Удивился Иван. –
Из рода в род – тот же урод!    
И  тут,  вдруг  захмелев от лугового разнотравья, его Пчёлка полетела! 
Она, кружась и пританцовывая, вокруг  Кольцова,  начала напевать, самой же придуманные слова, на мотив популярной  песни. -

- Гроздья чёрныя, гроздья  жгучие, гроздья  страстные и прекрасные! Как люблю я вас! Как  сорву я вас! Как  вкушу я вас, придёт сладкий час!

Легко покачивая бёдрами, по, цыгански, потряхивая плечами и играя руками, она летала вокруг  него.
Он же, увлечённый её  порывом,  схватил и  поднял   её на руки.   Затем, целуя, понёс  на руках. - 
- Пчёлка!  И всем этим премудростям тебя бабушка обучила? 
Откуда у тебя эти знания?
- Моя бабуля по отцу, Анна Ивановна, знала все целебные травы и лечила людей.
И я пошла по её стопам и учусь на врача. Она меня наставляла с малых лет. –
- Сима! Помни. У человека есть семь суставов: родник, чело, горло, сердце, ярло,живот и  зарод.
И есть семь золотых лечебных трав, которыми они излечиваются. -
- Для сердца – горец. Для родника – подорожник. Для чела –  крапива.
Так, что у нас там дальше следует?
Ага, вспонила!  Чего ты  мне  не подсказываешь?   
Для горла – одуванчик. Для ярла – ромашка. Для живота – полынь.
А, для зарода – солодка.
Бабуля моя и заговоры знала, Ваня.
- Хочешь послушать?
- Хочу, родная. Хочу, сладкая! –
Как во хмелю, протяжно  басил  Иван, продолжая нести Серафиму на руках.
-    Неси меня и  слушай, мой бравый друг. -
-     Господь Бог! Пошли своего архистратига Михаила изгонять скорби и хвори  из семи 
суставов и семи жил человеческих!  Всё. Как, дальше я забыла.
Но ты, Ваня, лучше, никогда, не болей.
-    Хочешь сказать, что если я заболею, то  ты  и замуж за меня не пойдёшь?   
На лугу заскрипела коростель. Кольцов опустил Серафиму на землю и они оба прислушались.
Звуки доносились оттуда, где среди некосей томно взметнула свою голову,  седая полынь.   
- Вон  она, уже, где . – Показала рукой Серафима.
Видишь?  Вон, там, где  полынь льёт свою горькую долю, через птичьи стёжки дорожки, на кипрейное пастбище.
Там сейчас у пчёл, на бражных, медоносных соцветиях,  идёт пиршество!
- Ты мне зубы,  бабкиными молитвами, не заговаривай. –
Кольцов, обхватив её за талию, прижал к себе и   повторил вопрос. –
-    Так, пойдёшь,  или не пойдёшь  ты за меня замуж,  если я  собьюсь с пути  и занедужу?   
- Ну,  спутница моя и целительница, чего молчишь?   Я жду! Подай же голос!
И  Иван  тряхнул её за плечи.
- Привет, Иван! Привет тебе, привет!
-     Глянь - ка, наша  проводница пернатая пропала. -
Серафима, явно не  хотела отвечать на его вопрос.
-    Ну, я жду - с!  Что ты замерла, как гроза перед  четвергом?
И, тут  Пчёлка, звонко рассмеявшись и   сладко оглядев  его, словно медоносное соцветие,  нежно зажужжала. –
- Замуж- ж –ж?    За тебя?  Да, хоть, сейчас!  Мне замуж – ж – ж, уж – ж, невтерпёж – ж- ж.
Ну, чего же, ты стоишь, как телеграфный столб.    
Бери и неси меня, за неимением ванны, в   реку. Ну!
Ну, что же, ты не жужжишь, от радости, как я.
Уложи меня на зеркало реки, в котором отражаются   багряные зори и  полюбуйся!   
Кольцов, сам, чуть было, не зажужжавший от соблазна, замолк, не зная, как ему поступить.
Серафима,  заметив это, залилась краской смущения,  и перевела разговор на другую  тему. -   На трясогузку!
- Ну, нет, танкист. Эта белая, птичка с чёрными пятнами, на полпути нас не бросит.
- Мы хорошие!   Мы, без приказа, ни – ку - да!   
Полетели дальше, Ваня. И с песней. 
Представь себе, что ты на плацу! Давай. Песню за – пе - вай.
И она пошла вперёд. -  Некому берёзку заломати.  Люли,   люли, заломати.
Звонкий   голос её разлетелся по всему луговому раздолью.
Милостивый государь Полдень, дремавший под липой неохватной, проснулся, зевнул и  пошёл, своей дорогой, дальше. 
А, как же!  Делу – время, а потехе час!
Кольцов  хорошо понимал, о чём зажужжала его пчёлка.
 Но он, не мог нарушить слова, данного её отцу, генералу Калинину.  -  Никаких пряников до свадьбы! 
Её отец, Афанасий Северьянович, так и  сказал ему, погрозив кулаком. –
-    Никаких  пряников до свадьбы ты танкист,  от моей дочери,  не требуй.
 Он  давно  заметил,  как, вдруг,  зажужжала его пчёлка и куда она  его клонит с самого Василия – капельника,  с которым совпало торжественное собрание по случаю дня рождения  вождя мирового пролетариата Ленина.
И теперь, чтобы выйти из  недвусмысленного положения, в которое он попал, Кольцов осторожно бросил ей вдогонку. -
- Пчёлка!  Перестань жужжать. Послушай лучше меня. 
Я  сложил о  тебе  вирши.  Я их тебе…   
Но она не дала ему закончить. –
- Не надо!  Не  хочу  никаких пресных  рифм, мой друг!  Хочу пряников!   
Посмотри вокруг. Какая гармония!   Какое благозвучие!  С веток мёд капает.
Дадим слово Природе.  А сами помолчим. 
Какие вирши, Ваня, когда сердце  рвётся  из груди. –
Гляну в поле, гляну в небо. И в полях и в небе рай. - Как сказал поэт. Про свой рязанский край.
Серафима, выдохнув  из груди воздух, тяжело вздохнула и с виноватым видом, не глядя на него, произнесла. –
- Пора. Нам пора  окунуться в воду, раз  до  пряников  мы не доросли.
- О,  А вот и наша проводница явилась!
Пока  я тебя здесь искушала своим жужжанием, похожим на мычание тёлочки.
               Только не заглядывай мне в глаза. Не надо! 
Молчи, или не быть тебе моим женихом!
Затем, окинув Кольцова туманным взглядом, она пошла от греха подальше туда, где поджидала их трясогузка.
Она, покачивая бёдрами, поплыла к скошенной полосе, за которой виднелись заросли пахучего жёлтого донника.
А  птичка – невеличка, напоминая о себе, выдала, вдруг, звуковой позыв.
Да  ещё   какой!   Не какое – то, там, чириканье,  типа  -  Апчхи, спичку в нос!  Ничевос, ничевос!  Нет!  А целое  музыкальное произведение. 
Настоящий мотив  с вариациями. –
- Цези – цери – цюря – клюй – клюй.
- Какой пасторальный мотив! –  Присела к земле, приглушив голос,  Серафима.
Она, всё ещё, стыдливо опускала глаза, пряча их от Кольцова.
Убедившись, в том, что её услышали, и вновь следуют за ней, трясогузка  допела свою подорожную песенку и двинулась в сторону подсыхающих валков сена. –
-    Церя – клюй – клюиль – виу. -  Пригласила она гостей  Краснолетья  в свои владения, допев шедевр до конца. 
               Неровные, горбатые валки сена, своим  острым, терпким запахом,  окончательно выбили Серафиму  из  себя.
Над скошенной полосой стоял терпкий,  вяжуще – кисловатый запах, настоянный на  мяте губоцветной, дубровнике и тысячелистнике.
Серафима, схватив из валка пучок,  ещё не совсем высохшей травы, и, вдохнув его аромат,  поднесла  его к  носу Ивана. –
- Поднатужся  и  вздрогни, мой друг! 
- Это тебе не спичка в нос!   здесь огонёк  другой, Кольцов!
- Вдохни. А, ну, вдохни в себя! 
Чувствуешь, как запах полыни,  даже здесь, берёт верх  над другими травами. 
Ты, ожил?  Загорелся? 
Мне нужен муж, не ветренный и  с жаром.  Но не с пожаром, чтобы  соседок не   спалить. 
А, ну чхни и стань мужчиной! 
Стань стрибожьим внуком, Ваня. Раз, два, три!
Полынь, милый  мой, травка Стрибожья.  Она  даёт человеку силу ветров, которые      
с языческих времён  называли на Руси  стрибожьими внуками.
-    Бабуля  часто повторяла, что пряный запах полынь – травы,  способен разбудить у доброго  человека его глубинную память и вернуть  его на тысячи лет назад.
               Раньше люди на Руси жили в гармонии с природой. И им были известны  многие  тайны бытия   земного. 
И тайны бытия   того, послесмертного  или потустороннего.
- Мужики, тогда понимали женщин с полуслова  и не раздумывали, что им делать. –
Ломать или строить, Кольцов.  Это так актуально и сейчас! 
Правда, ныне, этот мотив звучить, несколько, иначе - быть или не быть,
Среди  них  не было  слабаков,  и не было идолов,  и обожествлённых, как сейчас,   личностей. 
Каждый сам был Богом.
- Вдыхай. Вдыхай. Не морщись.
Набирайся сил стрибожьих.
- Я, смотрю, ты  свою силушку, ненаглядный мой, на плацу да  в трёх уставах оставил. 
               Но Кольцов, отстраняя от себя её руку с пучком сена,   решительным тоном  произнёс. –
- Ну, хватит, Пчёлка.
Сколько можно  совать мне под нос  горящую спичку?
У меня во рту стало горько от твоей полыни.
Я не такой слабак, как ты думаешь.
Да, я, в свое время, как заяц  дал слово медведю генералу Топтыгину, что не  позволю себе никаких пряников и никаких вольностей по отношению к тебе.
Да, да. И не надо надеятся на то, что я не стану героем своего времени.
Успокойся.  Стану! 
И тебе мало не покажется!
А пчёлка, аккуратно положив клочок сена на место, в валок  язвительно воскликнула. –
-  Вот, вот, дорогой!  Наконец, то    в тебе,   проснулся  мужчина!
Суровый северный ветер подул мне, прямо, в лицо!
Сия перемена мне по душе! Ты  растёшь  на моих глазах.
Ты, пока  ещё, не герой моего времени, не Печёрин и не Вронский, но первый удар кулачком в моё сердечко ты уже сделал.
-  Ещё немного,  ещё чуть – чуть!   И …
И, вдруг, она чихнула. - 
-    Ваня,  а  ну, дай мне по спине пятерьнёй, чтобы отрицательная энергия из меня вышла  вон.
Кольцов хлопнул её по спине и  нервно захохотал. - 
- Ну,  и  как ты?  Пришла в себя?
- Не пришла!   
Ты меня в себя, теперь, даже танком не загонишь. 
Найди и сорви мне розу и пойдём    подальше от греха! –
И Серафима ещё раз чхнув,  устремилась  по дорожке вперёд. –
-    Что родители не спите, караулите меня?
- Ой, мамочка, мамочка и зачем ты меня такую грешную отпустила на этот луг  с гвардии  старшим лейтенантом Кольцовым.
Я то думала он, меня здесь, уединившись, в колечко свернёт и на груди спрячет. 
А он меня в карман положить  хочет, а  потом носить  по танкодрому, на виду у всего полка. 
Я, конечно, не Мери и не Анна Каренина.
Я, всего  лишь Серафима Калинина. 
Кольцов,  чтобы хоть, что – то, сказать, вяло  обронил. -
-  Здесь розы не растут. А вот охапку ромашек я тебе с удовольствием соберу и кину тебе в подол.
-    Кинь, Ваня, кинь!    Ты лучше  камень  в меня  кинь, Ваня,  ибо во мне зреет грех.
Я чувствую, как он учащает моё дыхание. 
-  Гоу ту ми, Кольцов.  А,   ну - ка, приложись ухом к моему сердцу.
Нет, не туда. Вот сюда, левее.  Ещё левее.  На бугорок,  где  он, этот грех, особенно  злючий. 
               Кольцов, повинуясь её зову, подошёл к ней и приложил голову к  её груди.
Слышишь, какая там буря бушует?  Генералу Калинину  показать бы её.
Ладно, чтобы не  чокнуться  лучше  идём  дальше,  в светлое будущее.
Да не вздумай кинуть в меня камень, танкист. 
Я пошутила. А, вот  ромашки мне кинь в подол, пожалуйста.   
Кольцов собрал ей букет.
А, тут и трясогузка  вновь позвала их в путь -  дорогу!
Но, теперь, уже, повинуясь её  крику, Серафима вынуждена была пойти вслед за ней, и впереди Ивана  с букетом ромашек.
               На луговых возвышенностях, мимо которых вела их трясогузка, уже  появились суходолы.
Серафима, замедлила шаг и, дождавшись  Кольцова, вновь, приступила к исполнению   обязанностей  гида.  –
- Ух, ты!  Вот, уже и суходолы, здесь, появились! 
Перестояла, отплодоносила  травка, да и засохла. Теперь она, бедняжка, как  засидевшаяся  девка! И собой не видна, и на дело не годна.
Сказав это, она, внезапно, остановилась. Да так, что Кольцов с ней столкнулся. 
Она, же, повернувшись к нему,  без какого – либо смущения, положила ему руки на грудь и  подрагивающим от волнения голосом  заявила. –
- Совсем, Ваня, как я трава эта! 
Созрела. Расцвела. Да  косарь мой,  что – то, замешкался!
Или   приказ не получил.
- Так и  простою я, как она  на бугорочке до самой холодной и голодной зимы,  пока не налетят белые вьюги или чёрные вороны.
- Насытятся, чтобы  с голоду не помереть  и  прости - прощай!
               Кольцов был старше  Серафимы на  семь лет и поэтому продолжал, по старинке, восхищаясь её юным очарованием, опекать её, как свою младшую сестру Полину.
-    Серафима. А, ну погоди!
Слушай, Пчёлка! –   Провёл  он  ладонью по золоту её волос.
- Как ты расцвела!  Какая ты у меня стала  взрослая и умная! 
Тебя впору вести под венец. Я бы тебя,  любимая, хоть сейчас,  окольцевал, да не могу!   
Афанасий Северьянович предупредил меня, что  даст своё согласие на наш брак,  только после того как ты завершишь учёбу в институте.
Поэтому  летим  пока мимо  ЗАГСа   к речке.
Он сказал  это и пошёл.
Но, Серафима осталась на месте. 
Тогда он,  повернувшись,   позвал её. –
- Пчёлка,   не  куражся, не надо, я прошу тебя. Пошли.   Я жду.
Но она и с места не  стронулась. -
- Не хочу идти к реке.  Веди меня  в Загс!
Такой  капризной  и непокорной Кольцов не видел её никогда.
Она всегда уступала ему в любых конфликтах и разногласиях.
Он к этому привык, считая такое поведение своей Пчёлки, как  вполне  нормальное.
Кольцов подошёл к Серафиме, которая стояла, красная от напряжения, со стыдливо опущенными глазами, и, почти, насильно, увлёк её за собой. –
- Ну, довольно  детка. Идём. 
Ты требуешь от меня невозможного.
А Золотое колечко для тебя я уже заготовил. Пошли, пошли, милая.
Партия сказала надо, а комсомол ей отвечает – нет!  Это чревато! 
Тогда он взял её на руки  и перенёс  через ленивый ручеёк, который узенькой ленточкой тянулся  к реке, выписывая по пути замысловатые фигуры.  -
- Это что за кустики, которые  растут вдоль ручья?  Как они называются?
Таволга, что – ли?
За ручьём он  поставил её на ноги.
Серафима, недовольным тоном,  пробурчала. –
-  Таволга, таволга.  Куда ручей – туда и она. 
Поэтому в народе и прозвали её поручейной. 
Таволга поручейная!
- Цези – цери – клюй. –  Раздалось, вновь,  неподалёку.
Трясогузка стояла на тропинке, потряхивая крылышками. 
Рядом с птичкой – невеличкой  красовался крестовник.
- Вот, если бы не она, Иван, я бы не пошла, потому что ты продолжаешь относиться ко мне, как к,  какой – то,  семикласснице.
А я,  уже, между прочим,  очень  нравлюсь мужчинам, у которых сталь в глазах блестит и   
золото в штанах, то биш, в карманах звенит. Я скоро закончу ВУЗ.
А ты продолжаешь  упорно этого не замечать и смотреть на меня  глазами   подчинённого  моего отца. -
- Ать,  два! Ать,  два!  Посла  носа - голова!
Нет, Ваня. Ты -  не  солдафон. Ты винтик 
Жил – был  Иван по уставу! Ать, Два! Ать, Два!
И  любила его, генеральская дочка, засидевшаяся в невестах! А Он  даже  боялся   к  ней подойти, чтобы  ущипнуть!
-    Я не щипач. Я твой жених.
     А ты моя невеста.
- Невеста из прокисшенго теста. -  Стронулась она с места.
Хочешь, обижайся, а хочешь,  проглоти эту горькую пилюлю.
Ну, а теперь, продолжим  свой путь из огня в полымя, и назад!
Я иду не за тобой.  Я иду за птичкой.
Идём, же, через жёлтые крестовники, мимо золотых колобородников и осотов.
Но, учти Иван! У реки я тебе, кое - что,  скажу.  Ты меня, ещё,  узнаешь,  Ваня!
Поэтому соберись с духом.  Пошли, иди   за мной!  Ать, два! Ать, два.
               Теперь она  сама  пошла впереди него.
Кольцова, вдруг, пронзила  жгучая, дерзкая мысль, которая давно  не давала ему покоя.  И он, не сдерживая себя, как это было раньше, решительно  шагнул за  Серафимой, которая, раздражённым голосом,  продолжала  давать комментарии. –
- Смотри. Слева, с нежно – розовыми цветками! Это стоят бодяки.
А вот и репейник  разнежился  под солнцем! 
И какая благозвучная, живая  тишина! 
До нашего прихода здесь всё было мертво.
Мы вторглись в это царство  и  нарушили его покой.
               
А, между тем,  милостивый  государь Полдень, ласково  тронув крону величавой липы, в пене жёлто – белых лепестков,  уже отправился дальше.
Липа, охнув на прощанье, вздрогнула и заволновалась, роняя с цветков  на землю целебный нектар.
Но Кольцов с Серафимой этого не заметили.
Им было не до этого.
Когда они приблизились к липе, Серафима, подойдя к её могучему, бороздчатому стволу, прильнула к нему ухом и прислушалась. –
- Послушай и ты Кольцов, какие  здесь  страсти внутри бушуют!
Прижмись, прижмись к стволу, Иван, жених генеральский. Послушай, как она перегоняет соль земли в медовуху.
- Слушаюсь! -  Прилип к стволу и Кольцов.
Так они и стояли рядышком, почти, касаясь, друг друга головами. 
Серафима, неровно дыша, зашептала. - 
- Липа, моё любимое дерево! 
Ох, она не простая, как думают некоторые
Царской породы  эта особа.   А, какая  чистоплотная! 
Не в пример ольхе или осинке.   
Уж, она  - то листвы своей,  как они,  куда ни попадя, не  сбросит.
И плоть  у неё такая же белая и чистая, как  и  у  невинной девчонки.   
Какая она сейчас  сахарная, да чистая!
С пчелами на кистевидных соцветиях.
Листочки то у неё, Ваня, такие же округлые,  как и   сердце  человеческое.

Пока они  стояли так в тени раскидистой липы, трясогузка вывела милостивого государя,  через полновесные травостои,  с  луговины.
Но, вот Кольцов и Серафима, оставив  липу,  выбрались на стёжку – дорожку, которая привела их к рябиновому деревцу.
От него  дорожка, круто повернув, пошла под уклон к песчаному бережку, поросшему камышом.
На  ягодах  у  рябинки, уже,  появился  красноватый  налёт.
Как только  милостивый государь покинул  луговину, тишина в округе, сразу же, была нарушена восторженными криками птиц!
Над липой закружилась стайка голубей. Это летали, пробуя на прочность свои крылья, птенцы лесных голубей клинтухов.
Природа вышла из полуденной дрёмы.
На берегу, у раскидистого кустика фригийского василька, они остановились.
- Ваня,  раздеваемся  и в воду! – Услышал  Кольцов.
Серафима быстрыми,  движениями  легко сняла с себя своё васильковое платьице и  осталась в одном купальнике.
Снял с себя верхнюю одежду  и Кольцов.
Они вошли в сонную реку и разбудили её, шумно барахтаясь и визжа.
Накупавшись,  они выбрались на берег. - 
- А  теперь мой желанный,  подойди  ко мне поближе!
Только без общих фраз  и афоризмов!
Ваня, я самый красивый цветок на этом лугу или нет? 
Ну, чего ты  прикусил язычёк?  Не молчи. Не надо.
Здесь из всех цветов самая красивый  цветок это  я.
Ваня ты на семь лет старше меня, а растерялся сегодня,  словно мальчишка.
Ну, будь же смелей. Цветок вырос. 
Цветок просит… Чтобы ты, чтобы ты  его сорвал.
- Подойди и расстегни  на мне  купальник.  Он сдавил мне  грудь и  мне трудно дышать.
Ваня, я хочу родить от тебя дитьку – бандитьку.
Ты, слышишь меня! Хочу дитьку!  Прямо сейчас.
Кольцов, дрожащими руками, освободил её от  лёгкого покрова и,  ударяясь в её лоб, одеревеневшими, пересохшими губами,  зашептал. –
-    Ну, дитьку,  это куда ещё не шло!   А бандитька нам с тобой, Пчёлка,  ни к чему.
В этом я участвовать отказываюсь.
А на дитьку ты меня  сагитировала.
- Я не трус, Пчёлка.  Я всё давно понял.
Но я дал слово твоему отцу, что до свадьбы тебя не трону… Я слово дал. Пойми ты..
Что  я ему скажу, когда   он узнает?
- Он не узнает!
И тебе   ничего  не нужно будет ему говорить!
Важнее не то, что  скажет мой папа, о то, что, на днях,  сказала мне мама.
               Кольцов, взял её на руки и, теряя,  от напряжения, контроль над собой, осторожно положил  на горячий песок со словами. –
- Цези.  Цери, Цюря. Любить, так любить!
Ты сама ещё  дитька – бандитка!
Время, для них обоих,  остановилось!   

Высоко в небе  парило солнце. 
И оно перестало существовать для них.
Очнулись они оттого, что под этим солнцем, кто – то, вдруг осмелился и закашлял.
С  ветки  рябины, вспорхнула испуганная птица.
Кольцов, приподняв голову,  увидел, что,  неподалёку, за прибрежными кустами,  по пояс в воде   стоит дородная дама в лиловом купальнике.
Она, поглядывая в их сторону, загадочно улыбалась.
На противоположном берегу разгуливал мужчина.
Вот он поднял руку и крикнул даме. –
-    Эй!   На барже.   Там  железный лом против течения не проплывал? 
Дама недовольно махнула  на  него рукой. –
- Да пошёл ты!  Уже, нажрался. Всё  у тебя не как у нормальных людей.

И, сразу на лугу всё  стало, каким – то, невыразительным и чужим.
И крики птиц. И цветы. И буйная зелень.
Стало невыносимо от палящих лучей солнца. 
- Цези – цери – цюря! – долетело до них от рябинового деревца.
На тропинку вернулась их добровольная проводница.
В этот момент, в речную гладь,  с лёту, вонзилась,  какая – то, шальная птица.
- Ты слышала, милая моя жёнушка! Нас зовут. За нами пришли.
Кольцов понял Серафиму на руки и понёс  в прибрежные кусты, к тому месту реки, куда только что ныряла  отважная птица.
Он входил в воду и ласково шептал своей, потерявшей голову, любимой. –
- Цези – Цери – цюря!

При выезде с просёлочной дороги на  новгородскую трассу, притихшая и повзрослевшая, Серафима  попросила Ивана остановить автомобиль. – 
- Ваня, притормози.  У меня глова кругом идёт от счастья.
Кольцов остановился и,  с укором, посмотрел на неё. –
- Некому берёзу заломати…
Я уж хотел, было, тебе спеть –
- Мама, мама дай пилу я берёзку подпилю.  Да не стал. Уж больно ты своенравная!
Ты понимаешь, что я дал слово твоему отцу.
А она, положив ему голову  на  плечо,  прошептала  -  Есть кому заломати!
- Ваня, мне вспомнился Есенин. -
               
                Теперь бы брызнуть в небо
                Вишнёвым соком стих…

- Давай  просто посидим и помолчим. Послушаем тишину.       
Так они сидели до тех пор, пока Иван не  спросил у неё –
- Пчёлка. Что – же,  такого тебе сказала твоя мама, раз её слова оказались важнее, чем отцовские?
Она долго ему не отвечала.
Потом, убрав голову с плеча, задумчиво произнесла. –
- Не будем  спешить. Дай срок.  Я, когда  -  нибудь,  тебе об этом расскажу!
Ты, обязательно об этом узнаешь!  Я тебе обещаю.      
- Да, золотой  мой!  А с чего это ты, вдруг осмелился нарушить обет, а?   
И дитьки – бандитьки не испугался?
Потому, что любишь, что – ли?
Правда, правда?   И я тебя тоже очень люблю! 
Я же  Пчёлка!   И ты сладкий и я сладкая. Мы оба с тобой сладкие!
Иван, зарывшись носом в её волосы, только бормотал. –
-  Ты моя, моя, моя, моя. 
И  тут он случайно нажал на сигнал.
Автомабиль протяжно замычал.
- Была  ты студенткой, а стала женой.  И прости, что я так глупо себя   с тобой  вёл всю последнюю пятилетку!
А, как   поднесла  ты мне спичку, то есть полынь под нос, так я сразу стал героем нашего времени!  Вобщем запели мы с тобой одну песню на всю жизнь. До конца!
И так теперь и полетим с этой песней   по жизни, Пчёлка!
- И у меня, тоже,  душа поёт! Как вырвалась из груди, так и поёт, Ваня.  Так и поёт, не умолкает.
Он включил зажигание, тронулся и запел. –
-    А поутру они проснулись.  Кругом,  помятая трава…

















                Глава  вторая.   ПОГОНИМ  ПЧЁЛ   В  ОДЁССУ.         





Прошло несколько лет.
Шустрый красный трамвайчик, за это время,  пять раз, встретил на горбатом мосту короткое северное лето.
И  вот, однажды, на одной из своих остановок, он увидел  своего старого знакомого – Арсеньева.
Тот вошёл в трамвай и стал вглядываться в толпу.
 Но того,  кого он искал, среди пассажиров, в трамвае не было.
А он всё искал и искал глазами среди пассажиров  девушку в васильковом платье.
Трамвайчик, добежав до конечной станции своего маршрута  и, развернувшись, покатил назад, на тот берег Волги.
-    Не слишком ли много совпадений? – Размышлял Арсеньев.
Город Калинин - Раз!
Улица Калинина – Два!
 Фамилия   у неё, тоже,  Калинина – Три!
И, за эти пять лет, и она, и   Полина могли  отсюда  уехать вместе со своим танкистом.
Ну, допустим, что Симонетта поможет мне встретиться с Полиной!
И, что я ей   спляшу  под   горячий привет из Ташкента?
 А она на язык легка.    И бровью не поведёт, увидев меня. –
      Как  во   атомном, во граде, во Твери.
      Да появился незнакомец, хоть реви.
 Но, на остановке, возле филармонии, произошло настоящее чудо.
В трамвай, со сноровкой молодой  дамы, буквально влетела та самая старушка, которая   сравнила Серафиму  Калинину с  Симонеттой и разменяла ей рубль.
Он, воспрянув от удачи,  подошёл  к  ней –
 
- Прошу простить меня за беспокойство, но мы с вами,  уже, встречались на этом маршруте.
Вы ехали  тогда со своей внучкой. Помните?  Тогда, пять лет назад?
Вы не забыли ту девушку, которой  разменяли рубль и которую сравнили с    Симонеттой, помните? 
Старушка, вцепившись в него взглядом, припоминая,   произнесла. –
- Да, да,  товарищ, припоминаю.  Считайте, что вам повезло. 
От вашей персоны в моей памяти сохранилась,  лишь,   рука, подающая   три  копейки  одной юной особе с неразбиваемым рублём.
Да, да!  Куда убежало время?  Боже мой!  Куда?
Но особенно мне,  почему – то, запомнился многострадальный рубль.
- Вот потому – то и запомнился,  что он самый многострадальный! –
- Пошутил Арсеньев.
 - А с ней, с этой девушкой мы, иногда,   встречаемся в этом бегунке. –
- Догадываясь, кого  он разыскивает, встрепенулась старушка.
- Так,  обменяемся улыбками,  поздороваемся и разойдёмся.
К сожалению, близко с ней я  так и не   познакомилась в этом атомограде.
- А вы не могли бы мне подсказать, существует ли в городе Калинине такой адрес. Улица имени Калинина дом номер два!
Старушка, не отрывая от него своего цепкого  взгляда,  ответила –
- Есть ли  в нашем городе такая улица?
- Сказать определённо не могу. Не знаю.
     А вот проспект с именем  всесоюзного старосты  Михаила  Ивановича Калинина да, 
      Такой существует.
Наши трамвайчики вас туда довезут.
И она принялась перечислять номера этих трамваев.

Ровно в девять ноль – ноль  утра на плацу, перед штабом, раздалась команда –
- Полк. Становись!
Личный состав танкового полка, услышав эту команду, пришёл в движение.
-    Равняйсь! Смирно!
Огромная масса людей замерла, выполняя  команду начальника штаба полка.
Был понедельник, день начальный в неделе  и, во вторых,   послевоскресный и потому тяжёлый вдвойне.   
Полк построили для читки приказов и развода на занятия.
Командир полка принял  рапорт от начальника штаба и  началась, привычная  и рутинная для всех военных, процедура.
Слово  после командира, как всегда, взял начальник штаба.
После читки приказов и выдачи ценных указаний, личному составу напомнили тему предстоящих политических занятий;  изучение книги Генерального Секретаря  Центрального Комитета  Коммунистической  Партии Советского Союза  Леонида Ильича Брежнева     « Малая Земля »

Первым  батальоном этого танкового полка командовал майор Кольцов.
У Кольцова, как и у множества других офицеров советской армии, чрезмерная героизация личности руководителя страны вызывала  поэтическое настроение и желание пойти на природу и  запеть:
                Я ж пойду, погуляю,
                Белую берёзу заломаю,
                Люли, люли,  заломаю.
                Срежу с берёзы три пруточка,
                Сделаю три гудочка, 
                Люли,  люли,  три гудочка,
                Четвёртую балалайку, …            

О политработнике, полковнике Брежневе, во время Великой Отечественной Войны СССР с фашистской Германией, мало кто знал.
Но, теперь, когда прошло тридцати лет, после этой страшной войны, государственная пропагандистская машина вводила полковника Брежнева в число главных творцов этой победы, поставив его в один ряд с такими знаменитыми на весь мир маршалами, как Георгий Жуков и Константин Рокоссовский.
Брежневу присвоили маршальское звание.
На него посыпались высшие воинские награды. 
Он становится четырежды героем Советского Союза. А в 1961 году ему было присвоено ещё и звание Героя Социалистического Труда.

На фоне разваливающейся страны  эти  награды вызывали негативную оценку и весёлое лирическое настроение  не только в армейской среде, но и в  простом народе.
Объявление темы политзанятий встречено было общим лирическим шумом, призывавшим командование, если не уйти, прямо с плаца, куда – нибудь, за Волгу и запеть хором, то, на худой конец,  заняться материальной частью.
В этот самый момент комбат Кольцов услышал, как из глубины строя командир одного из его  взводов, старший лейтенант Сердюк громко выкрикнул  -
-    Оказывается, что и с Малой Земли можно собрать большой урожай!
- Разговорчики в строю! –  Рыкнул на него  комбат.
Кто это там, в болоте  плачет, а из болота не идёт?
А начальник штаба уже отдавал приказ  -
По – о – о – лк! Слушай мою команду!  Поротно. На занятия. Первая рота прямо. Остальные  напра - а  – а  –  во!  Шагом Марш!
 Полковой оркестр грянул  « Прощание Славянки »  и  танковый полк вошёл в ратный гул своего очередного,  тяжёлого  советского дня - понедельника.
Когда офицеры его батальона собрались в ленинской комнате, комбат Кольцов начал политзанятия. -
-    Так,  витязи в бронешкуре. Успокоились!   Запишем тему занятия. –
- Книга Леонида Ильича  « Малая Земля »
И нам, и на Малой земле известно, что глава нашего государства, в период Великой Отечественной Войны,  принимал  за  неё,  или за Мысхако,  участие в кровопролитных боях..
Четвёртого февраля  1943года этот светский мыс на Чёрном море, расположенный южнее Новороссийска, отбил у немцев морской десант под командованием майора Куникова.
Этот геройский десант удерживал  его  до сентября 1943 года.
На войне, где бы она ни велась, – на малой земле или на большой, гибнут люди и всегда льётся большая кровь.
В своё время,  бои за « Малую Землю »,  в которых принимал участие и Леонид Ильич,  по воле Сталина, не вошли в хрестоматию великих сражений  Второй Мировой войны.
Так же  решил  и Генеральный Штаб Советской Армии.
 
Но через тридцать лет политическое руководство страны изменило взгляд на эти события и решило переоценить ту роль, которую играл товарищ Брежнев в этой войне.
В связи с этим,  во  –  первых,  городу Новороссийску присвоено звание города – героя.
И это  справедливо!
Во – вторых, посыпались  с  неба звёзды героя и на полковника Брежнева… 
А вот, товарищи офицеры, я показываю вам портрет нашего генсека при полном параде и со всеми регалиями, кисти живописца правды Ивана Пензова.
Вот он.
Это  репродукция  портрета из  журнала. 
Прошу передать его по рядам.
  Считаю, что  эта репродукция и есть настоящий образец социалистического реализма в искусстве.
Придёт время, когда люди иными глазами посмотрят на всю эту позолоту и блеск бриллиантов.
Сейчас живописца Ивана Пензова мало кто понимает.
Но это сейчас! А потом, наши дети разглядят, где здесь  алмазы, а где стекло   и  осуждать  живописца не будут!   

Однако, прошу учесть, что это,  всего лишь,  моё личное мнение. И только!
- Комбат! Даже,  танку  зампотеха Бережкова  понятно, что это карикатура.
Мы же не  слоны.  Чай не  хоботом  землю ковыряем, а  танками! –
Это подал голос командир второй роты майор Бажар.
Бажар был в полку самым старым ротным командиром.
По служебной лестнице  он добрался  только до комроты. 
До   погон подполковника ему уже было не дотянуться по возрасту.   
Майор Кольцов,   не обращая внимания на реплику Бажара, гнал вперёд на повышенной скорости. 
Он хотел, поскорей,  поставив точку в новороссийской эпопее генсека,  поговорить с офицерами о службе -  то есть  о кнутах и пряниках.
-    Возможно, что вся эта героизация и необходима, чтобы в условиях современной международной обстановки и положения, сложившегося внутри страны, поднять авторитет Генерального секретаря Ц К партии Леонида Ильича Брежнева, как первого лица государства.
Чужая слава и чужие ордена! Кому они нужны?
Хотя в нашей истории подобных примеров немало. А анекдотов на эту тему и того больше!
И я вас, товарищи командиры, предупреждаю и прошу прекратить в батальоне разговоры о том, что для полной и окончательной победы коммунизма в С С С Р необходимо наградить Леонида Ильича шестой золотой звездой героя и присвоить ему звание генералиссимуса.
Я запрещаю все разговоры на подобные темы.
Майор Кольцов медленно пошёл между рядами сидящих за столами командиров, остановившись возле командира третьей роты капитана Забияко.
Под началом этого командира, как раз, и служил командир взвода старший лейтенант Сердюк.
Это он сегодня утром на построении  острил по поводу того, что и с « Малой земли » можно собрать большой урожай.
-    Советую всем пришить на рты  завязочки и закрыться  –
Предупреждение  комбата   адресовалось, прежде всего,   капитану Забияко.
Комбат заметил, что в конспекте у командира роты  был нарисован  совершенно голый мужчина.
В правой, выброшенной вверх, руке он, как стяг, держал трусы.
Изо рта его, с огнём и дымом,  вываливалась фраза - 
-    Кому ещё помочь?
Мужчина  этот отдалённо напоминал Леонида Ильича…
Комбат, вернувшись к кафедре, продолжил -
Надеюсь, что книгу  « Малая Земля » вы усвоили и поняли одну простую истину, что крепка рать воеводою.
А теперь, если возникли вопросы, то прошу их задавать.
 С места,  вновь, поднялся командир второй роты майор Бажар.   
Так уж незвёздно сложилась его военная судьба. Но Бажар относился к этому спокойно. Майор - тоже звучит гордо! – говорил он.
- Товарищ комбат, награждался ли Брежнев орденом Ушакова?
У комбата вытянулось лицо. -
- А причём здесь  наш уважаемый , сухопутный Леонид  Ильич? 
К ордену Ушакова представляют только морских офицеров.
- Как это причём? – Возразил  командир второй роты.
При том!  На  «Малой  земле»   проводились морские десантные операции. 
Полковника Брежнева, однажды, даже, сбросило с палубы  катера в Чёрное море взрывной 
волной.
В газете  « Красная Звезда »  я читал, что его потом,  даже флотским молочком 
отпаивали.
Народ в ленинской комнате ожил.
Ведь был  понедельник.  И всем было известно, что флотским молочком матросы называли спирт.
Позади, красивым баритоном, кто – то, затянул. –
-    Из полей доноситься налей!
Когда шум утих, Кольцов, пожав плечами, признался  -
- Мне неизвестно награждался ли Брежнев этим орденом, или нет.
- Чего не знаю – того не знаю!
А вот история самого ордена имени нашего выдающегося флотоводца и адмирала Фёдора Фёдоровича Ушакова мне известна.
- На задних рядах тоже интересуются этим орденом! –
 Послышалось с последних рядов.
-    Лучше расскажите нам об этом, товарищ майор.
-    Расскажу. Я вижу, что кое – кому из вас, после двух выходных, не хватает кислорода. Комбат  подошёл к окну и широко  его распахнул.
Лёгкий волжский ветерок ворвался в офицерскую кампанию и  принялся листать конспекты.
Начал он с тетради командира роты  Забияко. 
Пересчитав все  листочки, от первого  до последнего, он закрыл  её, как крамольную.
 Так на всякий случай. Не зря же говорят, что бережёного сам Бог бережёт!
Погуляв по комнате, среди мёртвых лозунгов и живых командиров, ветерок с треском раскрыл ещё одно окошко и был таков.
Служилый  народ повеселел. 
Открыл глаза,   расправил плечи и вспомнил  про усы.
Абсолютно не пьющий, заместитель ротного Бажары,  капитан Негожий  зевнул и,  улыбнувшись, ударил себя в грудь кулаком  -
               
                Ах ты, бог, ты мой бог,
                Николай Угодник:
                С богородицей гуляет
                Пьяный греховодник.   
 
- Э – э – х!  Царица всей нашей танковой братии! Спасибо за добрый глоток ветра.
Будто бокал шампаньского опрокинул  на душу и на полковых стрельбах отстрелялся 
в молоко!
Зампотех первой роты  Бережков,  застрявший  в лейтенантах, тоже напомнил   о себе  –      - Налей и мне рюмашечку после Самородина,   зампотеха третьей роты.
Не обдели и меня, царица небесная!
Две недели как в танке живу. С женой через броню  разговариваю.
Позабыл,  когда  о родной порог последний раз запинался.
Только   старлею  Самородину шампанского  больше одной  кружки не подноси.
Он,  кроме   тормозной жидкости,  ничего не употребляет.
Батальон закусил удила.  Привстал на дыбки  и заржал.
И, когда заржал!  В понедельник!
Комбату  даже пришлось закрыть одно из окон. Второе попросил оставить открытым старший лейтенант Самородин. –
- Это для зампотеха  Бережкова  оно пусть остаётся открытым.  –
И Самородин, многозначительно подняв вверх палец и, не сводя недовольного взгляда со своего танкового собрата  Бережкова, добавил –
- Понедельник сегодня, товарищ старый лейтенант!  И на  сегодня  же выпал день выдачи денежного удовольствия!
И скоро тебя, Бережков,   разыщет   жёнушка, чтобы забрать  получку.
Так ты от неё – в окно!
Широка страна моя родная, а сбежать  от  любимой жены некуда.
Бережков,  размахивая конспектом, выпалил в сторону   Самородина. -
 –  Твоя благоверная тоже  не забывает тебя по понедельникам.
- Я, не ты!  Я свою заначку в кобуре держу.
Моя жена к ней,  на пушечный выстрел, подходить боится.
А твоя  и туда,  в кобуру,  полезет, не побоится,  ради  пары червонцев! Она у тебя…
Ну, прямо, как  красный ворошиловский  стрелок. Ничего не боится. И бьёт точно в 
яблочко. Наповал! Даже наш комбат от неё шарахается, как от противотанкового  ружья.   
-    Бережков и Самородин!  Глуши моторы!
Про боевых подруг и про генсека, чтобы я от вас  больше ни слова не слышал. 
Сошлю в Сибирь  по старой владимирской дорожке.
Туда к вам,  к  лейтенантам,  атомной эпохи,  ваши жёны не поедут.
- Поедут, товарищ комбат! За зарплатой поедут и туда. –
Уже  успокоившись,  заверил  Самородин.
-    Вот теперь вам можно и про орден рассказать. -  Закрыл свой журнал  комбат.
Ветерок  вынес из казармы  чёрную меланхолию и сонливость.
Унёс он с собой  и былую тоску по вчерашнему воскресенью, и муторность мрачного понедельника.
В казарме осталось  витать лишь сладостное  ожидание предстоящей денежной выплаты.

-    Ну, что,  народ,  проснулся.   Это хорошо!  С таким народом можно говорить и  об   орденах! -    Начал комбат.
- Орден Ушакова учреждён  во время войны третьего марта 1944года.
Он имеет две степени.
Естественно, что, сразу же,  возникла необходимость 
воспроизвести точный портрет адмирала, чтобы отпечатать его изображение на этом новом ордене.
Государственный комитет страны поручает учёному Михаилу Михайловичу Герасимову 
воспроизвести по черепу Ушакова его портретную реконструкцию.
- Для эксгумации Герасимов выезжает в Мордовию. Точнее,  в Санаксарский монастырь,  в район города Темникова, где был в своё время  похоронен флотоводец.
Вы знаете, как  жестоко революция расправилась с церковью…
 Но то, что увидел Герасимов, в этом монастыре, привело его в шок!
Будто нечистая сила прошлась по Санаксарской  цитадели.
От кладбища, где покоился
великий флотоводец, не осталось и следа. На  месте  кладбища раскинулось  картофельное  поле…
И, тем не менее, учёный начал раскопки!
Для справки. К этому времени,   Сталин уже восстановил патриаршество, упразднённое   
ещё      царём Петром.
Как известно, Пётр первый, вместо патриаршества,  учредил Священный Синод, 
который  и существовал при всех последующих русских царях.
Герасимов копал до тех пор, пока не нашёл фрагменты военно - морского мундира,  в
котором  захоронили адмирала.
Но, был обнаружен только один эполет? Второй эполет искали до тех пор, пока не узнали, что морские офицеры, александровских и николаевских эпох,  носили  только по одному эполету.
Комбата Кольцова остановил голос с места  –
-    А турки называли Ушакова – Ушак – паша!
- Да,  Бережков. Называли.
Вы бы такими знаниями блеснули в боевой подготовке. Цены бы  вам не было.
Тогда бы и жена с вашим портретом не расставалась.
-    Я постараюсь, товарищ майор. Да мою жену портретом не  купишь. Она у меня 
    материалистка. Пока пальцами не пощупает купюру,  портрету не  поверит.
Ей всё кажется  сплошным обманом.
- Всё, Бережков, закончили лирическое отступление. - 
Остановил подчинённого комбат и продолжил. -
- Итак, когда знаменитый учёный восстановил облик Ушакова,  оказалось что  он 
заметно  отличается от прижизненных изображений  адмирала, дошедших до 
сотрудников  Государственного Комитета, как впрочем, и для нас  с вами тоже.
-    Все дело в том, господа танкисты, что живописцы тех времён, создавая  портреты, 
своих современников,  искусственно  вытягивали лица своим клиентам.
Это делалось для того, чтобы придать им, якобы, аристократическую внешность. 
Такие тогда были правила. Вот так – то!
В действительности оказалось, что адмирал Ушаков был широколиц и отличался некоторыми  монголоидными чертами.
На примере адмирала Ушакова, только на одном этом примере, можно  сказать, что 
мы не смогли сохранить, в первые годы революции, свои многие национальные святыни.
Эта же нечистая силушка, к нашему стыду и позору, сравняла с землёй и часовню, где
были погребены герои Куликовской битвы монахи  Пересвет  и  Ослябя.
Священные кости их, выброшенные из часовни,  долго валялись на пустыре одного из московских заводов - новостроек, первенцев советской индустрии.
И это только два примера..   А    сколько их было?
- Разрешите вопрос?  По - вашему, выходит, что Великая Октябрьская 
Социалистическая Революция, преобразившая страну и мир, совершалась,  к ужасу, нечистой  силой?
Вопрос задал секретарь партийной организации одной из рот капитан Матросов. -
- Значит, были силы, которые глумились над святынями  нашей родины  - России?
А прогресс? А скачёк из отсталого прошлого на пятьдесят лет вперёд?
А впереди планеты всей? Это тоже нечистая сила?
Комбат начал медленно подходить к партийному работнику.
Командиры замерли, ожидая большого скандала.
- Были силы, капитан, были. Иначе  не было  бы  у нас поруганных святынь!
- Но не было и не будет России царской или советской.
Россия на все времена одна.  Необъятная и многострадальная. Весёлая и грустная. Грозная и робкая. Целеустремлённая и беспутная.
- И на каждые двадцать лет – одно разграбление.
Скопом, всем миром собираются и нападают, не жалея ни детей, ни женщин, ни старых, ни малых.
- У любой революции есть свои плюсы и свои минусы. Своя Чистая сила и своя Нечистая сила.
    Всё зависит от того, какие люди,  её совершали!
    С чистой душой или  с нечистой.
Кому – то было наплевать на Россию. И они  рассматривали её как этап в мировой революции,  как первую спичку, чтобы поджечь  всю Европу.
-   А за ней и весь остальной мир.
   Кто – то,  говорил,  что у России нет прошлого, ибо оно позорно. А потом  он же, на 
  банкете  в Кремле,  устроенном в честь победы над гитлеровской Германией, 
  поднимал  бокал  за великий русский народ.
 А у какого народа не было позорного прошлого?
Или же, наоборот, не было славных  дел? 
Мы сами повинны во всём, что  у нас происходит.
Вот так, капитан Матросов. И  не надо сверлить меня глазами.  Меня не просверлишь  и я   своих взглядов, всё  равно  не изменю.
- Ну, хорошо комбат! Я тоже остаюсь при своих интересах. Вы этого не говорили.  Я не  слышал.
Наше дело честно и преданно служить родине. А на нечистую силу есть 
соответствующие органы. -
Капитан сел на место и углубился в конспект.
- Вот именно! На этом и закончим занятия!  -
Комбат вернулся на своё место  и стал  отдавать распоряжения  –
- Сегодня работаем по распорядку. Завтра – парковый день. Командира третьей роты капитана Забияко прошу зайти ко мне.
Товарищи офицеры!  Все свободны.
В коридоре его ожидал дежурный по роте.
- Товарищ майор, вас просит принять по личному вопросу жена зампотеха роты 
Бережкова.
-    Она что?  Уже здесь?   Хорошо. Через пять минут её вместе с мужем – ко мне.
У двери  своего кабинета он подождал капитана – карикатуриста и, пропустив его вперёд, прикрыл дверь.
- Садись, капитан. В ногах правды нет.
А ну, покажи мне свой шарж на генсека. Ты понимаешь, чем это может закончиться 
      для тебя?  Кому  ты показывал  эту картинку?
-    Кому показывал – тот не  выдаст. – Успокоил его капитан.
-    Такой же шарж  на Хрущёва, когда-то,   был напечатан за рубежом. И что толку? Как  раздавали народное добро, кому ни попадя, так и раздаём  его до сих пор. На все 
четыре  стороны  света разлетаются наши продукты, ширпотреб, вооружение, техника. 
А  сами,   концы с концами, еле – еле,  сводим.

- Ну, ладно. Мне не до международных склок. Нас всё равно  с тобой никто слушат не будет. Ты  уж лучше, раз тебе   невтерпёжь,   подискутируй  на эту тему у себя  на 
кухне с  супругой. 
А офицеров в батальоне не  будоражь  и  не  смущай.
Не подбивай  их на грех. Не  отрывай от ратных дел. Подурачился и будет.  Иди,  капитан, с миром в свою роту. 
Там у тебя немало хлопот. И забыли об этом.
Да! Передай  Азарову, что смотр   художественной самодеятельности не отменяется. 
Я буду, как и обещал.
Через минуту, у него в кабинете, появилась  знаменитая на весь танковый  полк мотострелковой дивизии  жена зампотеха  Бережкова,  или женщина в красном.
В кабинет к нему вошла не супруга, засидевшегося в лейтенантах,  офицера.
 В кабинет к нему будто  ворвалось пламя  вселенского  пожара.

Ярко – красный костюм, словно пламя огня, охватил её стройную фигуру, до самого подбородка, поверх чёрной кофточки с белыми  крапинками.
Огненный жакет балеро сливался   в единый горячий ньюанс с  длинной красной юбкой, из набивной вуали.
В нагрудном кармашке – чёрный платочек с белым горошком.
Очки в серебристой оправе.
Поверх, тёмно -  пепельных волос, повязан платок,  цвета  хмурной  тверской зари. Бросались в глаза и белые серьги с яркими рубинами.
На платье колыхалась бахрома, которая  ныне  вернувшиссь из  царского прошлого,  вновь стала модной.

Майор был хорошо знаком с этой яркой и талантливой личностью, на которой держалась вся    художественная  самодеятельность  его воинской части.
Вся - от хореографии до вокала!
Принимал участие в этой самодеятельности и сам Кольцов. Как танцор. В солдатских плясках.
Но и характер  у этой молодой  и огненной дамы  был  подстать огню! Такой же  неровный  и  всепожирающий!
Кольцов понимал, что  зампотех  Бережков, как  личность,  не был для неё подарком.
 Дух огня вынес её на сцену жизни и оставил там играть свою лучшую роль в одиночку. Пары он ей не дал… Муж в этот  житейский дуэт не вписывался.
И в этом заключалась вся  трагедия,  как её самой, так и   её мужа.
В одиночку, свою лучшую роль  на сцене  жизни, без  поддержки, не сыграет никто!
А люди, окружавшие её – не горели, как она сама и не могли стать для неё достойными партнёрами.
У неё на сцене жизни  не  оказалось  достойного партнёра. И она, понимая это, стала  нервничать от отчаяния и безысходности,  терять  равновесие и тонуть в бытовых склоках и мелочах.
 Жена зампотеха Бережкова, на глазах у Кольцова,   отчаянно искала выхода из этого тупика и не могла его найти.
Вся  эта драма происходила у  комбата  на глазах. Оттого, и, у её, мужа по службе всё шло кувырком и через пень - колоду.

Она вошла в его кабинет, окрасив потолок и стены в розоватые тона.
Следом за женой появился, словно  ьледная тень жены и  сам Бережков.   
- Рад видеть вас, Агния Сабировна, у себя в батальоне во всей красе и здравии.
Зная, что разговор у нас будет неприятный, позвольте мне подсластить его коробкой 
      конфет. Это вам за успехи на нашей армейской сцене, где вам  -  нет  равных. 
Я знаю и, по секрету,  скажу,   что    командир полка приготовил вам ценный подарок.
А теперь прошу садиться. Я вас слушаю, Агния Сабировна.
Женщина в красном сняла очки.
Кольцов, не выдержав  её взгляда, опустил глаза.
А глаза у неё были зелёными, как молодая майская травка, не тронутая солнцем.
- Иван Фёдорович! Не плакаться я пришла к вам, а выговориться.
Вы уж не обессудьте за это жену зампотеха –  красноармейца.  Так хочется излить 
душу.  И не кому попало, а тому, кто  может тебя услышать и понять.   
Проблемы у нас всё те же.   
Неосторожная игра с огнём! Или старые забавы со    спиртным!
Живу с ним,  с горемыкой, как на пожаре! 
Носимся  по  коммуналке, как  угорелые!  А пламя сбить не можем.  Всё горим,  горим, горим синим огнём!
У меня, попрежнему, нет детишек. Я от  его перегара зачать не могу.
А у этого  игрока с  графинчиком  нет, даже, перспектив добыть себе погоны старлея.Да не вам об этом говорить.  Вот он, полюбуйтесь.    
И красавица, откинувшись на спинку стула и вскинув левую руку, плавно загнула ладошку назад, как бы указывая на стоящего позади  мужа.
Торжественно блеснули, чёрным лаком,  её ноготки.
Чёрное и красное!  Как они мило слились на ней в один яркий  ансамбль.
- Увлёк меня, дурочку  пухлым денежным  окладом и  майскими  посулами.
Я тебя,  в  своей  бронеколяске мигом   до Москву  домчу! В  академию Генерального штаба. Поступлю на учёбу.
Я к нему и припарковалась. 
А  он взял да и   засел на своём  Т  74 в зампотехах!
Тыр – пырр, тыр – пырр.  Засосала его  в  болото эта водка!
Из Калинина выбраться не может. Так и торчим в коммунальной комнатушке.
Даже отдельную квартиру  заслужить не может. 
И всё это! -   Щёлкнула  модница лакированным пальчиком по  горлу.
- А Э С!  Я  же  просил тебя не чиркать спичкой при комбате.
- И без того на тебе всё  горит.  Сожжёшь  всю воинскую часть вместе с комбатом!
 Здесь и без тебя поджигателей  навалом. -  Возмутился муж. -
 -  Ой, милай, я хочу на  жакетку кумачу.
-    Вот!  Полюбуйтесь, Иван Фёдорович, на этот кумач.  Я ей его и купил. 
-  Слышите, как  мой муж  меня  называет?  -  АЭС!   Как Калининскую атомную электростанцию.
Нет, я понимаю, что это аббревиатура. Первые буквы  моего имени и отчества. А  что 
приличные люди про это  подумают? 
Например, вы Иван  Фёдорович!  А, я не  спичка из  электрички.
Я архитектор. Я  же окончила местный  строительный  техникум.
 -   Прошу не отвлекаться. Давайте - о главном. - 
Предложил комбат,  пряча улыбку  за щёку.
-   Давайте о главном!
-    Чтобы он не прятал  заначку и не пил по тёмным углам, стала я, сама, покупать ему по 
поллитре  каждую субботу. Под моим неусыпным оком он пошёл на поправку  и я 
уже,  было,  успокоилась.   А, я    далеко не А.Э.С.  а -  слабая баба.
И дышу, на своего  зампотеха,  можно сказать, неровно. Могу, даже, признаться, что   люблю его. В обмундировании!
Бережков, оставаясь за спиной жены, подлил масла в огонь. –
- Что ж ты цыпа лицемеришь?  Я люблю,  а ты не веришь!
Агния Сабировна повторила жест рукой  через голову, указывая  ею  на  мужа. -
-    Я ему, между прочим,  не изменяю!  Несмотря на то, что мужики  набрасываются на меня,  как уездные  пожарные,  на большой губернский пожар.
Как – никак,  он меня содержит и  мяукает, когда я  рычу на него. 
Когда  он трезв,   разумеется.
Да  и  какому  Джульбарсу, по правде говоря,  я нужна!
  Говорю, как с  голгофы, на  которую  Бережков  воздвиг меня, как мученицу.   
Конечно, я держу режим.

- В десять часов вечера  мы  укладываемся  бай - бай. 
В половине седьмого я играю  ему  подъём и отправляю на  матчасть,  к  Т  74.
-    В субботу, от греха подальше,    бутылку на стол!  И хорэ…   
И так всё  у нас складывалось прекрасно, пока у него не возник роман со
сливным  бачком. Стыдно говорить об этом, дорогой Иван Фёдорович, но приходиться.
-    Как – то ночью, слышу я, что мой, хилый на сургуч, друг что – то бормочет.
Припадаю к  нему и, что вы думаете, ненаглядный вы мой Иван Фёдорович?  От него 
несёт, как   из ночного ресторана.
Играю ему подъём, а он – в лёжку. Он пьян. Пьян, как  столичный сантехник.
Меня,  словно  ледяной водой окатили. А он бормочет во сне – Аглая, Аглая…
-      Что это ещё за Аглая такая, растакая?
-      Да это ей  показалось, товарищ комбат. -
Бережков, взяв стул, подошёл к супруге и, поставив его рядом,  присел. Он,  толкнув её  плечом,  попросил. -
-    Хватит позориться. Весь полк будет хохотать над нами. После этого тебе здесь даже на сцену   выпорхнуть не дадут. 
Осмеют, как  красную лягушку!  А, ты  у меня бабочка! Ты у меня ого, что такое!
Ради Бога, полетели отсюда, АЭС, пока  комбат  тебе крылышки не оторвал.
Мы полетим, а ты  будешь петь  мне свою любимую частушку. –
- Светит месяц, как полтина, а заря, как четвертак. 
- И тебе сразу станет легче.
Ты всегда  так легко   поёшь о деньгах. Особенно о крупных.
Огненная женщина ответила  на грубый толчёк мужа  лёгким, изящным ударом  своего плеча. -   
- Я в Боженьку не верю.
Я верю в  товарища Ленина. Потому мне никто  и никогда не  снится.
Да и сны я перестала видеть, когда на одно ложе с тобой, аристократом сивушных
кровей, попала.
Сны   мне не снятся, потому что я пьяной стала от тебя и сплю, как  упитая  бутылкой.   
Распустил    нюни  он и  бормочет. -
-  Аглая,  Аглая…
Оставила я его в покое.
А, всё равно правды не узнаешь.
-   Утром полковая разведка мне сообщила, что он, Иван Фёдорович, продал комплект 
зимней технической одежды, полученый  намедни  с вещевого  склада.
Вот откуда у него денежки на эту смертельную игру с огнём!
Осталось выяснить, где  же в доме, он  водку прячет?
Со службы приходит, как стёклышко. И до двадцати   двух  кружит вокруг меня,   
словно кот трезвый.
И мяукает, мяукает весь вечер.  Перед отбоем отмечается в   ватерклозете. 
И  -   на     боковую.
И в лёжку. И  от него уже  несёт спиртным.
Взяла я  первый том  уставов гарнизонной  и караульной служб.    Полистала. 
И вычитала,  что, хранилище алкоголя   должно находиться где – то в туалете.
Трёхтомное собрание  воинских уставов   он  мне подарил в день  бракосочетания.
Это, Иван Фёдорович, доложу я вам, вещ!
Уставы для  жён служилого люда, как библия для верующих – на все случаи жизни!
-    Вы же в курсе, что сантехника у нас в домах ,офицерского состава, ровесница   
сталинской конституции 1936 года.
-    Сливные бачки   в наших Досах присобачены вверху. Я и кинулась к чугунному бачку.
 Заглянула в него и ахнула. В бачке, будто золотая рыбка,  плавает   чекушка.
 Могла бы плавать и поллитровка…  Но, увы! Она туда не входит.
 Вот так  я и  узнала про  его тайный   роман со сливным бачком. Вот какой у меня
 сообразительный муж, Иван Фёдорович.
 А вы его в лейтенантах держите.
 Ходу ему не даёте!
Здесь то он вам  не тыр – пыр оказался!  Здесь он сработал  на пять!
За это его можно  и капитаном сделать!
-    Это оттого, что я тёплую водку не люблю. Ты, Аглая  вечно  утрируешь.
-    Бережков,  вскочив со стула,  стал нервно  маячить по кобинету между комбатом и женой, мужду зелёным командиром  и красной  женой.
- Ничего! Побегай, побегай! От АЭС не убежишь. И вообще у вас  полк, какой – то 
      особенный. Я бы даже  сказала -  неблагонадёжный.
Звякнул телефонный аппарат. Комбат минут пять с кем – то говорил  о предстоящем парковом дне. Закончив разговор, он поинтересовался у Агнии Сабировны. -
- Ну, ну. Чего – же  такого,  неблагонадёжного, вы, нашли в нашем полку?
- Не скрою, меня это задело.
- У тебя  что, Агния, масло в голове закипело? 
Ты доболтаешься, что меня разжалуют до рядового и вычистят из К.П.С.С.! А тебя туда примут и заставят  поступить  на работу и   выучить наизусть устав и моральный кодекс  строителя коммунизма. 
- И будешь ты, в своём огнеопасном наряде петь не   девки,  замуж не ходите,  –замужем плохоя жизнь, а   люди, гибну за металл!      
- Зачем  ты  лезешь  в политику? 
Не пори  горячку,  коли,  сама,  горишь,  как пожарная каланча. Смотри!  Отправят  тебя, в   солнечный   Учкудук,  барханы  пересчитывать. А считаешь ты  токмо до двухсот двадцати двух. У меня зарплата двести двадцать два рубля, товарищ комбат, без семнадцати копеек.
- Ну, уж нет! Не лжесвидетельствуй, мой котик. Копейкам я счёт знаю до миллиона!
- И не перебивай свою  АЭС. 
- Я хочу  раскрыть глаза Ивану Фёдоровичу на то, что творится у вас в части. Чтобы он меры принял и себя обезопасил.
- Я вас очень, очень уважаю, товарищ майор. Ну просто беда, как уважаю. 
- Ну, как идеал, что – ли? Или  эталон мужчины. Стоит только мне облачиться  во всё красное,  как мужики, в том числе и офицерский состав, вверенного вам подразделения,  чудесным образом превращаются в брандмайоров  и  набрасываются   на меня с бранспойтами. 
- Ну, это и понятно!  Красный цвет это символ  огня,  революции и каждый хочет показать свои верноподданные чувства.
- Но, вы же, Иван  Фёдорович, при моём приближении, за брандспойт не хватаетесь, хотя дышите на красный цвет, как и положено старшему офицеру,  вполне революционно. 
- А эти  рядовые красноармейцы, своим трёпом, бросая на вас тень,  помогут вам, не дай Бог,  в ночные майоры переквалифицироваться.
Извините, но этому лексикону  я у них, же, и  научилась.
 Это на их парижском жаргоне  младший лейтенант называется ночным майором, 
 лейтенант – ночным подполковником.
Майоров, эти бессрочные лейтенанты и  старлеи, именуют  микрогенералами. И всё у
них, как в Париже! Всё легко и доступно, когда  они под мухой.
- Как - то, попала я на   младшеофицерский шашлык - по парижски.
На озеро Селигер.      
Там вдали от карательных органов у этих ночных майоров и 
       подполковников языки  развязались, как у  парижских сорок.   
- Фамилии я называть не буду. Ни – ни!
- В этой свинской шашлыккомпании  оказалась и моя    подруга Зинка. 
О! Это не Зинка, а, какой – то, странный  дуэт  лилового  с красным!
  Ну, как – же! На мясо с кровью поехала. А она  сама  в  карательном  депортаменте   
  приват    сексотом служит. Это всем известно. Она, как  и я, от друзей  тоже ничего не 
 скрывает. Живёт по,   русски!  Узнал секрет сам  – поделись им  с  ближним!
 Опрокинула  эта компания декалитр.  Закусила жареным мясом. И от винных паров
 совсем  опарижанилась.
 Зинкин фавор, ночной полковник,  молчал, молчал  да, вдруг, заговорил. -
-     Чада мои! Не желаете  ли принять  на десерт   анекдотик?
Но учти, Зиновей, это не для твоей персоны. Занавесь глаза и уши.  Занавесь! Ты свой
полтинник можешь потерять, который тебе доплачивают за сексота.
А  у меня то,  кроме танка,  и взять  то  нечего.
Дети мои! Вот  вам последняя новость.  Хотите,  верьте.  Хотите,  бейте.
- Товарищи!  Сообщаю, что  с этой недели торжокская  мебельная фабрика переходит на выпуск трёхспальных кроватей.
Все, естественно,  застыли, как перед  оглашением приговора. Под парами мозги то
работают туго. И Зинка  попалась на крючок!  Она не пьющая. Поэтому,  дурёха,  и
вступила  в дебаты. - 
- Трёхспальные кроватки? А, зачем? 
- Для молодых семей с одним  ребятёнком, что - ли?   
Для этого?
-     А фавор её  хохочет – Мы едем, едем, Зинуля, в далёкие края…
Ленин то с нами!  Везде и всюду, голубка моя! Вот зачем!
Вот,  Иван Фёдорович,  до какой крамолы договориться можно, аж жуть.  И это про Ленина, про  вождя нашего.
-    В общем, получился не шашлык, а какая – то, белогвардейская смычка…
Зинка, с тех пор перестала ходить в наш гарнизон. Теперь  этот микрополковник сам к
ней бегает и носит её на  своих  промасленых  танкистских руках. Испужался   он, 
протрезвев!
-    И даже под венец её  тащит. А она  упирается. Боится. Говорит, что,  с тех пор, в 
депортаменте, на неё стали смотреть,  как – то, не так. 
По - другому. Ну, с прищуром   что – ли? 
Ленин то для неё, как и для меня -  святой!  Икона!  Роднее отца.
Сидит  Зинка теперь и ждёт, когда её арестуют. Арестуют и отправят на северный  полюс строить для белых ведмедей  ледовые    палаты

- Зинка! – Очнулся комбат –
Это не исполнительница ли русских частушек Зинаида  Непейпиво? 
Я так и подумал. Она действительно покинула нас. И сегодня на смотре её не будет.
- К сожалению,  болтовня это порок любой  сытой эпохи. Но сейчас не те времена и за анекдоты  на северный полюс никого не отправляют. Так что не бойтесь.
-      Вот! Не я ли  вам, кирпичам, говорила, как  нам повезло с комбатом!
Женщина в красном встала со стула.
Она пылала перед комбатом, как восходящее,  майское  солнце.
Что ни говори, а  молодость сама по себе прекрасна своей непосредственностью и чистотой. Она, совершив глупость, тут же пытается её вывернуть наизнанку,   к свету и показать всем, не страшась никаких страшных судов.
Агния Сабировна  ласково дотронулась до майора  –
- Вы, уж, простите меня за каламбур. Кирпичами я называю ваши танки. Хороши они
- тогда, когда  кого – то, для  науки, нужно, с любовью, проутюжить. А  вот, что мне делать с мужем -  ума не  достаёт. 
Конечно я  женщина контрастная…   Старше мужа  почти  на  целую  советскую 
пятилетку.   Люблю повелевать. Выискиваю у него всякие болячки, недостатки.   
Приручаю к  поводку с ошейником.
- А  у вас хватит власти, товарищ комбат, чтобы разжаловать его в сержанты. На время. 
- До полного выздоровления. До  окончания романа со сливным  бачком.
- Прекрасная вы моя! Садитесь-ка за стол. Вот вам перо. Вот чистый листок.
А давайте попробуем!   А давайте устроим Бережкову баню!
Погоним пчёл в Одессу!  А?
Авось,  это поможет?
-    Власти моей, конечно, не хватит   для этого.
Поэтому пишите прошение  о    разжаловании его в сержанты сроком на год.
На  имя коиандира дивизии.          
Муж ваш в роте отвечает за подготовку механиков – водителей. А они, почти, все сержанты.
Вот они его  там и перевоспитают!
Переведём вашего мужа на казарменное положение. Пусть поживёт сержантом и с 
сержантами! Выход на свободу – только по увольнительным. Даже, в  баню, к шайке,   
он будет ходить,  только,   по  увольнительной записке.
Вы на это согласны, Агния Сабировна?

-    Да, да.  Бузусловно!   Ваш план, Иван Фёдорович, просто гениален!
Полное ограничение свободы под луной и солнцем  при любых  перемещениях по 
 шарику! 
Гениально!  Согласна.
Но, хотя – бы,  тютюн  с бутербродами я могу ему  приносить по      великим,  революционным праздникам?
-    Это на ваше усмотрение, дорогая.
-    И в финчасть, за его зарплатой, тоже могу   заглядывать?
-    Тоже устроим.
-    Ну  и  ду – у - ра!  Ты не  АЭС !  Ты -  дура. Ты не меня. Ты себя  вывернула наизнанку.  Здесь тебе не сцена. Здесь армия!
Товарищ комбат, разрешите мне выйти за калитку.
Я  этой  трагикомедии  не вынесу.       Вырядилась, как на пожар.
Тебя бы в  бачок  с водой  сунуть, чтобы поумнела.      
Угораздило же меня     наколоться   на эту  страшную богиню  огня  с двумя
согласными в имени. -  Возмутился Бережков. 
 -   Три. Три согласных  в моём имени, а не две! – Повернулась к мужу  Агния Сабировна.
 -    С какого это перепоя? – Прикрикнул   на жену зампотех.
Ты бы хоть в словарь потрудилась заглянуть.
 Я же тебе три  сталинских  букваря  подарил и  одну   брежневскую конституцию.
-    В   сталинских словарях   написано неправильно!  А всё,  потому что букву « Я » нужно         
 писать, как  « ЙА »! 
 Как ЙА, мой дорогой  дебошир.
 ЙА,  а  не « Я »!
 В  имени моём  Агнийя - три согласных, а не две, друг мой  помидорный.   
 Агнийя!   Завяжи  Бережков  себе на память узелок.
-    Пой, пой!  Била мама меня ой, об скамейку головой. -   Негодовал Бережков. -
- Большевики мечтали о всемирном пожаре.
А он  у нас в гарнизоне разгорелся.
 В Д.О.С. намбэрр оф  ван, коммунальная квартира   номер три.
На  холодной груди у зампотеха танковой роты  Васька  Бережкова.  Быть беде!  Я 
точно знаю. Быть пепелищу. 
Дай ей спички –  так она пол мира спалит.
А потом на этом пепелище запоёт свой любимый романс – Выхожу одна  ЙА  на 
дорогу. 
Три согласных в слове Агния!
Не дразни   пчёл   красной тряпкой. Увидел бы тебя твой  отец пасечник Сабир.
И  Бережков, размахивая  руками,  попятился к двери.
-   Бережков. Пригласи   сюда дежурного по роте сержанта  Плискачёва. 
Приказал комбат.
-    Итак, Иван Фёдорович,  как мне правильно составить челобитную? Я никогда не  писала слёзных сонетов генералам. Как  вы  образно  выразились!  Погоним   пчёл в 
Одессу, Иван Фёдорович.   Давайте погоним!
- Командиру дивизии генерал – майору Широкожухову. От многострадальной жены   
прокисшего  на казённых харчах,  в лейтенантах, зампотеха роты  Бережкова В. Б. 
Пойдёт? Я воинскую субординацию, при этом, не нарушила?
Заявление. Точка. Прошу Вас… 
Дверь кабинета, заскрипев, распахнулась. Женщина в красном бросила перо и резко обернулась назад.
-    Товарищ комбат. Сержант Плискачёв  по вашему приказанию прибыл.
Сержант. Какое денежное содержание вы получаете за  воинское звание? -  Спросил
у него майор.
- Десять рэ. Семьдесят  пять кэ., товарищ комбат.
- Вы свободны, сержант.
- Вы слышали, Агния  Сабировна?  Вот мы его и бросим на  эти  10 рэ. и 75 кэ.
Через месяц он  замяукает. Через два заревёт, как сливной бачёк. Через три попросит   
вернуть ему погончики со звёздами. Зарплата – великий учитель, Агния Сабировна.
Огнеопасная  женщина  выскочила  из - за стола. - 
- Как,  десять рэ?… Семьдесят  пять кэ?… Нет. Нет. Нет. Иван Фёдорович!
Отставить  баню. И пчёл в Одессу мы не погоним!  Назад, Бережков!
- В сержантский мундир мы не влезаем. Нет. Нет. Он для нас маловат.
- При нынешней зарплате в двести  двадцать  рэ.  без семнадцати   кэ.,  мы  менять две звезды    на  три   лычки,  не согласны. Нет. Две звезды на три лычки мы менять не будем!  Решено!
-    Нет, пчёл в Одессу мы не погоним. Бережков бери кнут и погнали  пчёл  назад в улёй.
Бережков, при этом, довольно ухмыльнулся. -
- Жили - были кирпич и АЭС. У кирпича был зелёный  демократический мундир               
- лейтенанта, а  у  АЭС   пожарный   костюм с бахромой.
Вот, однажды,   пришли они к комбату и стали просить у него сержантский мундир с месячным пособием в десять рэ. 75 кэ..

- Друг мой, Васёк, погнали пчёл  домой!  -
 И тонкие пальчики, с чёрными ноготками, ловко прикрыли  рот зампотеху.
 Красное  попыталось слиться с зелёным. На секунду - другую им это удалось, несмотря на природную несовместимость. Огонь осторожно лизал  зампотеха. -
- Я безработная  и  ты беззаботный.  У меня сцена. Сегодня.
- Ты же можешь, Васёк,  быть безропотным, когда я возникаю. По субботам отдаваться кружке, по воскресеньям рюмке, как забавам женского рода в единственном числе.
А по будням  - работе ;  жене и  танку. Нам нужно браться за ум, Васёк – трубачёк!
- Извините нас, Иван Фёдорович. Вы нас хорошо,  очень хорошо  рассудили. 
Разрешите мне сегодня не  участвовать в концерте. Мне летать по сцене не на чем.
У меня  отвалились крылышки  при  упоминании о   десяти рэ., семидесяти пяти кэ.
Нет, я  сегодня  приобщюсь к валидолу!   
-    Разрешаю и приказываю  вам  Агния Сабировна приобщиться   не к  валидолу, а  к 
 своему мужу. И навечно.
Лейтенант, Бережков.  Передаю вам  жену из рук в руки. Я уверен, что  всё у вас   
образуется.
Вы, милая, Агния Сабировна, личность яркая и талантливая в малых жанрах русского 
фольклора.  Он тоже остр на язык, когда вы рядом.   
Не забывайте, что женщина для  мужчины – цель, а  мужчина для неё – лишь  средство. 
Средство! Понимаете.   Будьте для мужа   любимой женой,  а не  Горгоной,   
медленно превращающей  его, в мраморную   статую.
И не выносите мусор из своей коммунальной квартиры.  Зачем?
Иначе никогда не переедете в  отдельную. Найдутся люди, которые ваши  неурядицы      
выбросят  на ветер  и  разнесут   их  по всему свету.
А зачем вам это? Зачем вам  быть притчей во языцах!
Комбат стал с ними прощаться.
Чета Бережковых направилась к двери.
Агния Сабировна открыла дверь и,  обернувшись назад,  к комбату,  запела, не сводя с него глаз. –
               
                Ох, миленький мой,
                Сделай мне увагу –
                Заверни  моё лицо
                В красную бумагу.            
 
За урок ставлю вам пять, Иван Фёдорович!  Мне бы очень хотелось, чтобы эта дверь всегда была открыта  навстречу мне.
И Агния Сабировна  трижды постучала кулачком по двери. –
-    Тук, тук, тук!  Я вас не забуду!  И она,  ушла, оставив  дверь открытой.

 















































               Глава третья.     ТРИДЦАТЬ  ЛЕТ,  КАК НЕТ  ВОЙНЫ.













-   Наша жизнь, жизнь военного человека, поставлена на карту, товарищ комбат.
Уточняю. На оперативную карту боевых действий.
Если что случится, кто знает, где мы завтра окажемся?
Тридцать лет, как нет войны, благодаря   ядерным стрелам в наших колчанах.
Каждому дереву, каждому цветку, каждому муравью на этой земле отведено своё 
место  на карте. А уж    для нашей бронебратии,  тем более.

Майор Бажар  показывал комбату своё  боевое хозяйство.
В батальоне проходил парковый день.
Они остановились у одного из экипажей, проводившего ремонт ходовой части. Командир экипажа, расторопный, рослый сержант, заметив начальство, подбежал  к ним с рапортом.
- Экипаж, смирно!
- Вольно, сержант Ерофеев. Продолжайте работу. -   
Приказал командир роты.
- Хорошо, Бажар. Сегодня я доволен ходом ремонта и восстановления техники  у вас в роте. Продолжайте, а мне пора  на горку. В штаб.
И Кольцов, пожав ротному руку,  двинулся навстречу  неожиданностям  очередного дня  в своей военной судьбе.

Между  парком и штабом широкой полосой пролегал  молоденький лесок.
За  этим лесом, на бугорке, виднелся штаб дивизии.
Он сошёл с бетонки на узенькую тропку, петляющую в зарослях высокой сорной травы,    исчезающую в тени   кудрявых  берёз и осинок.
Цвёл  спутник  дорог подорожник. Его тёмно – зелёные кустики тянулись, слева и справа,  вдоль тропинки,  вытоптанной  солдатскими сапогами.
От  его шагов белые бусинки  цветков  подорожника слегка подрагивали.

Когда  Кольцов  вошёл в лес, где – то далеко – далеко, за густыми  тёмными лесами, ударил гром. -
– Трах!  Бабах! Тарарах! 
Пернатый мирок  небольшого леска, привыкший к рёву  и  грохоту танков, вскрикнув,                притих  на короткое время,  а затем, успокоившись, вновь, вернулся  к своему  обычному гвалту.
Возле, поваленной  ветром и  болезнью  берёзы  он,  сойдя с  тропинки,   пошёл, напролом,  вглубь березняка,  ломывая сухие ветки  кустарников.
Ноги сами вывели его на  обширную вырубку. Кто – то славно здесь помахал топором. На  лесном побоище было светло и печально.
С ветки  калины вспорхнула голубая стрекоза. Свет и тень слились здесь друг с другом. Сырости тут не было и в помине. Не  то,  что в лесу.

Майор, сорвав несколько цветков, поднял голову вверх. За пышной осиной  приступил  к  работе, на   вершине  сухого дерева,   дятел - барабанщик.
Сороки вели между собой   обычную лесную  стрекотню.
Одна из них, примостившись  на осинке, сидела молча, подрагивая всем телом и покачивая ступенчатым хвостом.
Заметив  Кольцова, она, тяжело взмахнув крыльями, кинулась в спасительную высоту.  И  уже оттуда, не спуская с него  глаз, начала бить тревогу.

Метрах в пятидесяти от вырубки  начинался ельник.
Трава в нём почти не росла. В  густом,  полутёмном ельнике шагов  своих  Кольцов не  слышал; по мягкому насту из хвои,  он шагал как по перине. В ельнике  стояли тишь и  полутьма.  А темнота  отпугает всех – и  птиц, и животных.
Минут через пять, он выбрался на простор,  к свету и к людям.
В штабе Кольцов узнал, что его, срочно, вызывает к себе замполит полка.
Замполит полка подполковник  Скушный,  как это будет видно позже,  был  совсем не скучным  человеком.
Командир батальона хорошо понимал,  для  каких надобностей его вызвали в нескушный сад полка, как он называл  кабинет   замполита.

Кольцов, не спеша,  поднялся на второй этаж  штабного корпуса, где находился этот  самый  нескушный сад.
Батальон Кольцова  считался одним из лучших в мотострелковой дивизии и занимал первое место в полку по боевой подготовке.
Но у него не сложились  личные отношения ни с замполитом, ни с начальником особого отдела полка.
Не сложились по многим причинам…

Замполит встретил комбата ледяным взглядом.
В кабинете было тихо  и прохладно, как в ельнике, из которого он только что выбрался на свет божий.
За спиной у  замполита, словно красный апостол, стоял  старый, рассохшийся  шкаф, забитый  до самого верха томами классиков марксизма – ленинизма.
Впереди  этого красного апостола  -  атеиста  стоял   с думой  о  невесёлом завтрашнем дне комбата Кольцова  подполковник Скушный.
- Ну, держись, Кольцов!   Жатва поспела и серп изострён. –
Мелькнуло у него в голове. - 
- Сейчас мне  станет совсем нескушно! 
Подполковник за моральной поддержкой  сейчас обязательно обратится к Марксу.
Подойдёт к шкафу, откроет его, достанет фолиант  и запустит в меня окаменевшей цитатой,  всколыхнув это  ледяное  безмолвие. - 
Подумал комбат, поглядывая  то на шкаф, то на его временного владельца. 
И действительно, подполковник так и поступил.
Он вынул из шкафа том и,  открыв его, наугад,  процитировал. –
- В борьбе, с какими внутренними врагами рабочего движения вырос, окреп  и закалился  большевизм?
Замполит прочитал   название  четвёртой  главы  книги Ленина « Детская болезнь левизны » в  коммунизме.
- Можете поставить книгу в шкаф. -  Прервал подполковника Кольцов. –
- Я это хорошо помню и отвечаю по памяти. –
В борьбе против оппортунизма.
Брови у замполита полезли вверх. –
-    Помните?   Странно!  Тогда, почему не руковолствуетесь  этим в жизни?
 Или считаете,  что написанное  нашим  вождём  и учителем  в 1920 году, уже 
      устарело,  окаменело, одряхлело и уже не нужно!   
Ошибаетесь, голубчик.
Скушный вернулся к шкафу и поставил « Детскую болезнь  » на место.   
Шкаф этот уже прожил свои лучшие годы.  Он давно   состарился, переходя из одной пятилетки в другую, меняя  кабинеты и их хозяев.   
 Многии теории  его  квартирантов, изначально  находящиеся  не в ладах  с  духовной природой вещей и  смыслом жизни  человека  божьего, могли давать практические результаты  только при наличии идеи всеобщего  равенства,  основанного на гегемонии пролетариата, и мощного государственного карательного аппарата.
Да, большевики  освободили народ  от  произвола чиновников и   устаревших догм, поголовно посадив его  от  мала,  до  велика,  за  школьную парту.
Впервые, за  всю историю, он – народ  получил право, с учебником в руках и без старых идолов в голове,  под руководством  новых  хозяев, улучшить жизнь в своём  многострадальном   царстве.
И царство это  было  -  не  с пятак: в какую сторону не глянь - конца  не видно,  потому что все концы его лежат за тридевять земель, в тридесятых землях.
И этот народ совершил чудо!
За полвека  кабального, порой непосильного  труда и неимоверных страданий,   он,  по своим  костям, перешёл от кленовой сохи к ядерным технологиям.
 Но  народ этот  устал от ударного труда,   насилия   и войн.
И потом… Хорошо петь о том,  как закаляют людей войны и революции!  Другое дело самому оказаться в  их  эпицентре!?

Может  быть  поэтому, люди,  в большинстве своём, не  принявшие сознанием новых идолов и отказавшиеся  от  идолов старых,  через семьдесят лет новой  социалистической жизни  оказались на перепутье.
А перепутье – это всегда остановка и  раздумье  над прожитой жизнью.
Однако,  оглянувшийся  назад,  посмотрит и вперёд:  куда и зачем идти дальше? 
 Вся огромная страна, с социализмом на руках, словно мать с малым дитём,  стояла на этом развилке  в конце восьмидесятых годов  двадцатого столетияи и  задавала себе вопрос –
- Куда и  с  какими  богами  или идолами идти  в новый век и  в новую жизнь?
       Об этом думали 281 миллион человек!
      Миллионы раздумывали о том, почему их  вчерашние враги, навязавшиеся       
      в  новые друзья,  так упорно, заставляют  их чернить своё прошлое?
А книжный шкаф  молчал!  Его квартиранты   об этом помалкивали. И,  потому,  были позабыты!   
Позабыты   и отставлены!   До следующего витка великих потрясений, когда  о них  вновь  вспомнят и начнут цитировать. 

-    Садитесь, комбат  Кольцов. 
Подполковник вынул из ящика стола  игрушечный алюминиевый ножичек,
Он принёс его из дому.
Дочка выросла. Но кухонный  детский набор остался.
Ножичек  игрушечный, но в нём  намёк. Намёк на  силу и могущество власти.
- Я давно уже  заприметил, майор, что вы на торжественных церемониях  игнорируете Интернационал и его не поёте.  Даже губами не шевелите!  Почему?
      Нет, нет! Это, пока, вопрос не на убой. А так – на засыпку.
Комбат, поглядывая  на оружие устрашения, спокойно пояснил.
-    Не пою, потому, что думаю о своём батальоне. Я делаю всё, чтобы  он, по  - прежнему,    
       был  одним из лучших  в дивизии. 
Подполковник  Скушный, изподлобья поглядывая на майора,  начал демонстративно  водить ножичком   по своей  ладони, как бы  затачивая его.
-    Впечатляет! –  Слева вилка. Справа нож. До чего же я хорош! -
Усмехнулся комбат, принимая  вызов. 
После чего он демонстративно,  с шумом и скрипом отодвинув свой стул назад, подальше от  стола,  поинтересовался  -
- От  какой   это дитьки – бандитьки, товарищ подполковник,   достался вам  сей   алюминиевый  палаш?  От сына или дочки?
Но замполит, не реагируя на  его ухмылку, стал водить штампованной игрушкой сначала по  своим щекам, а потом и по горлу.
- Напрасно вы иронизируете, майор Кольцов. –
Заметил  подполковник Скушный, выронив ножичек из руки.
Он  звякнул, ударившись о стекло,  покрывавшее его стол.
В  нескушном саду на минуту воцарилась тишина. 
На столе у замполита лежала стопка томиков Ленина.
Хозяин  нескушного сада, перехватив его взгляд,  с возмущением сказал. -
- Дофилософствовались.  Долиберальничались.  Наелись белого хлеба досыта.
Напоили и одели народ.
Каждый теперь наровит жить сам по себе, по принципу –
-  У меня мама с папой золотые, а  сам  я серебрянный! 
 Зачем петь интернационал?  К партии и Ленину, будучи сытым и одетым,  можно
 повернуться  и спиной!
-    Нет,  пора  закручивать гайки. 
Так,  как это было,  при  В К П Б. 
Отправились наши студенты в  США.   
На какой – то  там диспут. Они и сейчас ещё   там, в Штатах. 
А эти американцы,  без  жареной утки на завтрак  ведь  жить не  могут!
Спрашивают они у наших  студентов.
- Скажите, господа комсомольцы. 
С недавних пор  у вас, повсеместно, развесили  лозунг - Партия ум, честь и совесть нашей эпохи!
В среде нашей,  свободной, демократическойой, молодёжи возник  вопрос. - 
-     Откуда эта крылатая  фраза?  Кто  её автор?  Кто это сказал или написал?
И наша комсомолия растерялась. 
Надо  было  сразу же сослаться на Ленина.
Он  ныне в мире   -  солнце и луна! Был и остаётся!
А  уж  потом,    пусть  бы историки,  из института Марксизма – Ленинизма,  разбирались – кто это сказал.
Так нет! Наши языки   проглотили  и ни  гу,  гу.
Да,  попали мы впросак.   
Я  лично бы,  язык  под  мышку не  засунул. 
Я бы нашёл,  что сказать, и  что показать    этим господам.
Вот   сейчас я, кстати,  и занимаюсь этим вопросом.
И  институт Марксизма – Ленинизма тоже, денно и нощно,  ищет, чтобы выяснить,   
кому принадлежит   это крылатое  изречение.         
- Товарищ Замполит. Я, надеюсь,  вы вызвали меня к себе не для того, чтобы зубы мне               
заговаривать и  стращать,  в присутствии полного собрания сочинений наших
классиков,  детским игрушечным  ножичком!
Коли  хотите четвертовать, так уж  рубите с плеча!  Я знаю, что нам с вами из одного  котелка   щи  хлебать одной ложкой не суждено.
- Не суждено! Это точно!  -  Вскочил подполковник. 
Он убрал  игрушку  в стол и  продолжил. -
- Нет, не зубы заговаривать я тебя, комбат, к себе вызвал.
- А вызвал я тебя по приказанию начальника политотдела дивизии полковника Бжездовского.
Дела твои,  комбат не  то,  что плохи. Дела твои …   
Над головой твоей  давненько сабелька витает.
Если бы не  будущий твой тесть, генерал Калинин, голова бы твоя  да два уха  давно
были  бы  в кустах.
Я понимаю, что  с матерью  у тебя  не   всё в порядке.
Сиди. Не перебивай.
Я знаю, что ты мне хочешь  показать кукиш  и уйти. 
Но ты не торопись.
Послушай   скушную,  проходную  пешку из  нескушного партполит сада, как ты меня
называешь.

-    Знаю, я  и про красного апостола.  И  про Сердюка твоего.
И про нечистую силу мне сорока срочную телеграммку  на  своём  хвосте принесла.
И  про то, как ты,  по  - геройски,  на  АЭС пожар гасил,  на пару с зампотехом – тоже   мне известно. 
В полку только и разговоров про твой роман с этой, как её, Агнией Сабировной, 
огнеопасной женой зампотеха Бережкова из твоего батальона. 
Какая, всё же,  эта мадам  -  красная да языкастая у тебя?
Такая  красная, что даже моя дочка, десятиклассница, восторгается ею и примеряет на  себя красный костюм с чёрной рубашкой.
Моя Любаша, ведь, тоже участвует в полковых запевках, вместе с  ней и с тобой, майор.
Почему эта Агния из твоего батальона  не вылезает, майор?
Мужа - под каблук, а сама на крыльцо к комбату!
- На сцену, а не на крыльцо. –
Поправил  замполита Кольцов.
Даже меня расстрогала своими частушками, чёртова  девка. –
Продолжил замполит.
Лихо  вышла она из  недр  нашего народа    на сцену и давай  ножками в красных      
Сапожках,  и  давай  выстукивать под твою, комбат, гармонь. –
               
                Помираешь?  Помираю.
                Застывает в жилах кровь.
                Напишите на  могиле
                Померла через любовь.
 
-    Какая чушь! –   Возмутился  Кольцов.
У неё семья разваливается. Муж пьянствует.
Ко мне  на  штабное крыльцо многие жёны приходят и что из этого?
Со всеми у меня романы, что ли?   
Замполит, закинув ногу на ногу, шлёпнул ладонью по стеклу. –
Я говорил, что  со всеми?  Не  со всеми!
А вот про то, как  вы спелись с женой своего зампотеха Бережкова,  дошло уже  и до политотдела дивизии, не только до меня.
До самого начальника политотдела  полковника Бжездовского.
Он уже и сам запел.  Ходит везде и  заливает, как соловей. -
- Светит месяц, как полтина, а заря, как четвертак.
Вот ведь она,  какая  эта  твоя Агния.
Только прошу вас,  Кольцов, не надо благодарить меня   за моё угощение,  за жидкий чай, в котором вы увидели сейчас свой святой лик! 
Только  вот этого не надо!  Вы далеко не святой!
Если вглядется   получше, то  там,   в этом чае можно увидеть и зампотеха Бережкова! С рожками на голове.
-    Сдаётся,  мне,  что вас  вместе с полковником  Бжездовским ввели в заблуждение.
Защищался   Кольцов. -
- Да, мать моя родилась за чужими  горами.
В китайском городе Кульдже.
Но, не по своей воле она там оказалась.
- Гражданская война и голод миллионы людей выгнали из Семиречья за эти  скалистые высоты. И не только из Семиречья!
Голод любого заставит и  на неприступные  скалы полезть, и моря с океанами переплыть.
А у нас в курсе истории   КПСС  до сих пор есть раздел – Курс партии на гражданскую войну.
Вы, что считаете это нормальным явлением, товарищ замполит?
- Я, лично, ничего не считаю!
Так считали Р С Д Р П  и В К П Б. –
Замполит полка, схватив один из томов Ленина, вскочил и стал  потрясать им над головой опального майора. -
- Это он так считал! Он – Ленин! А он - наша сила, знанье и оружие!
Он – самый великий из всех   мировых  гуманитариев! 
Гражданская война!   Это не только война бедных и   обездоленных масс  против
буржуев  и  дворян за свои права!
Гражданская война – это, прежде всего,  битва  народа  за своё освобождение от туманных  библейских догматов  и  своего  рабства.   
Чтобы сделать раба свободным, нужно отобрать у него книгу, которая призывает его  смириться со своим рабством!
Книгу, в которой для того чтобы продлить день,  необходимо остановить светило, а не     землю, хотя наука давно уже  доказала  порочность этой  псевдонаучной  геоцентрической  системы мира  Птолемея! 
Сколько космонавтов там уже побывало   и видело   своими глазами, что не  солнце вращается вокруг земли, а земля вокруг него!
Народ сам  этой  справедливости  потребовал.
И Ленин  услышал голос народа и  выкинул такой лозунг. – Курс партии на гражданскую войну. А, как же иначе?   
Победить царизм без войны и большой крови  было  невозможно!
И, в  результате, что мы сейчас имеем!
Мы сейчас имеем могучую   ядерную державу с космонавтами на орбите!
А  что  ты приказал  бы делать  с главным принципом  ловкачей.  –
     Доллары – товар – доллары?
     И тут без гражданской войны тоже было не обойтись.   
Я коммунист!   
И иметь своё мнение, по вопросам  внутренней и внешней политики, мне  положено  по рангу.
Сейчас,  комбат первого батальона майор Кольцов –  вот моя зубная боль!
Ты, комбат, как блудный сын, зашёл уже так далеко в своих антисоветских высказываниях, что без черезвычайных мер, увы, уже   не обойтись!
И подполковник Скушный  взметнул  свой кулак над русой головой комбата.
Что бы произошло далее  осталось  в неизвестности,  ибо  в этот  момент,  с шумом распахнулась дверь кабинета.
В апартаменты,  сначала, влетело короткое восклицание, за ним частушка –
- Пёсья кровь! Поживём – увидим, кто - кого!
Светит месяц, как полтина, а заря, как  четвертак, как утверждает жена одного зампотеха!
А вслед за  частушкой,  в нескушный сад  влетел длинный человек  в  погонах полковника. Это  и  был  начальник политотдела дивизии  Бжездовский.
- Уж,  не меня ли ты, подполковник, собираетесь  укокошить?   
Коли замахнулся, то зачитывай  приговор и  позволь  мне высказать последнюю просьбу.
О – о! Да  к тебе, тут, лучший комбат дивизии на  горячие  частушки пожаловал!
Да ты его не губи. Не надо.
Я его амнистирую. Он метко стреляет из своего танка.
Имеет отличное оперативное мышление.
В жёны собирается взять себе – кого?  Генеральскую дочку!
Не какую – ни будь   билетёршу  из областного,  трамвайного   парка, а принцессу из
танкового  городка  обольстил,  будучи  ещё   старшим   лейтенантом!
Когда она ещё в седьмой класс  бегала с бантиком на голове.
Где – то,  там,  на границе с Афганистаном.
Прости меня, дорогой товарищ, Скушный, что  сегодня  весел  я, как никогда. 
Ухожу   я  от вас  начальником политотдела  Дальневосточной Армии!
Последний денёк  здесь гуляю! 
Хожу по кабинетам и мурлыкаю любимую частушку красавицы жены, хорошо  известного нам и  комбату Кольцову,  зампотеха.
Подполковник, услышав это,  принял почтительную позу. –
- Позвольте поздравить вас с новой генеральской должностью.
- Спасибо, позволяю.
И за что же ты, замполит, снимаешь стружку с лучшего комбата полка и дивизии? 
Давай, докладывай. – Потребовал начальник политотдела.
- А вот, за что! - 
Замполит, вынув из папки лист бумаги,   подошёл с ним к комбату. –
Кольцов, вот твоя автобиография, которую ты написал в 1973 году.
Подтверди, что её писал ты.
Комбат, заглянув в листок, утвердительно кивнул головой. –
- Да, это я писал. Подтверждаю!
- А теперь, скажи, майор, честно. В присутствии полковника Бжездовского. 
Может ли нечестный офицер и  командир, состоять членом Коммунистической партии Советского Союза? Скажи, положив руку на сердце.
- Ну, допустим, не может. - 
Растерянно ответил комбат.
- Вы слышали, товарищ полковник.
Он согласен со мной.  Не может!
А теперь, я себе позволю задать тебе вопрос. –
Тогда, почему, вы, как нечестный человек, состоите членом нашей партии?
Кольцов, бледнея, начал медленно приподниматься со стула. –
- Я нечестный?   
Давайте факты?   Я требую!  Факты  на  танк!
- Садись, майор. И слушай. Будут тебе  и факты, будет  тебе  дядя на  горе!  –
И замполит торжествующе посмотрел на начальника политотдела дивизии.
- Вот ты, в своей автобиографии,  в 1973 году  написал. –
Родственников за границей не имею.
И, здесь, ты лжёшь!
Ибо через год,  в 1974 году, в Советский Союз, по линии Красного Креста, подал запрос во всесоюзный розыск,  родной брат твоей матери, Ольшанский  Виктор Александрович, проживающий, ныне, в Канаде. 
Ну, где же твоя честность, майор?  Где она, голубушка? 
Или ты  своего  родгого дядю  уже и за родственника не считаешь?
Кольцов,  взяв себя в руки и,  стараясь  быть, как можно спокойнее,  парировал эту неожиданную атаку. –
- Я, впервые узнаю об этом!
Мать мне об этом розыске и об этом брате  ничего не говорила.
Так что, отошлите этот факт, назад в Канаду и больше, с обвинениями в нечестности, 
ко мне не приставайте!
Бжездовский взял автобиографию комбата и несколько  минут её  изучал.
Затем вернул листок подполковнику и  сказал. - 
- Вот, что, подполковник! 
Ты комбата   в нечестности не обвиняй!
Мать ему могла   об этом дяде и о запросе  не  сказать.
Какая мать захочет сделать больно своему сыну? 
А за то,  что он сел спиной  к советской власти,  и к нам с тобой,  замполит, 
и  за анекдотики  ему придётся отвечать.
Да, мы люди скушные, признаюсь в этом, но беспощадные к врагам отечества!
Но тебя,  комбат, мы пожалеем! 
Мы тебя дальше  Кушки,  откуда ты  сюда прибыл, не сошлём, потому, как дальше Кушки,  Афганистан.
Я, допускаю,  подполковник, что мать ему могла  своём брате  и не сказать.
Зачем  же портить сыну карьеру?
Пусть особый отдел разберётся с этим делом  и  пообрубает  с него  бахрому и  все  острые углы   и научит его,  как     калёным  железом  выжеч в своих ротах пьянство и 
политическое сквернословие.
Потом он,  женившись на генеральской дочери,  поумнеет и остепентся.
Дадут ему полк и подполковничьи  погоны!   
После Кушки, естественно!
И  тебе, Скушный,  станет веселее жить. 
А  я  вам, сейчас, сам  анекдотец  выдам.
Услышал, вчера  во время   приёма  старшего лейтенанта Сердюка в особом отделе.
Одна   короткомордая  обезьянка спрашивает у попугая. –
- Эй, ты,  чмыньдик  из  тёмного  леса. 
Скажи  мне.   Когда  веселее было жить?
При  дедушке  Иосифе,  при  дядюшке  Никите  или  при  папаше Леониде?   
Подробности Сердюк   открывать побоялся.
Так, что  главное читайте между строк.
Что означает слово чмыньдик,  он  тоже  нам не объяснил.
Думаю, что это аналог русского простака  или попки - дурака.
Попугай  доел  свой   заморский банан. Ударил крылом о крыло. И отвечает.
- А, ты уверена, что   зайцы,  в штатском и с короткой причёской, нас не подслушивают
 -   Уверена.
- Ну, тогда слушай.
При  дедушке Иосифе   в  нашем лесу наступил ледниковый период. Было холодно и тихо.  Грелись  только песнями и трудом. 
- При  дядюшке Никите  в лесу разрешили  разводить  костры.
- При  папаше Леониде  разрешили у этих костров греться.
Вот  Сердюк уже  греется.
А вы,  майор  Кольцов, у  этого костра ещё не  погрелись? Нет!
Тогда слушайте конец.
- А чмыньдик этот, жёлтощёкий, продолжает. - 
-     При  дедушке Иосифе  производили четыре литра алкоголя на одного лесного зайца.
При  дядюшке Никите  шесть. А  при  папаше Леониде -  все  восемь!  Совсем,   весело в лесу  стало жить. 

- О, Боже мой,  Боже мой! 
Уж не сам ли  Сердюк  эти анекдоты сочиняет?  Как  же  это можно про наших лидеров такое сочинять? -
Как при молитве, вскинул руки  к потолку замполит.
- Тебе, замполит, не к боженьке руки протягивать надо, а за сердце хвататься.
Скривил губы  Бжездовский.
- Анекдоты сочиняет сам народ.
Это старая истина.  Вы сами про то знаете. Плохо то, что рушиться  власть. И не деловые люди, а дельцы  прибирают её к рукам. Вот над чем необходимо  сейчас думать нам всем.  Не охотиться  за сердюками  и  кольцовыми, а начинать  в стране  реформы.
Это, нарушая субординацию,  вступил в разговор  комбат.
Но, на слова его никто не обратил внимания. Будто его здесь и не было!
Замполит начал оправдываться перед Бжездовским.
- Так довели, ведь,  лиходеи!  Впору не только боженьку, но и самого чёрта призывать на помощь.
Что с  нашим  народом происходит? Не пойму!
Потерял он  и совесть, и чувство меры. Никого не  щадит.
Даже  Ленина  и Василия Ивановича Чапаева!
- Работать надо, а не креститься  на каждого  жёлтощёкого  попугая или короткомордую мартышку. – 
Крикнул  Бжездовский, направляясь  к двери. -
- Смотри, майор Кольцов.
Теперь тебе  хода в подполковники нема.
Сердюк твой любит это слово –  нема!
Зато открылась  дорога  в капитаны.
Жаль мне генерала Калинина и его дочку Серафиму. Она, насколько я знаю, ныне,  на 
последнем курсе медицинского института учиться.
Её бы,  хоть,  пожалел. Мужчина ты, безусловно, видный.
С солдатами выплясываешь лихо!  С гармошкой дружишь, а с головой нет.
И ноги  у тебя не хуже чем  и руки. Всё пришито, куда надо!
Кроме головы.
Смотрю на тебя и  вспоминаю, как я тебя, в своё время,  в комсорги полка не пустил.  Правильно, оказывается, поступил я тогда!
Как  меня тогда  подполковник Скушный с секретарём парткома  вашего полка
майором Угловым уговаривали, чтобы я дал  тебе добро.
Не – е – т! Я материалист. Пощупал тебя и сразу же понял.
Ты, Кольцов,  в нашем лесу не попугай и не мартышка. Ты  - волк!  Какой?  Семиреченский, или  тамбовский  ли  - всё одно волк!
Полковник Бжездовский взялся за дверную ручку. –
А эта Агния, комбат, хороша!  Как я тебя  понимаю!  Хоть не уезжай отсюда на
Дальний Восток за генеральскими лампасами.
Был я на последнем концерте. Был!
Как тряхнул комбат  там  своей тальянкой!
А она, эта Агния,  вокруг него  пританцовывает и  поёт.
Начальник политотдела открыл дверь и на прощанье напомнил, что пела гармонисту Кольцову Агния Сабировна. –
               
                Ох,  сладенький мой
                Сделай мне увагу –
                Заверни моё лицо
                В красную бумагу.
Да, хороша   эта Агния с тобой в паре, комбат!
А генеральская дочка Серафима в паре с майором Кольцовым ещё лучше!         
Словно выстрел  хлопнула дверь. Полковник Бжездовский  поспешил на Дальний Восток.
Кольцов и Скушный   остались вдвоём.
- А  вот по поводу гражданской войны, товарищ подполковник,  меня вы  убедили не во          всём. Да, успехов страна добилась выдающихся. Но какой ценой!
И астрономов я не   опровергаю.
Однако,  какой катастрофой  может закончиться для  нас то, что  несовершенному   
человеку вживили в голову мысль  о его могуществе и совершенстве.   
-      Вы свободны, майор. – Не глядя на него,  резко оборвал Кольцова замполит.
- Тем лучше! –  Поднялся  Кольцов. –
Наша жизнь поставлена на карту.  Кушка – так Кушка. 
Пойдём в ногу с переменами!
Чего бы это нам не стоило!

Отчётно – выборное,  комсомольское собрание полка  было назначено на субботний день. Как давно это было! 
В этом году,   в  СССР,   субботу  сделали выходным днём.
Майор Кольцов, после службы,  спешил на встречу с Серафимой.
Она ждала его в доме отца на набережной Волги.
Трамвайчик довёз его почти до самого дома.
Он вошёл в небольшой скверик, каких в городе не перечесть,  и оказался  в одной компании с липами  и клёнами.
То комсомольское собрание  комбат запомнил на всю жизнь.
Накануне собрания, в пятницу, к нему в офицерское общежитие пришли сразу два майора.
Секретарь парткома  Углов и заместитель командира полка по политической работе Скушный.
Начал  разговор, как  это и  положено по должности, замполит. -
- Вот что Кольцов. Ты у нас в полку зампотех роты. 
Мы с  парторгом  пришли к тебе  с этим  предложением не потому, что ты перевёлся сюда вместе с командиром полка Калининым.
Полковник Калинин здесь нипричём!
Живёт в тебе этакий …  Этакий  живчик – сорванец. С огоньком! С выдумкой!
Со смыслом!  Словом, куда ты – туда и комсомол.   
Ты и  художественную самодеятельность в части организовал.
Своими ногами и  гармошкой тымного пользы нам приносишь.
- Нам всё это по душе!  И по службе успехов у тебя не мало.
Короче говоря, куда ты – туда и бойцы!
Вчера пришёл приказ о  переводе  комсорга полка Дубинина начальником клуба в Польшу.
Поэтому, на освободившуюся должность  комсорга полка мы рекомендуем тебя!
- А вы  с моим  личным  делом  знакомы?   -
Не без сомнения, спросил их Кольцов.
- Читали, не сомневайся.   Сейчас не сталинские времена!
Комсомольское собрание завтра в четырнадцать ноль – ноль.
Приходи обязательно.   До завтра, будущий комсорг.

На следующий  день старший лейтенант Кольцов  пришёл на собрание.
Солдаты его знали и уважали. В том, что его изберут комсоргом полка, у него не было никаких сомнений.
Собрание началось  с  отчётного доклада  капитана Дубинина.
Работу его признали удовлетворительной.
Всё, казалось,   шло своим   чередом.
Но, вот дело дошло до выдвижения кандидатур на эту должность.
С места поднялся    лейтенантик и предложил избрать комсоргом  полка не старшего лейтенанта Кольцова, а старшего лейтенанта Дибренко!? 
Грянул гром, которого никто не ждал! 
Кольцов понял, что сейчас на его эмигрантскую головушку выльют ушат помоев.
Лицо  его залилось краской.
У этого лейтенантика, который выдвинул в списки для голосования  - Дибренко, имелся дефект речи. Он говорил не  « мы », а  « ми ».  Не хочу, а хощу.  Ну и так далее. Многие над этим просто потешались. Особенно, когда он брал слово  на комсомольских собраниях.

А как же  Кольцов? – Выкрикнул  кто – то из  солдатской массы.
Мы   его желаем  выбрать  своим  комсоргом, а не  Дибренко.
В помещении повисла  тревожная тишина.
Замполит трусцой подбежал к Кольцову. –
- Возьми самоотвод, Кольцов. Возьми, прошу тебя, как коммунист.
- Начальник политотдела дивизии подполковник  Бжездовский, за пол часа, до начала собрания потребовал твоё личное дело и, ознакомившись  с оным,  вылил  на нас  с Угловим ушат с помоями.
Так, что мы здесь с парторгом ни при чём.
Пойми меня правильно. 
Не  я виноват в том, что  твоя мать дочь белогвардейского полковника  и  родилась в эмиграции.
Прошу тебя, возьми самоотвод. 
А мы тебе в академию  шлагбаум откроем.
Там у тебя  даже  побольше перспектив будет!
Только возьми самоотвод. – Захлёбываясь, шептал, упрашивая его,  замполит, судорожно глотая слюну. 
- А на гармошке вам сыграть не надо?  -  Усмехнулся танкист. -
Раз партия сказала надо, то комсомол ответит есть!
Кольцов встал  и окинул взглядом, вмиг притихший зал. –
- Товарищи комсомольцы!
Политотдел дивизии не утвердил старшего лейтенанта Кольцова на должность комсорга полка.
Поэтому, прошу вас выбрать  комсоргом Дибренко.
До свидания.
И он покинул собрание.
Бойцы разбушевались. -
- Почему не утвердил?
Мы  Кольцова знаем только с хорошей стороны! Объясните  нам, в чём тут дело?  - 
- Дело в том.  -  Призвал к порядку  комсомольцев майор Углов. –
Что  у Кольцова имеются, так сказать, небольшие грешки.
У него с биографией не всё в порядке.
Вернее сказать,  имеются грешки  в биографии у его родителей.
Позвольте мне  этих подробностей не касаться.
Жизнь есть жизнь!
- А сын  за  батьку не ответчик! А,  за маманю,  - тем более.  –
- Не  соглашались комсомольцы.
- Правильно! Не ответчик! – 
 В голосе  замполита появились угрожающие нотки.
- Хватит  бесполезных выкриков с мест. Давайте работать.
Командование  полка и дивизии настаивает на кандидатуре Дибренко.  Поэтому, предлагаю утвердить его кандидатуру. Ставлю на голосование.
- Нет.  Не утвердим. У нас своё мнение.
И комсомолия решила, в пику командованию, выбрать комсоргом, страдающего дефектами речи,  свежеиспечённого лейтенанта Мамкина.
-    Предлагаем  выбрать комсоргом лейтенанта Мамкина.
- О – о!  Точно! Пацаны выбираем Мамкина.  Вот это дело!  Хоть на собраниях похохочем от души!
И  лейтенант  Мамкин, речь которого привлекала всеобщее внимание своими фонетическими особенностями   и  вызывала смех, был избран комсоргом полка. 
Командование трижды пыталось изменить результаты выборов, собирая собрания. 
Но солдаты и офицеры, как сговорились. Комсоргом так и остался Мамкин.
Скушный стал после этого провала ещё скучнее.
Углов, как – то,  встретив Кольцова в штабе,  подошёл к нему и извинился. –
- Ты, Иван Фёдорович, на меня  бесов не спускай. Сам понимаешь. Провал    
      спровоцирован свыше.
Сожалею, что  у меня не хватило керосину, чтобы…  Ну в общем прости.   
      Сам знаешь, что  в нашем лесу  ум честь и совесть эпохи – это партия. 
     А она всегда права. Раз партия сказала надо, мы ответили ей – есть!
Такой смелости Кольцов от парторга не ожидал. -
-    Спасибо!
- Я понимаю.  Тебе нелегко. Но если  ты, чего – то хочешь добиться в этой жизни, то наберись терпения и иди на грозу. Хуже, если она на тебя пойдёт сама.
Ну, мне пора бежать.

Как это было давно!
Майор поднялся на третий этаж и подошёл к квартире генерала Калинина, который уже несколько лет служил в Группе Советских Войск в Германии.

Через тяжёлые,  золотистые портьеры просачивался слабый дневной свет.
Оттого в комнате стоял полумрак.
Серафима, откинув лёгкое покрывало, протянула руку к светильнику и щелкнула выключателем.
Нежный розовый свет выхватил из полумрака её  белое,  обнажённое тело.
На какое – то время,  она,  отодвинувшись  от Кольцова, продолжала лежать на боку.
Её  ножка, отброшенная назад,   касалась пальчиками  колена Кольцова.
Над светильником висела репродукция картины Сандро Боттичелли  Рождение Венеры.  Кольцов с  умилением  поглядывал  на  плавные изгибы  и  упругие  возвышенности  прекрасного тела своей невесты.
Он,  осторожно коснувшись пальцами  её плеча, стал поглаживать  его  рукой.
 Вздрогнув, она  опрокинулась на спину.
Золотые пряди  её волос рассыпались по подушке. 
Тогда он, прижавшись к ней, положил ладонь на её  упргую грудь.
Она, закрыв глаза   от этой  ласки  и выгнувшись  телом,  запрокинула свою золотистую головку вверх.
Пересохшие губы её судорожно хватали комнатный полумрак.
Жажда любви была столь велика, что не оставила им  сил на слова.
Цветущее, молодое  тело  Серафимы  ликовало от поцелуев и прикосновений.

С картины, стыдливо прикрыв  своё естество, ниспадающим  с головы и плеч  водопадом русых волос, на них взирала  римская Венера. 
Со стороны казалось,  что,  через секунду – другую,  служанка, спешащая к Венере,  накинет на свою  госпожу  розовое покрывало.
А пока…   А пока, римская  Венера,  как могла, прикрывала свои таинства от греховного взгляда  Венеры тверской, руками и прядями своих волос.
Вот сейчас на  римлянку  набросят покрывало и она, оторвав взгляд от  забывших обо всём влюблённых, поднимет глаза  к своим римским  богам и начнёт замаливать их грехи.

И она это сделает, как   только Кольцов  произнесёт. –
- Днём ты меня, как луна ожидаешь. Ночью, как солнце горячее ждёшь.
- Ваня! Ты меня, словно ветер, умчал на небеса.
Нет, нет!  Не на небеса. На  звенящий от пчёл  и шмелей луг.
На тот самый луг, на котором осталась моё детство и  откуда я  ушла женщиной!
Цветы,  красавица липа, трясогузка!
Вокруг  благодать и мы с тобой, в самом  эпицентре Краснолетья, лежим на прибрежном  песке, счастливые  от того,  что  вошли в грех!
Особенно, я! 
Мне стыдно за себя до сих пор.  Хотя, это мой самый счастливый день в жизни!
Давай вернёмся туда, Ваня. За дитькой – бандитькой, а!
- Я хочу найти там дитьку.
Я так мечтаю подарить тебе и родителям дитьку – баньдитьку!
Произнося это, Серафима  несколько раз  стукнула своим кулачком по груди любимого.
- Пчёлка! До свадьбы осталось меньше года.
Об этом  же   мечтаю и я. 
Я Иван, я не Герасим, я с тобой на всё согласен, родная ты моя!   
Но, надо подождать. Осталось немного. Будет  тебе свадьба, будет тебе и  дитька! 
В этот миг и он увидел,  как  на  римскую соперницу его возлюбленной  Симонетту, сгорающую  от  его взгляда  со стыда,  служанка  пытается набросить спасительное покрывало.
-    А  давай,    ка,   милая,  я и тебя  прикрою. 
На  наши  медовые луга уже  сошёл  с грозовых туч северный сентябрь.
Боюсь, как бы ты не пострадала от сумрака и  посторонних  лукавых взглядов.   Прижмиська  ко мне покрепче.  Вот так.
- Укрывай!  И она, прижавшись к нему, положила свою золотую головку на его плечо. 
Через  три месяца, двадцать пятого декабря,   прилетают в отпуск из  Германии мои 
родители.
Мы   с тобой  будем их встречать.
Имей это в виду и включи это мероприятие в свои командирские планы!
- Мне так  тепло с тобой, моя радость.
Ты у меня такая сладкая! Такая волнистая и ароматная.
Я помню, как  впервые пришёл в твой дом. Там, под Кушкой, в Средней Азии.
- Смотрю, сидит на диванчике  симпумпушечка – семиклассница и смотрит на меня восторженными глазёнками.
И мне так захотелось шепнуть тебе на ушко. –
- Девочка! А ну давай поцелуваемся.
- Думал ли я тогда, чем для меня  этот визит закончиться?
И Кольцов, заложив руки под голову, смолк.
Серафима, приподнявшись над ним на локотках, тоже  стала воспоминать.
- Да, да. Мне было тогда четырнадцать годочков.
По всему военному городку,  перед этим твоим визитом, распространились слухи, что
какой – то лейтенант застрелил  на учениях  из пистолета кобру.
Боже мой. Мы, девчёнки  чего только о тебе не говорили.
Но все пересуды, неизменно,  заканчивались одним. –
Теперь все змеи  земли будут  этому лейтенанту мстить!
И, непременно,   закусают  его насмерть!
А я, Ваня,  боюсь этого, до сей поры,  и умоляю тебя, быть осмотрительным.
- Ты пришёл к нам,  в квартиру.
Я усадила тебя рядом с собой на диван.
И мы стали слушать увертюру к  Севильскому     цирюльнику с грампластинки 1966 года.
Графа Альмавива пел Козловский.  Фирсова  пела Розину.
- Знаменитая каватина Фигаро. – Ля – ля – ля – ля – ля ! Ля – ля – ля – ля. Фигаро там. Фигаро здесь
Серафима, встав на колени и прикрывая бюст покрывалом, принялась напевать.
-    Фигаро – баритон, а Альмавива тенор.
Иван! А, хочешь, я открою тебе наш семейный секрет.
Только обещай, что не   зарычишь  на меня после этого признания.
И она несколько раз поцеловала его в губы. –
- Такой маленький,  такой малюсенький секретик. Вот такусенький.
И Срафима показала Кольцову кончик  своего пальчика. -
- Секрет про то, как лейтенант Кольцов  удосужился попасть  в дом своего командира полка, полковника  Калинина Афанасия  Северьяновича. 
- Это всё мама. Если бы не она, мы бы с тобой сейчас не лежали рядышком  и не  целовались  бы.
В общем, однажды, после  того случая со змеёй,  мы  сидели у себя  дома, за столом, и   
      пили чай.  Мама, вдруг, и говорит папе. -
-    Афанасий! А,  как там твой лейтенант Кольцов поживает? 
Пригласил  бы ты его, мой доблестный  комполка, к нам домой.  На оперу.
Я давно приглядываюсь к  этому способному молодому человеку.
- Мария Ивановна, рябинушка моя.  Ты, что влюбилась в него, что – ли? - 
Пошутил папа. -
Вот это новость!
-    Не говори глупостей,  Афанасий!   
Цыкнула  мама  на отца.
  -     Любовь моя к  музыке и к тебе,  Афанасий,  непреходяща.
Тут дело -  в  другом. Мне кажется, что лучшей партии, чем Кольцов,  для  нашей 
 Симки не найти! –
 Удивила нас мама.
- Не спорь со мной, Афанасий!  Я, как всегда права.   
Я женщина. Я  тебя даже сквозь танковую броню разглядела.
И живу как,  у генерала за пазухой.  И мне, кроме  тебя,  никого    не надо.
Через три года наша дочь  закончит школу и станет невестой.
И  нам пора задуматься о женихе.
А, что такое три годика, здесь,  в  этих песках?   Они пролетят, как три минуты.      
Роман  Кольцова с нашей дочерью – это моя мечта, Афанасий.
- Согласен, что хороший жених дочке нужен, чтобы у неё был всегда и ёрш в ухе и
      сазан в пироге.  И нам  с тобой, чтобы в рот, что – то,  упало от этого. –
Сказал с улыбкой папа, поглядывая в мою сторону.
Я сижу,  слушаю и ушам своим не верю.
Мама же продолжает развивать свою мысль. -
-    Однако, меня не совсем устраивает  роман   этого лейтенанта с бронетехникой.
Перспектив не вижу я, Афанасий, в этом  романе!
Чего ты не сосватаешь его с освобождённой комсомольской должностью комсорга  полка?
Полковая комсомолия этого  лейтенанта ценит.
Думаю, что  из  твоего Кольцова, в будущем, получится  хороший парполитработник! 
Они всегда на виду.  Не то, что вы технари!  В почёте! 
Комсорг рот закрыл и  рабочее место убрано!
- Подумай об этом, мой милый друг.
Комсоргом полка его изберут без проблем. – Уговаривала мама отца.
- Нет. Ты меня и вправду не разлюбишь после этого, Ваня?  -
Повторила  Серафим, перекатившись  через  Кольцова на другую сторону кровати.
- Не обижусь, дитька – баньдитька ты моя, если  ты   же исполнишь мне  арию Розины.
- Не только спою, любимый,  но и станцую.
А пока,  дослушай меня.
Я не рассказала  тебе самого главного.
Отец маме и говорит. -
- Машенька!  Кольцов мне и самому нравиться, как грамотный командир.
Но у него есть один  виток – завиток.  Вот в чём дело!
С биографией у него не всё в порядке. 
Его дед по матери был белым полковником.
Потом, как водиться, эмигрировал. В Китай. В Синьцзян. Там  мать его и родилась.
Сообщает  ей папа.   
 А мама не сдаётся. –
- Ну и что? А у кого из нас  биография без   этих самых витков - завитков?
Только у мёртвых.  Ты же знаешь, что в эмиграцию уходила элита России.
Зато, какая генетика! 
У наших внуков  будут  дед  и прадед полковники!
До майора  наш лейтенант  и сам дойдёт. А дальше…  Дальше видно будет.
В общем, приглашай его к нам в субботу на Севильского цирюльника.
Для начала познакомим его с  Джоаккино Россини и с его кипучим темпераментом. 
А ты Сима, будь с ним  уважительной и  побольше болтай, не умолкая.
Им, мужикам, это нравиться!  С болтушками проще жить.
Вот какая у меня мама!
- Пчёлка. Ты напомнила мне про наш заветный луг. Это мне стыдно за себя.
Я представляю, какой у меня там был жалкий вид!
Передо мной  стоит роза и просит –
Сорви меня, обними  меня!  Подари мне дитьку - бандитьку! 
А я стою, как дурачёк, вижу, вместо тебя,  полковника Калинина  и боюсь  шляпу  снять перед  твоим  отцом.
Потом дошло до меня! И я  снял я шляпу перед тобой!
И ничего не видел, ничего не слышал, кроме одного –
- Цези – цери – цюря – клюй – клюиль – виу…
Это не только заветный луг. Это наше родовое гнездо! –
Поправила  его Серафима.

В комнату надолго вошла тишина.
Обожествлённая художником  Симонетта, смотрела с картины на полное страсти тело Серафимы робким и  изучающим взором и, наверное,  думала. –
-    Куда мне до этой тверской сестрички!  Она моложе меня на триста лет.
Но, вот Кольцов, осторожно повернувшись на бок, прикоснулся указательным пальцем до аккуратного носика  своей любимой. –
- А, ну - ка,  давай, вспоминай, Пчёлка?
Помнишь, ты  тогда говорила мне, что слова матери для тебя оказались важнее наказа    отца. Что же она тебе такого сказала? 
Это касается меня?
- Это касалось нас обоих, Иван!  За день до этой поездки я спросила у мамы. –
- Мамуля! Подскажи, как мне  быть?
Ко мне во сне стал приходить Ваня. Он  одевает  на меня в свадебное платье  и кольцо на палец.
Мама мне пора замуж. А папа велит пока потерпеть. Мама меня обняла. По головке 
погладила и  шепчет. –
- Дочка. В тебе проснулась женщина. Ты созрела и расцвела, как роза! 
Этого не надо бояться. Будь смелей!  Что естественно, то не безобразно.
Если Иван придёт к тебе с этой целью не во сне, а наяву, позволь ему сорвать себя, как   цветок!
Твой час пробил!
А свадьбу мы сыграем, как того желает папа, с дипломом в руках.
И ничего не бойся.  Это жизнь!   
- А теперь, Ваня, после этого признания,  мне захотелось петь и  танцевать. Как ты просил!
И Серафима, облачившись в простыню и проверив голосок,   запела арию Розины.   
 
После этого концерта они некоторое время лежали молча.
Потом Серафима, отбросив покрывало,  села, обхватив колени руками. Голос её, вдруг задрожал и  ослаб. -
- Ваня! Не хотела тебе говорить об этом. Да, уж  лучше сказать.
К нам в клинику, где я прохожу практику, приезжает один известный хирург из Москвы.
Мне приходиться, проходя практику,   работать с ним и помогать ему. Вот.
Ему уже  пятьдесят лет. И он на меня положил глаз. Представляешь?
Нет! В любви он мне  не  очень то признавался, ибо понимает, что его любовь мне  не    нужна. 
Я  так ему  об  этом и сказала.
Моя любовь – ты! И другой не  бывать!
Ты не беспокойся, Ваня.  Рукосуйством он  тоже не  очень  то занимается.
Он смирный. Просто пожирает меня глазами и иногда шепчет на ушко. –
- Вы,  моя юная фея!
А я ему, неизменно,  повторяю. –
- Ваша фея – медсестра Ленка Старикова. Об этом знает вся  облполиклиника.
Вы ей подарили дорогой фотоаппарат и научили делать фотографии.
Она мягкая!  И  её, как масло, можно легко  намазать на  чёрствый кусок.
А я уже окольцована, Евгений Николаевич. Так, что давайте лучше работать.
А, однажды, взяла да спела ему, назло. –
       
                Ты по саду не ходи,
                Не ломай акацию.
                Про тебя и про меня
                Пустят публикацию!
   
Кольцов провёл рукой по её  голове и сказал. -
-     Хочешь, я прокачу его, с ветерком, на  своём танке, до самой Москвы?
- Ну, что ты, Ваня!  Нет. Не надо. Ты мне веришь?
Тогда забудем об этом человеке.
- Хорошо. Давай забудем.  А, вот, матери твоей, Марии Ивановне, я куплю дорогой подарок.  Я обязательно это должен сделать!
Оказывается, это она решила мою судьбу и подарила мне тебя!      

К  семи часам вечера они были у кинотеатра Спутник, где шла американская кинокомедия  « Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир ».
До начала сеанса оставалось около пятнадцати минут. 
Они вошли в здание и поднялись   на второй этаж, в буфет.
Там, за столиком сидела, хорошо знакомая им обоим, троица: зампотех  Бережков со своей  прекрасной женой Агнией  Сабировной и лучшая подруга Агнии  - Нателла.
 Белокурая Нателла была профессиональной балериной и наставницей комбата по танцам в  художественной самодеятельности.
Подруги, будто договорившись, оделись в одинаковые наряды.
Все трое, увидев Кольцова с Серафимой, поднялись из - за  столика.
Агния, сделав шажок  им навстречу,  начала кружиться  перед ними, показывая себя и бросая смущённые взгляды на спутницу комбата.   –
- Как мы  смотримся, сегодня, с  Нателлой в униформе фольклорного стиля? А?   
Видите.  Мы,  с ней  в оборках,  в  кружевах и вышивке!
С ног до головы!
- Иван Фёдорович и вы, Серафима Афанасьевна, как ценители  высокого русского  стиля   в современной моде, что скажите, глядя на наши умопомрачительные фигуры мраморных тонов?  А?
Жакет из габардина. Юбка из жоржета.
- Неотразимо! – Улыбнувшись и хлопнув  ладошками,  воскликнула Серафима.
Затем женщины, хорошо знакомые друг с другом,  по сцене, чмокнули друг друга в  щёчки и снова разошлись по своим социальным этажам.
- Серафима Афанасьевна!  Наш мрамор так  уныло смотрится на фоне вашей  излюбленной сине – белой гаммы. 
Нас  уже  подхватил и кружит  осенний  шквал, а вы,  всё ещё, остаётесь  на  « вы » с     летним солнышком.
- Единственное, что нас всех  роднит, так это акцент на форме каблука.
Рассмеялась белокурая  Нателла.
Кольцов пожал руку Бережкову и  подошёл к Агнии. –
- Чем можете  меня порадовать, Агния Сабировна?
Агния, не смея глянуть в серо – голубые глаза Серафимы и  посылая кроткие зелёные вспышки на нравившегося ей Кольцова, махнула ручкой. –
- Ах!  Иван Фёдорович!  Мне пришлось пойти на уступки. Хотя это не в моих правилах!
Увы.  Приходится  приносить себя и свои принципы в жертву, ради  любимого 
 зампотеха  Бережкова, чтобы вывести его  к большим звёздам.   Ей – ей.
-    В красном я теперь в советский свет не выхожу.
 Это раз! 
В красном мы будем наносить визиты только в штаб танковой   гвардейской    дивизии  к  комбату Кольцову.
 -   В  красный,  парадный костюм  я буду  облачаться  только тогда, когда  вы  пригласите  меня, на  своё   бранное поле,  для очередной порки мужа.
Вот видите, как  мой  Бережков  завернул меня, словно скумбрию, в мраморную  обёртку.  Боится, бедняга,  что меня от него уведут!
- Ведь  на эту серость, даже  уездные  пожарники не соблазнятся! –
Небрежно провела рукой по своему наряду  Агния. -
-    Купил мне сразу два мраморных наряда. Чтобы я в них протухла, как селёдка.
Фу! Какая   провинциальная серость!
Посему, второй наряд я  накинула  на Нателку.  А как же! Всё лучшее подругам.
Это она,  из солидарности   со мной,  вложила  в него свои кости и сухожилия.   
Нателла! Я этого не забуду! Клянусь всей танковой ротой  моего  любимого  до 
гробовой доски   зампотеха.
- Да, да. Скумбрия?
Ты не скумбрия! Ты  зубастая акула. Потому я тебе и купил весь этот мрамор.
Он так  хорошо лежит на твоих боках. –
И  Бережков принялся поворачивать жену то влево, то вправо, как манекена.
- Усни, ненаглядный мой.   
Дай мне порадовать  своим видом батальонного командира  и его невесту.
Агния  похлопала  рукой по груди мужа и  воскликнула. –
- Вы слышите, танкисты этот гром? 
Это стон  в груди моего выздоравливающего,  после романа со сливным бачком,   мужа.
Роман со сливным бачком остался в летописи  энской танковой части!
И, надеюсь, навсегда!
А почему?  Да потому, что я  пошла на работу.
И мой Васёк – трубачёк стал ревновать меня не только к пожарным, но и к каждому
троллейбусу и трамваю.
Дошло  дело до того, что он  приезжает за мной к концу каждой смены.
И  все свои романы с зелёным змием – по боку.
Оказывается – приятное это дело, когда тебя  страшно ревнуют,  но не бьют!
- Серафима Афанасьевна! Вам, может быть и неприятно выслушивать все эти дикости. Но мы подчинённые, а вы начальники.
Так уж смешно мы живём с Бережковым.
Конечное.  Я бы хотела оказаться на вашем месте,  Серафима Афанасьевна.
Под крылышком у комбата Кольцова.
Но… Это утопия!
Звонок прервал её монолог.
Нужно было занимать свои места в смотровом зале.
-    Ну, что – же, Иван Фёдорович, погоним пчёл в Одессу! – Предложила Агния Кольцову.
Все  рассмеялись и  пошли  в  кинозал.   





               






















                Глава четвёртая.   
               




                РАЙСКОЕ  МЕСТО.















Арсеньев подошёл к дому номер два, который стоял   на проспекте Калинина.
- Вот и дом номер два! А квартира? А номер квартиры  Симонетта мне  и не сказала.
У первого подъезда, на скамье, сидело несколько старушек.
Он подошёл к ним.
- Добрый  день. Скажите, пожалуйста,  где живёт  в вашем доме   Калинина Серафима Афанасьевна? 
По крайней мере, несколько лет назад она здесь жила.
Но я  не знаю номера её квартиры.  Вы не  поможете,  мне её  разыскать?
- Поможем,  коли  ты букет  нам свой    оставиш. Ты нам цветы. А мы тебе номерок! -
Поставила условие  одна из старушек,  пристально вглядываясь  в Арсеньева.
- Я не жадный. Могу и подарить. Пожалуйста. – И Арсеньев протянул старушке цветы.
- Да нужен он мне. Это я так,  шутя,  сказала, человек добрый.
А тебе  букет то и не понадобиться. Нет её здесь. 
Серафима  твоя отсюда съхалаещё  четыре года назад.
А вот куда? Не знаем. Отец то у неё полковник! Человек военный. 
Живут  они, где – то,  в городе.  А где, не знаем.
- Выходит, что я опоздал на четыре года. Спасибо! А цветы я вам,  всё – же,  оставлю на память.
Тогда он положил букет на скамью и  уже,  было,  собрался уходить.
- А ты не спеши. Ты,  лучше, поднимись на второй этаж  нашего подъезда,  в  пятую квартиру,   где они жили.
Авось,  Люська - дочка хозяйки знает, куда твоя Серафима уехала.
Она,   поди,   уже  закончила  учёбу и докторшей стала,  эта, твоя Серафима?
Дверь  квартиры номер пять ему открыла  пожилая,  грустная женщина.
Она, без интереса, глянув на  незнакомца  в  белом  костюме, спросила. -
- Вы к нам?
- В этой квартире,  до вас, жили  Калинины.
Не могли бы вы подсказать мне их новый адрес?
- Люська! Иди  сюда. – Крикнула грустная женщина в черном платье и ушла.
Арсеньев остался у открытой двери один.
Ему было слышно, как в глубине квартиры,  приятный девичий голос, старательно выговаривая слова, читал –
- В феврале 1919 года эмир Хабибулла был убит в результате дворцового заговора.
После, непродолжительной  борьбы  с деятелями афганской оппозиции, на трон вступил один из   сыновей  Хабибуллы  Аманулла – хан.
- Люська.! Выйди, на минутку, к человеку.   Не слышишь, что – ли?
Наступила пауза. 
Арсеньев посмотрел на часы.  Было без пяти десять. 
Наконец, с книгой в руках,  показалась Люся.  Высокая и стройная, она шла по коридору, словно актриса драматического театра по сцене, произнося свой монолог –
- В апреле 1919 года эмир Аманулла направил обращение на имя В. И. Ленина, в
котором отмечалась неотложная необходимость советско – афганского заявления о союзе и дружбе.
Девушка, в халатике,  накинутом на плечи,  с учебником истории стран Азии и Африки, остановившись перед ним и, не замечая его, продолжала читать. -
- В мае 1919 года Англия развязала третью захватническую войну против афганского государства, опираясь на многократный   численный переве…
И  тут,  увидев незнакомого человека, она, широко раскрыв глаза от испуга и отпрянув от него, прекратила чтение.
Пытаясь прикрыть себя полами халатика, девушка выронила учебник.
- Ой! Кто вы? Как вы меня напугали. Извините,  я раздета. Я, сейчас. Я мигом.
 И  она, запахнув халат, убежала. Учебник остался лежать на полу.
Арсеньев поднял его и раскрыв, прочитал.
- Часть первая.  1917 – 1945. г.г. Для студентов университетов.  Издание Московского
Университета. 1976 год.
Интересно.
Так англичане, оказывается, трижды  пытались завоевать  Афганистан, опираясь на многократный численный перевес? 
Не знал я этого.  Хотя и слышал, что афганцы хорошие воины. Не хуже нас,  русских!
Одевшись, Люся, вновь, вышла к Арсеньеву.
Она забрала  у него книгу и,  извинившись, сообщила, что адреса Серафимы  не знает.
Старушки всё ещё сидели на скамье у подъезда. Они вернули ему букет оранжерейных роз и он ушёл от них навсегда.
В районе  Пролетарки, Арсеньев вручил эти шикарные розы группе девчонок. Букет  остался у девушки с широкой, завораживающей улыбкой.
Она, получив  в подарок цветы, смутилась. –
- Ой! А мне никто ещё не дарил цветов!  Как это здорово. А меня зовут Люба! 
Так кого мне вспоминать и благодарить за этот подарок?
- Алексея свет батюшку Владимировича. – Улыбнулся Арсеньев и пошёл своей дорогой.
Арсеньев  не  приезжал в  Калинине пять лет.
На этот раз,  причиной его  появления  в Калинине  была Полина Кольцова!
Он увидел её, тогда в магазине, где продавали электролампочки без мата и с  оным, и потерял голову.
Пять лет он, собрав  всю  свою  волю  в  железный кулак десантника, пытался  забыть её.  Он хотел её забыть и вычеркнуть из воспоминаний,  открестившись  от  этой случайной встречи.  Но, тщетно. Более того,  он сделал  для себя одно важное открытие.
К своему стыду,  он обнаружил,  что плохо знает самого себя! 
Оказывается,  потерявший  голову,  хоть по себе  и не плачет, но  быть самим собой  уже не может!
И, тогда он  решил вернуться  в этот город и объясниться с этой кареокой шатенкой.
Его даже не  смогло остановить то, что она не имела о нём никакого представления.
Он любил её, как любят незнакомок с прекрасных картин. 
Но только Серафима могла помочь ему  её разыскать.

За это время,  его брат  Егор, успел закончить четырёхгодичный курс   Военно – Воздушной  Инженерной Академии имени  Н. Е.  Жуковского и вернуться в свой  сто семьдесят третий  авиаполк на должность инженера по самолётам и двигателям.
А в  авиагарнизоне  Мигалово царил переполох.
Дивизия бомбардировщиков расформировывалась.  И  брата  переводили, под Минск,   в Мачулище. 
Калинин, как место службы,  для любого военного, был, действительно,  райским местом. Служить в таком  городе, как Калинин,  рядышком с Москвой, мечтали многие.
Но, что поделаешь?   Нужно было покидать этот райский уголок!
С невесёлыми мыслями вернулся Арсеньев  в гарнизон к брату.
Брат, с порога, встретил  его  вопросом. –
- Ну, как? Разыскал свою Серафиму? 
Вижу, вижу, что  не  нашёл её. Давай, проходи. Ничего!
Теперь  и я подключусь к этому  поиску.
- Семья её  сменила жильё несколько лет назад. Серафима, оказывается, заканчивает или уже закончила мединститут. –
 Арсеньев прошёл в комнату и  снял с себя  с себя  белый пиджак.
Брат, повесив его  на вешалку, предложил ему. -
- Вот, завтра в  этот мединститут, давай, и поедем.
Приводи себя в порядок, мой руки  и садись за стол.
У меня гости. Друг зашёл полковой.
Мы тебя ждём. Давай. –  Брат, хлопнув его по плечу, ушёл в зал.
Вскоре, к компании присоединился и Арсеньев.
Друг  брата,  старший лейтенант Виктор Степанов, был уже навеселе. –
- О!  Алексей!  Привет!   А мы  обмываем мой перевод  в Забайкалье. 
Из рая  да прямо в ад бросают   меня, слугу госадарева!
Кто бы мог подумать, что нашу дивизию  возьмут,  пнут  под зад,  да и расформируют?  Жили мы, здесь, как у боженьки за пазухой! 
Я, даже, в академию не стал поступать, чтобы  остаться в этом  авиационном  раю.
У меня даже ангельские  крылышки  за спиной стали расти.
Вон,   моя боевая  подруга Рая,  из этого же рая, поэтому  сейчас,  в знак согласия, кивает головой.
Она их, как спать ложимся, отстёгивает и - под кровать.
А, как же без греха!  Ночь она на то и сотворена, чтобы предаваться земным радостям.
Выросли, выросли. Точно! Подтверждаю. –
Улыбнулась  Раиса. –
И она погладила мужа по спине. -  Только вот беда. Выросли они у него не на спине, а  на пятках, чтобы,  когда летать, то разуваться.
Неудобно,  разумеется, но что  делать. Помогаю, чем могу.
- Спасибо, родная! -  И Степанов смачно поцеловал жену в щёчку.
А, потом продолжил. - 
Надо же!  Кто – то,  в Генштабе, только  нахмурил брови,   и тысячи людей  оказались  на чемоданах.   
Да только  брат твой меня обскакал по всем статьям.
У него  вон академический поплавок на кителе. 
Он на  нём  и  поплывёт в  другое   райское  место.
Не куда – нибудь, а  саму  столицу Белоруссии Минск.
- А ты, стало быть,  значит,  без поплавка потонул, Виктор. –
Пошутил Арсеньев.
-    Тону, тону, брат! Иду ко дну, без поплавка. 
- Чтобы не потерять квартиру, я вынужден  семью оставить  здесь, а сам…
Сам  три свои звёздочки  в кулак и мелкими скачками – в Забайкалье. 
Зарабатывать   себе  недостающую,  для выхода на пенсию,  выслугу лет.
А до неё  мне скакать да скакать вокруг  матчасти.
Арсеньев, опрокинув стопку, закусил грибочками и поинтересовался. –
-    И  сколько  ж тебе ещё, Виктор,  скакать до полного  срока?
Степанов, повернувшись к  супруге,  спросил её. –
-     Сколько мне  ещё   хвосты самолётам заносить,  Раиса?
Жена недовольно замахала на него руками. –
- Поступил бы в академию, как,  Егор так не поехал бы к  чёрту на кулички.
И семью бы не трамвировал.
Весело жил. О завтрашнем дне я думала, Алексей Владимирович!
На двух то такси, чего не радоваться!
Он у меня жил по принципу четырёх  рэ: работа, рыбалка, ресторан, Раиса! 
И во всём,  кроме Раисы, - до упаду. До  смерти разбивался.
Арсеньев с братом, услышав это, расхохотались.
Жена Егора  Капитолина, стукнув вилкой по бокалу вина, в знак протеста, остановила свою подругу. –
- Ну, уж ты, голуба, на  мужа  напраслину  не возводи.
В этой  житейской четвёрке первой у него была, всё – же,  ты.
Ничего, он тебя и  там,  у чёрта на куличках на руках носить будет!
Степанов,  приобняв супругу, ласково попросил её. –
- Правильно  ты  сказала, Раичка.
- Вот и  расскажи   людям, как я тебя в молодости из ресторанов вывозил.
Это для истории  советской авиации сохранить надобно, Рая.
-    Что было, Витя,  то   не уплыло!  Не беспокойся, сохраним!
После первого ресторана я, друзья, была просто в шоке! -
И Раиса выбралась  из - за стола. 
Вальяжной, полной достоинства  походкой, она пошла по залу.
- Приходим  мы  с ним в ресторан. В первый раз. 
Сели. Поужинали. Потанцевали, естественно.
Стали собраться  домой.
Смотрю, а мой  то ухажёр  два такси заказывает швейцару.
Ну, думаю,  я ему не понравилась. И он решил меня, бедную студентку,  отправить в общагу  моего  знаменитого торфяного института, в котором  я тогда училось,  одну.
Выхожу  я  с ним  из кабака  на ватных ногах,  хотя выпила всего  бокал пива.
Как будто на Млечнуй Путь вышла, а не на тверскую улицу.
Подходят два  мотора, как два челна чудесных.
- А Витенька то  мой,   в первое такси  на переднее сиденье то,  с форсом, бросает свою 
авиационную фуражечку. 
А во второе  такси усаживает меня. 
И  сам  садится рядышком, будто ангел небесный.
Ну и куда?   Вперёд и выше, конечно!
И до самой   общаги – тыр пыр, тыр пыр.
Сижу, ни живая, ни  мёртвая.  Дыханье спёрло, от счастья.
Ну,  там  он  высаживает меня и  назначает встречу.
А я то фефёла боялась, что всё!  Конец.  Не подошла я ему.
Для этого самого Млечного Пути, по которому в первом такси возят фуражки, а во втором – возлюбленных!
Высаживает он меня и  говорит. –
Прошу, мадам.  Осторожней!  Не сломайте каблуки.
Не желаете ли вновь погулять с лейтенантом В В С по  нашим злачным местам на двух моторах одновремённо?
Что?  Не слышу оваций.
А такси то, знай своё – тыр пыр да  тыр пыр.  Стоят. Ждут моего будущего ангела – генерала. Не уезжают. Ждут приказа.
И я, что – то лепечу ему в ответ, не помню, что. А сама думаю. – Что же он второе  то такси, в котором меня вёз сюда, не отпускает.
Ведь дорого!  В копеечку влетела ему эта поездка по Млечному Пути!
На что он теперь месяц питаться будет?
Не знала ведь, что охфицеров питает государство. За так.
А он только ручкой махнул на меня. –
- Так вы согласны?  Да? Ну,  тогда вперёд  и выше!
И назначает мне встречу.  И где бы вы думали?  В жизни не догадаетесь.
У памятника баснописцу Крылову!  Вот так!
  У памятника  баснописцу  Крылову, который  там у Тверцы. 
 И  покатил на этих двух такси в свой гарнизон.
Вжик. И счастье моё пропало.
А теперь вот светит ему Забайкалье.
- Раиса! И, как часто он тебя  катал по млечным  дорогам? - 
Спросила   Капитолина,   вновь  стукнув  вилкой по бокалу.
- Катал…   По субботам.  Пока не женился.
Пока   я не стала  хозяйкой его фуражки, в которой у него хранилось денежное удовольствие.
- Представляю, какими оловянными глазками глядела ты на те такси? -
Произнёс Егор, наливая  Раисе шампанского.
- Алексей. –  Повернулась  к Арсеньеву Капитолина.
-     А  мне  этой ночью приснился сон, будто ты  своих  дамочек  встретил у  этого самого памятника    Крылову. 
А, что!  Сны, ведь, иногда сбываются.
У тебя  впереди, почти, половина отпуска.
Ты,  попробуй, сходи – ка, на всякий случай,  к этому памятнику.
А вдруг! Чего в жизни не бывает.
Да  будь  посмелей  и  порасторопней.
Мы, бабы,  падки на  мужиков  щедрых,  да бойких на язык. 
А то, что ты  старше её, пусть тебя  это не смущает.
Но  Степанов не дал  Капитолине  закончить мысль. - 
- Да не слушай ты их, Алексей!  Они  тебе наплетут с три короба. Какие сны? 
Мы  коммунисты  - материалисты. 
Пока  эта девушка, или дама  не будет у тебя в руках,  и не успокаивайся.
- Но, вот построит ли она рай в твоём шалаше, это большой вопрос? 
- Смотри,  чтобы в тартарары  вместе  с ней или  ещё хуже ко мне в Забайкалье,  ты не попал.
Эх,   пожил  я  в раю. Да  жаль, что  дважды в рай не попадают!
А помнишь  Егор, как мы с тобой,  в шестьдесят седьмом году, чуть было, в фашистский  плен  не угодили?
Жена, усмехнувшись,  ткнула  Степанова кулачком в лоб.  –
- Не плети чего не надо!  Чего выдумываешь? 
Какие в шестьдесят седьмом году фашисты? 
Их ещё в сорок   пятом наши отцы разгромили в пух и прах.
- А, что,  бабоньки, и в правду  было такое. – Перебил  её Егор.
     Расскажи  им, Виктор, как  всё произошло.
Степанов, потёр   лоб рукой и,  с явным удовольствием,   начал вспоминать. –
- Точно помню, что  это было   в воскресенье.
Часов  в десять утра выходим мы  с Иваном из трамвая  в городе,    у    памятнику
Крылову.
Выходим и  идём в  центр,  к гарнизонному Дому Офицеров. 
Пивком решили побаловаться с утра.
Вдруг, кто – то,  на нас закричал и замахал руками. 
А,  мы с Иваном, как  голодные волки, перескочили через какие – то верёвки  с  красными флажками и  несёмся,  ни  на кого не обращая внимания,  дальше.
Подходим, товарищи,  к Путевому дворцу.
Поворачиваю  я голову налево, в сторону дворца.  И вижу!  Перед дворцом стоят две виселицы.  А на них  висят  люди с табличками  на груди - Партизан.
Я, обомлев, толкаю Егора в бок. -  Что это  за безобразие?  Куда  это мы с тобой закатились,  друже?
А  друже  то  мой  тоже  побледнел и   ртом, как рыба, воздух хватает.
Ну, думаю, померещилось мне.  Надо  бросать пить.
- Смотрю,  прямо на нас, по тротуару, идут два немецких жандарма, с автоматами в руках и с бляхами на груди.
- Похмелье сняло, как рукой.
Какую - то  сотню метров не дошли мы до цели!
А по улице, нам навстречу, катит немецкая танкетка.
Вдруг, замечаю, что  на  домах висят флаги со  свастикой.
Вот тут то я, чуть было  назад не кинулся.
Но взял себя в руки и  не своим голосом шепчу  Егору. – Куда  это мы  попали с тобой?
В Германию, что – ли?  Неужели в сорок первый год   нас  нелёгкая  занесла?
И тут кто – то, как заорёт. - 
Как эти два лейтенанта попали в кадр? Немедленно убрать их из кадра!
Оказывается,  угодили мы с  Егором на съёмки кинофильма   Доктор Вера,  который снимали  в тот день  в городе.  Снимали  по одноимённой повести Бориса  Полевого.
Вот так – то, Раиса  Петровна! 
Нет, что ни говори, а пожили мы с вами в  мигаловском  раю, друзья!

А ту субботу, когда нас подняли по тревоге, ты не забыл, Егор? Тот же, шестьдесят седьмой, потрясный  год.
Когда случился арабо – израильский   конфликт!
Нет, такие события не забываются! Друзья! –
И Егор, наполнив бокалы и стопки, предложил тост. -
- Друзья. Выпьем за то, что этот конфликт, или война, закончился, в конце – концов, миром и мы вернулись оттуда, даже не понюхав пороха.
Мы были на этой войне,  и не были на  ней. Вот так!  Жёнам ни слова при этом.
Капитолина, услышав о войне,  забрала у мужа стопку. Она, поставив её возле своей тарелки, испуганным голосом начала расспрашивать его. -    
- Ты, что,  Егор?  Ты,  что  был на войне? 
На той, о которой столько слухов здесь ходит?  Ты был в Египте?
Почему я об этом ничего не знаю?
Какие страшные  новости я сейчас узнаю! Был на войне и скрыл  это от меня!
- Капа! Сядь. –  Егор, почти силой усадил жену за стол, и, подняв стопку, повторил. –
- Выпьем за то, что  мы вернулись, оттуда  даже не понюхав пороха!
Все,  кроме  Капитолины,  выпили. 
После этого  Егор, положив свою тяжёлую руку жене на плечо,   строго сказал   ей  -
- Запомни. Мы  с  Виктором  летали в Египет не на войну, а, всего  лишь, с дружественным визитом. 
Об этом было  заявлено официально.  Всему миру!
Наш сто семьдесят третий полк  Дальней Авиации  бвзировался на аэродроме  порта   Асуан,  на Ниле.
Советский Союз   тогда  строил   там,   высотную плотину для  Г.Э.С.   
И ничего! Через  два  месяца  полк вернулся домой без потерь.
Все целы! Все живы, здоровы.
А через  пол  года, я привёз тебя  к  общежитию торфяного института на двух такси.
Забыла, что – ли про Млечный Путь?
Да и было  не до  рассказов о дружественных визитах в жаркие страны.
И, вообще, про этот визит лучше не вспоминать.
Зачем тебе, Капа,  лишние морщины на лбу и головные боли  в области копчика. 
- Капочка. Какой  военный  станет рассказывать своей жене про то, где он  был и  что делал в чужих странах. Да ещё на бомбардиоовщике.
После дружеских визитов, совершаемых  на  тяжёлых бомбардировщиках, войны или 
начинаются, или заканчиваются. -
Раиса подсела к Капитолине и подала ей фужер с шампанским. - 
- Что, они тебе  будут, тут, исповедаются в том, за что их там награждали  орденами и 
медалями? 
Или  расскажут, что они делали в ночное время, на Ниле, при  совершении дружеского 
визита на  фелюгу к   молодым египтянкам. 
Конечно, они скажут, что пересчитывали по заданию партии  звёзды  в небе над Египтом,
А эти египтянки им помогали.   
В лучшем случае, кажут, что любовались Млечным путём!
- Этого не может быть! -  Упавшим голосом возразила  ей Капиталина.   
- Чего ты выдумываешь, Раиса!  Какие ордена?  Какие  молодые египтянки?   Мы то с Егором  здесь при  чём! –
Степанов,  с негодованием ударил  кулоком  по  столу. -
- Да,  этот  ночной визит на фелюгу, к  египтянкам, был! 
Да,  попали на эту рыбацкую лодку  трое  наших  визитёров. А может и четверо,   их 
там было?
Но, особняк  этот клубок так потом и не распутал, хотя и грозился  сделать это. 
Но доказать то ничего не смогли.
Ну и что тут такого?  Прокатились  ребята, с ветерком  по    ночному  Нилу.   
Себя показали.  На  загорелых людей посмотрели.
Мы офицеры РККА  али  хреновина кака? 
Молодцы, что не ударили в грязь лицом!
А что  им ещё оставалось делать?  В карманах ни копейки. Рубли  нам брать туда не разрешили, а шиллинги выдать забыли.
- Ты слышала, Капа? Как он проговорился. - Нам! –   
Выскочила из – за стола  Раиса. -
Видать  хорошо  вы там покатались!
Так покатались, что   Нил вышел из берегов и до сей поры не успокоится. 
Стали бы,  потом, в  Мигалово,   сальные  истории про этих египтянок  сочинять.
То – то у меня, после твоего посещения  фелюги, началось раздражение кожи на   левой ноге,  появились морщины  на лбу и головные боли в районе  копчика.
Мне тогда ещё нужно было обратиться  к врачу.
- Твой  прыщ, твои морщины, твои головные боли  приобрела ты,  на шильно – мыльно текстильном  комбинате, где  ты  ситцы плетёшь.  – 
Как бы   насмехаясь, погладил жену по щеке  Степанов.
- Это  от твоего родного Ш.М.Т.К.
Жёнушка!  Родная, ситцевая,  небесная  ты моя! 
Сам Гамаль Абдель Насер, может   подтвердить,  что  твой муж  не был на этой  фелюге.
- Капитолина! А  ты,  то хоть  вериш  мне  или нет?
- Тебе верю!  А в то, что на этом маленьком,  утлом  парусном  судёнышке  побывал
мой Егор, нет! Не верю!
- Это  отчего же,  Капа?  -   Спросила  подругу  Раиса,  вернувшись к столу.
- Да, потому, что у меня прыщик соскочил не на левой ноге, как у тебя, а на правой.
После того, как  из комнаты выветрился смех,  Степанов, уже вполне серьёзно, стал вспоминать тот нештатный  военный визит в  Египет. –
- Меня, что удивило тогда! Чёткая организация визита! 
Только  мы  вышли с  Иваном за проходную – тут всё и началось!
Как завоет сирена!  Да так свирепо, что ноги сами побежали на стоянку  самолётов.
По пути  забежали за своими тревожными саквояжами.
Не   прошло  и тридцати минут, как мы были возле своих бомбардировщиков.
Смотрю,  привозят к самолётам  лётные экипажи.
Все, как на подбор,  в  одинаковых штатских костюмах и шляпах с армейских складов.
Потом и  на нас, технарей шляпы надели.
А как, вы хотели? 
В полку объявлена готовность номер один!
Двигатели  у самолётов запущены и работают на режиме малого газа. Только успевай керосину  подливай.
Сидим, ждём дальнейших указаний.
Наконец, взлетели и пошли курсом на Будапешт. 
Там  посадка и  заправка.
Снова взлёт.  Набрали высоту!
Идём   вдоль северной береговой линии Чёрного моря.
Тут к нам, на  своих фантомах,  американцы подлетают.
Ничего. Ребята весёлые. Фотографируют нас.
Один из них показывает большим пальцем вниз; то есть предлагает – падайте на наши 
аэродромы, ребята, сдавайтесь.
В ответ на это,  мы  изображаем им  петлю из трёх пальцев.
Так и долетели до  Балкан. И только потом повернули на юг, на Египет.
Вот таков был  международный маршрут нашего полёта в Асуан.
Степанова остановил, молчавший до этого Арсеньев. –
- Значит, технический состав шёл на бортах вместе с экипажами?
- Да, шёл. Нас технарей   всегда брали на борт и во  время  учений.
У нас были и парашюты, и свои самолётные переговорные устройства – СПУ.
- А   парашютную подготовку вы, хоть,  проходили? –
Арсеньев не мог понять одного.  Как в полёт, проходящий на высотах свыше десяти километров, брали  техников, не прошедших специальной парашютной подготовки. 
Никто из  них, ни Иван, ни Степанов  не совершили  даже  и по одному прыжку с парашютом.
Но ещё больше   десантника Арсеньева поражало то, что для техника самолёта не была даже предусмотрена катапультная установка, на случай аварийного покидания самолёта.
Степанов, услышав вопрос Арсеньева, в ответ, только пожал плечами. -
- Какая там подготовка? Никакой парашютной подготовки мы не проходили.
Техник,  на  Ту – 16,   это седьмой член экипажа.
В случае аварии, или  боевого поражения самолёта, техник покидал самолёт 
      последним, из пяти  членов экипажа, находящихся в передней кабине.
Такова    инструкция.
Причём, техник мог покинуть кабину самолёта, только после того, как катапультируется  штурман – оператор, который  покидает кабину  через входной  люк.
Люк сбрасывался и в образовавшуюся  брешь  прыгал в пустоту и техник.
- Егор! – Обратился к брату Арсеньев, выведенный из себя  таким известием.
Вас, что,  берут  на борт в качестве  смертников?
Как можно выпрыгнуть из самолёта на скорости близкой к сверхзвуку и остаться невредимым? 
Да ещё,  когда ты  ни разу  не прыгал с парашютом?
Я понимаю!  На малой скорости  выпрыгнуть,  без последствий  для здоровья, ещё  можно.   А на большой скорости?
Это же смертельно опасно!   Конечно, кому – то может и улыбнуться удача.
А, как быть тому, кому она, увы,  не улыбнулась?
Погибать?
- Ну,   и слава Богу, что вашу лётную шарашку разогнали! – Перекрестилась Раиса.
Капа!  Они у нас, оказывается, летали смертниками. Как камикадзэ.
Эх, Степанов, Степанов!  Это твоя чёткая организация? 
Ваша жизнь, оказывается,  ничего не стоит. И никто её не ценит.
Лётчики, без парашютов! 
Раиса толкнула  своим острым локотком Капиталину в бок. –
- Ты слышишь, рябина, о чём  дубы  зашумели?  О наших лётчиках – мужьях  без парашютов!
А лётчик без парашюта, как человек без зуба во рту и глаз  на  лбу.
Степанов, не обращая внимания на  причитания жены,  бросил. –
- На то она и армия, чтобы рисковать!
Я, лично, если  где -  то, начнётся  заваруха, в стороне не останусь.
Помнишь, Егор, как один наш непосредственный начальник Нещаддим  любил 
повторять такую поговорку. –
- Служи не там, где стреляют  в тебя, а там где стреляют по зайцам!
Брат Арсеньева только головой покачал, услышав знаменитую на всю военную авиацию фамилию – Нещаддим! - 
- Ох, и подлец  же этот Нещаддим! 
Спасибо  его родителям, что породили его в единственном экземпляре! 
Хотя он и один сумел подорвать моральные устои советских ВВС.
Представляешь, брат! -   Глянул на Арсеньева Егор. –
Открыто, на партсобраниях,  призывал своих офицеров гнуть спины перед вышестоящим начальством,  чтобы сделать  свою карьеру на костях товарищей.
- Так и говорил!  Берите пример с меня!  У меня позвоночник гуттаперчивый.
Можно  завязать в узел, а потом развязать. 
И ничего, как видите, я  жив -  здоров!  И даже  до подполковника  дослужился!
Помнишь  Степанов его наставления молодым офицерам, которые ходят от жён на   лево.
Степанов оживился и шепнул своей жене. - 
- Слушай, Рая!  Это про тех, кто  ходил налево,  на Нил, к  египтянкам!
Егор же, смерив свою  Капитолину, нещаддимовским аршином, продолжил прерванное  Степановым  воспоминание о Нещаддиме. –
- Наставляет этот Нещаддим  молодёжь. 
Если вас жена застала в постели с соседкой, не признавайтесь!
Так, мол и так,  прости меня родная, не успел согрешить!
Капитолину недоверчиво посмотрела на мужа. –
- Неужели это правда?  А я помню его. 
При встрече этот Нещаддим никогда не смотрел
 в глаза и ядовито ухмылялся, как   паскудник. 
- Ты рассказывал мне,  Егор,  как он любил похваляться  своей родословной. Я помню -   
 -   Хлопцы.   Учтите.  У меня спинка гуттаперчивая, а лицо двуликое! 
 Это оттого, что    мамаша у меня   мягкошёрстная русская, а  папаша  грубошёрстный
      украинец. 
Поэтому,  горбатых, то есть согнувших передо мной спину,  я глажу по шёрстке, а 
гордых – против  неё.  Зарубите это себе на  носу.   
Но мы, с тобой, Егор,  спину перед начальством не гнём,  как этот карьерист, с гуттаперчивой  хребтом.  Вот за это  давайте и выпьем! -
Степанов  встал и поднял свою рюмку.
За это  и выпьем! – За то, чтобы служить, а не выслуживаться!
- В июне 1967 года, в период шестидневной войны, израильские войска вышли на восточный берег Суэцкого канала. Это точно!
Взоры всей кампании сошлись на,  сказавшем эти слова,  Арсеньеве.
Капитолина и Раиса так прижгли его своими взглядами, что он  вынужден  был покинуть своё  место.
Выбив незатейливый мотивчик  клавишами пианино, которое стояло  рядом,  Арсеньев, продолжил. –
- Я тоже, господа,  побыл в этой горячей точке!
Но не как вы, братцы,   без парашютов!  А в  качестве туриста с парашютом.
- В результате  этой, шестидневной,  войны было полностью  парализовано движение по Суэцкому каналу.
Видели бы  вы, как  в русле Нила стояли   затопленные  суда.
Развод судов там обычно  производился  в  Горьком озере, которое достигало в ширину  четырёх и  более километров.
Там, если мне не изменяет память,  застряло  тогда пятнадцать судов из  восьми 
государств.
- В 1966году через Суэцкий канал прошло 242 миллиона тонн груза! Вот, какой грузооборот был! 
Суэцкий канал не работал до пятого  июня 1975 года, пока наши моряки его не разминировали.
- Алексей. Ну, где ты только не побывал! –
Воскликнула Капитолина.
- Вот, подружка моя! Да они,  все трое, оказывается  у нас туристы!
У вас, что, друзья? С утра закончилась подписка о неразглашении военной тайны? 
Вы нас  не перестаёте удивлять сегодня.
Извини,  Алёша, что я  тебя  так, беспардонно,   перебила.
Если можно,  расскажи  нам про  эту страну, полную тайн и мистики – Египет! 
Я, лично, туда едва ли,  когда ни будь, попаду,  но интерес к  этой загадочной стране  появился  у меня ещё со школьной скамьи.
- Да,  какие там секреты, Капитолинка.  Секретов здесь никаких нет!  Будете слушать, расскажу.
Но, учтите, я засыплю вас,  девочки и мальчики, цифирью. Я такой
Давайте, раз  вы  напросились на эту экскурсию,  начём с  Каира и с пирамид.
Начнём, по  - русски.  От  речки. То есть  с  Суэцкого канала.
- Только в одну Западную Европу по  этому каналу   ближневосточной  нефти перевозилось  сто семьдесят шесть миллионов тонн в год!
- Признаюсь, товарищи слушатели,  что  судьба  мне улыбнулась и не единожды!
Я  увидел  жизнь  многих городов, расположенных вдоль русла Нила, начиная с Каира.
И Александрию,  и  Асьют, и  Асуан.
Каир старый,  Каир новый. Древние  руины Фив и Мемфиса.
Капитолина,  вот, где  я понял, что у Египта  есть два божества! 
Это - Вода и Тень!  Оно и понятно!
Но вот  почему символом Нила является статуя  женщины с мужской головой,   
для меня так  до сих пор и осталось тайной.

Однажды я вошёл в мечеть Ибн – Тулун! 
Вошёл и остановился,  поражёный тем, как древние зодчие с помощью оригинальных 
решёток и  ставней,  смогли, оставив снаружи, на улице, адскую, 
пятидесятиградусную жару,  пропустить   внутрь храма  только  один  нежный
свет!    Чудо! Да и только!
Меня, до сих пор,  не покидают ощущения,  которые  я испытал, впервые ступив на сказочные  улицы Каира.
Не выходя  из  двадцатого  века, я  вошёл в  историю на сорок, а то и на пятьдесят 
веков назад!
А  в это  время,  уже после окончания шестидневной войны, на каирские  аэродромы,  каждый час, садилось по два советских самолёта с вооружением для египетской армии.
Путь простого туриста в Каире, обычно,  ограничивается стандартной схемой; 
Пирамиды, Национальный музей  и Университет Аль – Азхар.
А, ведь, Каир  так многолик и  разноцветен! 
В нём столько  городских районов, так не похожих друг на друга. 
Например,  в одном из них,  в  Гелиополисе,  меня удивило то, что там  полным  -   
полно  индуистских храмов.
А, вот район Насер – Сити это, я вам скажу,   современность! 
Это двадцатый век!  Всюду многоэтажки. На улицах чиновники и офицеры.
На левом берегу Нила, красуется отделённый от центральной части города, островом 
Гезира,  городской район Докки.
Если у нас в столице, в Москве, главная площадь – Красная, то в Каире  это площадь 
Ат – Тахрир.
Это святая святых Каира.  Здесь центр власти;  банки,  штаб – квартира Лиги Арабских 
Государств,  МИД,  Арабский Социалистический  Союз.
- Алексей! А наши, советские представительства, в каком районе  Каира находятся? –
Арсеньев повернулся к Степанову, который  задал ему этот вопрос  –
Наши, советские,  представительства расположены в квартале Замалик.
Довелось мне побывать и там,  Виктор.
Но мне, особенно, понравился остров Гезира, с его знаменитой  Аллеей Влюблённых. 
Это  нечто особенное! 
У протоки Нила растут  шикарные эвкалипты, отбрасывающие  на землю 
спасительную тень!
Здесь, же,  заросли тропической акации, которые в апреле покрываются сплошным 
ковром красных, розовых и фиолетовых цветов.
- На этом острове я поднялся  на каирскую башню обозрения.
Каир, как на ладони.  С неё  и пирамиды видны  и  расположеная  напротив них, 
гора  Мукаттам.
- Каир застроен таким образом, что попасть на  их   Красную   площадь  Ат – Тахрир можно  только по двум улицам.   
По  Талаат Харб,  или  Каср – ан – Нил.  Название  второй улицы переводится, как   
дворец на Ниле, хотя  никакого дворца я на ней не обнаружил.
У моста Замалик  сходятся,  в одну точку сразу, четыре магистрали.
Там на  этом мосту  есть крохотный   пятачок,  на котором  обязательно увидишь 
несколько спящих человек. 
Спят щучкой,  как и мы, подложив под щёку ладошку.
И ничто не может потревожить  сон этих  спящих египтян!   Ни  шум  автомобилей.
Ни полицейский,  орущий   в  рупор – громкоговоритель,  регулирующий  уличное 
движение.
Он стоит, тут же, рядом со спящими на пятачке людьми! 
Чуть ли не по их головам ходит.
Старый город отличается, от нового  тем, что в нём  находится великое  множество 
мечетей.
Там  же  находятся районы Зейнаб, Аль – Халифа, цитадель на Мукаттаме, каменные 
ворота Баб – аз – Зувейла, рядом с которыми, когда – то,  казнили преступников.
Думаю, что Каир не сравним ни с одной столицей мира!  Каир это, друзья мои, сказка!
- Алексей! А люди?  Люди, как там живут?
Обычаями своими они от нас, наверное, как небо от земли отличаются?  - 
Подала голос Раиса. –
-    Егор  с Виктором   там,  в Египте,  нигде, кроме стоянки самолётов  и не были.
Им и  рассказать не о чем.
Стало быть, права я была, когда затыкала рты тем, кто утверждал, что  в Советском 
Союзе нет туристов.
Нет уж!  Есть у нас туристы. 
Наши, советские  туристы это военные!
Всю Европу, всю Азию, всю Африку они прошли.  Не залетали и не заплывали  только 
в   С.Ш.А. и Британию.
Не случайно, же, что  все великие русские путешественники, кого ни возьми, сплошь и  рядом военный народ!
Поэтому они   то и пишут   научные монографии  и мемуары.
Потому, что  им есть, о чём писать, как тебе, Алексей.   Только  вы  своих трудов, нам, 
жёнам  своим  не показываете, потому что  на них наложен гриф  секретности.
Алексей,  как  всё это интересно! Написал бы ты книгу об этом, что ли.
- Рая, хорошая моя! У меня не тот профиль. Не писательский. Увы! У меня профиль 
десантника!
Посмотри на меня. Сейчас я выйду на свет. Видишь?  Если я о ком и напишу, то
только о  русских женщинах, ибо вы самые красивые во всём мире! 
Вы у нас такие  душечки!
Лица  у вас беленькие. Глазки карие.  Губки розовы. Ручки  позолочены.
Овал лица нежный.  Взгляд на   мужа свежий!
Арсеньев произносил это,  улыбаясь и  помахивая рукой, в такт словам.
- А, теперь, пару слов о  каирском пролетариате!
Простой народ  в Каире  пользуются  автобусами, с местами первого и второго классов.
Богачи  раскатывают на  доджах и шевроле.
Середнячки  ездят  на  фольксвагенах  и фиатах.
А вот египетские  патриоты    предпочитают ездить на  жёлтых,  с зеленоватым оттенком  Рамзесах, отечественного производства.
В Египте люди живут, не имея понятия, что такое весна и осень. 
Там всего два сезона. Жаркое лето и благодатная зима.
А, вот, торговцы на многочисленных рынках  встречают нашего, советского брата  всего тремя  словами:  хорошо, возьми и  купи.
Однажды, меня пригласил к себе домой  мой  деньщик Ахметка.
Отец  у него бедняк.  Домик  сложен из кирпичиков, изготовленных на глине,  с 
 цементом. 
Вход в дом один. Окна узенькие. Пол земляной. Комнат, всего,  две.
В столовой  у них  живёт сам хозяин с женой, а во второй комнате  располагаются  дети.
В общем, беднота. Плюшевые ковры на стенах, деревянные полы и хорошая утварь – 
только у зажиточных египтян
- Алексей. –  Остановила его  Раиса. - 
- Я,  что – то,  не возьму в толк. В качестве  кого  же ты там был? –
Она смотрела на него с нескрываемым восхищением.
- Деньщики, насколько я знаю по книгам,  только  господам  положены.
- Рая, я  же уже говорил, что в качестве туриста с парашютом.
А такому туристу  у нас  положен деньщик.  Не я это придумал. 
В воздухе – парашют!  А в Каире – деньщик!
Но самую интересную достопримечательность  я, друзья,  встретил на 
аэродроме  в Асуане.
Это был мой брат Егор! Всё,
Капитолина! Не удивляйся и не задавай  ненужных 
вопросов.  Вот так.
Встретились мы с братом на берегу Нила. А о подробности он тебе расскажет сам.
- А вот, во время октябрьского конфликта в 1973 году,  я Каира не узнал.
На ночь  в нем выключали освещение. 
Ночью светила одна серебристая луна.
Повсюду отряды гражданской обороны.
На перекрёстках, у светофоров, несут вахту  люди с вёдрами синей краски в руках,
чтобы  закрашивать ею фары автомобилей.
- И  лозунги, похожие на наши, советские.
Вот, например  такой.  -  Египтянин будь стойким! Пути назад нет! Да здравствует родина!  Велик Аллах!
Занятия в университетах и школах были отменены. В школах размещались госпитали
и курсы медсестёр.
Каждый день Верховное Командование  передавало  пять военных сводок. На тротуарах, всюду по городу,   мешки с песком.
До сих пор не могу забыть умиротворённого закатного  солнца  того  октября и 
дурманящего аромата апельсиновых рощ!
Но то, что для египтянина предрассудок,  для русского всего лишь примета.
А предрассудков у них почти триста.
Вот вам ещё одна тайна Египта 
Назову, всего лишь, один из двухсот семидесяти четырёх предрассудков.
Египтяне  любят говорить. – Хромой осёл приносит неудачу, если на нём ехать  верхом.
А  вот по нашей,   русской примете.  – Хромой осёл приносит неудачу только в том
случае, если на нём ехать задом наперёд!
Всё, господа, лекция окончена!
И Арсеньев принялся выстукивать одним пальцем  на клавишах пианино мелодию популярной песни -  Стоит над горою Алёша.
   

Операция  затянулась почти на три часа. 
Она была третьей, по  счёту, на этот день. 
Пациенту  повредил внутренности, в том числе и лёгкое, острый металлический предмет, отброшенный при взрыве  ёмкости с  горючими веществами. 
Поэтому  смена закончилась для Серафимы   Калининой  только  около девяти часов вечера. Однако, Евгений Николаевич отпускать её не спешил. –
- Ты, Серафима, задержись минут на  пятнадцать. Я должен  сделать тебе несколько замечаний по работе.  Нужно кое, что обсудить с глазу на глаз.
- Прошу вас,  Евгений Николаевич, сделать  эти замечания  сейчас.
Я  тороплюсь. И, откровенно говоря, я так устала, что еле держусь на ногах.
Я  сегодня – никакая.
Серафима  боялась  оставаться  с  Евгением Николаевичем Кружковым  наедине.
Последнее время  ею стало овладевать чувство какой – то тревоги. 
Душа её не находила себе места и,   будто, предчувствуя беду, ожидала  трагических  поворотов в своей судьбе.
- Лена. Иди. До завтра. – 
И Евгений Николаевич грубо подтолкнул  медсестру Старикову к двери.
Та, бросив ненавидящий взгляд на Серафиму и  стягивая с себя  халат, пошла, покачивая бёдрами к  выходу. 
Демонстративно толкнув белую филёнчатую дверь кулачком, она обернулась и, намеренно окая,  сказала. –
- Женя. Я надеюсь, что  после  раздачи  профуказаний и  кубков со святой водой  у тебя не поднимется давление, а у  твоей практикантки оно не упадёт до минимального.
- Иди! –  Крикнул,  вспылив,  хирург.
Он  снимал с себя  халат, пытаясь выдавить пуговицу   из  прорези.
Пуговица, не выдержав напора, оторвалась и покатилась по полу, в сторону   медсестры. Старикова, нагнувшись,  подняла её и  вернулась к  хирургу.
Она  помогла снять  с него  халат и  плаксивым  голосом, косясь на Серафиму, прошептала. –
- Давай  мне  халат. Я его  выстираю, отутюжу и пришью пуговицу.
Когда она  ушла,  Евгений Николаевич Кружков, с виноватым видом   положил руки на плечи своей практикантке и,  с  жёсткими нотками в голосе,  произнёс. –
- Ты, чего это, подружка, так неуверенно  сегодня работала   скальпелем? 
Держишь его, словно игрушку для забавы! 
Скальпель, подобно жене, требует твёрдого обращения. Чик!  И разрез  готов.
Отбрось все  эти женские  нежности, если хочешь стать настоящим хирургом.
Будь уверенной в себе.  Чего ты боишься?
Серафима сняла со своих плеч его руки и, отступив назад, резко бросила знаменитости в лицо. –
- Я вас боюсь, Евгений  Николаевич!
Я боюсь  ваших домоганий. Я же просила  вас оставить меня в покое.
Я люблю другого человека. Поэтому, мои отношения с вами  выйти за рамки деловых
контактов не могут! 
Не ломайте мне жизнь, которая, только – только, начинается.
-    Опять, двадцать пять!
- Да  ты пойми, Серафима. Я не бабник и, тем более, не  распутник какой - то. 
Мне  жена нужна! Помощница!  Ты это понимаешь?
Начальник штаба моего тыла.
А времени, на её поиски и обольщение, нет. Я сделаю из тебя  конфетку!
Настоящего хирурга!  Заберу с  собой  в Москву. 
Покрою, с головы до пяток, поцелуями  и  импортными   шмотками.
- Кольца, серьги, колье, французские духи!
Всё это станет для тебя  обыденностью.
- Поэтому, прошу  тебя, - Не ерепенься!
И любви будет через край, как и позолоты!
Не меньше, чем    её  у тебя    сейчас, с  майором!  Я тебя, душенька, не совращаю.
Я признаюсь тебе в любви.
Никакой майор тебе этого не даст!
И он, приобняв её,  поцеловал в губы и стал руками поглаживать волосы на голове.
- Вот, видишь, что со мной творится?  Меня уже, будто, и  нет!
Я растаял, как сахар, в стакане с чаем!  От одной близости к  тебе. 
Ты, просто,  чудо!  Нектар в  цветке  – да и только! 
Ты для меня, Сима, как нектар  для, трудяги,  пчелы! Я на всё готов ради тебя.
Молодая женщина, опьянённая ароматом  грозной мужской силы, на минуту растерявшись, утратила  чувство реальности. 
Она, слабо сопротивляясь, попыталась уклоняться от его поцелуев и вырваться  из  сильных рук, завладевших её телом.
Но, тщетно. Сил на это у неё не хватало.
Но, когда пальцы  Евгения Николаевича, властно сжали  ей грудь, проникнув под одежду и   причинив  ей  боль, Серафима пришла в себя и вырвалась из рук насильника. –
-    Вы…   Вы, Евгений Николаевич, не распутник. Вы насильник!  Если бы не ваш талант 
хирурга, я бы…   Я бы вас ударила!
Ладно. Иди,  ка, ты,  красавица,  домой.  Хороша ты краса, да  уж больно горька!
- И попомни. Без  Евгения Николаевича тебе хорошим  врачом не стать!
Умная женщина, в этом продажном мире, всегда найдёт компромисс, между  можно и 
нельзя, если  захочет добиться  положения в обществе.
В коридоре  Серафиму  поджидала   медсестра Старикова. -
- Наша  душевая на ремонте. Вот ключи от  душевой главврача. После душа  оставишь их  у дежурной.
Ох! Если бы не ты с Полинкой, он  бы на мне уже женился.
Заразы. Ходите тут  крутите перед ним своими… 
Смотри, ключи не увези  с собой  к своему танкисту – гармонисту!
Серафима открыла помещение и на ватных ногах, через ряд подсобных комнатушек, прошла в душевую.
Когда разделась, то увидела, что   на левой груди у неё  проступила, едва заметная, синева. 
Её трясло, как от сильного переохлаждения.  Даже  струя горячей  воды долго не могла привести её  в нормальное состояние.
- Ничего, Симочка, ничего!  Всё прошло. Тебя не тронули!
В следующий раз   буду  бить и кусаться, чтбы он от меня отвязался.
Вода, согревая её, подрагивающее, тело, с тихим звоном  стекала вниз.
А она стояла, повторяя только одно слово, будто от этого слова зависело самоё её существование. –
- Бить, Бить, Бить, Бить, Бить…
А вода,  шипя, бежала и бежала, выводя её из шокового состояния.
Наконец, Серафима, не  закрыв кран, вышла из кабинки и прошла в узкую длинную комнату,  где она оставила свою  одежду.
Широкое махровое полотенце, потрескивая,  шуршало,  скользя  по её телу.
Минут пять она не расставалась с  ним, пока оно не впитало в себя  всю влагу.
В тот момент, когда  она отбрасывала от себя,  потяжелевшее от воды, полотенце на спинку стула, Серафима,  похолодев, вдруг, обнаружила, что перед ней, стоит со снятой рубашкой, Евгений Николаевич.

Он и сам этого не ожидал.  Нет, он её не преследовал. Он вошёл  в душевую, которой пользовался только  главный врач и он сам, как знаменитый  московский гость.
-    Ой! – Вскрикнула практикантка, машинально закрыв руками  свои  груди.
- Симочка, милая моя,  прости, я не знал, что ты здесь. 
Какая  же ты соблазнительная!  Какая же ты  чистенькая и невинная!
Хорошо! Хорошо! Я тебя не трону. Я только прикоснусь к твоей  цацке губами и
оставлю тебя в покое. 
Ну. Ну,  кого  же ты малышка испугалась.  Не надо пугаться!
Всего один невинный поцелуй и всё.
Осторожно, словно дикий хищник, Евгений Николаевич стал приближаться к своей жертве, замершей с  полузакрытыми глазами.
Он  осторожно убрал  левую руку, которой она  прикрывала свою  грудь и припал губами   
 к  её  тёплому розовому соску.
- Бить! -  Вдруг, ожила нагая статуя и с силой оттолкнула, опьянённого любовью эскулапа, от себя.
Звонкая, хлёсткая  пощёчина, отбросила его ещё дальше.
За первым ударом, последовал второй, третий…
- Никогда! Ты, слышишь? Никогда я не буду твоей! И, отныне, встречаться мы будем только в операционной.

« Ракета »  плавно  скользила по  лёгкой волжской воде.
Впереди показался мост обводной дороги через Волгу.
Прогулка подходила к концу.
Из динамика неслась песня - На побывку едет молодой моряк.
Арсеньев принимал участие в  этой прогулке  вместе с семьёй  брата и четой  Степановых. 
Как   живописны  волжские берега, когда их  растительность испытала на себе жгучие поцелуи первых  осенних заморозков.   Кроны  деревьев  и волны кустарника начинали окрашиваться в желтовато – красные тона.
В небесах тоже начался  предзимний ажиотаж. 
С облаков осыпалась летняя позолота  и  исчезала    белизна. 
Облака потемнели, скорчились и утратили летнюю  лёгкость  и плавность.
Ветер гнал их теперь,  как пастух гонит  стадо курчавых баранов, на  тёплые южные угодья.
Арсеньев, расположившись в кресле у самого борта, глядел через стекло на, приобретающие свинцовый отблеск, волжские волны.
-    Здравствуйте, Алексей свет Владимирович! – услышал он и, обернувшись на  звук, увидел, что перед ним стоит та девушка, которой   он вручил букет цветов, предназначавшийся  Серафиме Калининой.
В руке она держала  томик  басен  Крылова.
- Помню, помню!  Вы  Люба!   
- А вы подарили мне первый в жизни букет цветов!  Я вам очень благодарна за это.
А кому он предназначался – этот букет, я могу узнать?
Арсеньев, предложив девушке присесть рядом, печально развёл руками. –
- Эти цветы предназначались одной очень  хорошей девушки, которую я разыскиваю и никак не могу найти.
- А  ты,  Люба, что  одна  отправилась в эту  прогулку по Волге?
- Ну, что вы!  Конечно, с родителями. Вон  они  там оба стоят на корме.
Мой папа военный. Подполковник.  Он замполит полка. Фамилия у него  Скушный…   
Но он совсем не скушный. Он хороший и весёлый!
Я учусь в десятом классе. 
И одноклассники  взяли и дали мне кличку –  Скукота. 
Поэтому я, чтобы доказать им, что это не так,  постоянно работаю над собой. 
Я хочу быть общительной и весёлой. Учусь  пользоваться остротами и шутками.
И Люба, тяжело вздохнув,  замолчала.
Потом   она поинтересовалась у Арсеньева. –
А вы, Алексей Владимирович, что  влюбились в ту девушку, которую разыскиваете?
- Нет.  Я  влюблён в  другую! Но с  помощью  Серафимы  я  намерен найти  ту, которая мне нужна.   Но пока у меня ничего не получается.
Проблема в том, что я не местный. Я живу далеко на юге. 
И мне  уже пора  уезжать в свои  жаркие края. –
Арсеньев, грустно улыбнулся и добавил. –
- Вот так Люба! Должен  сказать, что ваши одноклассники  не правы.  Вы совсем не скушная девушка.
Мне, например,  с вами  легко и интересно!
- А, вы не моги бы назвать мне  фамилию  этой девушки? -  Спросила, ободрённая его похвалой, Люба. Возможно, я  смогу вам помочь.
- Серафима Афанасьевна Калинина. – Смутившись,  ответил Арсеньев.
- Ой! А у папы, в  полку,  в  художественной  самодеятельности, участвует тоже Серафима  Калинина!
Вот отчества её я не знаю.  Хотите, я уточню и позвоню вам?
Конечно, хочу!  Уточните,  Люба!  Но у меня нет телефона.
- Тогда запишите мой телефон.  И позвоните мне  завтра.  Завтра, в понедельник.

У генерал  –  майора  Калинина  в городе  имелась не только квартира.
Перед отъездом в  Группу Советских войск   в Германию он приобрёл здесь ещё и  хороший  частный дом на правом берегу Волги.  Дом одноэтажный, срубленный из лиственницы. 
Комбат Кольцов, несмотря на то, что командование выделило ему  комнатку в гарнизонной гостинице,  жил, главным образом,  здесь, в этом доме. 
Здесь же, на период учёбы в медицинском институте, квартировалась и его сестра Полина.
В этот воскресный, сентябрьский день Полина вернулась домой вместе со своей лучшей подругой  и хозяйкой дома Серафимой Калининой.
На широкой скамье у дома  сидел их сосед,  дед Егор.
Он,    заметив подружек, закурил  и,  дымя   сигаретой  Прима, стал  с нескрываемой радостью,  поджидать,  своих соседок.
- Эх, красавицы! Смотрю я на вас и  думаю. Где моя  лихая молодость? 
Да и была ли она у меня?   
- А, где же Иван Фёдорович?  Он дня три, как здесь не появлялся. –
- Здравствуйте, здравствуйте, ненаглядные мои! -  Соскочил со скамьи, дед Егор.
- Ну, что?  Коли баню  надо  затопить, так я затоплю. Нам это дело привычное.
Полина, достав ключ из сумочки и поздоровавшись, ответила –
- Что бы мы, с Серафимой, делали без вас Егор Гаврилович?  Топите. Мы, уж, вас отблагодарим за заботу.
Она открыла  калитку, и все трое вошли во двор. Серафима, обернувшись к старику, с сожалением сказала. -
- А Ивана Фёдоровича сегодня не будет. Он в командировке. В Ленинграде.
Они к юбилею полка создают музей своей части. 
А там,  в Питере,  живёт первый командир их полка. Вот он к нему и поехал. 
И по службе ему туда надобно.
И, ко всему прочему, Ваня надеется пригласить на встречу с офицерами и солдатами 
дивизии автора романа Блокада,   писателя Чаковского.
Когда баня была готова, Серафима попросила Полину. -
- Ты  иди.  Окати  кипяточком  полки, а я  достану с чердака веник.  Каким веником париться будем, подружка?  Сиреневым или же берёзовым?
- Возьми сиреневый. Мне он больше нравится.

Серафима, достав веник и облачившись в халат, направилась по узенькой  тропинке в самый конец сада, туда,  где  находилась баня.
В бане властвовал,  исцеляющий от всех недугов,  жгучий водяной пар.
Серафима вошла  в парную, и, прикрыв груди руками, мягко ступая по скользкому полу, стала приближаться к двухступенчатому полку, на вершине которого сидела, растаявшая от жары, Полина.
Серафима, подойдя к  ней, остановилась и, не убирая рук с груди, попыталась забраться на полок, но потеряла равновесие.   
Несколько секунд её руки, как две птицы, вспорхнув  с прекрасных холмов Венеры, парили в воздухе. 
Однако этого оказалось достаточным, чтобы Полина, заметила синяк на одном из этих чудесных холмов. –
- Симка!  А,  ну, ка, ну, ка, покажи,  что за лиловая розочка расцвела  у тебя на груди?
Она  развела руки  Серафимы  в  стороны и ахнула. –
- Это, что?  Иван с тобой так грубо, словно со скаковой лошадкой, обращается?
- Ну, что ты, Полинка!  Нет!  Не Иван! –
Чуть  не плача  прошептала Серафима.
- Тогда кто это  с тобой  так  обошёлся?  Разве так можно рвать женское тело?
Серафима, забралась  на полок  и, присоединившись к Полине, в отчаянии махнула рукой. -    Полинка. Ну, что ты  выдумываешь. Никто меня не трогал.  Успокойся. А Ваня даже 
      дышать  и то на меня боится. 
Я тебе, Полина, не хотела говорить.  Да  придётся.
- Эту розочку мне подарил  наш Евгений, который Николаевич.
Он, в разводе и  давно меня домогается.
А три дня назад признался  мне в любви  и вот её последствия! 
Полюбуйся.   Набросился  на  меня, как дворник  на метлу.   А в душевой главврача, даже   поцеловал вот сюда. –
И она, бережно приподняв ладонями  свою левую, израненную, грудь, добавила. –
-    Всё произошло,  помимо   моей воли, разумеется. 
Я, вырвавшись из его рук, кинулась в душевую.
Вся дрожу, как в лихорадке. 
Стала под душ и  стояла под струёй воды, пока не смыла  этот  его укус. 
Выхожу из душевой,  в чём мать родила, а он мне навстречу. 
До этого, после каждой операции он чмокал меня в щёчку.
Я  то думала, что он лобызает меня, как учитель ученицу.  Какая же я  дура!
В таких случаях нужно немедленно давать отпор, а я всё не решалась дать ему  по 
щеке.  И вот чем всё  это закончилось! Синяком!
Сказав это, Серафима  опустила  руки,  и  грудь её, с лиловой отметиной,  плавно вернулась на  своё место.
Полина, явно расстроившись, с каким – то надрывом произнесла. -
- Эх! Судьба наша  бабская, подневольная.  Подружка моя, он меня давно уже целует.
И не только в щёчку. Ну, хватит, Серафима. Нам пора выбегать на воздух.
И они выскочили из  парной в тот закуток сада, который  примыкал к бане  и был отгорожен, от посторонних глаз,  изгородью. 
Здесь,  рядом со старой яблоней,  стояла двухсотлитровая  деревянная бочка, до краёв наполненная водой.
Было довольно прохладно.  Но только не для них.   Черпая воду из бочки большим ковшом, они, с визгом,  стали обливать друг дружку.
Остыв,  они  накинули  на  себя  простыни  и присели на ступеньках у входа в баню.   
Тишину  нарушила Полина. –
- Серафима, ты, только,   брату ничего  об этом не говори.
Мужики, они знаешь, как говорит твой Иван, особи грубошёрстные. 
Они  в наших утончённых   проблемах ничего не смыслят.
Этот Евгений, который  Николаевич  сделал  мне предложение. 
Жениться хочет на    мне.  Я думаю, что с его стороны это серьёзно. 
Он  не  распутник. Его разбаловала    известность и  вседозволенность.
Я понимаю, что он устал от одиночества. Ему нужна  красивая спутница,  с ароматным 
молодым, здоровым телом и толковая помощница на операциях.
В общем,  ему нужен начальник  всех его тылов. 
И, вот, что я решила, Серафима.  Я приму его предложение, но расписываться  с ним
не буду.   Зачем?
Не знаю, как долго просуществует  этот  симбиоз. Симбиоз мастера своего дела  с 
соблазнительной, как ты меня называешь с Иваном,  дитькой  - бандитькой.
А я, самая, что ни есть, настоящая дитька – бандитька!  И он, пока этого не знает!
Но, не скрою,  мне хотелось бы, чтобы он  вылепил  из этой дитьки, хорошего хирурга.   Да и от тебя, с Иваном,  беду отведу!  Где наша не пропадала?
- Ты с ума сошла, Полинка!  Шутка ли?
У тебя с ним двадцать пять лет разницы!  Ты старше меня, Полина, на четыре года.
А, как Ваня на это посмотрит?   А, что скажет твой капитан роты Забияко, с которым ты   любишься, голубишься? 
Ты, что  задумала накинуть на Евгения ошейник. Едва ли у тебя это выйдет! 
Горбатого ошейником не исправишь. Горбатого только могила выправит!
Но Полина не  дала ей договорить. –
- Хватит об этом. Пошли, лучше, в парную, Симочка. 
Где наша красота и молодость не пропадала.
А, что касается  капитана Забияко…   
Ну, вот не по душе он мне и всё!  Евгений – это   личность. Он деспот! Но всесильный  деспот!  Но деспот перспективный!
А какая баба  от силы - перспективы побежит, скажи? 
А, что касается капитана Забияко, то  тут горевать нечего. - 
Слева рота. Справа танк.  Посерёдке,  капитанк! 
Он  добрый, но трафаретный!  А мне больше подходит  зверь  нестандартный.
Не надо бояться зверя! Надо входить к нему в клетку и  приручать его.      

 

   
   
 
   
 
         
         


       

   
 
               
               

 
 

    
       

          







                Глава  пятая.    


                ВАЛЬС  РАССТАВАНИЯ.   











 

На купола древних тверских  церквей и храмов лёг первый утренний свет.
Наверное, точно так же  взлетало солнце над городом  в те далёкие времена, когда он  был ещё разделён одной большой сквозной улицей на две стороны: тут вам сторонка тьмацкая, а там, извините, уже  волжская.

Ныне,  Тверь это город   трёх рек; Волги, Тьмаки и Тверцы. 
Во времена изначальные, через реки, от берега к берегу  тянулись наплавные мосты.  На берегах, за пристанями и мытными дворами, стояли, меж храмов и церквей, терема, терема, хоромы да палаты.
И былое солнце  с утра  вставало над Тверью  и бродило по  её черепичным, тесовым и чешуйчатым крышам.

Гудели и пели колокола в Затверечье, в монастыре, и в двух слободах за матушкой Волгой – на Волыни  и в Выползиче.
Таким же светлым утром, в лето  6835 ( 1327) года, когда во дворце  великого князя тверского Александра Михайловича сидел, беззаконный и ненавистный всем двоюродный брат хана Золотой  Орды Узбека, Шевкал, или Чол – хан, вспыхнуло восстание против татарского произвола.

Этим утром диакон Дудко погнал на водопой молодую кобылицу.
Татарам эта кобылица так приглянулась, что они её у диакона  отняли.
Тверичи, увидев, сей разбой, встали за сородича гурьбой и пошла великая сеча с завоевателями.
Об этом подвиге тверичей, впоследствии была сложена песнь, в которой хан Узбек именовался Азвяком, а вышеупомянутый  Шевкал – Шелканом  Дуденьтьевичем.

Прославил Тверь  и человек божий Афанасий Никитин своим  «  грешным »  хождением за три моря. Вот,  вам, его слова и слава! –
« Написал я грешное своё хождение за три моря: первое море - Хвалынское, второе – Индийское, третье море – Чёрное, или  Стамбульское.
Пошёл я от святого  Спаса Златоверхого, от великого князя  Михаила Борисовича на низ Волгою ».
Спас Златоверхий, в тот период, являлся главным храмом Твери. И был он с позолоченными верхами.
Афанасий Никитин, перед хождением, получил от Великого князя Ивана третьего грамотку, которая давала  ему право на свободный проезд по всей стране.
Но, ведь, и Колумб открыл Америку в 1492 году, только благодаря тому, что поплыл, на самом деле, в  Индию.
Однако,  Афанасий Никитин побывал в Индии ещё в 1469 – 1472 годах. И на Руси, об  этой  загадочной для Старого Света  Индии,  было известно с глубокой древности. Например, по « Топографии »  Косьмы Индикоплова.
Однако, вернёмся в Тверь  современную, в Тверь  конца семидесятых годов  двадцатого века, к Ивану и Серафиме.
Лучи солнца, омыв своим золотом крыши и  стёкла окон,  разбудили  весь город.

В областной больнице,  в это солнечное утро, всё шло своим  чередом. 
Серафима Калинина и Полина Кольцова, вместе с главным врачом, начали свой рабочий день, как всегда,  с обхода. 

Только, ближе к обеду, у них появилось несколько свободных минут.
- Фу!  Вроде бы ничего не делала, а устала, будто  на трёх  операциях побывала.
- Полина. А ты не  в курсе?  Наш деспот -  потрошитель и  всеобщий целовальник появиться   здесь сегодня  или нет?  -
Серафима, вымыв руки, направилась к телефонному аппарату. –
- Мне надо поговорить с Иваном. У него сегодня какое – то совещание. Едва ли он сейчас окажется на своём служебном месте, но попытка не пытка.
И, действительно, на  свой звонок ответа она не дождалась.
- Сима. У тебя, что срочное дело к нему?  Ты же только – только с Иваном рассталась. – С удивлением  спросила  её Полина.
- У них там,  в гарнизоне, Полина, намечается  « тревога  », а я   ему в  тревожный чемоданчик забыла положить десять рублей. А, вдруг, его проверят? 
Его и так там едят замполиты.  И на первое,  и на второе, и на третье!
Полина, отложив в сторону больничную карточку, в которой она, что – то писала, с усмешкой посмотрела в её сторону  -   
- Не беспокойся.  Не съедят твоего Ивана. А червонец  он перехватит у друзей, если 
потребуется. 
К примеру, у того же Забияко.
-    Теперь о Евгении, подружка моя. У меня от тебя, Серафима, секретов нет!
Он, отныне, шататься здесь по практиканткам, да по медицинским  бабёнкам, не будет.
А тебя, Пчёлка,  он, вообще,  будет облетать  по  тверской объездной дороге.
Евгения  не будет здесь, ажно,   целых,  четыре дня.
Пару дней назад у нас с ним  состоялась  встреча на высоком медицинском уровне.
Мы  решили   вступить  в симбиоз без  всяких расписок и колец!
Он, правда, поначалу, настаивал на этом варианте, однако,  мой голос  вернул его  в,      
нужное для меня,  русло  жизни.
При этом моё условие было таково. - 
Если я, при первом же шморгендроте, что на его лексиконе означает наведение 
порядка, обнаружу в его объятиях, какой либо, посторонний предмет, наподобии      
Ленки Стариковой,  то я,  в одностороннем порядке, выхожу   из этого симбиоза  на  волю! 
Ты не обратила внимания сегодня,  во время утреннего,  обхода на Ленку.
Ах, ты моя, родная, обратила, конечно!
Скулы  у неё заострились,  глазки  помутнели  и округлились.
Это потому, что её переводят, отсюда, в другой  ла – за – рет! 
Так что, Симка,  теперь дыши полной грудью  и не  прячься от чужих взглядов за 
посторонние предметы, типа Ленки Стариковой.
Ты, вот, подружка, беду горячей водой хотела смыть!  А беду водой, девонька, не    смоешь.   Нет!  Напрасный труд.
Беду надобно  гнать от себя  железной метлой. И чем дальше, тем лучше!
- Полина! Ну, ты и  даёшь! Мне, от такого поворота событий и от этой  твоей варяжской  свадьбы, стало даже не по себе.
- Вот это шморгендрот ты, здесь, навела! Это поэтому, Евгений, целых четыре дня, будет скрываться за  кольцевой  дорогой?      
А я тебя, оказывается,  не знала, Полинка!
Я бы так не  смогла!  Мне до тебя, Полина, далеко. 
-   Эх ты, Серафима, Серафима.  Какая же ты добрая и мягкая!
Вот повезло  моему брату Ивану.
- Ты  размазалась по нему, словно костромское масло по московской булке.
Хотя, кто его знает? Может быть, в этом и заключается всё наше бабье счастье.
Кто – ж  его знает? 
Полина произнесла  эти слова  и притихла. А потом, вдогонку им, будто совершив открытие,  с грустью  призналась.  - 
- Это любовь к Ивану тебя такой  мягкой  да масляной  сделала,   Серафима.
У тебя  то она, эта  любовь, есть!   А вот у меня   её  нет.
Потому,  я и  пошла в клетку к зверю и   кротительницей стала. 
А что, собственно говоря, это такое?   Любовь?  А,  Симка? 
Любовь это и есть то самое костромское масло, которое,  кто – то,  не важно кто, с    
удовольствием  намазывает на хрустящий кусок хлеба.
Или я не права?  А потом, этот кто – то, возьмёт  его надкусит  да и   бросит  в 
мусорный ящик!  И любви, как не бывало!  И ты пропала! 
Не спроста, же, в народе  заметили, что если  есть бутерброд с маслом, без любви, то 
он обязательно выпадет из рук и упадёт маслом в грязь.
- Ты, знаешь, я, иногда, просыпаюсь по ночам и плачу оттого, что  чувствую себя этим самым  хрустящим куском  хлеба, на который  многие  желают  тебя размазать. 
Нет! Я жду что, однажды,  подует ветер  и в мою лодку, без паруса,  сядет ловкий,
мускулистый   гребец с большим букетом цветов.
Сядет, поставит парус  и скажет мне. –
- Ну, милая моя,  я пришёл за тобой!
Куда  мы с тобой поплывём, приказывай? 
Вот так, без  всяких опостылевших и ничего не стоящих лозунгов  и сальных  намёков. 
Симка!  И  уплыву с ним,  хоть к чёрту на кулички.
-    Пойдёшь за ним, если   даже,   если он не скажет тебе  - Я люблю вас?  –
Серафима, как  школьница, задающая вопрос учительнице,  чётко выделяя каждое слово, задала  этот вопрос своей подруге. 
Полина, отложив в сторону больничные карточки, подняла голову и посмотрела на Серафиму, с той долей иронии, с которой учительница смотрит на ученицу, пытающююся казаться умнее и взрослее. -
- Я тебя люблю.   Я тебя не люблю.  Это всё слова, Сима. И цена им  три копейки!
Любовь мужчины это поступки и дела!
Я  пришёл за вами!  Я увидел вас и понял, что жить без вас не могу!  Иди ко мне.
Я возьму тебя на руки. -  Вот, как обясняются настоящие мужчины!
Вот это любовь!
Только не смотри на меня, как на Горгону. 
Да я хочу на руки!  Хочу жить одними чувствами, ни о чём, не гадая и ничего не 
выгадывая. Не хочу жить, как все!
И не буду жить, как все, приспосабливаясь и унижаясь.  Хочу  оказаться  в сильных
руках, оставаясь  свободной!
А свободной может быть только та женщина, у которой, что в голове, то и на языке.   
Хочу  быть слабой, но  обожаемой!
Серафима, подошла  к Полине и,  обняв её,  с  восторгом сказала  -
- Ну, ты и философ, Полинка! 
- Значит, ты  села в   ладью к Евгению от безысходности и отчаяния? 
Ты, такая,   неотразимая!
Прости, меня.  Но Кружков,  ведь, стар!   У него   мускулы  только в  голове остались.
Жить со стариком – это всё  равно, что слушать музыку через стенку!
А ты  же, Полина, без музыки глаз  открыть не можешь. 
Ведь, она для тебя наше - Всё!
- Я, вначале, так испугалась, когда ты  произнесла эти два слова – шморгендрот и симбиоз!
Я  не уверена, что всё у тебя  с ним будет хорошо.  Нет, Полинка  любовь  нужна.
Какая ты суровая, всё же! 
- Это так сухо. И, главное,  нетипично. – Идите ко мне мадам! Я возьму вас на руки и 
урок вам преподам! 
Ну, что ты, Полина!  Любовь нужна!  Как же без масла? Чёрствый кусок и горло дерёт.
- Ты не отчаивайся. Придёт любовь и к тебе! Вот увидишь.
Я это знаю по себе.  Придёт время,  и тебя намажут на  чёрный кусок хлеба, раз ты так 
этого желаешь.  Главное не  потеряй головы, со своим  Евгением.
Станешь!  И ты станешь маслом.  Они, мужики,  это делать умеют!
Здесь, гловное – голову не потерять, поняла. С таким, как Евгений. 
Голова нужна всем.  Особенно нам  с тобой, нерожавшим,  чтобы,  хотя бы,  раз в 
неделю зайти в парикмахерскую и сделать причёску.
- Да, да. – Усмехнулась Полина.
Любовь!  Сделать причёску и дать себя размазать по батону.
Надо попробовать!
На столике, в комнате, стоял безучастный ко всему, чёрный телефон.
Но и  он  ожил, после этих слов и  призывно зазвонил,  в тот момент, когда они  уже собрались уходить.
- Тебя? Или меня? –  Остановилась Полина.
- Тебя. Иди. За тобой пришли.  С сильными руками.  Только  не теряй головы!   –
Подтолкнула её к аппарату Серафима и  Полина  сняла трубку.
- Да. Мы вас слушаем. Кого пригласить? Серафиму Афанасьевну Калинину. Не спрашиваю, кто звонит, но приглашаю.
Трубка оказалась в левой руке у Серафимы.
- Я вас слушаю. Да, я.  Трамвай? Билет? Три копейки?  Нет, не  припомню.
Дело не во мне и не в этих трёх копейках! А, в ком?
В моей  кареглазой спутнице. Где, где вы её видели?  В магазине, в котором  мы 
покупали электролампочки? 
Ах, это было ещё в прошлой пятилетке?
- Дай Бог памяти, сейчас вспомню.
Да, мне, кто – то покупал билет,  потому, что  у меня не оказалось мелочи.
Полина?    Здесь она.    А вы с ней только, что говорили. Да, да. Та самая Полина.
- Полина, мужайся! Это по твою душу. Какой настырный!
Этот тебя и без масла проглотит!  Ну, ни пуха,  ни пера.
Полина, с некоторым замешательством, прильнула к трубке. –
- Я Полина Кольцова.  Слушаю вас.
Товарищ! Я правильно вас поняла. Вы требуете встречи,  со мной, чтобы  сказать мне 
несколько слов, невысказанных ещё в той пятилетке.
Здорово! Ну, просто  отпад! Так, куда мне приехать? 
В прошедшую пятилетку, что ли?
А?  К памятнику Афанасию Никитину.  Патриотично!
А, знаете, товарищ, пожалуй, я приеду.
Я просто мечтаю вернуться  в прошедшую пятилетку.
А вы меня не размажете,  как костромское масло по московскоу булке?
И, потом, мне нравится, когда  со мной говорят  властным, командным голосом. 
Хотелось бы  взглянуть на этого человека. 
Что? В восемнадцать часов?  Могу. Да. Конечно.
До встречи. Только у меня есть одна  маленькая просьба.  Один мой знакомый   посвятил мне своё стихотворение, в котором есть такие строки   - 
-    Алмазная гладь твоих глаз! 
- Предупреждаю заранее. Не повторяйтесь! Только не повторяйтесь..
Напоминаю  вам,  человек из прошлой пятилетки!

Арсеньев  ожидал  Полину и Серафиму  у памятника  Афанасию Никитину с двумя огромными букетами цветов.
Оба букета лежали, дожидаясь своей минуты, на гранитной плите у постамента.
Полина, издали, вцепившись взглядом в его сухощавую, апортную фигуру, шла на встречу с Арсеньевым,  будто лучница  Артемида,   спешащая в ночь полнолуния, с веткой полыни, к своему отцу Зевсу.
Не доходя,  двух шагов,  до  Арсеньева  они остановилась.
Он, же, узнав в одной из  них свою богиню,  взял  букеты  в руки  и подошёл к молодым женщинам. –
-    Начнём с цветов!
Это вам.   Я узнаю, вы Полина!   А, это вам, Серафима.
Алексей Арсеньев! – Представился он дамам.
Полина, инстинктивно, склонив голову к букету и вдохнув его аромат, заметно волнуясь, произнесла. –
- Благодарю. 
Я, слушаю вас, товарищ Арсеньев,  горемыка вы мой из прошлой советской пятилетки!
Советую начать  знакомство с  прозы.  Проза  моя слабость.
-    Тогда  знайте,  моя   проза это вы, Полина! С прозы так с прозы!   
- Называйте меня  Алексеем. Привыкайте к  моему имени, пока оно не станет для вас родным и близким. 
- Вы меня и не знаете, и  не помните.
Зато, как увидел  я вас, пять лет назад,   в магазине  электротоваров, так с тех пор хожу,  сам не свой и задаю самому себе вопрос. –
- Горе ты моё, горе, как же ты живёшь?      
Но, мне это надоело! И я сказал себе  - хватит! И прилетел сюда!
Прилетел и говорю вам:

                Расцвела в Москве калина,
                А в Твери Смаковница!
                Разрешите мне, Полина
                С вами познакомиться!

Я прилетел за вами, Полина. Так, что  собирайте чемоданы. Времени у нас  немного. Всего неделя.
Я  решил жениться на вас  и увезти   в Ташкент!
- Здорово! Спасибо! Стало быть,  вы пожаловали в Тверь к смаковнице по имени 
Полина?
-    Именно так!
- А если у меня муж есть?   А если я  сама  запою сейчас.  –
Досвиданья, мой друг, досвиданья.
Тогда, как?   Вы об этом подумали –
Явно  волнуясь,   произнесла Полина, продолжая, время от времени, склонять свою 
      головку к букету цветов.
- Б - р – р – р.  –  Тряхнул  головой Арсеньев.  У вас нет  мужа!  У вас его  -  не может быть! 
А, потом,  унас десантников, в Войсках дяди Васи,  с давних пор,  существует правило: Муж – не стена!  Можно и подвинуть.
Серафима,   с улыбкой следила за  диалогом между Арсеньевым и Полиной.   
Полина,  же смерив   Арсеньева  быстрым,  озорным взглядом,  поправляя цветочки,  спросила его. –
- А, почему вы, Алексей, решили, что у меня нет мужа?
Вы, что в горсправку обращались, или во всесоюзный розыск?
Арсеньев вынул из букета  цветок, обломил его, сделав  короче  стебель, и приколол его Полине к  волосам. –
- Был бы у вас муж, Полина, вы бы по городу на трамвае не ездили.
Вы бы приехали сюда на такси.
- И, потом, вы бы сюда не только не приехали, даже на трамвае, но и не пришли!
Несмотря на то, что я старше вас, лет на двенадцать, у меня достаточно сил, чтобы 
носить вас на руках.  За это можете не беспокоиться!
Не хотите ехать в Ташкент, не надо.  Я после свадьбы  согласен переехать к вам,  сюда в древнюю Тверь!
- Очень мило!  Серафима, ты слышишь? 
За меня всё решили. Меня берут не в руки, а на руки, не ограничивая моей свободы,  и хотят унести кудато, на солнцепёк,  и посадить на среднеазиатский бархан.
Но, ведь, и в Средней Азии солнца на всех не хватает, Серафима?
- Я бы, на твоём месте, подружка, потеряла покой от такого заманчивого и горячего 
предложения. - 
Скосив глазки на Арсеньева, строгим тоном произнесла Серафима,
-   Скажите  мне,  пожалуйста, Алексей.  А почему вы сразу мне не  предложили этого 
тёплого местечка. Ещё тогда.  Пять  лет тому назад.
Зачем нужно было выжидать столько  лет? 
Нет, нет. В моём вопросе нет подвоха.  Более того, я верю в любовь с первого взгляда! 
Вы не первый, кто потерял голову, встретившись с  тверской смаковницей Полиной Кольцовой. 
Полина сказала это и,  выжидающе, посмртрела на Арсеньева. 
А, вот  Серафима, поправив  у неё цветок на голове, с восхищением произнесла. –
- Полина!  Посмотрела  бы ты  на себя со стороны. С  букетом в руках и с цветком в волосах ты  выглядишь, как невеста на выданье!
А Алексей, словно принц! В белом костюме и, как стёклышко  трезвый!
Даже Афанасий Никитин встал над вами, как посаженный отец! Посмотри, посмотри на них Полинка.
Афанасий Никитин будто вглядывается в твоё будущее,  Полина, а Алексей  не сводит своих глаз с тебя!
То, о чём ты, подружка, так мечтала с утра,  произошло! 
Чудо свершилось! Но будь  начеку!
Браво, Алексей!  Не знаю, как Полине, но, лично мне, вы понравились.
- А если, я  вам   не скажу ни да, ни нет. Тогда, что?  -
По тому, как волновалась Полина, произнося эти слова робким, пониженным тоном, можно было понять, что чудо, действительно свершилось.
Такой мягкой и нерешительной Серафима её  никогда ещё не видела.
Арсеньев взял из рук Полины букет. –
Не хочу,  Полина, чтобы он вас обременял.
Вы мне скажете -  или  да, ни нет!
Говорите. Отрицательный результат у десантников - тоже результат! 
- Ничего.  Я вас понимаю.  Вас хотят взять на руки, а вы  растерялись.  Это естественно.
Я терпеливый.  Я ждал пять лет. Подожду ещё пол года.
Я подожду до следующего отпуска.
И через  год мы с вами здесь снова встретимся.
Два слова о себе. Я военный.  Я турист с парашютом.
Я тебя увидел и не успел  даже крикнуть -  эй ласточка, как меня  родина позвала  на
родное  небо.
И я   на пять лет не расставался с  парашютом.
И вот я тут, перед вами с этим букетом.
- Спасибо за прекрасный букет. Муж  бы, безусловно, на  такую охапку цветов денег 
тратить не стал.
Вы, Алёша,  не только хороший десантник. Вы, ещё и неплохой аналитик. 
Полина властным движением забрала у него букет и, напрягая голос, дала понять о том, что первое свидание окончено. –
Давайте, на этой ноте и закончим нашу первую встречу.
Она вынула из сумочки листок и шариковую ручку и передала их ему. –
- Записывайте мой телефон и адрес. 
Когда Арсеньев  записил, она,  положив свою розовую ручку на его белое плечо, явно сопротивляясь самой себе, тихо, будто извиняясь, предложила. –
- Смаковница подумает. Смаковнице надо закончить ВУЗ.
Встретимся, здесь же. Через год. 
Вы меня заинтересовали. До встречи!
- Есть до следующего года. До  свидания. -
Арсеньев повернулся и стал удаляться  от них по набережной.
Подруги,  сбросив улыбки с лиц, настороженно  смотрели ему вслед.
Он, не оборачиваясь, отошёл уже довольно далеко, когда Серафима, толкнув Полину плечом,  спохватилась. –
- Ты, чего, Полинка?  Зачем же ты его прогнала?
Он не чета твоему принцуРукосуйскому.
Давай пригласим его на юбилей полка, к Ване. На концерт и офицерский бал. 
Познакомишься с ним поближе, тогда и решишь, что делать. 
Полина  колебалась.
Но, потом, каким – то,  странным,   не своим,  голосом, попросила Серафиму. -
- Только ты сама это сделай.  Иначе эта персона голубых кровей ещё вообразит себе что я, как золотая рыбка,  попалась в его невод. 
Серафима, одной рукой придерживая цветы, а  другую, приложив ко рту, крикнула. –
- Эй, товарищ турист! Вернитесь к путешественнику Афанасию Никитину.
Смаковница передумала.
Но товарищ турист, не обращая на окрик  никакого внимания, продолжал свой ход по набережной.
По Волге, навстречу ему, двигался пароход, который отвлкал его внимание. 
- Держи. – Полина сунула букет подруге и, сложив ладони рупором, закричала. –
- Э – э – э – й!   Там,  на бархане. Вас вызывает  Тверь! 
Вернитесь к нам.
- Древний город Тверь вами заинтересовался.
Арсеньев остановился. Повернулся к ним и  прогремел. -
-     А вы меня на  ёлку, ради  шутки,  не повесите? Хорошо! Я возвращаюсь.

Офицерский бал, приуроченный к юбилею полка, подходил к  своему завершению. Комбат Кольцов и Алексей Арсеньев, за несколько дней  своего знакомства,  сдружились настолько, что перешли -   на ты. 
Они  обращались другу к  другу по имени. В их компании оказались и чета Бережковых,   и подруга Агнии  балерина Нателла.
Оркестр заиграл вальс.
Кольцов ушел на круг с Серафимой.
Полина проводила вечер с капитаном Забияко, но Арсеньев, пока капитан наполнял фужеры шампанским,  успел  пригласить  Полину на вальс.
Он кружился с ней до тех пор, пока она его не попросила остановиться.
Он вывел её из круга  и они отошли  в сторонку.
- Алексей.  Иван  посвятил вас в свои  партполитнеприятности?  -
Полина  подошла так близко к нему, что он  чувствовал на своих губах её  отрывистое  дыхание.
- Да, посвятил.
- Скажите мне,  чем всё это может для него закончиться?  Насколько это опасно? Вы же понимаете, что он мне брат. И я не могу не беспокоиться за него.   
- Здесь многое  зависит от него самого. От того, как он себя поведёт дальше.
- Если он позволит им переломить себя через колено, а они этого и добиваются, то трагедии не произойдёт. Пока!  Но власти ему этой нечистой силы не простят никогда! 
Говорю вам это, положив руку на сердце.
- И, что же  ему теперь делать?  -
Полина не моргая,  глядела на него, в упор,  с тревогой ожидая ответа.
- Я не пророк и не всевидящий. Скажу вам прямо, как женщине, которую люблю.
Этого дела даже генерал Калинин не закроет.
Я бы на его месте попросил перевода в горячую точку.
- Давайте присядем. – Полина усадила Арсеньева за ближайший столик и села рядом на стул сама. –
- Горячая точка? Это, что за  новость?   Средняя Азия, что ли?
- Нет!   Это там, где стреляют.  Горячо – значит стреляют.
Сталин давно умер, но наследство его живёт до сих пор.
В Армии и силовых органах,  по - прежнему,  многие считают, что офицер свои ошибки может искупить только  кровью!   
У нас прощаются только убитые или раненые, пролившие кровь в бою.
- О, Боже  мой!  Ведь там могут убить?
Только не это! В таком случае, будем ждать генерала Калинина! –
И Полина поднялась со стула. А к ней уже,  спешил капитан Забияко.
Арсеньев встретил его холодным взглядом.
Полина, заметив это, насторожилась и, боясь конфликта,  удалилась с подошедшим к ней капитаном.

Кольцов, ещё в начале торжества понял, что  Агния пытается, выбрав момент, переговорить с ним  тет – а – тет.
Ей удалось заполучить комбата, только тогда, когда Арсеньев пригласил Серафиму на танец.
Агния Сабировна, возбуждающе действуя на окружающих своим красно – чёрным нарядом, сначала вывела его из зала,  а затем и из весёлого расположения духа. –
Опасаясь того, что Серафима, надолго, Кольцова с ней не оставит,  она, торопясь, начала.
- Как я вам сегодня, Иван Фёдорович?
Не  скрою, мне  приятно, когда вы называете меня ненаглядной.
- Я уже года два, как собираюсь поговорить с вами  по душам. Я хочу попросить вас о помощи. Нет! На сей раз,  я  пришла к вам, не как жена подчинённого, а как несчастная женщина, или ещё точнее баба.
- Только умоляю вас, чтобы моё откровение не дошло до ушей гарнизонных архангелов.
Они меня уже дважды вызывали к себе. Они готовят вам большие неприятности, Иван Фёдорович, дорогой вы мой.
Они не только меня  одну приглашали.
Кольцов, остановив её,  стал уточнять  –
- Какие архангелы, Агния?  Из нескушного сада, что ли?
- Нет, Иван Фёдорович.  Наоборот, из очень скушного. Из особого отдела.
Кольцов, впервые увидел в зелёных глазах её растерянность и испуг.
- И чего же, они от вас требовали?
- Я отказалась с ними сотрудничать.
- Почему?
- Почему? –    И  она,  прикоснувшись к нему пальчиками, с чёрными ноготками, прошептала. –
- Да потому, что я люблю вас!  И все мои приходы, и все мои наряды, и эти ноготки, и огненные взоры…    
Всё это для вас, мой  любимый и недоступный!
Я жизнь свою, если потребуется, брошу вам под ноги. Только вы меня не осуждайте и 
не прогоняйте от себя.
Я разлучать вас с Серафимой не хочу.
Я желаю вам с ней - только добра!
Кольцов погладил  Агнию по щеке. Затем, прикоснувшись губами к её горячей и ароматной ручке, дрогнувшим голосом сказал. –
- Спасибо, Агния.  Спасибо! Я человек живой и давно уже догадался о том, зачем вы так часто  навещаете комбата Кольцова.
Я ничего не буду вам говорить о морали, о чести.
Я  чувствую тот огонь, который не даёт вашей душе покоя. И, если честно, он меня 
согревает! Спасибо  вам за это!
Но вы отданы роком  зампотеху Бережкову, а я  своей  богине Серафиме…   
Будем стойкими. Не будем  брататься с грехом. Он погубит нас всех, никого не жалея. 
А жить в грязи я не хочу!
Он поцеловал,   раскрасневшую,  Агнию в  ледяной подбородок и  пошёл назад в Дом Офицеров.
Огромная дубовая дверь  в здание была открыта  настеж.  В дверном проёме  стояла, вся в слезах,  Серафима. Такой он её ещё никогда не видел.
- Пчёлка. А, ну полетели к застолью. Только не задавай мне  никаких вопросов.  Твой доблестный комбат чмокнул в  подбородок жену своего подчинённого за её
примерное поведение.  Поняла  –
И он, словно ураган, подхватил свою Пчёлку на руки и понёс её  от греха подальше.
- Хорошо. Я этого не видела и не слышала. –  Глотая слёзы, выдавила из себя  Серафима.

Кольцов  бывал в своей гостинице   довольно редко.  Заходил он сюда только в крайних случаях, когда этого требовала служба или  же за почтой.
В этот раз, после работы он, на минутку заскочил в свою комнату, чтобы переодеться в гражданский костюм.
Он спешил в город, в ресторан Чайка, где вечером должны были состояться  проводы уезжавшего  Арсеньева.
Ресторан  этот был оборудован на,  списанном  пароходе, который  стоял   в центре города   у берега Волги.
За неделю знакомства  Кольцов и Арсеньев   нашли друг в друге так много общего,  что стали настоящими друзьями.
В вестибюле гостиницы за столиком дежурной сидела  её заведующая - Валентина Степановна.
Увидев  майора, она, обрадовавшись, поднялась ему навстречу. –
- Иван Фёдорович. А  вам  есть письмо! Из Москвы.  Дожидается вас уже два дня.
Он схватил письмо и помчался к проходной,  на трамвайную  остановку. По дороге в  трамвае он вскрыл  письмо, от неизвестного отправителя и стал с ним знакомиться. –

- Доблестный комбат Кольцов. Пока вы всего себя отдаёте укреплению Вооружённых Сил страны, ваша невеста Серафима Афанасьевна, отдаёт себя  всю, без остатка, до последней капли крови,  московскому хирургу Кружкову. 
Наша цель – не развести вас с ней, а объединить! 
Ваш искренний доброжелатель. Шморгендрот.
- Странно?  - Вспыхнул комбат. Откуда  чёрт  занёс ко мне эту фальшивку?
Очень уж она  похожа  на игрушечный ножик  подполковника Скушного.
Да нет. Он этим заниматься не станет.
Тогда кто?  Недоброжелатель из больницы?  Пчёлка моя ещё зелёная и неопытная.  Только, только начала совершать   первые в своей жизни  полёты на цветы. 
Села на чужой цветок и  унесла чей – то медок! Да, да.
Это  хорошо, что она меня предупредила, рассказав про  хирурга Кружкова.
Медсестра Старикова?  А почему бы и нет! Прекрасно!
Ваш вызов, товарищ Шиоргендрот, принят!
Серафима с Полиной поджидали его на остановке у городской филармонии.
Он, выйдя из трамвая, поцеловал обеих в щёчки и выкинул  письмо, скомканное, ещё по пути,  в урну.   

Ресторан Чайку покачивало от волны волжской и от  волны выпитого зелья.
Все трое поднялись на второй ярус, где их уже ожидала  компания, во главе с Арсеньевым; брат Егор с женой Капитолиной и супруги Степановы.
Как водится, первый  тост  подняли за  главного  птаха  с парашутом.   За уезжающего  Арсеньева. 
А остальные за  пташек остающихся!
Через пару столиков от них расположился,  со своей  женой и дочкой  Любой,  замполит Скушный.
Ресторанный  вокально – инструментальный ансамбль, раз за разом, исполнял, по заказам, популярную песню: Улица, улица, улица родная, Мясоедовская улица моя.
Серафима  никогда не употребляла водки.
В исключительных случаях, она могла выпить несколько глотков шампанского или сухого вина.
Но  этот вечер она начла с полной  стопки водки.
Через  несколько минут,  она раскраснелась и стала терять над собой контроль. 
Водка  усилила тот внутренний, нервный  взрыв, который произошёл с ней на офицерском балу,  превысив  возможности её психики.
В этом состоянии Серафима попросила Кольцова заказать музыкантам Вальс расставания.
Все, за исключением, Арсеньева и Полины, пошли танцевать.
- Фу, мой сверхдоблестный  майор, из тебя до сих пор не выветрился  скандальный дух жены зампотеха Бережкова. -  Начала Серафима.
- Пчёлка, ты пьяна. Такой я тебя ещё не видел. Больше не пей.
-    Я тебя  прошу!
-    Иван! А как хорошо быть пьяной!  Мозг  живёт отдельно от языка, а голова от туловища. И каждый из них, что хочет то и делает!
И получается, что в огороде бузина, а в Киеве  Березина.
Эх, ты, комбат. Променял меня, генеральскую дочь на жену, какого – то,  зампотеха.
Не выгораживай её!  Эту Агнию. Я  сама видела, как тебе с ней было сладко.
В   общем погорел ты с ней, Ванька.
Какой ты танкист. Ты не танкист, кумбат. Ты  теперь  артист с погорелого театра.
Агния. Всё  таки забралась она к тебе… Под крылыш.. В самое сердце она твоё забралась – в гармошку.  Не под крылышко, нет. Если бы под мышку..
- Пчёлка, за восемь лет нашего с тобой  знакомства, ты впервые называешь себя генеральской дочкой. 
А я, по - твоему,  сын белого эмигранта?  Это ты хочешь сказать?
Такое поведение Серафимы было для Кольцова полной неожиданностью. Она же, слегка покачиваясь в танеце, поправила  его  -
- Не эмигранта, а эмигрантки.

Арсеньев и Полина   остались  за столом вдвоём.
- Алексей. –  Начала  в разговор Полина.
В этой жизни всё не так просто, как мне казалось, ещё год назад.
Нет, нет. Позвольте мне договорить. –
И она  прикоснулась   к его  плечу  рукой.
- Окружающий нас мир и люди, так изменчивы, что невозможно сказать – где и с кем ты  окажешься завтра. В чьих объятиях.
Извините, что я излагаю свои мысли весьма отвлечённо от  дел житейских.
- Давайте мы сегодня  с вами  расстанемся  так,  чтобы,  вспоминая друг друга, каждый
- из нас,  был полон надежд на счастливое  разрешение наших общих проблем. 
А они у нас есть, Алёша!  Не будем предвосхищать события!  Хорошо?
 -   Хорошо, Поля! -  Арсеньев, взяв её руку, поднёс к губам и поцеловал её –
- Полина,  знайте. Я вас люблю! И я надеюсь, что мы с вами, однажды, встретимся и уже не расстанемся!
Музыканты прекратили игру и  пошли на перерыв. 
Компания вернулась к столу.
Полина, заметив, в каком состоянии находилась её  подружка, подошла к ней и, что – то шепнув ей на ушко, вывела её из зала.
От  взгляда  сестры не укрылось и то, что её брат Иван был, чем - то, крайне,  расстроен.
Перед завершением ужина, Арсеньев пригласил Кольцова выйти на палубу и подышать свежим воздухом. Они оба не курили.
Сентябрь был  на исходе. По палубе  разгуливал холодный ветерок. Внизу стучалась в борт   тяжёлая  волжская волна.
- Я тебя,  Иван, вот о чём хочу спросить. – Осторожно начал Арсеньев.
- Здесь, в придворной дивизии, они тебя в покое не оставят. Если  у тебя появиться возможность,  то тебе надо бежать  отсюда в горячую точку.
Это, единственное, что тебя может спасти  от  железных объятий  органов.   
Не надо слов!   Ты согласен на такой вариант?  Скажи – да, или нет.
Кольцов, положив руки на поручень и вглядываясь в огни большого берега, вокруг которых  уплотнялась темнота, ответил. –
- Алексей.  Танки  пекла не боятся. Да.  Согласен.
- Тогда   советую  тебе взять  учебники  по истории и почитать об Афганистане.
Страна высокогорная.  А  история  её поучительная.  Понял?  Всё, пошли к  столу. –    Намекнул ему Арсеньев и потянул внутрь. -
- Пошли к столу. Нас  там уже  потеряли.
Но Кольцов не дал ему уйти, преградив дорогу. –
- Афган? 
- Афган! – Подтвердил Арсеньев.
Мы туда должны были войти ещё  этой весной.
Всё.  И забыли об этом  разговоре до поры до времени.
Пошли, примем на душу ещё по одной,  по последней рюмке.

Утром Кольцов разбудил свою Пчёлку раньше обычного  времени. –
-    Э – й!  Генеральская   дочка! Подъём!  Сыну  белоэмигрантки  пора на службу, а тебе 
     в больницу.
- Ваня. Ты, что на меня обиделся вчера? Я сама себя ненавижу за это. Прости меня, глупую,  Ванечка!
Ты для меня, как праздник! Ну, прости.-
 И она,  бросившись ему на шею,   призналась. -
- Все эти восемь лет, что мы вместе,  для меня,  как одна увлекательная прогулка под луной!
Иван  взял Серафиму на руки и присел  с ней на диван.
Он прижался к её груди щекой, а она обхватила руками его шею. Так, отрешившись, от ожидавшего их у порога нового дня, они просидели, забыв обо всём, несколько минут.
Затем, Серафима,   разомкнув руки, потянулась и включила магнитофон, стоящий на тумбочке.
Комната наполнилась звуками прекрасного романса  «В лунном сиянии снег серебрится »
Когда он закончился, Кольцов выключил аппарат и, вздохнув,  громко сказал. –
- Не под луной мы с тобой всё это время гуляли, а на луне и  жизнь нам с тобой,
Пчёлка, казалась увлекательной прогулкой. 
Мы оба с тобой идеалисты!   Как только  мы встретились с первыми трудностями, здесь на земле, то оказалось, что мы не те, за кого себя выдавали!
Мы,  не  то, что друг друга, мы себя, как оказалось, толком не знаем.
Одно дело гулять по цветущему лугу, в тепле и  в состоянии эйфории, а другое, 
попасть на  этот луг зимой – в мороз и ветер!
- Не хотел тебе говорить, но скажу! Скажу, невзирая не на что!  Я не мог не поцеловать Агнию.
- Во -  первых, она оказалась порядочной женщиной, не способной на подлость.
- Ну, говори, говори.  Что, во - вторых? -  Выдохнула Серафима.
- А, во - вторых, любушка – голубушка…    Она призналась мне в любви!
- И ты, как  настоящий джентельмен,  не упустил момента! 
И правильно поступил,Ваня.  Молодец!  Хвалю за расторопность.
Серафима, сбросив ночную рубашку и оставшись абсолютно нагой, подошла к  шкафу и достала  из него платье. –
- Я могла бы понять тебя, мой любвеобильный  суженый, если бы эта самая  Агния, 
которая Сабировна, застав тебя  врасплох, например,  в душевой и, сражённая твоей 
красотой, поцеловала бы тебя, растерявшегося от  стыдобы, в волосатую грудь.
Но ты  то  её сам облапал!
Кто знает, Иван Фёдорович. А может быть ни, в какой любви, она тебе и не 
признавалась?
Серафима, надев платье, повернулась к нему спиной. –
- Застегни мне молнию, майор.  Придётся тебя разжаловать в капитаны.
Кольцов резким движением, застегнув замок, одним рывком повернул её к себе лицом. –
- Ты мне не веришь, Калинина?
Он, впервые причинил своей любимой физическую боль.  Серафима, освобождаясь от  его сильных рук, в каком – то отчаянии,  прошептала. –
- Хорошо!  Я  тебе поверю! И давай больше об этой  АЭС – ни слова.
Давай вернёмся на луг,  в ту пастораль или идиллию,  в  которой я  всё ещё вижу себя   
самой счастливой в мире.  Хотя, конечно, я с тех пор, немного поумнела.
И тебя вижу, приложившего там ко мне  руку. 
И,  при этом,  не обращающегося со мной  грубо, как со скаковой лошадью.
И она заплакала.
Потом,  успокоившись, она  вытерла слёзы и, прихорошившись у зеркала, примирительно сказала. -
Ну, всё, майор! Забыли  об этом. Тем более,  что я и сама перед тобой виновата.
И она, привстав на цыпочки, подставила ему  для поцелуя, свои розовые губки. –
Мирись, мирись и больше  с  тётей Агнией не водись! Пусть этот понедельник превратиться  для нас  с тобой в  нескончаемое воскресение.
В воскресение наших безоблачных и романтических отношений!

После построения и развода Майора Кольцова вызвал к себе командир полка.
Он вошёл к нему в кабинет и, козырнув, напомнил о себе. –
- Майор Кольцов по вашему приказанию прибыл.
Командир полка, выйдя ему навстречу, подал руку и пригласил. –
- Садись,  ка,  комбат. Давно собираюсь поговорить с тобой, да всё дела не дают.
- Мне твои проблемы тоже покоя не дают.
- Бес тебя  на ухо  дёрнул, что – ли,  что ты  понёс про эту нечистую силу. 
Ведь могут из партии тебя   за это выгнать.
А  за это в наши времена, как при Сталине – десять лет без права  быть любимым.
Может быть, всё ещё и обойдётся. 
А сейчас я хочу тебе помоч.  Поезжай,    ка,  ты,  пока,  с глаз долой,  в Ленинград, на трёхмесячные курсы  повышения квалификации.   
Авось, опухоль за это время и рассосётся.
Иди в строевой отдел и оформляй  документы.
Кого  вместо себя оставишь в батальоне?
Кольцов поднялся и ответил. –
- Командира роты  майора Бажара, товарищ полковник.
- Ну, добро! На том и распрощаемся.

Он оформил документы и поехал на железнодорожный вокзал за билетом.
Купив билет на  поздний ночной поезд,  остаток дня провёл в батальоне, исполняя свои обязанности.
Впервые Кольцову захотелось остаться одному. Он с трудом дозвонился до Серафимы в областную больницу и, сославшись на обстоятельства, предупредил её, что заночует у себя в гостинице.
- Нет,  Иван! Я одна в квартире не останусь. Я  приеду к тебе.  Встречай меня на проходной без четверти семь,  вечером.   До встречи!
В гостинице его ожидало очередное письмо из Москвы.
Кольцов вошёл в свою заброшенную комнату и тяжело опустился на свою солдатскую кровать.
Вскрывать письмо ему, почему – то,  не хотелось.  И он, оставив его на кровати, сходил в туалетную комнату, общую на весь этаж и умылся.
Вернувшись, он вскрыл письмо. Из него выпала фотография. Кроме неё в конверте ничего не было.
Он поднял её с пола и обомлел. На фото, очень плохого качества,  стояли  две фигуры; его Пчёлка, в чём мать родила и  пожилой, незнакомый ему мужчина, с голым торсом.
Мужчина, разведя в сторону  локти  Серафимы, припал губами к её  груди.
Фотография стала наливаться тяжестью и  выпала из рук.
Кольцов, буквально, свалился на кровать.  Долго сидел он  с таким  безвольным и  растерянным видом.
Но благоразумие, всё  – же,  взяло верх над растерянностью и он, подняв фото и вглядываясь в него неверящими глазами,  стал убеждать самого себя. –
-    Какая – то чушь!  Я никогда в это не поверю! Это не моя пчёлка!  Чтобы она отдалась этому…   Негодяю и подонку…  Этого не может быть! Не может! Не может! 
Он встал и  открыл форточку. Потом глянул на ручные часы. –
- Она ещё на месте! Успею.
Он  бросился на первый этаж и с телефона дежурной стал звонить Серафиме на работу. Она взяла трубку и крикнула. –
- Ваня! Я уже выхожу. Встречай меня.
- Серафима, Серафима! Не приезжай. Меня вызывают на службу. Увидимся завтра.
Ты поняла? Не надо сюда  приезжать. Всё. До завтра.
Бросив конверт с фотографией в тумбочку, на коробку с косметическим набором Серафимы, он, как был  в офицерском мундире, так  в нём и  повалился на кровать.

На следующий день  он  приехал к ней в больницу.  Серафима дежурила. Иван появился перед ней, так внезапно и неожиданно, что она,  вздрогнув, в  изумлении  вскочила со стула. –
- Иван! Что случилось?  Ты, что не мог меня предупредить? Что с тобой?  У тебя такой  ужасный,  болезненный вид, Ваня. Я тебя таким вижу впервые.
- Где этот московский хирург Евгений. Я должен сейчас же с ним поговорить. Прводи меня к нему.
Серафима не верила своим глазам. 
Доблестный майор был настолько возбуждён и резок, что  она, нагнув ему  голову, прижалась к  его лбу губами. –
- Да нет, температура у тебя  в норме.
Я же тебе говорила, что Евгений оставил меня в покое. Какой ты у меня,   однако, 
ревнивый?  Возьми себя в руки. Не будь мальчишкой. 
Евгений Николаевич уехал в Москву и увёз с собой Полинку. Она теперь будет проходить 
медпрактику за садовым кольцом.
- Понятно!  Стало быть,  он с тебя переключился на сестру!
- Иван! Ты нарываешься на скандал. У него с Полиной союзнические отношения.
Она тебе сама всё объяснит.
- Ага, у них   союз. Союз венка с колючей проволокой.
Я чувствовал, что у  вас здесь творится,  что – то неладное.
Ладно! Вернусь, из командировки,  разберусь с вами.
- Ты, что  уезжаешь в командировку?  Когда?
- Серафима. Я уезжаю на три месяца в Ленинград. На курсы усовершенствования командного состава. 
Поезд -  в два часа ночи.
Она, не мигая, смотрела на него и ничего не могла понять. –
- А как же я, Ваня?  Ты меня, что оставляешь  здесь  одну? 
- Ничего,  три месяца побудешь без меня. Отдохнёшь, наберешься  ума. Мне приказали и я еду. Я  человек военный.
Кольцов,  почти силой, усадил её на место. Я тебе оттуда позвоню домой. Жить я буду в гостинице П.В.О. на проспекте Майорова.
От московского вокзала это не так далеко.
- Ваня. Я даже проводить тебя не могу, поскольку заступила  на дежурство.
Смотри, веди себя там хорошо…   И звони мне почаще.
Ну, а теперь  - Бессо ме мучо! 
Целуй меня крепко, как никогда не целовал.

В час ночи Кольцов был уже на вокзале. Он рассчитался с таксистом и вошёл в зал ожидания.
К своему удивлению он встретил там чету Бережковых.  Агния, увидев Кольцова, загорелась и  радостно  двинулась ему навстречу.
У обоих места были в одном и том же, пятом,   купейном вагоне. 
Когда поезд отошёл от Калинина,  она вошла в купе к Кольцову,  в котором  он ехал  один. –
- Иван Фёдорович,  тук, тук!  К вам можно? Я  лишь на секундочку.
Вы можете меня выслушать? Я  прошу  меня выслушать.
Я взяла на работе отпуск, без содержания и еду в Ленинград  к сестре. Видите, сама      
судьба свела нас в этом  вагоне.
Я вас люблю и тем счастлива.
Видит Бог, что я не желаю вам,  с Серафимой  Афанасьевной,  зла.
Пардон!  Только не гоните меня. Только не гоните.
Мой муж не способен к деторождению. У него не может быть детей.
А мне нужен ребёнок.
- Подарите мне ребёночка, Иван Фёдорович. Ну, что вам стоит.  Это так просто!
Эта тайна навеки останется между нами.
Никто и никогда об этом не будет знать!
Вы ведь, пока  холостяк. Вы даже греха на душу не возьмёте.
А весь  грех пусть остаётся на мне. Это мой крест.
Кольцов встал и открыл дверь. –
- Агния Сабировна.  Для меня это, как раз, и не просто. Очень не просто!
Я люблю и меня  любят…  Я любим…  Или вернее сказать, что я был любим…
               Я прошу вас выйти и оставить меня одного.
Скорый поезд Москва – Ленинград, пронзая кромешную тьму, уносил их обоих в тревожный  и неопределённый завтрашний свет.

В начале декабря,  в  Тверь, на пару дней приехали москвичи. Серафима  увидела  Полину и Евгения в окно, когда они только - только выбирались из такси.
На улице было морозно.
Подруги обнялись и расцеловались.
Серафима, скользнув взглядом по Кружкову, была удивлена тем переменам, которые произошли с ним за это время.
Перед ней стоял, опустив очи долу, совершенно другой человек.
Полина же на глазах у неё,  подошла к нему и, поправив шарф, тоном старшего сержанта, отдающего приказ солдату первогодку, скомандовала. –
- Гранд фазэ.  Мы пошли, а ты погуляй на морозце. Для твоих детских лет это и необходимо и полезно.
Порезвись вон у той липки, где дорожка  в снегу протоптана.
Итак! Сверяем часы. На моих без четверти  двенадцать. Ровно в двенадцать я тебя жду.   
А я, пока,  посекретничаю с подругой  и приготовлю тебе стакан помидорного сока. 
Выпьешь,  его перед обедом.
На пороге их  уже ожидал главный врач – полная миловидная женщина,
Климова Екатерина Александровна.
Полина, поприветствовала её и поинтересовалась. –
- Екатерина Александровна, вы,  что не можете дать Серафиме Афанасьевне, в счёт переработки, несколько дней, чтобы она могла съездить к своему Ивану в Ленинград?
Главврач помахала рукой,  гуляющему  по  тропинке Евгению Николаевичу, и добродушно ответила. –
- Вот сейчас, когда вы здесь,  я  могу  на несколько дней её отпустить.
Сегодня четверг.  И  с завтрашнего вечера и до вторника,  Серафима может быть 
свободной.
Серафима радостно захлопала в ладоши и, увлекая за собой Полину, стала делиться с ней своими планами. –
- Итак, Полинка! После работы  покупаем мне билет и едем не на квартиру, а в дом на волжский берег.
Попаримся, там, в баньке и отдохнём. А завтра в ночь я умчусь  к Ване!  Ты согласна?    
- Конечно, согласна, подружка моя! – Подтолкнула её  к двери Полина.

Вечером, после бани, они, уютно устроившись на диване, предались разговорам.
- Сима, а там братец мой, без тебя, не загулял случайно? 
Я ведь ещё тогда, в сентябре, заметила, что между вами, будто  чёрная  кошка 
      пробежала.
Ты,  почему оставила его одного на три месяца, а? 
Надо жить по пословице: Жениху не  давай распускать руки, а мужу слюни, чтобы  он не  потерял своё альтер – эго.
- Пробежать то  кошка, не пробежала, а вот  тень медсестры  встала.
Но, вроде бы, всё успокоилось. Ну а,  потом, твой Евгений между нами встать   
попытался. В общем, не хочу вспоминать.
Серафима, устроившись поудобнее,  бросила  вопросительный взгляд на Полину. –
- А тебе, как это удалось добиться таких феноменальных результатов,  превратить льва
- в домашнего кота Леопольда?
Евгений  то, уже вовсе,  и не  деспот! Скорее, наоборот, трансформировался в гуманитария.
Как  это тебе удалось превратить волка в ягнёнка? Он, что уже и мяса в пищу не употребляет? Я обратила на это внимание в столовой.
Полина включила фен  и принялась сушить волосы. Затем, выключив его на минуту, удивлённо воскликнула. –
- Как это чем, Серафима?  Тем же, чем  воздействовали молодые и красивые женщин ещё на тиранов древнего Рима! -  Кнутом и  сладким пирожком…
Во вторых, я  потребовала от него вести здоровый образ жизни, как этого он 
Рекомендовал сам же  делать своим пациентам - детям и старикам. 
Никаких излишеств! Ни в чём! Ни в мыслях, ни в поступках, ни в пище, ни в любви.
- Естественно, он сначала заартачился и встал на дыбки.
Снова заработал фен. Серафима сидела, обхватив колени руками, и ждала, пока Полина не закончит процедуру.
Но вот снова воцарилась тишина.
- Встал он на дыбки. В ответ я демонстративно переселяюсь в другую спальню.
Для начала! 
- Светило моё постояло на дыбках  пару дней и ночей и приняло позу просителя милости.
Я, тут же,  возвращаюсь на круги свои женския, а он, в ответ, изъявляет желание порвать с вредными привычками. Со спиртным! И стабачком, разумеется!
- По поводу французской любви я его предупредила сразу – мы будем жить, по - русски, без извращений, то есть естественным образом, как жили наши родители и прародители. 
- И тут мне пришла на помощь его первая жена. Она помогла мне разобраться в его финансах.
Откуда и сколько ему капает ежемесячно.
У неё, от него,  сын и она стала получать свою законную четверть. Она меня просто 
обожает, за это.
Кроме того, она  мне показала те закрома родины, куда он имел санкционированный 
доступ, благодаря  своим учёным степеням.
И несанкционированные, кстати,  тоже  показала.
- После того, как он остался на мели, от него, сами по себе,  отпали все  посторонние предметы типа Ленки Стариковой.
В завершение мы с ней, объединёнными усилиями заставили  Евгения заняться йогой,    и он теперь,  у нас с ней,  всё свободное время сидит в позе лотоса.
И как он сидит! Ты бы только видела, родная моя!
- А когда, кстати, приезжает Иван с этих самых курсов?
-    Четырнадцатого декабря. –  Ответила Серафима.
Утром Полина, неожиданно, спросила генеральскую дочку. –
- Родственница! А над какой горячей точкой кружит сейчас наш турист с парашютом?
Сиё   тебе ведомо или нет?
- Не знаю. Он мне не звонил. -  Пожала плечами Серафима.
- Так давай мы ему позвоним. –  Предложила Полина.
Мне хочется,  на время, позаимствовать у него парашют. И попрыгать с какой – 
нибудь вышки.
И она, достав записную книжку, набрала ташкентский номер.
Ей  ответил далёкий жёсткий голос. –
- Подполковник Арсеньев вас слушает.
Полина с виноватым видом, медленно положила трубку на место. –
- Однако! Я и не знала, что он подполковник.  Этот, оказывается,  лишнего  ничего не скажет!
Не то, что  наш Евгений, который Николаевич.

В субботу, в десять часов утра, у гостиницы противовоздушной обороны,  на проспекте Майорова,  в Ленинграде остановилось такси. Из него вышла Серафима Калинина. 
Она приехала в город,  не предупредив Кольцова.
Серафима, предчувствуя беду,  медленно поднялась на второй этаж.
Маленькая, седенькая старушка, дежурившая на этаже, встретила её вопросом. –
- Милочка, вы к кому?
- К майору Кольцову, в восьмую комнату.
Дежурная, вперив взгляд в книгу,  с удивлением, спросила. –
- Вы, что ему - сестра?
- Да, нет! Я его невеста.
Старушка, не скрывая своего изумления, вновь уставилась в книгу учёта посетителей. –
- Но  позвольте,  голубушка!
У Кольцова, то есть у жениха,  уже час, как находиться жена.
Вот у меня и запись сделана в книге.
Ошеломлённая этой новостью Серафима, не отдавая себе отчёта, попятилась к выходу. –
- Ну, я тогда  уйду.
Старая женщина, пережившая блокаду Ленинграда, всё поняла без слов. –
- Куда, вы уйдёте, голубушка? 
Вы вначале разберитесь, кто пришёл к вашему жениху.
Пройдите к нему в номер. Может быть меня, старую бабку, разыграли.
 О  –  о – о! Ныне такая молодёжь пошла, что голова кругом идёт.
Идите к нему.  И  будте  там  посмелей!
Серафима Калинина открыла дверь под номером восемь и, будто, вошла в горящий дом!
Её Иван лежал с обмотанным  горлом, в кровати. На круглом столе, в двухлитровой банке с кипятильником, закипал чай.
Возле Кольцова хлопотала, румяная от счастья, жена зампотеха  Бережкова Агния.
Все трое, оцепенев, и, пожирая друг друга глазами, долго находились на своих местах без движения.
Но, вот Кольцов, поднявшись с кровати и придерживая компресс рукой, стал подходить к своей Пчёлке. На нём были  лишь трусы и майка.
Агния,  молча, сняв с вешалки пальто, стала, не спеша одеваться.
- Серафима! Мне надоели эти твои  постоянные  проверки! Ты,  почему меня не
     предупредила?  Тебе, что трудно было  мне позвонить?    
     Затем он, глянув на Агнию,  Кольцов прикрыл себя байковым одеялом и остановил её.
 -   Агния Сабировна!  Стоп. Не уходите. Куда вы  побежали?
Жена зампотеха, в нерешительности,  остановилась около Серафимы, которая, уколов её взглядом, придержала  рукой. –
- Оставайтесь,  оставайтесь, Агния Сабировна,  здесь навсегда, в качестве жены майора Кольцова.
Об этом даже есть запись в  гостиничной книге. Пусть будет так, как вы хотите.
- А тебе, Ваня, я вот, что скажу на прощанье. Тебе не я была нужна, а генеральские погоны моего  папы.
Но это пусть остаётся на твоей совести, доблестный мой майор.
Я, даже сейчас,  оказавшись в этом унизительном  положении,  застав тебя в обществе 
с  любовницей, не могу  на тебя   накричать.
Нет сил у меня на это!  Все силы  ты у меня забрал Вот такая я,  дурёха.
И ты этим обстоятельством  с успехом пользовался столько лет. С самой Кушки.
Кольцов грубо  оборвал её. –
- А, ты хорошая?  Ты святая?  Я тоже в тебе ошибся!
Не хочу тебе говорить всего. Это не ты слабая. Это я, слабак.
Какая же ты двуличная. 
А я на тебя всё хожу и молюсь.  Хожу и молюсь. Лоб себе чуть не  разбил, а молюсь!
- Прощай Кольцов. – И Серафима выскочила из горящей комнаты на двадцатиградусный мороз.
               Вернувшись в Калинин, она, в этот же день, приехала в гостиницу, где жил Иван.
От его комнаты у неё был свой ключ. Она поехала  туда за своими вещами.
Собрав одежду, Серафима вспомнила про тумбочку, в которой хранилась её косметика.
Присев на корточки,  она схватила и  дёрнула коробку на себя. Вместе с коробкой из тумбочки вывалился конверт.
Вся парфюмерия рассыпалась по полу.
Она стала  собирать её в коробку и обратила внимание на то, что из конверта выглядывает часть  фотографии, с фигурой  хирурга Кружкова.
Серафима вынула фото и ахнула.  Затем, тихо опустившись на   колени,  она горько зарыдала. –
-    Вот тебе, Полина, и посторонний предмет – Ленка  Старикова…

 













               
                Глава шестая.         




                С   ДОБРОМ   И  НА  ДОБРО!




   
          


15 декабря 1979 года, в четыре часа утра, к одному из массивов Сергели, в Ташкенте, подъехала белая Волга. 
На перекрёстке, перед рынком, она, повернув направо и проскочив мимо здания районного отдела милиции,  сделала резкий поворот влево и оказалась внутри массива.
У дома номер шестнадцать она остановилась.
Арсеньев проснулся от частых, коротких звонков.
Накинув на себя халат, он открыл входную дверь.
На пороге стоял  сержант – посыльный  из штаба Туркестанского Военного  Округа. –
- Товарищ подполковник. Тревога! Вам необходимо срочно прибыть в штаб Турк В О.
Машина ждёт вас у подъезда.
Вскоре, белая Волга,  на предельной скорости,  понеслась к центру города.
Подполковник Арсеньев, в своё время, закончил Чирчикское  танковое училище и затем прошёл путь от командира взвода до командира пятивзводной танковой роты, под Выборгом.
После окончания военной Академии Тыла и Транспорта, судьба приготовила ему новое место  под солнцем на карте родины; Солнечную  Фергану, десантную  дивизию  и должность начальника организационно – планового отдела.
Прибыв на новое место службы, он представился своему непосредственному начальнику – заместителю командира дивизии по тылу полковнику Дмитриевскому. –
- Товарищ полковник,  капитан Арсеньев, представляется вам по случаю своего прибытия к новому месту службы после окончания академии.   
Полковник, приняв рапорт, стал вводить его в курс дел. –
- Академия это хорошо!  Я ознакомился с вашим личным делом, капитан. Для вас эти места родные, поскольку  вы родились  в Ташкенте.
Но предупреждаю, сразу,  что   должность у вас не простая.
- Я надеюсь, что вы проявите себя на ней только с лучшей стороны. Командует нашей дивизией знаменитый генерал, герой Советского Союза Василий Филиппович Маргелов. 
Так, уж, сложилась у него судьба, что  сейчас он оказался  нашим командиром дивизии.
Я вас сегодня  же ему представлю.
- Жизнь офицера – десантника, капитан, как правило, трудна и непредсказуема. Гром небесный может за одни сутки перебросить нашего брата с сороковых параллелей на семидесятые. Из пекла, да на мороз!  Из света в тень.
Полковник Дмитриевский, как в воду глядел! Ждать этого грома пришлось недолго.
Он грянул через два года!
Гром  грянул  и кущи небесные разверзлись.
Арсеньев, во время одного из прыжков с парашютом получил компрессионный перелом позвоночника и  попал в госпиталь.
Перед выпиской из госпиталя его навестили друзья. –
- Алексей!   Не  огорчайся! Жаль,  расставаться с тобой, но с десантными войсками тебе придётся распрощаться. Увы, друг. Из десантника ты можешь теперь
переквалифицироваться в туриста – международника с парашютом.
- Как это?  - Удивился Арсеньев.
- А, так!  С парашютом тебе если и придётся прыгать, то только в горячую точку на чужой территории, то есть в  самом крайнем случае. 
Там  можно. Там разрешат. А, здесь – никогда!
Его помощник по орготделу,  капитан Рыбин, на прощанье, сообщил ему. –
- Майор. Есть сведения, что тебя переводят в сухопутку.
Сухопуткой десантники называли Сухопутные войска.
- Переводят в сухопутку на должность старшего офицера штаба тыла Туркестанского Военного Округа по мобилизационной работе.
Слухи оказались верными.
Вскоре, он, заняв  эту должность,  получил звание подполковника.
Затем, в его военной судьбе снова произошёл крутой поворот и он, в качестве туриста с парашютом, нанёс дружественный визит в Египет. 
Вернувшись оттуда,  он перешёл на спокойную и тихую работу в институт - начальником военной кафедры.

Белая Волга, между тем, уже выскочив на проспект Горького и резко затормозив, влетела во двор здания штаба Турк.В.О.
Туда,  же,  одна за  другой, подъезжали и другие машины.
Штаб гудел, как муравейник. Почти во всех его окнах горел свет.
Арсеньев, вместе с другими офицерами, буквально,  влетел в штаб.
На шестом этаже его ожидал в своём кабинете  заместитель начальника штаба тыла округа полковник Кудряшов.
- Товарищ полковник  - Начал, было, Арсеньев, однако его непосредственный начальник, под началом которого, он  прослужил  пять лет, остановил его взмахом руки. –
- Проходи, Алексей Владимирович.
Нас с тобой уже ждёт самолёт в военном аэропорту Тузель.
Времени на разговоры нет.
В связи с особым положением на  афганской границе, в  Средне – Азиатском  и 
Туркестанском  военных округах, на территориях Узбекистана, Таджикистана, 
     Туркмении и других районов, объявлена мобилизация и введено военное положение.
- По прямому указанию Москвы разработан план перехода через  Нитку.
И Кудряшов, выжидающе глядя на Арсеньева, на секунду смолк. 
Арсеньеву была хорошо знакома эта терминология.
Переход через Нитку  -  означал переход через реку Аму – Дарью и ввод войск в Афганистан.
Полковник, коротко ответив на телефонный звонок, бросил трубку и, торопясь, продолжил. –
Я хорошо знаю тебя Арсеньев, как надёжного, инициативного офицера. Поэтому, когда  заместитель командующего округом по тылу генерал – лейтенант Шудров предложил мне, после перехода за Нитку,  там, в Афганистане, занять должность заместителя начальника штаба  ограниченного контингента  войск, я ему заявил. –
- Без Арсеньева, я в Афган,  на эту должность, не пойду.
Ты меня знаешь Арсеньев! Поэтому, слушай приказ. Ты, с сегодняшнего дня назначаешься моим заместителем и начальником штаба тыла афганского контингента.
- Сейчас мы с тобой  отправляемся  в Тузель,  а оттуда, самолётом, -  на Термез.
Там уже начали принимать, прибывающую от военкоматов технику и личный
приписной состав, в соответствии со штатами военного времени.
- Вопросы ко мне есть, подполковник?

Арсеньев, обдумывая ситуацию, в которой оказался, коротко, по военному,  ответил - 
- Есть вопрос и просьба.
- Давай! -  Кудряшов, не глядя на него, начал собирать в папку документы.
- А не повторится, товарищ полковник, то, что уже, было  этой  весной?
Собрались переходить Нитку, наделали шума, а потом  получили приказ. –  Отставить! 
Даже,  частично, отмобилизовали панфиловскую дивизию и перебросили  из
Казахстана некоторые  её  подразделения   на границу.
- Весной, мы, для ввода войск, в Афганистан,  не были готовы, как  бы этого  не хотело руководство страны.
Даже вывести  части этой дивизии, назад в Казахстан, не смогли нормально!   
При  возвращении назад  по железной дороге, взорвался один из вагонов с боеприпасами.
- А сейчас,  к переходу через Нитку,  мы готовы?
А тогда,   даже не была подготовлена  тыловая инфраструктура.
- Так, короче. А теперь,   давай, перейдём к просьбе.
Излагай. Только  быстро.
Арсеньев, подойдя поближе к столу, за которым стоял Кудряшов и, поставив на пол свой тревожный чемоданчик, сказал. –
- Прошу вас, несмотря на экстренную ситуацию, перевести в ограниченный контингент, из калининского гарнизона, комбата танкового полка,  майора, Кольцова Ивана Фёдоровича. 
Характеризую своего друга, как отличного офицера и человека.
Могу поручиться за него головой.
Его надо,  оттуда, из придворной дивизии,  выдернуть, чтобы он успел   перейти с нами через  Нитку.
Заместитель  начальник штаба,  несколько секунд, изучающе  разглядывал своего нового  помошника. Затем,  спросил его. –
- А он, этот майор, туда – И Кудряшов  кивнул в сторону окна, -  за бугор, пойдёт? 
Не струсит? 
Входим, то мы,  в Афганистан с мирными  целями, для оказания дружеской помощи,
но Запад сделает всё, чтобы там в нас начали стрелять.
Пойдёт этот майор на войну?
Ты что, вытаскиваешь  друга,   из каких – то неприятностей?  Говори прямо, как есть.
Арсеньев,  торопясь,  начал  излагать суть дела. –
- Неприятности – это легко сказано! 
Майор Кольцов, во время проведения политзанятий с офицерами батальона,  ляпнул, что во время  Великой Октябрьской революции в России  нечистой силой были порушены многие русские святыни.
- Например,  сказал, что были разрушены и уничтожены могилы героев Куликовской битвы Пересвета и Осляби, и  нашего великого флотоводца адмирала Ушакова, похороненного в  Санаксарском монастыре.
Он назвал это надругательством над русскими святынями.
Кудряшов, с удивлением,  слушал Арсеньева. –
- А что,  эти могилы, действительно, раззорили? Первый раз слышу об этом!
- Да,  их могилы сравняли с землёй.
Когда  Учёный Герасимов, приехал в монастырь, чтобы,  после эксгумации,  восстановить, по черепу  флотоводца, его внешний вид, для вновь учреждённого ордена  Ушакова, то обнаружил на месте его погребения картофельное поле.
Конечно, об этих фактах, ныне, предпочитают  вслух не говорить. Но это было!
- Выходит, что твой друг страдает за правду?
Нет. Не за правду, а за то, что назвал силу, которая глумились над прахом  наших святых для нас людей,  нечистой.
- Ну и за то, что его подчинённые,  во всеуслышание, повторяют то, над чем острят и  здесь у нас, в ТуркВО.
О том, что и с Малой Земли можно собрать большой урожай.
Намёк вы поняли?
- Ну, как тут  не понять!
Настоящими героями стали считать тех, кто воевал за Малую Землю…
А сама Великая Отечественная война, стала лишь эпизодом в боях  за эту самую Землю.
- Так Герасимов нашёл останки Ушакова, или не нашёл?  - Заинтересовался  Кудряшов.
- Нашёл! И портрет  адмирала восстановил!
- Стало быть,  твоего друга - майора хотят там причесать. Дело знакомое.
А  давай, ка,  мы его здесь причешем!  Сами  причешем! – Решил  Кудряшов и снял телефонную трубку.
Он звонил в отдел кадров Турк.В.О. –
- Березин, какие офицерские вакансии для танкистов имеются в Кушкинской мотострелковой дивизии?
- Только должность командира роты.  Спасибо. Принятно.
Кудряшов, положив трубку,  вновь  стал набирать номер.  –
- Товарищ генерал – лейтенант, прошу срочно принять меня  по личному вопросу. Две минуты. Не больше!  Так  точно!
- Так, Арсеньев. Я иду сейчас к командующему и попробую решить  этот вопрос положительно.
Ты,  же, срочно,  звони  своему комбату.
Если он согласится на перевод с понижением  в должности   до командира роты, то пусть собирается, мы его заберём.
И объясни ему, что мы пошлём  его дальше Кушки! 
И больше должности командира роты,  не дадим. Пока не дадим!
- Всё! Встречаемся в  аэропорту Тузель. 
В Афганистане,  тебе  Арсеньев,  в соответствии с твоей должностью,  положена
     охрана, переводчик, две  БРДМ  и два вертолёта.

Полина Кольцова,  сварив себе два яйца,  присела за стол и принялась  завтракать.
Она, аккуратно, отрезала от белого батона тонкий кусочек хлеба, намазала на него масло и, уже было,  потянулась за ломтиком сыра, как  в это время   раздался телефонный звонок.
Отложив бутерброд в сторону, она подошла к телефону и сняла трубку.
Это звонил  Арсеньев!  –
- Полина Фёдоровна?  Рад слышать ваш голос! К сожалению, на комплименты нет времени, потому буду краток.
Я не могу разыскать Ивана.   Как мне его найти?
Он нужен мне срочно!
- Алексей. Позвоните ему в гостиницу.
Он три месяца был в командировке и, только сегодня,  выходит на службу. Записывайте телефон дежурной.
Полина продиктовала номер телефона и, в ответ, услышала  три  коротких слова. –
-    Я тебя люблю!
Связь прервалась.   Разговор прекратился. На далёкой тридцать восьмой параллели бросили трубку.
Молодая женщина, услышавшая  эти три заветных слова,   на  далёкой  пятьдесят пятой параллели,  некоторое время,  продолжала  сидеть  с  телефонной трубкой в руках.
Затем она вернулась к завтраку.
Однако, бутерброд с маслом и сыром, был вновь отложен в сторону.
Отхлебнув из кружки глоток чаю, Полина набрала номер гостиницы. Телефон был занят.
Так и не позавтракав, она стала собираться на работу.
В этот момент  ей позвонил брат. –
- Сестричка, дорогая, я, возможно, отправлюсь в новую командировку.
Ты только не беспокойся.  Я тебе, как только появиться возможность,  перезвоню. Пока.
- Иван, эта, твоя,  командировка связана со звонком Арсеньева? Он  к тебе дозвонился, Ваня?
- Да, я с ним только, что говорил. Я тебе, сестричка, перезвоню. Всё, я отключаюсь.

Такого переполоха в штабе округа Арсеньев ещё не видел!
К зданию штаба постоянно подъезжали  и отъезжали   автомобили.
Непрерывно звонили телефоны. 
Сновали люди.
Одни отдавали приказы, а другие их принимали к исполнению.
Все эти люди, объединённые  одним,  общим  для всех, порывом и  одной общей тайной, говорили сейчас  только об одном  -  о переходе через Нитку.
               Арсеньев выскочил из штаба в предрассветную мглу.
Во дворе стоял автобус, в котором уже находилось несколько человек.
Все офицеры штаба округа, получившие назначения на командные должности в ограниченный контингент войск.
Арсеньев  вскочил  в этот автобус и он, рванув с места,  понёс его, в полную тревог и опасностей, неизвестность.

Вскоре, пучки света, от фар,  выхватили из предутренней мглы, очертания построек военного аэропорта Тузель.
Аэропорт оглушил подполковника рёвом авиационных двигателей.
Автобус остановился на стоянке  транспортного самолёта  АН – 12., который готовился к вылету на Термез.
Но суматохи и сумятицы здесь не было никакой. В аэропорту всё работало, подчиняясь командам диспетчеров.
Арсеньев, с группой офицеров и генералов, вошёл в  чрево воздушного извозчика.
Рядом с  Термезом, куда они направлялись, находилась удобная переправа через, так называемую Нитку, или реку Аму – Дарью. Арсеньев об этом знал.
Экипаж самолёта, запросив у руководителя полетов разрешения на запуск двигателей, начал запуск.
Один за  другим, пустились в бешеный бег по кругу винты самолёта.
Гул и вибрации нарастали с каждой секундой.
Самолёт, осторожно вырулив со стоянки, двинулся по рулёжной дорожке к взлётной полосе.
Вот, турбовинтовая птица, достигнув исполнительного рубежа, резко затормозив, остановилась.
Командир экипажа запросил разрешения на взлёт.
Получив разрешение, он быстро перевёл рычаги управления двигателями  во взлётное положение и растормозил самолёт.
АН - 12, вздрогнув,  от прилива могучей силы, взревел, как разъярённый зверь и начал разбег в пустоту, за которой его ждали южные ворота Советского Союза  –  Термез.
Одним прыжком этот зверь достиг облаков.
Что их ждёт, там за этими облаками,  никто не знал!
В самолёте, вместе с ними, оказался  партполитработник из Москвы в звании генерал – майора. Он  сидел рядом с Арсеньевым.
Когда самолёт набрал высоту  и  шум в его чреве  уменьшился, один из пассажиров обратился  к генералу  из столицы. –
- Товарищ генерал – майор! Афганистан! Что это за страна? 
И,  как нас, советских воинов, там  будут встречать?  Обойдётся всё миром или же нет?
Генерал, повысив голос, чуть ли не до крика, стал излагать свою точку зрения на  события,  которые могли  произойти  в   Афганистане. –
- Товарищи. Мы, ведь, вводим свои войска в эту горную, дружественную нам  страну, выполняя  интернациональный долг. 
Не  воевать мы туда идём, а чтобы оказать помощь братскому афганскому народу.
Мы поможем им наладить жизнь. Избавиться от пережитков прошлого, от нищеты.
Такова цель нашей миссии.
Конечно, какие – то трения, поначалу, будут.
Зачем  афганцам с нами воевать? 
Мы не американцы, которые любят оказывать гуманитарную помощь, посредством 
     авиационных ударов.
- Давайте смотреть трезвыми глазами на страну, в которую  мы входим и  на ту политическую ситуацию, которая сейчас там сложилась.
Я считаю, что руководство страны приняло правильное решение  о вводе войск в 
     Афганистан. 
Это необходимо и с экономической,  и  с политической,  и с  военной точки  зрения.
И, потом, войдя в Афганистан, мы  не пустим туда американцев и обезопасим свои  южные границы.
Я считаю это решение партии и правительства и мудрым, и своевременным.
Вот увидите, что афганцы будут нас,  потом,  за это благодарить!

Двенадцатого декабря 1979 года  в  приёмной Генерального Секретаря Ц К  К П.С С, председателя президиума Верховного Совета С.С.С. Р. и председателя Совета Обороны  Леонида Ильича Брежнева ожидали приёма сразу несколько человек.
В числе, приглашённых на совещание,  находились:  министр иностранных дел С.С.С.Р. Андрей Андреевич Громыко, министр обороны, маршал Советского Союза Дмитрий Фёдорович Устинов,  председатель К Г Б. Юрий Владимирович Андропов, начальник Генерального Штаба Советской Армии, маршал Николай Васильевич Огарков и его первый заместитель генерал Сергей Фёдорович Ахромеев.
Совещание началось с опозданием  в  несколько минут.
На  этом совещании рассматривался один единственный вопрос – ввод советского контингента войск в Афганистан.

Первому, Брежнев  предоставил слово министру иностранных дел Громыко. - 

- Афганистан это сосед Советского Союза на юге.
С первого дня советской власти, у нас с этой страной, сложились, вполне,  добрососедские отношения.
- Ещё две с половиной тысячи лет тому назад на территории Афганистана существовали такие, известные всему древнему миру государства, как  Арейя,  Бактрия, Арахосия,  Гандхар.
- С 1747 года, со времени прихода к власти  Ахмад – шаха Дуррани и до 1818 года, Афганистан существовал, как независимая держава.
В 1818 году  Афганистан  распался на  несколько обособленных княжеств, таких как 
Кабульское, Кандагарское, Пешаварское  и Гератское.
Кроме того,  на левом берегу Аму – Дарьи  возникли узбекское и таджикское  ханства   
Кундуз и  Хульм.
После провозглашения эмиром  Амануллой  в 1919 году независимости Афганистана,
Советская Россия  первой в мире признала его суверенитет и  заключила  с ним 
договор о добрососедстве и  дружбе.
- Позже, в 1933 году, мы заключили с Афганистаном  новый договор  о нейтралитете и ненападении.
Двадцать лет, с 1933 по 1953 годы  Афганистаном управлял король Мухаммед  Захир –
     шах. 
Но после его свержения, новая власть, под руководством  Мухаммеда  Дауда, начала
проводить в стране демократические  реформы,   опираясь на политическую,
экономическую и военную мощь С.С.С.Р.
- Товарищи. В виду того, что председатель Совета Министров Алексей Николаевич Косыгин на это совещание приехать не смог, позвольте мне дать короткую справку о состоянии экономики Афганистана и размерах нашей помощи этой стране.
Афганистан это  горные системы Гиндукуш, Гималаи и  Памир.
Около двадцати миллионов коренного населения страны  составляют пуштуны.
Это пятьдесят, а то и все шестьдесят процентов от  населения страны.
Вторым, по численности, народом Афганистана являются таджики, проживающие в
районе Бадахшана.
- Третью, компактную, часть  населения  этой страны  составляют узбеки.
Они заселяют север страны,   так называемый, афганский Туркестан.
Что говорить – Афганистан страна аграрная!  Поэтому мы, начиная с 1953 года, руководствуясь двухсторонними договорами, помогли построить там следующие объекты,   промышленные предприятия и  автодороги.
Прежде всего, следует сказать  об автодороге Кушка – Герат – Кандагар через  горный  хребет Гиндукуш, с  двенадцатью тоннелями!
С 1953 года  мы вложили в экономику Афганистана огромные деньги и поэтому не можем  позволить этой стране выйти  из сферы влияния Советского Союза и оказаться в руках нашего главного стратегического противника – Соединённых  Штатов.
В соответствии с  двусторонними соглашениями,  за это  время, мы оказали помощь в строительстве следующих объектов в Афганистане;
Джангалакского авторемонтного  завода, домостроительного комбината в Кабуле, комбината фосфатных удобрений в Балхе, электростанции в  Наглу, предприятия в Мазари – Шарифе, Джелалабадского ирригационного канала.
Кроме того, мы  помогли афганскому народу  наладить разведку  и освоение полезных ископаемых.
Наши, советские специалисты, всё это время,  занимались также и подготовкой афганских национальных кадров.
Конечно, Афганистану помогали не только мы.
Однако, доля  С С С Р  и стран социализма многократно превышает размеры вложений в Афганистан  капиталистических стран.
Так, только в 1960 году, доля Советского Союза и соцстран составила сорок процентов, а доля С.Ш.А. и Пакистана  всего  шестнадцать.
Железнодорожного транспорта в Афганистане не существует! 
Автомобильный парк  страны составляет всего пятьдесят тысяч единиц.
Телефонная связь слаборазвита. 
Кабульская  А.Т.С.  рассчитана  всего на  13 тысяч абонентов.
Общее количество  телефонных номеров  в провинциях страны не превышает и  полутора тысяч абонентов.
На этот момент, в Афганистане построено и действует восемь аэродромов с бетонными полосами и двадцать пять  - с  грунтовыми.
Авиаперевозками  там занимаются только две авиакомпании.
Одна из них национальная, а другая  американско – афганская.
Таким образом,  до 1976 года С С С Р  помог построить там  сто тридцать промышленных объектов и полторы тысячи километров автодорог с бетонным и асфальтным покрытием.
Всё это делается для того, чтобы, в конечном итоге, создать в Афганистане государство, которое, в условиях холодной войны, было бы близко нам по своим  идейным и экономическим принципам.
После изгнания из Ирана  Шаха  Пехлеви, американцы вынуждены были покинуть эту страну.
С этого времени они начали с нами борьбу за Афганистан, опасаясь возможного выхода
С С С Р  к  Персидскому заливу, что, по их мнению,  будет угрожать   нефтеносным  районам  Ближнего  Востока.

 
- Теперь,  о политической ситуации внутри Афганистана.
В 1965 году там была создана  Народно – Демократическая Партия, которая  затем распалась на два противоборствующих политических лагеря.
Первый лагерь,  под названием  Хальк, или Народ, во главе с  Нурмухаммедом 
     Тараки.
Второй – Парчам, или Знамя, которое возглавил Бабрак  Кармаль.
- Позже  разногласия между ними переросли в открытую вражду.
И, тем не менее, седьмого  саура  1357 года, что по нашей хронологии означает тридцатого апреля 1978 года, произошло  провозглашение Демократической Республики Афганистан!
Тараки  становиться премьер – министром страны, А Бабрак Кармаль его заместителем.
- Но,  17 августа 1978 года, правительство,  под предлогом  раскрытия заговора, арестовало лидеров Парчама и его руководителя  Кармаля. 
Затем, Бабрак Кармаль   был  отправлен послом в Прагу.
- К власти  в Афганистане пришёл, бывший заместитель Тараки,  Хафизулла Амин.
В марте 1979 года он  становиться  премьер – министром, а в сентябре этого же года
     Амин избавляется от своего политического соперника  Тараки. 
Тараки был задушен.
А, ведь,  Тараки, товарищи,  это писатель! 
По происхождению, сам он,  он пуштун.
Надо сказать, что имя Тараки вошло в краткую литературную энциклопедию С.С.С.Р.,
как популяризатора советской и русской литературы.
Его книга  « Скитания  Бунга и другие повести »   сейчас готовится к печати и будет  издана,  в переводе на русский язык,  издательством  Прогресс в  Москве, в
     следующем,  1980 году.
Таким образом, при вводе войск в эту страну, нам придётся иметь дело сразу с несколькими влиятельными  политическими группировками, враждующими между собой.   Я назову их вам.
Во – первых, то группировка  генерала Рашида  Дустума, представляющая интересы этнических узбеков. 
Вторая  влиятельная  - группировка это группировка  Ахмад Шаха Масуда, которая своими корнями  связана с таджикской частью страны.
И, наконец, военные формирования  Хекматияра, представляющие интересы самой  многочисленной части населения Афганистана – пуштунов.
Поэтому,  мы обязаны, в соответствии с ситуацией, сложившейся в данный момент внутри этого государства, для того чтобы иметь успех, проводить там такую политику, которая бы исключила любую эскалацию напряжённости и  не привела бы к вооружённому противостоянию между этими группировками.
А для этого нам нужно иметь в Афганистане такого руководителя, который бы опирался в своих действиях на нас, на нашу военную силу, экономику и шёл бы в форваторе, проводимой Советским Союзом международной политики.
Ныне, действующий  премьер – министр,  Хафизулла Амин, таковым не является, поскольку переориентировал свою политику на С.Ш.А.
   
- Вот,  таково мнение  министерства Иностранных Дел. 
Я, надеюсь, что  в целом, мы найдём с  большей частью афганского  народа
взаимопонимание и считаю, что прогрессивные силы Афганистана ждут сейчас нашей
неотложной помощи.
Для меня очевидным является тот факт, что после ввода советских войск в Афганистан, на наши головы, на головы советского руководства, со стороны западных государств и, прежде всего Соединённых Штатов Америки, посыпятся обвинения в насилии и кровопролитии.
Но нас не должно это остановить!
Мы вводим свои войска в Афганистан с благими целями.
Мы, изначально, ставим задачу войти в Афганистан, как говориться, – с добром и на добро!  Таково наше общее мнение! - 
От Генерального секретаря  Центрального Комитета партии до рядового Советской Армии.
Я повторяю!  С добром и на добро!
В этом намерении и заключается наше моральное оправдание и перед миром, и перед своими потомками.
Мы не колонизаторы и, тем более не грабители!
Мы принесём в Афганистан прогресс!
Это,   во, первых!
Во, вторых! Этим шагом мы остановим продвижение мирового агрессора, в лице США и блока НАТО,  на восток!
В этом  заключается святое право советского народа на защиту своих национальных интересов и границ социалистического содружества.
               Андрей Андреевич Громыко закончил своё выступление  и посмотрел в сторону Брежнева.
Туда, же, на Генсека, обратили свои взоры и остальные.

Руководитель партии и государства Леонид Ильич Брежнев, выслушав министра, некоторое время сидел молча, с  каким – то отрешённым и  неживым  видом.
Он был уже стар и болен.
Брежнев стоял на пороге  своего  семидесятитрёхлетия.
Определённым  политическим кругам, как внутри страны, так и за рубежом, было выгодно, чтобы во главе трещавшего по швам,   первого в мире социалистического государства, с устаревшей  и неэффективной  моделью   экономики, поражённой коррупцией и бесхозяйственностью, как можно дольше, продолжал оставаться старый, уставший и больной человек.
Это понимал и Громыко, и Андропов, и  Генералитет.
Наконец, Брежнев, словно выйдя из спячки, тяжело и медленно выговаривая слова, задал министру Иностранных Дел вопрос. –
-    Товарищ Громыко, а кто из  наших афганских товарищей,  является таким человеком, который бы нас устроил на посту руководителя Афганистана?
Громыко, бросив короткий взгляд на председателя К.Г.Б. Андропова,  с нажимом произнося каждое слово,  ответил. –
- Леонид Ильич. Мы обсуждали этот вопрос с председателем Комитета Госбезопасности   Юрием Владимировичем Андроповым.
Я считаю, что вам  небезынтересно будет  узнать его мнение по данному вопросу.
-    Товарищ Андропов? – Обратился  Брежнев к председателю К.Г.Б.
Андропов встал, и,  взвешивая каждое  слово, стал излагать свою позицию. –
- Товарищ Генеральный секретарь, моё мнение, по этому вопросу,  таково.
На посту руководителя Афганистана нас бы вполне мог устроить лидер Парчама 
Бабрак Кармаль.
Брежнев, услышав это имя, выпустил из рук карандаш и начал медленно откидываться на спинку стула.
Карандаш,  покатившись по столу,  упал на пол.
Леонид Ильич, не обращая на это  никакого внимания, разделяя слова длинными паузами, произнёс. –
Это тот, который сейчас сидит послом  в Чехословакии?
Андропов, продолжая стоять, подтвердил. –
Да, Леонид Ильич. Это посол Афганистана в Праге.
Брежнев, с усилием работая челюстями, выговорил. –
Хорошо. На нём и остановим свой выбор, если нет возражений у Генералитета.
А, теперь товарищи, давайте послушаем военных, какими силами и как они думают туда входить, в этот самый Афганистан? 
Кто у вас,  Дмитрий  Фёдорович, будет докладывать?  Вы?
Поднялся министр обороны  Устинов. –
- Нет, Леонид Ильич. Не я, а первый заместитель начальника Генерального Штаба генерал  Ахромеев.
Один,  из сотрудников аппарата приёмной Генерального секретаря, подойдя к карте, раздвинул на ней шторки.
Генерал Ахромеев, получив от него указку, подошёл к  карте Афганистана  и начал докладывать. –
- Товарищ Генеральный секретарь, товарищи.  Операция по вводу  ограниченного советского контингента войск в Афганистан, начала готовиться с января этого, 1979 года.
- Со второго марта  этого года были полностью развёрнуты пятая гвардейская дивизия Туркестанского  военного округа и  108 мотострелковая дивизии.
Эти две  кадрированные  дивизии, имевшие не более  трети списочного состава, под предлогом учений, мы уже к июню, этого 1979 года,  докомплектовали до  семидесяти пяти процентов личного состава срочной службы. 
- По плану  Генерального Штаба, для осуществления этой операции, по вводу советских войск в Афганистан, будут отмобилизованы и привлечены, следующие воинские подразделения.
Сто восьмая общевойсковая, термезская  дивизия генерал – майора  Кузьмина.
Кушкинская, пятая  мотострелковая дивизия  генерал – майора Шаталина.
Панфиловскую мотострелковую  дивизию, дислоцирующуюся  в Казахстане и,
имеющую на своём вооружении новые автоматы калибра 5, 45 миллиметра, 
Генеральный Штаб планирует ввести в  Афганистан  частично.
На Кушкинском направлении.
После  ввода термезской дивизии в Афганистан, на её место, в марте месяце 1980 года, будет переброшена с Украины  четвёртая мотострелковая дивизия генерал – майора Самсонова.
- Таким образом, к январю следующего года в Афганистан войдут три  дивизии, одна бригада, два отдельных полка, ряд армейских частей и авиационных подразделений.
В том числе, вместе с ними, туда войдёт  батальон 191 полка  201 мотострелковой дивизии полковника  Степанова. 
С мая этого года в Афганистане  уже находится  345 –  й  отдельный, гвардейский парашютно – десантный полк   103  воздушно – десантной дивизии  Павлющенко,  который  обеспечит подготовку  аэродромов и приём наших войск и техники при их вводе в Афганистан.
В Афганистан, также, уже,  переброшено несколько  батальонов ограниченного контингента.
Сама же,  103 дивизия полковника Рябченко,  будет переброшена  военно – транспортной авиацией в Кабул и Баграм. 
К этим главным боевым силам придаются  части специального назначения; госпиталя, отдельные медицинские отряды ( О.М.О. ), хлебозаводы,  банно –
прачечные комбинаты, батальоны радиосвязи, с новейшими средствами тропосферной связи, сапёрные подразделения, артиллерия и авиация.
- На первом этапе мы планируем ввести  туда   около пятидесяти тысяч  человек,  а к январю 1980 года,  довести  численность советских войск  до  восьмидесяти  пяти тысяч.
С   пятнадцатого декабря, в отдельных  районах  Узбекистана, Туркмении и других республик Средней Азии,  на территории которых развёрнуты Туркестанский   и Среднеазиатский военные   округа, будет объявлена срочная мобилизация личного состава, всех необходимых контингенту категорий специалистов, из запаса.
- На этих территориях будет объявлено военное положение.
Мобилизацию будут проводить военкоматы.
На территории этих военных округов,  в ближайшее время,  планируется  развернуть более ста соединений,  частей и специальных учреждений.
В результате мобилизации, из запаса будет призвано пятьдесят тысяч человек.
Ввод войск в Афганистан  предполагается  осуществить  по двум направлениям.
- Первое направление – из района Термеза.
Двадцать пятого декабря  1979 года, из района Термеза, в  пятнадцать ноль, ноль
московского времени, начнётся переправа части войск  через реку Аму – Дарью.
Таким образом,  главный маршрут передвижения войск, на первом направлении,
пройдёт через следующие населённые пункты. Термез – Таш – Курган – Пули – Хумри
– Доши – перевал Саланг – Чарикар   (Баграм ) – Кабул.
От Кабула до пакистанской границы, в районе перевала Пайвар не более трёхсот 
километров.
- Второе направление ввода войск.
Начало движения   -  в ночь на двадцать восьмое декабря из района Кушки.
Кушка – Герат – Адраскан – Шинданд – Кандагар – Кабул.
- Дислокация подразделений советских войск  на территории Афганистана
предусмотрена, таким образом, чтобы они располагались  гарнизонами между боевыми  частями афганской армии.
Такое размещение наших войск позволит, в случае необходимости, быстро 
нейтрализовать любые межэтнические и междоусобные конфликты,  среди
враждующих политических группировок, а также частями  самой афганской армии.

- К моменту начала ввода войск в Афганистан, специальные подразделения
нейтрализуют главные центры власти в Кабуле и других районах страны.
Генерал Ахромеев,  отойдя от карты, стал заканчивать свой доклад. –
- Товарищи. Генеральный Штаб Советской Армии понимает, что политическое
руководство Советского Союза вынуждено принимать решение о вводе  войск  в
Афганистан, в условиях  непримиримого экономического и военного противостояния   
в мире,  в борьбе за жизненно важные интересы.
Тем не менее, я считаю своим долгом высказать точку зрения Генштаба.
Генеральный Штаб Вооружённых Сил  С С С Р , во главе с начальником Генштаба маршалом Огарковым и его первым заместителем Ахромеевым,  считает ввод войск в
Афганистан, в настоящее время, нецелесообразным.
Нашу точку зрения не разделяет  министр обороны маршал Советского Союза   
Дмитрий Фёдорович Устинов.
Но, при  этом,  я заявляю!  - Если мы получим приказ о вводе войск, мы его выполним 
без колебаний!
Генеральный Штаб Советской Армии планирует разместить советский воинский 
контингент в Афганистане в двенадцати гарнизонах;  Джалалабаде, Гардезе,  Кундузе, 
Кандагаре,  Шинданде,  Герате, Кабуле,  Джабаль -  Уссарадже,  Баграме,  Баглан,  Пули –
Хумри и Мазари – Шарифе.
Кроме того, там  планируется создать для обеспечения наших войск две пересылочные 
     базы. 
Одна на афганском берегу  Аму – Дарьи в порту Хайротон, а другая в Турагунди.

               Генерал Ахромеев закончил свой доклад.
Наступила тишина;  гнетущая и тревожная, которую мог нарушить  только голос Брежнева. –
- На заседании Политбюро в марте этого года я высказывал мнение о том, что нам не пристало втягиваться  в эту войну и,  что мы, вместо этого,  поможем афганским товарищам  материально,  обеспечив их  всем необходимым  для стабилизации дел в стране.
- Однако, убийство Тараки  Амином и его попытки блокироваться с американцами, развязывает нам руки.
Мы не можем допустить того, чтобы  американцы,  опередив нас,  вошли  в 
Афганистан первыми.
Поэтому советские войска в Афганистан необходимо вводить, как можно быстрее.
А теперь, скажите мне, каким образом вы планируете переправить в Кабул из Праги   Бабрака Кармаля?
- Кто из вас готов доложить мне об этом? 
Вы, товарищ Ахромеев, или вы товарищ Андропов?
Председатель К.Г.Б. С.С.С.Р. поднялся со своего места. –
- Разрешите это сделать мне, Леонид Ильич.
Наш план таков.
Мы  согласовываем его сейчас  с  Генеральным Штабом и М.В.Д.
- 25 декабря 1979 года  группа  Гром  подразделения Альфа, переодетая в форму афганских солдат, возьмёт штурмом президентский  дворец  Тадж – Бек в Кабуле, с целью устранения от власти Амина.
Бабрак Кармаль будет доставлен в Душанбе и 26 декабря, оттуда обратиться к афганскому народу по телевидению.
Речь его,   по спутниковым каналам,  будет транслироваться по кабульскомутелевидению.
Затем из Душанбе он будет самолётом отправлен  в Афганистан, в  Баграм на аэродром.
Там,    уже  находиться 103 воздушно – десантная  дивизия. 
Оттуда,  Бабрака  Кармаля,  переодетого в советскую  военную форму, на  бронетранспортёре  и с охраной отправят в Кабул.
Сопровождать его  до  Кабула  будет, лично,   командир 103  воздушно – десантной  дивизии  Павлющенко.
               26 декабря  Бабрак  Кармаль будет объявлен президентом Афганистана. 
-    Товарищи, в заключении,   считаю своим долгом обратить ваше внимание  на  следующее  обстоятельство.
При проработке вопроса о количестве  дивизий, которые необходимо ввести  в Д Р А 
мнение  сотрудников Генерального штаба разделилось.
               Часть генералитета, во главе с генералами  Варенниковым и  Гареевым, ссылаясь на  чехословацкий опыт, предлагает, с целью успешного решения  задачи ввести в   
Афганистан до тридцати   пяти  советских дивизий.
Затем,   там,  этими силами,  перекрыть границы  с Пакистаном и Ираном и,  заняв все 
важнейшие населённые пункты,  коммуникации и  аэропорты,  полностью перекрыть 
переброску в страну,   из сопредельных стран,  вооружённых формирований и оружия.
После чего, оперативно разооружив  все, находящиеся внутри страны  вооружённые 
формирования,  раз и навсегда,  лишить оппозицию возможности  сопротивления 
новой власти. 
Эти генералы  считают, что только такими тотальными действиями  внутри страны, 
можно не допустить  развёртывания партизанской войны против советских войск и  частей афганской  армии и, тем самым,  бесповоротно, добиться успеха.
Эти генералы,  неоднократно, обращались к начальнику Генштаба маршалу Огаркову с  подобными предложениями, но он, тем не менее,  принял решение о переброске в  Афганистан ограниченного контингента войск численностью в несколько дивизий.
Я, думаю, что маршал Огарков, Леонид Ильич, сам  вам доложит об этом.
Брежнев,  кивнув головой, разрешил Андропову сесть нв место и посмотрел на  начальника Генерального Штаба Маршала Огаркова. –
- Товарищ Огарков, прошу.
Начальник Генштаба принялся  объяснять причины принятия такого решения. -
- Такое  решение, товарищи,  было принято  по двум причинам.
Во -  первых, это связано с огромными  финансовыми и материальными затратами на содержание тридцати пяти дивизий за рубежом.
И -  во,  вторых. 
Известно, что граница Афганистана с Пакистаном и Ираном практически не охраняются.
 Почему?   Я объясняю почему.
Очевидно, что перекрытие границы с Пакистаном перекроет все дороги, и,  прежде 
всего каракорумское шоссе,   по которым в страну поставляется оружие и 
перебрасываются вооружённые группировки из за рубежа.
- Однако, по сложившейся,  за тысячи лет традиции, миллионы афганских пастухов со 
своими стадами, на зиму,  уходят на пастбища Пакистана и возвращаются  домой   только весной.
По этой причине, закрытие границы с Пакистаном вызовет массовые протесты  среди  населения Афганистана, что для нас является  не желательным.
Более того,  этого не допустит и само афганское правительство, побоявшись  дискредитировать себя в глазах собственного народа.






   












                Глава седьмая. 






                ПЕРЕХОД   ЧЕРЕЗ  НИТКУ.
















Сразу же, после перелёта  в Термез, Арсеньев столкнулся с массой проблем, которые требовали их немедленного решения.
В обязанности начальника штаба тыла ограниченного контингента войск, формируемого для ввода в Афганистан,  прежде всего, входило полное обеспечение, всем необходимым, призванных на войну запасников, от питания и обмундирования, до выдачи им личного оружия.
Его непосредственный начальник -  полковник Кудряшёв, назначенный заместителем начальника штаба О К В  генерал – лейтенанта  Певцова – Лобановича,  уже,  прибыл в Термез и занимался поиском удобного места для организации переправы советских войск на афганский берег  реки Аму – Дарьи.

               Вечером пятнадцатого декабря он, разыскав Арсеньева, предупредил его. –
- Завтра, с утра, садимся с тобой на один из катеров  Аму – Дарьинской  флотили и начинаем подбор места  для переправы.
- Приготовь несколько  комплектов узбекской национальной одежды, необходимых
размеров – халаты, тюбетейки и всё остальное,  чтобы мы   могли, под видом простых сотрудников порта, сесть на катер и,  исследовав фарватер Аму – Дарьи, подобрать безопасное, во  всех  отношениях,  место для переправы  наших войск.
- А, теперь, коротко, доложи мне о том, как военкоматы справляются  с мобилизацией.
Времени у меня мало.
Поэтому говори о самом главном.
Арсеньев, вынув из офицерской сумки свои записи, показал их полковнику Кудряшову. –
- Военкоматы работают на совесть! 
Мобилизация запасников организована так, что, уже,  поставлено  людей  сюда больше  того, чем этого требуется для армии.
Этих, лишних, душ накопилось  столько, что мне  уже не во что их одевать и нечем  кормить.
Запасы на  армейских складах тают на глазах!
Что я буду делать через неделю?
Дата ввода войск в Афганистан мне неизвестна. 
Я  понимаю, что это секрет.
Что мне  прикажите делать, когда иссякнут запасы на складах?
Более того, для одного из призванных из запаса и, очень нужных, нам  специалистов, требуются  сапоги сорок седьмого размера! 
А у меня нет таких сапог.
- Я связался с Ташкентом.
- И там нет сапог такого размера!
Полковник Кудряшёв,  пройдя  несколько шагов по дорожке, повернулся к  Арсеньеву и, покачав  головой, решительным образом заявил. –
- Всё, что требуется, мы  тебе поставим в течение  одного, двух дней самолётами.
Ты видел, сколько на аэродроме в Термезе  стоит транспортных самолётов  АН. – 12?   Готовь докладную записку – чего, и в каком количестве требуется, армии.
А, что прикажете делать с сапогами сорок седьмого размера? 
Я же не могу послать за ними  одними специальный  самолёт в Москву?
- Раз надо, значит, посылай самолёт в Москву и вези их оттуда. 
Мы идём на войну, а не на  прогулку.
И, впредь, меня, на подобные мелочи,  не  отвлекай.
- Так, что там  у тебя ещё?
Подполковник Арсеньев, убрав свои бумаги в планшет,  подошёл к  Кудряшову и  охрипшим голосом сказал тому. –
Я, вновь, напоминаю вам о проблеме лишних душ.
Она не такая простая, как кажется  на первый взгляд.
Кудряшёв, внимательно посмотрев на своего подчинённого, стал его успокаивать. –
- Ты не паникуй, Арсеньев. Паниковать пока  рано! 
Вот перейдём  через Нитку, то  всёх этих лишних  людей отправим по домам. 
И делу  конец! 
Они с превеликим удовольствием, сами побегут от войны по  своим  кишлакам.
Стоит им только намекнуть об этом. Ждать, я думаю,  осталось немного! 
Однако  Арсеньев продолжал настаивать  на  своём. -
- У меня, по поводу этих лишних душ, другое мнение, товарищ полковник.
Вы, не хуже меня, знаете, что твориться  сейчас в нашей стране и, особенно,  на гражданке.
Всё, сверху  до  низу, пронизано  коррупцией и взяточничеством.
- Представители военкоматов, могут посадить эти мёртвые души на барханы и начать ими торговать. 
Родственники  готовы  платить за них большие деньги,  чтобы, выкупив,  спасти   
от    войны.
Я знаю, что одного такого уже выкупили.
Приехал за своим младшим сыном аксакал на ишачке, дал  в лапу майору из 
     военкомата и увёз  своего сына подальше от новой войны.
- И сколько же он ему дал в лапу, тебе известно?  -  Не удержавшись,  поинтересовался
полковник Кудряшёв?
- Я, при даче взятки,  не присутствовал, - 
Горько усмехнулся Арсеньев –
-    Но  местное радио сообщило о сумме   взятки в три тысячи рублей.
А это половина автомобиля Жигули! Это огромные деньги!
По край ней мере для  меня, подполковника Советской Армии.
И  потом, дурной пример  ведь заразителен!
Всё это может принять массовый характер.
Вот что опасно!
Полковник Кудряшёв задумался.
С минуту он  стоял,  не проронив ни слова.
Потом, поправив  головной убор  и, понося  нечестных на руку сотрудников военкоматов,  вынужден был согласиться со своим подчинённым. –
- Да, может! Ну и чёрт с ними, с этими взяточниками! Однако приобрести массовый характер этой торговле, мы не позволим!  И, вот почему.
- На этот случай, между нами,  штабистами, говоря,  созданы специальные тройки трибунала.
Помнишь, как было в приснопамятные времена? 
Пару взяточников расстреляем  на этих барханах, и торг  прекратится.
Пусть торгуют. 
Об этих карающих тройках,  пока,  мало кому известно. 
Надо дать команду, чтобы,  ещё раз, предупредили работников военкоматов,  о тех  последствиях,  которые их ждут.
               Хорошо. Я займусь этим сам.  Смертная   казнь,  как кара  была эффективна во все времена!
Итак, до завтра. В десять ноль – ноль встречаемся в порту.
Эти события происходили за две недели до нового, 1980 года.
Советский Союз уже не был так силён и монолитен, как в прежние годы.
Партийный и государственный аппарат страны давно был поражён бациллами коррупции.
Для многих чиновников взятки стали и нормой, и смыслом жизни.
Чиновники, особенно  в среднеазиатских республиках, любили приводить, в своё оправдание, такой пример. –
- Что же делать, если человек, по природе своей, не может жить без взяток.
Он, находясь, ещё, в утробе  матери,  уже берёт  взятку и зажимает   её в кулак!
- С этой, самой взяткой,  человек и появляется на свет. 
Вот почему у всех новорожденных  пальцы  зажаты в кулак.   
Все люди  берут взятку,  ещё не родившись,  находясь,   во   чреве матери.
- Так, чего  же  требовать от  взрослых, раз нас создал взяточниками  сам Всевышний! 

Таким образом, Советская Армия вступила в бой  с невидимым врагом ещё до  своего перехода границы  с Афганистаном,   даже не переправившись через  Аму – Дарью. Армии пришлось вступить в бой,  находясь  ещё на своей территории, с самым злейшим и коварнейшим врагом  человечества  - с коррупцией!
Даже подполковник Арсеньев, повидавший, на своём веку, немало лжи и несправедливости, не мог себе представить того, что происходило, в ещё только формирующихся частях Советской Армии, предназначенных для ввода на территорию чужого, пусть   и дружественного нам государства.         
Несколько дней Арсеньеву, вместе с другими работниками штаба, пришлось провести на катере, бороздившем  воды  реки Аму – Дарьи.
Со стороны этот катерок был ничем не примечателен.
Люди, в халатах и тюбетейках занимались на катере своим  обычным делом. 
Кто – то,  производил замеры глубин русла.
Кто – то, мирно пристроившись у борта, взирал на афганский берег.
А кто – то,  просто  сидел  на палубе, за столиком, с чашкой чая в руках.

               Вскоре,  в Термезе, состоялось оперативное совещание.
Проходило оно  у начальника штаба  О К В  генерал – лейтенанта Певцова – Лобановича.
На совещании присутствовал и командующий Туркестанским военным округом и, одновременно, командующий О К В,  генерал – лейтенант Тугаринов.

С докладом, о выборе места для переправы,  через Нитку, выступил заместитель начальника  штаба ограниченного контингента  войск полковник Кудряшов.   
 Время  « Ч », то – есть  день и час  ввода войск в Афганистан, по - прежнему,  оставалось тайной за семью печатями.
Об этом знало только высшее командование О К В.
Полковник Кудряшов был краток. –
- Товарищ командующий, товарищ  начальник штаба. 
В результате мероприятий, проведённых группой офицеров штаба, по обследованию русла реки  Аму – Дарьи и её окрестностей, с целью выбора места  для переправы   войск в Афганистан, принято следующее решение.
- Штаб О.К.В. рекомендует командованию избрать местом  для переправы войск через реку Аму – Дарью участок, расположенный  рядом со стоянкой  Аму – Дарьинской   речной флотилии, напротив афганского порта Хайротон.
- Как  вы знаете, мост Дружбы из С.С.С.Р. в Афганистан,  на этом участке,  только начали строить.
В русле реки, на сегодняшний день,     забили только  две   первые  сваи.
- К сожалению, в нашем распоряжении, имеется  всего два понтонных батальона.
     Этих средств,  для создания понтонной  переправы  на другой берег реки недостаточно.
От крайнего понтона до кромки берега остаётся ещё семь – восемь метров.
У нас не хватает, буквально, одного – двух понтонов.
А времени, как вы сами понимаете, в обрез.
Поэтому, для компенсации недостающих понтонов, мы предлагаем  подключить
подразделение строителей и  намыть с нашей стороны  на берегу Аму – Дарьи,  песчаную косу.
Это сократит расстояние между берегами, и позволит нам обойтись, имеющимися у нас  наплавными  средствами.

Командующий О К В. генерал лейтенант Тугаринов, покинув  своё место за  столом, подошёл к полковнику Кудряшову. –
- Вы понимаете, полковник, что вся ответственность, за переправу войск,  в случае провала, ложится  лично на вас  и  на штаб О К В. 
Переправа  войск на тот берег должна пройти  без  сучка и задоринки и точно  в
назначенный срок!
Я повторяю. В точно назначенный срок. 
За срыв этого мероприятия полетят не только наши головы,  но и ваши! –
Генерал – лейтенант кивнул в сторону, где находились высшие чины командования Ограниченного контингента войск. 
- Во – вторых, мы не можем  начать намывать, эту вашу,  песчаную косу на глазах у всего мира.
Ни с воздуха, ни с того  берега  ничего не  должно  быть заметно.   
Никто, ничего  не  должен заподзорить. 
Поэтому косу начнёте намывать, в ночь, накануне переправы.
Строители, со всей своей техникой,  должны быть наготове. 
О времени мы сообщим вам дополнительно.

               А, между тем, история, с распродажей лишних душ, продолжала развиваться своим чередом.
Майор одного из районных военкоматов Узбекистана, подав пример другим, успешно продолжал своё  доходное дело.
Пример его тут же подхватили другие работники военкоматов.
Действовали они примитивно и стандартно: Утром деньги – утром домой.  Вечером деньги  –  вечером домой!
Арсеньев, сразу же,  после совещания  отправился на один из оружейных складов, чтобы получить табельное оружие.
В течение  всего последнего времени, ему удавалось поспать только несколько часов в сутки.
Всё это время он был так занят, что не мог найти несколько минут, чтобы зайти на оружейный склад  и получить  личное оружие.
На складе находился  всего один человек.
Это был офицер особого отдела, из штаба Турк.В.О., подполковник Зенков. 
Он только, что получил пистолет Макарова и патроны к нему.
Арсеньев же от пистолета отказался. Он попросил выдать ему автомат Калашникова.
Подполковника Зенкова такой выбор удивил. –
- Арсеньев, ты не перестаёшь меня удивлять. Одно дело лезть на гору с пистолетом в кобуре, а другое с тяжёлым автоматом на плече.
Или ты двужильный, а Алексей Владимирович?
Они были знакомы ещё с Чирчикского училища. Оба служили в одной  курсантской роте.
Арсеньев был старшиной роты, а Зенков   младшим сержантом, командиром одного из отделений.
Арсеньев, набивая,  боевыми  патронами,  рожок  автомата, глянув на своего бывшего сослуживца и подчинённого,  сказал. -   
- Юра, тяжелее, если  ты  пойдёшь в гору на прогулку.
Здесь я с тобой согласен на все сто.
Но когда  с этой  горки  в тебя будут стрелять, а ты   будешь брать  её приступом, то уверяю тебя, что с автоматом  тебе будет и  полегче,  и  повеселее…
Они вышли со склада на воздух.
Арсеньев, повесив автомат на плечо,  спросил  Зенкова. –
- Слушай, Юрий  Юрьевич!
Что  вы не принимаете мер против обнаглевших  работников военкоматов? 
 Они уже целую неделю занимаются  здесь торговлей лишними людьми!
 И это в тот момент, когда армия готовится перейти границу чужого государства.
- Армия идёт на войну, а  её боеспособностью торгуют здесь налево и направо, развращая личный состав.
-   Старшина! Не хотел я с тобой вступать в дебаты, но придётся. –
Резко ответил ему Зенков.
Он, как и многие его однокашники по роте,  продолжал,  по – старинке, называть Арсеньева старшиной.
- Ты, очевидно, уже знаешь, что мы, вчера, арестовали двоих человек. 
Да, да  арестовали того самого майора, который первым начал эту торговлю душами.
И капитана, из областного военкомата, поддержавшего его почин. 
По законам военного времени их передали тройкам трибунала, осудили и расстреляли.
Да!  Уже, хлопнули.
Причём, о применении к ним высшей меры, был извещён весь личный состав.
Мы  полагали, что такие суровые меры напугают этих дельцов и они прекратят торговлю.
Да не тут – то было! 
Расстрел, сам по себе, лишь, только, придал этому дел известность и сработал, как реклама!
Если вчера торговлей занималось двое, то сегодня таких торговцев уже девять!
Завтра суду военного трибунала будет предано ещё несколько человек.
Но я  уверен, что эти меры позволят  нам  всё же остановить преступников.

Арсеньев  хорошо знал, как развращает людей  власть денег! 
Но такое он видел впервые.
Оказалось, что, среди советских людей,  есть типы, которые при одном виде крупной суммы денег, лишаются  рассудка,  теряя, при  этом,  даже чувство самосохранения.
Военкоматы работали на совесть лишь в одном.
Они провели мобилизацию личного приписного состава вовремя и сверх нормы. 
Вместе с тем, они поставили в контингент множество непригодной для работы техники.
Выбраковка автомобилей Урал – 375,  Зил – 130, Зил – 157, ГАЗ – 66  и другой  техники, отнимала у Арсеньева много сил и времени.
Разбитые, изношенные  и непригодные  машины отправляли назад.
И кто знает, смогли бы военкоматы поставить всю необходимую армии технику в срок, если бы  штаб тыла  Ограниченного Контингента Войск и его руководитель Арсеньев не приняли жёстких мер.
В Москву, в Генштаб была отправлена телеграмма о неудовлетворительной работе военкоматов и первых секретарей тех районов и областей Узбекистана и других республик Средней Азии, которые срывали поставку, пригодной для работы, техники.
Из столицы последовало грозное распоряжение, после которого местные власти начали снимать с работы  тех первых секретарей райкомов КПСС, с территории которых в войска поступила  некачественная техника.
Только после этих  мер  в подразделения О.К.В.  потоком  пошли исправные и,  надёжно работающие машины

Двадцать четвёртого декабря 1979 года  от командующего Контингентом генерал – лейтенанта  Тугаринова поступил приказ начать намывку песчаной косы  на переправе.
Для офицеров и солдат стало очевидным, что  переход через Нитку произойдёт завтра, двадцать пятого декабря. 
Арсеньеву, уже, было известно, что форсирование  Аму – Дарьи  и ввод войск в Афганистан назначены на  пятнадцать ноль – ноль московского времени.
С вечера строители начали свою работу.
С афганского берега за ними  внимательно наблюдали.
На берегу  афганского   порта  Хайротон  стояла только одна  хатка – мазанка.
За этой хаткой, в глубине побережья,  виднелся  небольшой населённый пункт с типичными для Афганистана  жилыми  глинобитными постройками и дувалами.
Ещё дальше, за этим посёлком,  афганцы, при помощи Советского Союза, начали строить перевалочную базу.
 
Строительная техника и катера Аму – Дарьинской  флотилии до самой ночи намывали песчаную косу.
Многотысячная армада, предназначенные для  ввода  в Афганистан, на термезском направлении, были полностью сформирована и  собрана в колонны побатальонно.
Полковник Кудряшёв и подполковник Арсеньев подъехали к переправе на боевой разведдозорной машине, когда  очертания  песчаной косы стали приобретать  отчётливые формы.
Оба офицера вышли из машины и  двинулись  вдоль берега.
Арсеньев, поглядывая на ударную работу строителей, шёл, тяжело ступая по песку. 
Руки его были закинуты  за спину.
Вид у него был  очень  усталый.
 Берега  Аму – Дарьи  начала размывать вечерняя  мгла.
Арсеньев, остановившись, показал на афганский берег, на котором уже горели редкие огни. –
- Завтра мы туда войдём!
Завтра начнётся новая эпоха и для страны, и для нас.
Скажу вам откровенно, Сан Саныч.  Лично я войду в афганские кишлаки и города, как любил, в таких случаях, говаривать мой дед, с добром и на добро.
Войду с автоматом на плече, чтобы установить там мир и благополучие!
Вы скажете – громко сказано! Да, громко!  Громче, некуда!
Но это так!  Я не лицемерю. Я говорю честно!
Что у меня  в уме, то и на языке, как и у любого русского солдата!
Конечно, маловероятно, чтобы этот поход закончился для всех нас благополучно.
Но я верю и знаю, что основная масса наших солдат и офицеров  выполнит с добром  свой, так называемый,  интернациональный долг. 
Вернее сказать постарается выполнить его достойно. 
Меня больше всего интересует то, в какую страну мы вернёмся.
Некогда великая и грозная империя, именуемая Советским Союзом, трещит по швам! 
Вы, конечно, Сан Саныч, удивлены, а, возможно и  поражены моим откровением.
Но я  очень боюсь, что возвращаться нам придётся  в другое  государство.
Вернее  в то, что от него  останется.
Вот,  что тревожит меня больше всего на свете…
Полковник Кудряшёв  утвердительно  кивнул головой. –
- Вот и меня,  Алексей Владимирович, беспокоит то же самое.
Боюсь, что  возвращаться мне придётся уже не в дом родной, а в дом чужой.
Если,  даже,  в  армии  расстрельная статья бессильна против  человеческой алчности и безответственности, то,  что уж там говорить о современном советском обществе! Похоже, что  всё  у нас подошло к своему логическому завершению. 
Кудряшёв  повернулся  к Арсеньеву  и, глядя   на редкие огни за Аму - Дарьёй, с грустью  закончил. –
- Не хочу больше бередить душу! 
Давай закончим этот разговор.   Эмоции сейчас ничего не стоят. В словоблудии и  лжи   
утонула сейчас  всё  наше  советское  общество.
- Поехали. Завтра мы вступим не только в другую страну, но и в другую эру!
Поэтому предлагаю, напоследок, хорошенько выспаться.
Арсеньев,  согласился с ним.  –
- Это хорошо, что мы друг друга поняли.
Я  боялся, что вы меня не поймёте, Сан  Саныч.
Стало, как – то легче,  на душе. Хорошо, что  мы поняли  друг друга в такое непростое  время.

               Утро, двадцать пятого декабря, началось с сюрприза.
Вся армада, готовая двинуться на противоположный берег, проснувшись, увидела, что от песчаной косы, которую накануне намыли строители, не осталось и следа.
Её  за ночь размыла  речная вода…
Однако, командование было готово к такому повороту событий.
Начальник штаба О К В   Певцов  - Лобанович, прибыв на место, приказал. –
- Наводите переправу теми средствами, какие есть в наличии! 
Участок  русла, где  не хватит понтонов, техника пройдёт   по дну реки.
Глубина там небольшая. Не более метра.
               Два понтонных батальона, немедленно,  приступили к работе.
К  четырнадцати часам московского времени переправа была готова.
От крайнего понтона до кромки берега оставалась метров семь водной поверхности. Первыми,  на тот берег, решено было переправить несколько тяжёлых тягачей, для того, чтобы вытаскивать застрявшую  в реке  технику.
В  четырнадцать  двадцать, к месту переправы,  прибыл со своим штабом Командующий Ограниченного  Контингента   Войск  генерал – лейтенант Тугаринов.
Около пятнадцати часов, один из офицеров штаба доложил  Командующему, что  телеграфист отдельного полка связи  Данилевский получил из  Москвы радиотелеграмму с приказом Генерального Штаба начать ввод войск в Афганистан, на термезском направлении,  в пятнадцать часов московского времени.

Всё замерло до наступления времени « Ч ».
Но вот генерал – лейтенант, не сводя глаз с ручных часов, поднял правую руку, в которой находилась  перчатка,  вверх. –
-    Контингент! Внимание! Пошли! –   Махнул  рукой генерал.
Получив приказ к выдвижению, боевая техника с солдатами на броне, вытягиваясь в огромную колонну,  поползла к понтонной переправе.
Первые  машины   сто восьмой мотострелковой дивизии генерал – майора  Кузьмина  вошли на понтоны.
За сто восьмой дивизией шла колонна одного из батальонов  сто девяносто первого полка  двести первой мотострелковой дивизии полковника Степанова.
В соответствии с приказом,  все колонны   входили  в Афганистан под своими номерами.
Передовой машиной в колонне была БРДМ подполковника Арсеньева.
В боевой разведывательно - дозорной машине, кроме него самого, находились два сержанта из его личной охраны, один из которых исполнял функции водителя и  переводчик  из Таджикистана  Рустам  Шавкатов,  имевший звание старшего  лейтенанта.
Боевая машина легко пошла по понтонам к афганскому берегу, на котором советские войска уже ожидал  мотоциклетный батальон афганской народной милиции  Царандой.
На люльках мотоциклов были  установлены пулемёты.
Всё дело в том, что советское командование заключило договор с афганским Генеральным Штабом, о том, что все, входящие в страну советские  воинские колонны, должны быть встречены  их мотоциклистами и  препровождены   к местам  своих  постоянных дислокаций.
Для согласования всех действий с советской стороной  в Термез,  накануне  ввода войск,   прибыл афганский генерал.
 БРДМ  Арсеньева  подошла  к последнему понтону.
В этот момент к командующему Контингентом стремительно подбежал один из штабных офицеров. –
- Товарищ генерал – лейтенант!  Стоп! Немедленно остановите продвижение колонны.
Произошла ошибка.
В связи,  с разницей во времени между Термезом и Москвой, которая не была учтена,
мы входим на территорию Афганистана на  один час раньше условленного времени. Наши противники могут расценить это, как  акт вторжения на чужую территорию!
Лицо Командующего залилось краской.
               Майор, который доложил ему об этом, продолжал стоять перед ним бледный и взволнованный, не опуская руки, приложенной к козырьку фуражки.
Начальник штаба, стоящий рядом с Командующим, машинально глянул на свои часы. –
- В чём дело, майор?
Но генерал – лейтенант Тугаринов, огромным усилием воли подавив в себе,  нарастающий гнев, уже  командовал. –
-    Контингент! Стой!  Передать мою команду по цепи от машины к машине.
Командирам подразделений ко мне!    
Когда команда дошла  до  Арсеньева, он, уже,   находился на крайнем понтоне и был уже готов дать команду механику – водителю сезжать с понтона в Аму - Дарью.
Ему было хорошо видны напряжённые лица афганских мотоциклистов из Царандоя, встречавших наши колонны на том берегу.
Милиционеры были затянуты в белую парадную портупею.
 Когда они увидели, что  советская колонна, не дойдя до берега несколько метров, попятилась назад, лица у них вытянулись и замерли в недоумении.
Попятилась назад и  БРДМ Арсеньева.
Вскоре, к машине вернулся переводчик, которого он посылал для выяснения причин внезапного прекращения движения и отката назад. –
- Ничего понять невозможно!
Вроде бы, мы сунулись в Афган, на час раньше, чем следовало.
В общем, возвращаемся на свой берег, товарищ подполковник, и  там будем ждать новых указаний.
Арсеньев выскочил из машины на понтон. –
- На час раньше, говоришь, сунулись? 
Как это мы могли дать такого маху? Странно! Не дай Бог, узнают об этом американцы. 
Расценят это,  как акт вторжения! 
Ну, что же. Назад, так назад.
Арсеньеву было приказано  первым переправиться  на тот берег  и организовать там приём войск и   передачу  боевых подразделений мотоциклистам афганской народной милиции Царандой, для  последующего развода к местам  их постоянной дислокации  в Афганистане.      
Ему,  накануне переправы, пришлось заниматься  одним, весьма неприятным делом.
В армии появились отказники.
Отказники это те офицеры и солдаты, которые отказались идти в Афганистан.
Они не хотели идти на войну. И таковых, в войсках, оказалось немало.
Этих людей пришлось  направлять  в особый отдел К  Г  Б при  Туркестанском военном округе. 
Об их дальнейшей судьбе ему ничего не было известно.

Но  вот,  вновь,  был  получен  приказ. -  Вперёд!
Колонны  двинулись  в Афганистан!
На этот раз афганский берег их принял!
Арсеньев встречал подразделения  на том берегу и, с помощью переводчика,  передовал их  Царандою.
Вскоре,  по  понтонному мосту прошла  вся сто восьмая, общевойсковая термезская  дивизия.
Один из штабных офицеров, помогавших Арсеньеву, не  из любопытства,  спросил у него.
- Товарищ подполковник!   
Правда, что  термезская  дивизия пойдёт до  самого Кабула?
Арсеньев, нехотя ответил ему. –
- Мне это неизвестно. 
Куда пойдёт – туда и пойдёт!
Всё, капитан,  готовимся к приёму   очередных колонн.
Когда по  понтонам шли  сорокатрёхтонные танки  Т – 55, на переправе всё тряслось и грохотало. 
Понтоны  были рассчитаны на максимальную грузоподъёмность  в  шестьдесят тонн. 

Танковый полк включал в себя три танковых батальона, оснащённых танками Т – 55 и Т – 62,  ремонтно -  восстановительный батальон, сапёрный взвод, взвод химической защиты, автотранспортную роту, артиллерию, состоящую из  122 миллиметровых пушек и гаубиц с тягачами ГАЗ – 53  и полковой медицинский пункт.
Танковый полк термезской дивизии направлялся к месту своей дислокации, которое находилось южнее Кабула.
Когда войска переправились через Аму – Дарью, Арсеньев, покинув свой четырёхколёсный  броневик с установленным на нём крупнокалиберным  танковым пулемётом Владимирова – К П Т В, который  пришёл  на смену пулемёту Д Ш К  и пересел, вместе со своим переводчиком, в штабную машину, оборудованную радиосвязью.
               От Термеза до Герата  и далее  до самого Кандагара, расположенного неподалёку от пакистанской границы, колоннам предстояло двигаться по хорошей бетонной дороге.
Первое знакомство с Афганистаном, советский  контингент начал с дорог!
В первые, же, часы  своего продвижения по Афганистану,  к Арсеньеву начала стекаться информация о состоянии дорог.
Многие подразделения, направляясь к  пунктам своего  базирования, сходили с бетонки и продолжали движение по грунтовым дорогам.
Арсеньев передал эту информацию  в Москву, своему самому высокопоставленному начальнику  заместителю министра обороны С С С Р  по тылу,  генералу армии Маринину. –
- Товарищ генерал!  Многие дороги, обозначенные на наших картах, уже не существуют, вследствии горных обвалов или землятрясений, или не соответствуют тому, что показывают наши карты.
Соответствующие службы  штаба занимаются этим обстоятельством.
Они будут давать подробные отчёты об этом.
Так точно! Понял, товарищ генерал армии.
Пока продвижение вглубь страны проходит   без происшествий.

Первое, что так потрясло,  немало  повидавшего на своём веку Арсеньева, когда войска вошли в Афганистан, так это, повергнувшая его в шок,   нищета населения.
Многим офицерам и солдатам казалось, что они попали в средневековье.
Для советского человека было непривычным то, что афганский народ жил по средневековым обычаям.
Здесь всё было необычным: и обряды, и посты, и запреты, и молитвы.
Вдоль дорог, по которым проходили воинские колонны, возле кишлаков и аулов стояли босые и голодные люди.
Была зима! Во многих местах на земле лежал снег.
Большинство  же из  людей стояло на снегу босиком.
Женщин среди них не было.
Женщин Арсеньев не видел нигде!
С малыми, а то и с грудными детьми на руках, вдоль дорог,  стояли старики.
Детьми  в Афганистане занимались старики.  Таковы были местные традиции.
Рядом со стариками стояли дети постарше. 
Одежды  на  них – тоже, как кот наплакал.
В лучшем случае, человек  был прикрыт  синим байковым одеялом.
Впереди штабной машины Арсеньева шёл трёхостный  ЗИЛ – 157.
У одного из посёлков он остановился. 
Из машины выскочил водитель –  узбек.
Он подбежал к толпе, стоящей у дороги и дал одному старику булку чёрного хлеба и комплект своего зимнего нательного белья. –
- Бобо! Мана сызга  нон.
У старика на руках находился малыш и хлеб, неожиданно выпав из  его рук, покатился по земле.
Десятки человек кинулось к этой булке. Завязалась жестокая борьба.
Водитель, со слезами на глазах, махнул на  дерущихся рукой и, вернувшись к автомобилю, двинулся дальше..
- Бобо!  Мана  сызга  нон  означало -  Отец! Вот тебе хлеб.
Следом за штабной машиной  начальника штаба тыла Арсеньева двигался  781 –  й  отдельный разведбатальон  сто восьмой дивизии.
В первые, же,  часы марша по афганской территории Арсеньев познакомился  с оперуполномоченным этого батальона офицером группы К Г Б   Зенит  капитаном  Тананчуком  Тимуром Ивановичем.
Впоследствии, судьба не раз сведёт их в Афганистане.
Они повстречаются и на узеньких улочках Гардеза,  в провинции Пактия, и в Кабуле, и на боевой операции в районе Чарикара.

Двадцать пятого декабря 1979 года Серафима Калинина приехала на подмосковный военный аэродром Чкаловский,  чтобы встретить своих родителей.
Они  прилетали  в отпуск из Группы Советских Войск,  размещённой в Германской Демократической Республике.
Военно – транспортный самолёт Ил – 76 прибыл на аэродром с большим опозданием.
Несмотря на это, Афанасий Северьянович и Мария Ивановна вышли из самолёта в отличном расположении духа. –
- Машенька!  А, где же наша молодёжь?
Я,  что – то их, пока,  не могу обнаружить. –
Генерал – майор Калинин, не утративший  своей молодцеватости и бодрости, поддерживая жену под локоть, походил к толпе встречающих, высматривая в ней Ивана и Серафиму.
-    Ничего, обнаружаться. -  Успокоила его жена.
Они обошли толпу и, не обнаружив в ней тех, кого искали, остановились в некоторой растерянности. –
- Странно, Машенька.  Очень странно! 
Мы с тобой прилетели  сюда с опозданием на полтора часа, а нас с тобой никто не
     встречает. Прямо, хоть   ау кричи!
Но,  тут Мария Ивановна заметила одинокую фигуру своей дочери, стоящую  в стороне от людей.
Сердце матери, сразу же, почуяло,  что – то неладное. –
- Афанасий!  Наша розочка, наш цветочек,  встречает нас одна! 
Погляди направо. Вон она, вон  одиноко ждёт нас на холодном московском снегу.
Вон  она  мёрзнет,   без  своего принца Ивана.
Афанасий. Почему она боится к нам подходить?
Она же нас видит.
Идём, немедленно идём к ней. Ох, чует моё сердечко – быть беде!
Но муж жёстко  на  неё  прикрикнул. –
- Не спеши к чёрту в лапы, пока он тебе их не показал!
И не поминай беду, пока она не у тебя за пазухой!
Не дай Бог привяжется, попробуй потом от неё отвяжись.
И родители, охваченные тревогой,  направились к дочери.
               Серафима, словно чужая, нерешительно пошла им навстречу.
Вид у неё был  неважный; глаза безрадостные, лицо бледное и уставшее.
Мария Ивановна, выйдя на передний план, оказалась в объятиях у дочери первой.
Она долго целовала её в бледные щёки и, на мгновение,  оторвавшись, запричитала. –
- Ах, ты моя бледненькая! Ах, ты моя маленькая! Как ты тут, без нас, поживала?
Почему у тебя такой болезненный вид, дочка?  Что случилось?
Потом она, с тревогой  поглядывая на дочь, передала её отцу.
Отец был более сдержан и немногословен. –
- Вот, наконец,  и встретились, дочка! Вот и встретились, радость ты моя!
А ну, давай, ка,  я тебя   расчеломкаю.
Мать, не спуская настороженного взгляда с дочери, вырвала её из объятий отца и, взяв под руку, повела прочь с  аэродрома.
Афанасий Северьянович,  едва поспевая  за  ними, задал дочери,  не дававший ему покоя вопрос. –
- Дочка, а  где же,  Иван?  У него, что нештатная ситуация?
Или он сейчас в командировке?
Почему   его нет  здесь с тобой?
Серафима продолжала идти,  не  отвечая, будто вопрос к ней, вовсе,  и не относился.
Наступила долгая и неприятная для всех пауза, которую  заполнила Мария Ивановна. Она, в какой – то момент, замедлив  шаг, остановилась и попросила мужа. –
- Афанасий,  Бога ради, оставь меня с ней. 
На  несколько минут.
Дай нам посекретничать. Ты же знаешь, что мы без секретов не можем.
Генерал Калинин, добродушно  улыбнувшись,   отошёл в сторону. –
- Могли бы,  и подождать,  со своими секретами.
Пока  домой не приедем. Всё у вас шиворот - навыворот.
- Так, красавица! –  сурово начала  мать.
От тебя, что винцом попахивает?
Ты  же, этой  дряни,   в рот никогда не брала!
Что произошло?  Давай рассказывай  мне, пока отец нас не слышит.
Ты, что,  поссорилась с Иваном?  Из  -  за  чего? 
Почему его сейчас  нет с тобой? 
Ну, чего ты молчишь?  Ты боишься сказать мне правду?
Я никого не боюсь, мама!
Да, я взалкала сегодня. Чуть, чуть. Для тонуса.
Ты, же, сама, как врач, знаешь, что иногда алкоголь полезен для организма.
И потом, я не маленькая и могу себе это позволить.
Да, Ивана сегодня нет! И больше не будет никогда!
По крайней мере,  рядом со мной. Да, мамуля! И не  надо смотреть  на меня  такими  трагическими глазами. 
Твой  доблестный майор  Иван этого не стоит.
Мы с ним, мама,   по – разному,  устроены  и,  по разному,  смотрим на жизнь.
Он смотрит на неё с пирамид на море, а я наоборот, смотрю с моря на пирамиды!
Потому, что мне, как врачу, так удобнее.
С Ваней покончено навсегда! 
И тебе придётся смириться с этим  фактом.
Таков, мамочка,  ныне соцреализм! Увы…
Мария Ивановна, теряя самообладание, пятилась от дочери назад.
Ей казалось, что всё, что сейчас происходит, происходит не с ней, а с кем – то другим. –
Ты, ты,  что,  бестыдница, с луны свалилась?
Афанасий, Афанасий!   Иди сюда.   Посмотри.  Она  пьяная!  Она пьяна, как, как..!
Ах, ты,  дрянь,  такая! -  И мать, замахнувшись, с силой ударила дочь по щеке.
Афанасий Северьянович  кинулся  к жене и  встал между ней и дочерью. –
-    Маша, зачем ты это сделала? Зачем? 
Ведь она дочь тебе!
У неё сейчас на сердце такая боль, такая печаль, что я  сам бы  выпил, чтобы не видеть всего этого.
Мы не казнить её должны сейчас, а  понять и поддержать.
Иван хоть и старше дочки, но такой же романтик, как и она сама!
Маша,  прошу тебя, не повышай больше на неё голос. Я тебя умоляю. 
У них сейчас кризис.
- Они расстаются с юностью, с  которой  летели по жизни, не замечая ни своих, ни
     чужих грехов.
И  запутались в  чужих  грехах, как я догадываюсь.
А, может быть, и  свои грехи их в рай не пускают? 
Кто знает?
И, потом,  возможно она и права, говоря о том, что они с Иваном разные люди. 
Не спорь со мной Мария! 
Именно ты привела Ивана в наш дом и  отдала Серафиму ему в руки.
Ты всё решила за неё сама.
В общем, моё мнение таково. Пусть они поживут врозь! И не будем делать из этого  никакой трагедии. Всё! Я закончил!
Теперь  говори  ты, Машенька.
Мария Ивановна, подойдя к мужу, положила свои руки ему на погоны. –
- Ну, что ты, Афанасий, выдумываешь?  Ты солдат, дорогой мой!  Ты не философ!
Поверь мне. Иван для Симочки идеальный муж!  Я мать. А матери не ошибаются в таких делах.
Ничего! Мы их помирим.  Рассудим.
Мы с дочкой пошепчемся, кое о чём, в тайне от вас, мужчин и  всё наладится.
Вот, увидишь
Мария Ивановна подошла к дочери, припала к её растерянному и заплаканному лицу губами и,   погладив  по щёчке, осторожно подбирая слова, попросила. –
- Деточка моя. Не томи нас с отцом.  Расскажи нам, что же у вас с Ваней произошло?
Всё, как на духу! 
По свойски, ничего не скрывая. Честно и объективно.
Серафима, бросая  робкие,  виноватые взгляды на отца и мать, принялась приводить себя в порядок.
Ей так не хотелось  продолжать этот разговор, к которому она не была готова.
Под испытывающими взглядами  родителей она, с явным  нежеланием,  начала  свою исповедь. - 
-     По   правде, говоря, всему виной – я сама. Вот такая я доверчивая!
В тебя я, что – ли, папа,  уродилась?
К нам в областную больницу, где я прохожу практику, приезжает из Москвы 
известный хирург Кружков Евгений Николаевич.
Приезжает и   начинает  за мной волочиться.
В общем, любит  он бегать за молоденьким и неопытным медперсоналом.
И, однажды, его занесла нелёгкая в душевую, где я только что приняла душ.
Я не думаю, что он это сделал специально.
Я растерялась, увидев его полураздетого  перед собой!  И закрыла  лицо  руками.
А он подошёл и  поцеловал мою грудь. И  причмокнул при этом, как  дитька –
бандитька.
- И это всё? –  С надеждой в голосе спросила Серафиму мать. –
И больше ни – че – го!
И ты, конечно,  Ивану об  этом  расскзала?  И вы,  из - за этого,  с ним рассорились?
- Мама! Не всё. Не всё, мамочка, так просто.
Меня с этим  хирургом  Кружковым, в тот момент,  когда он  меня чмокнул, кто – то,  сфотографировал.
А потом послал фотографию Ивану.
               Отец и мать, не отрываясь,  внимали каждому слову и следили за каждым движением  своей дочери.  -
- И, как   же, на это отреагировал твой возлюбленный? –   Спросила Серафиму Мария Ивановна.
- Он. Он, на это,  никак не отреагировал.
Иван меня за это,  даже, словом не попрекнул.
Он, мне ни слова не сказав,  уехал на три месяца в командировку.  В Ленинград.
Мать, поднимая воротник её дублёнки, и, стряхивая с плеча дочери снежинки, невесело предположила. –
- Он уехал  и вы, с ним,  больше не виделись. И на этом, дочка, ваша  пламенная
любовь чхнула и  погасла?
Кто то чхнул за Волгой и вашей любви не стало..  Понятно.
- Нет!    Не чхнул. 
В начале декабря я поехала к нему  в Ленинград, на проспект Майорова, в гостиницу
противовоздушной обороны, где он  был  расквартирован.
Была  хмурая суббота.  Вот там наша любовь и чхнула, мама! В десять часов утра.
В десять часов утра у  Ивана, в комнате,  находилась молодая особа.
Я ушла оттуда. А, что мне оставалось делать? Я не стала им мешать.
И, с тех пор, я Ваню  больше не видела.
Мария Ивановна всплеснула руками. –
- Десять часов утра! Молодая особа!  Хмурая  суббота!  Ну и что?
Да к нему могла зайти сотрудница гостиницы, чтобы  прибрать в комнате.
Или ещё, кто – нибудь!  Да мало ли кто мог к нему зайти в эту хмурую субботу.
- Нет, мама!  Не горничная  это была.
Это была  жена одного из подчинённых комбата Кольцова!
Мария Ивановна решительно повернулась к генералу Калинину. –
- Афанасий, папа, поехали немедленно домой. Бери такси. Едем в гарнизон к комбату.
Они оба запутались в трёх сосёнках в ту  хмурую субботу.
Они ещё дети, генерал Калинин. Дети!
Отец!   Неужели ты не понял?  Да их просто  умно  рассорили.
Вся трагедия в том, что их развели, как малых детей.
Я  сразу это поняла.  С первых слов.
- Нет, мамочка. К комбату мы не поедем. – Возразила дочь.
Афанасий Северьянович  смерил  Серафиму понимающим взглядом. –
- Дочка. Раз ты его не желаешь видеть, так не поедем. Будь, по - твоему!
Не поедем потому, что Ивана уже нет ни в гарнизоне, ни в городе.
- Час от часу не легче! Прямо, какая – то, детективная история! –
Жила - была любовь!  В Твери.  Потом она, попав на проспект Майорова в город Ленинград, взяла да  и умерла!  И  наш Иван пропал!  Что  осталось от любви?  Наша пьяненькая дочь Серафима.  Афанасий, ты только посмотри на неё!
Схватилась за голову Мария Ивановна. -
- Так, где же он, наш комбат? 
Остался  служить на проспекте Майорова  в Ленинграде,  что – ли?
- Нет. Он перевёлся в Среднюю Азию. 
И его полк отправляют в Афганистан.
- Э – хе – хе! – Только и вымолвил отец. –
Чудны дела твои Ветр Армейский! Вот это новость, так новость, доченька!
Меня даже  в пот бросило, несмотря на морозец.
- О – хо – хо! Было холодно! Да стало горячо, будто самого перевели в Среднюю Азию. 
Командировка, хмурая суббота, весёлая история с чужой женой, Афганистан.
Как всё это знакомо, по нашим русским народным сказкам! 
И твой  протеже, Машенька, во всём этом главный герой. 
Только в дураках - то остались мы с дочкой!
Мария Ивановна, вмешавшись, прервала своего мужа. –
- Так, генерал! Слушай мою команду!
Принимаю командование дивизией на себя!
Отставить перевод комбата Кольцова в Афганистан. Немедленно отставить!
У тебя, же, Афанасий, в этом, ну как его там, Среднеазиатском  военном  округе есть 
связи.
Позвони Командующему и попроси его помочь вернуть Ивана домой.
Генерал Калинин, буквально,  взорвался. –
- Одна уже докомандовалась,  до того, что батальон остался без комбата, а она сама без жениха!
Теперь вторая принялась разваливать  заграничную дивизию.
Во,  первых, не  Средне – Азиатский, а Туркестанский округ.
Во,  вторых,  оттуда, если  кого  и вернут теперь, то только в цинковом гробу!
И,  в третьих!  Вашему Ивану нужно было поменьше молоть своим языком.
Видите – ли, нашу  великую  революцию у него совершила Нечистая сила.
-    Он один чистый, а все остальные  нечистые.
Его оттуда уже не выпустят.  А может это и к  лучшему, дочка.
Отец прижал Серафиму к своей груди  и стал  гладить по спине. –
Его уже не вернёшь, родная моя.
               Несколько часов назад термезская группировка советских войск  переправилась через  реку Аму – Дарью и вошла в Афганистан.
     Началась необъявленная война. Вы ещё не понимаете, что началось!
Возможно, и наш Иван, сейчас,  с нею ползёт, как муравей  в гору.
Кто – ж  ему помог туда нырнуть?
Я чувствую. Здесь без опытного штабиста дело не обошлось.
Красиво  сработано!   Красиво. 
Это он туда нырнул от органов! А может отнас?  Здесь чувствуется опытная рука.
Это вам не семикласснице голову морочить.
Дочка, а ты и вправду без него жить не можешь? А? 
Может быть – ну его, раз он с тобой так поступил.
Спутался в командировке  с, какой – то,  бабой. А может уборщицей, кто его знает?
- Нет, папа – не ну его! Я без Вани жить не смогу!
Честно вам признаюсь. – Заплакала Серафима. 
Ты мне, лучше,  помог бы уехать туда, к нему, в этот Афганистан.
Я, ведь, без пяти секунд, хирург.
Помоги мне получить направление в эту группировку 
Через военкомат.
- А, что, Афанасий, мне эта   идея нравиться. – Воскликнула Мария  Ивановна. –
Почему бы Серафиме,  не поехать туда  в качестве хирурга.
Может быть, там всё обойдётся без бомб  и рогаток?
Правильно дочка! Волков бояться – в лес не  ходить!
Иван – твоя судьба!  Смотри, не потеряй его.
Но Афанасий Северьянович их и слушать не хотел. –
И ты, генеральша,  со своей  старой  оперой, туда же!   
Ты, что?  Совсем разума лишилась? 
Куда ты  её отправляешь?   На войну ты её толкаешь!
Там в горах, на войне, масло у неё в головушке быстро закипит.
И будет, потом, наша дочка петь нам с тобой, до самой смерти, одну и ту же песенку –
- Ничего не слышу. Ничего не вижу. Ничего никому не скажу!
- Я, даже, слышать об этом не хочу!
Только через мой труп! Только через мой труп!   Никакого Афганистана!
Не бабье это дело в средневековом царстве демократию пропагандировать среди 
гладиаторов - мергенов!
На войну они собрались, без бомб и рогаток.   
Только через мой генеральский труп!  Запомните это.      
Поехали домой!
Без бомб и рогаток, даже в нашей семье не обошлось,  а уж там,  на Памире и 
Гиндукуше, тем более, не обойдётся!
Брысь домой под лавку!  У нас  в стране найдётся кому  там вовать!












 
 




































                Глава восьмая.      






                ИВАН   И    СЕРАФИМА.













Танковая рота майора Кольцова стояла на шоссе, растянувшись вдоль Ташкепринского водохранилища.
Танки заняли всю проезжую часть шоссе, так, что по нему не мог проехать даже легковой автомобиль.
Южное, сахарное солнце, полузакрытое пеленой облаков, уже начало скатываться с  горы загоризонт.
               Военный городок, куда был переведён,  бывший комбат Кольцов, приютился на берегу, вышеупомянутого,  водохранилища, чуть южнее Кушки.
Неподалёку от воинских колонн, ожидающих приказа подняться  на горы и войти в Афганистан, на левом берегу реки Мургаб, находился поселок городского типа Ташкепри.
Так, неожиданно, майор Кольцов оказался здесь,  в Туркмении. 
Именно в  этом Тахта – Базарском районе  Марыйской области,  он,  когда – то, начинал свою офицерскую летопись,  после окончания  Ульяновского танкового училища.
Танковый полк Кушкинской общевойсковой дивизии выдвинулся к месту сбора и замер в ожидании новых указаний и распоряжений из Ташкента или Москвы.
Экипажи находились в боевых машинах, или рядом с ними.
Майор Кольцов открыв люк и, выбравшись наружу, разглядывал местность.
Справа от шоссе раскинулось  само водохранилище.
Впереди, возле предгорий,  проходила  советско – афганская граница.
Слева, тоже, виднелись горы.
Прямо перед  колонной,  начиналась каменистая,  пересечённая местность.
Кольцов  родился за полторы тысячи километров от этих мест, в казахстанском Семиречье.   
Среди семи сестёр, среди семи  горных рек,  появился он на  этот свет.
Там,  на его родине,  с отрогов  Джунгарского  Алатау,  сбегают в благодатные долины семь горных рек.
Семь ледяных,  белопенных красавиц пели ему песни и  завораживали его  своей  земной красотой.
Механик – водитель его танка, сержант  Васецкий,  тоже,  оказался  родом их этих мест. Был он  человеком,  весьма разговорчивым и общительным. –
- Товарищ майор, вы родились в Сарканде, а я в Гавриловке, которую, недавно,  переименовали в Талды – Курган.
Между ними, всего – то,  сто сорок пять километров.
В нашей роте много ребят из Семиречья.
Со всех семи рек, здесь,  пацаны  собрались в  боевой поход.
Вот вы, например, с реки Саркандки. Я  - с Каратала. Курманбетов – с Или. Славка  Босиков – с Баскана. И так далее.
А родители ваши, товарищ майор, тоже в Сарканде родились, или они приезжие?
               Кольцов, тронутый открытостью своего подчинённого, улыбнувшись, ответил ему –
- У меня не только мама, но и дед в Сарканде  родился.
В конце девятнадцатого века, когда русские начали осваивать Семиречье, на всех этих 
реках  были поставлены казачьи крепости.
     Позже они превратились в богатые и крупные станицы.
Дед  Иван мне рассказывал, что перед первой мировой войной  один Сарканд поставил 
на фронт  целый казачьий полк.
Представляешь, что это значит.  Целый  казачий полк!
Сейчас про это забыли.
Да, сержант. И про казаков забыли.  И про дедов с отцами.
- Правда, этот  полк Сарканд  мог выставить при поддержке  села  Покатиловки.
Покатиловка  - это небольшое  крестьянское село,  на реке Баскан, километрах в 
     пятнадцати от Сарканда. 
Механик – водитель, довольный тем, что командир роты беседует с ним, с сержантом, на равных, вынул из кармана комбинезона пачку Примы и закурил.
Он сидел на броне танка, в то время, как  командир стоял на шассе, облокотившись о  его борт.
Кольцов не курил, поэтому, когда запах тлеющего табака,  стал действовать  на него раздражающе, он  отошёл,  на пару шагов,  в сторону от  сержанта Васецкого.
Сержант это заметил. Он, несколько раз, с жадностью, затянулся и, загасив сигарету, кинул её в кювет.
Несколько минут оба  молчали.
Кольцов посмотрел вверх, на солнце,  висевшее за  облаками.
Оно медленно  скатывалось за  линию  горизонта.
Становилось очевидным то, что эту ночь, вторая часть контингента, готового  войти  в Афганистан, проведёт на этом шоссе у Таш – Кипринского водохранилища.
Сержант Васецкий,  спрыгнув на землю,  спросил своего командира. –
- Командир, а когда вы,  последний раз, были в Сарканде?
- Последний раз? – Переспросил Кольцов.
Последний раз я там был  в  августе 1977 года. Два года тому назад.
В Сарканде живёт моя мама. Она у меня врач. Она руководит там  районной больницей.
Сарканд!  Это родина! А родину забыть невозможно. Казалось бы, ну, что там  такого,
особенного,  в этом небольшом,  двадцатисемитысячном  городке?
А там  остались тепло и уют  материнского сердца. Там отчий дом.
Там, в яблочных садах, осталось  и,  до сих пор,  бродит моё  босоногое, безгрешное  детство и продолжает ещё парить  в облаках   моя,   познавшая грех,   юность!
Сарканд это незабываемый аромат  необыкновенных  яблок:  золотого ранета,  лимоновки,  антоновки  и  апорта.
- Там на берегу  большого поливного  арыка,  в переулке Комсомольском, в   саду,
за зелёным забором,  жила когда – то моя первая любовь Света Романчук!
Эту первую любовь, эту свою горячую, устремлённую в небо,  юность, я,   даже, огрубевший в броне танка,  не забуду никогда. 
Там, под небом  Сарканда,  продолжают  своё житиё и  тени  моих предков.
Там  жили мои  школьные  друзья и подруги;   Юрка  Кириллов,  Витька  Наумов, 
Татьяна  Михова. 
А, кое – кто, из друзей юности,  живёт там  и до сих пор.
Например,  Володя  Бортников,  или  Борис Красиков.
Ваш Талды – Курган  - центр области.
А наш Сарканд  - голова  всему району!
Единственного, чего в  Сарканде не достаёт, так это железной дороги!
Для меня до сих пор остаётся загадкой то, почему её туда не провели.
Ну, да ладно! Зато автобусы, каждый час, идут на Алма – Ату,  Талды – Курган и Усть   – Каменогорск..
Школа имени Николая Островского.  Первый корчагинский выпуск!
Любимые учителя; Павел Васильевич Горьков и Татьяна Александровна Пересада.
Нет,   детство  забыть невозможно!
А летнее купание в ледяных водах реки Саркандки? А? 
Разве  это  преображение,  можно  забыть? 
Вот ты, как из огня  входишь  в  кипящую,   среди серых камней, белую, снеговую,   морозную воду, температура которой, даже, в тридцати пяти градусную жару, не   превышает восьми  градусов  по Цельсию.
Она  грозно шумит, будто предупреждает об опасности. 
А ты  слышишь в её шуме, голоса своих  далёких  предков! 
Ты падаешь на дно реки и   у тебя,  вылетает из тела душа.
Она улетает, чтобы  слиться  с самим солнцем, с   ожившими голосами далёкого прошлого!
 А  в это время   твоё тело, покинутое душой, и, оказавшейся в другом измерении,  исцеляет,  от недугов,  ледяная  вода.
А ты   сидишь там,  под водой, вцепившись  пальцами за каменное дно, пока адский холод не   выгонит из тебя  всю хворь и не вытолкнет твоё обезличенное тело в небо, навстречу 
твоей душе!
Душа одним ударом входит в тело и ты, вдруг, оживший и помолодевший, снова 
чувствуешь  босыми  ногами  земную  поверхность!
Потом, заново рождённый,  стоишь ты на берегу, и  вспоминаешь как тебя звать? Вспоминаешь   своё имя и  отчество.
Шумит река. Нещадно жжёт солнце. Щебечут птицы.
               Сорока стрекочет с  итальянского тополя на всю округу.
А ты стоишь,  обнажённый, не понимая, где же ты, только, что был:  у своих предков   
где - то, там, на небесах, или на дне   реки!
А вокруг тебя  дышит  и живёт своей  скромной жизнью маленький яблочный городок 
Сарканд, который,  отчего  – то,  хочется называть  Царьканд – центр мира.
- А после окончания школы, товарищ майор, вы, что в танковое училище поступили?
Но, Кольцов, прервав свои воспоминания, не смог ответить сержанту Васецкому.
В этот самый момент, раздалась команда. –
- Полк!  Внимание!
-   Командирам рот и комбатам срочно прибыть к  командиру полка.
Над шоссе, над  полями и Ташкепринским  водохранилищем сгущались сумерки.
Вот, вот и они поглотят всё;  и грозную громаду войск, и, остывшую декабрьскую землю  вместе со всем  водохранилищем.

Командир полка, поздоровавшись, с каждым  командиром за руку, сразу же, перешёл к делу. –
- Товарищи офицеры! 
Довожу до вашего сведения следующую информацию.   
Поступила команда свыше, о том, что  эту ночь мы проведём здесь, на шоссе.
Приказываю. Командирам рот выставить, на ночь,  охрану в своих подразделениях.
Все люки, в ночное время, должны быть задраены.
Всем быть начеку.  Никому не расслабляться.
Приказ на выдвижение к  государственной границе может поступить в любой момент.
Всё. По  своим местам,  товарищи командиры.

После окончания военного училища, Кольцов получил  направление, именно  в эти места, в один из гарнизонов Кушкинской дивизии.
В  этот гарнизон,   который располагался на берегу Ташкепринского водохранилища.
И вот, через столько лет, он, вновь, оказался в этих, самых, местах!
Командир танкового полка,  полковник Калинин, встретил молодого офицера приветливо. Вскоре, лейтенант Кольцов, был назначен на должность заместителя командира, одной из рот. 
Вскоре он  стал  зампотехом.
Отличные знания и техническая подготовка, полученные им в военном училище, позволили ему завоевать авторитет, среди солдатского и офицерского состава полка. Кроме того, он имел много и других  талантов.
Ещё в школьные годы, он окончил музыкальную школу, по классу аккордеона  и, поэтому,  прекрасно владел этим инструментом.
Там, же, в школьном кружке, Кольцов овладел  и азами танца.
               В отдалённом военном городке, оторванном от цивилизации, его таланты оказались, как нельзя кстати!
Благодаря его инициативе и талантам, уже через год, в части появилась своя художественная самодеятельность.
Был организован хор, танцевальный ансамбль и  солдатский  вокально  – инструментальный ансамбль.
В хоре принимали участие и жёны офицеров, в том числе и жена командира полка, бывшая профессиональная певица Калинина Мария Ивановна.
               Однажды в июле, в самый разгар лета, когда полк находился на учениях,  с лейтенантом Кольцовым произошёл случай, благодаря которому, в военном городке,  о нём только и говорили.
Основная фаза учений была уже позади. 
Лейтенант Кольцов возвращался в городок, удовлетворённый полковыми стрельбами, как и своим участием в них.
Так случилось, что возвращался он  на машине командира полка, в которой, кроме него самого, находился только водитель.
Шофёр, гнал свой ГАЗ – 69 по бездорожью, по выжженной  солнцем степи.
Вдруг, водитель, туркмен по национальности, сбросив газ, стал останавливаться. –
- Всё, лейтенант, остановиться надо. Бензина совсем мало осталось.
Сейчас, перелью в бак  бензин,  из канистры,  и  поедем дальше.
Место, на котором  они, тогда, остановились,  находилось в нескольких сотнях метров отсюда,  где  сейчас стоял  его танк,  и где  ему  предстояло провести эту ночь.
Судьба,  будто специально, в назидание,  вернула  его сюда, но уже  в звании майора!
               Шофёр остановил автомобиль и, уже было, попытался  выйти  из него, но лейтенант, схватив его за руку, не дал ему это сделать. –
- Сидеть, ефрейтор! Из машины не выходить. –
И потом, уже, почти шёпотом сказал. –
- Глянь  сюда. Видишь? –
Справа от них,   рядом с автомобилем, на расстоянии  нескольких метров,  стояло  два столбика.
Но, когда они пригляделись к ним, оказалось, что  это стоят, угрожающе, раскрыв свои капюшоны, две кобры.   
Правая рука Кольцова скользнула к кобуре.
Водитель, догадавшись, что лейтенант собирается этих змей  расстрелять, попытался удержать его от этого. –
- Нет, нет, командир. Стрелять нельзя. Стрелять не  надо!  Мой отец мне  наказ давал.         
Змею убивать нельзя. Ей тоже больно. Зачем убивать? Не надо убивать.
Змея будет мстить тебе, если ты её убьёшь.
Мой отец умный человек.  Он обманывать  не  будет!
Однако, Кольцов, выхватил пистолет и, прицелившись, сделал два выстрела.
Одна из кобр, упала замертво.
А вот вторая, будто, сквозь землю провалилась.
Они подошли к  убитой  змее и несколько минут разглядывали её.
Кольцов вышел  из машины  со  своим  ПМ,  держа его в руке, так, на всякий случай.
- Товарищ, лейтенант! Теперь тебе в горы ходить нельзя. И в степь  ходить нельзя.
И на улицу ходить нельзя.
Туда, где змеи,  ходить тебе нельзя.
Эта змея, который убежал, тебе,  теперь, будет мстить.
Затем,  шофёр принес из  Газика большой нож  и порубил  убитую змею на мелкие кусочки. –
- Плохо!  Очень плохо,  товарищ лейтенант.
Второй змея теперь бойтесь. Она вам  не простит. Мстить будет тебе, командир.
Теперь вы, лейтенант,  змея не товарищ.
Кольцов тогда не обратил на эти предупреждения никакого внимания, считая их предрассудками средневековья.

Начало офицерской карьеры складывалось для него, как нельзя лучше.
Однажды вечером, к нему в офицерское общежитие прибежал посыльный. –
- Товарищ лейтенант, вам необходимо срочно явиться к командиру полка полковнику
Калинину.
Он вызывает вас к себе домой.
До этого  ему довелось, несколько раз, побывать  в кругу семьи своего командира полка.
Обширная, уютная квартира  полковника Калинина находилась на втором этаже, типичного для воинских гарнизонов, двухэтажного дома.
Но,  обычно, его приглашала туда сама хозяйка, Мария Ивановна, с которой лейтенант Кольцов познакомился на репетициях  хора.
У Марии Ивановны был  нежный, очаровательный голос. 
В своё время, она  пела ведущие партии в краснодарской оперетте.
И кто знает, как сложилась бы её творческая судьба, если бы не  замужество.
Армейский Ветр, как любил повторять её муж Афанасий Северьянович, перебрасывал его из гарнизона в гарнизон,  с периодичностью в четыре – пять лет.
               Сегодня он бросал её с мужем в непроходимые леса. 
Завтра она оказывалась,  вместе с ним,  в непроходимых болотах.
А день грядущий, уже, готовил для них пески – такие же непроходимые и дикие.

Лейтенант Кольцов, одним  равком, поднялся на второй этаж и нажал на кнопку звонка.
Внутри квартиры заиграла мелодия.  – Калинка, калинка, калинка  моя.
Дверь квартиры широко распахнулась и на пороге появилась улыбающаяся дочь командира полка,  семиклассница  Серафима.
Она, стыдливо поглядывая на красивого молоденького офицера, каким – то загадочным шёпотом произнесла. –
- Заходите, товарищ лейтенант. Мама вас ждёт. 
Затем, спохватившись,  добавила. –
И папа тоже.
Кольцов вошёл в квартиру.
Из огромной гостиной доносилась музыка и пение.
Серафима, сняла с лейтенанта фуражку и подала ему комнатные тапочки. –
- Мы слушаем сейчас оперу  Севильский  цирюльник с маминой  грампластинки
шестьдесят шестого года выпуска. –
Снова  шепнула  ему  дочка полковника.
Затем она провела его в гостиную где,  удобно устроившись в креслах, сидели её родители.
Полковник, пожав лейтенанту руку,  и негромко сказал. -   
- Садись, лейтенант, и послушай вместе с нами, как говаривал сам Александр
Сергеевич Пушкин,  эту  упоительную музу.
Мария Ивановна, не скрывая своей радости, нежно прикоснувшись к  нему, усадила на диван рядышком с дочерью. –
- Ванечка!  Мы с удовольствием пригласили вас на  знаменитую  оперу  великого
Россини, чтобы вы немножко отвлеклись от своих  армейских  пыльных  будней.
Если  вам,  что – то,  будет непонятно, то  не стесняйтесь и обращайтесь к   Серафиме.
Она, достаточно,  осведомлена, чтобы давать некоторые комментарии  к этой опере.
Кольцов  Иван присел на диван и стал слушать.
Семиклассница Серафима  присела рядом с ним,  обхватив колени руками.                Через  некоторое время,  она   шепнула ему на ухо. –
- Как жаль,  что вы опоздали на увертюру?
Это, просто, ужасно! 
Знали бы  вы, как я опечалена этим  фактом. Ах, как это прискорбно. 
Но, ничего!  Придётся прослушать начало оперы отдельно, если  вы, разумеется,  не против.   
Минуту, другую она, с отрешённым  видом,  молчала.
Затем  её губы, вновь,   приятно коснулись его уха. -   
- Увертюра это оркестровое вступление к опере или другому музыкальному
произведению. Например,  к драматическому спектаклю или даже к балету.
Увертюра,  с латинского  языка, переводится, как открытие. Или точнее сказать, как     начало чего – то.
Вам понятно?  Я достаточно ясно выражаю свои мысли?
Кольцов, умиротворённый прикосновениями её  невинных губ, лишь,  только кивал головой в ответ на  её вопросы и комментарии.
- Ох уж эти итальянцы! Всё у них  так туманно и непонятно.
Русское истолкование этого термина проще и доходчивее – пролог или вступление!
А у них – увертюра! – Продолжала дочь командира полка.
-    Поэтому я советую вам запомнить именно этот вариант перевода, товарищ зампотех 
танковой роты.
- А вот и знаменитая каватина Фигаро!
Семиклассница,  оживлённо вскочив с дивана, с  явным желанием произвести
впечатление на гостя, стала подпевать своим   тонким голоском, подстраиваясь под 
баритон  оперного  певца. –
- Ля – ля – ля – ля – ля.  Ля – ля – ля – ля!
Фигаро здесь. Фигаро там.
Затем она,  по -  детски,  захлёбываясь  от  восторга,  вновь вернулась к своим обязанностям комментатора. –
- Вам известно, что  такое  каватина, лейтенант?
Ах,  нет! Тогда приготовьтесь слушать. 
- Объясняю. В общем,  это небольшая сольная пьеса  с,  эдаким,   праздным, лиризмом.
А вообще – то я, как и мама, без ума  от выходной арии графа  Альмавиво из первого действия, которую  исполняет Иван Семёнович Козловский.
Заметьте, что его, как и вас, родители тоже назвали Иваном.
Вас это не удивляет?
Лейтенант, покосившись в сторону  семиклассницы, затаив дыхание, прильнул к её розовой щёчке. -   
- Нисколько!  Потому,  что  мы с вами,  Серафима, живём в стране Иванов, а не Джонов.
- Альмавиво поёт  под балконом у Розины – Фирсовой.
Представляете, как это здорово, когда  под твоим балконом, для тебя,  поёт  прекрасным  лирическим тенором  твой поклонник. –
Кольцов вздрогнул, когда она, вновь, обожгла его щёку своим дыханием. –
- Моя мама  утверждает, что у нас   всего  два великих тенора. Это Козловский и Лемешев.
И я с ней согласна, потому что моя мама  в оперном искусстве - дока!
- Если вы, Иван Фёдорович, не против того, чтобы я взяла над вами общественное, школьное  шефство, то мы, с вами,  вдвоём,  по субботним вечерам, будем прослушивать все оперы, которые у нас есть.
От её горячего дыхания,  от, почти, не осязаемых, частых  прикосновений губами и самого  шёпота, такого нежного и искреннего,  по всему телу  его  разлилась приятная свежесть.
В какой – то момент, он, вдруг, поймал себя на мысли о том, что эта хрупкая и светлая девчонка берёт над ним власть.
Её русые волосы  и выразительные, серовато – голубые глаза, давно уже привлекали его внимание.
Однако, отвлёкшись, он тут же  их забывал.
Но, сегодня она поразила  его, в самое  сердце.
Так,  долго сидел он,  размышляя и,  изредка, с опаской, поглядывая, на  начавший раскрываться  на его глазах,  цветок, пока не услышал. –
- Это правда, что  на учениях вы,  в упор, расстреляли страшную кобру?
Начинающая расцветать роза,   слегка коснувшись его  и, не дав ему ответить, снова, прильнула  к нему. –
- Об этом,  только и говорят все девчонки у нас в городке.
Вы для нас стали героем нашего времени. 
Клянусь вам всеми  святыми!
- Эту  клятву любил повторять папа, когда только познакомился с мамой.
- Но  она его от неё быстро отучила.
Мама сказала папе, что  советские  офицеры так  не могут говорить.   
Это  Антипартийно, не по ленински.
А мне  эта клятва  нравиться. Она,   хоть и антипартийная, но искренняя.
Я ужасно переживаю за вас.
Все девчонки в вас влюблены по уши.
- Правда? – Вырвалось у Кольцова.
Вырвалось, как – то машинально и непроизвольно. 
Лейтенант, даже  покраснел, оказавшись в  таком  глупом для офицера положении.
А Серафима, придвинувшись к нему ещё ближе и,   стараясь, чтобы её не услышали родители, с  воодушевлением,  продолжала. –
- Ах, эта женская любовь! Как она коварна!  Я за вас так переживаю.
- Светка  Орлова,  из девятого Б,  в своём сочинении,  на тему  «  Герой моего двора  » написала  про вас. Представляете.
Ещё она написала, что вторая кобра, которая скрылась с места преступления, теперь будет мстить вам всю оставшуюся жизнь.
Когда мы будем писать сочинение на подобную тему, то я тоже  решила написать  о вас.  Заметьте, мама меня,  в этом вопросе, полностью поддержала.
Дорогой  Иван. Я так за вас переживаю!
Даже когда мне ставят плохую оценку,  и то я не расстраиваюсь до такой плачевной степени.
А, если эта кобра вас,  действительно, подкараулит и цапнет за палец? Тогда что?
Знаете, Иван…      
Кстати, вы мне позволите вас так называть?
Кольцов, в ответ на это, только утвердительно кивнул головой и негромко сказал. –
- Разумеется.
А вы, разрешите  мне называть вас,  по – дружески,  покороче,  – Сима?
Серафима, приложив к его губам свою ладонь, остановила его. –
- Осторожнее, Ваня. Нас могут услышать!  Т – с – с – с.
Не будем никому выдавать своих секретов. Даже родителям.
А теперь,  давайте, для верности,  в знак нашей дружбы, навеки скрестим свои мизинцы и, про себя повторим. - 
-    Клянусь воробьиной ножкой, что никогда не предам своего друга  (Ивана или  Симу)  и не брошу его,  до самой смерти,   в беде.
Нет, нет, воробьиную ножку  лучше убрать.
Вместо  этого,   давайте,  скажем – Клянусь небесами и всеми святыми!
Итак, приступим.
Вы говорите свой текст с моим именем, а я свой с вашим именем.
В этот  самый  момент, на колени к  Серафиме запрыгнул чёрный кот. –
- Маркиз. Ах, ты  негодник!  Ты зачем  нам дорогу переходишь, а? 
Мышей ты не ловишь, потому что я отдаю  тебе, в тайне от мамы, свою колбасу.
Мяу!  Ты  моё счастье вздумал перечеркнуть, да?   
Ах, ты  разбойник! А, ну брысь отсюда.   
Чёрный кот, сообразив, что он здесь третий лишний, прыгнул на пол и нырнул под диван.
Серафима повернула своё озорное личико к  Кольцову –
- Вы, Ваня, конечно, герой, но вам нужно отсюда или уезжать, или попросить у этой кобры прощения.
А, ещё лучше попросить прощения и  умотать отсюда в большой европейский город.
Например, Калинин.
Но это моё личное мнение.
Потому, что в больших европейских городах  пресмыкающиеся, как мне известно,   не водятся.
Я так беспокоюсь за ваше будущее, что даже соглашусь на то, чтобы эта кобра, вместо 
вас, укусила бы меня. Вы, лично, не против этого?
Кольцов,  услышав эти слова, схватил Серафиму за плечи. –
- Отставить все разговорчики про пресмыкающихся.
Что значит -  укусила бы меня вместо вас?
Не верьте в эти предрассудки, комсомолка Серафима Калинина. Вас же, месяц назад, как приняли в  В Л К С М.
И, потом, я, вовсе, никакой не герой. И даже, наоборот!
 Я поступил, как трус, расстреляв беззащитную кобру в голодной степи.
Лейтенант, заметив, что Мария Ивановна и  Афанасий Северьянович с интересом наблюдают за ними, принял прежнюю позу и, чуть смутившись, тихо закончил. –
- Герои не убивают  и не обманывают! 
Герои освобождают людей от вековых   предрассудков и  обмана.
Герои это те, кто  незрелых и слабых  людей делают личностями, внушая им, что слово 
человек   должно звучать скромно, ибо человек есть существо грешное!
               Опера закончилась.
Мария Ивановна, сняв пластинку и, не спуская глаз с Ивана и Серафимы, стала закладывать её в обёртку.
Полковник Калинин, переставив стул,  поближе к  молодёжи, с нескрываемым интересом следил за ними.
Он с удивлением, будто видел её впервые,  поглядел на  свою дочь.
А дочь его, по – детски надув розовые губки, отстаивала  право иметь своё собственное мнение перед младшим офицером Советской Армии. –
- Ну и пусть.  Несмотря на то, что вы  сами записали себя в трусы, я так не считаю!
Я, всё равно, напишу о вас,  в своём сочинении, как о герое  нашего танкового полка.
Я всё  уже согласовала с мамой. 
И даже проконсультировалась у Светки Орловой из девятого Б.
Вы меня сегодня немного огорчили, Иван.
Но мы поклялись небесами  и  ссорится нам не пристало. Останемся друзьями, тем  более что и опера, уже, закончилась.
Пока они выясняли свои отношения, Мария  Ивановна накрыв стол в гостиной, подошла к молодым и пригласила их к столу. –
- Молодёжь. Иван и Серафима. Предлагаю перейти из театра   столовую.
Афанасий Северьянович. Приказываю немедленно доставить эту перспективную молодую пару к  вечернему столу.
Там их ждёт торт Наполеон и по бокалу  шампанского.
А, что на десерт, пока не скажу .
За столом, как – то незаметно,  нить разговора оказалась в руках у главы семьи.
Серафима свой бокал шампанского отставила в сторону. –
- Нет, нет,  товарищи взрослые. Алкоголь не для меня. И сигареты тоже.
Я не хочу отравлять свой организм. 
Когда меня принимали в комсомол, я дала слово никогда не употреблять спиртного и табака.
Афанасий Северьянович с удовлетворением  отметил, обратившись к лейтенанту. –
- Вот, лейтенант Кольцов, видишь, какая принципиальная у меня дочка.
В кого она пошла,  я  и сам,  не пойму.
А ты, мать, что по этому поводу скажешь?
Мария Ивановна, засмеявшись,  ответила. –
- В кого она пошла?  В мать родную –  в кого же ещё!
И глазки, и носик, и  фигурка – всё моё, всё наше, Афанасий.
-    Ну, да ладно, мать.  Дай, ка,    я поговорю, по душам, с лейтенантом.
А вы,  посидите   и послушайте нас.   
- Я долго к тебе присматривался, Ваня, прежде чем начать этот разговор.
Скоро у нас в полку состоится  отчётно – выборное,   комсомольское собрание.
Мне, как командиру полка не всё равно кто станет комсоргом полка.
Я тебе уже   говорил о том, что хотел бы видеть  на этой должности, именно тебя.
Да ты, всё,  почему – то,  уходишь от этого разговора, лейтенант. Почему, объясни.
Кольцов, выдержав  на себе суровый взгляд полковника,  прямолинейно ответил ему –
- Объясню, товарищ полковник. 
Я боюсь потерять квалификацию через два года.
Допустим, что меня выберут комсоргом на  этом  на собрании.
Это будет означать переход на партийно – политическую работу.
А оттуда возврата  на матчасть, к танкам, уже, не будет.
Оттуда путь один. В  Военно – Политическую Академию Ленина.
А у меня с матчастью  роман.  Даже не знаю, что и делать.
В разговор вмешалась Мария Ивановна. –
- Отец, а ну - ка, наполни бокалы. Без шампанского тут не разобраться.
- Лей, лей не жалей нашего бравого лейтенанта. Он молод. Здоров!  И  надёжен!
После этого она подсела поближе к Кольцову и,  изящным движением,   ударив своим бокалом по бокалу Кольцова, под  звон зелёного стекла, запела. –
- Ах, Ваня, Ваня, Ванечка!  С ним случай бал такой. Служил  поручик  Ванечка у папы,
молодой.  Представьте себе, представьте себе,  он  танк свой бережёт. А  Сима,   Серафимочка его со  службы ждёт!  Тра – ляля – ля ля ля ля ля..
- Мама. Ну, что ты такое выдумываешь?  Я никого со службы не жду.
Мне ещё рано женихаться.
А, что касается Вани, так я…       Так я….    Знаю его, как героя нашего полка, хотя он для меня герой нашего времени.
Выпалив всё это,   на одном  выдохе, Сарафима  выбежала из гостиной.
- Старший лейтенант, Иван Кольцов. –
Мария Ивановна поднялась и, проводив взглядом свою дочь, игривым, легкомысленно – весёлым тоном, явно показывая своё расположение к нему,   произнесла. –
- Ванечка. Не следует принимать  это заявление моей дочери всерьёз.
Она, пока, ещё   гадкий  цыплёнок. 
Но через три годика этот гадкий  цыплёнок превратится в  принцессу Серафиму.
Поверьте мне на слово, Ванечка, что эта принцесса  будет вас ждать,  вот у этого окошка с геранью.
Она, погладила  Кольцова по русой голове и тихо добавила. –
- Это моя самая заветная мечта. Имейте это в виду,  старший  лейтенант, Кольцов Ваня.
Кольцов, никак не ожидавший такого поворота, растерялся. –
- Конечно, Мария Ивановна!  Три года – срок не большой. Я понимаю, о чём вы говорите. 
Мы,  с Серафимой, даже поклялись небесами  дружить до самой смерти.  Вот…
Только  я не пойму одного.
Вы, дважды,  назвали меня  старшим  лейтенантом.
Почему?   
Ведь я лейтенант.  Приказа о присвоении мне приставки старший ещё не было.
- Был приказ! -  Оборвал его полковничий голос.
Завтра, но утреннем  построении полка, начальник штаба его зачитает.
Серафима.  А, ну – ка,  поди сюда. Мать давай  сюда погоны.
Сима. Сколько я могу тебя ждать!  Раз вы поклялись. Раз пошло такое дело. Раз вы сами догадались, то пришивай,  дочка,   новые погоны своему другу, который, значит, с тобой до самого гроба дружить,  теперь,  будет.
Кольцов, ошеломленный этими  известьиями, медленно опустился на стул. –
- Да, нет!   Спасибо.  Я  и сам  пришью их. 
Мария Ивановна вышла из комнаты и через минуту вернулась с Серафимой.
В руках  она держала погоны старшего лейтенанта.
Серафима, взяв у матери погоны, подошла к Кольцову. –
- Ваня.  В знак нашей дружбы, я  пришью вам погончики. 
А ну, снимайте китель. Но, предупреждаю сразу, целоваться мы с вами, как это делают некоторые старшеклассницы, пока, не будем.  Это антипартийно!
Мама и папа. Я понимаю, что вы мечтаете  о том, чтобы я стала невестой  Ивана.
Я, может быть,  и сама  об этом думаю по ночам, когда дождь начинается. 
Но, я и вас предупреждаю, что  женихаться, то  есть целоваться с ним,  я начну только после окончания  медицинского института.
Ваня. Вот стану я хирургом, тогда -  пожалуйста. А до этого – ни, ни.
У меня характер железный, мамин. Зато  амбиции генеральские, папины.
А сейчас я скреплю наш дружественный договор печатью.
Это не оттого, что моя мамочка так желает.
Я сама так решила, потому что мои нервы не из белка, а из железа.
И запомните,  Ваня. Это вам аванс на долгие годы  терпения и ожидания  большой любви от меня.   
Так что придётся вам попотеть и потерпеть, чтобы заполучить меня! А, возможно, и поплакать.
Мамочка, я всё правильно сказала, или нет?
- Всё правильно, детка.
Ты у меня просто  золотце.  Только запомни одну простую истину, дочка.
Свой железный характер женщина должна  проявлять только по отношению к посторонним мужчинам.
Но, к любимому человеку, к мужу,  нужно быть мягкой, как воск! 
Даже когда тебе невмоготу.
Даже, когда ты умираешь. 
Переступи через себя и расплавься, когда он, вернувшись с  охоты, то бишь  со службы,   и,  бросив к твоим ногам добычу,  обнимет  тебя своими железными лапами.
И не требуй от него, в этот момент,  ласковых слов.
Они, мужчины,  на них не горазды!    И жёны   им нужны   не всегда.
Если не хочешь пойти по чужим рукам и стать, не приведи Господь,  циновкой, о которую  начнут вытирать ноги,  всё кому  только  не лень.
Заруби себе это на носу.      
Ну, что стоишь и  хлопаешь глазками.
Подойди к Ивану и поцелуй его в щёчку.
И прочь от него,  пока не  окажешься в  институте. Ну, смелее, мой гадкий цыплёнок!
Серафима, побледнев, приблизилась к Кольцову и, смешно вытянув в трубочку свои губки, ткнулась,   в его  поросшую пушком,  щёку. –
- Ваня, может вам неприятно, что вас целует гадкий  цыплёнок?
А, если я так и останусь гадким утёнком и метаморфозы с моим превращением в  принцессу,  не произойдёт, вы будете со мной дружить, или бросите меня?
Мать, как – то, сразу помрачнев, дрогнувшим голосом певицы, произнесла. –
- Ваня, отнесись ко всему  этому с  некоторой долей иронии.
Я  не скрываю  того,  что хочу,   чтобы именно ты стал мужем моей дочери. 
Говорю об этом тебе, как  на исповеди!  Как перед Всевышним заявляю!
Ну, а там, как получиться.  Ты нам, ничем не обязан. Знай это.  Коли разведёт вас с ней эта коварная жизнь людская, мы тебя  обвинять  и проклинать не будем.
Жизнь она, никого не жалеет. Ни генералов, ни генеральских дочек.
Старший лейтенант Кольцов, не сводя своих синих глаз с Серафимы, услышав эти слова, решительно встав, снял с себя китель и подал его Серафиме. –
- Сима пришивай погоны.  А я поднимаю бокал за твоих родителей.
За вас Мария Ивановна. И за вас товарищ полковник.
Вы, Мария Ивановна, как две капли воды похожи на мою маму. Она, как и вы, умна и непреклонна.
А ты, Серафима, никакой не гадкий цыплёнок. Мама так тебя в шутку назвала.
Ты,  ещё просто,  малышка. Ты, пока ещё Пчёлка, которую  гены, со временем,  превратят в белую лебедь.
Скоро, очень скоро, ты станешь такой же красивой и  изящной, как твоя мама!
Все трое выпили и снова сели за стол.
Серафима стала пришивать погоны. Афанасий, же, Северьянович разоткровенничался, что происходило  с ним   не часто. -
- Ну, хорошо, Иван.  Не лежит у тебя душа к комсомольской работе –  и не надо! 
Это мать мне все уши прожужжала – будет жить в чистоте и почёте. 
Рот закрыл и рабочее место убрано.
Я её понимаю. Она нежное создание и хочет сделать, как лучше.
Она, по -  своему,  права. Хотя  чистой, вся эта   партполитработа,  не может быть по  определению.
Они немало дров наломали и наплели, простакам, на своём веку.
Да и заплечных дел мастерам, в своё время,   подсобляли  неплохо…
Не хочешь быть комсоргом  - И не надо.  Сейчас для тебя другие перспективы открываются.
Дело вот в чём.  Собирайся – ка ты,  старший лейтенант, в путь дорожку.
Меня переводят командиром дивизии в один из подмосковных гарнизонов.
В общем,  я  иду с повышением на генеральскую должность.
Но, об этом, пока, ни   гу,  гу.   
А, вдруг,  не переведут!  Что тогда. Будь здоров карька!
Не - е – т.  Посмешищем стать я не хочу!
- Так, вот. Как переведут, я заберу тебя, отсюда, к себе, на должность командира
танковой роты.
Мать, конечно, настаивает на  своём  и хочет, чтобы   ты перешёл на комсомольскую работу. Но, у тебя есть, кое – какие,  шероховатости в биографии, поэтому  на командной  технической должности  тебе будет попроще.
Кольцов, желая  поблагодарить полковника, стал приподниматься с места. –
- Спасибо, товарищ…
Однако, командир полка резко остановил его. –
- Садись. Ты не на службе, а у меня дома.   Спасибо  своему ангелу – хранителю,
Марии Ивановне,  намажешь на щёчку, если потребуется.   
Это она выделила тебя из  хора танкистов – фигуристов. 
Я и сам давно заприметил, что ты парень, с огоньком, с открытой всем  ветрам,   домотканой  русской душой.
В меру    грубошёрстный.  И мягким можешь быть, как  церковная свеча, когда загоришься, чтобы помочь кому – то.
Со смыслом в голове!  А без этого,  ключ к солдатскому сердцу не подберёшь.
Без смысла в голове не живёт и соловей.
За это мы, Калинины, тебя и ценим, Иван саркандский.  Мы будем петь, а ты, на аккордеоне,  мелодии  нам будешь выводить.
Цыганочку с выходом, если надо,  сбацать  можешь, по торжественному случаю.
И яблочко. И чардаш.
И среди танкистов ты первый  лётчик налётчик.
Затем полковник перевёл взгляд на дочь и с улыбкой сказал –
- А что касается вот этой швеи – гимназистки, которая  сейчас учится  держать в руках своих  иголку, прилаживая к твоему кителю погоны,  то ты  веди себя с ней естественным образом. 
Ну, как вроде бы, ты ей старший брат.
Словом,  оберегай её  и не морочь ей голову, без надобности.
Это я тебя,  уже, как отец прошу.
В общем, до окончания института, ты её не трогай!
Понял, старший лейтенант, или не  быть тебе  капитаном.
-    Даю вам, товарищ полковник, честное слово. Не трону
Мария Ивановна, подсказывая,  дочери, как правильно расположить погон на кителе, прислушивалась к тому, что говорил её муж, бросая быстрые взгляды  в его сторону.
И, всё - таки, последнюю точку на этом вечере поставила она. –
- Ваня, как точно выразился Афанасий Северьянович!  Береги Серафиму и не морочь ей  головку никогда.
Не ради дочки своей мы вытащим тебя, из этих полевых условий,  в Большой  театр,
как в большую цивилизацию.
Армия это ария для одного голоса.
Для голоса командира!
Из этой оперы, как из пластинки шестьдесят шестого года выпуска,  в Большой театр  выйти не так то просто.
Так вот, благодаря голосу папы, мы приглашаем тебя в Большой театр, как  порядочного и талантливого офицера.
В  театре придворной дивизии,  куда ты с нами поедешь,   служить не так – то просто, 
но мы  тебя  там,  в обиду не дадим.
Мы тебя  в Калинин  переведём, а  остальное будет зависеть уже от тебя самого.

Танковая  колонна  Кушкинской  дивизии продолжала стоять на шоссе у Ташкепринского  водохранилища.   
Стремительно начали сгущаться сумерки. 
С предгорий потянуло холодом.
Вскоре всё воинство  и грозную технику  накрыла  тёмная,   южная ночь.
Кольцов выставил охрану и вернулся к своей боевой машине.
Вместе с охраной бодрствовали только дежурные радисты.
Он хорошо понимал, что это его последняя мирная ночь, когда можно  беззаботно поспать.
Командир роты влез в танк и задраил люк.  Экипаж уже спал. 
Расположившись на своём месте, он попытался заснуть, но тщетно.
 Ему вспомнился один из вопросов механика – водителя Васецкого, который он ему задал « на сон грядущий ». 
Вопрос был неожиданным и смутил его настолько, что он не смог ответить на него откровенно.
Сержант, с какой – то, потаённой  грустью, вдруг начал перед ним исповедоваться. –
- Товарищ майор.  Не могу понять, что со мной происходит. 
Как перед страшным боем, вдруг, вспомнил все свои грехи и тех людей, которых обидел,  вольно или невольно.
Может быть,  меня завтра убьют…    
Ведь завтра  - в бой, что бы  там нам не говорили про  мирный ввод войск.
Кольцов только пожурил его. - 
- Сейчас все мы  грехи  свои достали из – за пазухи, сержант. Не ты один про них вспомнил.   Все,  у кого совесть не умерла, сейчас вспомнили про них. 
И это хорошо!  Так что залезай в боевую машину и выспись напоследок. 
И про смерть мне больше не вспоминай. Приказываю.
               И вот теперь, разговор этот не давал ему покоя.
Ему вспомнилось растерянное и испуганное лицо учительницы русского языка  Кривосеенко. 
Он учился тогда в  восьмом классе.
Учительница пришла на урок и принесла  диктанты.
Мягко говоря,  они с недоверием относились  друг  к другу. 
Она недолюбливала его, а он, в свою очередь, её. 
Муж у неё был первым секретарём районного комитета партии, что давало ей  свободу быть мягкой к любимчикам и  жёсткой к другой категории  своих  учеников.
Кольцов развернул свой диктант и увидел, что ему поставлена четвёрка за одну единственную помарку.
Он заглянул  в работу своей соседки Вали Кизиловой. У неё было несколько таких помарок и одна стилистическая ошибка – неправильно поставленная запятая.
Однако   работа  её была  оценена  на пятёрку.
Он вспыхнул и, не отдавая себе отчёта, громко, на весь класс, сказал, имея в  виду учительницу. –
- У,  сука!
Двадцать семь учеников, услышав это, затаило дыхание.
- Иван. Ты,  это меня назвал сукой? – Бросилась к нему учительница, с белым, как  свежевыстиранная простыня,  лицом.
И, впервые в  жизни он солгал. –
- Я  сказал это на оценку.
Двадцать семь учеников облегчённо вздохнули, а учительница послала его за родителями. 
Он считался  лучшим учеником школы и был председателем пионерской дружины  этой школы.
Когда он вернулся в класс вместе с матерью, учительница, к его великому изумлению, начала его расхваливать, даже не упомянув об инциденте.
Правда, сделала она это на перемене, когда в классе, уже,  никого не было.
Но обиду свою она затаила до поры, до времени.
На выпускных экзаменах,  в  одиннадцатом  классе,  Кривосеенко,  ставшая,  к тому времени,  директором школы,  поставила Кольцову за сочинение, в котором не было ни одной ошибки, четыре балла и лишила его золотой медали. 
 Он не долюбливал её, а она его!   
               






































                Глава   девятая.   







                ВЕРНИТЕСЬ   ЖИВЫМИ. 



Колонна советских войск, вошедшая в Афганистан из Термеза,  прошла Таш – Курган, который находился километрах в восьмидесяти от советской границы.
Дорога,  с хорошим бетонным покрытием,  петляя между гор, поднималась всё выше и выше.
На одной из вынужденных остановок, начальник штаба тыла  подполковник Арсеньев пересел из штабной машины в Б Р Д М.
Он, по – прежнему, находился в  самой голове колонны.
Внезапно над, изрыгающими выхлопные газы  танками, автомобилями и тягачами, появился   вертолёт Ми – 8.
С этого вертолёта, через громкоговоритель, что – то кричали, обращаясь к кому – то из  командиров.
Но, во всеобщем шуме, временами,  перерастающем в грохот,  слов невозможно было разобрать.
Арсеньев, на всякий случай, вылез на броню и стал прислушиваться к  тому, что выплёвывал  сверху громкоговоритель.      
Но, вот вертолёт стал приближаться к его боевой  разведывательно  – дозорной  машине.
Теперь, уже, было слышно, что разыскивали именно его. –
- Внимание!  Внимание!  Начальнику штаба тыла ограниченного контингента
обозначить своё местонахождение красной ракетой.
Внимание. Внимание. – Надрывно кричали с небес. –
Обозначьте себя  красной ракетой!
Арсеньев начал размахивать руками, стараясь привлечь к себе внимание. 
Затем  приказал одному из сержантов. –
- Сержант. Дать красную ракету и обозначить себя.
Ракета, шипя, поднялась в воздух.
- Б Р Д М – стоп! – скомандовал  подполковник.
Боевая машина, резко затормозив, остановилась.
Вслед за ней, остановилась и  вся колонна.
Вертолёт,  приблизившись к ним, завис в воздухе. 
Вниз полетела верёвочная лестница и последовала команда. –
- Начштаба  тыла О.К.В.  приказано покинуть колонну и подняться  в вертолёт.
Повторяю. Начальнику штаба  тыла  немедленно подняться  в вертолёт.
Арсеньев, захватив с собой,  самое  необходимое, ухватился за перекладину и полез вверх, по раскачивающейся в разные стороны,  как маятник, лестнице.
Оказавшись в кабине вертолёта, от командира экипажа, Арсеньев узнал, что его приказано доставить на термезский военный аэродром  Кокайды.
Вертушка, развернувшись, понеслась  назад  к Аму – Дарье.
Река Аму – Дарья, единственная в мире река, имеющая три названия.
Часть её, от истока до  Термеза, называется Пяндж.
Второй участок этой реки, от  Термеза до  Чарджоу, называется  - Аму. 
И последний отрезок её, от Чарджоу до впадения  в Арал,  имеет название  Джейхун.
Арсеньев знал, что река Аму – Дарья  имеет свой аналог в Соединённых Штатах  Америки.  Этим аналогом является река  Миссисипи.
У них обоих имеются двойные течения и идентичные  водные обитатели, от креветок,  до крупных рыб.

В Кокайды  Арсеньева ожидал  новый приказ Командующего контингентом  -  срочно вылететь в  Ташкент для решения  вопросов по снабжению афганской  армейской группировки боеприпасами, горючим, обмундированием и продовольствием.
После решения этих вопросов ему надлежало,  вылететь  из столицы Узбекистана в Кушку.
 Оттуда,  двадцать восьмого декабря, совместно с группой офицеров  Генерального штаба и  Туркестанского военного округа, организовать ввод второй части советской группировки  на  территорию Афганистана.
В Ташкенте ему потребовалось  около двух суток, чтобы  развязать  весь  узел проблем.
               В Кушке аэродрома не было, поэтому ему пришлось,  сначала,  вылететь  на Ан – 12 в  Мары, а уже оттуда на штабной  автомашине Волге добираться до Кушки и далее до  Ташкепринского водохранилища, где ожидала своего часа, чтобы войти в Афганистан,  вторая часть  войсковой группировки.
Его попутчиком,  при перелёте в  Мары, оказался член Военного совета генерал – майор Роднин, который только что вернулся из Москвы.
Он немало удивил Арсеньева некоторыми известиями из Москвы. –
- Откровенно говоря, подполковник, меня настораживает некоторая незавершённость, а порой и непродуманность, многих решений, по поводу ввода  советских войск в Демократическую Республику  Афганистан, принимаемых на самом верху.
У меня сложилось мнение, что и в руководстве страны, и в  Генералитете, так и не сформировалось единого и чёткого плана по всему комплексу наших действий в  этой стране.
Говорят, что из одной бани разных вестей не бывает!
Но только не у нас. У нас бывает! 
Это  плохо!  Плохо, прежде всего,  для   наших солдат и офицеров, которые  надолго войдут и останутся в  чужой стране со своей, не очень понятной,  интернациональной миссией.
               Генерал Роднин,  изучающе посмотрел на  подполковника Арсеньева. 
Но тот молчал. Ему и самому многое было непонятным, но он списывал это на  обычную предстартовую неразбериху, с которой начинаются все войны в мире.      
Арсеньеву, для того чтобы  поддержать разговор,  пришлось бросить короткую реплику. –
- Мне кажется, товарищ  генерал, что, со временем, всё утрясётся.
Однако, генерал был с ним не согласен. –
- Да утрясётся ли, подполковник?  В Афганистане наши войска раздробят по отдельным гарнизонам и заставят уйти в глухую  оборону.
Боевые действия и любая оперативная инициатива, с нашей стороны, как вроде бы не запрещены, но и не поощряются.
Роднин достал из портфеля  небольшой термос. Налил в крышку густого ароматного чаю и подал его Арсеньеву. –
- Угощайся, подполковник.
У меня пересохло в глотке, после того, как я побывал в Москве и послушал там  вершителей наших судеб.
А сейчас, уже, и вершителей судеб афганцев.
Арсеньев, поблагодарив генерала кивком головы, выпил тёплый напиток и предложил, отстёгивая фляжку. –
- Могу предложить, товарищ член Военного  Совета Армии, кое – что и позадиристее.
Коньяка нет, а вот флотского молочка  налить могу.
Без него под пули настоящий солдат не полезет. 
Это средство от всех бед, как от внутренних, так и от наружных паразитов.
Генерал, улыбнувшись, отклонил предложение. –
- Было бы странным, если бы у самого начальника штаба тыла, в походной фляге остывал чай. 
Спасибо. Хочу пересечь родную  южную границу абсолютно трезвым.
Всё – таки исторический момент!
Вот, когда меня прижмет зубная боль, то я к твоей фляжке обязательно приложусь, Алексей Владимирович.  Безотлагательно припаду.  А сейчас  потерплю.
- Зубная боль у нас, генерал – майор  обязательно появиться, когда мы залезем на
      бугор.
А, вот, когда будем переходить границу С.С.С.Р., то пограничники нас,  без  русской чарки, на ту сторону не пустят.
Это вне всяких сомнений. – 
Сквозь шум моторов,  кричал  ему Арсеньев. –
- Как говорят, в таких случаях,  казахи и узбеки, без джюз  грамм  здесь не обойдётся.
Генерал Роднин, подняв крышку от термоса вверх, спросил его. –
- Джюз грамм, как я понимаю это солдатская фронтовая порция спиртного?  Понятно.
- Насколько я понял вас, товарищ генерал – майор, вы без особого оптимизма смотрите на эту военную компанию? –
Задал вопрос  генералу Арсеньев.
Роднин, уколов взглядом в своего попутчика, с минуту молчал, будто чего – то, опасаясь. Однако, уверенность в своей правоте  взяла верх над осторожностью. –
- А, как же!  Для оптимизма не вижу оснований, подполковник.
Несколькими дивизиями мы  афганцев из феодального строя в  развитой социализм не вытянем.   Нет, это напрасный труд!
А, про демократию и говорить не приходиться.
- Это, ещё почему? -   Снова напряг голос Арсеньев.
- Да, потому, мой друг, что  демократии, как таковой нет нигде.
Демократия это, всего лишь, красивая игрушка, с помощью которой творятся  самые  грязные дела в этом мире. 
Эта сказка для детей с соблазнительными картинками.
Демократии нет, подполковник. 
А, социализм, хоть и в извращённой форме, но есть!
Я пессимист не потому, что предрекаю  поражение  нашей стране в Афганистане.
Я предрекаю,  прежде всего, поражение нашей  престарелой и недееспособной державной власти.
Генерал вынул из кармана шинели носовой платок и, вытерев губы, продолжил. –
- Представь себе такую реалию.
Двадцать четвёртого декабря маршал Устинов доводит, до руководящего состава Вооружённых Сил страны,   решение о вводе войск в Афганистан.
Ты знаешь, как он это делал.  Нет, не знаешь! 
Рассказываю, как было дело.
Устинов, на этом совещании, все задачи Генеральному Штабу и Командующим Видам  Вооружённых Сил ставил устно.
Официальных документов, где бы ставилисьбоевые задачи, как это положено, при  начале боевых действий, нет!
Все распоряжения отданы устно.
Чего, или кого они там испугались, подполковник?  Как ты полагаешь?
Арсеньев, помолчав несколько секунд, перехватил у генерала инициативу. –
- Скажу вам, как  истинный оптимист, генерал.  Они  не бояться.
Они хорошо понимают, что тремя, четырьмя дивизиями  невозможно изменить жизнь в этой стране.
А,  засадить туда тридцать дивизий, чтобы добиться успеха, они, тем более не могут, потому, что  Советский Союз разваливается на гла - зах.
Он рухнет, и у них,  там, не  хватит сил для собственной защиты.
Власть это  чувствует. Власти этого не хотят.
Я лично боюсь вот чего. 
Арсеньев, подсев поближе к  генералу, стал заканчивать. –
- Для меня трагедией, генерал,  может быть только  одно. 
Нас продержат здесь энное количество лет. Это, как дважды два четыре.
Но, когда мы вернёмся к  родному очагу, там сторонники дикого капитализма будут  социализм  перековывать в  западную демократию и грабить нас.
Нас встретят очередными сказками,  картинками раскрасками и, в который раз страну обдерут, как липку.
И всё это сделают под лозунгом. -  За демократию без КПСС.   
В результате, мы потеряем всё – и свой социализм, и страну, и  демократии  не увидим, поскольку это эфемерное понятие, подобное доллару.
Американцы сбросили атомные бомбы на Японию. И демократия у них от этого только помолодела и похорошела.    
- А, вот для японцев и всего остального мира это вовсе и не демократия, а  бомбёжка!
Вот, во что я  верю и не верю, генерал. И вот,  чего я боюсь, словно мальчишка.

На военном аэродроме в Марах и обоих ожидала  белая штабная Волга, на которой они, глубокой ночью двадцать  восьмого декабря,  добрались до места сбора всей группировки войск у Ташкепринского водохранилища.
Всё шоссе было так забито танками  так, что их Волга не смогла двигаться дальше.
Танки Т – 55 и Т – 62  стояли на  дороге  в несколько рядов.
Танкисты, закрыв  люки,  спали так крепко, что их невозможно было разбудить.
Тогда Арсеньев  снял с плеча автомат Калашникова и принялся колотить прикладом по броне. –
- Бойцы!  Где здесь  находится командир полка?
Я начальник штаба тыла армии.
Сообщите  местонахождение своего командира.
Так, на пару с генералом  Родниным,  в кромешной тьме, они долго ходили от танка к танку, пока не    услышали. –
- В следующем танке находится комроты  майор Кольцов.
От этого известия,  у Арсеньева радостно забилось сердце. –
- Ага, значит  Иван уже  здесь, в походной колонне.
Арсеньев подошёл к боевой машине и ударил  автоматом в борт. –
- Внимание. Командиру роты майору Кольцову срочно явиться к подполковнику Арсеньеву.
Вскоре, люк танка открылся и из него показался тёмный силуэт.
Арсеньев забрался на броню и обнял Кольцова. –
- Честно говоря, не ожидал встретить тебя здесь.
Не знаю, плохо или хорошо, что  ты здесь, в предбаннике войны, но я рад тебя видеть, чёрт тебя  побери.
Как там наши прекрасные дамы?   Всё также  кружат головы нашему брату?  Ну, да ладно,  потом расскажешь.
А сейчас свяжись, по своей рации,  с командиром полка и попроси его, чтобы он дал команду своим танкистам, освободить часть шоссе для проезда моей машине.
Мне с генералом нужно проехать  в погранотряд  и организовать продвижение  группировки через границу.
А, вообще – то,  дай, ка,   я  сам с ним  переговорю.
Подполковник  влез в  броню и связался  с командиром полка.
Колонна мгновенно ожила. 
Танкисты стали запускать двигатели и освобождать место для проезда на дороге.
Минут через двадцать проезд был освобождён.
За это время Арсеньев и Кольцов успели переговорить
Сообщение о разрыве отношений с Серафимой, больно ударило по Арсеньеву.
Он, сразу, даже, не мог поверить в это. –
- Майор. Что угодно. Только не это!  Ты, случайно не шутишь?  Для меня твои отношения с  Серафимой казались вечными и незыблемыми, как  и то,  что  земля  вращается вокруг  солнца.
- Эх,  не думал, не гадал я, что с этим печальным известием мы,  с тобой,  через несколько часов,  отправимся на войну.
Многое повидал я в своей жизни, но такого ещё не встречал! 
Не верю я в это, Иван.  Ну, не могу  я в это поверить.
Он ещё долго сокрушался по этому поводу.  Кольцов  мрачно  молчал.
Наконец,  подполковник перешёл к делу. –
- Ну, да  хватит об этом. 
Ситуация такова, Иван. 
Я назначен командованием начальником штаба тыла армии, или ограниченного контингента. 
Должность эта генеральская, с лампасами, но хлопотная и неспокойная.
- В долине Пули – Хумри, перед перевалом  Саланг,  будет  создаваться  войсковая перевалочная  база материально – технического снабжения армии.
Там, очевидно, и будет  находиться моя ставка.
Но, кроме этой базы,  в Афганистане  их будет создано ещё, как минимум, две.
Мотаться мне  придётся по всему Афгану.
Новый год мы с тобой, скорее всего, встретим в Шинданде, где будет стоять один из наших гарнизонов.
Жить придётся в палатках. Все удобства на улице.
Из танка или укрытия, лишний раз не высовывайся.   
Побереги себя для Серафимы. Надеюсь, что всё у вас устроится.
А я поберегу себя для твоей сестры.
Люблю я  её, Кольцов!  Люблю  безумно. Даже стыдно признаться тебе в этом.
Скрутила меня твоя сестра Полина в бараний рог, а я ей пока не шибко  интересен.
Но я надеюсь   на  лучшее.  На то, что мы с тобой породнимся, Иван.
Вот такой я оптимист, по жизни, майор.
               Кольцов, выслушав Арсеньева, начал было благодарить его за помощь, но тот остановил его,  не дав закончить  фразу. –
- Нашёл,  за что благодарить! Оставь это, майор.
Помог на войну ему попасть!  За это не благодарят, Иван. Не распускай слюни. Останемся мужиками.
Мне тебя надо благодарить за Полину.
Увидел я её и преобразился. Никогда со мной такого не случалось.
Оказалось, что я  и не знал, что  такое любовь!  Нажил с  женой двоих детей, а любовь прошла   стороной  от меня.
Представляешь, возвращаюсь из командировки домой, а жена мне ставит условие;  выбирай  Арсеньев, или я, или твоя мать.
А, что произошло, не объясняет.
Я поехал к матери. Она тоже не хочет говорить на эту тему.
Вообщем я выбрал мать. Собрал чемодан и переселился в  офицерскую гостиницу.
Арсеньев, хлопнув друга по плечу, стал прощаться. –
- Ну, всё, Ваня. Мне пора.  До встречи в Шинданде.  Держи ухо востро и лишнего не болтай.
И здесь, тоже, есть  глаза и уши.
Повторяю. Побереги себя для Серафимы. Вы с ней сотворены, чтобы жить в одной оболочке.
- Алексей, а чихать то хоть, мне можно здесь?  -  Улыбнувшись, спросил Коьцов.
- Можно, но только в отсутствии начальства.
Этой же ночью,  войска двинулись к  советско – афганской границе.
На следующий день, двадцать восьмого декабря  Арсеньев встретился с начальником пограничного отряда полковником Коршуновым.
Колонны замерли, ожидая открытия  пограничного шлагбаума.
Арсеньев прошёл вместе  с  начальником погранотряда  в здание, захватив с собой папку со списками личного состава, на который  у него имелись  специальные пропуска  для перехода  границы. 
Арсеньев  передал эти документы пограничникам. 
После этого  он,  обратившись к  полковнику Коршунову, сказал  -
- Пропуска имеются на всех, кроме меня самого, поскольку я  имел пропуск на переход границы в районе Термеза.
Меня отозвали с территории Афганистана и направили сюда.
Так что мой пропуск действителен только на термезском  направлении.
Начальник погранотряда  успокоил его. –
- Товарищ начальник штаба тыла.  Не беспокойтесь. Мы вас пропустим  в Афганистан
и с этим  пропуском. 
Пропустим всех,  до единого.
Только вы вернитесь оттуда живыми и здоровыми.
               После этого полковник Коршунов отдал приказание начальнику погранзаставы. –
- Капитан, а ну подать сюда бутылку русской водки и стаканы. Наши братья идут на войну и мы не можем,  не  выпить с ними на посошок. 
Когда в стаканы плеснули водки, Коршунов поднял свою  посудину. –
- Товарищи  генералы  и офицеры! На посошок. Выпьем за то, чтобы вы вернулись оттуда живыми!
Чокнулись. Тонко зазвенело стекло.
Рядом с Арсеньевым стоял генерал Роднин. Он,   опорожнив стакан, крякнул и,  не закусив,  воскликнул. –
-    Вот, за это грех не выпить!
       
Полковник Коршунов отдал приказ начальнику пограничной заставы.  –
- Капитан. Открыть дорогу в Афганистан для  советских дивизий!
Пограничники подняли шлагбаум и колонны советских войск, в соответствии со своими номерами, вклинившись в горы,   вошли  в тринадцатый век.
Здесь, на Кушкинском направлении, в отличии,  от  направления Термезского,  мотоциклисты Царандоя  советские дивизии не встречали.
Колонны пятой мотострелковой дивизии генерал – майора Шаталина, надрывно гудя двигателями, покатили к границе, чтобы  войти в афганские города  Герат,  Шинданд и Кандагар.

На обочине шоссе, у одного из поворотов, за которым открывалась пограничная полоса, стояли русоволосые мальчик и девочка.
И мальчик, и девочка  были слепы.  Мальчик играл на гармони. В руках у девочки  была русская балалайка.
Высокими, протяжными голосами они пели песню. Внизу, на земле лежала солдатская шапка.

                Катятся танки. Ревёт вертолёт
                Следом солдатик к Кабулу идёт.
                Чёрным хлебом жив,
                Он на Волге жил
                Он оставил там
                Василёк во ржи!
                Ты прощай, прости,
                Ждёт меня Афган.
                Звать тебя  Василь,
                А меня Иван.

                Ахают мины.  Пули. Жара
                Нож из ночи.  Пережил всё солдат.
                Твои  мать, отец
                Не уснут вовек.
                А ты в ад попал,
                А тебя всё нет.
                В поле рожь стоит,
                Как трава густа.
                И цветок во ржи
                Тебя ждать устал.
               
               
                Бронь прогорела. Разбит Ми восьмой. 
                На дно ущелья упал рядовой.
                Среди скал чужих
                Он в крови лежит
                Он здесь год стоял,
                А теперь лежит.
                Крест и бинт тугой
                На твои пять ран.
                Ты вставай, не спи,
                Рядовой Иван.
               
                Катятся танки. Ревёт вертолёт.
                Смерть по пятам за героем идёт!
                Чёрным хлебом жив,
                Ты на Волге жил.
                А теперь вот тут
                Среди скал лежишь.
                Ты прощай, прости
                Брат мой корефан
                Звать меня  Василь,
                А тебя Иван.

               
               
      
Когда боевая машина майора Кольцова, стала приближаться к  слепым певцам, он, вынув из кармана куртки юбилейный советский рубль, с изображением Ленина,  и на ходу, бросил его под ноги  детям, стремясь попасть в шапку.
Но промахнулся.  Монета, ударившись о землю, подскочила и покатилась, по инерции, в кювет.
Но мальчик, продолжая играть на гармошке и петь, не дал  ей этого сделать.
Он, ловко выставив ногу, задержал монету возле себя.
Тяжёлый танк, громыхая гусеницами, промчался мимо слепых артистов.
Кольцов, не утерпев, оглянулся, чтобы,  запомнить мальчика и девочку.
Со всех танков,   в солдатскую шапку,   летели  монеты.
Они пели песню, которую он написал сам.
Бросали  монеты  все командиры, стоящие в  люках. Бросали бойцы сидящие на броне.
Как эти дети оказались здесь,   никто не знал!

Когда  танковая рота  майора Кольцова,  находясь на афганской территории,  проходила мимо крепости  Кушк,  построенной русским царём,  неподалёку от границы, он  по танковому переговорному устройству рассказал её историю всему экипажу, обратив  на это  и внимание своего  земляка, механика – водителя  Васецкого.
- Бойцы, кто из вас знает историю этой крепости?
Васецкий, чего молчишь?
- Да, откуда же мне знать, товарищ майор, почему наш царь построил крепость на афганской земле?  Мы, ведь,  сейчас,  находимся  в Афганистане.
- А, где же ещё?  Конечно в Афганистане! - 
- С возмущением  воскликнул командир роты.
Уже несколько часов, как мы  находимся за границей.
Кольцов, откашлявшись,  охрипшим голосом принялся за свой рассказ. –
- Читал я об этой, то – ли легенде, то – ли были,  ещё в школе. 
Но помню её до сих  пор.
Та земля, на которой стоит сейчас эта крепость, была когда -  то,  территорией  Российской империи.
По приказу царя, здесь, на границе с Афганистаном, и построили эту крепость Кушк.
Затем, при случае, русский царь подарил эту крепость вместе с землёй,  афганскому королю.
По законам того времени, король, в знак благодарности,  должен был сделать ответный подарок.
И он подарил нашему царю живописное место под Ашхабадом.
Говорят, что, позже, там был построен санаторий  Фирюза.
Вот и вся история, товарищи воины - интернационалисты!

Новый, 1980 год подполковник Арсеньев и майор Кольцов встретили в Шинданде.
Местное население отнеслось  к советскому воинству настороженно.
Безусловно, что среди афганцев было немало и таких, кто встретил к  приходу советских войск  доброжелательно.

На окраине города  Шинданда распологался афганский аэродром, где базировался    истребительный полк  самолётов  МиГ – 19  афганских В.В.С.
Рядом с этим полком разместили и советский гарнизон.
Наши офицеры и солдаты, не без удивления разглядывали устаревшие  и давно снятые с вооружения образцы советской военной техники и оружия, которыми был укомплектован афганский гарнизон.
               После того, как они наспех обустроились, в  сооружённом своими руками, палаточном городке, Кольцов подвёл Арсеньева к  одной из советских машин противовоздушной обороны  аэродрома  -  ГАЗ- 2А,  со  счетверённым пулемётом Максим. – 
- Алексей, смотри. Да это же наша полуторка времён Великой Отечественной войны.
У нас,  её  сейчас можно увидеть только в музее.
Она, ещё,  в хорошем состоянии, судя  по внешнему виду.
А вон там, слева стоят наши танки Т – 34 и Т – 54.
Они вернулись в расположение своего, зарытого в землю по самое горло, гарнизона, в центре которого находилась радиостанция  Р. – 125.   
Рядом с ней  были вырыты окопы, для солдат и офицеров, на случай обстрела.
Арсеньев, как более опытный, посчитал своим долгом предупредить Кольцова. –
- Иван, ты,  если начнут стрелять, прыгай в окоп. Понял.
Не бойся испачкаться, если хочешь дожить  до нового,  1980 года.
Я получил сведения, что поблизости, в горах, находятся  бандформирования.
Намотай это себе на ус.
               Тридцать первого декабря  мы с тобой  позвоним  в Калинин и поздравим с Новым годом  Серафиму и Полинку.   
Как ты на это смотришь?  Позитивно, али негативно, майор? 
Моя штабс – машинёшка оборудована, по последнему слову  мировой науки и техники. 
А, знаешь чем?    Навейшей тропосферной связью! Вот чем.
Что, же, мы с тобой заделались героями нашего времени, а поздравить своих любимых,  с Новым годом,  не имеем права  что – ли?  А?
Ничего, родина нам эти  тропосферные звонки спишет на нашу бедность и будущий героизм. 
Ты, как сам – то  считаешь, майор?
Кольцов, как – то, неопределённо пожал плечами. –
Да, да!  Спишет, а потом  возьмёт и высчитает по полной программе.
Да, так, что  мы с тобой без штанов домой вернёмся.
- Отставить хандру, майор. 
Я за всё заплачу, только бы у тебя  с Симонеттой,  всё  кончилось полюбовно! 
Куда бы  тебя с ней судьба не забросила. Хоть  в Америку, хоть к белым медведям.
Кстати, про Америку. 
С момента ввода наших войск  в Афганистан, я всё ждал, что же по этому поводу скажут наши стратегические  противники  американцы.
Но, тут Кольцов своим вопросом остановил друга. - 
- Алексей, погоди, ка, погоди.
Какую Симонетту?   Серафиму, что – ли?
- Ну, а кого же ещё, танкист. Конечно её. 
Так, твою Серафиму назвала  допотопная    старушка, в одном из калининских 
трамваев, где я  с ней   впервые  повстречался. – Пояснил Арсеньев. -
- Я и сам, тогда ничего не понял. 
Что за Симонетта,  такая? 
А  когда вернулся на свой бархан в Ташкент, то сказал  самому себе. –
Обратимся  к Марксу.
Открыл энциклопедию и нашёл, что так называют одну красавицу с картины  итальянского художника Сандро Боттичелли.
Кольцов одобрительно кивнул головой. –
- О, эта картина висит  и в нашей спальне, в Калинине. 
Всё, начштаба тыла. Твой намёк на Маркса я понял.
Теперь расскажи, что там говорит товарищ Маркс,  про ввод советских войск в  Д.Р.А.   Уж, больно ты меня заинтриговал.
- Товарищ Маркс, про это,  молчит.  А, вот американцы, нет!
Так, вот  жду я, что скажут  американские радиостанции по поводу нашего военного похода в Афган.
Двадцать пятого декабря.  Молчат.
Двадцать шестого.   Молчат.
Двадцать седьмого вечером, наконец, слышу. –
- Советские агрессоры ввели на территорию Демократической Республики Афганистан отборный контингент, отличающийся особой выучкой и беспощадностью,  так называемых, партизан.
Оказывается, мы с тобой партизаны. 
Вот так – то,  дружище, западный  мир  окрестил нас с тобой, воинов интернационалистов!

На Новый год, Арсеньев,  для шиндандского гарнизона,  заказал из Кушки настоящую ёлку.
Её установили на площадке, прямо посреди расположения танкового полка.
К двадцати трём часам в штабную машину  начальника штаба тыла, на празднование 1980 года пришли майор Кольцов, генерал – майор Роднин и  старинный, закадычный друг Арсеньева начальник санэпидембатальона полковник Хмурованный.
В  самом Афганистане существовал сухой закон.
Спиртное, здесь было вне закона.
Такой же запрет,  на горячительные напитки,  действовал и в советских гарнизонах. Первое время, достать  спирта, или водки было, практически, невозможно.
Ещё с вечера,  в штабную машину к Арсеньеву прибежал адъютант одного из генералов, находящихся в Шинданде. –
- Товарищ подполковник, генерал  Ракитин просит вас зайти к нему.
Арсеньев в этот момент брился. 
Он только, что вернулся из Кабула, куда вошла  сто третья Витебская  воздушно - десантная дивизия.
Он хорошо понимал, зачем его просит зайти генерал Ракитин. –
- Передай своему генералу, что  я зайду к нему, как только приведу себя в порядок.
Побрившись, он налил  в солдатский котелок спирту из канистры, которую ему доставил капитан – связист от полковника  Хмурованного и отнёс его  Ракитину.
Что же делать,  не встречать же  генералу Новый год  на сухую!
В двадцать три часа в штабной машине Арсеньева подняли стаканы за  ушедший в историю 1979 год.
Без четверти  двенадцать, Арсеньев позвонил  в Ташкент и поздравил сына и дочь. Затем он набрал номер калининской квартиры генерала Калинина.
Абонент не отвечал.
Тогда он позвонил  генералу в частный  дом. Трубку сняла Мария Ивановна -
- Да, да. Я вас слушаю.
Арсеньев передал трубку  Кольцову. –
- Иван.  На  проводе матушка твоей   Симонетты.  Говори.
- Мария Ивановна, это  Иван Кольцов. 
Поздравляю вас и Афанасия Северьяновича  с наступающим Новым годом.
Желаю всего наилучшего.
Я могу поговорить с Серафимой?
Несколько секунд,  поражённая этим звонком, Мария Ивановна не знала, что сказать.
Её, будто лишили дара речи.
Но эта сильная, волевая женщина,  сумела быстро взять себя в руки. –
- Ваня!  Ванечка.   Это ты? 
Ты, что звонишь не из Афганистана?  Ты, что туда, пока не добрался?   
- Доехал.   Не беспокойтесь. Всё хорошо.  Я жив и  здоров. Прошу передать мои новогодние поздравления генералу Калинину. 
Я могу поговорить с Серафимой? Пригласите её к телефону.
- Ваня мы все тебя любим.  Ждём тебя живым и здоровым.
Серафима отнимает у меня трубку.
Далеко, далеко  от него,  за много тысячь  километров от афганских гор, в занесённом снегом доме,  взяла  телефонную трубку  его   Пчёлка.
И он  услышал её учащённое дыхание. 
У неё не было сил, чтобы сказать ему, хотя бы несколько банальных слов. 
Она стояла и плакала от бессилия.
Кольцов, догадавшись об этом, с жаром закричал в это далёкое пространство, называемое родиной и Любовью. –
- Пчёлка!  Только не плачь, милая. Умоляю тебя. 
Это я во всём виноват. Прости меня за всё!  Я тебя люблю! Я без тебя перестал быть самим собой.
- Придёт  время.   И  мы с тобой  встретимся и вернёмся ну наш луг, в нашу родовую вотчину.
Прости. Я не могу больше говорить. Я отключаюсь. 
Генерал Роднин и полковник Хмурованный, ставшие невольными свидетелями, разыгравшейся на  их глазах  драмы, только переглянулись.
Полковник Мурованный сказал –
- Лёшка,  а ну наполни посуду.
Давай – ка мы сейчас выпьем за  любовь до гроба!
За такую русскую любовь, которая не знает преград и не боится времени и старости!
Мы сейчас выпьем за Ивана и Серафиму.
Чтобы они встретились и больше никогда не  расставались.
- Я даже своим не стану звонить. У меня в семейных делах полный штиль.Давно всё перегорело. Одна зола и осталась.
Давайте, друзья выпьем   и на боковую.
Пока в нас здесь не стреляют хоть  поспим,  по человечески.   
Эх, Ванька, Ванька,  угораздило же тебя сюда попасть, в это пекло.
За тебя и за твою Серафиму!
Кольцов  выпил и глянул на свои командирские часы. –
-    Однако,  господа гренадёры, от майора  до   генерал – майора!
До Нового года осталось целых триста секунд.
Мне пора идти и поздравлять своих  бойцов и командиров.
Он, попрощался  и бросился  из  кунга  в тревожную афганскую ночь.
Когда  он  исчез в ночи,   полковник Хмурованный попросил  Арсеньева рассказать о том, как наши вошли в Кабул  и взяли дворец Амина. –
- Лёшка.  Ты сам  то хоть   во дворце был? 
Правда, что его взяла Альфа, без единого выстрела, или это чушь собачья?
Арсеньев налил всем по пол стакана и предложил встретить Новый год стоя. –
- Товарищи офицеры, для встречи Нового  1980 года, прошу всех встать.
Слово представляется старшему по званию генерал – майору Роднину.
Роднин  тоже,  куда – то спешил, поэтому  надолго их  своим  поздравлением не задержал. –
- За то, чтобы мы все в наступающем году вернулись домой к своим любимым и детям живыми и здоровыми.
Арсеньев настроил приёмник на волну одной из советских широковещательных станций.
Она  посылала в эфир концерт великолепного Сергея Захарова.
Певец, пленяя своим мастерством,  воинство земное, с его символами  жизни,  огня и смерти,  мощно и спокойно, с истинной русской удалью,  пел. –
- Это было недавно, это было давно.
Арсеньев принялся  убирать со стола.
Убрав, он расстелил на нём боевую,  оперативную карту Афганистана и перенёс с тумбочки несколько телефонных аппаратов.
Затем вызвал, по местной связи,  одного из своих сержантов – радистов.
- Ну, давай, расскажи нам,  как  наши  брали  дворец.
После чего  и  мы,   мелкими скачками, поскачем в свои санэпидембаты.
Там   нас, с нетерпением,  ожидают  -   двойной оклад, тиф, вирусный гепатит и
начальник  особого отдела  К Г Б  С С С Р,  по Туркестанскому военному округу,  генерал – майор  Румянов. –  Напомнил, в шутку,  хозяину застолья Мурованный.
Арсеньев начал рассказ. -
- Взяли его двадцать пятого декабря,  в день ввода войск на Термезском направлении.
Подразделение Альфа, переодетое в форму афганских солдат, вошло во дворец и ликвидировало холодным оружием, без единого выстрела, двести пятьдесят человек из  охраны президента Амина.
Глава государства был арестован и,  через несколько дней,  его расстреляли.
В архивах администрации  Амина позже обнаружили образец  его обращения к своему народу, где доказывалась необходимость ввода в Афганистан американских войск.
А, ведь, этот самый Амин, занимавший пост министра обороны в правительстве Тараки, приказал  своим офицерам -  трём  старшим   лейтенантам и одному капитану, физически устранить с политической арены главу афганского государства Нур Мухаммеда  Тараки.
Они его задушили подушками, прямо в спальне. 
А Тараки  с 1978 года занимал пост  председателя Революционного совета Д.Р.А.
С 1979 года  он  председатель Высшего совета обороны, а затем премьер – министр и Генеральный  секретарь Ц К  Н Д П А
Вот, так, друзья!  Одна жестокость порождает другую.
Арсеньев перевёл дух. –
- Но это не всё.
После взятия дворца, на  кабульский аэродром стали заходить два наших военно – транспортных самолёта  Ил – 76, с солдатами и бронетехникой на борту.
В каждом из них находились спецподразделения  министерства обороны и  по два БМП.
Говорят, что  им тоже была поставлена,  задача взять дворец Амина,  ввиду несогласованности действий между  двумя министерствами.

Кабульский аэродром имеет одну особенность, которая не была  известна лётным экипажам этих самолётов.
Взлётно – посадочная полоса кабульского аэродрома, в соответствии с рельефом местности,  имеет небольшой  уклон.
Поэтому, при посадке, оба Ил – 76  задели своими хвостовыми оперениями за гору и получили серьёзные повреждения.
Несмотря на это, оставшиеся в живых бойцы, пересели в боевые машины пехоты и попытались взять дворец, в котором находилась наше подразделение Альфа.
Сколько человек было, при этом,  убито мне неизвестно.
Тридцатого декабря я сел  в свой  УАЗик  и, вместе с двумя охранниками и офицером – переводчиком  поехал к этому дворцу.
Дорога  ничего.  С асфальтным покрытием.
Автомобиль, по серпантину, с напрягом,  поднялся на гору, где стоит дворец.
А он построен на  самой верхушке  специально  срезанной горы.
На дороге, перед выездом  к   дворцу, стояла охрана в  советской форме, которая проверив мои документы, пропустила меня   ко дворцу.
Я  покинул  автомобиль, на площади перед дворцом.
Мёртво. Нигде, ни души. 
Стоит  гробовая тишина.  У меня, даже мороз по коже пошёл!
Прямо перед ним, на площади, горя, дымилась огромная куча, каких – то книг в зелёных переплётах.
К северу от дворца,  через лощину,   была видна другая скала.
Из этой скалы, на большой высоте, полусферой выступает красивое здание, сооружённое из стекла и бетона.
Что это – дворцовые апартаменты, элитный ресторан, или ещё что – то, спросить было не у кого.
Я  постоял  так перед дворцом несколько минут и уехал в штаб О К В.
Некоторое время   Арсеньев   сидел молча.
Затем,  лукаво окинув взглядом Роднина и Хмурованного, повеселев, закончил. –
- И, как во время я туда поспел, друзья мои.
В штаб, как раз перед  моим приездом,  привезли из дворца  Аминап автоматы Калашникова.
Калаши, как  их называют наши бойцы.
Этими автоматами была вооружена охрана Амина. Двести пятьдесят штук!
Все автоматы, особые.
Все, как один  никелированные, отливающие алмазным блеском.
Оказывается, товарищ Амин заказал их,  для своей охраны,  тульскому оружейному заводу.
Вот, такая история приключилась со мной в Кабуле.

Генерал Роднин  кулаком толкнул в грудь полковника Мурованного. –
- Ну, хоть бы один ствол, никелированный, захватил с собой  сюда в Шинданд! 
Как экспонат! Не ради стрельбы. А так, для  всеобщего куража.
Нет! Наш  генсек   подобными   диковинками своих витязей не балует. -   
-   Заметил  генерал Роднин.
Арсеньев  вышел из – за  стола. –
- Обижаете, генерал!   
Генсек наш не балует.  Это точно! 
Зато, мы  сами себя балуем!   А это, что?
Он подошёл к  вешалке и,  приподняв шинель, снял с крючка никелированный Калаш. –
 Это что!  Это  вам не калаш, это  вам не  экспонат!
 
   





















                Глава десятая.         







                АПЧХИ!   СПИЧКУ   В НОС.            













Советские войска  вошли в Афганистан.
Арсеньеву, в первые  дни, редко удавалось поспать более двух – трёх часов в сутки.
Каждый новый час, каждый новый день, начинался со свалившихся на него очередных проблем.
Ещё, до ввода войск в Афганистан на кушкинском направлении, он получил сообщение, о том, что при прохождении термезской группировки через туннель перевала  Саланг, произошла трагедия.
Однако, как часто бывает в таких случаях, ведения об этой трагедии были довольно противоречивыми.
Утром первого января  ему,  в  Шинданд,   из Москвы,  позвонил его непосредственный начальник генерал  армии  Маринин. 
Он приказал  подробно доложить ему о трагедии, которая  произошла с нашей колонной в этом туннеле.
Арсеньев принялся излагать свою версию того,  что там произошло. –
- Товарищ генерал  армии.
Вы знаете, что я был отозван из термезской группировки войск в Ташкент и до этого перевала не дошёл.
Но, тем не менее,  я  дозвонился  до оперуполномоченного  781 отдельного разведбатальона  сто восьмой мотострелковой дивизии капитана Тананчука,   а также  к другим офицерам, которые прошли по этому маршруту, и  были на перевале и готов изложить вам следующую версию.
Арсеньев, выдержав небольшую паузу, продолжил. –
- Колонна советской бронетехники и спецмашин вошла в туннель и начала движение  к  его выходу.
Впереди колонны, естественно,  шли танки.
Туннель этот оборудован электрическим освещением и системой вентиляции.
Когда танки, возглавлявшие колонну,  прошли туннель  и  автомобили стали приближаться к выходу, у одной из  головных  машин Урал – 375 заглох  двигатель и она, остановившись, застопорила всё движение в туннеле.
Вся техника в туннеле остановилась. 
Но команды  заглушить моторы от начальника колонны не последовало.
Внутри туннеля начали  накапливаться  выхлопные газы, в таком количестве, в котором система вентиляции справиться с ними не смогла.
Люди начали задыхаться от угарного газа.
И, как это часто бывает в подобных ситуациях, кто – то из солдат, случайно произвёл выстрел.
Тут же началась  паника и пальба  из автоматов.
К сожалению, командиры длительное время не могли остановить эту панику и неразбериху.
Более того, никто из них не догадался отдать команду - заглушить двигатели и убрать с дороги заглохший  Урал – 375, чтобы обеспечить выход техники  из туннеля.
Наконец, одна из патрульных  машин вошла в туннель и на буксире вытащила оттуда этот  Урал, обеспечив всей колонне  выход из туннеля.
Заместитель министра обороны  С С С Р по тылу генерал армии Маринин   поинтересовался у  Арсеньева.  –
- Сколько  человек, по твоим данным,   там погибло и причина их гибели.
Арсеньев, открыв блокнот и перелистав в нём страницы, ответил. –
- В итоге,  от пулевых ранений и угарного газа  там  погибло восемнадцать человек.
Команда надеть противогазы, была отдана командирами во время.
Задохнулись те бойцы, у кого оказались неисправны противогазы.
Вы же знаете, товарищ генерал армии,  как  солдаты снимают мембраны с противогазов, чтобы  было легче дышать на кроссах.
Я считаю,  что именно этот  факт  является главной  причиной  отравления солдат угарными газами.
Вот таково моё мнение по этому вопросу.
- И у меня  такое же  мнение,  Арсеньев.
За  это мы и сняли с должности командира сто восьмой дивизии генерала Кузьмина и поставили, во главе её, полковника Миронова.
Также будем поступать и впредь!
- А другая версия, подполковник, что говорит? –
Спросил Арсеньева генерал.
- Другая версия  - это солдатская версия.
По ней  бандиты подожгли два автомобиля на выходе из туннеля и застопорили движение.
- Хорошо, подполковник. Я всё понял.
А теперь слушай приказ.
Твоя главная обязанность, на первое время, будет заключаться в том, чтобы в кратчайшие сроки создать в Афганистане армейскую базу материально – технического снабжения войск в Пули – Хумри  и  две  перевалочных базы. Одну в Хайротоне. Другую в Турагунди.
Ты со своим  штабом  тывла   будешь  находиться в Пули – Хумри, перед  перевалом Саланг и оттуда руководить снабжением армии.
- Есть, товарищ генерал армии находиться в Пули - Хумри.  –  Выдохнул в трубку Арсеньев и услышал. -
- Всё. Конец связи.

Советское командование, с первых же дней пребывания ограниченного контингента в Афганистане, в процессе следования подразделений  к местам  своего постоянного  базирования,  сразу же,  столкнулось  с двумя проблемами.
Во -  первых,  солдаты и офицеры становились лёгкой  мишенью  для моджахедов именно на дорогах, в момент своего перемещения из одного гарнизона в другой.
Душманы  нападать  открыто на хорошо укреплённые и вооружённые советские гарнизоны   опасались.
Им,  удобнее, было делать это на дорогах, используя  фактор внезапности, под  прикрытием естественного  горного рельефа местности.
               Вскоре, Кольцов и Арсеньев расстались.
Арсеньев, в соответствии с поставленной перед ним задачей,  отправился в Герат, а потом в Пули – Хумри.
Кольцов же, возглавив три танковых экипажа, пошёл  вместе с  восемьсот шестидесятым мотострелковым полком  до Кундуза  и, далее, до старого Файзабада.
На всём пути следования их  непрерывно обстреливали.
Появились раненые и убитые.
Командир полка, когда они добрались до места назначения, подошёл к Кольцову и поблагодарил его. –
- Ну, с боевым крещением тебя, майор.
Спасибо за  огневую поддержку.
Раз  мы с тобой в первом бою выжили,  майор, значит,  не умрём!
У тебя все танкисты целы?
- Целы и здоровы, подполковник.  Даже царапин не получили. 
Мы, за бронёй, как у родного отца,  за пазухой. –  И Кольцов показал рукой в сторону своих танкистов, подготавливающих свои машины к обратному рейду в  Шинданд.
Командир полка  с грустью признался. –
- А  вот у меня, дела похуже, майор.
По пути следования смертельное ранение в грудь получил рядовой Игнатов.
И четверо  отделались  лёгкими ранениями.
Игнатова, в спешке занесли в кунг радиостанции.  Сержант – радист Данилевский, тот который получил радиотелеграмму из Москвы,  с приказом войти в Афганистан, снял с него окровавленный бушлат, и пытался оказать ему первую помощь.
Но…  Тщетно.  Умер  мой боец, Игнатов. 
Тяжело умер, корчась от боли.
Командир полка, стряхнув с себя печаль и приняв,  прежний,  боевой вид, добавил. –
Давай занимать  боевую позицию, майор.
Танки и  БМП с БРДМ  расставим по кругу. 
Людей и вспомогательные подразделения -  в  центр круга!
Радиостанцию -  тоже  в  центр.
А ты, майор со своими ребятами, после того, как подойдут остальные подразделения, вернёшься в Шинданд. 
Такой у меня приказ.
               Однако, Кольцову пришлось, здесь, под Кундузом, задержаться.
Через несколько дней после этого разговора   ему приказано было принять участие  в боевой операции по подавлению мятежа, который поднял против своей  власти афганский артиллерийский полк.
Этот полк  дислоцировался  в районе Кундуза.
Седьмого января министр  обороны Афганистана  Рафи попросил маршала С. Л. Соколова выделить боевые подразделения,  из состава советских войск, для того  чтобы,  совместно с афганскими частями, провести операцию и отбить у восставших артиллерийские  склады двадцатой пехотной дивизии.
 Его просьба была  маршалом удовлетворена.
Операция была проведена девятого января.
Командир  батальона  860 полка, развернув в боевой порядок  свои танки и БМП, пошёл на мятежников.
Эта лавина, за несколько минут   безжалостно   смяла  восставших.
Когда бой закончился, Кольцов, остановив машину, выбрался из неё наружу.
Он подошёл к груде камней, смешанных с  землёй, среди которых, у смятого танками артиллерийского орудия, корчась от боли, стонал афганец.
Ему стало его жалко.
Кольцов, впервые видел, истекающего кровью противника, так близко.
Он присел возле него.
Рука, непроизвольно, потянулась к кармашку противогаза, в котором, находился индивидуальный перевязочный пакет ИПП – 8.
Сначала, прямо через верхнюю одежду, он сделал раненому противошоковый укол и хотел, уже,  было, его перевязать.
В этот момент он услышал, как  раздался выстрел.
Стреляли из английской  винтовки Бур шестнадцатого калибра, которой пользовались все афганские мергены – охотники.
Винтовочка эта,  имела огромную поражающую убойную силу.
Спасло майора только то, что он, одновременно с выстрелом, нагнулся к раненому, чтобы, сняв с него одежду, наложить на рану повязку.
Пуля прошла над его головой и  ударилась в камень.
Осколком от этого камня, Кольцова ранило в бок.
Защитил его бушлат.
Сержант Васецкий, увидев это, открыл автоматный огонь по убегающему стрелку.
Тот, как – то,  странно подскочив, упал на щебень.
Сержант  тут же сделал   Кольцову перевязку. –
- Пустяки, товарищ, майор.  Царапина.  Даже рёбра не задело.
Можно  даже и в полковой медпункт не обращаться.
Но вот  укольчик я вам  поставлю. На всякий случай.
Когда  Васецкий  закончил работу, он,  в некотором  смятении, произнёс. –
- Пройду посмотрю.  Не могу.
Убил я этого человека или только ранил.
Мне, как – то, не по себе, товарищ майор.  Извините меня.

После возвращения в гарнизон, Кольцова вызвал к себе командир полка. –
- Н, как ты, танкист?   Как рана? В медпункте был?
- Был.  Царапину промыли и упаковали в бинты. Сам  врач – хирург медроты  Дрогин помощь оказывал. -    
Ответил майор и показал на свой разорванный бушлат. –
- Если бы не он,  бушлатик, то неизвестно, что  бы было со мной.
- Чувствуешь то ты себя, как?   Сносно?
Кольцов, в ответ, попытался улыбнуться. –
- Сносно!  Я, в таких случаях, пользуюсь старой  русской поговоркой и говорю, смерти назло. –
- Апчхи!   Спичку в нос!   Ничевос,  ничевос.
Командир полка,  удовлетворённо хмыкнул. –
- Хорошо сказано, майор! 
Запомним эту крылатую фразу  и возьмём  её себе на вооружение.
Умели наши деды орешки щёлкать и афоризмами сыпать. –
- Апчхи!  Спичку в нос!  Ничевос, ничевос. 
Это, как молитва,  какая или заклинание. 
Сказал и сам  себя вылечил.  И на ноги поставил!
И побежал, как ни в чём,  ни бывало! Хоть до самого Кабула!   
Спасибо, майор.  Рад буду видеть тебя живым и в комбатах.

Но, вернёмся к предыдущей теме, или, к так называемой,  второй проблеме, которая не давала покоя ни командирам, ни, тем более водителям.
Время было зимнее. Дороги, особенно, на перевалах, обледенели и покрылись коркой льда.
В условиях обледенения, автомобильная техника, в особенности Урал – 375 и ЗиЛ – 130, с шестью ведущими, подняться на перевалы не могли.
При подъёме на гору, они начинали пробуксовывать и  пятиться назад.
На обледеневший перевал мог подняться только, проверенный  и испытанный жизнью старичок  ЗиЛ  - 157.
Арсеньев, ещё в Шинданде, предложил  полковнику Кудряшову. -   
-    Так дело  на перевалах не пойдёт!  Рывок вперёд,  а   два рывка назад.
Так  мы войну проиграем в первую же зиму.
Предлагаю создать военные комендатуры для обслуживания перевалов.
На каждом перевале должна быть своя комендатура со сводной группой автомобилей      ЗиЛ  - 157 – тихоходов.
В штабе так и поступили.
После этого  прохождение колонн  через перевалы,  по всему  Афганистану, было обеспечено.
ЗиЛы  – 157 брали забуксовавшую технику на буксир и помогали ей подниматься  гору.

Первые два месяца, бандформирования массовых,  боевых действий против советских войск не вели. 
Вооружённые стычки происходили повсеместно.
Проводились и боевые операции.
Однако, вооружённые стычки постоянно возникали и между  афганскими  военными группировками и формированиями.
Но эти, местные разборки, редко заканчивались кровью, потому, что в  Афганистане существовала кровная месть.
Это обстоятельство и заставляло горячие головы мергенов, хорошо всё взвесить за и против, прежде  чем выстрелить в своего соплеменника.
Зачастую,  в вооружённых, противоборствующих  группировках находились близкие родственники.
Например, сын и отец.  Или братья.   
      
Вскоре, ограниченный контингент был преобразован в  сороковую армию, командование которой было подчинено командующему Туркестанским военным   округом.
Произошло это после  двадцать третьего  февраля  1980  года.
До этого времени, Ограниченный Контингент не был подчинён  командованию
Турк. В О , являясь  в то же время независимой от него  боевой единицей.
               В феврале наши части понесли большие потери в боях на  кишимском направлении.

В сотне километров, на восток о Кундуза, в районе горного  хребта Рустак,  расположился город Рустак. 
От него до советской границы менее ста километров.
В горах,  поблизости от этого города  действовало вооружённое формирование одного из афганских беков.
Этот бек совершал налёты на тех своих соплеменников, которые сотрудничали с новой  властью.
Но на  советские гарнизоны он не нападал. По крайней мере, открыто.
Конной бандой бека, до поры, до времени, занималась  афганская милиция Царандой.
Однако этот бек был для Царандоя неуловим.
По просьбе афганской стороны, советское командование начало разрабатывать операцию по ликвидации  этого,  не знающего пощады  к населению,  бандформирования.
Для этой  цели, командование привлекло  четвёртую роту капитана Хабарова  из  десантно – штурмовой  бригады ( Д Ш Бр ) полковника  Плохих,  командира одной из боевых групп  отряда М В Д специального назначения Кобальт, который возглавлял генерал – майор  Дзиов и сотрудников Главного Разведывательного Управления Г Ш
В С   С С С Р.

Главной ударной силой  операции были боевые вертолёты Ми – 8,  танки, БМП и БРДМ.
Сотрудники  Кобальта и  Г Р У  должны были обеспечить командование оперативной информацией  о  всех передвижениях   этой конной банды, её численности и вооружении.
Материально – техническое обеспечение операции осуществлял Арсеньев.
               Для этой цели он прибыл в Кундуз, где  на  афганском аэродроме  базировался   Д Ш Бр  и  встретился с  полковником Плохих и капитаном Хабаровым.
После согласования всех вопросов по обеспечению предстоящей операции всем необходимым,  командир Д Ш Бр  предложил Арсеньеву поужинать вместе с ним.
Арсеньев  не отказался.
За ужином, как это обычно случается, они разговорились.
Начальник  штаба тыла не скрывал своего отрицательного отношения, к тому, что в этой операции будут задействованы только советские войска. –
- Нужно было  настоять и привлечь к этой операции  афганский  Царандой.
Если мы одни разгромим  эту банду, то вызовем у местного  населения ещё большее озлобление. А к чему нам это?   
А, потом, афганская армия и сама, при нашей поддержке,  тоже смогла бы справиться с этой задачкой.
Полковник  Плохих, пододвинув к нему консервную  банку со скумбрией в масле, отрицательно покачал головой. –
- Не скажи, Алексей Владимирович. 
Ты знаешь, как они набирают людей в  эту свою народную милицию Царандой.
Метут туда,  кого попало и откуда попало.
Милицейский наряд садиться в автобус и едет к городскому рынку.
Там набирают молодых ребят и  возвращаются назад,  в местный отдел милиции.
Но Арсеньев, перебив  полковника,  уточнил. –
- Стоп, стоп.  Ну, не силой же они их тащат в автобус. Что – то же они им обещают, при этом и оформляют же какие – то документы.
- Конечно, обещают. А, как же, без этого.
Обещают им золотые горы. И те соглашаются. 
А золотыми горами  для  молодого афганца являются форма, шинелка, винтовка и железная кровать.
Правда,  кровать им выдают не сразу, а  только через полгода. Но это не важно.
Кто – то  из новобранцев сбегает с обмундированием и винтовкой сразу, не дождавшись кровати.
А, кто – то, через пол года,  но,  уже, с кроватью.
Нет, воевать  против своих  они не будут. Не заставишь, хоть убей.
-    А, вот после нашей операции против рустакского бека,  ввяжемся  в полномасштабную партизанскую войну   мы сами.   
- Здесь я с тобой согласен полностью.
Арсеньев  был знаком с полковником по Чирчику.
Д Ш Бр   создали на базе воздушно – десантного полка ферганской дивизии, специально для Афганистана.
Дислоцировался этот полк в военном городке  Верхне  - Комсомольск, под Чирчиком.
Эта штурмовая бригада  была создана на базе четырёх десантных  рот, с усиленным вооружением.

Вскоре было подготовлено несколько вариантов ликвидации конной банды бека.
Сотрудник  боевой группы Кобальт  майор Егоров,  совместно с офицером  Г Р У, сумели завербовать, с помощью  своих агентов, одного из  членов банды и он согласился давать информацию.
Осталось только дождаться удобного момента
Такой момент вскоре представился.

Арсеньев в это время находился в Кундузе и беседовал с замполитом двести  седьмой  трубопроводной бригады, который обратился к нему за помощью.
Специальные  и тыловые части  сороковой  армии имели свой политотдел.
Сама трубопроводная бригада стояла в Пули – Хумри.
Замполит просил начальника штаба тыла ускорить поставку оборудования для насосных станций.  –
- Нам,  товарищ подполковник, приказано, в кратчайшие сроки, протянуть магистральный трубопровод, для поставки горючего, от перевалочной базы Хайротон до  Баграма.
Это четыреста тридцать пять километров!  По горам!
Да ещё, в три нитки.
Закладывается  сорок пять гарнизонных насосных станций.
По штатам,  каждую  такую станцию,  должен обслуживать и охранять свой гарнизон из восьми  бойцов.
А у меня, пока, не хватает ни солдат, ни техники, ни оборудования.
Арсеньев,  ожидая звонка из Д Ш Бр  и  зная, что операция по ликвидации банды бека, должна начаться с  минуты  на минуту,  остановил  капитана. –
- К чему попусту  тратить время, капитан.
Не будем повторяться.
Три дня назад, в Кабуле я был в вашем политотделе и имел беседу  с начальником политотдела полковником  Бозраевым.
Битый час я согласовывал с ним ваши проблемы.
Всё, что зависит от меня, я выполняю. И выполняю, как положено!   
А, вместо благодарности, твоё руководство, написало на меня, как это говорят блатные, телегу командующему сороковой армии  Тугаринову.
Арсеньев вскочил с табурета. –
- Он вызвал меня к себе и устроил такой шморгендрот, что вселенский потоп, по сравнению с ним, просто безобидный ручеёк.
Вы бы, там у себя в политотделе бросили заниматься  ерундой, а все свои мускулы и извилины, бросили на трубопровод.
- Какой же  это ерундой мы занимаемся? 
Я не понял вас, товарищ подполковник.
Арсеньев, с тревогой поглядывая на телефонный аппарат, гневно бросил. –
- Сколько средств и сил у вас уходит только на одну организацию передвижных ленинских комнат, для солдат и офицеров военных автоколонн, идущих непрерывными потоками па всему Афгану.
И это, в то время, когда идёт война.
Кому и зачем  нужны здесь, на войне, ваши передвижные ленинские комнаты? 
Здесь  воевать  надо  с бандитами,  капитан, а не молиться классикам марксизма – ленинизма по дороге в рай или  в ад. 
Против нас начинается полномасштабная партизанская война,  при технической поддержке западных держав,  а вы  отнимаете технику и людей на передвижные иконостасы для каждой колонны.
Надобно работать на войну, капитан, а не на начальство, чтобы его прославлять.
Капитан, в сильнейшем возбуждении,  направился к выходу.
Но Арсеньев остановил его окриком. –
- Стоять,  замполит!  Я тебе не позволял уходить.
Что это за самоуправство? 
Иди и запомни! 
Замени свой  пистолет Макарова,  на автомат и бей врага  до полной победы, пока он сам  не обратится  за помощью к нашему товарищу Марксу!
Вот, как я это сделал. Посмотри.  - 
И   он показал ему на  свой  элитный, сверкающий никелем, Калаш. -
- Брось бегать, со своими,  иконками по  афганским дорогам войны.
Эти иконы у всех  нас отпечатаны в  комсомольских  и партийных билетах.
Вытаскивай и молись,  если  приспичит в пути.
Трель телефонного зуммера  не дала Арсеньеву договорить.
Он бросился к телефону.
Звонил командир четвёртой роты   Д Ш Бр   капитан Хабаров. –
- Подполковник, боевая тревога.  По коням. Вертушки нас уже  ждут!
- В бой, не на цугундер, капитан. Выбегаю.
- Свободен, замполит. – Крикнул Арсеньев капитану из трубопроводного батальона и выскочил из штабной палатки.
В спину ему ударило. - 
Я этого так не оставлю.
Мы с Лениным  в сердце, в сорок пятом,  Берлин взяли. А вы его …
Арсеньев, на бегу,  пробурчал самому себе под нос. –
- Берлин мы взяли со Сталиным! 
А, с Лениным мы взяли царя и Питер!
А   Мысхако,  Гитлера, Амина и  Кабул  - с Брежневым.

Он сел в машину и помчался к аэродрому.
На подъезде к  нему Арсеньев встретил, возвращавшуюся со стороны Баглана, мотострелковую роту капитана  Аушева.
Мотострелки возвращались домой, в Кундуз,  с  очередной операции.

Группа вертушек Ми – 8, с десантниками  Хабарова, поднявшись с Кундузского лётного поля,  взяла курс на Рустак.
Часть роты следовала  к этому городу наземным транспортом – на Б М П  и Б Р Д М
Непосредственное участие в  боевых операциях,  не входило в обязанности начальника штаба тыла подполковника Арсеньева.
Он  делал это по своей  собственной инициативе, с целью изучения особенностей материально – технического обеспечения боевых операций и для совершенствования личного,  боевого опыта.
Уже в воздухе, капитан Хабаров   сообщил ему. –
- Всё,  теперь они от нас  не уйдут.
Час назад, конный отряд бека, численностью свыше двухсот пятидесяти  человек, захватила город Рустак.
В городе идёт резня.
Зверства творятся  неописуемые.   
Мы свой  десант  высадим  за городом,  на входе в ущелье, откуда моджахеды пришли, чтобы отрезать им путь к отступлению
А  потом,  потом пулемётным огнём с вертолётов,  поможем  десанту  выгнать банду в  долину,  навстречу  боевым машинам пехоты  и  Б Р Д М.
Когда  конники окажутся в долине, мы уничтожим их своим огнём сверху.
Губернатор Рустака, успел  нам сообщить по рации,  о нападении  и о том, что, испугавшись моджахедов,  разбежалась и его охрана,  и народная милиция,  охранявшая город.
Бек согнал всех жителей города на центральную площадь.
Что  там происходит сейчас,   я не знаю.
Отобьём город,  увидим сами.
Неестественно долго тянулось время.
Но, вот, вдали показался, захваченный бандитами город.
Вертолёты, высадив десант, пошли  в атакеу на моджахедов.
Банда, встретив огонь со стороны ущелья, в панике покинула город и высыпала в долину.
Здесь, на открытой местности,  конники стали лёгкой добычей для  пулемётчиков  с   вертолётов.   
Через полчаса по долине бегали, только,   напуганные стрельбой и шумом двигателей советских  Ми – 8, кони без всадников.
Из двухсот пятидесяти бандитов, в долине остались лежать, вместе с беком, сто пятьдесят четыре бандита.

Арсеньев, высадившийся с десантом в ущелье ,  вошёл, с ним в город.
 Из десантников  были ранены два человкка. 
С Арсеньева  бандитская пуля сбила  каску, которую он  плохо закрепил ремешком.
То, что он увидел в городе, потрясло его настолько, что он несколько дней не мог прикасаться к пище и сидел на одной воде.
               На  городской,   базарной площади они увидели огромную толпу людей, доведённых до состояния истерики.
Вопли, плач и проклятия были слышны на всю округу.
Десант, держа оружие наготове, стал приближаться к зданию школы, где собралась толпа.
Вскоре,  сюда же,  на площадь  приземлился  один из  Ми – 8, с командиром четвёртой роты капитаном Хабаровым.
Он, с тремя бойцами, пробравшись, через гудящую толпу, подошёл к Арсеньеву. –
- Товарищ подполковник, что здесь происходит?
- Глянь, вон туда. –
Показал Арсеньев в сторону школы.
На одной из дверей школы  висело, прибитое гвоздями тело  учителя.
Горло у него было перерезано.
Внизу, не земле, валялась его окровавленная чалма, розового цвета.
У здания администрации, в пыли лежал, расстрелянный  моджахедами губернатор.
Здания  школы и  администрации  находились  рядом друг с  другом.
К ним подошёл переводчик, с погонами старшего лейтенанта, который уже расспросил местных жителей и,  оставшихся в живых сотрудников губернатора, которые сообщили ему  вот, что. -
- Первым делом, бандиты схватили губернатора и  захватили школу.
Затем, они согнали на площадь всех местных жителей.
 У них на   глазах   они  расстреляли  губернатора за то, что он сотрудничал с властью, поддерживаемой советскими войсками.
Потом бандиты   принялись за школьников.
Сначала, образцово – показательно,  зверски, поиздевались над учителем.
Они  прибили его живого, вниз головой,  к двери  школы гвоздями. 
После этого, стали выводить из школы детей начальных классов.
Выведут мальчика или девочку и кричат в толпу. –
- Чей сын, или  чья  дочка?
И когда родители подходили к своему ребёнку, они, прямо  у  них  на глазах,  ломали ему пальцы дверью и, выколов    глаза, отдавали его  изувеченного им, обезумевшим от горя,  со словами. –
- Если вы, ещё, приведёте своих детей в школу, то с ними будет, то же самое.
Руководил этим  « возмездием  » сам бек.
Когда в небе появились вертушки, бандиты, перерезав горло, распятому на дверях учителю, который  был ещё жив, сели на коней и бросились наутёк.
Арсеньев, стиснув зубы, спросил у Хабарова. - 
- Капитан, а бека вы  не упустили?
Он, же хуже фашиста. 
Куда мы, с вами,  попали?  Нет. Мы вошли не в средневековье!
Мы  попали в средневековую инквизицию  для  малолеток.
Столько лет  мы строили здесь школы, дороги, заводы, каналы, а один этот бек, за несколько  часов,   своими  изуверствами  всё уничтожил.
Я, вначале, удивился, тому, что эта операция проводилась с разрешения и под контролем Москвы.
Теперь, мне стало  понятно, почему это произошло.
Оказывается, там, в Москве,  про этого бека, знали лучше нас.
- Бека этого заберём с собой, капитан. - 
Предложил Арсеньев безапелляционным тоном.
К базарной площади, шумя и пыля, стала подходить наша бронетехника, со второй частью  десантно – штурмовой роты.
Тут же, словно из  -  под земли, появились те сотрудники администрации губернатора, которым удалось спастись.
Арсеньев, с помощью переводчика, попросил их навести порядок в городе и, в первую очередь,  успокоить людей, объяснив им, что шурави, то есть советские, окажут их покалеченным детям медицинскую помощь.
Он, тут же, по рации, связался, Кундузом. –
- Эдельвейс.  Эдельвейс.
- Я  Маргаритка, я  Маргаритка.
На связь с ним вышел полковник   Плохих. –
- Эдельвейс на связи.  Я слушаю вас.
- Эдельвейс.  Направь сюда из медицинской роты  офтальмологов и  хирургов.
У детей переломы пальцев и  выколоты глаза.

На свою базу, в Пули – Хумри,  Арсеньев вернулся  разбитым  и опустошённым.
По тому, какими глазами  посмотрели на него оба сержанта – радиста, дежуривших в его штабной машине,  он догадался, что вид у него  был совсем не командирский.
Он разделся и начал бриться.
Через час к нему зашёл его старый  знакомый, оперуполномоченный   разведбата  капитан Тананчук,  из группы  К Г Б   С С С Р.  Зенит.
Ему  нужно была его  его тропосферная  связь.
Арсеньев не возражал
Тананчук,   оперативно связавшись  с Ташкентом и Москвой,   собрался  уходить.
Но, Арсеньев задержал его вопросом. –
- Капитан, как обстановка, у нас тут,  в Пули – Хумри?
Меня не было здесь несколько дней.
Капитан пожал плечами. –
- Вроде бы не стреляли.
Но по нашим каналам идёт информация о том, что обстановка в стране, в провинциях,  в улусвали  и алакадари будет ухудшаться.
Главари душманов разделили весь Афганистан на восемь зон, в каждой из которых поставили своих людей для дезоорганизации  работы  власти.
Все эти  дезоорганизаторы, недавно,  были министрами в правительстве Амина.
Там, где местные власти их не поддерживают, они обстреливают эти центры.
Более того, эти сторонники Амина представляются народу, как  эхвани или восставшие против вмешательства Советского Союза во внутренние дела Афганистана.
Мы, здесь, пытаемся силой  переломить исламский  образ жизни.
Сменить  обряды, посты и молитвы.
Не пойму, зачем и кому это нужно.
Поэтому, зверства, творимые этими повстанцами, против  своих соплеменников, предающих каноны ислама, будут  только возрастать. 
Это сопротивление. И мы должны это признать.
Для них такими отверженными являются  и  те,  кто пошёл на службу в армию, Царандой, ХАД , как и  все представители власти Бабрака Кармаля.
Арсеньев, не в силах  сдержать свои эмоции, коротко поведал разведчику о том, что натворила банда бека в школе города Рустак.
               Тананчук, выслушав его, в целом, согласился с ним и разделил его опасения на будущее.
- Алексей Владимирович. Зверства, о которых вы мне сейчас поведали, это печальное наследие  татаро – монгол.
А  что вы хотите?  Эти пережитки можно встретить ещё  и у нас.
Вы считаете, что после разгрома банды бека, относительно мирный период нашего пребывания  в Афганистане закончится и наступит фаза масштабной партизанской войны?
Арсеньев утвердительно кивнул. –
-    Да, считаю!    Начнётся!
Более того, американцы начнут наступать нам на пятки.
Сюда,  в лагеря  моджахедов, потоком пойдёт самое современное оружие.
И, не дай Бог, если американцы додумаются поставлять им свои  Стингеры. 
Тогда небо  Афганистана покроется  чёрными  дымами.

На следующий же день, Арсеньев отправился на боевой разведывательной дозорной машине, в сопровождении охраны, в посёлок  Доши, где  находилась наша военная комендатура.
От Доши, до перевала Саланг, было около пятидесяти километров.
Бронемашина   мчалась  по бетонной дороге, проложенной в долине.
Вдали  начинался подъём в гору.
В долине, на  речке Пули – Хумри, стояли три афганских водяных мельницы.
День и ночь вода вращала их колёса. –
Чап –  чап - чах. Чап –  чап  -  чах. Чап –  чап - чах. Чап –  чап – чах -  чах.
По дороге, возле одной из этих мельниц, Арсеньев встретил оперуполномоченного разведбата Тананчука. 
Он  возвращался, со своими разведчиками, на трёх Б М П,  в Пули – Хумри,   с перевала Саланг.
Они, повстречавшись, остановили  свои машины  и вышли из брони.
Тананчук подошёл к начальнику штаба тыла и, с интересом поглядывая, на переговаривающиеся, между собой, мельницы, поздоровавшись,  предупредил его. –
- Товарищ подполковник, вчера мы с вами, говоря о последствиях боевой операции в Рустаке, оказались абсолютно правы.
После разгрома банды неуловимого бека, муллы, уже второй день подряд, по всему Афганистану, призывают народ к джихаду.
По  -  прежнему, бросая  тревожные,  беглые взгляды в сторону мельниц, оперуполномоченный невесёлым тоном произнёс. –
- От южных  границ с Пакистаном, до  наших,   на  севере, по  всей стране  слышен один и тот же клич. –
- Алла – Бисьмелла – а – а.  Лучше поговорить с Аллахом, чем предаться сну.
Муллы, повсюду, призывают к  одному. -  Уничтожать гяуров, то есть нас, советских 
     офицеров и солдат.
Так, что, отныне, нужно быть предельно осторожным.
 Для Арсеньева это известие новостью не было.
Он, ещё вчера, поздно вечером, получил из Кабула приказ с предупреждением об обострении обстановки вокруг  советских гарнизонов. –
- Спасибо за предупреждение, капитан.
Командование  сороковой армии  уже принимает, кое – какие, меры.
Но я считаю, что необходимы самые жёсткие, драконовы приказы об усилении охраны всего, что движется и, что не движется по стране.
Все К П П, все посты должны быть усилены.
На постах, под страхом смертной казни, не спать, как это часто случается у нас сейчас.
Подполковник, поправив фуражку, закончил –
- Всё.  По окопам, капитан.
Теперь, уже вылезать из брони на дорогах, как мы это сделали с тобой сейчас,  товарищ   оперуполномоченный, нельзя.
Ибо это смерти подобно.
Они, пожав,   друг другу,  руки, сели в броню и разъехались в разные стороны.
               Для охраны трассы  Термез – Кабул, в провинции Баграм,  был создан отдельный дивизион, который стоял в районе перевала Саланг.
Его основной задачей  было оказание   помощи   советским колоннам. 
Дивизион должен был выводить  их из - под обстрела,   при  нападении  душманов.
В случае нападения, они, из своих опорных пунктов, выезжали к месту происшествия, в сопровождении танка и многоцелевого тягача.
               Арсеньев,  добравшись до комендатуры в Доши,  стал разбираться со снабжением этой комендатуры продуктами питания.
Начальник комендатуры старший лейтенант Волобуев выложил перед ним  консервы тридцатилетней давности,  тысяча девятьсот сорок девятого года выпуска. –
- Вот, полюбуйтесь, начпроды  нашли, как от этого хлама избавиться.
Послали их к нам, на перевал Саланг.
И, потом, товарищ подполковник, с двадцатого февраля начались перебои с поставками хлеба.
Арсеньев взял несколько банок залежалых консервов для образца и спросил старшего лейтенанта. –
Какие претензии есть ещё, Волобуев.
Тот крикнул бойцу. –
Бердыбаев, а ну  неси сюда  галеты для аристократов.
Когда  галеты оказались в руках у начштаба тыла, он, повертев галету перед собой, спросил. –
- Ну и что?   Не возьму в толк. Пряник, как пряник!
Тогда Бердыев, на глазах у него разломил квадрат галеты и показал ему засохшие в нём личинки червей. - 
- Они с мясом, товарищ подполковник.  Видите? Вот – мясо.
Арсеньев переспросил его. –
- Какое мясо, боец?
Баранина или свинина? Я,  что – то,  не разберу?
Боец, казах оказался не без смекалки. –
- Нет!  Какой   там баранина?  Вся баранина ходит на джайляу, в Казахстане.
А это свинина  в хлебной лепёшке.
Это бутерброд  на завтрак  начпроду.
- Молодец, Бердыбаев!  Политику  советских  начпродов понимаешь правильно!
Я твой бутерброд подам им  на завтрак и скажу. -  Это вам от рядового Бердыбаева!
Волобуев, чего вы его в рядовых держите, а?
С таким юмором он и в сержанты сгодиться. Подумай об этом.
А я, если надо,  помогу.
В общем, так, ребята. 
Консервы, пока заменить не могу. Сам  такой килькой и  скумбрией  питаюсь.
Сегодня же вам на вертушке, подвезут продовольствие.
А эти бутерброды выбросте.
    

   
 
   








 


































                Глава одиннадцатая. 









                НА АЛМЕЗНЫХ  КОПЯХ  ПТИЦЫ   НЕ  ПОЮТ.
   
       















Для   защиты  алмазных копий,  своего основного источника  доходов,   местные афганские  группировки, не  признающие правительства Бабрака  Кармаля, создали,  на подступах  к ним, настоящий оборонительный  рубеж.   
В скальный грунт были зарыты танки  Т – 34, так, что  из скал торчали, только,  одни башни и стволы.
Кроме того,  там, на боевых позициях, стояли советские сто двадцати  миллиметровые  орудия.
Хотя мергены предпочитали пользоваться английскими карабинами  Бур, с огромными  штык  - ножами, достигавшими   семидесяти сантиметров в длину,  на их  вооружении имелись и автоматы    АК – 47 калибра  7, 62 мм.

 Среди солдат и офицеров в Афганистане бытовало мнение,  что,  так называемые,  буровские карабины  это наследство англо – афганской войны.
Но, как не было, в своё время, оружия, точнее нашей  русской  мосинской винтовки,  так и  этот кырабин считался на войне  одной из лучших винтовок.
Из этого карабина можно было произвести прицельный выстрел на расстояние до  двух тысяч двухсот  метров.
Моджахеды  устанавливали на эти карабины оптические прицелы.
               Руководство Демократической республики Афганистан, сразу же после прихода к власти решило взять  алмазные копи под свой контроль, используя их богатства для блага всей страны.

Генеральный штаб  афганской армии, при помощи   Генерального Штаба  Вооружённых Сил   С С С Р,  разработал  секретную операцию по захвату  этих алмазных копий.
Ввиду своей исключительной важности, эта операция была настолько засекречена, что о ней не было известно, даже  руководству штаба сороковой армии.

Рано утром, в преддверии  рассвета, наши мотострелки, танки  Т – 55 и артиллерия, выдвинувшись на исходные позиции, блокировали  район алмазных  разработок.

Подразделения, затаившись в предутренней мгле, замерли в ожидании команд  -  Вперёд и Огонь.
Но, вот из этой тревожной и  пугающей мглы, показались силуэты  сорокоствольных гвардейских миномётов системы  Град.
На  скальный грунт,  таивший в себе холодный  отблеск драгоценного минерала,  окрашивая его  своим  небесным,  тёплым  золотом, легли первые лучи  восходящего солнца.
В этот момент, командующий операцией, отдал  гвардейцам команду.  - Огонь!
Система  Град начала свою  скоростную работу.
Будто иерихонские трубы, завыли глотки гвардейских миномётов.
Будто сам дьявол, сотряс местность в округе и огласил окрестности своим, парализующим,  всё живое, рёвом.
Только что проснувшиеся птицы, в ужасе, с криками  о помощи, кинулись в необъятное небо.
Клубы пыли, окрашенные  в кровавые  цвета    первыми лучами,  показавшегося  из - за горизонта   солнца, клубясь и  извиваясь,  поднялись  в  атмосферу,   догоняя, в вышине, обезумевших птиц.
Зрячие перестали видеть, а  глухие услышали этого  дьявола.
Наконец, светопреставление закончилось.
Танкисты и мотострелки увидели впереди,  перед собой, горевшие синим огнём  металл и камень.
Было тихо, как на погосте, на  котором  взымают  непомерную дань.
И птицы небесные,  и звери полевые потеряли дар пения и рёва.
Потеряли птицы и звери, но, только,  не человек.
В абсолютной пустоте, куда  боялся  залететь даже ветер, вдруг кто – то произнёс. –
- Вперёд,  орлы, на россыпи манны алмазной.
Эти слова принадлежали афганскому генералу, находившемуся на одном из наблюдательных пунктов.
Алмазные копи перешли к  демократической власти  Афганистана без единого выстрела и бескровно.
Оказывать сопротивление было некому.
По гудящей, расплавленной, как  сахар на сковороде,  каменистой почве, могла пройти только бронетехника.
Башни танков Т – 34, охранявших рубежи алмазного царства, потекли,  расплавившись, от неимоверной жары и  сплавились  в единое целое  с  их корпусами.
На россыпи манны  алмазной, когда  на поверхность осела  бесценная  пыль,  пошла бронетехника.
Командир экипажей одного из танков,  войдя в зону поражения, сказал. –
- На алмазных  копях птицы не поют  и звери  не рыдают!
Вот так, братва. И, тем более,  не играют!

За эту  бескровную операцию, несколько генералов получили звания героев.
Получил   высшую награду и афганский генерал,  произнёсший - 
- Вперёд,  орлы, на россыпи манны алмазной.

После  сокрушительного разгрома банды  неуловимого бека и, последовавшего за ним  призыва мусульманского духовенства к джихаду, как и предсказывал  Арсеньев, против советских войск  душманами была развязана  настоящая война! 
Наступила первая чёрная ночь.
Вступать в открытую  борьбу  со своими национальными силовыми структурами и, тем более, с советскими войсками, у моджахедов не хватало ни сил, ни  боевого опыта.
Однако,  у вооружённой оппозиции, не признающей новой  власти в своей стране и присутствия в ней чужой армии,  имелось и немало преимуществ.
Главным,  и самым важным из них,   являлось   то,  что под ногами  у моджахедов  была своя родная земля!
А родная земля, как известно, под ногами не горит!
У повстанцев было ещё и три других союзника, столь важных на войне.
Это  их отцовский, боевой дух, не уступавший духу русского  солдата.
Родная сестра бога войны – внезапность.
И покровительница всех грешных дел –  касатушка тёмная ночь.
Два последних фактора,  были,  особенно,  хороши, когда часовые спали.
В эту тёмную ночь были совершены нападения на советские посты  комендатуры и  подразделения по всему Афганистану.
Удача сопутствовала моджахедам там, где часовые спали, или  исполняли свои обязанности спустя рукава.
В эту трагическую ночь погибло много советских солдат и офицеров.
Эта ночь отдала свою  пажить кинжалу.
               Перед перевалом Саланг, неподалёку от   города Пули – Хумри, в горном посёлке  Доши,  стояла советская комендатура.
Через перевал, в сторону Кабула шли колонны с вооружением и различными грузами.
Проблемы  возникали, тогда, когда техника, забуксовав на обледенелой дороге,  ведущей в  гору, начинала пятиться назад, угрожая идущим за ней машинам.
Движение  колонны прекращалось, что задерживало поставку в армию топлива,  боеприпасов и оружия.
Военная  комендатура в  Доши  была  создана для  охраны перевала  Саланг  и организации  прохождения через него военных и гражданских грузов.
В эту чёрную ночь душманы   также напали и на комендатуру в Доши.
Наутро, после этого нападения душманов на   комендатуру  в Доши,  Арсеньев,  находящийся в  Пули -  Хумри, в нескольких десятках  километрах, от  комендатуры,  получил приказ  срочно выехать туда и разобраться в причинах трагедии.
Он немедленно выехал   туда  с группой сопровождения.
Вместе с ним   поехал и капитан Тананчук.
Зрелище, которое, предстало  перед ними, когда они  добрались до места,  было ужасным.
Весь личный состав  комендатуры был вырезан полностью.   
Специальная группа, прибывшая на место трагедии раньше них,  собрав тела погибших, разложила их  рядами, прямо на холодной земле.
Арсеньев  и  капитан Тананчук подошли к погибшим и, оцепенев, замерли.
Оба, молча,  сняли головные уборы.
Даже опытный Арсеньев, не выдержав, закрыл глаза  на  несколько секунд.
Из его груди непроизвольно вырвалось. –
- Вечная память вам ребята.  Как же вы так….
Только одних офицеров,  было убито двадцать четыре человека….
Всех их, вместе с рядовыми и сержантами, закололи сонными.
Подполковник Арсеньев, медленно двигаясь вдоль рядов,  начал осматривать тела  павших солдат и офицеров.
На каждом теле было не менее шестнадцати ножевых ран.
На  одном из них он насчитал двадцать четыре  таких раны.
Остановившись возле  погибшего, подполковник тихо сказал  капитану Тананчуку. –
- Опознать погибших,  практически,  невозможно. Что будем делать, капитан?
Как мы, теперь, пошлём их домой отцам и матерям?
Душманы со всех сняли одежду. Все раздеты  донага.
Какая чудовищная жестокость! 
Убив их ножами и кинжалами, бандиты  сняли с каждого одежду и, после этого, вставив дула своих буровских карабинов в рот, производили выстрел.
Арсеньев надолго умолк.
               От выстрела в рот, глаза у всех  погибших вывалившись из глазниц,  висели на тоненьких нитях – нервах.
Лица  у всех погибших были  обезображены до неузнаваемости.
Один из бойцов  разведбата Тананчука, зажав рот ладонью, бросился в сторону от места, пронизанного невыносимым холодом этой страшной смерти.
Он отбежал от  убитых метров на пятнадцать.
Там его вырвало. 
Затем, опустившись на колени, он дал волю своим солдатским чувствам. –
- Ой, мамо, мамо.   Забэры  мэнэ  видсэля до сэбэ.  Нэ можно  бачить того  лиха.
Неважно чувствовали  себя  здесь и  остальные солдаты и офицеры.
Но, вот солдат, наконец, совладав со своими нервами,  пошатываясь,  направился к  своей БРДМ.    
Добравшись  до  пулемёта  ДШК,  он открыл шквальный огонь в сторону скал.
Он стрелял в  чужие скалы и плача выкрикивал, угрожая невидимому, тайному врагу. –
- Вот вам, злыдни. Вот вам звери.  Хиба – ж  можно чоловика так уродовать.

Пора,  относительно,  спокойного присутствия советских войск в  Афганистане, закончилась.
Над Афганистаном ежедневно, как чёрный ворон, кружил самолёт Ил – 18, собирая убитых, или, в соответствии со  штабной терминологией, груз  200.
Советские части  «  квартировались  »  повсеместно, по всем своим гарнизонам, в палаточных городках.   
Палатки сначала ставили прямо на грунт, как это делают мирные и беспечные туристы, не закапываясь в  землю.
На сразу же,  после первых обстрелов таких городков, закончившихся большим числом погибших, чтобы избежать  потерь,  палатки стали углублять в землю на глубину, до двух метров.
Даже в Кабуле, на месте дислокации штаба сороковой  армии, был построен такой палаточный городок.
Там стояло всего несколько глинобитных построек.
Сам  Командующий  сороковой  армией располагался в штабном автомобиле.
В офицерских палатках ставили двухъярусные  кровати, а то и просто спали на  охапках травы, как  это делали солдаты и сержанты.
Те из бойцов, кому удавалась раздобыть доски,   сооружали в своих палатках нары.
Доски эти, как правило, добывали, разбирая ящики с боеприпасами.
Солдатам было намного тяжелее в этих условиях, чем  командирам.
Начальник штаба  тыла Арсеньев, постоянно докладывал  наверх и просил улучшить условия жизни солдат и офицеров,  и их питание. –
- Условия быта, с наступлением тепла, стали ещё хуже и невыносимее. –
Кричал он в телефонную трубку, разговаривая с Москвой, с начальником штаба тыла
Министерства обороны генералом  армии  Марининым. –
- Повсюду пыль и антисанитария. 
Солдат начали одолевать вши и вирусный гепатит.
Смердящие бинты и мухи.
Питание плохое и однообразное. 
Ежедневно макароны, жидкий борщ, или суп и  компот  из сухофруктов.
Я и сам, уже, не могу смотреть на скумбрию в масле и кильку в томатном соусе, товарищ генерал.
Арсеньев, переведя  дыхание,   закончил. - 
- Мы стараемся, как можем, товарищ генерал, чтобы изменить ситуацию, но, без поддержки из центра,  это трудно сделать.
Прививки от вирусного гепатита делаются с опозданием.
Солдаты сами себя лечат от вирусного гепатита.
Заваривают в походных  котлах верблюжью  колючку и пьют  её горький отвар.      
- Решайте эти вопросы на месте сами.  Кто  вам  не даёт  это делать? –
Последовал ответ.

Афганская война, из февраля, одним рывком,  перескочив  на бронетехнике,  через март и апрель, гремя гусеницами и ревя моторами,  ворвалась  в знойный и пыльный май.

Командир танковой роты майор  Кольцов, с частью своего подразделения  сопровождал колонну ГАЗ – 66 из Шинданда до Герата.
Во время  одного из  привалов  он заметил, что  у  одной из  разведдозорных машин собралась  группа солдат.
- Сержант! –
Окликнул Кольцов своего механика – водителя, который тоже находился там, в этой группе.
Васецкий, сразу же, поспешил к своему командиру. - 
-    Слушаю  вас,  товарищ майор!
- Вы чего, там, живой мишенью встали  перед  душманами  и под пули  лезете?
Начал отчитивать  его Кольцов.
- Живую  кобру  разглядывали.
Двухметровая гадина. У – х – х! 
Братишка  Чертков возит её с собой в броне.
Это не кобра, а стращилище.  Аж душа в пятки убежала.  У-х.
Кольцов направился   к младшему сержанту Черткову, чтобы разогнать бойцов по экипажам.
-    Чертков!   А  ну, кончай свой цирк на броне.
Что за аттракцион ты  здесь устроил, а? 
Бойцы, а ну давай по местам.  Забыли  поговорку  Суворова,  что пуля дура?
Солдаты, нехотя, стали расходиться   по своим экипажам.
Командир  БРДМ младший сержант Чертков –  детина,  с огненно – рыжими волосами и синими, как вешнее небо России,  глазами, лукаво, с опаской,  поглядывая на майора,  предложил ему. –
- Если хотите полюбоваться моей  афганской невестой, то подойдите к  ящику   для орудийного ЗИПа и  приоткройте его, товарищ майор.
Впереди, на крыле  БРДМ, находился  металлический  ящик для запасного инструмента.  В этом ящике  хранились шомпол для чистки ствола пушки и  запасные части  к пулемёту  ДШК  с калиматорным прицелом  калибра 12, 5   миллиметров.
Рыжеволосый сержант забрался на  БРДМ и  откинул  крышку  ящика.
В то же мгновение,  из  него, словно пружина, выскочила змея.
Она, угрожающе шипя и устрашающе раскрыв капюшон,  замерла, буквально в полуметре, от носа Кольцова.
Кольцову  показалось, что они,  целую вечность, смотрели глаза в глаза друг другу.
Раздвоенный язык змеи, казалось,   почти  касался его носа.
Он смотрел на неё, не мигая, как завороженный. 
Как впрочем,  и она на него самого.
Вдруг, периферийным зрением, майор заметил, что жених – красавец,  протянув руку и положив ладонь  на голову своей невесте,  буквально силой  затолкал её в ящик.
Затем, закрыв  его,  командир БРДМ засмеялся таким раскатистым смехом, что  Кольцов вздрогнул и пришёл в себя. –
- Да не пугайтесь, вы, товарищ майор!  Она у меня самая безобидная тварь на свете.
Я, при первой же встрече, от избытка чувств, повыдёргивал  ей зубы плоскогубцами.
А вы, молоток, товарищ майор!  Белый флаг не выкинули, как некоторые. 
Стояли насмерть, как  наши  под  Сталинградом. 
Желаю добыть вам в бою приставку генерал к своему нынешнему воинскому званию.
Младший сержант, понимая, что  хватил лишку,  тут же, начал извиняться перед   майором. –
- Простите, коли  я,  чего  сделал  не так. 
Не думал, что она выскочит из  коробки так шустро. 
Клянусь последним патроном, товарищ майор!
Кольцов,  услышав, как  часто бьётся его сердце, а руки и ноги наливаются теплом, стараясь быть, как можно строже, бросил  в  эти синие, синие глаза, так похожие на   холодное,  апрельское,  калининское небо. -    
- Это - майор приставка к званию генерал, а не  наоборот, жених  хренов.
Понял!
В этот момент  он услышал  сигнал к началу движения.
Майор, повернувшись,  поспешил к своему экипажу
У танка его ожидал  сержант Васецкий.  –
- Ну, что, товарищ майор?  Зрелище не для  слабаков?   Правда?
Чертков собирается свою невесту увезти с собой  на родное пепелище в Волгоградскую область.
Забравшись в танк,  сержант добавил. –
- Ну, до Ташкента он её, может быть,  и  довезёт.  А там, в аэропорту Тузель,  патрули его вычислят моментально.
И привет его невесте!  Там ей и конец придёт!
Васецкий, занимая своё водительское место  и натягивая шлемофон на голову,  уже самому себе,  недовольным тоном,  сказал. –
- Ну и попали же мы в переплёт!
Не страна, а какое – то тридесятое царство! 
За пол года я  здесь ни одной  бабы не видел.
И никто не видел из нашей роты. Вот, что странно, командир! 
Бойцы вынуждены  уже змей своими невестами называть.
Мы пришли сюда, как выражается замполит,   с добром и на добро, а  здесь нам вместо поцелуев, только  пули в спину летят.   
Ни одной дамы  в глаза  мне не  влезло за  шесть месяцев  этой  круговой обороны.
               Потом, сержант Виктор Васецкий, с хитрецой, поглядывая на Кольцова, признался ему. –
- Да, нет, товарищ майор.  Одна  всётаки влезла.
Это я вам, как  земляку, доверяю свою тайну.
Только, вы, ей – ей, никому об этом.  Я вас прошу! 
Кольцов, понимающе посмотрев на  Васецкого,  кивнул, в знак согласия, головой. –
- Договорились, землячок!  Я тайны солдатские хранить умею.
Я тебя понимаю.
Ты, же тоже, как и я, поэт. Стихи у тебя, что надо, сержант!
А, поэт, без любви, в душе, не поэт!   Одно из двух! Или – или!
Человека поэтом,  или  мать рождаёт, или  посвящает в  тайны поэзии   любовь к  невинной и безгрешной девушке.
Васецкий, при этих словах, встрепенулся. –
- А грешница, что  в эти тайны  разве не  может посвятить?
- Грешница, тоже,  посвящает. -  Улыбнулся  майор. –
- Только в грехи! 
А невинная  девушка есть сама, по себе,  поэзия, как  безгрешное  и светлое  слово, 
как  не спетая песня, как  явление   чуда  народу.
- Я подумаю над вашими словами, товарищ майор. –  Задумчиво произнёс  сержант.
Кольцов, выждав, с минуту,   спросил его. –
- Ну, рассказывай, что  это за  афганская звёздочка  в твои русские глазки залетела?
И, как зовут её?  Уж,  не Юлдуз ли?
- Ну, вы, прямо, в яблочко попали! – Встрепенулся  Васецкий. –
Юлдуз!  Точно так и зовут её!  Но, я зову её  по нашему, по славянски - Алёной.
А она меня называет Вани! 
- Ох, уж  эта  моя Алёна.  Не парена, не варёна.   Самим царём хвалёна.
Бегу я, как  - то, в кантинчик – магазинчик,  в тот, что за аэродромом стоит.
И, вдруг, из - под  дувала, будто из под пятницы суббота, вылетает ласточка и на меня
глазками -  зырк,   зырк. И защебетала.   
Афганки, обычно, от  советских солдат, словно  кошки  от собак  шарахаются.
А эта -  нет!  Только, зыркнула  по сторонам.
Нет, ли  родственников - моджахедов. 
И приподняла чадру.
А там, не глаза, товарищ майор.  Там -  звёзды! Там погибель моя!   
Там, не губки, а кораллы. И сердечко – то у меня словно юбилейный рубль зазвенело. 
Ну, я  её тут же и зарифмовал, товарищ майор. –

                У тебя афгани.
                У меня рубли!
                Открывый - ка Вани
                Города  свои.

И сую ей, естественно самое дорогое, что у меня было  -  Наш, юбилейный рупь с Лениным, который  в гимнастёрке на сердце носил,  чтобы от пуль защититься.
Ну, она и буль – буль.
И зачирикала, как воробей моя ласточка, когда рупь  завернула в афгани. -  Вани, Вани!
И нырь в своё гнёздышко.
Вот так я и стал Ваней.   
Нет, нет,  вы не подумайте ничего плохого, командир. 
Всё идёт, как на войне, где зарплата  всем вдвойне.    
В общем, пока встречаемся, только,  во время полёта на  встречных курсах.   
А они, эти афганские ласточки, могут вылетать из своих клеток, когда петь им  захочется.   Боятся!   А куда деваться!    Любви то всем хочется.

Кольцов слушал Васецкого и вспоминал   тверской луг и самый красивый цветок на нем – свою Серафиму.
Напоследок, он, всё же, предупредил  поэта Виктора Васецкого. –
- Смотри, Виктор. Только без глупостей. 
Потерпи  до встречи дома  с своей  Алёной.
Держи хвост пистолетом!  И  не зевай!   
Ну, поехали.  Заводи. Мотор.
      
Васецкий  запустил  пятисотвосьмидесяти сильный дизель и  тронулся  с места, продолжая размышлять над  своим житиём в круговой обороне. –
- Алёну, не парену, не варёну  тут  можно увидеть только в городе,  и в  чадре, сквозь прорези прицелов и бойнц   
Чадру они надели, наверное, потому, чтобы не видеть и не слышать мой  пулемёт   СГМТ и  сто миллиметровую пушку.   


Кольцову вспоминал Серафиму.
Ему, впервые,  страстно, захотелось увидеть её, прижаться к ней и назвать Пчёлкой.
Он понимал, что мирское счастье обманчиво.
И, тем не менее,  его не покидала надежда на лучшее, на то, что любовь их, переболев,  возродится  и станет только крепче.
- Время само нас излечит, а,  излечив,  рассудит, как надо! – 
Размышлял  он.
Колонна шла на Герат без всяких приключений.
Пока, всё было спокойно.
Несколько дней тому назад он получил письмо от сестры. Это было, уже, третье письмо от Полины.
Такой откровенности он от своей сестры не ожидал. –

-    Жаркий привет освободителям   человечества от страшных уз средневековья!
Ваня, братик, здравствуй. Не думала, не гадала, что писать на войну, своему единственному брату, так сложно!
Слова, будто напуганные  пулями этой войны,  попрятались в сознание так глубоко,  что их не  могут выковырять оттуда   даже  мои  музыкальные  пальчики хирурга.
Все пули,  летящие в тебя, мой брат, долетают и  сюда, до нас,  в эту древнюю,   русскую, княжескую  вотчину   Тверь.
И мы, тоже, их боимся, Ваня, переживая за тебя! 
Мы – это  мама, я, Сима – Серафима, Мария Ивановна и сам генерал – майор  бронетанковых войск  Калинин, которому на погоны должна,  вот – вот,  свалиться   ещё  одна алюминиевая звёздочка  с верхнего этажа нашего советского домостроя.
Прости меня, брат мой  беглец, за весь этот каламбур. 
Мы все, здесь от этого страха, поглупели и сменили свои яркие,  цветные  наряды, по  примеру, хорошо тебе известной дамы  «  в красном »,   на мрамор.      
Кстати, она, по – прежнему,  отдаёт предпочтение красному  цвету и, не разбирая   дорог, летит на  огонь.
Эта, ищущая огня женщина, попала в  интересное положение!
Такое интересное, что ходит,  уже, на шестом месяце беременности, как я  догадываюсь, зачав от тебя аж  на проспекте Майорова в Ленинграде.
Серафима об этом  интересном  положении  суженой  твоего зампотеха  Бережкова,  пока  не знает.
Что поделаешь! 
Будем жить и хранить эту тайну, от Серафимы и  др. любопытных   лиц. 
От афганской войны стало жарко и здесь, в Твери! 
Видишь, Ваня, как я поглупела  и почерствела за эти  ужасных последних пол года.
Но, ты же, сам как – то  мне говорил, что в условиях тёплого климата, хвойные деревья  уступают место лиственницам и дубам.
Значит,  быть тому.
Будем мужественно расплачиваться за свои и чужие грехи.
Нам на смену  придёт более крепкая, в моральном аспекте, смена.
Нужно быть неподвижным к предметам  греховным и  соблазнительным. 
Рядом со мной сидит принц  Кружков, уверенно отрешающийся от этого, забитого   людскими пороками мира  и просит тебе передать, что для души, предвкусившей  несчастья, земная  радость, уже  не потребна.
Я понимаю, что  мудрость сия принадлежит не ему, но я рада его преображению, в   котором  поучаствовала и я  сама.
Я, как громоотвод, приняла на себя первый удар грома, который предназначался тебе и  Серафиме.
Наверное, я поступила грешно, но я совершила свой поступок, желая добра тебе и  твоеё Пчёлке, которая об этом знает.
Теперь, о  самом главном.  О Пчёлке.
Она, всё также  жужжит,  перелетая  с цветка на цветок  и  собирая  целебный нектар   для своих пациентов.
У неё, по – прежнему,  ангельский вид -  робкий и совестливый.
Личико румяное. А  вот глаза у неё,  Ванька….
…Из – за твоего,  по -   свински,     неосторожного обращения  с дамой в красном,  случившегося  на  ленинградском  проспекте Майорова,   эти глаза стали  другими.
Глаза её, как два  серовато – голубых агата,  приобрели  шелковисто – мерцающий   блеск, которым они славились, лишь в минуты  отчаяния и грусти.
Не веришь, возвращайся  на своём  Т – 62  в домик  на  Волге, где мы с ней обитаем.
Ваня,  братик,  ты и только ты, виноват в том, произошло между вами. 
Не она, а ты!
Выбрось из головы  эту злополучную фотографию.
Кружков оказался перед твоей невестой совершенно случайно.
А вот Ленка Старикова, как  посторонний предмет, появилась там с фотоаппаратом отнюдь не случайно, а в нужный момент.
Ты,  же, такой сильный и умный, Ваня.
Ты всегда был для меня образцом аристократа голубых кровей и поэтом!
Верни Серафиму в свои объятия, но сделай это так, чтобы она, при этом,   осталась
сама собой; цельной и естественной, какой ты её принял из рук  матери Марии   
Ивановны.
Она ведь из хрусталя. Смотри,  не разбей её.
Кстати, напиши ей  письмо и успокой в том, что вы встретитесь и больше не   разбежитесь по своим углам -  ты на командирское место под броню, а она в  деревянный сруб у Волги.    Если бы не Мария Ивановна, ты  бы доступа к хрустальной  душе Серафимы не получил.
Тебя  туда,  к вратам души её, привела именно она, не взирая на наши эмигрантские   
корешки и советские вершки.
Именно она, выходя замуж за  вечного скитальца, кадрового военного  Афанасия     Северьяновича,  со словами – жизнь прекрасна только тогда, когда она опасна, предопределила и судьбу  своего мужа,  и  твою  судьбу.
Ты этого не знал? 
Так, знай, братик.
Мама  сама пишет тебе каждый день, поэтому всё о ней узнаешь из её посланий
« на     горку Гиндукуш сынишке  Ваньке Кольцову ».
Мы готовим тебе сразу несколько сюрпризов.
Один из них я тебе  открою.
Хорошо известная  тебе дама в красном, находящаяся, благодаря вашей милости, в  интересном положении, решила отправить своего  зампотеха  Бережкова, к вам на   
Афганские хребты Гиндукуш и Памир.
Словом, Агния  Сабировна, погнала пчёл из Одессы в  Афганистан.
Она такая!
Берегитесь несчастные майоры и подполковники и те, кто в окопах напротив.
К вам едет   трезвый  зампотех Бережков.
Он едет к вам, чтобы добыть для располневшей жены многокомнатную квартиру, а для   себя, лично, погоны с двумя просветами.
Встречайте  его там и восторгайтесь им.
Тайну другого  сюрприза  я не выдам, пока ты не встретишься с  Серафимой -  целительницей, со своей Пчёлкой.
Да!  Вчера, на трамвайной остановке, у кафе  Минутка, встретился мне твой  комроты 
Бажар, который всё, никак,  не выяснит – награждался ли наш Генсек  орденом   Ушакова?
Вся его вторая рота передаёт тебе низкий поклон за  твои политзанятия, на которых никогда и никто не спал.
Сам же, майор  Бажар взял твой адрес, пропахший порохом,  афганской пылью и  верблюжьей  колючкой.
Иногда,   к этим запахам  примешивается  и горьковатый запах полыни.
Твой новый друг, турист с парашютом, Алексей звонил мне уже несколько раз.
Не спрашивай, брат. Нравиться он мне, или нет?
Говорю откровенно. Да!  Нравиться.
Он, как и ты, не утратил,  за тысячелетия эволюции мужчин, твёрдости духа и мягкого взгляда на  наши женские слабости.
Ванька, полынью и верблюжьей  колючкой от него, как и от твоих писем,  тоже несёт,  когда он  говорит со мной по телефону.
Оставайся живым, брат мой старший!
Надеюсь на скорую встречу!
Мадам Кольцова – Кружкова.

Колонна шла на Герат.
Майор Кольцов, ведя наблюдение за окружающей местностью из своей башни, читал это письмо по памяти.
Вдруг громыхнул взрыв. 
Танковый экипаж майора Кольцова на своей боевой машине, идущей во главе колонны, наскочил на мину.
Сразу же, с нескольких  позиций  душманы  начали вести  огонь по  колонне.
В  результате этого  взрыва  все члены экипажа, включая самого командира, получили динамические контузии  от избыточного давления.
От кровоизлияния в мозг  в голове  у Кольцова творилось непонятно что.
Она гудела, раскалываясь на части.
Из ушей  и носа пошла кровь.
Сержант Васецкий  тоже получи  контузию. 
Он  то и помог Кольцову выбраться наружу, где стреляло всё, что только могло стрелять.
Вслед за ними покинули танк артиллерист – наводчик и пулемётчик.
Взрывом мины разорвало гусеницу.
На бетонке и сбоку неё валялись траки, от разорванной гусеницы.
Сержант, прикрывая собой майора, потащил его с дороги на обочину, к большому камню, чтобы укрыться за ним от огня.
Вскоре им это удалось сделать. 
Все четверо укрылись в небольшом, естественном углублении за камнем.
Васецкий, с трудом снял с себя шлемофон. 
Через некоторое время он стащил шлемофон и с майора.
Губы у Кольцова слегка шевелились, будто он, всё ещё, продолжал читать  письмо от сестры.   
Механик – водитель, подложив шлемофон  Кольцову под голову, выглянул,  из – за камня.
Оказывается, что следовавший за ними  БМП тоже подорвался на мине.
Механика – водителя выкинуло через люк наружу. 
Он, перевернувшись в воздухе,  упал на  бетонку и лежал теперь без сознания.
От  этого удара он получил перелом позвоночника и тазовой кости, но остался жить.
Все  же, остальные, из тех,  кто  находился в БМП,  погибли.
Перед глазами у Васецкого всё плыло. 
Он,  уставившись взглядом,  на одном  из  ГАЗ – 66, смутно различал, что там происходит.
Укрывшись за колёсами автомобиля,  кто – то вёл огонь  из ручного пулемёта.
Но слышал он эту стрельбу, словно через стенку.

Вертолётом майора Кольцова,   и других раненых и контуженных в этом бою,  вывезли в Кабульский госпиталь.

Вскоре, во время одного из утренних обходов в госпитале,  у   кровати  майора Кольцова остановился  лечащий врач  -
- Ну, что майор. Собирайся в санаторий.  В Крым.   На реабилитацию.  Там тебя окончательно поставят на ноги. 
Контузия, спровоцировавшая кровоизлияние в мозг, дело нехорошее, но, слава Богу,  болезнь излечимая.
Да, кстати. Тут  тебя друг  повидать  пришёл.
Хоть и не положено к тебе, пока,  никого пускать, я разрешу ему тебя  навестить.
К радости Кольцова, в палату  вошёл Арсеньев.
Он присел на табурет возле койки и положил в ногах у Кольцова свёрток с гостинцами. - 
- Привет,  Иван!  Рад тебя лицезреть живым.
Иван, ты ещё легко отделался, поверь мне. 
Ну, да ничего, ничего,  до свадьбы всё заживёт!  Поверь мне, старому вояке.
Глаза будут видеть, а  уши слышать, как в молодости.
Бывает и похуже.
Ну, здорово, что ли, дружище!  Арсеньев осторожно пожал руку Кольцову.
Иван, слегка приподнявшись, с трудом улыбнулся и спросил его. –
-    Алексей.  Скажи.  Как там   Серафима?  Письма от неё мне были?
-   Были, были. - 
Обрадовал друга  Арсеньев  и достал из офицерской   сумки несколько писем.
- Я только  что  из  Шинданда. 
Забежал в штаб полка и  изъял твою почту.
Держи.  Два письма от матери.  Одно от Серафимы и одно от Марии  Ивановны.
Что нашёл, то и привёз тебе, дружище.
Кольцов,  взяв конверты, принялся их рассматривать. 
Потом, подняв на Арсеньева свои синие глаза, спросил его. –
- Стало быть,  в Крым меня отправят? 
Алексей, прошу тебя.  Позвони  моей Пчёлке и сестре, чтобы они там навестили меня.
Только вот, куда  им ехать?  Крым то большой.  Санаториев  там много.
Арсеньев, внимательно поглядев на него, и сказал. –
- Это не проблема для меня. 
Я уточню адрес и сообщу и твоей Пчёлке,   и твоей кареокой шатенке сестре,   тоже.
Это  для меня не проблема, Иван.
Скорее всего,  тебя отправят в симферопольский  военный госпиталь.
Кольцов, поглаживая свой лоб, поинтересовался. –
-    Они, что  нас на самолёте  в Крым отправят, Алексей?
- На вертолёте! -  захохотал  Арсеньев.
На самолёте тебя  из Кабула довезут до Кисловодска. 
А там тебя будет ждать паром  Красная Туркмения и  Каспийское море.
На этом пароме доплывёшь до Баку, где волны плавают на боку.
Там  тебя пересадят в спецвагон  поезда  Баку – Симферополь  - и  вперёд до самого Крыма!
Всё   в нашем  босяцком, коммунистическом царстве  учтено до грамма и расписано вперёд на десятилетия.
Арсеньев, привстав,   собрался  уходить. –
- Ну, ладно, Ваня. 
Мне пора нанести визит начальнику штаба. 
У  меня через пару часов назначено совещание  в штабе армии.
Я тебя ещё навещу, поэтому прощаться не будем.
Если доведётся выбраться в Кабул, будь осмотрителен. Враг не дремлет.
И учти, Иван, что в Кабуле, так  же,  как и повсюду,  в Афгане, присутствует запах крови и тления. 
Алексей пожал Кольцову руку и направился к выходу из палатки.  И, уже оттуда, остановившись, обронил несколько фраз –
- Запомни, Ваня! 
И передай своим будущим потомкам, что в Кабуле нет общественных туалетов, потому что там  нет советской власти.
Вот  появится  здесь  наша родная,  советская власть –  появятся  и туалеты.
Кольцова это, неожиданное, сообщение немало удивило. –
-    Это, что, подполковник  Арсеньев, очередная сводка сообщений о боях на   кабульском
     фронте?
- Именно так, мой друг и будущий близкий родственник. – Подтвердил Алексей.
- И, что же прикажете делать, когда вас прижмёт, где - нибудь,  на  центральном
- проспекте?   
Делать то, что делают  все  согласные и не согласные с советской властью.
- А, именно? – Не выдержав, уточнил Кольцов.
Арсеньев,  ухмыльнувшись,  развёл руками. –
- Да, майор!  Недооцениваешь ты нашу  советскую власть.  А она, по части борьбы с антисанитарией,  самая расторопная в мире!  Чем я и горжусь. 
Она грязи в своём обществе не терпела.
Да, да!  Повсюду строила туалеты и лагеря. 
-   В этом я с тобой,  Алексей, пожалуй,  соглашусь. О ворах и жулье,    тут  и речи нет!
     Жаль невинных, туда угодивших!
- Так,   какой  переулок  искать в Кабуле, если приспичит?  Посоветуй,   контуженному майору.
- Я же сказал. Делай, как все!  Справляй надобности, где придётся. Здесь у них, вместо советской власти, главный чистильщик и  главный санитарный врач -  солнце.
Оно, через час, всё уничтожит.
И следов не останется!
- Просто и доходчиво!  Спасибо за инструкцию, мой будущий  родственник.
Я,  буду только,  рад, если ты перейдёшь из разряда друзей, в разряд родственников.
Но,  чтобы  Полину  переплавить в обручальное колечко, и надеть  на указательный палец, тебе придётся расстаться с парашютом, мой друг. 
И  кое с чем ещё!
               Арсеньев,  вернувшись от двери к  Кольцову, снова присел на  армейский табурет и, с грустью, промолвил. - 
- Иван!  Считай, что я пошутил. 
Об обручальном кольце, мне, пока, говорить рано!
Он сразу преобразился.  Стал жёстким и непроницаемым. 
Язык, словно молот на наковальне, чеканил слова. –
- Или она, или никто!  Но я на ромашке гадать не буду.  Пожалеет – не пожалеет!
Понравлюсь – не понравлюсь!  Обманет  – не  обманет!
Мне игра в любовь не нужна, Иван!  Со мной уже поиграли. Забрали  детей  и квартиру.    И  будь здоров майор Сурков!
А Полине,  для начала, хотя бы, понравиться надо. 
Была бы любовь!  В кольца нас сама  её переплавит.
Была бы любовь, Иван!
Арсеньев взял пакет, который принёс и начал его распаковывать. –
- Я  тут тебе принёс солдатский сухой паёк.  В нём сухой спирт, подставка для консервов, вилка, ложка, тушёнка,  консервы завтрак туриста, галеты и так далее.
Ну, ты и сам знаешь.  Лопай и выздоравливай.
Да.  Вот тебе,  на десерт, три апельсина и бананы.  Всё!   Я помчался.
- А ты ей, Лёшка, уже понравился. Открываю тебе секрет, в обмен на три апельсина.
- Да, ну!  -  Не поверил Арсеньев.
Кольцов достал,  из  -  под подушки,  конверт и, вынув листки, подал их другу. –
- Читай вот здесь!  Только не  очень то веселись.
Арсеньев вцепился глазами в строчки  письма Полины. Лицо его порозовело.
Прочитав их, он поднял голову и сказал. –
- Спасибо, дружище!  Значит,  будем жить!
Мне, казалось, что Полина  оса, а она,  оказывается, такая же Пчёлка, как и твоя Серафима.
Всё, тогда полетим на мёд!

В Кабуле,  в штабе армии,  каждое    проводилось оперативное совещание.
Арсеньев имел давнюю привычку прибывать на все мероприятия  заранее.
За тридцать минут до начала совещания появился он в штабе и  на  этот раз.
Но, один из штабных  офицеров, знакомый ему по Ташкенту, встретил его вопросом. –
- А тебе, что Алексей, не сообщили об изменениях?
Арсеньеву оставалось только пожать плечами. –
-    Впервые слышу об этом, майор. А в чём, собственно, дело?
Майор пояснил. - 
- Дело в том, что, отныне,  все оперативные совещания, партийные собрания и  иные   
     важные мероприятия, будут проводиться на вилле советского посла  в Афганистане 
     товарища Табеева.
- Я полагаю, что для этого есть веские причины? -  Поинтересовался  у майора Арсеньев.
- Есть!  Американская разведка стала прослушивать наши линии связи со  своих спутников.
И – Хош  чаках!  -  Сказали в Москве и перенесли все секретные  совещания, на
     оборудованную  средствами защиты, от прослушивания, виллу советского посла.
Арсеньеву было известно, что   на    дари,   Хош  чаках  означает – до свидания.
Он, попрощался с майором и  двинулся на своём  БТРе к советскому посольству.

На  оперативном совещании присутствовало всё  командование сороковой армии, ответственные сотрудники разведотдела  ГРУ, отрядов  КГБ  Каскад и МВД  Кобальт и командиры родов войск.
Из генералов высшего звена  Министерства обороны,  здесь находились -  начальник оперативной группы  Министерства  Обороны  маршал Советского  Союза Соколов, генерал армии Ахромеев и генерал армии  Варенников.
Началось совещание с обсуждения  боевых сводок за  прошедшие сутки.
Картина была невесёлая. 
Повсеместно,   против наших войск, где бы они ни находились, за исключением крупных, хорошо укреплённых  гарнизонов,  проводились, тщательно спланированные, боевые операции.
Повсюду мы несли боевые потери в живой силе и технике.
Командиры родов войск докладывали о том же. 
Солдат одолевали болезни и вши.
Питание их желало много лучшего.
В подразделениях процветала дедовщина, спасаясь от которой,   некоторые солдаты  вынуждены  были перебегать  к афганцам.
Начальник особого отдела КГБ по сороковой армии полковник Румянов,  акцентировал своё выступление на геройских поступках  и правонарушениях советских солдат на территории Афганистана.
В частности, он привёл  несколько   таких примеров. –
- Мы взяли вход в Панджерское ущелье, заплатив за это жизнями многих солдат, прапорщиков и офицеров.
Особо хотел бы отметить 154 и 177 отряды спецназначения  ГРУ  ГШ С С С Р и комбата  копчагайского батальона Керимбаева.
Чтобы взять под  свой  контроль вход  в ущелье,  в котором хозяйничал Ахмад  - шах  Масуд,   потребовалось  взять приступом несколько высот.
При этом, геройски погиб замполит первой роты капитан Балуев.
Высоту Зуб брала рота  спецназа, под командованием прапорщика Бубенцова. 
Эту  роту  специально  усилили сапёрами. 
Высота  Зуб – это  4500 метров! 
Прапорщик Бубенцов первый вошёл на эту высоту.   
Он  погиб при взятии горы Кирилы, высотой  около  шести километров,   десятого  июля, в день своего рождения.
Такой ценой  был взят вход в Панджерское ущелье.
Вечная память этим героям.
Затем полковник привёл пример, связанный с  правонарушениями солдат. –
- В районе  Герата наши бойцы на БТРе остановили и ограбили автобус с афганцами, отобрав у них все ценные  вещи и денежные знаки.
Все причастные к грабежу, отправлены в  Советский  Союз и  там будут отданы под суд!
               
               Большое впечатление на присутствующих произвело выступление  первого заместителя начальника Генштаба,  генерала армии Варенникова. –
- Товарищи генералы и офицеры.
В такой войне, которую мы сейчас с вами ведём, наш народ ни при царях, ни при 
     большевиках, ни при коммунистах, не участвовал.
Нам, как бы не дают возможности её выиграть, засадив в гарнизоны и,  лишив  оперативного простора, манёвра и инициативы навязав врагу свою волю,  бить его   в  хвост,  и в гриву,  в удобном для нас месте и в нужное  для нас время.
И проиграть  её не разрешают. Да, да!
Потому, что проиграть эту необъявленную войну – значит убежать отсюда!
А советские, русские воины с полей сражений не бегали никогда!
Не побежим и мы с вами!
Да, на ночь,  мы хоронимся в гарнизоны и запираем двери изнутри.
И сидим там до      утра, как оккупанты.
Ночью  к власти приходит афганский батька Махно  и, по радиосвязи, бросает клич. –
-    Бей  советских коммунистов, пока не  превратятся  в афганских демократов, а своих демократов, пока  они не станут советскими коммунистами.
Именно поэтому, новая власть в Д. Р А  существует только в тех провинциальных и уездных центрах, где  можно спрятаться на ночь за воротами наших гарнизонов.
Ну, ладно! Ночь проходит и надо, хочешь, не хочешь,  просыпаться.
Мы просыпаемся и открываем ворота.
Но за ворота  эти не выходим, потому что вокруг,  под покровом ночи, душманы повсюду понаставили   мин.
Первым у нас   за ворота  выходит танк, с установленным перед ним тралом.
Он  покидает гарнизон  и начинает утюжить,  вдоль и поперёк,  все подходы к нашим   
объектам.
Утюжит так, как хороший хозяин утюжит жинку, которая бегала ночью за ворота и 
попалась.
Танк с тралом  выходит и бродит по всем дорогам. 
Временами мы слышим взрывы.
А  афганского батьки  Махно  уже  нет! 
Он спрятался  в  своих горах, товарищи. 
А мы, с новой властью, снова занимаем центры провинций и  уездов и возвращаемся к власти.
Ну, ладно. Наверху виднее. 
Поэтому нас  и засадили    в гарнизоны.
Ну, ладно! Не дают нам засучить рукава и помахать кулаками.
Чтобы привить здесь демократию, нужно было вводить сюда не четыре 
общевойсковые  дивизии, с хвостиком, а тридцать четыре и без хвостика. 
Ввести  и, после чего,  закрыть на замок все границы и начать повальную чистку в стране
Но мы замахнулись,  а ударить нам не дают!    Мама не велит!
Если руководство страны   не пересмотрит своей концепции,  по решению  проблем, на 
афганском театре военных действий,  то  мы, по - прежнему, будем жить, как  в театре 
трагикомедии.   
Рано или поздно  моджахеды  заставят  нас сказать. –
- Дайте занавес, господа. Мы уходим!
Товарищи генералы и офицеры.
Давайте не будем браться за то, чего не можем сделать.
Что мы, с вами можем, здесь, изменить, к  лучшему,  и для себя,  и для афганцев?
Во,  первых, давайте изменим отношение офицеров к  нашим солдатам.
Давайте уважать и беречь наших солдат.
Неужели это так сложно, а?  Нет, уверяю вас.
Давайте наведём порядок в подразделениях и калёным железом выжгем  дедовщину.
Если этот девиз станет нашим ежедневным правилом и задачей на второе и на третье,   то мы спасём своего солдата, а он спасёт нас вместе со всем  этим театром  трагикомедии!
 

























                СОДЕРЖАНИЕ




Глава  1            Генеральская   дочка…………………………………………………………   

Глава  2            Погоним пчёл в Одессу……………………………………………………...

Глава  3            Тридцать лет без войны………………………………………………………

Глава  4            Райское место…………………………………………………………………

Глава  5            Вальс   расставания…………………………………………………………. 

Глава  6            С добром  и  на  добро………………………………………………………..

Глава  7            Переход   через  «  Нитку  »…………………………………………………

Глава  8            Иван   и   Серафима………………………………………………………….

Глава  9            Вернитесь   живыми…………………………………………………………

Глава  10            Апчхи!   Спичку в нос……………………………………………………...

Глава  11            На  алмазных   копях    птицы   не   поют…………………………………
























      
                ВЛАДИМИР      УРАЗОВСКИЙ               




                ИЗБРАННОЕ

                ТОМ    3



               
                РОМАН
               
                ГРОМ        НЕБЕСНЫЙ               
               
               
                ИЛИ            
               
                ПОВЕСТЬ  О   ДОБЛЕСТНОМ  РУССКОМ    АФГАНЦЕ
               



               

               
                Книга вторая.

               


                БЫЛ   Я   НА    ВОЙНЕ!
          


















                Глава  двенадцатая. 



                ЗДРАВСТВУЙ,   ДЯДЯ!











УАЗ – 462, с подполковником  Арсеньевым,  выскочил на  бетонную дорогу  и помчался по долине  Пули – Хумри.
Впереди – ни души. Впереди безлюдное шоссе.
Тишина и спокойствие. 
Яркое солнце над головой. 
Вдали – три  символа Пули - Хумри, три мельницы, нарушающие этот обманчивый покой своими тягостными вздохами, к которым подполковник уже стал привыкать. – 
- Чап – чап – чах - чах!  Чап – чап – чах - чах!  Чап –  чап – чах - чах!
День, разгораясь,  летел  к апогею.
Но  Арсеньев в это спокойствие не верил. 
В любую секунду,  из -   за угла, или скалы,  в него могли выстрелить из карабина, автомата или гранатомёта.   
Стычки с душманами происходили по всему Афганистану.
 Причём,  нашим солдатам и офицерам противостояли  отличные стрелки – мергены, владеющие искусством боя в горных условиях.
               В техническом оснащении,  в  вооружении  и в боевой  подготовке  моджахедов принимали участие представители многих западных государств.
Большинство банд готовилось в соседнем  Пакистане, граница  с которым оставалась открытой.
В каждой из  таких банд имелись свои тренеры – наставники по  рукопашному бою, стрельбе и скалолазанию.
Непосредственное участие  в этом принимали американцы, немцы, французы, китайцы.
Арсеньева удивил тот  факт, что  среди тренеров было  очень много уйгуров.
В первые месяцы войны, один,  подготовленный  боевик, хорошо ориентирующийся на местности,  мог противостоять двум советским бойцам, ввиду их неопытности.
Наши воины, незнакомые с искусством  стрельбы в горных условиях,  только осваивали эту науку.
Арсеньев, с первых же дней пребывания в Афганистане, постоянно твердил своим бойцам из охраны и радистам. –
- Ребята. Помните! 
При стрельбе по цели, находящейся на горной высоте, получается недолёт! 
Поэтому делайте поправку.
И, наоборот.  При ведении прицельного огня с горы, происходит перелёт.
Как у нас говорят дома! 
Зарубите это себе на  носу. И не забывайте это,  вступая в бой, если хотите выйти из него победителем, то есть живым.       
Всему этому искусству нужно было учиться, в том числе и командирам.

Для ведения успешных наступательных операций требовалось освоить, прежде всего,  науку стрельбы.
               УАЗик мчался по плодородной долине  Пули – Хумри.
Не веря, объявшей долину тишине, Арсеньев настороженно всматривался,  в пробегающий мимо горный ландшафт.
Немало  советских солдат и командиров  погибало или получало увечья,  подрываясь на минах - ловушках.
И эту науку,  тоже,  необходимо было осваивать;  науку ходить по  афганским горам, долам, дорогам,  тропам и скалам.
Машина проехала мимо средней мельницы.
Когда  мельница осталась позади, начальник штаба тыла, вдруг, вспомнил один из своих, самых первых, боевых эпизодов, произошедших  с ним,  в Афганистане.
               Случилось это в районе  Герата, на  десятый день после ввода второй группировки войск.
В Герат направлялся один из  наших  автобатальонов.
Ни бойцы, ни командиры этого автобата, естественно, афганского пороха ещё не нюхали.
Все новички.
Шёл,  с этим батальоном новичков,  в Герат и Арсеньев.
Внезапно, на подходе к  городу, по колонне был открыт огонь из автоматов и буровских карабинов.
Арсеньев, услышав стрельбу, выпрыгнул из кунга и, забравшись под автомобиль, из – за колёс, открыл стрельбу по одной из огневых точек противника.
Командир автобатальона, высокий русоволосый капитан, не растерялся и, оценив обстановку,  принялся  отдавать команды. –
- Батальо – о – н!  Слушай мою команду.
- К бою! 
Всем в укрытия, за броню и за  машины.
Командиру первой роты занять позицию слева.
Командиру второй – справа. 
Командиру третьей -  организовать оборону головы и хвоста колонны.
-    Огонь!
Его зычный голос, усиленный горным эхом, заставил бойцов, покинуть автомобили и занять боевые позиции.
Капитан, выхватил у раненого бойца  автомат и, поднырнув под автомашину, начал  отстреливаться.
Арсеньев  вёл огонь  из  - под  автомашины  ЗиЛ – 157, стоящей  рядом. 
Экономя патроны, он старался не делать длинных очередей.
Он не мог понять  одного.  Почему  из всего автобатальона  стреляют  только четыре автомата,  в том числе его и комбата? 
Большинство  солдат – водителей,  этого автобата,  было призвано,  по мобилизации,  из республик Средней Азии.    
Он пригляделся к действиям одного из бойцов, находившихся поблизости от него. Солдат, как - то,   странно себя вёл: передёргивая затвор, он пытался нажать на курок и выстрелить.  Однако, выстрела не происходило.
Арсеньева осенила догадка. -  Боец  просто не умеет обращаться с автоматом!
Он, тут же, перебрался к  перепуганному и растерянному  бойцу. –
- Тебя, что не  научили,  как надо  стрелять из автомата? 
Ты,    даже не снял автомат с предохранителя. 
Смотри, как это  делается.
И он,  опустив рычажок предохранителя вниз, дослал патрон в патронник и произвёл выстрел.
- Вот так ведут стрельбу одиночными выстрелами.
А вот  так очередями.  Учись. Понятно?  Товсь.
- Огонь!  И не трусь.
Солдат, неумело прицелившись,  начал стрельбу.
- Всё. Бей  врага и не  жмурся. –
Крикнул Арсеньев бойцу и, где,  перекатываясь, где ползком, кинулся к машине, под которой находился комбат.
- Капитан!  Ты, что  водителей  своих даже  стрелять из автомата не научил?
Автоматы работают только  у  четверых!  Вот сейчас  пятый  начал стрелять.
Они пытаются дослать патрон в патронник,  не сняв  оружие с предохранителя  затем выстрелить.
Срочно принимай меры.
Учи стрелять своих бойцов  под огнём противника, во время боя, раз  дома   не научил.
Если душманы поймут это, они нас  всех,  в рукопашном  бою  переколят ножами и штыками.
- Я вызвал  по рации  помощ.  Теперь  у нас вся надежда на вертушки.
И подполковник, укрывшись за колесом,  нажал на спусковой крючок автомата.
Исход этой стычки  решили, прилетевшие на помощь вертолёты.
Афганцы  -   мергены, завидев авиацию, прекратили стрельбу и  растворились в родных горах, среди скал.
Арсеньев выбрался  из -  под укрытия.
В колонне горело несколько автомобилей.
Едкий, чёрный дым, стлался  над  дорогой, не давая  дышать.
Поблизости от  него, два солдата узбека плакали, сидя  у тела убитого друга,  обхватив, чёрными от копоти  руками, свои головы.
Показался, возбуждённый до предела, капитан – комбат.
Он подошёл к Арсеньеву  и, трясущимися руками, вынув из пачки Примы сигарету, буквально затолкал её в рот, чуть не сломав,  и  попытался зажечь спичку.
Спички ломались, одна за другой.
Арсеньев, понимая, что капитан находиться на грани нервного срыва, взял у него коробок и,  запалив спичку, дал ему прикурить. -
Потери большие, капитан?
-    Трое убитых. Семеро ранено. Двое – тяжело.
- Ничего, капитан. Для первого боя, ты вёл себя даже неплохо.
Ничего, привыкнешь, капитан.
Считай, что пули  испугались   тебя  в первом бою.
Пуля  - дура!  Это я сам испытал.
Потому что любит спину или зад, а ты встретил её  грудью.
Вот она и  пролетела мимо тебя, мимо твоей смелости.
Подполковник, прохрипел русоволосый капитан, -
-    Ты, это…   Ты меня под цугундер не подводи. 
Не докладывай,  наверх, об этом…
Ну, что…   Что бойцы мои.   Это.  Стрельбе  не  обучены. 
Я их принял и сразу же  сюда,  на  эту грядку с кровавой  капустой,   на  Гиндукуш.
Хорошо меня  душманы  здесь,  в первом  же бою,  пошинковали. Если бы не вы.
Арсеньев, стараясь быть, как  можно,  более  доброжелательным, с укоризной сказал, глядя в глаза капитану. –
- Как ты мог полезть на Гиндукуш, с солдатами, которые не держали в руках автоматов?
А на  Гиндукуш и Памир без  огня  не залезешь!
Сколько у тебя в автобате, кстати говоря,  автоматных стволов?
Капитан, докуривая сигарету,  вместе с дымом выбросил изо рта цифру. –
- Двести   тридцать девять.
- Теперь, уже, двести двадцать девять.  - Мрачно  поправил  егоАрсеньев. –
- Давай помолчим и помянем  погибших про себя. 
Вот, видишь. -   Попрекнул Арсеньев  комбата после траурной паузы. –
Из двухсот тридцати девяти  калашей,  работало только четыре ствола вместе с  нашими! 
Давай, пока душманы в бегах, строй личный состав и покажи  своим бойцам, как  надо обращаться с  оружием.   
Первым делом, надо снять его с предохранителя и  только потом, досылать патрон в 
     патронник.
- Действуй, капитан! А  потом  уже двинемся  дальше.
И, ещё!   Воюй, капитан.  Зачем мне тебя закладывать.
Тебе на Гиндукуш  карабкаться надо и брат его боем. 
Возьмёшь его и орлом полетишь  на Памир.  За орденами.
Удачи тебе, капитан, Сарычев!

Этот бой под   афганским городом Гератом,  лежащем в предгорьях  Гиндукуша, запомнился Арсеньеву  навсегда.
               УАЗ миновал последнюю мельницу и пошёл на подъём.
Герат – это типичный, для Афганистана населённый пункт, с населением 160 тысяч человек.
День здесь очень жарок,  а   ночью температура опускается до нуля.
В августе  в этих местах  начинает дуть свирепый ветер – афганец, который забивает глаза и  не даёт дышать.
Такой  же пылью славилась и долина Пули – Хумри, по которой сейчас ехал Арсеньев.
Пыль  эта  напоминала  пепел от сигарет, ибо  была такая же мелкая и лёгкая.
В небе, сверкая огромным алмазом,  висело,  пылающее жаром, солнышко.

Афганистан – страна субтропических гор и пустынь.
Высокогорные хребты, как правило, сочетаются здесь с   межгорными котловинами и  плато.
С  северо – востока, через весь Афгантстан, тянуться, веерообразно  расходящиеся, хребты Гиндукуша.
Только,  на  юго – западе  страны   находятся области, занятые холмистыми равнинами высотой  от пятисот до  тысячи метров.
На высотах до полутора – двух тысяч метров,  в Афганистане  произрастает лишь самая  стойкая, к перепадам температур, растительность;   полынь, солянка, астрагал, да верблюжья колючка.
А вот на пустынных песках царствует один саксаул.
На склонах предгорий   Арсеньеву  попадалось на глаза фисташковое или арчёвое редколесье. Да и то местами.    
Неожиданно, взгляд  Арсеньева,  выхватил из  долинного пейзажа, какое – то строение, стоящее  метрах в двухстах от дороги.
Правее этого строения,  он заметил две шеренги,  выстроенных по аранжиру,  женщин.
Он, тряхнув  головой, на секунду прикрыл глаза. –
- Женщин,   здесь,  в Пули – Хумри, не увидеть, хоть  умри. –
Повторил он про себя эту, ставшую, среди  солдат,  уже притчей,  поговорку.
Да, тем более, в таком количестве.   Да, тем  паче,   русских!
Арсеньев, не веря своим глазам, прильнул к биноклю. –
- Уж, не  оптический ли это блик, как светлое видение на темном фоне скалистых предгорий?
Увы!  В двухстах метрах от него стояла целая рота, одетых в гимнастёрки и юбки, молоденьких и цветущих женщин.
В окуляры хорошо были видны, даже, их, ещё не успевшие загореть,  прекрасные лики.
- Младший сержант. –  Приказал  Арсеньев к своему водителю. –
- А ну  сворачивай направо! 
Видишь клумбу,  у  одинокого строения, где розы  растут среди полыни и верблюжьей 
колючки? 
Водитель,  не поняв его, принялся обшаривать глазами  долину,  очевидно, пытаясь найти там  цветы. –
- Что – то, не врублюсь я, командир, про какую клумбу вы мне  здесь   кино показываете.
- Ничего. – Успокоил его  Арсеньев. –
- Поживёшь,  с моё,  врубишься.
Водитель повернул направо и, выбирая   места   поровнее, погнал машину, сам не зная куда.
Однако,   на всякий  случай, уточнил. –
- Так, куда ехать? 
В кино, которое вы мне показываете, не никаких клумб. И роз я там, тоже, не вижу, командир.
На кочках УАЗик,  то и дело, потряхивало.
Но тут  до водителя, наконец,  дошло и  он  сообразил,  в чём дело. –
- Ну,  я и бамбук, товарищ подполковник! 
Вот   дурак!   Ищу  розы  в кино про  мимозы.
А они вот    прямо перед моей кинокамерой, в юбочках  красуются. 
Ну, прямо  клумба у нас в Пули – Хумри выросла.
А, вы, поэт, товарищ подполковник! 
С аллегориями   в патронташе  на войну приехали.   И с иносказаниями  за пазухой!
-    Ты хочешь  сказать, Николай, - Повернулся к водителю Арсеньев. -
- дурачку  цветок не впрок,  и яичница не в пользу, коль ума   напёрсток с горстью!
Красивых,  женщин  Бог сотворил из одних иносказаний с  мёдом!
Запомни это, Макаров!
Поэтому к ним, без  медка  на языке и аллегорий,  в патронташе  и на пушечный выстрел не подходи.
У – х!  Не подпустят, что ты!
- О! -  Радостно подпрыгнул младший сержант. –
Вы, оказывается, товарищ  подполковник, тоже мимозы с розами рифмуете, как и я!
Арсеньев, положив автомат на колени,  улыбнувшись, пошутил. –
-    Да, так…    Рифмую, когда жена изменяет.
Водитель, вопросительно посмотрел на Арсеньева. 
А тот, не подав вида, добавил. -
- Не моя жена , а  соседа.
Для восстановления статуса – кво!
А  ты боец  конечно, подумал, что   моя?
Младший сержант, приняв вызов, отпарировал. –
-    Ну, что вы?  Как можно?   Русским поэтам жёны  рога не наставляют.
Боятся!  Боятся,  их аллегорий в патронташах. 
Бога  не боятся, а этого боятся!   Во как!   Всё русские  поэты  ведь  под Богом ходят!
За это  поэтам   позволено своим соседям  рога наставлять. 
  Я так  пологаю.
- А, что мне  Я,  сам, перебежал от профессора Маркса к хулигану Есенину, когда моя  безгрешная Светочка - конфеточка,  вильнув хвостиком,  сбежала  от меня к хулигану Медку. 
В кино на последний сеанс пошла с ним и вернулась ко мне с сигареточкой во рту.
Вот, с  той поры я и рифмую мимозы с розами.
С восьмого класса рифмую.
Арсеньев, покосившись на него, съёрничал. –
- Что, ушла  прямо   из восьмого класса, да на последний сеанс?
Ушла и  вернулась с сигареточкой?
- И,  вернулась с папироской! – Подтвердил водитель, добавив. - 
- Да пошла она…  Вся в дыму и  в поцелуях.
Моя кинокамера, с тех пор, в объектив её не ловит.
Подполковник, вскинув  автомат на плечо, готовясь к  встрече, с  очередным пополнением сороковой армии, тяжело  вздохнул. –
- Да, Россия, господа  американцы,    это,  вам, не  союз корыта и  уполовника!
Россия, это вам не корыто с синтетической бурдой!
Россия – это союз  солдат,  царей,  поэтов,  генералов и  пахарей. А  вокруг них  рабы и  цветы на клумбах!   
И, всё натурально!  От цветов  до чувств!  Вот  так!
Вот, это и есть наш русский рай!   
Так было при царях, так было при ВКПб  с НКВД, так будет и в будущем, после Афгана!   
Запад не даст нам жить сыто и в достатке.
Поэтому,  Макаров, будем писать стихи и петь песни, чтобы не превратить  свою матушку Россию в  корыто с синтетической   бурдой.
               Арсеньеву, как начальнику  штаба тыла, было хорошо известно, что Москва разрешила  Командующему контингентом взять с собой в  Афганистан только несколько операционных сестёр, для оказания помощи военным  хирургам,  в качестве ассистенток.
Медбратьев, для этой цели, просто,  не успели подготовить.
- Чудны  сады  твои,  Пули – Хумри!   И пыль  и древние цари! - 
Как – то, само по себе, сорвалось с языка у Арсеньева.
-    Ничего, сейчас узнаем, как эта прелестная рота, эти цветочки,  попали в наше кино.
Наконец, автомобиль остановился перед,  построенными в две шеренги, молоденькими, цветущими женщинами.
Перед строем стоял майор медицинской службы – единственный мужчина на всю роту .
Арсеньев, представившись ему, поинтересовался. –
- Откуда цветочки, майор?
Как попало на войну ваше прелестное войско?
Прямо, с последнего сеанса кино, кроме детей до шестнадцати лет, что ли?
Майор, взяв под козырёк,  улыбнулся.  –
- Да нет. Не оттуда, товарищ подполковник.  Эти цветочки из Москвы.
И только потом, потом майор стал представлятся. -
- Начальник отдельного медицинского пункта майор Зайцев.
Провожу занятия с врачами и медицинскими сёстрами, прибывшими сюда для  пополнения отдельных медицинских пунктов сороковой армии.
Временно располагаемся  вот в этом  дворце -  хибаре, построенном для нас  ещё  во 
     времена татаро – монгол по приказу Чингиз – хана! 
Чтоб ему в смоле вариться!
               Арсеньев, повернувшись, в пол оборота, оказался лицом к лицу с  медиками. - 
- Здравия желаю, товарищи медики!
Медики  ответили ему, кто как смог.
Кто – то крикнул – здравствуйте! 
Кто – то – здравия желаем.
А, кто – то,  за панибрата. –  Здравствуй, дядя.
Арсеньев, от души расхохотавшись,  поправил. –
- Милые мои!  Я  вам не дядя.  Я подполковник  и начальник штаба тыла армии.
И, ко всему прочему, ещё и холостяк.
Медсестричка,  которая  пропела,   на всю долину Пули – Хумри, -  здравствуй дядя, смерив его лукавым взглядом и, хихикнув, произнесла. –
- А номер своей полевой почты  и группу крови  вы,  дядя подполковник,  нам оставите?
Арсеньев, вытянувшись во фрунт и, встав по стойке смирно,  браво отрапортовал. –
- Так точно, ваша  милость!  Оставлю.
Но, только, тем из вас, кто из пистолета Макарова, попадёт в яблочко.
В строю засмеялись и  захлопали в ладоши. – То есть в десяточку?
Розовощёкая,  сладко скроенная, медсестричка, с  ясными, как божий день, глазками, нарочито  растягивая слова, с вологодским акцентом, упирая на букву о, протяжно пропела  -
- Ужо мы то   постораемося, дядя, чтобы не попасть в молоко.
Но только порох ваш,  а пуля  наша.
Вы нас  научите стелять   из пистолета, а мы вас стрелять глазками.
Когда стих смех, Арсеньев, улыбаясь, толкнул майора. –
- Значит, вороне Бог послал кусочек сыра, а  к нам, на театр боевых действий, цветы 
эти!   Так, что - ли,  майор?
- Выходит, так, подполковник. – Согласился майор.
- Хорошо. Ну, тогда, майор,  давай пройдёмся  вдоль клумбы.   
И проверим,  кто,  чем дышит?
Спасибо за шутки девчата.  Уж больно они у вас  горячи да ароматны.  –
Сказал Арсеньев  и  подошёл к  той самой розовощёкой  медсестричке. -
- Командуй, майор.
Перестрой своих красавиц из одной  клумбы в две. 
Я,  с твоими розами,  хочу   познакомиться поближе.
- Это в две шеренги  что – ли? -  Не понял майор.
- Да, да  две шеренги, майор, в две. – Подтвердил Арсеньев.

Когда небесная рота была перестроена, Арсеньев вошёл внутрь цветника и громко спросил. –
- Кто из вас,  товарищи офицеры, прапорщики,  сержанты и рядовые, хотя бы  раз стрелял из пистолета. 
Обозначьте себя голосом и поднимите правую руку вверх.
-    Я стреляла! -   Услышал он знакомый  голос.
Арсеньев вздрогнул  и  повернул голову, туда, откуда эта  фраза  прилетела.
Сказала это лейтенант медицинской службы Серафима  Калинина.
- Симонетта!  -  Невольно сорвалось у него с губ.
Серафима?   Ты?
Арсеньев, не веря своим глазам,  пошёл, между двумя  шеренгами к  ней.
От него не укрылось то, что,  все  эти молоденькие женщины,  были одеты в гимнастёрки и юбки, что называется, с иголочки.
Экипировка прямо со склада и из - под утюга!
Военная форма придавала женщинам особый  блеск и изящество, подчёркивая их,  ладно  скроенные   фигурки.
Все, как одна, затянуты в портупею.
У всех, без исключения, на боку висела кобура с пистолетом.
Все они, чистенькие, в тщательно отутюженной форме, с белыми подворотничками, взирали на него, когда он проходил мимо них, как на  самого  бога войны.
Арсеньев  шёл, между этими шеренгами, как по цветущей и источающей тонкий запах цветков, апельсиновой аллее.
Подобные, сверхестественные,  чувства  он испытывал впервые.
Оказывается, женщины в военной форме, выглядят ещё  краше и представительнее, чем в гражданских нарядах.
Он не спешил, умышленно оттягивая встречу с Серафимой, ибо знал, что она, тут же, задаст ему вопрос. –
-    Что,  с Иваном?   Где он и здоров ли?
Вот, он остановился перед ней и задал её глупейший  вопрос, какой, только, можно было  придумать.  –
- Как ты, здесь, в этой  каше,  с дымом и огнём,  оказалась, Серафима?
- По путёвке  ленинского комсомола… - 
Мгновенно отреагировала она и  своим звонким голосом   задала ему вопрос. –
- Алексей, что,  с Иваном?  Где он сейчас и здоров ли? 
- Я к нему приехала, Алексей.  Не только на войну.
- Иван  Кольцов жив и здоров! –  Бодро сказал Арсеньев и, заглянув в серо – голубые глаза Серафимы,  добавил. –
- Ну, давай я тебя  почеломкаю, что – ли, лейтенант Серафима Калинина!
Она сама, перенеся  центр тяжести на пальцы и привстав,  обняла  его и  поцеловала  в плохо выбритую щёку
- Где он сейчас, Алёша?  Ну, что ты молчишь?  Я смогу его увидеть сегодня? -   
С некоторым испугом спросила она,   не сводя  с  него  глаз.
- Серафима, давай по порядку! 
Я, сейчас, проведу с вами  инструктаж и  учебные стрельбы.
Потом… Потом  съезжу по своим делам. 
Вернусь сюда. Заберу тебя в свой штаб, в Пули – Хумри.
И мы, оттуда, попробуем    позвонить ему по телефону.
Ты не переживай только. Иван жив  и здоров.
Он,  сейчас, в Крыму.  В санатории, после контузии.
Услышав  про контузию, Серафима,  побледнев, воскликнула. –
- После  контузии?  После,  какой контузии?  После,  тяжёлой? 
С кровоизлиянием в мозг, или нет? 
Ну что ты замолчал  Алексей.  Говори же, ну.
- Да, я и сам толком  ничего не знаю, про эту контузию, милая моя.
Неделю назад я навестил его в госпитале, в Кабуле. 
Чувствовал себя он   тогда неплохо. 
Сказал, что его танк подорвался на мине. 
Так, что  ты,  Серафима, успокойся и  чуть – чуть  потерпи.
Но, она, со слезами на глазах, отпрянув от него, недовольно бросила. –
- Ага.   Понятно!  У танка оторвало гусеницы, а у Ивана  из ушей кровь пошла.
А он  себя чувствует неплохо..
Арсеньев, вновь,  попытался увести её  в сторону от этих печальных событий. -
-    Серафима, как ты сюда попала?
Она, дрогнувшим голосом, не сводя с Арсеньева своих,  выразительных, серо – голубых глаз, повлажневших от слёз,  стала рассказывать. –
- Попали мы сюда очень просто. Проще не бывает.
В комитете комсомола взяли путёвки, пришли  с Полинкой в военкомат и написали 
     заявления. –
- Прошу вас направить меня в Демократическую Республику Афганистан, так как я желаю помочь народу Афганистана отстоять завоевания Апрельской революции и построить новую жизнь.
Точка! 
А, теперь, ты Алексей поставил  в моё заявление ещё и вторую точку.
Серафима, передохнув, продолжила. –
А Полина, ещё  и добавила к этому тексту.  –
- В просьбе  прошу не отказать!
- Так, что и Полина, здесь? –
Изумился  Арсеньев. –
-    Где же она, Серафима!  Здесь, в этом строю?  Ну, говори, говори.
- А, как же!  Конечно, приехала.  Только её оставили в ташкентском  госпитале.
Она просила передать тебе, Алексей, пламенный привет и поцеловать тебя, за неё, в небритую, пропахшую порохом, щёку, что я  уже  и сделала.
- Так!  Стало быть,  Полина моя, сейчас, в Ташкенте! 
Вот это новости!  Спасибо, Серафима Афанасьевна, спасибо за новость. 
Только не знаю плакать или радоваться этому.
Я на следующей неделе вылетаю в Ташкент. 
Вот  там  мы с ней и увидимся.
Серафима, схватив Арсеньева за руку, немного смутившись, призналась. –
- Мы, с Полинкой, приехали, сюда, к вам! 
К Ивану и к тебе, Алёша. Мы, с ней, как хирурги, сейчас нужнее здесь,  чем там. 
Прости, но это не громкие слова. Говорю,  что душа мне велит!
      
Арсеньев оглянулся  назад.  Майор стоял рядом. –
- Как же так, майор? 
Они все, у тебя,  за исключением  лейтенанта Калининой,  ни разу не  стреляли   из 
пистолета.
Узнали бы об этом  душманы? 
Ты, понимаешь, что бы  произошло с твоими красавицами – медиками?
- Догадываюсь, подполковник.  Не маленький. – Ответил  начальник медпункта.
Арсеньев, вздохнув, приказал. –
- Ты бери одну  шеренгу, а я возьму вторую. 
Видишь, вон у того  каменного выступа   поляночку с полынью и астрагалом.
Веди их туда и организуй  там,  с ними, стрельбы.
А я, проделаю, то же самое, со своей командой. 
Приказываю патронов не жалеть.
Расстрелять обе обоймы.
По, крайней мере, первоначальные навыки в стрельбе они получат и  значит  смогут, себя защитить.
Майор, приложив ладонь к козырьку, ответил – Есть! –
И скомандовал. -  Направо!  На полянку, шагом  марш!
Арсеньев, обведя взглядом свою шеренгу, решил, для начала, познакомиться с медиками.
- Лейтенант  Калинина! Ко мне! -  Приказал он Серафиме. –
Будешь мне помогать. –
И они пошли вдоль строя.
Все женщины, когда он останавливался возле них, почему – то, называя своё воинское звание,  фамилию и  называли, по памяти и номер своего пистолета.
Арсеньев, вопросительно посмотрел на свою помощницу. –
- Зачем  кто   заставил вас заучить, наизусть,  номера личного оружия?
- Наш начальник, майор Зайцев. -   Объяснила ему  Серафима.
Тогда  Арсеньев, остановившись, предупредил женщин. –
- Номера  пистолетов, знать, наизусть,  не обязательно.
Представляясь называть только своё воинское звание и фамилию.
Во время стрельб Арсеньев поинтересовался у генеральской дочери. –
- Серафима?  А, тебя, что?  Отец научил стрелять?
Серафима, попросив  подруг, стоявших на огневом рубеже  прекратить огонь,  решительно подошла к скале.   
Поставив, на один из её выступов,  камень, величиной с кулак, она  вернулась на огневой рубеж. 
Затем, ловко  дослала патрон в патронник  и, прицелившись, с первого же выстрела, сбила камень.
Медики захлопали в ладоши. 
А Серафима, расстреляв всю обойму, сказала  Арсеньеву. –
- Папа меня постоянно брал с собой в тир. Он меня и научил.
- Благодарю за меткую стрельбу, лейтенант Калинина! –
Поздравил Серафиму  Арсеньев и, вынув из кармана конфетку, подал её ей. –
- А это тебе, Сервфима,  презент!  За  меткую стрельбу.
Когда стрельбы закончились, рота вернулась на место.
Майор Зайцев, вдруг, спохватившись, засуетился и, испуганным голосом запричитал. –
- Товарищ  подполковник!  Меня же, теперь, по законам военного времени, расстреляют за то, что я расстрелял все свои патроны.
У меня,  в роте,  не осталось ни одного патрона!  Ни одного
Напрасно я вас послушал, товарищ начальник штаба тыла.
Я, не знаю, что мне теперь делать?   
Арсеньев жёстко остановил его. –
- Майор.  Отставить панику в  медроте!  Вокруг тебя дамы! 
Никто тебя не расстреляет. Патроны, здесь,   не проблема.  Успокойся
- Младший сержант! -  крикнул он своему шофёру, который, всё это время, находился в машине. –   
- Макаров,  ко мне!
Макаров, в считанные секунды, оказался перед ним. –
- Слушаю вас, товарищ подполковник!
По дороге, в этот момент,  в сторону перевала Саланг, проходила воинская колонна. Арсеньев, показав Макарову на неё, приказал. –
- Немедленно доставить сюда  начальника этой колонны. 
Скажи ему, что это приказ  начальника штаба тыла армии.
- Есть! – ответил Макаров и бросился в УАЗик.
Пока Макаров ездил за  начальником  колонны, Арсеньев успел отобедать вместе с медиками в их столовой.
Вслед за ним из столовой, оборудованной в  армейской палатке, наспех проглотив обед, вышла и Серафима. –
Ну, как тебе, Алексей наш фирменный обед? –  Поинтересовалась она  у него.
- Вкуснее, чем у нас. Это точно. – Признался  он.
Через пару минут к ним присоединилась розовощёкая медсестра, с ясными, как божий день глазами, которая назвала его дядей.
Она, подойдя к Арсеньеву и,   лихо,  козырнув, обратилась к нему. –
- Товарищ начальник штаба тыла, прошу вас осчастливить меня номером своей полевой почты.
Я хочу написать вам письмо, если вы, разумеется, не против  этого.
Арсеньев, перебросив автомат на другое плечо и, вынув из  планшета листок бумаги,  написал на нём свой адрес. –
- Но, учтите, медицинская сестра, я человек влюблённый в Полину Фёдоровну.
Есть у нас на земле такая фея.
Тем, не менее, дружеские отношения я не прочь с вами поддерживать только, как  начальник с подчинённой.
Да, а ну – ка дайте мне листок. Я не написал вам номер своей группы крови, как вы просили.   
Чем  смогу, тем  постараюсь быть   полезным  вам.
А, сейчас, извините,  мне необходимо  встречать  начальника   колонны.   
Вон он  подъезжает сюда вместе с  моим  водителем.
Розовощёкая медсестра взяла адрес и, поблагодарив его,  отошла в сторонку.
- Кто это, Серафима? 
Мне показалось, что ты с ней знакома. Или я ошибаюсь?
Серафима, нахмурив брови, тихо сказала. - 
- Да,  Алексей!  Я с ней знакома. 
Это Ленка Старикова,  которая  среди бела  дня    чёрной кошкой  пробежала между  мной и  Ваней.
Считай, что она и есть мой чёрный человек.
Не могу понять только одного,  для каких целей,  она  снова, уже здесь,  оказалась рядом со мной?
Арсеньев, оторопело  посмотрел в сторону, отошедшей, уже довольно далеко от них, розовощёкой медсестры. –
- Странно!  Щёчки розовые.  Глаза ясные, как божий день.
Не чёрный человек, а  прямо ангел небесный. 
А как она  меня обольстила! 
Век живи – век учись!
Вот, оказывается, почему  эту пословицу  так   часто повторяют в наших городах и весях.
Макаров, вернувшись,  подъехал, почти, к самой столовой. 
Вслед за ним, на  ЗиЛ – 130 - м,  прибыл  и капитан, чья колонна замерла, остановившись  на дороге. –
- Товарищ подполковник, капитан Вишняков, старший колонны, следующей в  Герат, по вашему приказанию прибыл.
Майор Зайцев вышел из столовой и, заметив капитана, подошёл к Арсеньеву.
Арсеньев, приняв  доклад, задал капитану вопрос. –
- Капитан.  У тебя в обозе найдутся патроны  для пистолетов  Макарова?
Капитан ожидал чего угодно,  но, только,  не подобной просьбы. 
Некоторое время, он приходил в себя.
Когда пришёл, то,  неопределённо пожав плечами, задумчиво произнёс. –
-    Патроны для  ПМ?   Да, вроде бы имеются. 
У меня с патронами идёт несколько машин. Разрешите, я уточню и, если что, пришлю их вам, вот на этом ЗиЛ – 130.
А сколько вам их  надо? 
Майор – медик, повеселев,  ожил. –
- Чем больше, тем лучше, товарищ капитан.   
Мы, после учебных стрельб, остались без патронов. 
Я за себя боюсь, поймите меня правильно. 
Меня  начальство к стенке за это поставит.
- Разрешите возвращаться к колонне, товарищ начальник штаба тыла? – Обратился капитан к Арсеньеву. –
- Разрешаю!  Только найди патроны, капитан.  Я буду ждать.
Арсеньев пожал капитану  руку  и отпустил его.
Капитан патроны прислал! 
ЗиЛ – 130 вернулся  к  ним, загруженый  ящиками с патронами.
В  его  кузове находился ефрейтор.
На виду у всей роты,  ефрейтор, начал выбрасывать эти ящики из кузова.
Вскоре, перед майором  образовалась  целая куча  ящиков.
Майор замахал руками на ефрейтора. –
- Спасибо!  Хватит, хватит. Довольно, ефрейтор.   Куда нам столько?

Арсеньев покинул прелестную роту и    отправился по своим делам. 
Но, часа через два, он вернулся за Серафимой. –
- Майор, ты разреши мне забрать с собой, эту красавицу,  лейтенанта -  хирурга, Калинину. Я верну тебе её  часика через два.   
В целости и сохранности.  Обещаю.
- Можете увозить её до самого вечера.  Ведь вы меня просто спасли, вместе со всей ротой.   Вам отказа не будет!
Арсеньев привёз Серафиму в свой штаб, откуда  позвонил в кабульский госпиталь.
 Ему сообщили. -  Майор Кольцов убыл из госпиталя,  пару дней тому назад,  в Крым.
Скорее всего, он, в настоящий момент, находиться или в Баку, или в поезде Баку – Симферополь.
К семи часам  вечера Арсеньев отвёз, расстроившуюся,  Серафиму в подразделение майора Зайцева.  На прощанье он ей сказал. –
-    Серафима,  я с тобой не прощаюсь.   
Ты знаешь мой позывной и как меня найти при необходимости.
Я тебя одну здесь не брошу.  Пока, ты здесь, в Пули -  Хумри,  я  тебя в обиду не дам 
     никому и  буду  к   тебе  постоянно наведываться. До встречи.

На обратном пути, его водитель  Николай Макаров не давал ему покоя. –
- Ну и денёк сегодня нам выпал.
Весь день смотрели кино про красавиц.
У меня, даже, окуляры запотели, от учащённого дыхания.
Даже солнце не хотело уходить, за горизонт, от такого зрелища, товарищ подполковник.
Больше такого кино нам не покажут.  Такое, на войне,  случается  раз в тысячу лет.
Макаров долго  не мог успокоиться, повторяя одну и ту же фразу. –
- Я, будто в   бане побывал, ей Богу!  Летать хочется после такого цветного кино. 
Ах, какие  они разные!    И  все с  пушками! Вот  это кино!

Поезд  Баку – Симферополь, ранним утром, сделал остановку на маленькой станции  Вышестеблиевская, что  в Краснодарском крае,  у самого Чёрного моря. 
До переправы порт  Кавказ  отсюда  чуть более сорока километров. 
В офицерский вагон, в котором находился майор Кольцов, перед самой остановкой, зашёл, друг,  того  самого  механика  – водителя  БМП, который  подорвался на мине, вслед за  экипажем Кольцова.
Познакомились они в госпитале. 
Механик – водитель   Плющенков был родом из станицы Вышестеблиевской. 
Он, разбудив Кольцова,  попросил ему посоветовать, как  сообщить своим родным, которые живут в этой   станице. –
- Как мне сообщить матери и отцу, что я в этом поезде и еду в Симферополь.
Из вагонов солдат и сержантов ведь  не выпускают. 
Кольцов, подумав,  решил. –
- Давай поступим с тобой, таким образом. 
Я выйду на этой станции и пошлю к тебе, кого - либо из работников  этой  станции. 
Кто попадётся, того и пошлю.
А ты ожидай в тамбуре  своего вагона.  Понял? 
Кольцов, вышел из вагона,  и,  тут же,  повстречался с  одной  из работавших на станции женщин.
- Извините, вы  местная?
- Да.  Я из этой станицы.  А, что такое, товарищ майор? -   
С испугом спросила его   женщина.
- В седьмом вагоне едет боец, из вашей станицы. 
Плющенков. Знаете такого?
- Серёга, что – ли?  Как же не знать, коли,  живём рядом. – Обрадовалась женщина.
- Тогда идёмте со мной. -  И Кольцов  подвёл её к  вагону, в котором ждал солдат.   
Из тамбура, когда они подошли к  седьмому вагону, раздался радостный крик. –
-    Тётя, Валя!   Я Сергей  Плющенков. 
Еду в Крым после ранения. Передайте родителям, чтобы они, догнали  наш поезд по  дороге в порт  Кавказ.
Сам я  не могу выйти  из вагона.  Не положено мне.
 Не забудте. Поезд  Баку -  Симферополь Вагон седьмой.
И в этот момент состав тронулся с места.
Женщина, ускоряя  шаги,  кинулась за ним. –
- Сергей!  Я передам, передам.  Тебя догонят. Держись, Серёга!
В ответ она услышала. –
- Скажите отцу и матери, что я жив, здоров.  Отделался лёгким ранением.
Так, пустяки. Уже  всё зажило!
Да и передайте  в школу маме    Саши Пряникова, что он жив и здоров. 
Скоро приедет домой из Афгана.  Пусть не беспокоится. 

Вскоре, Кольцов  оказался в военном  госпитале, в Симферополе,  на реабилитации.
Однажды,  уютным, ласковым утром он вышел из корпуса  и остановился у огромной  клумбы с цветами. 
Где - то, здесь, совсем рядом, выкатывало  на  берег  свои бархатные валы  Чёрное море.
На  Чёрном  море он ещё не бывал.
Ему захотелось, преодолев пространство  и время, оказаться на его берегу. 
Он находился в санатории  министерства обороны уже пять дней.
И, все эти пять дней,  он представлял себе такую картину.
Он стоит на берегу тёплого Чёрного моря.  Грозные валы, разбиваясь о камни, пытаются докатиться до берега. 
Ветерок, подхватив, мириады алмазных капель, порождённых страшным  ударом волны о скалу, разносит  их  по окрестностям.
И вот из этого облака к нему из моря, словно русалка, выходит Серафима.
Белые  чайки, на фоне небесной синевы и изумрудных  берегов, казались, какими – то,  бумажными самолётиками, которых он запускал в небо,  ещё в детстве.
Лишь, только, их истошные крики,  напоминали ему, что это не так! 
Его самолётики давно улетели за бурные реки и высокие горы.
Вдруг, кто – то, окликнув, вывел его из  этого отрешённого состояния. –
- Кольцов. Майор.   
Ты, куда  пропал?   Бегом   к главврачу. 
Через час тебе будут звонить.
Это известие принёс ему подполковник  Степаненко, с которым Кольцов делил комнату в санатории.
- Этот звонок  такого   шухера  у главврача наделал, будто звонили из  самого Ц.К. 
У тебя  там свои люди, что – ли, имеются?
- Имеются!  -   Усмехнулся   Кольцов.
Сейчас, без своих людей в Ц.К. не проживёшь, подполковник. Такое вокруг творится.
Через час, ему действительно позвонили.
Звонил, как он и ожидал, Арсеньев. –
- Иван, привет с  высокой горы.
Ты на месте?  Жив, здоров,  Иван  Кольцов?   
Тогда  вручаю тебе Серафиму. 
Обнять тебе её не удастся, но,  встретиться  с ней в тропосфере  на пару минут и 
поговорить  ты с ней можешь. 
Держись, майор, зубами за родные  крымские  скалы и не  упади в море от  радости.
Кольцов, изменившись в лице, машинально переспросил. - 
- С какой  Серафимой! 
Арсеньев, ты,  что,  уже бросил якорь в Калинине? 
А в трубке уже  жужжала его Пчёлка. –
- Ваня,  Ванечка, милый! 
Как ты себя чувствуешь?  Последствия от контузии тебя не беспокоят.
Не пропускай процедуры.  Пройди курс реабилитации полностью. 
Помни, что я живу для тебя.  Помни это всегда и не забывай.
Моё солнце, моё  будущее  это ты,  Ваня.  Я тебя люблю!
Тебя должна, на днях,  навестить  моя мама.
Кольцова,  вдруг, будто укусил комар. 
Он, вздрогнул, осенённый неожиданной, страшной догадкой. -   
- Серафима в Афганистане!  Она там!
Пчёлка, как ты туда попала.  Ты, в Афганистане?  Зачем ты это сделала?
- Ваня, родной. Я приехала  не на войну.  Я приехала  к тебе.
Потому, что Пчёлка без, своего  цветка – не пчёлка, а оса! 
Отныне, я  всегда буду   с тобой. 
Куда  ты, мой  цветочек  – туда и я! Я тебя жду и люблю!
Всё!  На высокой  горе выключили связь.
Но,  Кольцов, продолжал посылать в трубку. –
- Пчёлка, ты в Афгане?  Ты в Афгане?
               Главный врач подошёл к нему и,  забрав  у него трубку, бросил её, на рычажки.
- Так ты, майор, что,  говорил  с  дворцом самого Амина!
Однако, паря, ты даёшь!  Высоко ты  звонил. 
У меня там, тоже, сын находится. 
Месяц  уже, как  от него нет писем.
Ну, что, же, будем дружить, раз тебе  из дворцовых покоев звонят.  Будем  дружить!
Так, что ты  мимо не пробегай.  Мы потом с тобой  побеседуем.
А сейчас, плыви, в свою гавань. 
Там, у дежурной по этажу, тебя ожидает,  не женщина, а  белокрылая каравелла. 
Вот это женщина!  Несмотря на годы, очень ослепляет! 
Может,  это мать твоя приехала  к тебе?
Кольцов, не дослушав его, стремительно вышел из кабинета. 

               На  его этаже, возле дежурной, сидела на  диванчике Мария Ивановна.
Она, действительно, в своей блузке и юбке белого цвета, выглядела ослепительно.
Здесь, же,  рядом с ней, стояло несколько коробок с гостинцами.
Увидев  Кольцова,  она, словно  пушинка, поднятая   бурей,  поднялась  и пошла ему навстречу. –
- Ванечка, твоя Пчёлка покинула меня с Афанасием Северьяновичем.
Она улетела, вслед за тобой,   собирать нектар  с афганской  верблюжьей  колючки 
для защитников апрельской революции. 
Она, сейчас летает  и ждёт тебя в долине Пули – Хумри, вдоль речки, между трёх  водяных мельниц. 
Она там  ждёт тебя, Ваня!  И очень страдает, оттого, что тебя нет с ней.
И слова Богу, что её там, пока,  взял под опеку Алексей. 
Сестричка  же  твоя, не долетев до этих  колючек, присела на урючину  в ташкентском госпитале.
Ей там, на  этой  урючине  - закорючине тоже,  как я думаю,  не сладко.
Но, мы, с отцом,   их, благословив, отпустили с миром и надеждой на лучшее.
               Она обняла  Кольцова и,  расцеловав  троекратно, предупредила дежурную. –
-    Степанида Сергеевна, вы мне  моего зятя не обижайте и, по утрам,  посторонних  предметов женского рода, к нему в  номер не пускайте!         

 
                Глава   тринадцатая.   
 




                КОСТОЧКА С ИЗЮМИНКОЙ.
















Врач – хирург  медицинской   роты  сто девяносто первого отдельного мотострелкового  полка  сороковой  армии, дислоцировавшегося в Пули – Хумри, лейтенант медслужбы  Серафима Калинина, получив назначение, приступила к исполнению  своих  прямых обязанностей.
С этого дня началась её служба в Пули - Хумри.
Командир  медицинской роты капитан  Борщевский проводил инструктаж и знакомил её со своим  хозяйством. –
- К сожалению, Серафима  Афанасьевна, должен вам признаться, что у меня в роте некомплект.
- Понимаю вас, товарищ  капитан. -  Выразительные,  серо – голубые глаза Серафимы, выражая  спокойствие, с интересом разглядывали командира медроты. –
- Это обычное  дело! 
На войне, как всегда  не хватает  врачей и патронов. 
И большой  у вас некомплект, товарищ капитан?
Капитан,  чуточку помедлив, признался. –
- Вдвое  меньше, положенного  по штату.
С вами, теперь уже, четверо хирургов    терапевт, стоматолог и анестезиолог.
Так что, товарищ лейтенант Калинина, имейте  в виду, вам, как и другим  врачам, кроме своих прямых обязанностей,  придётся  выполнять ещё и обязанности палатного врача.
Я   работы не боюсь, товарищ капитан. - 
Скорее  из вежливости,  сказала она  капитану. -
- Я, уже познакомилась со многими  вашими сотрудниками.  А с фельдшером, прапорщиком,  Любой  Васильевой, мы, даже,  успели  подружиться.
Капитан, извинившись, на пару минут заскочил в палатку, где находилась  аптека. Вернувшись, он продолжил. –
- Это, как вы поняли, наша полковая аптека.
Кроме тех, кого я вам назвал, у нас в штатах начальник аптеки,  рентген – техник,  санинструкторы и двое водителей санитарных  машин.
- А вы, не могли бы, в двух словах, рассказать мне о себе, товарищ  капитан? - Попросила  она  командира роты.
- Да, хоть в трёх словах!  Почему бы нет -  Обрадованно воскликнул он. -
Закончил медучилище.  Затем четыре курса  Челябинского медицинского института. Потом,   следом, военно – медицинский  факультет Томского мединститута.
Были планы  поступать в интернатуру по хирургии, но…
В общем, закончу её после войны.
Я ведь должен был попасть в военный госпиталь в Кандагар.
Но.. Попал вот  сюда.
В Кандагаре развернули крупный госпиталь со штатами  медперсонала 90  человек.
Это и военные врачи, и  командиры отделений хирургии, и терапии, и спецов по инфекцтонным болезням.
Кстати говоря,  мы военные врачи, работаем здесь без выходных и праздников.
И днём и ночью.
Здесь, в Афгане собраны лучшие врачи страны.  Заявляю вам со всей ответственностью.
У нас имеется и инфекционное  отделение, блок интенсивной терапии, где находятся тяжёлые больные брюшным тифом и малярией.
Больных часто привозят к нам в бессознательном состоянии.
И мы делаем всё, чтобы облегчить их  боль и страдания
Прошу прощения за, излишнее любопытство, Серафима Афанасьевна, ваше  протеже, начштаба  тыла подполковник Арсеньев, вам кто?
Сват, брат или просто  знакомый?
Серафима, остановившись, недовольно произнесла. –
- Разве для того, чтобы попасть на войну, протеже нужен?
Капитан, поняв, что, сам того не желая, обидел своего нового хирурга, поспешил оправдаться. –
- Ну, конечно, конечно не нужен. 
Я  не совсем правильно вставил это слово в предложение, употребив его  в позитивном смысле.
- Да я  не в обиде на вас, Александр  Александрович. –  Успокоила его Серафима.
Он мне  не сват и не брат!   Он друг моего  жениха! 
Мой будущий муж, где – то, под  Гератом, наскочил  на своём  танке на мину. 
Он у меня танкист, командир роты. 
После динамической контузии, сначала был направлен в госпиталь в Кабул, а потом на 
реабилитацию в Крым.
Я, собственно говоря, и приехала сюда, к нему на эту высокую гору, чтобы разделить с ним все семь бед на  один обед!
Только, капитан, не  думайте, что  я лукавлю. Это сказано  от души.
               Хирург Калинина, после этих  громких слов,  поправила  гимнастёрку и  пояснила. –
- Такова у нас  семейная традиция.
Более того, мама моя считает, что жизнь прекрасна, когда она опасна.
И в этом постулате есть своя  косточка,  с изюминкой внутри, при  всех его  спорных  плюсах и минусах.
 -    Звучит! – Встрепенулся  капитан. –
Тем более, когда это утверждает женщина. Я преклоняюсь перед  железной логикой вашей матушки.
Я, и сам не раз, размышлял об этом. В этом  утверждении есть, есть своя косточка с изюминкой, Серафима,  свет Афанасьевна!  Есть!
Женщины  с такими  строгими принципами   могут происходить или из  среды  революционеров,  или из  семьи потомственных военных.
- Вы угадали, капитан.  Или, вернее сказать,  логически вычислили. 
Да, мои  родители имеют именно  такие  корни.
Мой папа, действительно, кадровый военный!
В проницательности, вам,  Александр  Александрович, не откажешь.
Серафима, кивнув головкой, в знак приветствия,  фельдшеру полка Любаше, которая промчалась мимо них и скрылась в палатке, со стационарными больными, и, подождав, когда утихнет шум, от садящихся, неподалёку, двух  Ми -  8 - х, закончила свою мысль. –
- Но, вы, при этом, не можете не согласиться со мной в том, что жить с такими принципами, можно только в том случае, если вы, утверждая это, способны раскалывать эти  самые косточки, чтобы добыть  это зёрнышко, эту самую изюминку!
- Безусловно!   Абсолютно, с вами  согласен. За свои  слова надо отвечать, подтверждая их делами. 
Без косточки с изюминкой,  в человеке нет главного. Нет принципов. 
А  раз нет принципа,  то  нет  в нём и твёрдости! 
Без принципов, человек бесформен и бездуховен, и, стало быть,  не способен к борьбе за себя и, рано или поздно, станет добычей    ветра.
Куда ветер, туда и он!
-    Человек  это принцип!  -   Любила  повторять моя  мудрая бабушка Анна  Ивановна.
Сказав это, Серафима остановилась у палатки  с ранеными и больными. –
- Спасибо, вам  товарищ  капитан, за вводную, ознакомительную лекцию и приятную беседу. 
Мне пора возвращаться к обязанностям палатной  сиделки.
Командиру медицинской роты так не хотелось с ней расставаться,  что он  попытался задержать её вопросом. - 
- Товарищ,  полковой  хирург.  А, что ещё вам говорила ваша мудрая  бабушка?
Серафима, понимая,   что капитан  увлёкся  ею  и  готов  кинуться к подножию её    молодости и красоты, с апломбом, присущим молоденьким и неопытным женщинам, только – только, распрощавшихся с  юностью,  назидательно сказала. -   
- Хорошо, капитан.  Мы, изредка будем  с вами  философствовать. 
Но, учтите!    Цветы  мне дарить не надо. 
У меня муж!  Это его обязанность.
И  учтите.   Я молодая, но  строгих правил.
Чёрный кот мне дорогу,  уже,  перебегал!
И я  попала  в такую грязь, что и вспоминать не хочется.
Серафиме шёл  двадцать  шестой год.  И ей, вдруг,  захотелось  покуражиться перед своим начальником.
Она, вынув из кармана  гимнастёрки маленькое овальное зеркальце и, окунув свои серо – голубые глаза, в пылающее  огнём  зазеркалье, тряхнула головкой и проявила милость. –
- Ну, хорошо, капитан.  Я вас понимаю. 
Будьте  моим оруженосцем  и ангелом  хранителем  одновремённо! 
Можете воспринимать это, как  мою милость.
Серафима умышленно произнесла вместо буквы о,  букву ё, чтобы покуражиться и  утопить,  в этом непринуждённо – развязанном  состоянии, хотя бы несколько минут войны, которая, каждый день, с утра  до ночи, заглядывала ей в глаза и устрашала.
- Извините  меня,  капитан, но более минуты я вам уделить не смогу.
Мне пора идти. 
Я отлично  помню, как моя бабушка говорила. - 
- Принципы!  Это основа. 
Есть у человека принципы, значит,  есть и косточка, куда он положит на хранение, в конце жизни, эту самую изюминку или свою мудрость, накопленную им  в  страданиях, трудах и  редких радостях земного бытия.
 
   

Арсеньев собирался вылетать в Кабул.   
Он, уже подошёл к своему, готовому к вылету вертолёту, как рядом приземлились два Ми - восьмых, следующие курсом из Кундуза в Кабул.
Пилот -  командир его вертолёта майор Краснов, доложив ему о готовности  к вылету, сообщил. –
- Товарищ подполковник, пока вас не было, ко мне, с просьбой,  обращались два афганских партийных функционера.
- Что за функционеры?  -  Посмотрел на  командира  Ми – 8  Арсеньев. –
И, зачем  же они подходили? 
А,  кстати, где   же они? -  Стал оглядываться  Арсеньев.
- Они везут  партийную кассу в Кабул.  Это партийные взносы членов  НДПА, со всей провинции.
Там груз,  ого - го!   Семь или восемь мешков  с афгани!
Я им, естественно, без  вашего   разрешения,  отказал. 
Конечно, мы бы их  с афганскими денежками,  мигом  домчали до  Кабула,  но …
Арсеньев,  не  найдя поблизости ни,  денег,  ни  самих  функционеров, пожав плечами, спросил  у Краснова. –
- Ну  и куда  же они подевались?  Где они?   
Краснов показал на один из вертолётов прилетевших из  Кундуза. –
- Вон где.  Загрузились к соседям со своими   денежками. 
Загрузились и заперлись, на всякий случай.
- Ну, тогда, что  – по коням, майор. – Приказал Арсеньев. -
- Вылетаем.  А эти пускай за нами   следуют  со своими партвзносами.
Вертолёт поднялся и взял курс на Кабул.
Следом за ними, с  задержкой на  несколько минут,  поднялись в воздух и оба кундузских  вертолёта.
Когда они набрали высоту, бортовой техник прокричал  Арсеньеву на ухо. –
- Командир.  Как – то, они  странно себя вели, эти вертолётчики. 
То торопились. А, когда взяли на борт бабки, закрыли рты и  двери.
Будто  специально ждали, чтобы мы   улетели в  Кабул  без них.
Как бы не сбросили они эти мешки на головы моджахедам. С кем нам тогда  тут воевать придётся, а? 
Ведь все моджахеды  спятят  тогда от сотрясения мозга.
А мы в колонну по четыре и по домам!
Арсеньев, сжав пальцы  в кулак,  показал  борттехнику большой палец и крикнул. –
- Да, дай бы  Бог, чтоб так и  произошло, как ты говоришь!   
Тебе,  Егоров, померещилось.  Забудь об этом.  У нас и своих  проблем хватает.
Ладно.  Я, пока, покимарю. Раз есть возможность,  попробую отдохнуть в этом шуме и грохоте. 
И,  Арсеньев стал натягивать  на голову  лётный шлемофон.
Внизу  лежали горные  вершины и ущелья. 
Командир экипажа, прижимая  машину, как можно ближе к поверхности земли и, обходя возвышенности, откуда по ним могли стрелять  душманы,  вёл вертолёт к месту назначения.

В  кабульском аэропорту Арсеньева должен был встретить полковник Кудряшов.
Они  приземлились и,   дождавшись, когда остановятся винты, открыли дверь.
Первым  начал выходить из вертолёта  Арсеньев.
Почувствовав под своими ногами  бетон,  он поднял голову и не мог поверить своим глазам:  его плотным  кольцом обступили сотрудники афганской  контр разведки ХАД и офицеры КГБ.
Мгновение – и на запястье  правой  руки  Арсеньева, защёлкнулись наручники.
Арсеньев, возмутившись, попытался вырваться из цепких объятий спецслужб. –
- Отставить, ребята.  Нам ваши браслеты ни к чему.
Я начальник штаба тыла подполковник Арсеньев.  Прошу объяснить, в чём дело?
- Мы, знаем, кто вы. Придёт время,  объясним. – Услышал он.
То же самое было проделано и  с другими членами экипажа.
 А вот  лейтенант Егоров, борттехник  Ми – 8,  когда арестовать попытались и его, загнул таким многоэтажным матом и, вырвавшись из рук сотрудника ХАД,  успел выхватить из кобуры свой ПМ и заскочить в     вертолёт.
Оттуда, угрожая пистолетом, он потребовал объяснения. –
- Орлы. Я цепи на себя  надеть не дам. Я не преступник и не моджахед.
Сунетесь в  вертушку,  открою огонь на поражение.
По крайней  мере,  в корову с пяти шагов я, даже под мухой, попаду.
- Ты, технарь.  Убери ствол в сумку. 
Мы вас только допросим и,  кое  -  что,   выяснив,   раскуём.   
- Я догадываюсь, кого вы здесь ждёте.   У нас  чувалов с деньгами не было.  И нет.
Они  летят в  следующем за нами вертолёте. 
Не тех вяжите.  Мы, здесь, ни при чём.
- Вот оно, в чём дело? -  Вырвалось у Арсеньева. –
 -    Господа, контрразведчики. Лейтенант говорит вам правду. Мешки с партвзносами   
     летят в другой  машине.
В этот самый  момент, к  задержанному экипажу подошёл полковник Кудряшов. –
- Я подтверждаю, что это начштаба тыла подполковник Арсеньев.
Он,  и его экипаж,   к  этому  делу  не  причастны.   
Я заявляю об этом,  совершенно ответственно. Прошу  немедленно всех освободить.
Командир группы захвата из КГБ, примирительным тоном, предложил. –
-    Давайте не будем пороть  горячку.  Пусть ваш технарь   уберёт  ствол и  выйдет из своей   керосинки на свежий воздух с    ручками на  затылке.
Когда прибудут эти борты, о которых вы  говорите?
- А, вон они показались. -  Обрадовавшись,  воскликнул Арсеньев.
Командир группы КГБ, увидев  подлетающие  к аэродрому вертолёты, скомандовал. –
- Всё.  Тихо.  Без  паники. Ждём.
На войне  человек  человеку волк.  Если  деньги у них, если  это они позарились на партвзносы, то мы вас всех  сразу освободим.
- Обещаю!
Вертолёты сели,  один за другим, метрах в   двадцати от них.
Когда из   машин  вышли экипажи, их сразу же,  блокировали. –
- Стоять!  Ни с места.  Где  мешки  с дензнаками и два члена НДПА?
Командир первого экипажа, сразу же, заявил, что  непричастен ни  к мешкам с деньгами, ни к  членам афганской партии. –
- Трясите второй экипаж.  Я ничего не знаю.
Второй экипаж  заявил то же,  что и первый.
Тогда   группа захвата направилась к вертолётам.
Мешки с деньгами были обнаружены в кабине второго вертолёта.
Но афганских партийных функционеров в машине не оказалось.
Оба экипажа,  тут же, были задержаны.
Арсеньев  с полковником   Кудряшовам  отправился  в штаб  сороковой  армии.
Там,  им обоим, один из офицеров особого отдела КГБ,  бывший  сослуживец Арсеньева по  Чирчикскому  танковому  училищу, подполковник   Зенков, попросив, не  разглашать эту  информацию, в виду её  закрытости,  рассказал, что  же произошло в воздухе. –
- Взяли они на борт этих двух афганцев с партийной кассой, подскочили и пошли на Кабул  параллельными  курсами.
Всё  идёт, как говорится,  в штатном  режиме.
Где – то,  за Салангом,  экипаж одного  из  Ми – 8 заметил,  что из летящего  рядом вертолёта,  выпали  два человека.
               Разговор происходил на свежем  воздухе.
 Подполковнику,  только  что, удалили  больной зуб и он, держа  ладонь  на щеке,  время от времени,  сплёвывал сгустки крови на землю.
Слушать его  было не просто.
Боль и  кусок ваты, наложенный на десну,  на место вырванного зуба,  придавали его речи особый колорит,  украшенный своеобразными  трелями и руладами.
Ведя свой монолог в быстром  темпе, колеблющимся и дрожащим голосом, подполковник, будто певчая  птица,  виртуозно переходил от рулад к  трелям,   с переливчивыми и дрожащими  звуками, порой умолкая на целую минуту. –
- В общем, по пути,  команда вертолёта избавилась от своих попутчиков, выкинув их из машины.
Заметив  выпавших людей, командир  второго вертолёта запросил по радиосвязи. –
- Эй, вы, на вертушке!  Что у вас  там происходит? 
У вас выпали из кабины  два человека.
Командир  первого экипажа  избавившегося от партийных  функционеров,  тут же,  вышел на связь. – 
- Ау,  соседи!  Командир борта  07 на проводе. 
Точно! У нас два человека, по неосторожности, вывалились из  вертушки. 
Как это произошло, мы и сами не  поймём,  поэтому  помалкивайте.
Вам,  же самим, лучше будет.   Это не наше дело
Всё.  Конец  связи.
Зенков, сделав очередной перерыв, замолк, поглядывая на  слушавших его старших  офицеров.
Полковник Кулешов, выбросив нецензурную  фразу, возмутился. –
- Так, допускаю, что они избавились от этих  партийных  функционеров по пути.
Но, вы то, как об этом  узнали? 
Вам  то, откуда про это стало известно?
Конечно, вы глаза и уши державы, но всё же?
- Да.  Каким образом, эта информация  докатилась до особого отдела? -  Удивился и Арсеньев, которого это сообщение тоже возмутило до глубины души.
Зенков, вынув платок, обтёр им свои губы и подбородок. –
- Моя мать, царствие её небесное,  в таких  случаях,  воины -  интернационалисты, всегда говорила.  –
Нет, Юрка, что  бы там не говорили, есть Бог на  небе, есть он там! 
Попомнишь, мои слова, сынок. 
Так вот.   Удовлетворяю ваше любопытство.
Один из выброшенных  афганцев,  угодил в  большую  копну  сена. 
Переломал  руки и ноги, но  остался  жив!
А второй разбился насмерть.
Тот, который упал в копну сена и сообщил, подбежавшим к нему людям, о том,  что с ними произошло в воздухе.
Те бросились в  местную администрацию и  доложили  властям. 
Ну, а   они уже,  по рации  связались  с Кабулом.
И  уже после этого в штаб  сообщил командир  второй вертушки, заметивший  выпавших людей.
Не захотел он этих грязных  денег.
И правильно сделал, что не захотел и, что  доложил  своему командованию.
Вот такие  пироги нам сегодня испекли эти вертолётчики на обед и на ужин, товарищи штабные работники сороковой армии.
Подполковник  Зенков,  закончив последнюю руладу, махнул рукой и пошёл прочь  от  Кудряшова и  Арсеньева. –
- Всё.  С меня достаточно.  Я ухожу!

Вечером, того же дня Арсеньев вылетел на свою базу в  Пули – Хумри.
Уже, на аэродроме, к нему  подошёл  командир  кундузской  десантно – штурмовой бригады  полковник  Плохих. –
-    Алексей  Владимирович!   Привет от  кундузцев. 
Ты,  к  себе, в Пули – Хумри?   И мне  пора  домой, в Кундуз  В  свои пески и предгория.. 
Подкинь меня, хотя бы, до  Пули – Хумри.
- Садись.  Мы  сейчас  уже вылетаем. Вовремя ты меня перехватил. 
Я тебя довезу до своей ставки, а  на  завтра я планирую  вылететь в Кундуз.   
Так, что тебе  повезло.   Я тебя и  доставлю  в родимые  пески и предгория. 
Вовремя ты меня перехватил, полковник..       

В  Пули  - Хумри  Ми – 8  приземлился, когда  уже  начало  смеркаться.
Арсеньев и Плохих покинули машину. 
Начальник  штаба тыла, прощаясь с лётным экипажем, стиснул ладонь борттехника Егорова и  похвалил его. –
- Будь,  бодрей,  герой -  Сергей.
Я   не знал,  что ты такой смелый.   Теперь, после  геройского случая в Кабуле, будем 
друзьями.
Ты самый смелый из нас!   Мыслишь  скоро,  Сергей Егоров.  Молодец!  Хвалю!
Но,  своим стволом, ХАД и КГБ,  больше,  не пугай.
Они  тоже умеют  стрелять.   
У них   на боку тоже  висят  не огурцы,  а   аргументы с патронами.
А то,  что ты смотришь на жизнь,  сквозь прорези  прицелов и  бойниц  БТР и танков, 
это правильно! 
Ну, давай!  До встречи.   
               Полковник  Плохих, когда они  стали приближаться к  огромной армейской палатке, в которой размещалась  офицерская  гостиница, решив переночевать  в ней, попытался  покинуть Арсеньева.
Но, Арсеньев его остановил. –
-    Куда, ты?   Я, тебе, найду место для ночлега у себя в штабной машине.
Пошли, пошли. Никаких гостиниц.  Ты мой гость.
Только,  давай  вначале, зайдём в столовую и  перекусим.
Запьём  макароны,  по – флотски,   горячим чайком.
- Пошли, начштаба, раз  такое дело! 
Перекусим и  на боковую.
Из столовой, на встречу им, вышел офицер.
Арсеньев, тут же, остановил  его. –
- Подполковник!  Ильин!  Задержись на минутку.
Офицер, поздоровался  с ними и  густым басом пропел. -
- С благополучным  возвращением из Кабула!
Извините.  Простуда.
- Спасибо. -  Поблагодарил   его Арсеньев и спросил. –
- Ну, как у тебя,  дела  с детским домом? 
Подполковник  Ильин, вскинул  руки  и,   будто  бы,   раздвигая ими,  сгущающиеся  вокруг   сумерки,  с  лёгкостью,  присущей только  прирождённым  оптимистам,  своим басом,   словно   на проповеди,  пропел. – 
- Дела  яко по маслу, товарищи командиры. Это будет первый  детский дом,  во всём Афганистане, где я поселю, вместе с афганскими сиротами,  настоящий социализм.
Взрослым,  здесь этот социализм, как показывают события на  театре  военных  действий, пока не  всем потребен!
Затем они, распрощавшись, козырнули,  друг другу,  и разошлись
Арсеньев,  в  след  Ильину, подражая его голосу,  выдал  похвальную  оду. -
- Зело борзо вы роботаете на своём  поприще подполковник!
Хвалю за усердие!   
Я для вашего детского дома   выбью мебель и оборудование.
Ильин, приостановив свой  стремительный ход,  обернувшись,  пробасил. –
- Премного благодарен!  Не  токмо ради своего живота тружусь, но ради детишек сирых.
Когда  Ильин растворился в  пули – хумринской  мгле,  Арсеньев, тронув  полковника Плохих за  локоть, сообщил ему. –
- Вот так – то, товарищ командир  десантно – штурмовой бригады! 
Мы, ы Афганистан, пришли,  не  как  грабители оккупанты, а как  строители новой жизни, для этих нищих и обездоленных людей.
Нет, что ни говори, а пришли мы сюда с добрыми намерениями.
А, теперь, они пускай сами выбирают!  Мы, или американцы!
К сожалению, здесь побеждает американская пропаганда.
Я это  уже чувствую.  Афганцы  такие же простаки, как и мы, русские.
И американцы поймают  их на свою удочку и жвачку. Это старый приём, когда простаков ловят на красивую обёртку.
А когда они поймут, что внутри конфетки и не было, будет уже поздно.
Мы закроем занавес и уйдём со сцены, а  сюда пожалуют Соединённые Штаты.
А, потом, они покажут всему миру, как надо умиротворять непокорёный никем 
афганский народ.    
Вот, увидишь, полковник!   
Пройдут годы, а может быть и десятилетия,  и  афганцы вспомнят нас  добрыми  словами, несмотря на  всю эту стрельбу и насилие.
Вспомнят!  А, может быть, ещё, и позовут  сюда снова!
Ну, да ладно. Мы, так можем остаться и без  макарон,  по – флотски, без чая.
Пошли, в закрома  родины.
Да, кстати. -   Остановился  Арсеньев. –
Ты знаешь, чем  занимается  подполковник  Ильин?
Полковник  Плохих только   неопределённо пожал  плечами. –
-    Как, это чем?   Строит здесь детский дом для афганских сирот!
Арсеньев, отрицательно качнул головой. –
- Детский дом он строит по партийному поручению.  То, бишь, занимается им на общественных началах. 
Этот подполковник   у меня  в штабе тыла  оформляет скорбный  груз – 200. Вот так!    
После ужина они,  оба, зашли в медроту.
Серафима смогла  уделить им  всего  лишь, несколько  минут.
Она вышла к ним   из  перевязочной  в белоснежном  халате и  шапочке. –
- А, я сегодня, тебя  Алексей, уже и не ждала. 
Рада видеть тебя.  Ты меня не  забывай и заходи  почаще ко мне.
Арсеньев  представил ей  полковника  Плохих. –
- Знакомся.  Это мой друг. Командир  ДШБр полковник Плохих.
Серафима подала им свою белую пухлую ручку. –   Серафима!
- Только прошу не лобызать,  господа полковники.  Я не стерильна.
- Ничего!  Мы заразы не боимся. -   Плохих, припав к её ручке, выпрямился и  воскликнул. –
- От всей  своей  ДШБр.  Многия  лета вам мадам и  вечной красоты.
- Хорошо!  Принимаю ваши пожелания, полковник, но  прошу пояснить, что такое ДШБр и с чем его подают на ужин медикам?
Когда вы это слово  произнесли,  у меня  будто мороз по коже пошёл.  Бр – р –р.
Арсеньев расхохотался. –
- Когда эту  абракадабру слышат бандиты, у них не только мороз по коже  идёт,  но и  ноги сами начинают бежать. 
ДШБр,  Серафима, это  десантно -  штурмовая  бригада.  Это гроза для  бандитов конных и пеших.
- Понятно!  Тогда, будем знакомы, полковник. – Улыбнулась Серафима.
Арсеньев стал  пояснять. –
-    Это жена  Ивана Кольцова.     Я тебе о нём  рассказывал.
- Да, да.  Тот самый  танкист, который сейчас в  Крыму,  в госпитале. - 
Вспомнил полковник Плохих. –
- Но, мы  вас, прекрасная  Серафима, просто так не отпустим.
Плохих открыл свой  баул и, покопавшись в нём, достал красиво упакованный парфюмерный набор. - 
- Мой командир  четвёртой роты капитан  Хабаров, несколько  дней назад, разгромил караван с оружием под Багланом и, среди мин и патронов, обнаружил эти флаконы.
Предупреждаю! Всё это, вполне,  безопасно!  Всё проверено.   
Пользуйтесь на здоровье,  прекрасная жена майора Кольцова. 
А, мы, на вас,  с Арсеньевым, будем любоваться и завидовать  майору Кольцову.
Полковник  Плохих  вручил, смутившейся  женщине  набор и добавил. –
- И не только за вашу  восхитительную  внешность! 
Вы, для меня,  как советская  декабристка! 
Вы, не убоялись и поехали за своим мужем не в Сибирь за богатым дворянином, а в Афганистан под пули  за рабоче  –  крестьянским парнем.
- В Сибирь,  в ссылку, отправились  французские жёны русских повстанцев – офицеров.
Далеко им было ехать,  во глубину сибирских руд, но не так опасно!
Вы, же,   повезли свою красоту   в глубину  алмазных россыпей, на чужбину и на войну.
Слава  вам и хвала за это!   

               Поздно вечером, когда Арсеньев, с полковником,  устроившись на  ночлег в штабной машине,  уже засыпали, начальник  штаба   задал ему  вопрос. –
- Полковник.  А как там  твой капитан Хабаров?   
Он героем Советского  Союза  у тебя ещё не стал?
Плохих, перевернувшись в темноте на спину,  откашлялся и  сказал. - 
- Пока,  не стал.  Но,  станет, я надеюсь! 
Воюет он храбро, с выдумкой, не как другие. 
Пули его, пока, стороной облетают.
Бывают у него, конечно,  по молодости, и чудачества.
Когда он разгромил этот караванчик  с оружием, то,  переловил, отбитых у душманов коней,   посадил   на них своих бойцов  и принялся обучать их  верховой езде и  кавалерийским  атакам.  В бою всё пригодится.
Плохих, тяжело вздохнул и,  поправив подушку под головой, продолжил. –
- Посадил.  И  носятся они по долине, между горами, отрабатывают приёмы.
Безусловно,  дело это нужное!  А, как же!  С конными  бандами  нам постоянно приходится  сталкиваться.
Да, тут, как  на грех, наша  авиация возвращалась на  кундузский аэродром после боевого задания.
Прошли вертолёты  Ми – 24. 
Лётчики видят -  в долине конники!  Откуда?  Что за банда?  Естественно, приняли бойцов  хабаровких за душманов. 
Вертолётчики, увидев конницу, запросили нашу  авиацию и дали  командованию координаты для штурмовиков  Су -  25.
Те, не  заставили себя долго ждать,  и  были,  тут, как тут!   
Загрохотали взрывы.  И пошло, поехало.
Арсеньев, несмотря на то,  что его  одолевал сон,  дослушал полковника до конца. –
- Хорошо, что  капитан, во время,  убрал свою роту за скалы и укрытия и вышел на радиосвязь с авиаторами.
Хорошо, что  всё обошлось без  потерь, благодаря его  оперативности.
Командир ДШБр, зевнув, закончил. –
-    Хорошо,  что всё обошлось!   Дров бы там они наломали тогда!   
Эти  штурмовики Су – 25,  скорее всего,  были из полка полковника Руцкого.
А они воевать умеют, как и сам их командир!   
Ну, всё.  Я засыпаю.  До утра, Алексей  Владимирович! 
Красивая эта  Серафима!  Я, такой мадонне, первый раз ручку поцеловал.
Нет!  Есть в этой красавице косточка с изюминкой! 
Она, эта Серафима, видать,    крепкий орешек. 
Не завидую я твоему  другу  Кольцову.  Ох, не завидую.  Эти декабристки, знаешь   какие?  Им палец в рот не клади.  До локтя руку откусят.
У  такой красоты железные челюсти и зубы, как бритвы.
Но  Арсеньев уже спал. 
Последних слов он не слышал.
Ему  снился сон.  Он сидит в своей штабной машине, склонившись над картой Афганистана. Рядом с ним работают два его  радиста. 
Вдруг, один из них, по фамилии  Борцов, услышав звонок, снимает трубку. –
- Это вас, товарищ подполковник.  Вам  присвоено  очередное воинское  звание  полковник.
Арсеньев  берёт  телефонную  трубку и слышит голос Полины. –
- Поздравляю  тебя,  турист с парашютом.   Теперь,  ты  можешь повести меня в ЗАГС.
Ты купил мне  кольцо и свадебное  платье?
- Нет. Не купил. Здесь нет ЗАГСов и нет свадебных нарядов. – Отвечает он ей.
И, тут,  Полина входит к нему в  кунг в подвенечном наряде. 
Она  снимает с его погона одну звезду и успокаивает Арсеньева. –
- С двумя  звёздами,  подполковником,  Алексей, ты выглядишь, гораздо интереснее и главное моложе своих лет.
На  следующий же день,  он,  разбудив  полковника  Плохих, позвонил  в ташкентский госпиталь Полине.
Её долго не могли  разыскать.  И, только,  после  четвёртого звонка она, наконец, подошла к телефону. –
- Военврач  Кольцова у телефона.
- Военврач Кольцова. Это я.  Алексей  Арсеньев. 
Спасибо за сюрпризы, которые  вы с Серафимой нам  преподносите.
То на войну приехали, не предупредив? 
А сегодня ночью ты пришла ко мне в свадебном платье и разжаловала меня до подполковника.
Голос Полины, слегка, дрогнул.  –
- Алексей,  свет  Владимирович!  Откуда вы,  звоните мне? 
С   горы  Гиндукуш, или с госпитального  ташкентского рынка?
- Скорее, с Памира, чем с рынка.  Как, вы там,  Полина,  живёте ? - 
Спросил её Арсеньев.
- Сказать  отлично не могу. -   Услышал он. –
- Скорее хорошо, потому, что вы, Алексей, наконец – то, мне позвонили.
- А  я, что имею к этому,  вашему  « хорошо »   какое – то  отношение. - 
Растеряно  спросил  Арсеньев.
Полина, повысив  голос, удивлённо  воскликнула. –
- Самое прямое, потому что на эти  барханы заманили меня именно вы, парашютист Арсеньев  Алексей.
Вот за это я вас и разжаловала, сегодня ночью.
- Полина. Мы же с тобой перешли – на ты. -  Напомнил Арсеньев.
 -     Хорошо!   Алексей, а Серафимы рядом с тобой нет?
Полина, задав этот вопрос, замолчала, ожидая ответа.
- Увы.  Она,  в Пули – Хумри, Полиночка.  Она не рядом со мной. 
Она в своей медицинской роте.   
А вобще её палатка находится в двухстах метрах от моей штабной машины.
Она жива и здорова.  Можешь сообщить об этом  её родителям.
Полина, прошу тебя.   Почаще   навещай меня  во сне в свадебном платье.
Можешь даже разжаловать меня до рядового. Я согласен.
Только почаще навещай.
Полина засмеялась. -  А, я такая.  Сегодня разжалую до подполковника, а завтра  возьму да пожалую тебе чин генерала.
- Я, не против  и  этого, дорогая моя  кареокая  мечта.   
От генеральского чина я не откажусь.
Но, учти, дорогая моя и ненаглядная, как, только, ты это сделаешь,  я прилечу в  Ташкент и поведу тебя в ЗАГС.
Полина мгновенно отреагировала на эти слова. –
- Ну, если, ты,  Алексей, донесёшь меня до самого  ЗАГСа на руках и не  надорвёшься, то  милости  просим!
Прилетай. Встретимся и  поговорим.
Арсеньев, не веря своим  ушам, поколебавшись, переспросил её.  –
- То, есть ты хочешь сказать, как   говорится  в кинофильме  «  Кавказская  пленница  »
-    Бамбарбия  Кергуду! -  Шутка!    
- Нет, Алексей.  Не Шутка.  Я  не шучу!  Ты меня  заинтересовал давно. 
С первой встречи  у каменной ладьи Афанасия Никитина в Твери. Помнишь?
Правда, я  тогда  была  связана по рукам и ногам.  Вобщем,  приезжай, поговорим.
Привет Серафиме!   У меня сегодня  выходной и  я на службе оказалась случайно.   
Я собралась в город. Мне нужно подыскать себе другое жильё.
Арсеньев, услышав  про жильё,  закричал в трубку. –
- Полина.  Слушай меня внимательней.  Ничего не надо искать.
Садись на двенадцатый  трамвай и езжай до улицы Гречушкина.  Это рядом с железнодорожным  вокзалом.
Там, по адресу, Гречушкина дом пять, живёт моя мать.  Она решит все твои  бытовые проблемы. 
Ты ей только  ей представся и скажи,  что ты моя  потенциальная жена.

               В начале ноября, автомобильный батальон русоволосого капитана  Сарычева подошёл с грузом к войсковой базе  в Пули – Хумри.
Это у него, тогда,  при нападении душманов на автоколонну под Гератом,  из  двухсот тридцати девяти автоматов стреляло только четыре.
В Пули – Хумри,  для    рядового и офицерского  состава,  проходящих  на юг и на север колонн,  имелось  несколько армейских палаток – гостиниц.
Капитан, устроив свой батальон на ночь, зашёл  в одну из таких палаток и, не снимая  шинели, свалился на кровать и   тут же  уснул.
С этой же самой колонной,  сюда прибыл из симферопольского госпиталя  майор Кольцов.
Самолётом он,   из  Красноводска,  добрался до  Кундуза  и оттуда  должен был вылететь в Шинданд.
Однако, в силу того, что  рейс на  Шинданд ожидался,   только,  через несколько дней, Кольцов решил  с попутной колонной  доехать до Пули – Хумри и повидать  Серафиму.
Глубокой ночью он добрался до  места дислокации  медицинской роты сто девяносто первого отдельного мотострелкового полка, где ему  сообщили, что  хирург  Калинина находиться, в настоящее  время,  на выезде и вернётся в роту,   не ранее чем через три – четыре дня.
Не оказалось на своём месте и  Арсеньева.
Он  уже неделю, как находился в служебной командировке в  Ташкенте.
Майор Кольцов, расстроенный этими обстоятельствами,  в два часа ночи,   пришёл к   палатке, в которой размещалась гостиница для офицеров.
В гостинице его встретил дежурный, в звании  старшего сержанта. 
Он сидел у железной печки за столиком.
Вместе с ним  в гостиницу вошло  ещё трое офицеров.
Сержант  встретил  гостей и охрипшим, простуженным голосом сказал им, показывая  в конец  помещения. - 
- Товарищи офицеры.  Проходите в самый конец моего отеля.  Там есть свободные койки.  Кому нужно постельное  бельё я выдам.
Кольцов, сделав пару шагов вглубь,  вгляделся в полутёмное пространство, освещаемое тусклой лампочкой.
Многие спали, даже не сняв  шинелей, безо всяких простыней и  одеял. –
- Так,  старший сержант, давай мне одеяло и простыни.
Я хочу спать, как белый человек.
Он, как и те трое, что  вошли следом за ним,  получил постельное бельё и, по узкому проходу между  кроватями, направился в конец   офицерского отеля.
Ему, почему – то, вспомнился магазин в Калинине, где он разыграл молоденькую, деревенскую девчонку -  продавщицу, которая спросила его, какие электролампочки ему подать. –
- С матом, или без мата?
Он, грустно улыбнувшись,  на ходу,  бросил, поглядывая на тусклую лампочку. –
- А, давайте без мата. Матом  мы их сами покроем!
Все четверо прошли  к самому концу палатки, где было почти темно.
Сзади Кольцова шёл старший лейтенант. 
Он  включил фонарик,  направляя луч света на спящих мёртвым сном командиров.
Никто из них  даже  не шелохнулся.
В последнем ряду, на одной из кроватей спал  русоволосый комбат Сарычев, который и доставил Кольцова в Пули – Хумри.
Он лежал на спине, не  сняв   шинели,  и тихо похрапывал.
Луч фонарика упал ему на грудь. 
Правая рука его была откинута в сторону, загораживая проход. 
На животе у него лежал автомат, который  он  поддерживал  левой рукой.
Вдруг, Кольцов увидел, как с груди  спящего капитана, взметнулась вверх какая – то тень.
Кольцов, мгновенно отреагировав,   остановился.
В спину ему,  тут же,  ткнулся  головой, следовавший за ним,  старший лейтенант.
С груди капитана поднялась огромная кобра.
Она,  приняв угрожающую позу, замерла,  готовясь  к  прыжку.
Глаза этой,  некоронованной,  императрицы гор  сверкали как два бриллианта.
Все четверо стояли,  не двигаясь и,  не дыша.
Секунды тянулись, как минуты. 
Одна. Вторая.  Третья.  Четвёртая.    Десятая…
Кобра, не видя угрозы  со стороны людей, обмякла и начала  медленно опускаться вниз.
Вот её  упругое и сильное тело,  соскользнув с груди  капитана, исчезло под кроватью.
Трое спутников Кольцова, бряцая оружием, кинулись вон из палатки.
Кольцов, постояв ещё несколько секунд, присел на кровать, стоящую  рядом.
Потом он, бросив под голову постель, снял шинель и укрылся одеялом.
Он долго не мог заснуть.
В голове билась,  одна и та же, мысль. –
- Неужели он так и не увидится с Серафимой? 
У  него в запасе было  всего три дня.
Он заснул, только, под утро.
На следующий день ему сообщили, что его невеста вернётся в медроту не через три – четыре дня, а только через неделю.
Она, с группой врачей выехала в афганские кишлаки  на профилактику, для оказания помощи местному населению,  по просьбе губернатора провинции.   
Майор Кольцов, узнав об этом, расстроился и  отправился  к себе в Шинданд.
      

 
   
    
         


 
   
      
 





















 







 
                Глава  четырнадцатая.   





                У   ТЕБЯ  АФГАНИ.  У  МЕНЯ   РУБЛИ.


















Бригада советских врачей, закончив  оказание помощи детям и жителям одного из горных посёлков,  затерявшегося в  горах,  между Пули – Хумри и Кундузом, собравшись у домика старейшины,  поджидала вертолёт, который должен был перебросить их в следующий кишлак.   
Это был обычный,  бедный афганский  посёлок. 
Крохотные оконца в  саклях  были затянуты бычьими пузырями.
Стёкол  в домах не было ни у кого!  Даже у старейшины посёлка.
В утлых домиках царила  невиданная бедность.
Двери в домах у афганцев тоже,  только с большим приближением,   можно было назвать дверьми.
Что говорить – высокогорье!  Строевого леса здесь не  было.
Лес был здесь на вес золота.
Синие байковые одеяла заменяли большинству  жителей этого горного посёлка и тёплую  зимнюю одежду, и летнюю.
               Серафима, положив свою сумку на большой плоский камень, присела на неё и принялась писать письмо писателю – пушкинисту Раевскому, в Алма – Ату.
Она прилетела сюда,  в  Афганистан, с тремя книгами – с томиком русской поэзии, с научно – художественным изысканием Николая  Алексеевича Раевского   «  Портреты  заговорили » и  с  томом русских народных сказок.
Томик стихов она взяла для  усовершенствования души и сердца. 
Раевского – для совершенствования разговорной речи,  и образа мыслей.
А томик русских народных сказок  для  того,  чтобы знать их и воспитывать своих будущих детей на примерах непременной победы  добра над злом, каким бы оно жестоким и коварным не было.
Она считала, что дети должны  впитывать в себя эту величайшую гуманистическую идею торжества добра над злом, которую  несут в себе русские народные  сказки, вместе с молоком матери и первыми её словами, обращёнными к ним.         
Одета она была  уже,  по -  зимнему.    В бушлате и шапке. 
Сбоку,  на  поясе,  висела кобура с пистолетом, которая постоянно   стесняла  её движения.
Группу  врачей  сопровождала усиленная охрана с автоматами,    ручными  пулемётами и тридцатимиллиметровыми автоматическими  гранатомётами  АГС – 17 «  Пламя  ».
Серафима вынула из сумки лист бумаги,  автоматическую  ручку и принялась писать письмо  Николаю Алексеевичу Раевскому. –
-    Многоуважаемый  Николай Алексеевич! -   Набросала она на листе.
Затем,  задумавшись, она зачеркнула  слово  многоуважаемый и,  вместо него, написала – дорогой.
В этот самый момент, коварный горный ветер,  вырвав у неё из рук листок, понёс его к невысокой каменной гряде,  находящейся неподалёку от  того места, где она сидела.
Серафима бросилась за ним, пытаясь схватить его руками.
Но, автоматчик из охраны, опередив её, поймал листок у самой каменной гряды.
Он побежал  к ней и  подал его со словами. –
- Товарищ лейтенант,  Серафима Афанасьевна, вот, возьмите. Я еле поймал его.
А  за  этой каменной грядой пряталось два десятка  душманов,  во главе со своим командиром  Юсуфом.
Главарю  банды срочно требовался  хирург.
Несколько дней назад, во  время  обстрела  его бандформирования  из  танковых  стомиллиметровых  орудий,  получил осколочное ранение пятнадцатилетний сын  Юсуфа.
Осколок  камня,  угодив ему в  ногу, застрял в кости.
А сын у главаря  был  один.   
И его  нужно было спасать,  во что бы то ни стало, как продолжателя рода.
И главарь решился на   рискованное дело -  захватить советского хирурга и силой заставить его прооперировать  раненного сына.
Не спуская  глаз с медиков,  главарь спросил у одного из местных жителей. –
- Кто из них  хирург?
Житель посёлка,  помошник  Юсуфа, показал на  Серафиму. - 
-    Хирург, вот  эта  зебо - красивая русская женщина, которая   сейчас пишет.
И пистолет у неё на боку висит.  Видишь, бек?
Юсуф – бек.  Не надо нападать на шурави.  Умоляю тебя!
Они сильнее нас. 
У врачей  сильная   охрана.  У них автоматы, гранатомёты и    крупнокалиберные пулемёты на  вертолётах. 
Охрана заняла удобную  позицию и не дремлет.
Шурави уничтожат нас одним залпом.
Нет, бек!  Здесь нужно действовать хитростью. 
И,  потом, не забывай, бек, что это уже не те шурави, которые  пришли сюда год назад.
Эти не промахнуться!  Эти стрелять умеют, ты знаешь сам.
- Хороша,  эта русская!  - 
Хищно оглядывая Серафиму,  бросил главарь, забывший, в этот момент,  даже, про своего раненого сына.
- Что  же ты предлагаешь,  Абдугани? 
Мой сын должен жить!  Тебе это понятно?
- Да, да,  Юсуф – бек.   Твой сын  будет жить долго  - долго, если ты послушаешь меня.
Только не надо никого убивать. 
Будем действовать хитростью.
- Ну, говори,  Абдугани, что мне делать? - 
Продолжая разглядывать Серафиму, процедил сквозь зубы бек Юсуф.   
Но, учти.   Умрёт мой сын – умрёшь и ты!
Ты мои законы знаешь!
Абдугани, бросая короткие и пугливые  взгляды на  шурави,  предложил  ему  следующий план. –
- Пусть двое  твоих  самых,  старых  мергенов - воинов,  оставив оружие, перенесут твоего сына ко мне в дом.
Они  стары  и шурави примут их за жителей посёлка, если,  даже,  обратят  на них внимание.
Твой сын подождёт врача в моём доме.
Когда прилетят вертолёты, я сам подойду к этой красивой  русской  женщине  и попрошу пойти  её со мной.
Я скажу ей,  через  переводчика. - 
Помоги.  Только, что принесли ещё одного больного. 
Это мой родственник. Ему требуется срочная операция.
Абдугани  говорил это, с опаской поглядывая на  главаря. –
- Только заклинаю тебя именем  Аллаха,  Юсуф!  -  Не надо стрелять.
Если мы  даже уничтожим вертолёты,  шурави успеют вызвать  помощь.
И тогда ты потеряешь и сына, и своих  людей, и свою собственную  жизнь.
Нет, нет, Юсуф.  А я не желаю тебе смерти. –
Абдугани, сказав это, в испуге отпрянул от бека, который  был готов сжечь его своим  взглядом. -
-    Что?   И  правильно делаешь, Абдугани!
-     Запомни, я подойду к ней, как только прилетят вертолёты. 
Эта русская  зебо всё сделает, как надо  и даже  ничего не заподозрит.
Вот, увидишь,  Юсуф.
Юсуф – бек слушал  Абдугани, подозрительно  постреливая  в  него глазами. 
А тот продолжал –
- Она вылечит твоего сына.  И  ты их всех отпустишь.
И пусть эти шурави   улетают на своих  железных птицах, хоть к самому Аллаху на 
небеса.  Ты их не тронешь.
- Будь,  по - твоему,  Абдугани.  -   
Вынужден был согласиться  главарь.
 Но, только, в твой дом, вместе с сыном войду и я. 
Она при мне будет делать операцию.
Ты понял меня, Абдугани?
- Понял, понял.  Я пошёл.  Скажу женщинам, чтобы приготовили горячей воды. 
Она везде  требовала горячую воду.  Она ей понадобиться. 
Только приходите в мой дом без  оружия. 
               Серафима закончила  письмо. 
Она заклеила конверт и  начала надписывать адрес. –
- Алма _-  Ата.  Улица  Пролетарская. Дом номер  двадцать пять…
Из – за  скал,  показались вертолёты. 
Грохоча,   они стали приземляться на площадку перед каменной грядой.
В этот момент, к  советскому переводчику -  таджику  подбежал местный житель и стал,  что – то, кричать ему на ухо.
Переводчик, тут же,  подошёл к Серафиме. –
- Серафима  Афанасьевна. 
Привезли ещё одного раненого.  Это пятнадцатилетний мальчик.
Осколочное ранение  камнем. В ногу.  Нужно помочь. Они очень просят. Пока не началось заражение.
Я  скажу экипажам вертолётов, чтобы  они подождали нас.
Переводчик  Шавкат,  предупредив  лётчиков, вернулся к ней и схватил её  чемодан с инструментом,  крикнул. -  Идёмте. 
Они, в сопровождении одного автоматчика  отправились со старейшиной к его домику.
Во дворе к  переводчику подошли два,  здоровенных,  старика -  афганца и, задержав его и автоматчика их охраны, не пустили  их в дом.
Серафима, почуяв  неладное, попыталась вернуться к  Шавкату. 
Однако он   её успокоил. - 
Я подожду вас здесь.  Не беспокойтесь,  Серафима Афанасьевна.  Всё будет хорошо.
Серафима, под пристальным, жгучим взглядом отца  раненого мальчика, сняла с него кровавые повязки и, сделав уколы,  начала операцию.
Когда она её закончила, то  посмотрела  на,  не  сводящего с неё глаз,  афганца.
Она догадывалась, что  этот,  огромного роста синеглазый  мерген, не выпускающий  её  из поля своего зрения,  был, отнюдь, не местный житель.
Да  у неё  не  было  и времени, чтобы   думать о том, кто он такой, на самом деле. –
-    Бандит, или не бандит?
Человек из охраны, пришедший  с ней сюда,   ожидал её на улице  вместе с переводчиком.
В какое положение они попали, догадался, только,   переводчик Шавкат.
А, те люди, которые задержали его, не позволив войти в дом, были без оружия и мирно сидели сейчас возле дома.
Серафима, собрав инструмент, оделась и  собралась уходить.
Но   бек  Юсуф, выгнав из дома  хозяина, повелительным  жестом задержал её.
Сердце у неё дрогнуло. -  Неужели  я попала в лапы к бандитам?
-    Что ему от меня надо? 
-    Этот гривастый,   синеглазый,  горный   лев  сейчас разотрёт меня  в порошок.
Что же, мне делать, что?
А, лев, между тем, тяжело ступая ногами, подошёл  к ней, приблизившись  вплотную, и взял её  дрожащую руку в свои  грубые лапы.
- Всё, мамочка!  Сейчас я  умру! -  Подумала она, холодея от ужаса. -
- Сейчас он меня бросит на каменное ложе!  И  …
Но  лев,  глазами -  кинжалами вонзаясь в её, ставшую  безвольной и  безропотной плоть, вынул  из  кармана кольцо с драгоценным камнем, похожим на алмаз, и, накинув его  ей на  палец, поскольку оно было намного больше размера, пальца и  грубым,  гудящим, как труба парохода, голосом,  произнёс. - 
- Ташак  кур!  Хош  чаках!
Она,  теряя самообладание, попятилась назад.
Афганец покачал головой и,  показав пальцем на кольцо, провёл себе ладонью по горлу.
Затем, он снял кольцо с  её пальца и затолкал его  в карман  её бушлата.
Потом, прикрыв   на несколько  секунд  ладонью  свои глаза,   показал пальцем на карман, в котором лежало это колечко с камешком.   
- Предупреждает, чтобы я  это колечко никому не показывала и помалкивала. –
Догадалась она.   
Теперь её бросило в жар, будто этот камешек, лежащий у неё в кармане,  заполыхал  там синим огнём.
Она не помнила, как добралась до вертолёта.
Одна мысль терзала её, утратившее  волю,  тело. - 
- Ташак  кур  и хош  чаках!  - 
- Что это обозначает. Может он, так  поблагодарил её за предательство, которое она,  только что  совершила?
Да, она спасла жизнь сыну  бандита! 
Но это её право врача.  Она не предатель.
Переводчик, когда они возвращались к  вертолётам, успел её шепнуть. –
- Серафима  Афанасьевна.  Возможно,  это были душманы. 
Чёрт с ними! Забудем и не будем их вспоминать.   Мы помогали раненному мальчишке! 
Главарь банды, провожая  взглядом,  уходящие от него вертолёты,  приказал своему помощнику. –
- Запомни эту русскую. 
Хорошо запомни. Она мне ещё  пригодится. 
Она из Пули – Хумри?  Я должен знать о ней всё.  У меня есть там свои люди. 
Пусть они не спускают с неё глаз.  Я всё должен о ней знать.
Она,  своей красотой, чуть не свела меня с ума!

               Майор Кольцов утром покинул гостиницу и, с попутной колонной,  отправился в Кундуз.
Он забрался  в КамАЗ, которым управлял расторопный чернявый  паренёк. –
- Ну, что, рядовой, довезёшь меня до кундузского аэродрома? –
Спросил он его.
- Если душманы не остановят, то довезу, товарищ майор. – Весело ответил водитель.
Я по этой трассе,  уже  который раз еду. Пока жив, как видите? 
Даст Бог и,  на этот раз,  проскочим.
Они  не проехали  и десяти километров  от Пули – Хумри, как колонну, внезапно остановили –
- Все  офицеры,  ко мне! -  Последовал приказ начальника колонны. –
И  побыстрее,  побыстрее!
Кольцов направился к  середине колонны,  где он находился.
Подполковник, старший колонны, собрав офицеров, объявил. - 
- Поступила информация о том, что бандиты заложили на дороге  взрывное устройство.
Под нас  подложили бомбу.
Пока сапёры, вызванные из  Пули – Хумри,   её не обнаружат и не обезвредят, колонна дальше не пойдёт.
На всякий  случай,  выставив охрану,   стали ждать.
Вскоре, на  автомобиле ГАЗ – 66.  прибыл майор с сапёрами. 
Сапёры  принялись  за работу. 
Вскоре они обнаружили место, где  на проезжей части дороги,  было  заложено и замаскировано  взрывное устройство.
Место это находилось всего в двухстах метрах от головной машины. 
Сапёры  извлекли, из дорожного полотна,  бомбу и майор приказал  солдатам перенести и  положить её, прямо, на металлическое дно  кузова ГАЗ – 66, чтобы, затем увезти  в безопасное место и обезвредить.   
Но  начальник  колонны  воспротивился такому  решению. –
- Майор,  вы, что собираетесь так и транспортировать этот заряд? 
Прямо, на железном полу  в кузове?
Вы,  ведь, по правилам безопасности,   должны  перевозить  подобные  взрывоопасные грузы,   поместив их в ящик  с песком! 
Вы, же, майор,  рискуете и своей жизнью, и жизнями своих сапёров, и нашими жизнями, наконец.
Но, майор, с четырьмя своими сапёрами уже сидел в кузове автомобиля, рядом с подарком душманов. –
- Я своё дело знаю, подполковник!   
Мы сейчас проедем вперёд на сотню метров и там, в стороночке,  её  ахнем.
Я головой  отвечаю за свои поступки!
Подполковник,  с возмущением  глядя,  на   сапёрных дел  майора,  решительно заявил. –
- Но, учти, майор.  Свою бомбу ты  отвезёшь подальше от колонны. 
Как можно дальше и вперёд! И    там её ахнешь.   
Назад, мимо колонны я тебе  не позволю ехать. Ты, меня,  понял?
Но  майор  уже скомандовал шофёру – Пошла, карька!
Машина тронулась с места и,  какими – то,  рывками пошла вперёд.    
Начальник колонны  сел в свой автомобиль, и попятился назад,  к своей колонне, будто  предчувствуя беду.
И он правильно сделал.
Сапёры не успели отъехать и полсотни метров, как машину сильно тряхнуло. 
Грохнул страшный  взрыв.
Когда   над  местом трагедии   рассеялся дым и  осела  пыль,  Кольцов,   заскочив на подножку автомобиля начальника колонны, крикнул ему. –
- Погнали, подполковник!   
Может  быть, кто – то,  из них остался  жив и ему требуется помощь.
- Санитары и врачи ко мне!
К ним  подбежала  медсестра.  Она  села в кабину, рядом с начальником  колонны и машина осторожно двинулась к месту взрыва.
Зрелище было ужасным.   
Майор, по иронии судьбы, действительно, ответил за свою беспечность головой.
На бетонке догорали останки ГАЗ – 66.   
Все, находившиеся в автомобиле сапёры, погибли.
Впереди, горящей кучи  железа, метрах в двадцати, прямо на дороге, лежала голова их командира -  майора, которую оторвало взрывом.

На следующий день, майор Кольцов, добравшись до Кундуза, ожидал вылета своего борта АН – 12, в  Шинданд.
На лётном поле готовилась к отправке  в Советский Союз колонна  демобилизованных советских солдат и сержантов.
Их уже  построили для посадки в самолёт Ил - 76.
В этот момент, в воздух поднялись два вертолёта  Ми – 6 афганских Военно – Воздушных Сил.  Они направлялись в Кабул.
Оба вертолёта, достигнув безопасной высоты, стали разворачиваться, чтобы лечь на свой  курс.
Кольцов успел заметить, как один из  Ми- 6, внезапно, резко завалившись на бок, начал стремительно падать на землю.
Всё это происходило в нескольких десятках метрах от него.
С падающего вертолёта посыпались  искры. 
Потом раздался грохот и повалил  чёрный дым.   
Вертолёт охватило пламя.
Несущий винт, оторвавшись от  вертолёта, совершив  полукруг над поверхностью лётного поля, врезался в левый фланг, готовых к отправке домой солдат и сержантов.
Убив восемь человек и ранив  десятерых, он, каким – то, чудовищным пауком, вспахивая поверхность лётного поля, покатился в сторону стоянки афганских  военных  самолётов Миг – 19.
Никто из демобилизованных, не успел даже присесть.

Родной танковый полк,  встретил командира роты  майора Кольцова сюрпризом.
Он,  сразу же,  представился командиру полка. –
- Товарищ  полковник.  Майор Кольцов, после прохождения курса реабилитации в симферопольском военном  госпитале, прибыл в ваше распоряжение  для прохождения дальнейшей службы.
Командир полка, приняв рапорт, пожал ему руку и сказал. –
- Рад видеть тебя,  комроты Кольцов,  вылечившимся и здоровым!
Но, вынужден тебя, сразу же, озадачить, майор.
Ты, во время прибыл.  Будто в воду глядел.
Кольцов, которого было уже,  трудно,   чем  - либо,  удивить или озадачить, только поднял голову. –
- Что – то стряслось в роте,  товарищ полковник?
- Да, нет.  -  Махнул рукой полковник  Хайруллин. –
Твой  механик – водитель, после ремонта своего  дизеля поехал на обкатку и пропал.
Ну, я понимаю, погнал бы он в тёмный лес, в урман, как у нас татар говорят, и наломал бы  там дров, но вернулся бы,  при этом в полк.   
А этот  в  чистом поле исчез, словно иголка в копне соломы.
Полковник вышел на связь и пригласил к себе замполита  и  особиста полка.
Он предложил Кольцову  присесть на, побывавший, не в одной перепалке, табурет. -
- Сейчас будем принимать меры.  Надо искать его.
Вскоре, на командный пункт полка подошли майор и старший лейтенант. 
Полковник Хайруллин, сразу же, предложил им. –
- Докладывать никому, пока,  не будем.  Пока!  Сначала организуем поиски. 
А, там будет видно.
Кольцов  сразу же попытался взять инициативу  в свои  руки. –
- Товарищ, командир полка. 
Разрешите мне самому во всём  разобраться и организовать эти  поиски.
Зачем  привлекать замполита и начальника особого отдела полка.
Я  во  всём  разберусь сам и доложу вам.
Замполит полка майор Лыткин, против этого возражать не стал. –
- Раз прибыл командир роты, пусть он и займётся этим делом.  Я не возражаю.
Но у  старшего  лейтенанта,  начальника особого отдела полка, который  недолюбливал  Кольцова, было  другое мнение. –
- Хорошо!  Тогда, этим займусь я, вместе с командиром роты майором Кольцовым.
- Разрешите идти и выполнять приказ, товарищ, командир  полка? –
Спросил Кольцов.
- Выполняйте!
Он,  вместе,  со старшим лейтенантом,  вышел  из командирской палатки на  небольшую площадку, вокруг которой располагались  многочисленные службы полка.
- Ну, что, старлей, будем делать?  - 
Встретил  Кольцов  вопросом  начальника особого отдела танкового полка. –
- Ты, пока,  подожди, старлей. 
А я  переговорю с бойцами своей роты.
Не может быть такого, чтобы никто в роте не знал, куда пропал мой первоклассный
механик – водитель Васецкий.
И, после этого, решим,  что нам делать.
-     Хорошо. Переговори.  Я подожду. -  Буркнул старший лейтенант Свешников.
Командир роты,  собрав, командный  состав  своего  подразделения, коротко переговорил с каждым командиром  взвода.
Но, ситуация от этого не прояснилась.
Общий ответ был  таков. -  Васецкий не в бегах.  Скорее всего, далеко отъехал и обломался. 
Если бы его  на него напали душманы и подожгли,   было бы  и слышно,  и видно. 
Но, тут  Кольцов вспомнил    закадычного  дружка  своего  механика – водителя  Переплясова,  из второй роты.
Он  достал его,  прямо, из танкового люка. 
Переплясов был из сибирской глубинки, из  сельца Дубового, да с крыльца соснового.
Он, как и  Васецкий,  любил, тряхнув своими кудрями,  забавлять народ гармошкой.
Как и Васецкий,  Переплясов  не имел привычки бросать игру, даже, когда рядом начинали  стрелять.
- Ты, чего,  Димон,  свою грудную клетку по душманские  пули подставляешь? Или, не боишься, оттого,  что  она  у тебя за гармошкой  прячется?  А котелок?  -
- Спрашивали его бойцы.
А,  Переплясов, в ответ,   сыпал  сибирскими  пословицами. –
- Так, если клеть дырява, то и выход есть! 
Дырка, она и есть дырка, что в гармошке, что в башке. 
Кольцов,  вытянув Переплясова  из люка, вёл разговор с ним на броне. –
- Переплясов, ты самый  закадычный дружок  Васецкого.
Давай, рассказывай, что у него  за роман с перцем тут произошёл?
И  учти мне,  кое – что,  известно про этот роман.   
Ты, понимаешь, какой опасности он себя подвергает?   
Чем, быстрее ты расколешься, тем   быстрее мы его найдём.
Однако,  расколоть  Переплясова было не так  то просто. 
               Хитёр был сибиряк из сельца Дубового,  да с крыльца  соснового.   
Он сорил пословицами, словно аргументами, и мог  запутать ими любого. –
- С возвращеньицем  вас, товарищ комроты!   
Уезжали на наливы, когда  батюшка овёс Феньке  до пупа дорос, а вернулись,  когда 
матушка зима  снег подняла  до пупа.
- Завидую я тебе,  Переплясов. 
Ты в таком богатом краю родился. Среди людей, не  утративших певучих напевов образной русской речи. 
Я сам, порой, записываю твои могучие прибаутки да поговорки. 
Тебе бы их пустить   под гармонь,  да на сцене, цены бы тебе тогда не  было.
Нобелевскую премию тебе бы дали по литературе.
Но, сейчас не до этого,  Переплясов. 
Давай дружка твоего выручать. 
Давай, выкладывай всё, что знаешь про его роман с перцем, то есть с  опасностью.
Переплясов, сняв шапку, почесал затылок. –
- А, мне эта немецкая, нобелевская  премия ни к чему.
Пусть её  немцы получают, за свои  айн, цвайн, драй!   Айн, цвайн, драй. 
В наш  лесок не забегай.   
Это мы  в такую игру, в детстве после войны играли.
Кто на чужую территорию забежит, тому  Москву  показывали.  Брали за уши и поднимали высоко – высоко. И спрашивали. –
- Ну, что нарушитель границы?  Увидел Москву?   
А он орёт кочетом, которого под топор пускают.
А, вы мне, про какую то там  премию, товарищ майор, сказы сказываете.
Кольцов терпел.  И голос  не повышал. –
- Ты, мне скажи одно,  Переплётов. 
Он тебе про свою  афганку  Юлдуз  рассказывал?
- Да вернётся он скоро, товарищ комроты.
Может,  у него,  по дороге, оглобля вышла замуж за бревно. 
Обломался он, видать.  Приедет он.  Вы не переживайте.   
Засветло вернётся в полк!
Живой он!  Я уверен.
Но,  Колцова эти отговорки не устраивали.  Ему был нужен результат! –
- Значит, так,  Переплётов. 
Или ты мне даёшь координаты райского садочка, где     порхает его ласточка  Юлдуз,  вместе с   залётным голубочком Витей, или ты поедешь  со мной в этот садочек,    на своём   танке.
- Выбирай, Переплётов!   
Включаю хронометр,  Пантелей Семёнович.
Переплётов вылез из  люка и спрыгнул с брони на землю.
Кольцов остался на броне и сидел,  на танке,  свесив ноги. 
- Да, он   в садочке у Юлдуз!    Вы угадали, товарищ майор  - 
Сдался   Пантелей Переплётов.
- Не  хотел я  ударить,   в грязь лицом.
Он у Юлдуськи на приёме.  Первый раз. 
Не пойму, только, одного, почему  он эту Дуську - Юлдуську, нарёк  Алёной? 
Моя Алёна!  Не парена не хвалёна! 
Вот тебе и не варёна! 
Так это?  Или нет?  Сами  увидите, товарищ майор.
Переплётов, вдруг,  икнул и, перекрестившись, произнёс. –
- Прости,  Господи, раба Витюсю, за то,  что в чужом саду совратил  Дусю, а меня, Пантелея, отврати,  от греха сея.
Ну, теперя,  можно и рот расшеперить. –
Он там, товарищ майор, в апельсиновой  роще. 
В домике разбитом. Только, только откупорил бутылку портвейна номер 77.
Да, дайте же, вы ему, товарищ майор,  бедняге,  скушать эту Дусю,  для блага всей нашей роты. 
Рядом с ним,   там, и его  пегас  на привязи стоит.
Закадычный  дружок, выдохнул это из грудной  клетки, которая заскрипела, как старая гармонь, и страдальчески сморщил лицо. –
- Дайте  же ему  сорвать запретный плод. 
Он, же,  поэт!  А  поэт, если не залезет в чужой сад и не совратит там  Дусю, или  сопьётся,  или, ещё хуже, забросит стихи  и перейдёт на  прозу. Тогда держись!
Поэт не кенарь,  его  в клетку не запрёшь.
               Кольцов взял БТР, с мягким резиновым ходом и двух автоматчиков.
На нём он заехал  за  начальником  особого отдела  старшим  лейтенантом  Свешниковым.
- Старшой, мне твоя помощь не понадобиться.  Я  и один управлюсь.
Дело то  пустяковое. 
Давай не будем устраивать образцово – показательной порки.
Медали тебе мало, а орден не дадут за эту  войсковую операцию по розыску механика водителя Васецкого.
Но, старший лейтенант  с  ним не согласился. -  Отставить инициативу, майор.
- Я беру,  с собой,  ещё и гранатомётчика и едем.
- Бери.  И погнали. – 
Вынужден был  ответить ему  Кольцов.
БТР – броня на восьми резиновых  колёсах, рванула вперёд. 
Машина, огибая  военный аэродром, пошла к апельсиновой роще.
Кольцов бросил взгляд на  гранатомётчика.
Ручной гранатомёт РПГ – 7  стрелял гранатами и осколочными бронебойными снарядами.
В  его комплект входило пять снарядов.
Цифра семь означала седьмую  модификацию этой прекрасной машины для борьбы с душманами.
Гранатомёт применялся, как при стрельбе по пехоте, так и при стрельбе по бронетехнике и танкам.
Он мог прожечь броню толщиной до семисот миллиметров, хотя такой брони  в мире пока не существовало.
Не доезжая метров пятидесяти до рощи,  Кольцов приказал водителю БТР остановиться.
Они, вместе,  со старшим лейтенантом Свешниковым, вышли из машины и направились в глубь сада,  туда, где  находился  разбитый снарядами дом.
Там, местами даже  сохранился глинобитный забор,  который, когда – то, опоясывал дом по всему периметру.
Здесь, такие заборы называют  дувалами.
Ещё издали, было слышно,  что  там внутри, кто – то есть.
Офицеры,  осторожно приблизившись к  участку  сохранившегося  высокого  дувала, заглянули внутрь двора.
Их зрелищу предстала такая картина.   
Сам дом почти не сохранился. 
Он, практически,  был разрушен и лежал в руинах.
Внутри  стен, одной из подсобных построек, тоже полуразрушенной, и без крыши, на каком – то, возвышении сидели двое:  молодая  афганка и  механик – водитель Кольцова Васецкий.
Перед ними горел костёр, языки пламени которого, порой, закрывали влюблённых от посторонних взглядов.
Но, не надолго.
Там,  за костром,  перед  парочкой,  на   цветной тряпке   лежали  фрукты  и стояла, начатая,  бутылка портвейна.
Кольцов, успокоившись и,  озаряя своё лицо улыбкой, повернулся  к  Свешникову.
Тот, тоже,  был не в состоянии сдержать своей суровой, ведомственной улыбки.
Кроме этой улыбки, майор увидел и  свой танк, на котором он прикатил в Шинданд  из Советской Туркмении.
На обнажённое, захмелевшее от любви тело девушки, была накинута чистая и, такая же, белоснежная, как её тело, простыня.
Она вертела в руках золотое кольцо, восторгаясь им, как ребёнок,  и, постоянно поднимая его вверх, поближе к пламени, прищурив  зелёные  глаза, рассматривала его. –
- Таш  кери.  Таш  кери. –  Радостно  лопотала она, то,  приближаясь к огню, то  удаляясь от него назад. - 
-   Вани!  Вани!    Мухаббат. Мухаббат. Дусти азиз.  Нагз, нагз,  таш кери.
Ман туз нэ  дорам!
Васецкий, выхватив  кольцо у неё из рук, подкинул его  в верх.   
Оно упало на пол, едва не закатившись в костёр.
Юлдуз, дрогнув всем телом, торопливо схватила его  и, окинув советского солдата счастливым взглядом, вновь,  залопотала. –
- Бад. Бад.  Урусфи.   Ман туз  нэ  не дорам!?


Примечание.
Хечгох.  ( здесь и далее тадж. ) – Никогда.
Ташкери. -  Подарок.
Мухаббат. -  Любовь.
Дусти азиз. -  Дорогой друг.
Нагз. – Хорошо.
Ман туз не дорам. -  Ты мне нравишься.
Бад. – плохо.
Урусфи. -  Русский. 

Сержант, ласково поглаживая,  её  упругие, налитые апельсиновым соком груди, прикасался  к ним губами и  дрожащим, от страсти,  голосом  мычал. –
- Ах, ты, моя Алёна. Уже попарена и сварёна! 
Ах, какие на твоём дереве апельсины растут! 
Или груши это!  Я и не разберу
Сочные,  да ароматные, да необъятные.
И горячи, как из печи!  И две  вишенки на них сидят. 
Мяу!  Я их сейчас проглочу!  Ам.  Ам.
Затем любовник, ловко подкинув  бутылку, налил в металлическую кружку вина. –
- Ну, давай, Алёна,  прчастись.
И он поднёс кружку к губам девушки.
- Не, не. -  Отодвигая от себя  вино,  отворнулась она.
Васецкий пытался её  уломать. –
-    Ну, что ты, звёздочка?   Это же портвейн!
Понимаешь, ты, афганская козочка. 
Это портвейн! 
Это наш, русский сироп для промывки зубов и горлышка малым детям.
Давай,  промочи своё горлышко.
Понимаешь меня?  Пей,  на здоровье, пока  в моём ресторане апельсины твои висят.
Давай, за   Виктора, за Вани, как ты меня называешь! 
Вино джуз  грамм  джаксы!   
Портвейн  он  у нас, у русских,  от  гриппа, от зубов и  хрипа!
- Не.  Не.  Талх.  Хеч гох.  Хеч гох.
Не.   Не. -  Отказывалась от вина девушка.
Юлдуз,  решительно  отвергнув  вино,  показала рукой на гармонь, неразлучную  спутницу механика – водителя, которая, в этот  сладостный час, не могла не быть рядом с ним.
Она  ожидала своей минуты у него в ногах.
Девушка, показывала на неё рукой и просила. –
- Яккаракси,  Вани.  Яккаракси.  Вани, Бози  кун.  Бози кун.
- Вани тебя, Алёна, попарит в бани и сыграет отходную, с перебором.
И споёт.  И спляшет. И Москву  покажет.
Он сдёрнул с неё простынь и, мягонько повалил её на землю. - 
- Пойдём в рощу за апельсинами. Ох,  сейчас я тебя потрясу,  Дуся моя Юлдуся! 
Опа,  любовь моя до гроба!
               Кольцов потянул Свешникова назад. –
-    Пошли Егор  это кино не для нас!   Не будем им мешать. 
И, давай всё забудем, как будто  мы с тобой ничего не видели. 
Будем считать, что нет никакого правонарушения.
Не надо никого  хватать за конечности и трясти,  как эту Дусю, надеясь, что  и на тебя  посыпятся  апельсины и ордена.
Нам здесь  с тобой  по  Дусе – Юлдусе,    с неба не свалится.
- Ну, ты и хитёр, ротный! 
И по имени меня  матюгнул первый раз. 
     Глядишь, так и по отчеству станешь называть  скоро.  - 
Подобрел  начальник особого отдела.
Они пошли к стоящему вдали  БТРу. 
- А, как же,  Егор свет Валентинович, коли,  забудешь  про  свидание моего водителя с шиндандской  царевной, то и  по отчеству буду тебя величать.
Договорились! 
Старший лейтенант,  бросив на  майора быстрый взгляд,  решительно заявил. –
- Чёрт с вами, танкисты -  гармонисты!
Клянусь, посади меня  сейчас рядом с этой  девчонкой, я  бы не знал, что  делать! 
По русски ,  то она ни бу – бу.
А твоего пацана, молокососа с гармошкой, понимает! 
И он её, что странно, тоже.
Кольцо  золотое, что ли,  у них там  переводчиком работает! 
Он, его, хоть, не с  убитого снял, майор?
 Кольцов, подталкивая Свешникова к  броне, успокоил. –
- Он его  готовил для невесты.   
А невеста из прокисшего теста  оказалась. Подождать не могла.
Сам понимаёшь!  Многие девчонки, чтобы не прокиснуть, долго  не ждут. 
В девках, да в  спевках, долго не засиживаются.
Давай, езжай, с миром. 
А я  вернусь с  бойцом  на своём  пегасе  Т - 62.
Так, что мне сказать начальству, чтобы складно соврать? - 
Спросил  его Свешников.
- Скажи. -  Тяга на фрикционе полетела. 
Скажи, что отремонтируют и  вернутся.
Свешников отошел  от него на несколько  шагов и  остановился, повернувшись, в пол  оборота. -
- Нехорошие за тобой  ласточки калининские, майор, летают. 
Куда ты, туда и они.  Смотри. 
Остерегайся.  Попадутся они на глаза, какому ни  будь ястребку, он их приручит и
 отправит тебя вместе с ними в тартарары.
Ты понял, майор, про  каких я ласточек калининских тебе говорю?
Свешников подождал немного, ожидая реакции Кольцова, но тот молчал.
Тогда  он, подошёл к Кольцову и, почти, по - дружески, сказал. –
- Майор.  Я не говорил.  Ты не слышал.
- Я не слышал.  Ты не говорил. -  Положил свою руку на  плечо  Свешникову Кольцов.

Только, минут через сорок  Кольцов вернулся к пиршеству, на  скатерть которого положила свои угощения война.
Костёр на  руинах войны, как и глаза  влюблённых,  ещё не погас.
Он, уже было, хотел,  снова,  уйти, но его задержало   нежное лопотание   Юлдуз. –
- Бози кун, Вани.  Бози кун.   -  Просила она о чём – то Васецкого.
Пальцы  её,   коснувшись гармони, схватили её и подняли вверх. - 
- Вани.  Бози кун!
- Это, очевидно, она  просит  его сыграть!  -  Догадался  майор.
- Ну, это не грешно и послушать.
Васецкий взял в руки гармонь. - 
- Так, Алёнушка,  сейчас я тебе, за твои  ласки, сыграю и спою.
Никто тебе так больше не сыграет. 
Не сыграет и не споёт.
Клянусь, мамой, ласточка моя!
Только,  вот  дай мне вспомнить таблицу умножения и  я нажму на пуговки.
А, как же? 
Без таблицы умножения, у нас  русских и  гармошки не играют,  и апельсины  не  растут.
И бабы не рожают!
И у тебя бы  апельсины  не выросли такими сладкими, да ароматными без этой таблицы.
И он, привстав  на колени,  взял в руки гармонь заиграл и негромко запел. –

                У  тебя  афгани.
                У меня  рубли.
                Открывай  - ка  Ване
                Города свои.
 
                Вот тебе платочек.
                Кумача сажень! 
                Ты, фиалка ночи!
                Я  твой белый день.
               

 
                На войне и в тайне.
                Среди мин, руин.
                По любви   с  афгани
                Встретились рубли.

                Перешёл я, с боем,
                Гиндукуш,  Памир.
                Чтобы здесь, с тобою
                Порадеть за  мир.

                А  красотка   манит.               
                Шепчет – урусфи,
                И кольцо на память
                Мне сними с руки,
               
                Чтобы стало Ване.
                Жарко от любви.
                И кольцо  на память
                Снял я  ей с руки!
               
                Плюбуйтесь  нами,               
                Гиндукуш, Памир!
                Мы сегодня с вами
                Заключили мир.

                Повязал  платочек,
                Кумача  сажень,
                Я на ваш цветочек,
                На  красу  – сирень!
               
                Забирай  афгани,
                Выгребай рубли!
                И веди
                В закрома  свои.

               
               
Яккараси. – Соло.   
Бози кун. – Играй.               
Талх. – Горько.               
         
Они вернулись в полк засветло.
Кольцов, перед тем, как отпустить сержанта, спросил его. –
- Ну и, что ты мне скажешь, Васецкий, после  всего этого?
Сержант стал оправдываться. –
- А, что я, товарищ  майор, скажу отцу, когда  вернусь  в Талды – Курган,  когда он спросит меня. –
- Сынок!  Ты, там своим уродством  хоть одну  афганочку  то соблазнгил или нет?
И,  что я ему отвечу.
Кольцов засмеялся. –
- Ну, ладно.   А, зачем, не пойму,  ты  себя  Ваней то назвал?  А,  Витёк?
- Так, это не я. 
Это она меня с таким  именем прописала у себя в закромах райских.
Вани, да Вани!   Ну, я и размяк  от ласки.
Они всех нас  Ванями  называют. 
А,  вы, что, товарищ майор, не Вани что ли?
- Ну, давай,  Вани, иди с миром!  Пиши письмо отцу. 
Так, мол,  и так.  Своего уродства, папа,  твой сын  не посрамил.

Подполковник  Арсеньев лежал, вжимаясь в каменистый грунт, рядом с указательным  столбиком, на котором стояла  отметка  1722 метра.   
Установлен был этот столбик на  одном из  перевалов, между  Гератом и Шиндандом.
Ниже, в долине, в нескольких  сотнях  метров от него,   стоял мотострелковый  полк и был  развернут  хлебозавод.
Перед заводом,  разместился  ремонтно – восстановительный батальон.
Где – то, там за  хлебозаводом,  должен был находиться  медико - санитарный  батальон.
Шёл бой. 
Но, кто и в кого стрелял, понять было невозможно.
Стрельба возникла внезапно, из ничего! 
Арсеньев возвращался, с попутной  колонной на БМП,  в Шинданд.
Несколько дней он  находился   в Ташкенте, откуда, затем,  перелетел  в Кушку.
И вот  теперь  судьба забросила его в эту перестрелку  на высоту 1722 метра.
Недалеко от него, в укрытии,  стояла знаменитая  Шилка.
Этот  стрелковый  комплекс  был  предназначен для работы по низколетящим  авиационным целям.
Когда  локатор  Шилки  производил  захват цели, он, автоматически наводил на неё  счетверённую  пушечную  установку калибра 23 миллиметра.
Скорострельность пушек Шилки – 1200  выстрелов в  минуту.
               Первые  выстрелы раздались,  именно,  из района  дислокации медико – санитарного батальона.
В ответ, на эти выстрелы,  и поднялась паническая пальба из всех видов оружия.
Вот мимо  Арсеньева, жужжа, пролетел осколок камня, высеченного из скального грунта очередью из крупнокалиберного  пулемёта.
Душманы,  на такие  крупные  силы, как правило, нападать не рисковали.
Годовой опыт  войны подсказывал Арсеньеву, что он угодил в обычную боевую неразбериху, которая скоро  прекратится  и он  двинется  дальше, на Шинданд.
В  Ташкенте Арсеньев получил приказ  решить вопрос с острой  нехваткой питьевой воды  для советских гарнизонов, которая  ощущалась во многих  районах  Афганистана.
Но задача эта была непростая!
Стрельба потихоньку затихала.
Подполковник, перевернулся на  спину и увидел, начинающее темнеть небо.
Скоро на нём вспыхнут крупные, как  морские  медузы  звёзды.
Бывают минуты, когда  кажется, что  эти звёхды  можно достать рукой – так низко они висят.
В Афганистан  подполковник  Арсеньев  вернулся, сам того не ожидая, женатым человеком.
Он лежал на спине и разглядывал указатель с отметкой 1722 метра.
В то, что произошло с ним  в Ташкенте, ему не верилось до сих пор.
Таких крутых  виражей, в его жизни, ещё не бывало. –
-    Что это?   Подарок судьбы, или мираж, который,  через несколько секунд   исчезнет и  моя  жизнь  вновь вернётся в прежнее холостяцкое русло. -   
Размышлял он, вглядываясь в глубину небес.
Он прилетел  в Ташкент поздним вечером и, сразу же, отправился в  штаб Турк.В О , где его ждал заместитель Командующего округом,  начальник  штаба тыла,   генерал -  лейтенант Штудра.
Генерал, несмотря на столь позднее время,  ещё  работал.
Он встретил Арсеньева  весьма  сурово. 
В Афганистане  дела шли не так хорошо, как этого бы хотелось.
Проблемы наслаивались одна на другую, переплетаясь и завязываясь в один  тугой узел.
В числе первоочередных задач  командования сороковой армии, которые необходимо было решать ежедневно, были задачи перекрытия  пакистанской границы, без чего невозможно было стабилизировать обстановку внутри страны.
Граница Афганистана  с Пакистаном продолжала оставаться открытой.
Банды, которые готовились в Пакистане, для  вооружённой борьбы с советскими войсками, беспрепятственно входили и выходили  из Афганистана, когда, только им заблагорассудится.
Советские гарнизоны  такой оперативной свободы не имели и, поэтому несли постоянные потери в живой силе и боевой  технике.
Любой банде, чтобы избежать разгрома,  можно было всегда уйти  в Пакистан.
По  многим дорогам, оттуда, из – за границы,  потоком  шли караваны и  автоколонны с оружием и боеприпасами для душманов.
Грузы китайского  происхождения  шли через Тибет.
Советское командование, даже, пошло на то, чтобы, проявив инициативу,  закрыть  эту пакистанскую границу.
Однако, когда об этой  инициативе стало известно Бабраку  Кармалю, он  категорически запретил это сделать.
И причина у него, для этого, была.
Дело в том, что, с древнейших времён,  афганские  пастухи, на зиму, уходили со своими стадами в Пакистан.
А весной они возвращались назад.
Закрытие  границы  с  Пакистаном, для руководства  Афганистана,   было невыполнимой задачей, ибо это бы вызвало  бурю протеста  среди  афганского населения  и окончательно подорвало бы авторитет власти.
Единственное, что сделал Бабрак  Кармаль, так это разрешил  советским  военным патрулям, проверять весь автотранспорт, идущий из Пакистана в республику, с правом конфискации оружия.
И только!
Поэтому, после отказа в закрытии границы, у советского командования исчезли последние надежды на коренной перелом в ходе этой войны.
Советские гарнизоны продолжали оставаться  там, как  в западне.
               Генерал – лейтенант, решив  с  Арсеньевым ряд вопросов по  материально – техническому обеспечению  сороковой армии, поставил перед ним следующую  задачу. –
-    Ввиду острой нехватки питьевой воды в районе  Шинданда,  в течение тридцати суток, подполковнику   Арсеньеву приказано было решить эту проблему всеми доступными средствами.
Арсеньев, освободившись, поехал ночевать не в гостиницу, а к своей матери.
Служебная Волга привезла его к  родительскому дому, который находился недалеко от  железнодорожного вокзала на  улице Гречушкина.
Было половина первого ночи, когда  он подъехал к дому  своей матери  с номером  5.
Он, направляясь сюда, допускал такую мысль, что здесь  может оказаться Полина.
В штабе, несмотря на позднее  время,  он попросил одного из  солдат, купить ему хороший букет цветов.
Солдат оказался  расторопным малым и сумел выполнить его просьбу.
С замиранием сердца,  Арсеньев  нажал на кнопку звонка.
В окнах вспыхнул свет.
Калитку ему открыла  Полина!
За поздним ужином, мать, поглядывая, то на Полину, то на сына, с простотой, свойственной русской женщине, воскликнула. –
- Вот, Лёшка, чем тебе дураку  по  чужим горам  бегать с автоматом наперевес, взял бы, да женился  на Полине.
Она доктор.  Не то, что твоя первая, которая Катерина.
Ни ума у неё,  ни диплома, ни совести не было.
А вот у Полины всё это имеется.
Уж, больно ты, Полина, мне понравилась.
Всё вам оставлю!  И дом и облигации.
Второй, то мой сынок,  Егор,  у хорошей жены  живёт под крылышком. 
За него  у меня сердечко не  йокает.   
А за этого десантника… Всё сердце извела.
Арсеньев, чтобы разрядить обстановку, попытался отшутиться. –
- А я, уже не раз ей, мать,  предлагал, выйти за меня замуж.   Не идёт. 
А я  люблю её уже целых шесть лет.
Но я  подожду, мама!   И дождусь,  когда   она ответит мне взаимностью.
Но Полина, подняв свои карие глаза на Арсеньева, безо всякого смущения, будто была к этому готова, произнесла то, чего так долго он от неё хотел услышать. –
- Алёша!  Я  и сама  устала так жить. 
Я знаю, что ты меня любишь! 
Ты сильный и    постоянный.  Я тебя знаю уже шесть лет. Срок достаточный, чтобы разобраться в человеке. 
Знаешь, что для меня означает слово – Любовь?
Скажу тебе откровенно, Арсеньев.
- Говори, Полина.  Мне интересно было бы  услышать это. - 
Подошёл к ней Арсеньев.
Полина тоже поднялась с места. –
- Во -  первых, Алёшенька!  Любовь это дети.
Во -   вторых,   льюбовь это когда жена,  словно  роза, у мужа в  петлице.
И днем,   и ночью!  И даже во сне! 
- В  - третьих.   Я у тебя одна. И ты у меня один. И так до гроба.
Запомни, Алексей!   Шаг влево.   Шаг  вправо.  Я без объяснений и скандалов забираю детей  и ухожу.
Вот такая у меня генетика. 
Я женщина с принципами, хотя это сейчас и не в моде.
А теперь, Алексей,   посмотри мне в глаза.  И своей маме тоже. Посмотрел?
- Посмотрел! -  Одеревеневшим языком  ответил  Полине  Арсеньев.
- Ты сможешь быть таким, каким  я   представляю себе  своего мужа?   
Или нет? - 
Спросила у  него Полина.
- Смогу.  Можешь не сомневаться.
Шесть лет  я  только и думаю  о тебе, Полинка. 
И никто мне не нужен, кроме тебя, родная моя!
На следующий же день они пошли и зарегистрировали свой брак.
Свадьбу решили  провести в один день с Иваном и Серафимой.

Наконец, стрельба  окончательно  затихла. 
Оказалось, что стреляли свои,  по своим.
Такое, иногда, на войне случается.  Хорошо, что обошлось без жертв.
Арсеньев поднялся  с каменистого грунта и,  поправив  указатель на столбике  с отметкой 1722 метра, сел в  боевую машину пехоты  и вместе с колонной отправился в Шинданд.
На горы уже спустилась ночь.
Вскоре,  высота   с отметкой 1722 метра  исчезла во мгле.
 
   
 
    
       
 
    
 

 
 
   





































                Глава    пятнадцатая.   





                ПОДАРОК.

               











Танковая  рота  майора  Кольцова получила приказ на патрулирование участка трассы  Шинданд -  Герат.
Его танкисты  патрулировали свой участок  этой дороги и  сопровождали  по нему колонны с боевой техникой и грузами. 
Приходилось им ходить и в засады.
Суточный танковый переход, с большими и малыми привалами, составлял триста  шестьдесят километров.
Благодаря этому заданию, майор Кольцов, впервые, побывал в древнем афганском городе Герате.
               И старый,  и новый  Герат  находятся  в предгориях Гиндукуша.
Кольцов, как  любитель  истории древнего мира, знал, что основание Герата приписывается самому Александру Македонскому.
Своего наивысшего  расцвета  город  достиг  в пятнадцатом веке.
Именно в это время,  к северо – западу от Герата, был построен грандиозный архитектурный ансамбль Мусалла и в городе  существовала, так называемая, гератская школа миниатюры, в которой работали  знаменитые художники  Камаледдин  Бехзад и Касим  Али.
В  этой школе иллюстрировали рукописи.
Красочные,  цветные  рисунки  художников этой  школы отличались своей изысканностью, утончённостью цвета и виртуозностью.
За этот город шла долгая и упорная война между Афганистаном и Ираном.
Боролась за него с Ираном и Великобритания, пытавшаяся  включить Герат в сферу своего политического и экономического влияния.
Но  только в 1863 году Герат был  окончательно  присоединён к  Афганистану.
Оказавшись в Герате,  Кольцов, несмотря на нехватку времени и другие проблемы, сумел побывать у Соборной мечети  13 – 20 веков.
               УАЗик, в котором  находились майр  Кольцов, старший лейтенант Свешников, сотрудник афганской контрразведки ХАД,  и переводчик,  с трудом пробирался по  улицам  Герата.
Сотрудник контрразведки, получивший образование в Советском  Союзе,  и  неплохо  владевший русским  языком,  иногда давал короткие комментарии, к тому, что вокруг них происходило. –
- Моя  страна очень  сильно отличается от вашей родины.   
У нас, здесь,   свои порядки.
У нас тут очень строгие порядки!  Многие законы сохранились с давних пор.
Вот,  к примеру, тот  афганец, который, только, что,  нарушив правила уличного движения,   врезался в автомобиль советского  сотрудника.
Вон тот, что справа. 
Он будет предан суду и получит пожизненное заключение.
Контрразведчик смачно цокнул языком. –
- Если наши  солдаты, например,  увидят, что их  командир, офицер пьёт вино или курит, то  они имеют право,  ему не подчинятся.
Более того,  они, рано, или поздно,  выстрелят такому командиру в  спину.
У нас тут строгие порядки!
В какой – то  момент, на одном из перекрёстков,  перегородив   дорогу, транспорту собралась огромная толпа горожан.
Машина  остановилась.
-    Что там происходит?   Почему   все эти  люди  забрасывают эту женщину камнями? –
Воскликнул  Свешников и попытался выйти из автомобиля.
Но  контрразведчик  остановил его, своим  бархатным  баском. –
-    Нет, нет!   Советских офицеров наши  проблемы не должны касаться.
Эта молодая афганская  женщина, как принято говорить у  вас,  в Советском  Союзе,   наставила рога  своему  мужу.
Её  уличили в супружеской неверности  и теперь судят.
Судит сам народ.
И  никто не имеет  права её защищать. 
Так  у нас делали тысячу  лет назад.  И  так будут  делать всегда.
Для неё  это конец!  И вмешиваться  в этот самосуд нельзя.
               Кольцову стало жалко эту,  преступившую законы  шариата  женщину и он, понимая, что ничего уже изменить нельзя, всё – таки,  уточнил. –
- Ну, а если у неё  престарелый  муж.  Ни на что не  годный?   
Тогда, как?
Капитан  афганской  контрразведки, не обратив на вопрос  никакого  внимания  и, продолжая сохранять суровое  выражение лица, отрезал. –
- У мусульманок  нет старых, или  молодых мужей! 
У законопослушной  мусульманки,   муж,  без возраста и пороков.
- Доходчиво!  Спасибо, капитан, за информацию. - 
Вмешался в разговор начальник особого отдела  Свешников. 
Самосуд,  медленно  переместился с перекрёстка на одну из улиц и УАЗик, тронувшись  с места, пополз  дальше.
               Стояло  раннее утро. 
Но  ноябрьское,  ласковое  солнце   припекало  уже довольно  сильно.
Автомобиль, резко повернув, пошёл,  по   широкой  улице,  забитой людьми, повозками и автомобилями.
В этот момент,  Кольцов, через лобовое  стекло, увидел  справа от себя  огромный портрет Генерального секретаря  ЦК  КПСС Леонида  Ильича  Брежнева. 
Портрет висел на самом  верху  какого – то здания. 
Очевидно, это было   государственное учреждение.
Старший лейтенант  Свешников, попросил водителя остановиться.
Когда офицеры вышли из машины, то их глазам представилась следующая  картина.
На здании, действительно висел портрет нашего Генерального секретаря.
Свешников, вглядевшись, в необычные особенности  гератского портрета своего  Верховного главнокомандующего,  только  присвистнул.
Некоторое время, все стояли,  не  проронив ни слова.
В это время  сотрудники афганской милиции, забравшись наверх здания, пытались сбросить портрет вниз.
Кольцов,  сообразив    в чём  тут  дело,  не посчитал нужным давать, какие – либо, комментарии.
Свешников, тоже, отделался коротким и, ничего не значащим восклицанием. –
- Вот это да!
Афганский капитан  оказался более разговорчивым. - 
- Товарищи офицеры.   Как видите – это провокация.
Сейчас  Царандой уберёт  эту карикатуру  на главу вашего государства  с глаз жителей города. 
Идёт война.   И  вражеская   агентура не дремлет.
Кольцов и Свешников  переглянулись.
- Мы понимаем. - 
Сказал, обращаясь к афганцу,  старший лейтенант Свешников. -
Плакат был отпечатан  в современной западной типографии.
Брежнев, как  ему и положено, был  изображён при всех своих  многочисленных регалиях.
С его лица стекали ручьи крови.
Внизу, под регалиями,  был нарисован горящий афганский  кишлак.
На фоне пылающего кишлака, молодая афганская женщина, прижимая к своей  груди младенца, в ужасе, отпрянув от горящих домов, словно застыла в пространстве и во времени. 
Кровь, с лица  Генсека,  капала  на женщину и младенца.
Ниже портрета, на  белом фоне,  крупным  шрифтом шла кровавая надпись. –
- ОККУПАНТЫ!
Наконец, усилиями  афганских стражей порядка, портрет был сброшен на землю.
- Ну, нам тоже пора, товарищи  офицеры. -  Дал команду  Свешников.
И они, заняв свои места, отправились  на виллу советской  контрразведки в Герате, куда, собственно говоря,   и направлялся  Свешников.
Кольцова, естественно,  там не ждали.

Многие советские подразделения, сразу же, после ввода в Афганистан и размещения в опорных пунктах, начали испытывать острую нехватку питьевой  воды.
Подполковнику Арсеньеву была поставлена конкретная задача. –
- В ближайший месяц решить эту проблему в губернаторствах Герат и Шинданд.
Ещё в Ташкенте,  генерал – лейтенант Штудра, на той самой приватной беседе, сообщил ему, о  существовании в  Афганистане, кирязов. –
- Вот, что, подполковник Арсеньев!   
Сохранилась информация о том, что ещё Александр Македонский построил в  афганских горах   разветвлённую сеть  колодцев – кирязов, соединённых между собой  подземными туннелями.
Эта сеть питалась, заполняясь талой водой сбегающей с гор.
С наступлением весны,  когда начинают  таять ледники, вода начинала заполнять, сначала, верхние  колодцы и, наполнив их,  перетекала по подземным каналам,  в  нижние.
И так, продолжалось,  пока не заполнится вся сеть этих  искусственных колодцев.
Ты сам то,  Арсеньев, слышал, что – нибудь,  об этом или нет?
Арсеньеву  пришёл на память случай, произошедший в одном из горных  кишлаков, неподалёку от Шинданда.
И он рассказал об этом генералу. -   
- Да  слышать приходилось, товарищ генерал – лейтенант.
Впервые, я услышал об этих кирязах от командира роты  десантников капитана Удовиченко.
Его рота, окружив  банду  душманов,  ворвалась с боем в,   какой – то, кишлак.
Арсеньев,  сменив позу,  и  устроившись  удобнее на стуле,   продолжил. –
- В кишлак то рота вошла!   
Да, вот,  только,  бандитов там не оказалось. Они будто сквозь землю провалились.
Стали  разбираться. -  В чём дело?
Местные жители молчат. 
Хорошо, что один из них, учитель, шепнул  Удовиченко, по   секрету,  что бандиты  ушли от преследования  через подземную сеть, нырнув в один из  таких   колодцев – кирязов.
- Вот, вот,  Арсеньев!  -
Оживился   Штудра. -  Тебе и карты в руки.  Вот за это ты и зацепись. 
За эти колодцы.  Не может такого быть, чтобы  местные жители не знали про эти  колодцы и ходы!
Кто – то,  же,  должен знать об этом?
А я  дам команду, чтобы тебе помогли раздобыть информацию,  по этому делу, наши спецслужбы.
Там хорошую сеть своих  осведомителей создали и сотрудники  спецотрядов МВД Кобальт и  ребята из  Каскада  КГБ.
Да ты и  с гэрэушниками свяжись.
Это не входит в их прямые  обязанности, но они ребята расторопные,  смекалистые и вездесущие.
Генерал встал, давая понять, что начальник штаба тыла свободен. –
- Так, просьбы ко мне будут, подполковник?
Кстати,  ты чего, до сих пор, в подполковниках ходишь,  Арсеньев? 
Арсеньев, пожимая поданную  генералом руку,  ответил, с улыбочкой. –
- Если досрочно присвоите мне звание полковника, товарищ генерал, я против  этого возражать не буду.
Заявляю вам об этом,  совершенно ответственно.
Начальник штаба тыла Турк.В О, немного подобрев,  пожелал ему на прощанье. –
- Воюй, как воевал,  Арсеньев.  Спину ты не гнёшь, ни перед кем. 
Это мне нравиться!
А мы, подумаем.
- Решишь проблемы со  снабжением  армии  качественной  питьевой водой, получишь третью звёздочку на погоны. 
Это я тебе обещаю, подполковник.
Арсеньев направился к выходу.  У двери он остановился. –
-    Товарищ генерал!   Мне понадобятся  буровые  установки.
Генерал  непонимающе уставился   на него. –
- Понадобятся, так заказывай. Какие проблемы?
Звони в Москву и требуй.
Да, вот что, Арсеньев.   Давно хочу тебя предупредить, да,  всё,  забываю.
До меня доходят слухи, что ты,  уже несколько раз,  участвовал в боевых операциях.
Это в твои прямые обязанности не входит.
Зачем ты  бросаешся под пули. 
Впредь под пули не лезть!  Это приказ. Понял!
Я полковника Кудряшова, который тебя покрывает, уже  предупреждал.
Генерал  снял  с телефонного аппарата трубку. –
- Мне нужно позвонить в Москву. Ты свободен. 
Надеюсь,  Арсеньев, вскоре, увидеть тебя в  своём кабинете полковником. 
Арсеньев  вернулся из Ташкента в предгория  Гиндукуша.
Несколько дней у него  ушло на то, чтобы, с помощью  спецслужб,  разыскать солдата  афганской армии, который  знал,  где  находится начало обширнейшей сети  кирязов.
Этот солдат, бывший пастух,  был родом  из небольшого  посёлка  Адраскан, притаившегося в горах, между  Шиндандом и Гератом,  на  трассе  Кушка -  Кандагар – Кабул.
Однако, центральным  звеном в поисках таинственной сети водоснабжения, сооружённой в далёкой древности,  в предгориях  Гиндукуша, стал не этот солдат,  а  один  из афганских  офицеров.
               На военном  аэродроме в Шинданде базировался  полк  истребителей  МиГ  - 19 афганских Военно -  Воздушных  Сил.
В этом полку служил лётчик, старший лейтенант  Хамракул.
Он, то и указал, по большому секрету,  на того  солдата – пастуха.
Хамракул  понравился Арсеньеву сразу. 
Он  закончил  лётное военное  училище    в   С С С Р.  и отличался   от многих своих соплеменников тем,  что  страстно желал Афганистану перемен  к  лучшему.
Он открыто заявлял, что эти перемены возможны, только, при   участии Советского
Союза.
Он не верил в искренность западных  политиков.  –
- Если сюда  прилетят на своих  бомбардировщиках  янки, то они расколют афганскоеобщество,  как грецкий орех на племена и этнические группы, а, затем, под видом приобщения  нас  к своей демократии и общечеловеческим ценностям,  начнут втягивать страну в гражданскую войну.
Я верю,  в искренность, только своих русских и советских  друзей.
Арсеньев создал  целую группу  специалистов для  решения проблемы с водой.   
Включил он  в неё   и солдата – пастуха из  Адраскана, и  военного лётчика Хамракула.
Потребовались ему и опытные  сапёры.
И вот,  вся  группа на вертолётах,  в сопровождении охраны, вылетела в горы.
Начался поиск самого первого, верхнего колодца, дававшего начало  всей   подземной сети обеспечивающей, когда – то,   водой  северо -  восток  страны.
Через неделю настойчивых поисков их усилия  увенчались успехом.
Вход к  первому  колодцу был найден!
У этого входа  Арсеньев  выставил  усиленную охрану, подкреплённую танками и  БТР.
Прошло ещё пару недель. 
В конце  ноября Арсеньев  доложил  в  штаб тыла  Турк.В О   генералу  Штудре,  что установлен  и конечный, нижний, колодец всей  подземной сети. –
-    Товарищ генерал -  лейтенант!   На связи Эдельвейс. 
Эдельвейс – это  позывной  Арсеньева.
- Сегодня мы, наконец, нашли нижний колодец.
Генерал, услышав позывной своего  сотрудника,  не скрывая  своего возбуждения,  крикнул в телефонную  трубку. –
- Молодец,  Арсеньев!  Нашёл всё – таки! 
И, где же  он  находится, этот киряз?   В каком  Районе?
Начштаба  тыла,  охрипшим,  от усталости  голосом, не спеша,  стал отвечать  на этот вопрос. -            
-    Где  бы, вы думали, товарищ генерал – лейтенант?   Здесь.  В Шинданде!
Практически,  под  ногами у  танкистов  танкового полка  кушкинской  мотострелковой  дивизии.
В сотне метров от  места дислокации  роты  моего друга  майора  Кольцова.
Вот где!
Генерал не забыл истории, связанной с  аварийным  переводом  комбата  Кольцова в группировку, поскольку ему тоже пришлось в этом поучаствовать. –
- Это, того самого  комбата  Кольцова!  Из Твери.   
Того,   который с политзанятий, да прямо на новогодний  бал в Шинданд  с путёвкой  от  родного замполита  попал?
- Так точно!  Тот самый.
- А он, что, так,  пока,  на должности  ротного и  воюет?
- И хорошо воюет, товарищ генерал.
- Арсеньев, вернёмся к  кирязам.  Что ты  намерен делать дальше?
Арсеньев, подождав  несколько секунд,  изложил генерал – лейтенанту свой план. –
- Через три дня поставим  на месте  бывшего  колодца  буровую  вышку и пробурим скважину.
Останется, лишь, опустить в эту  скважину насос и качать из неё  воду.
Так всё и произошло.   
Так  советский гарнизон в Шинданте получил чистую питьевую  воду.
Таким же образом была решена   проблема с водоснабжением  и в других местах на северо –  западе Афганистана.
Совместная работа,  в предгориях Гиндукуша, сдружила  Арсеньева с афганским лётчиком Хамракулом.
Хамракул  закончил  трёх - годичные курсы  военных  лётчиков  во Фрунзе.
Однажды, новый афганский  друг,  попросил  Арсеньева срочно приехать  в шиндандский  аэропорт.
В Шинданде, как  впрочем, и в других местах   Афганистана, на одном  лётном поле размещались и военный аэродром, и гражданский.
- Зачем,  же,  я ему понадобился? -   
Недоумевал Арсеньев, усаживаясь в  ГАЗик командира кушкинского танкового полка, который  он  ему  предоставил.
Как – то, странно, с намёками,  он  говорил со мной  по  телефону.
Ну, да ладно!   Приеду  на место  разберусь,  в чём  дело.
Машина подвезла его к зданию местного аэропорта, где Арсеньева  уже  ожидал, с загадочной улыбкой  старший  лейтенант  Хамракул. –
- Ай, хорошо, что ты приехал, полковник!
Он, почему – то,  имел привычку называть  Арсеньева  полковником. –
- У меня к тебе, полковник,   важное дело есть.
Я тебя очень уважаю.  Ты хочешь нам, афганцам добра и мира!
Старший лейтенант, буквально, схватив Арсеньева за руку, повёл его  внутрь здания, по пути пытаясь объяснить, зачем  он его  сюда  пригласил. –
- Наши муллы говорят, что раз в Афганистан пришли советские, то  они заведут у нас свои порядки.
Муллы говорят, что  теперь  афганским  мужчинам оставят только по одной жене,  но
зато выдадут по две пары новых резиновых галош.
Пошли, полковник, в большую комнату.  Пошли.
Большой комнатой афганец называл  зал ожидания  аэропорта.
Арсеньев,  по – прежнему,  не понимая,   что происходит, послушно  последовал за ним.
-    Вот, советский полковник!   Хамракул хочет сделать тебе подарок, как лучшему советскому  другу.
- Пошли, пошли, полковник. Сейчас увидишь.
Они  вошли в зал и  направились к одному из его уголков. –
- Я тебе, полковник, приготовил подарок. - 
Радостно сообщил Арсеньеву  афганский лётчик Хамракул. -
-    Вот, видишь, полковник!   Твой подарок сидит в углу. Хороший подарок. Ласковый.
Арсеньев, к своему изумлению, увидел, что в углу  на полу, согнувшись,  в три  погибели, сидела, с закрытым  паранджой лицом,  молоденькая женщина.
Лётчик, что – то сказал её на фарси.
Она, тут же,  повернулась к ним лицом и откинула паранджу.   
Арсеньев тихонько присвистнул.
А женщина, стыдливо метнув в Арсеньева,  быстрый, как  молния взгляд,  уколола его своим  игривым взглядом и прикрыла лицо.
- Вот я тебе дарю свою вторую жену, полковник. 
Забирай её себе .  Она твоя.
А ты, полковник, подаришь мне две пары новых советских, резиновых галош.
Советская резина самая лучшая в мире!
Это я на себе проверил, полковник.
И мы с тобой будем дружить семьями, плтому, что моя вторая жена, станет твоей первой женой!  И  мы будем дружить.
Любое твоё слово, или приказание, будет  для  Малики   законом!
Твою жену, полковник  зовут  Малика.  Всё забирай её в свою машину и увози.
Старший лейтенант,  взяв женщину за руку,  подвёл  её к Арсеньеву. –
- Ей нет ещё и двадцати  пяти лет. 
Малика будет тебе очень  хорошей и верной женой.
- Спасибо! -  Упавшим голосом,  сказал Арсеньев и бросил. –
Мы будем  с тобой дружить семьями и ходить друг другу в гости в новых резиновых галошах.  Да,  Хамракул?
Арсеньев, встретившись взглядом с  Маликой, отступил от неё на шаг назад.
Он был так потрясён произошедшим, что, некоторое  время, стоял  молча.
Он  решал, как   отказаться от подарка, чтобы  не обидеть Хамракула. - 
-    Да вот  только, как это сделать? 
- Спокойно, молодожён, спокойно! 
Вот бы Полина этот подарок  увидела!
Выход нашёлся.   Нужно всё перевести в шутку.   Сообразил он.
- Хамракул,  а почему ты мне подарил вторую жену, а не первую? 
Зачем мне твоя  вторая  жена?
Вот,  первую твою жену,  я принял бы  в подарок! 
А  вторую, извини, принять  не могу.  Давай мне свою первую жену.   
Извини меня за отказ,  друг мой  Хамракул, но вторую жену я утебя взять не могу.
Меня засмеют дома за это.
А вот галоши я тебе подарю!  Новые. Резиновые. С красным нутром.
Носи на здоровье,  Хамракул.
Лётчик, округлив глаза, возмущённо вскинул  вверх брови. –
-    Полковник!   Первую жену Хамракул тебе подарить не может. 
Первая жена у моя – любимая жена.
А  любимую жену дарить нельзя!
Любимых жён  у нас не дарят!
С тем,  они и разошлись. 
Таким образом, Арсеньев,  не приняв подарка, остался другом афганскому лётчику Хамракулу.

По горной тропе  двигался небольшой  конный отряд.  Достигнув Чёрной скалы, всадники спешились.
Вскоре,  к ним присоединился ещё один  вооружённый  человек на  хромоногом вороном коне. –
-    Ассалом   алайкум!   Руз  бахайр!
-    Ассалом  алайкум!    Руз бахайр!  -  Услышал он в ответ.
От группы отделился главарь местного бандформирования  бек Юсуф - 
- Я ждал тебя  Абдугани.   Отъедем  в сторонку.   
Надо поговорить без свидетелей.
Они завернули за скалу и, отъехав  от неё   метров  на тридцать,  остановились в узкой расщелине.
Первым начал говорить Юсуф. –
- Что хорошего передаёт мне мой человек из Пули – Хумри? 
Говори, Абдугани.   Я тебя слушаю.   
- Твой человек из Пули – Хумри передаёт, что скоро на  Саланг пойдёт  большая колонна с продовольствием. 
Но захватить  этот груз ты, Юсуф, не сможешь.
- Почему, Абдугани?
- Твой человек из  Царандоя сказал, что её будут сопровождать вертолёты и танки.
Он не советовал тебе на неё нападать.
Эти шурави уже научились воевать с нами.
На их стороне танки, самолёты, вертолёты, а на нашей, только,  кони, удача и меткий карабин.
Юсуф не дал ему договорить. –
- Всё равно, я должен знать, когда выйдет эта колонна.
А эта русская  красавица, эта зебо  - врач, которая  спасла жизнь моему     единственному сыну, как она?   
Она там?  Или её в Пули – Хумри,  уже нет?
- Да  она  там.  Но, она никуда не выходит из  гарнизона.
- Передай моему человеку, чтобы он следил за каждым её шагом.  Она мне нужна.
Она должна стать моей любимой женой.   
Она  очень  мне нужна, эта зебо.
Всадник на вороном  коне, который поранил ногу на острых камнях, удивлённо воскликнул. –
-    Юсуф!   Ты можешь заплатить деньги,  и тебе  её  выкрадут. 
Заплати долларами и она  будет твоей. Зачем стрелять?
Или у тебя нет жёлтого металла, бек Юсуф?
- Нет,  Абдугани.  Силой  красавиц  не покоряют.  Это не афганка. 
Я не хочу брать её силой.  Зачем?
А золото я  лучше  отдам ей самой,  этой русской. 
Я дам  ей много золота и украшений, чтобы она согласилась стать моей женой. 
Она спасла жизнь моему сыну.
И она родит мне второго  сына.  Я так решил.
Пусть мой человек не спускает с неё глаз.
Он узнал, какое у  неё имя?
- Да,  Юсуф, узнал.  У неё трудное  и редкое имя -  Серапим.
- Серапим -   Повторил вслед за ним  Юсуф и покачал головой. –
- Серапим…

Группа  душманов, словно просочившись сквозь скалы,  появились на противоположной стороне  долины, по которой проходила дорога из Шинданда в Герат.
От того места, где  начали оборудовать свои боевые позиции  душманы,  до дороги,  было не более шестидесяти,  семидесяти метров.
Высота,  на которой они закрепились,  была достаточной, чтобы  с неё можно было вести прицельный огонь и по колоннам, и по вертолётам, сопровождающим их.
Кольцов, с  несколькими танковыми экипажами, при поддержке взвода спецназа, сидел в засаде и наблюдал за действиями душманов. 
Разведка сообщила командованию о том, что  на этом участке  шоссе душманы готовят засаду.
Их опередили. 
И, теперь, майор  Кольцов следил за ними из своего Т- 62 с помощью прибора дневного видения  ТШ. -
- Так, лётчики – налётчики. 
У двоих наши гранатомёты  РПГ – 7.   
Два ручных пулемёта.   Вижу гранаты.  У троих автоматы.   
Остальные  душманы  с буровскими карабинами. –
Отмечал  про себя командир роты. – 
- Заняли господствующую  высоту, чтобы сверху удобнее был  сбивать  наши вертолёты. 
Понятно.   
Сейчас мы вам выдадим по полной программе. 
Давайте, давайте  рассаживайтесь на  этих камешках.
               В последнее время,  духи стали применять новую тактику стрельбы по нашим вертолётам.
Учитывая,  что  наши вертолётчики стремились летать, как можно ближе прижимаясь к поверхности  земли, перемещаясь вдоль дорог и ущелий, душманы приспособились сбивать их сверху.
Не снизу, как они это делали в первое время, а с верху.
Эта тактика позволяла им,   сбивать вертолёты,  не находясь в зоне  поражения  от огня крупнокалиберных пулемётов  этих вертолётов и не подвергая себя опасности.

Тактика горного боя такова, что главным поражающим фактором  в этом бою являются не пули, а осколки от скал.
Пуля,  ударившись о скалу, высекала из неё множество осколков, которые, затем поражали людей.
Опыт, приобретённый советскими солдатами и офицерами, за год войны в Афганистане, показывал, что  восемь человек из десяти, получали ранения, именно, от осколков выбитых пулями и снарядами из скал.
И, только двое, из этой десятки,  получали  повреждения от пуль.
Поэтому душманы,  особенно боялись попасть под огонь наших крупнокалиберных пулемётов  ДШК и КПТВ.
На четырёхколёсной,  боевой разведывательной дозорной машине БРДМ пулемёт ДШК был заменён,  на крупнокалиберный пулемёт Владимирова танковый.
И  душманы  старались под эти пулемёты не попадать, потому, что осколки от пуль этих пулемётов валили их наповал.
Кольцов, выждав удобный момент, поймал в прицел самого крупного мергена,  с красивым   ножом на груди. –
- Огонь!
И, в этот момент, сзади этого  огромного,  чернобородого мергена возникла фигура второго душмана.
Но  Кольцов, поддерживаемый  автоматчиками, уже дал длинную очередь из пулемёта.
Ему было видно, как позади душманов  поднялись клубы пыли и мелких осколков.
Тех, в кого он выпустил  пулемётную очередь, не было видно.
Вдруг, из беспорядочного нагромождения камней, возникла фигура человека. 
Человек, с опаской оглядываясь назад, встал на ноги   и  поднял вверх руки.
Кольцов мгновенно отреагировал на это. –
- Прекратить огонь!
Оказалось,  что его опасения были не напрасны,  ибо,  к  душману, который решил сдаться в плен, тут же,  кинулся один из  соратников и стал приводить его в чувство.
Между  душманами   началась борьба.
Пришлось снова открывать огонь на поражение.
После очередного  залпа, видя, что шансов, остаться  в живых,  у них нет, решили сдаться и остальные  душманы.
Взвод спецназа, блокировав группу, взял её в плен.
Убитых,  из всей группы,  в восемь человек, было, только, двое.
Убит был и чернобородый  великан, с ножом на груди. 
Погибших  душманов принесли, свои же товарищи и положили перед Кольцовым.
Раненых среди них было трое.
Три душмана отделались испугом и лёгкими повреждениями от осколков.
Командир взвода спецназа, подошёл к  мергену,  с ножом на груди, и, выхватил нож,  из дорогих,  красиво  отделанных ножен,  не смог  скрыть своего восхищения. –
-    Вот это да!   Классная работа.  Этому бы ножу,  да в музей!
Один из бойцов, предложил. - 
- Так и давайте,  реквизируем  его и заберём  с собой.  На память.
В Москву. В оружейную палату.  А чего?
- Отставить мародёрство, бойцы! 
Не забывайте, кто мы!  И для чего сюда пришли!
Мы пришли сюда строить новую жизнь, а не грабить. -
Кольцов подошёл к  командиру взвода и взял у него из рук нож. –
- Действительно, это произведение  искусства.  И древнее, как я вижу. 
Скорее всего, его передавали из  рода в род, от отца к сыну.
Он, нагнувшись, вложил нож в ножны и сказал. –
- Всем ждать! 
Сейчас я свяжусь с командованием и уточню, что нам делать с пленными и убитыми.
К немалому удивлению,  Кольцов получил  приказ сдать и пленных,  и убитых самому губернатору Герата.
Событие это произошло  неподалёку  от  города.
Взяв убитых и пленных в БРДМ и БТР,  Кольцов, оставив на месте  командира взвода спецназа,  отправился в Герат.
Перед губернаторским  домом  в Герате стояли два танка  Т- 54. 
Вокруг мощная охрана.
Кольцова удивило то, что к  ним вышел сам губернатор провинции, в сопровождении нескольких  оханников.
У тел убитых,  лежащих на земле,  губернатор  остановился.
Кольцов заметил, что  внимание губернатора привлёк  тот самый нож, находящийся на убитом душмане.
Губернатор разглядывал его больше  минуты, не говоря  ни слова.
Затем он, подняв голову,  перевёл взгляд на пленных. 
Они, понимая, что сейчас решается их судьба, подняли  вверх ладони и начали молиться, прикладывая их к лицу.
Губернатор  неплохо владел русским  языком.
Он, повелительным жестом подозвал к себе начальника своей охраны.
Ткнув ногой в труп великана – мергена, с реликвией на груди, он  приказал. –
- Разыскать и вырезать всю родственников этих бандитов. 
Разыскать и  вырезать всех, до последнего человека,  по мужской линии.
Затем он подошёл к Кольцову и, пожав ему руку, пояснил, как бы, оправдываясь, за свою жестокость. - 
- Если этого не сделать, то их родственники начнут мстить вам и снова прольётся большая кровь.
У нас  иначе  поступать нельзя!
Охрана  начала забирать  у них убитых и раненных.
И в этот момент, Кольцов  увидел, как из  дома губернатора вышел Арсеньев.
Арсеньев,   встретился    с  возвращающимся  в своё   логово губернатором,   словно со старым  знакомым,  пожав  ему руку и кивнув головой. 
 Увидев Кольцова,   Арсеньев радостно  поспешил к нему. –
-    Иван!   Вот ты где?  Не  ожидал тебя встретить, здесь,  у губернаторского  особняка.
Они,  поздоровавшись,  отошли в сторонку.
 Арсеньева так и подмывало поделиться с Кольцовым своей радостью. И он,  со счастливым видом, задал ему вопрос. –
- Ну, сын Фёдора и брат Полины, Иван  Кольцов, чего же, ты меня не поздравляешь?
- С чем мне тебя поздравлять?   С открытием скважины, под моим танком,  в Шинданде, что ли? 
Знаю, что  ты воду завёл,  прямо   к нам, в кушкинский танковый  полк.
- Поздравляю.   Вода отличная!   Можно ставить знак  качества. - 
Радуясь  неожиданной встрече, сказал Кольцов,  обнимая  Арсеньева за  плечи.
Арсеньев,  в ответ, только качал головой.  - 
-    Это, майор, само собой!   Это служба. 
Ты меня поздравь с  успехами на семейном     фронте,  Иван.
- У тебя, что появился в тылу ещё и второй фронт -  семейный?
Погоди, погоди.   Дай маслу в голове закипеть, Алексей. 
Кольцов попятился назад и,  окинув взглядом друга,  издали, хлопнув руками, произнёс. –
- Так, так!  Кажется, закипело!  Стоп, стоп, стоп. 
Я тебя таким  весёлым никогда не видел.  С чего это ты так развеселился? 
Ты был в Ташкенте!  Раз!   
Видел сестрёнку. Два!   
Ты там, на ней, женился?  Три!
Когда свадьбу решили делать?  И где?
Арсеньев,  поглядывая на него,  сияющими  глазами, провёл рукой, по   плохо выбритым  щекам и  подтвердил. –
-    Да, Иван!   Это событие свершилось! 
Это, наконец,   то  произошло! 
Мы   с Полиной  зарегистрировали брак.
Теперь она мне – жена, а я ей муж!  Сбылась моя мечта!
- Поздравляю, Алексей. -   
Заключил в объятия   своего друга Арсеньев. –
- Когда свадьба?  И где?       
- Свадьба, Иван будет,  или в Ташкенте, или,  здесь, в Пули – Хумри. 
Мы с Полиной решили, что свою свадьбу мы сыграем вместе с вами,  в один день.
Свадьба у нас будет на четверых! 
Ты с Серафимой и я с Полиной пойдём под венец  и сядем за один свадебный стол  в один день!
Кольцов  пожал Арсеньеву руку и воскликнул. –
- Согласен.  Правильно вы решили!

               Из  Герата на  Шинданд и, далее на Кушку отправлялась сборная колонна,
собранная из различных  автомобилей, в которую входили и   Камазы  -топливозаправщики.
Они шли с  пустыми  ёмкостями.
Кольцову разрешили вернуться в Шинданд вместе с этой колонной.
Погода портилась.  Вот, вот должен был пойти снег. 
По расчётам они должны были прибыть в Шинданд засветло.
За  Гератом, когда они достигли   своего участка, где сидели  в засаде, Кольцов пересел  в свой Т – 62.
Вместе с Кольцовым  отправился  в Шинданд и Арсеньев.
Трижды им, по пути следования, приходилось делать вынужденные остановки.
Бетонная дорога была завалена камнями.
На разборку завалов ушла уйма времени.
За  Адрасканом, когда до  Шинданда оставалось  менее пятидесяти  километров, стемнело и повалил мокрый снег.
Колонна была небольшой и имела хорошую  охрану.   
Начальник колонны, посоветовавшись с Арсеньевым, принял решение прекратить движение и переждать до утра.
На ночь технику поставили к  отвесной скале, прижав её   к   ней  вплотную,  и выставили боевое охранение.
Кольцов  поставил свои танки в голове и хвосте колонны.
Сам он, со своим экипажем,  эту колонну  замыкал. 
Впереди него, в Камазе, устроился  и Арсеньев. 
Под  утро Арсеньева разбудили выстрелы. 
Послышались крики.  Возник шум.
Он, схватив свой никелированный автомат,  выпрыгнул из кабины в темноту.
Снегопад продолжался. 
Снег падал на скалы, технику и людей и, тут же, таял.
Арсеньев,  по привычке, нырнув под Камаз и, сняв  с предохранителя,  передёрнул затвор автомата.
Первую минуту он ничего не мог разглядеть.  Было очень темно.
Когда, наконец, глаза его адаптировались к темноте, он разглядел, что метрах в десяти от него,  идет потасовка.
Вспышки выстрелов высвечивали из кромешной темноты эпизоды рукопашных схваток, которые возникали то в одном, то в другом  месте.
Арсеньев, выбравшись   из - под Камаза, бросился  к  одной из  групп, схватившихся на смерть  людей.
Достигнув места  рукопашной схватки, он сразу, не мог разобрать, где тут свои, а где  враг.
Сзади него, откуда он, только,  что ушёл, разорвалась граната.
Вдруг, будто, кто – то, чиркнул спичкой.
Что это было, вспышка  выстрела, или  мгновенный свет фонарика, он так и не понял.
Но, именно, эта  вспышка света его и спасла, потому, что  он отчётливо увидел, замахивающегося  на него  прикладом буровского карабина, душмана.
Первым ударом  душман выбил  из рук  Арсеньева  автомат.
Но  Арсеньев успел нажать на спусковой крючок, когда его автомат, от удара наклонился вниз.
Огненные всполохи, от пуль, выпущенных в бетонную дорогу, понеслись далеко вперёд, освещая всё вокруг, в бело – розовые цвета.
В этот  самый,   критический  момент Арсеньев заметил, как сбоку к нему спешит второй душман.
Арсеньев не успел, даже,  поднять с бетонки свой автомат.
Ему требовалась,  для этого, всего лишь, одна единственная секунда.
Но этой секунды судьба ему не дала.
Душман, вкладывая в свой удар,  по шурави, вот уже год  топтавшего его землю,  всю свою  злобу и ненависть, затыльником карабина ударил Арсеньева в правую часть лица.
Удар пришёлся по челюсти.
От этого удара Арсеньев упал, на чьё – то, ещё живое, пахнущее кровью, тело.
Из  его рта  потекла  кровь  и  посыпались зубы.
Резкая боль привела подполковника в такую  ярость, какой он ещё, никогда не испытывал.
Нет,  это не он взял в руки автомат. 
Нет!  Автомат взяла в руки его ярость! 
Эта, незнакомая ему,  до  селе,  гостья, затем подняла его  с бетона на колени и заставила пойти  вперёд   на врага!
Теперь он видел и в темноте.
Первый душман, вновь,  наносил ему удар,  но, уже не  прикладом буровского карабина, а огромного размера штык – ножом  с этого  оружия.
Арсеньев, будто попал в другой мир и другое измерение.
Время для него  остановилось.
Всё стало, каким – то,  бесконечным;  и звуки выстрелов и предсмертные крики людей, и сама эта ярость, завладевшая им самим.
Арсеньев смог, даже поразмышлять о том,  вот сейчас огромный, семидесятисантиметровый штык – нож, войдёт в его грудь и проткнёт его насквозь.
Он, даже успел, перед смертью, заглянуть в глаза своему  убийце.
В чёрных   зрачках его полыхал  адский огонь ненависти.
И его врагами тоже руководила вспышка ярости, что и им  самим.
Но, он ещё был жив!  Жив, потому, что мелькнула мысль. –
-    Автомат!   Нужно  автоматом отвести штык – нож в сторону.
Ещё можно спастись!
Арсеньев   продолжал стоять на коленях.  Он так и не успел  встать на ноги.
И, в этот момент,  чья – то, нога наступила ему на плечо и повалила его, на мёртвое тело.
Штык душмана прошёл мимо его щеки, не причинив ему вреда.
Над его головой раздалась автоматная очередь.
Оба душмана, замертво рухнули на Арсеньева, заливая его кровью.
И, вслед за этим, он услышал голос Кольцова. –
- Алексей!  Арсеньев.  Ты,  жив?  Что с тобой?
И, тут же,  следом, истошный, гортанный крик заглушил Кольцова. –
- Аллл – а – а – а – а.
Этим криком душманы начинали свои атаки. 
Этим же криком они призывали своих соплеменников и заканчивать их.

               А мокрый снег,  всё валил и валил, не обращая, ни какого внимания ни на стрельбу, ни на предсмертные крики, ни на оставшегося в живых подполковника  Арсеньева, ни на поднимающего его с бетона, забрызганного чужой, солёной кровью, майора Кольцова. –
- Лёшка!  Вставай.  Ты можешь соять на ногах?
- Поднимайся на ноги!  Тебе умирать, пока,  рано. 
Ты, на кого Полинку, сестрёнку мою хочешь покинуть? А? 
Вставай, ну.  Бери автомат.  Нам, с тобой, надо ещё до  свадьбы дожить.
Нам,  с тобой, придётся ещё  пожить, дружок. 
Наша жизнь нужна нашим  жёнам, которые поехали за нами в  этот ад.
И  мы  их, здесь,  в  этом аду,  не имеем права  бросить одних.
Арсеньев, пошатываясь, поднялся на ноги. –
- Иван, если бы не ты…
- Брось, подполковник.  Не надо благодарностей. 
Будем жить!  Будем любить! Будем стихи писать и бить врага!
Пошли,  пошли,  дружище.  Бери свой никелированный калаш, не бросай его. 
Это он тебя  от душманов спас,  одним своим видом ослепив их.
               Ал л л – а – а – а. -   Донеслось уже,  откуда – то  издалека.
Ночной бой закончился. 
Обе стороны стали считать убитых и раненных.
И, вдруг,  кто – то, на непроглядных  небесах, включил светильник. 
Взял и щёлкнул выключателем.  И  вокруг  сразу стало светло.
Прекратился и снегопад.
Арсеньев, выплюнув  на бетон остатки  выбитых  душманом зубов,  и,  превознемогая  острую боль, будто столетняя,   беззубая  старуха, прошепелявил. –
- Вот тебе и  А л л л – а – а.  Будем жить, Иван и жён  своих ждать. 
Потопали,  родственник,  в родной гарнизон.
Он поднял буровский карабин и снял с него семидесятисантиметровый штык – нож. –
-    Имею право взять его себе на память, как военный трофей.
Иван поправил автомат, висевший  на плече, который получил, по  примеру  Арсеньева,  и они оба, торопясь,  пошли  подальше от смерти.
Кольцов, поддерживая Арсеньева, запел.-
               
                Разгромили всех душманов, разогнали воевод.
                И в горох Афганистана свой закончили поход!

Арсеньев подтягивал ему, сплёвывая сгустки крови на бетон.
Когда  они  подошли к Камазу,  в котором  приехал  сюда   Арсеньев,  они остановились. Арсеньев сказал   Кольцову. –
- Ваня.  Тебе надо было забрать с собой этот  красивый нож.   
Ты  уложил не простого духа, Ваня. 
Ты уложил, там,  в засаде,  именитого духа.
Нож – это улика.  Улика против тебя. 
Теперь, берегись!  Они тебе будут мстить.

У Арсеньева было выбито шесть зубов. 
Их острыми сколами он поранил себе язык.  Язык  кровоточил.
В Шинданде, военный стоматолог усадил Арсеньева в кресло, поставил обезболивающий укол в десну и, не дождавшись, когда он начнёт действовать, принялся за работу.
С той поры, Арсеньев старался  дантистам на глаза не попадаться. 
      


 
 



















                Глава  шестнадцатая.   





                ЛЮБОВЬ    БЕКА    ЮСУФА.














Лейтенант медицинской  службы  Серафима  Калинина приходила в свою палатку, в которой  проживала  вместе с фельдшером  Любашей, только на ночь.
Она  проводила  в ней короткую и  тревожную  ночь и, чуть свет, покидала своё пули – хумрийское пристанище.
Женщина и война есть понятия несовместимые.
Несмотря на все трудности  сурового военного быта,  и  хирург Серафима, и  фельдшер Любаша  старались   на эти трудности не обращать внимания.
В этот поздний, декабрьский вечер Серафима вошла в  палатку усталая и разбитая.
Солдатские  хоромы  освещала электролампочка,  от   переносной электростанции.
Фельдшер  Любаша  встретила её радостным возгласом. –
-    Ну,  наконец, то!   Я тебя, соседушка  жду, не дождусь.   
У моей мамы сегодня день рождения.
И она сдёрнула  покров,  с уже накрытого, праздничного стола. –
- Присаживайся подружка. И  не стесняйся. 
Вот тебе вилка, а вот вам и ложечка, товарищ военврач.
На столе стояли тарелки с деликатесами из офицерской столовой.   
Горкой возвышалось  сахарное печенье.
Вокруг  стояли  открытые  банки  со сгущённым молоком, рыбными консервами  и тушёнкой.
- А мне, сегодня,  Любаша,    с утра,  так захотелось сгущенного  молока.  –
Сбросив с себя  усталость и,  повеселев,  хлопнула  по плечу подругу Серафима. -
Ну, давай, за твою маму, Любаша.
Счаситья ей и крепкого здоровья!
- Нет, нет,  подружка, начнём с главного.
Вот, видишь, что я  припасла на этот случай!
И в руках у Любаши  появилась  солдатская фляжка. –
- Давай, макнем, как выражается наш  командир роты.
- Нет, нет, Люба. Что ты!   Ты же знаешь, что я  даже шампанского не  употребляю.
Ты, выпей сама.   А я тебя поддержу символически.
Фельдшер Люба  плеснув себе из  фляжки  в стакан грамм тридцать спирту, торжественно провозгласила.  - 
- Так, мамочка,  за тебя  с  папой  сразу одним махом!   Опа!
Она лихо  опрокинула стакан и потянулась за водой, налитой в алюминиевую кружку. –
Серафима, тут же   подала  ей  кружку.
Минут пять они сидели и разговаривали, вспоминая родителей и свою прежнюю жизнь.
- Нет!  Мне этого мало. – Вскочила Любаша.
Я  выпью ещё.   Поздравлять, так поздравлять. Один раз  на свете живём.
Она плеснула в стакан огненной воды и спросила Серафиму. –
- Я, Симочка,  всегда   перед второй рюмкой,  или затягиваю  песню      Ой, мороз, мороз,  или, если рядом нет первого  голоса,  то  биш,   мужика,  вспоминаю дедовскую байку, или  молитву.
- Выбирай,  подружка, 
Твоё слово, в этих  палатах -  хороминах,  первое!  А, моё,  второе.
- Ну,  нет, нет, что ты, Любаша!  Уже поздно.  Петь не будем. 
Вот вернёмся домой, на Волгу.  Сядем  со своими мужьями,  ты, со своим  и я с  Ваней и тогда  споём! 
А, сейчас лучше молитву прочитай. -   
Начала уговаривать её Серафима. –
- Мне  хочется  послушать. Ты, же, неверующая, а молишься. Как это возможно?
- Хочешь послушать?  Так, слушай  меня,  белочка, генеральская   девочка.–
Любаша  начала  свой монолог. –
- Матерь, Небесная!  Небушко,  честное!  Подай дождя на мой ячмень.  На боярский хмель. На бабкину рожь.  На  батькину пашеничку. 
- А, уж, на  Серафимин лён, так поливай, так поливай, так поливай ведром.
И она, набрав в ладошку воды из кружки, обрызгала Серафиму.
Затем  Любаша  наклонилась к Серафиме,  и   повела указательным пальцем у неё перед носом. –
- На твой лён, Симочка?  Поняла,  ты,  белочка -  русалочка?   
И только,  сказав это,  она закончила   молитву. –
- Поливай, поливай  ведром и уймись на том!
Серафима, усадив подружку на кровать, с восторгом  произнесла. –
- Ничего подобного я, до этого  не слышала.
Но, фельдшерица не дала ей договорить. –
- Какая ты, ещё девчонка, Серафима? 
Но,  обалденно   красивая девчёнка!  Что есть, того у тебя не отнять. 
Потому, то  у тебя и жених в кармане сидит. 
А у  жениха на плечах сидят  майорские погоны.
Из – за  таких, как ты,  мужики с катков сходят!
А, знаешь, что это такое?  Сойти с катков?  Это хромать на оба полушария!   
И  напрасно они это делают!   Ради чего?   Ради красивой монашки – затворницы?
Ты   же,  монашка – затворница, родная моя. 
А монашкам любить и греть -  не дано! 
Проку мужикам,  от таких   мало, как и счастья.
Ох, как я тебе завидую и не завидую, одновременно. 
Муж в кармане – раз!  Наш капитан от тебя голову потерял – два! 
И на мужиков  ты  не  падкая. Три.
Ну, только, ты утром из палатки в эту пыль или  грязь выплывешь, как  он, наш Сан Саныч, тут, как тут.
И хвостик у него пистолетиком. 
И улыбка шесть на девять.  Даже смотреть противно.
А ты недотрога!  Хоть бы угостила его,  разок  между глаз. 
Ну, что тебе стоит чмокнуть его в лоб. 
Он согласен, уже и в гроб лечь, только б ты его пожалела перед  этим.
Серафима слушала её,  не перебивая,  потому  что  перебивать  было  бессмысленно.
Любаша,  отодвинув от себя пустой стакан и,  видя, что Серафиме её  откровение не по душе,  принялась её успокаивать. –
- Да,  ты не обижайся, белочка.  И не бойся.
Я больше  ни – ни.  Хватит. Пьяная баба, что?
Вот, вот и я говорю то же самое  -  Чужая баба.
Я не ты.  Мне мужиков жалко. Сегодня он жив, а завтра   его в цинк закатали и в Чёрный Тюльпан  понесли.
Я  - дура.  Я любвеобильная!  Но, уж коли,   пойду замуж,  тогда держись!
Замкнусь  тогда во всю длину и ширь!
Двери  на крюк.  А сама в …
В этот момент,  возле палатки  кто – то закашлял.
- Вот он.  Твой очередной воздыхатель 
Лёгок,  на помине!  Что я  тебе говорила?
Наш  кеп пришёл пожелать тебе спокойную  ночку -  в одиночку!   
Он, всё надеется, дурачёк!   
Надеется, что ему, что – нибудь, когда нибудь, да     обломится. 
Это от  тебя то,  от монашки! 
А я, чем хуже тебя? 
Так нет,  он стучится в твою дверь,  в ту дверь, которая на замке!
Почему?  Почему эти мужики стучат туда, где закрыто?
Почему не ко мне, где открыто?

- Серафима  Афанасьевна.  Тук, тук.   К вам можно? 
У меня к вам дело. - 
И, действительно,  перед палаткой стоял  командир медроты  капитан Борщевский.
- Входите, командир. Мы рады вас принять. Особенно хирургесса. –
Закричала  Любаша, приглашая начальника внутрь.
- Александр  Александрович! -  Подала голос  и Серафима. –
Минутку.  Я сейчас к вам выйду сама.  Одну минуту.
Она, набросив на себя шинель, вышла из палатки. - 
-    Я вас  слушаю, товарищ капитан.
-    Ну, зачем так официально.  Можно и просто!   По имени, Санёк, например.
- Как хотите,  Александр Александрович. – Приглушила голос Серафима.
Капитан, поправив  воротник её шинели  и, задрав  вверх голову,  посмотрел в тёмно - синюю бездну неба. - 
- Посмотрите, как живописно декабрьское афганское небо.   
Так и хочется, взять, протянуть руку и сорвать для вас, Серафима  Афанасьевна,  с 
     этого   чужого неба  большую звезду.
Уж лучше две. – Поправила его  Серафима.
-    Воистину говорю, хотя и понимаю, что это выражение, чего - то отвлечённого, Серафима  Афанасьевна.
               Любаша, затаив дыхание, услышала, как  Серафима, будто, в насмешку, вновь поправила капитана.-
- Нет, нет.  Сорвите уж лучше две звезды с этого неба. 
Одну мне, а вторую моему Ване.
Простите меня за  сентиментальность,  но для вас готов и на  большее. 
Рвать, так  рвать! Пожалуйста,  Могу и две сорвать. Могу и чудо совершить.
- Очень приятно это слышать, капитан. 
Я согласна и на  это  ваше  предложение. 
Возьмите и,  чудесным образом, переместите мою особу в Шинданд, к мужу.
Он, вас, непременно, отблагодарит, за эту услугу.
А я  так,  просто, вас расцелую, несмотря   на ревнивый характер  моего  удивительно  доблестного майора  Коьцова.
Серафима, поправив на себе шинель и, плотнее,  укутавшись в неё,  тихо добавила. –
- Я ценю, капитан, вашу заботу обо  мне, но  я  не свободная женщина. 
Я подарки ни от кого не принимаю
Тем более звёзды украденые с чужого неба!
Даже от начальства.  Зачем мне  чужая зубная боль?   Согласитесь – ни к чему всё это!
Капитан, рассмеявшись, заметил. –
- А  стоматолога  тогда, для чего мы в своём  штате держим,  любезная,  Серафима.
- Ну, уж не затем, наверное, чтобы  он  заговаривал зубы неверным жёнам. – 
Резко ответила она ему.
- Это, уж, точно! -   Недовольно произнёс командир роты.
Он, откашлявшись, перешёл к делу. –
- Сегодня,  в районе Баглана, душманы хорошо потрепали наш  артдивизион.
У них появились безоткатные орудия с реактивными снарядами.
Западные друзья их  не забывают, как видите.
Досталось там и сапёрному подразделению спецназа ГРУ,  и взводу огнемётно – зажигательных  средств.
Капитан на секунду, другую замолк. 
Он умышленно затягивал время.
Серафима понимала, что ему не хочется  с ней расставаться. –
- Пришлось поработать там нашей батарее Град. 
Есть,  в связи с этим,  разрушения в одном кишлаке, В котором, кстати,  вы уже бывали.
Помните, как вас туда забрасывали на двух вертолётах?
- Помню, а как же!  Так, что?  Завтра вылет?  Я готова, товарищ капитан. –
Решительно заявила Серафима, хотя,  тут же,  у неё перед глазами  возник главарь банды Юсуф.
Она стиснула пальцами  его кольцо, которое лежало в боковом  кармане её шинели.
- Нет,  придётся не лететь, а ехать.
Туда завтра отправляется  небольшая колонна  БТР,   БМП и санитарных машин. 
Нет, нет,  вас будут охранять. За это не беспокойтесь.
Серафима задумалась. -  А,  вдруг?   Может быть,  отказаться, пока не поздно?
- Капитану и самому не плохо бы размяться. 
Она колебалась.
В это время из палатки раздался голос Любаши. - 
- Серафима.  Возьми и меня с собой. 
Мне это Пули – Хумри, обрыдло, хоть умри.
Одни и те же горбатые носы и  сальные  рожи.
И Серафима приняла решение! -   Поеду. Была, не была!
               Она долго не могла уснуть.  Бек Юсуф не давал её это сделать. –
- Это,  какое – то,  наказание! –
Думала она, содрогаясь, только, от одной мысли, что этот великан, вновь, возьмёт её руку в свои лапищи.
- Какая я дурочка, что приняла от него кольцо.  Зачем я это сделала?
Я стала любовью  бека Юсуфа!?
Какая я, всё – таки, слабая?
Да  и  слабая, ли?   А, может быть, наоборот! Сильная!
Сколько, же,  крови на этом кольце?  Попадись я ему,  ещё раз на пути,  так он меня в   
плен, чего доброго,   возьмёт.
Никакая я,  не сильная. Как бы не пришлось мне за это кольцо поплатиться своей жизнью?
Ваня, Ваня, где ты, любимый мой. Где?  Я, наивно полагала, отправляясь сюда, что приеду к тебе и  будешь рядом со мной.
Нет.  Сейчас пойду к капитану и откажусь.  Пока не поздно.
А, что капитан?  Он на меня сам неровно дышит и мечтает заключить в свои объятия.
И, потом, он, как мне показалось, был под малым градусом.
Конечно, он будет, только рад, когда я появлюсь перед ним.  Нет.  Не пойду.
Вот судьба    наша бабья, куда ни кинь, всюду клин!
Любаша, -  Окликнула она фельдшера. -  Ты, не спишь?
- Заснёшь, здесь, как же.  – Заворочалась в кровати Любаша.
Она, как будто, читала мысли Серафимы. –
- Да, не трусь, ты, хирургесса.  Где наша не пропадала? Как уедем, так и приедем, милая моя.
- Скажи спасибо, Сима, что тебе попался такой начальник.  В очках и без расчёски.
Другой бы, не посмотрел, ни на твоё верхнее образование, ни на то, что ты генеральская дочка.
Взнуздал бы и уже катался.  Да, да. 
И не пикнула бы. Они, мужики, знаешь какие, когда им надо. 
Звери.  Тем более, здесь, на войне!
Послышался долгий зевок, с хрустом и лёгким повизгиванием. -  Ох – х – х, мама, зачем ты меня на свет произвела?
- Да не трусь ты, Серафима.   Я тебя в обиду не дам. Никому.
А, там, глядишь,  и твой  Ванёк  на бронетехнике,  подрулит к нашему брезентовому дому.
А, за бронёй нам, слабой  половинке земли, куда надёжнее, чем в армейской палатке.

               Они выехали на рассвете и, через пару часов были на месте.
Всех, тяжело раненных,  уже вывезли на вертолётах.
С легко  ранеными и контуженными они, с Любашей, провозились до самого обеда.
Затем стали принимать больных  жителей  посёлка.
В этот день им пришлось  принимать, даже,  роды.
Для этого,  сопровождающие провели Серафиму,  с  Любашей,  в дом к роженице.

Афганские горные кишлаки!  Серафима, пол года назад, даже представить себе не могла, что современные люди могут жить в подобных нечеловеческих условиях.
Серафима шла по кишлаку и не верила своим глазам.
Кругом,   невиданная,  нищета.
Любаша, тоже  смотрела, на всю эту действительность, не без содрогания. –
-    Серафима.  А чем это у них затянуты окна?  Что это, там,  у них, вместо стёкол?
- Люба и не спрашивай. -  Заговорила,  не своим голосом,  Серафима. –
Это обыкновенные  бычьи пузыри.  В домах  такая нищета.
Люди, до нашего прихода  сюда, не имели дело не то, что с врачами, но и даже с младшим медперсоналом.
Серафима кивнула на, проходящего мимо них,  афганского старика. –
- Смотри.  Одежда горных афганцев, зачастую состоит из шкур животных.
Человек, который  ходит здесь зимой, укутавшись  байковым одеялом, считается  зажиточным.
Они, не дойдя,  десятка метров, до своей цели, повстречали на дороге двух местных жителей.
Дорога, как и все окрестности,  была покрыта снегом.
Автоматчики из их охраны, остановили, идущих им навстречу  крепких, бородатых мужчин  и стали выяснять их личности.
Оба несли,  на своих спинах,   по  огромной вязанке перекати – поля.
Этой травой в кишлаках топили  зимой печи.
Мужчины,  скинув на землю свою ношу, и бросая нехорошие взгляды на  русских женщин, стали показывать проверяющим, какие – то бумаги.
- Ой, Сима!  Глянь. Да они,  совсем, босые!  -  Тихо  прошептала Любаша.
Серафима глянула на ноги афганцев.
У каждого  на ногах было, только,  по одной  галоше. 
Причём,  оба  были левые.
И одеты они были на босые ноги.  Левые ноги – в галошах, а правые - босые.
Охрана, между тем, обнаружила у   них под одеялами автоматы  А К, которые, тут же, были реквизированы.
После этого переводчик, заинтересовавшись тем, как они обуты, задал бородачам законный вопрос. –
- А, почему бы, вам, не носить галоши по очереди? 
Сначала  в обуви ходит один, а потом другой.  Будет не так холодно.
Мужчины, что – то, долго объясняли переводчику.
А, переводчик, в свою очередь, передал их ответ женщинам. –
- Они говорят, что галоши эти нельзя носить, кому - либо, одному из них, потому что они разного размера.
Серафима долго не могла отвести своего взгляда от босых ног  афганцев.
Они стояли на снегу, как ни в чём,  ни бывало. Будто были обуты в сапоги или ботинки.
Всем её существом современной женщины, всё больше и больше, овладевало чувство восхищения. –
- Вот, что значит порода!  Порода и тысячелетняя закалка.
Эти мергены имеют право на жизнь и размножение!
А такое право, как раз, и должны иметь самые сильные и выносливые, но не самые ловкие и изворотливые, как это происходит во всей нашей порочной цивилизации.
В нашем обществе, уже давно нарушен принцип естественного отбора. 
Когда не сильнейший порождает сильнейшего, а, наоборот, слабейший – слабейшего.
Через полвека наш  цивилизованный мир рухнет от неги,  лени и обжорства.
А этих не возьмут ни пули, ни блага, ни деньги, ни жара и ни холод.
Нет, нам нужно оставить их, этих первородных людей,  в покое.
Им обувь не нужна! Их золотом не обманешь и в тупик не заманешь, как нас.
Это нам нужна обувь. Это нам нужно золото.
Нет. Я напрасно избрала темой своей кандидатской диссертации проблему влияния  алкоголя на последующие поколения.
Это не наука. Это обычная статистика.
Здесь всё ясно заранее. 
Вот что мне нужно!  Вот, кто мне нужен!  Вот моя тема,   которая   стоит сейчас передо мной босиком  на снегу. –
Экстремальные условия жизни и  естественный отбор. 
Или, что – то, в этом роде.
               Серафима стояла так, продолжая размышлять. –
- Мне, этой ночью приснился сон. 
И приснился он мне не спроста.  На операционном столе лежит мой Ваня.
Я извлекаю осколок камня из его ноги. Но камешек выпадает у меня из рук.
Он падает на пол и рассыпается на множество алмазных песчинок, превратившись в облачко дыма.
И, вот, из этого дыма выползает огромная змея.
Она бросается на меня. И я просыпаюсь, охваченная ужасом.
Только бы с Ваней ничего не случилось.  Только бы не случилось!
Через минуту она уже принимала роды.
А босоногие избранники небес,  ушли по снегу  в свой тринадцатый век топить печи в  саклях, окна которых затянуты бычьими пузырями.

Минут за пятнадцать до отправления медицинской бригады на военную базу в Пули – Хумри, свой человек вышел  по рации на связь с беком Юсуфом. –
- Бек, Аллах тебе послал сегодня  дорогой подарок. Спешу тебе об этом сообщить.
В кишлаке у Чёрной скалы остановился отряд  врачей - шурави. 
Среди них находится и  твоя Серапим. Торопись. Но, знай. Они хорошо вооружены. 
Не забывай, что красивая женщина делает мужчину глупым и слабым.
- Не забуду. -  Заверил его бек и вызвал своего помощника. –
Сколько у меня сейчас  всадников?
-     Сорок семь. – услышал он.
- В кишлаке у Чёрной скалы стоит отряд шурави.  Мы идём на них. – Сказал бек. 
Внезапность, карабины и Аллах  да помогут нам!  Вперёд!

Серафима и Любаша, приняв роды,  вернулись к своей колонне.
Они не успели, даже, влезть в санитарную машину, как со стороны широкой ложбины, которую замыкал небольшой бугор, послышался боевой призыв. –
- А л л л – а – а –а.
С вершины бугра,  в ложбину,  к ним,  неслись конники.
- Отряд. К бою! -  Скомандовал начальник отряда. –
Когда до первых всадников оставалось менее трёхсот метров, он скомандовал. –
- Огонь.
В бой, сразу с трёх позиций,  вступило вооружение  БМП.
С  БМП заработали двадцати трёх  миллиметровые пушки, спаренные с  танковыми пулемётами СГМТ.
Аббревиатура  СГМТ  означала. – Спаренный. Горюнова. Модернизированный. Танковый.
Вслед за ними, родными, ударили по всадникам бека и АК – 74, и снайперские винтовки Драгунова – СВД.
Молчали, пока, только гранатомётчики.
Конный отряд действовал по старинке, полагая, что шурави, как и год,  тому назад, не умеют воевать в условиях горного ландшафта  и растеряются.
Но, шурави воевать, уже,  научились.
Всадников  накрыл  ливень пуль, кроша их на куски.
Подогреваемые  фанатизмом,  двое из  конников, стремительно оторвавшись от основной группы, мчались по правому флангу,  к  выехавшей навстречу им боевой машине пехоте.
Эта  БМП, ведя огонь и, тоже  оторвавшись  метров  на пятьдесят, от  своего отряда, остановилась, не решаясь  выдвигаться дальше.
Серафима, услышав, как  одна из  бандитских пуль ударила  в корпус санитарной машины, где они с Любашей  сидели, не живые, не мёртвые от испуга,  сообразила, что им необходимо искать другое укрытие.
Она, выхватив из кобуры пистолет,   крикнула своей подруге  Любаше. –
- Люба. За мной.  Под машину. Укрываемся за колёсами.
Заняв позицию,  она стала наблюдать за теми, двумя всадниками, которых не брали пули и которые,  стремительно, приближались к БМП.
- Она, сняв пистолет с предохранителя, передёрнула затвор и стала целиться в одного из всадников,  несущихся,  с криками  – А л л л - а –а, на  боевую машину пехоты.
Но нажать на спусковой крючок  ПМ она не смогла. –
- О, Боже!  -  Обожгла её  мысль. –
Я не могу стрелять по людям…
Не заставляй меня этого делать!
Никогда она ещё не обращалась, напрямую и непосредственно,  к  самому Богу.
Иногда,  в минуты опасности, или крайней степени радости, у неё вырывалось из груди это слово – Боже! 
Но это было, скорее, неосознанно и происходило  случайно.
Нет! Это происходило   неосознанно.
Она ведь была   атеисткой  и комсомолкой?
Впервые в своей жизни, она обратилась к тому,  в кого не верила, в том понимании, в каком его трактуют христианская  религия.
Она верила в высший космический разум,  или Абсолют!
И ему она согласна была подчиняться.
-    Что же, мне делать? -  Задавала она вопрос себе самой. –
Что делать, когда в тебя стреляют?
И, вдруг она вспомнила про полевой бинокль, который ей подарил Арсеньев.
Он висел у неё на груди.
Серафима приложила его к глазам  и стала настраивать.
Она увидела, что один из двух всадников, мчащихся на БМП, как - то, странно дёрнувшись, упал с коня.
Второй, достигнув цели, вне себя от ярости, принялся рубить саблей по корпусу БМП.
Ей было видно, что душман разбил у боевой машины фару.
В лучах слабого,  декабрьского солнца ярко блеснули осколки стёкол.
Затем был убит и этот смельчак, отважившийся на коне  и, с саблей,  штурмовать, изрыгающую смертоносный свинец, броню.
Конь его, совершив вокруг, свалившегося на камни и колючку хозяина,  овал, рухнул неподалёку от него, сражённый шальной пулемётной очередью.
Серафима перевела взгляд в центр атакующих их конников.
Пушки, пулемёты и гранатомёты не оставляли всадникам никаких шансов на успех.
Две трети всадников были  уже убиты.
По ложбине,  истошно трубя, кружились, потерявшие своих хозяев, боевые кони.
Одного всадника, с застрявшей в стремени ногой, гнедой жеребец, волоча его по земле, таскал по полю.
Серафима,  вглядываясь в лица, оставшихся в живых душманов, которые,   поняв, что продолжать бой бессмысленно, заворачивали своих  коней назад, узнала в одном из них своего старого знакомого. 
Это был бек Юсуф.
Он находился всего в ста метрах от неё.
Какое – то, чутьё, или интуиция, подсказывали ей, что судьба свела её с этим беком   на этом поле боя, совсем не случайно.
И она   сама  не понимая  того, что  эта кровавая бойня  происходит  из за её  красоты,  из за её ослепительно - белой кожи,  из за её    чистых,    выразительных,  серо – голубых глаз,  открыла прицельную стрельбу из пистолета.
Она  стреляла  в бека.
Более того,  она, увидев, что Любаша, даже не вынула из кобуры пистолет, прикрикнула на неё. –
- Люба!  Ты, чего там, спишь?   
Давай, поможем нашим мужчинам,  если хочешь остаться живой.
Но Любаша, совершенно спокойно взирая на  происходящее, махнула на неё  рукой. –
- О, нет,  хирургесса. 
По мужскому полу  я стреляю, только, глазками.
Вот, по женскому полу, может быть, когда нибудь, я  и из нагана  пальну.   
Я читаю молитву  Отче  наш.  Она, куда надёжнее, чем   твой пистолет.
Серафима,  увидев, что бек разворачивает своего огненно – рыжего коня, чтобы выйти из боя, ухватилась за рукоятку  пистолета  двумя руками, прицелилась  и нажала на курок.
Раздались выстрелы.
И Бог, словно услышал её  первое обращение к себе. 
Она увидела, что бек, заваливаясь на правую сторону, стал падать с коня.
Конь, протащив его метров двадцать по земле и  почувствовав, что  нога всадника застряла в стремени, остановился и издал дикий, жалобный крик.
Остатки банды поднимались на бугор, пытаясь за ним скрыться.
- Я его убила! -  Жалобно вскрикнула Серафима. 
Ваня, Ванечка, я его убила.  Как я, теперь, буду жить на этом свете?
Пистолет вывалился у неё  из  рук.
И она заплакала,  навзрыд,  повторяя, одну и ту же,  фразу -    Ваня, я его убила.
Фельдшер  Любаша подползла к ней и принялась её успокаивать. –
- Хирургесса не пори горячку.  Из этой пукалки,  даже,  в лошадь  с десяти метров не попасть.  Не то, что в человечка. Да, ещё на таком расстоянии.
Его пропорола пулемётная очередь, да так, что  и хирурги  не соберут уже, поняла?
Ты, здесь, ни при чём.   
Оставь в покое своего Ваню и не бери чужой грех на  свою хилую бабью душу.
Ты, здесь, ни причём, поняла?
И не разводи под санитарной машиной сырости, чтобы она не проржавела.
Серафима, ухватившись за эту аргументацию, как за палочку выручалочку, размазывая слёзы по всему лицу, с надеждой в голосе,  спросила у подруги. –
- Это, правда?  Правда, что из пистолета туда не дострелить?
- Правда, Серафима.  Сущая  правда.
Во -  первых.        Из  ПМ   туда не  дострелить. 
- Во -  вторых.  Ты палила в белый свет, как в копеечку. 
В небо ты, дорогая моя белочка, палила.
Смотри, смотри! Какой герой! -  Внезапно оживившись, толкнула Серафиму в бок Любаша.
А на поле боя происходило - вот что.
По полю носились обезумевшие,  от разрывов  снарядов и гранат и отрывистого треска крупнокалиберных пулемётов, кони.
Они кружили вблизи своих бывших наездников, сложивших в этой ложбине свои головы за, ничего не подозревающюю Серафиму.
С десяток всадников уходило за бугор.
И, вдруг, один из них, стал поворачивать  назад.
Он возвращался, чтобы спасти своего  хозяина, главаря банды бека Юсуфа.
Он уже доскакал, почти до вершины бугра, но, оглянувшись,  увидел, что его командир остался на поле боя.
Огненно – рыжий конь  его хозяина  стоял, издавая траурные,  трубные звуки, кося кровавым взглядом, на  своего,  застрявшего в стремени,  господина.
БМП, то самое, на котором душман разбил саблей фару и, которое оторвалось от своего отряда на полста метров вперёд, увидев смельчака, поначалу, было, рванулось ему навстречу и, даже, открыло  по нему стрельбу, но потом остановилось, прекратив огонь.
Всадник стремительно приближался к  беку.
И тут, как по команде, все БМП и  БТРы  прекратили огонь!
А смельчак летел навстречу смерти, даже,  не подозревая, что советские воины по нему не стреляют.
Советское, русское оружие молчало в знак солидарности с его геройским поступком.
Вот он  уже у цели.
Разгорячённый бешеным ходом конь, повинуясь руке всадника, вздыбившей его и поставившей, чуть ли не в вертикальное положение, замер на месте.
Всадник спрыгнул с коня.
Не выпуская из рук уздечки, он,  ведя   коня за собой, подбежал к  беку.
Одним рывком он освободил ногу главаря из стремени и, броском  закинул его в своё седло.
Затем он, схватив под уздцы огненно – рыжего коня бека, вскочив на круп своего коня, помчался на бугор.
Наше оружие молчало!
Ещё минута и он скрылся за бугром.
Какая тайная, неведомая сила объединила непримиримых врагов в одно целое, в одну душу, в один благородный порыв в этом бою?
Но произошло, именно это!
Одни герои,  дали возможность   другому герою,  пойти на верную смерть, во имя того, чтобы спасти  своего  боевого товарища.   
Возможно, что это чувство боевой солидарности, заложено в каждом благородном воине.
И это чувство возвышено и  прекрасно!

На  афганскую землю пришла весна 1982 года.
Двадцать седьмого апреля,  в день Саурской  революции, каждая  годовщина которой широко отмечалась  в Афганистане,  Кольцов, после построения на плацу, направился в расположение своей роты.
Его, как командира, уже дважды приглашали на празднование годовщины афганской революции.
После прошлогоднего праздника, Кольцов,  с удивлением сообщил Арсеньеву, который тоже был на нём и произносил тост в честь Народно – Демократической Партии Афганистана и её  вождя. –
- Слушай, как афганцы похожи на  нас,  русских и европейцев.
Они, оказываются, тоже, как и мы,  любят длинные и красивые речи и тосты.
Никогда бы не подумал, не услышав это своими ушами.
Арсеньев, кивнув головой, в знак своего  согласия, добавил. –
- Это,  точно!  Однако,  меня ещё больше поразила встреча с памирцами, с припамирскими народностями.
У некоторых этнографических групп язык по своей дикции, немного  схож  с немецким.
Афганистан, Ваня,  – это не открытая книга. 
Это книга закрытая.
Афганистан, Иван, это  большая тайна для всего мира.

Многих командиров их дивизии в прошлом году афганские власти пригласили на банкеты   к губернаторам провинций.
И когда они отправились на праздник, то в пути   на них устроили охоту душманы.
В связи с этим,  командир  кушкинской дивизии,  в этот раз, отрицательно отнёсся, к  таким  поездкам, чтобы исключить любые потери командного состава.
Кольцов, не обнаружив на месте своего  механика -  водителя Васецкого,  поинтересовался у  артиллериста – наводчика. –
- А где, Вани?
- Он на процедуре. -  Усмехнулся наводчик.
- Где, где? -  Не понял майор.
Солдат, показывая в сторону, где росло несколько яблонь, пояснил. –
- Вон там.  Ему наш полковой художник наносит на грудь наколку. 
- Татуировку, что ли? -  Уточнил Кольцов.
- Так точно, товарищ майор. – Последовал ответ.
Кольцову  было известно,  что  среди советских десантников, особенно в последнее время, стало модным наносить на груди, на уровне  сердца, татуировку в виде автоматного патрона, на котором указывались группа  крови и резус - фактор.
-    А, что?   Десантура правильно делает! –
Поглядывая  туда, где находился механик –   водитель,  заявил  наводчик.
     Что случись, медикам стоит, только, глянуть на грудь бойца и  им становится ясно,
какая   у него  группа крови и резус - фактор.
Всего - то!   И человек спасён.
Вскоре подошёл и Васецкий. - 
- Вы меня искали, товарищ майор?
Кольцов, не отвечая на вопрос, попросил показать ему наколку. –
- А,  ну,  ка,  сержант, покажи, что там тебе  выгравировали на твоей могучей груди.
Васецкий  сдёрнул с себя гимнастёрку и показал  наколку. –
-    И на груди моей могучей одна медаль висела кучей!
- Это десантники первые додумались до этого. 
А мы, глядя на них,  стали себе  это делать.
Война нас многому научила, товарищ комроты.   
Солдаты стали другими. Поумнели.
Умирать никому не хочется, за  просто  так.
Вокруг  автоматных прикладов мы, теперь, наматываем медицинский жгут, чтобы он был всегда под рукой, в случае ранения и не  дал  загнуться от потери крови.
Кольцов, слушая Васецкого,  с удовлетворением заметил. –
- То – то, я стал замечать, как ты стал осторожно передвигаться по земле, боясь наступить  на мину, чтобы не оторвало пятку, или всю ступню.
Перестал поднимать с земли всякие предметы.   
И  правильно  делаешь, чтобы не подорваться на мине! 
А, вдруг – это растяжка?
Стал скреплять изолентой   автоматные магазины, чтобы можно было мгновенно перезарядить автомат.
- Да, Васецкий, ты правильно заметил, что не только десантники, но и танкисты стали другими.
Ну, ладно, бойцы.  Занимайтесь материальной частью. 
А мне, пора, на совещание к командиру дивизии.
И он  направился к штабу дивизии.

Совещание должно было проходить в большой армейской палатке.
Там его встретил командир полка. –
- Майор.  Кольцов.  Подойди ко мне.
Кольцов подошёл к командиру полка и представился.
- После совещания  с тобой хочет поговорить   командир дивизии.
О чём, я догадываюсь, но предвосхищать события не  стану. 
Скажу одно.  Я твой рапорт, с просьбой о переводе в  Пули – Хумри, подписал, хотя отпускать тебя мне  не хочется.
Ещё раз тебе предлагаю.
- Не переводись, Пули - Хумри.  Оставайся, здесь,  в Шинданде.   
Мы  тебя  и здесь повысим в должности и в звании.
А жену твою мы  лучше сюда переведём, к тебе. Да ещё и с повышением.
Но Кольцов категорически отверг это предложение. –
- Нет, товарищ полковник.  Не могу.  Уже всё решено.
Меня там ждёт моя Пчёлка. Полтора года ждёт. Полтора года мы с ней в разлуке.
Командир полка, явно расстроившись, махнул рукой. –
- Ну, как знаешь, Кольцов.  Желаю удачи.
Полковник вошёл в палатку.
               Кольцова,  же, задержал снаружи  капитан  Свешников. 
Его недавно повысили в звании.
К палатке, то и дело подходила техника, с прибывающими на совещание командирами.
На входе в палатку стояла охрана – два солдата с автоматами.
Кольцову было известно, что у одного из этих солдат, рядового Гринько вчера, на родине, родился сын.
Пока Кольцов разговаривал со Свешниковым, к палатке  лихо покатила  машина командира дивизии.
Один из штабных офицеров, встретив генерала, шепнул ему на ухо, чтобы он поздравил рядового Гринько с рождением сына.
- Давай поздравим.  А, как же! -  Согласился командир дивизии.
Он подошёл к солдату. -  Ну, давай пять, рядовой Гринько. 
Поздравляю тебя  с  рождением сына!
- Ещё один защитник родины у нас появился!
В этот, самый, момент,  у  палатки  остановилась боевая машина пехоты.
Из этой БМП выскочил, опаздывающий на совещание подполковник, который успел проскочить мимо  генерал – майора и нырнуть в палатку.
БМП стало давать задний ход.
И тут, один из  членов экипажа этой машины, случайно нажал на гашетку пулемёта.
Раздался  одиночный выстрел.
Солдат Гринько, руку которому ещё пожимал генерал, был убит этим выстрелом наповал.
Он начал медленно оседать к земле, увлекая за собой командира дивизии.
Если бы не солдат, то  эта пуля  досталась  бы генералу.
Вся эта трагедия произошла на глазах Кольцова и Свешникова.
Из палатки стали выбегать офицеры.
Но, совещание отменено не было.
Арсеньеву, который в этот момент  находился, здесь,  в Шинданде,  было поручено провести расследование этого смертельного случая.
               Командир  дивизии начал совещание,  омрачённый  гибелью своего солдата. –
- Товарищи офицеры!  Прошу  всех встать. 
Давайте почтим минутой молчания память погибшего  от случайного выстрела  рядового Гринько.
- На минуту в палатке воцарилась гробовая  тишина.
               Война, есть война!  На войне никому не дано знать, что произойдёт с ним  через секунду.
Генерал, поздравив личный состав дивизии с днём  Саурской  революции,  вручил, наиболее отличившимся офицерам подарки.
Затем он перешёл к наболевшему, к самому главному, к событиям на театре военных действий.
Вот, уже, третий год, как наша дивизия выполняет интернациональную миссию в Афганистане.
Два с половиной года  мы вынуждены вести, здесь,  войну с тенями.
Враг с нами в прямой конфликт не входит.
Против советских войск развязана  широкомасштабная партизанская  война.
Здесь, в стране  высоких гор и низкого неба, с оружием не расстаются,  даже, женщины.
А, что такое вести войну на больших высотах,  в условиях  кислородного голодания  вы  уже, товарищи офмцеры,  хорошо знаете. 
Нам пришлось многому здесь научиться.
Нам пришлось учиться воевать на малых скоростях передвижения  из  - за  нехватки  его величества   Кислорода!
Пришлось  осваивать науку стрельбы   в горных условиях, чтобы  эффективно поражать боевую силу противника.
Первое время мы не могли понять,  почему, так легко,  душманы  обнаруживают, в ночное время,  колонны наших танков и бронетехники   
А ларчик то, просто открывался
Оказалось, что в горах, при передвижении гусеничной техники по скальному грунту в ночное время, с гусениц, при их контакте с камнем, сыпятся  искры.
И этот огненный след, который возникает при движении колонны, хорошо  виден на расстоянии до пяти  километров.
Душманы,  по этому  самому огненному следу, засекали нас и били в хвост и гриву, пока мы не догадались, почему и  как  они нас обнаруживают и, затем, атакуют!
Кто  бы мог подумать, что, здесь, в горах, нашим главным союзником станут скалы?
Никто!  Даже Генштаб этого не предвидел.
               При этих словах в палатку вошёл подполковник Арсеньев, которому было поручено произвести дознание по поводу убийства рядового Гринько –
- Разрешите присутствовать, товарищ генерал?
- Ну, что там произошло?  Ты допросил виновного и свидетелей, Алексей Владимирович? - 
Встретил его вопросом командир дивизии.
- Да, допросил.  Вот  письменные показания. –
И Арсеньев передал генералу несколько листков.
- И, что же  там выяснилось, подполковник?
- Я выяснил, что злого умысла в действиях стрелявшего младшего сержанта Егоркина, не было.
Выстрел был произведён  случайно.
Генерал, наскоро перебрав листки с показаниями, поблагодарил Арсеньева. –
- Спасибо!  Вы свободны, подполковник.
Арсеньев покинул совещание.
Генерал, задумавшись на секунду, произнёс. –
-    Так,  на чём я остановился?   Да, да, вспомнил.
Кто мог подумать, что нашим главным союзником станут скалы.
Ибо, главным поражающим фактором,  при  ведения боевых действий в горах, являются не пули, а осколки от скал, порождаемых  этими пулями.
Поэтому душманы, так панически бояться попасть под огонь крупнокалиберных пулемётов наших танков, БМП и БРДМ.
Генерал, сделав короткую паузу, продолжил. –
- Особенно  наши враги бояться  колёсной бронетехники.  БРДМ и БМП. 
Они передвигаются, практически неслышно, не создавая шума при движении.
Если в первое время  один  подготовленный душман, хорошо ориентирующийся на местности, зачастую, оказывался победителем в бою против двух наших неопытных бойцов, то,  ныне, наши солдаты и офицеры   уже  в бою  им не уступают! 
               К своему великому сожалению, должен признать, что  случилось, то, чего я  так боялся.
Афганистан за это время превратился в полигон для испытания мировыми державами новейших систем вооружения.
Граница с Пакистаном открыта настежь.
Заходи, все кому не лень.
Здесь начали испытывать своё оружие американцы, китайцы, немцы, французы.
Именно, в Афганистане началось испытание французских пластиковых мин.
На эти мины не реагирует миноискатель. 
И нам потребовалось, для этой цели, готовить специальных собак.
Китайцы поставляют  душманам, наши же,  ракеты класса земля – земля, завод по производству  которых,   Советский Союз им, когда – то, подарил.
Американцы  испытывают  здесь свои винтовки М- 16, средства связи и другую технику.
Ходят слухи, что  лидеры душманов просят у американцев зенитные ракеты Стингер, у  западноевропейцев  тяжёлые зенитные установки Эрликон, у англичан ракеты Блоу Пайп.
И я уверен!  Они их получат.
И мы вынуждены делать,  то же самое.
Что я имею в виду?  Поясняю вам, воины – интернационалисты.
Я имею в виду наш новейший миномёт.  А, как же?
Командир дивизии, глянув на ручные  часы, стал заканчивать своё выступление. –
- Мы оказались здесь в безвыходном положении.
Если мы уйдём из Афганистана, то американцы, тут же, развернут здесь свои тактические ракеты, которые,  взлетая с  высот в  шесть,  семь клометров, смогут достич отсюда  обеих наших столиц  -  Москвы и Ленинграда.
Сами же, эти ракеты будут оставаться  неуязвимыми, находясь в горных афганских долинах между двух, а то и трёх скал.
Попробуйте, возьмите их там, в ущельях!
Последствия нашего ухода отсюда, даже трудно себе представить.
Если мы уйдём отсюда – быть большой беде, или войне! 
Поэтому, товарищи офицеры, я уповаю на   ваше самосознание и патриотизм.
Будем до конца выполнять свой интернациональный долг, не за страх, а за совесть!
Да, нам здесь трудно, но родине нашей ещё труднее.
 
После совещания в палатке остались двое; командир дивизии и майор Кольцов.
- Давай,  ка, майор присядем.
Присядем и обсудим твоё положение. – Указал Кольцову на табурет генерал.
- Я решил перевести тебя на должность заместителя  командира полка.
Осталось получить, только твоё согласие.
Я хочу, чтобы  такой командир, как ты служил в моей дивизии. 
Нет, не потому, что генерал – лейтенант Калинин отец твоей невесты. 
Всё дело в тебе самом.
Знаю я,  и про нечистую силу, и про то, как ты сюда попал.
Я на этом, своё внимание акцентировать не буду.  Говорю тебе начистоту.
А   вот там, куда ты переводишься, могут обратить. Имей это в виду.
Командир дивизии знал, что говорил.
Кольцов слушал.
Генерал  вышел  из – за стола. –
- Решай, майор Кольцов.  Как скажешь, так и будет!
Кольцов, поднявшись вслед за ним,  решительно заявил. –
- Спасибо, товарищ генерал.  Если бы не моё семейное положение, я бы от вас не ушёл.
Но, увы.  Нам придётся расстаться.
Генерал протянул ему руку. –
- Ну, желаю тебе удачи, кольцов!  Твой  рапорт я подпишу.
Но у меня к тебе  есть просьба. 
Скоро мы будем проводить крупную операцию против бандитов. 
Вот после этой операции  я тебя и отпущу в  Пули – Хумри к жене. 
Но, учти.  Ты  сначала, поедешь на базу Хайротон, на Аму – Дарью.
Там тебя  надолго не задержат. 
А оттуда,  уже,  попадёшь   к своей невесте.
Если хочешь жить в пыли, поезжай в Пули – Хумри. – Улыбаясь,  сказал генерал и  ушёл. 

Арсеньев постоянно, возглавлял подобные комиссии.
Вечером того же дня, он рассказал Кольцову о своём первом расследовании, которым  он занимался в Афганистане. –
- Как только мы вошли сюда,  Иван, уже через  две недели  пошли проблемы с техникой.
Ввод войск в Афганистан был подготовлен  нами плохо.
Ты, знаешь, чем мне пришлось здесь заниматься, сразу же, после ввода войск?
Кольцов утвердительно кивнул ему головой. –
- Догадываюсь, Алексей, чем.
Я, же, танкист. 
У нас в полку  после входа в Афган, сразу же, несколько экипажей разморозили двигатели.
Арсеньев продолжил. –
- Вот, до чего  мы сразу не додумались!
Ведь нам пришлось  загнать здесь танки и автомобили с бронетехникой на большие высоты.
- На шесть, а то и восемь километров!
А  мы, в радиаторы, как заливали воду, так и продолжали заливать.
Вот и пошло   массовое размораживание двигателей.
Арсеньев встал и налил в кружку воды. –
- Помнишь мои поездки в Ташкент?  Вот, прежде всего я этим и занимался
Добывал низкоохлаждающие жидкости, чтобы добавлять  их в воду, заливаемую в радиаторы.
Доставил я эту жидкость в Афган. 
Вроде бы проблему закрыл. Ан, нет. Кто бы мог подумать, что  солдаты пустят эту жидкость на крекинг процесс и начнут добывать из неё спирт.
Кольцов слушал его, не перебивая.  Он только изредка поддакивал или, не соглашаясь, говорил. – Да, нет. Не может быть этого.
- Очистку спирта они производили с помощью активированного угля противогазов.
Вот умельцы!
А, добытая  этиленгликогелевая жидкость, естественно, была непригодна к употреблению внутрь.
Результат оказался плачевным. 
Восемь человек ослепли.
А двое, самых активных, пали смертью героев первопроходцев.
Кольцов, только покачал головой. - 
- Нет, у нас,  Алексей,  всё обошлось. 
До крекинга дело не дошло. Мы  успели  написать  на бочках. – Внимание. Антифриз.  Яд!
- Вот! -  Вскочил Арсеньев.
Я  тоже дал такую команду в подразделения, но  её не везде  выполнили.
Поэтому  люди и погибли! 
 

 
 
    

 
      

 
 
   
 




                Глава семнадцатая.   





                АДРАСКАН.
















Бек  Юсуф, в последнем бою,  когда он  бросил   своих  всадников с саблями на броню, был тяжело ранен.
Три пули нашли его в этой ложбине.
Ему, срочно, требовался врач.
Но такой врач был, только, в советском гарнизоне на войсковой базе в Пули – Хумри.
Раненый бек лежал в своём   доме, с высокой  температурой в одном из посёлков, у Чёрной скалы  и  порой  бредил.
За ним ухаживала одна из его жён.
А из бека нужно было срочно извлекать металл.
На рассвете следующего дня к раненому вошёл его помощник и верный слуга Абдугани.
Солнце уже покрыло  своим  золотом острые копья горных  вершин.
Бек, бледный и растерянный, встретил его помутнённым взглядом и  слабым голосом спросил. –
- Когда, ты, приведёшь  ко мне врача, Абдугани?
Мне нужен врач!  И немедленно.
Или ты сам думаешь доставать из моего тела куски железа.
Может быть,  ты,   считаешь, что я бессмертный?  Да, я бек, но не бессмертен.
Абдугани, появившись,  поприветствовал бека  низким поклоном и пролепетал. –
- Нет, я так не думаю, хозяин.
Я  день и ночь  думаю, где взять этого врача. 
Хорошие врачи есть, только,  у шурави.
Твоя  красавица Серапим, из  -  за  которой ты, потеряв голову, бросился с саблей на бронированные  машины,  на твою любовь взаимностью не  отвечает и сама, как врач  к тебе  не  отправится .
Затем он, смочив в  воде бинт,  приложил его к губам бека.
 Дав хозяину выпить травянного настоя из фарфоровой чашки, он продолжил. –
- Я много думал, хозяин, как найти врача. 
Я не спал всю эту ночь и думал.
Я не спал предидущую ночь и думал.
Я не спал..
- Довольно!  Прекрати болтать чепуху. Говори о деле. –
Грубо прервал слугу хозяин. 
-    У нас есть  только один выход.
-    Говори, что это за   выход? -   Тихим голосом   произнёс бек,  корчясь от боли.
Наступила длинная пауза. Абдугани молчал, не решаясь начать.
-    Ну, чего же ты молчишь?    Говори. -  Чуть слышно  повторил бек.
- Я боюсь, бек, что ты меня не поймёшь. -  Потупил взгляд Абдугани.
- Говори!  -  Прохрипел  раненый. –
Ну!  Я тебя слушаю.
Верный слуга, приблизившись к  беку Юсуфу,  торопливо зашептал ему на ухо. –
- Только не называй меня  предателем, бек.
Именем  Аллаха клянусь тебе в чистоте своих  помыслов. 
Жизнь заставляет нас, иногда, принимать, неприемлемые для  сильных мужчин, позорные решения.
Снова,  над раненым,  повисла тягостная тишина.
Однако,  Юсуф, словно прочитав мысли своего верного помощника,  предположил. –
- Ты,  Абдугани, предлагаешь мне сдаться на милость победителя?
Абдугани, вздрогнул и отпрянул от больного. –
- Чтобы выжить  и продолжить борьбу с шурави,  так поступили уже многие полевые командиры.   
Это не предательство.  Это необходимость.
Это, как сейчас говорят  наши  союзники, тактический ход.
Через нашего человека,  устроенного  в  Царандое,  мы предложим властям перемирие.
Мы заявим, что сложим оружие, но, взамен,  потребуем от них гарантий безопасности и врача.
И  не просто,  врача!  А  именно   Серапим! 
Из -  за  которой,  ты и получил три пули во время той атаки.
Она  вытащит из тебя  всё железо, которым  шурави  тебя угостили.   
И ты будешь жить!  Это  самое  главное!   
А, потом, будет видно.  Куда подует родной ветер,  ветер наших предков, туда пойдём и мы со своим народом.
Бек и сам  давно уже подумывал о таком варианте.
Однако гордость не  позволяла ему первому заговорить об этом.
Он, специально, выдержал длинную паузу, чтобы не оказаться трусом в глазах  своего помощника.
Он ждал, когда об этом заговорит Абдугани и  сам начнёт его склонять к принятию такого решения.
И Абдугани заговорил. –
- Так, что  будем делать, Юсуф? 
Ты согласен  или нет?
- Я не согласен!  Я мерген!  Душа моя против этого. 
Но  три пули в моём теле согласны.
Пусть будет так,  Абдугани.
Иди и  договаривайся с нашими  новыми властями и с шурави.
Но, запомни!  Меня должна освободить  от этих  пуль сама Серапим.
Я видел этой ночью сон.
Я буду жить!  А Серапим  станет моей  наложницей. Вот на этом самом ложе! –
И  бек погладил рукой постель, на которой лежал.
Небеса   дали мне знак, слава Аллаху! 
Иди,  Абдугани и договаривайся  и с  нашими  властями,  и с шурави.
Но, слуга,  словно чего – то,   ожидая,   уходить не   спешил.
- Что, ещё ты желаешь мне сказать,  Абдугани? -  Приподнял голову бек.
Ты приготовил  для меня плохую весть?
- Весть, господин, хуже нет! 
Боюсь, даже начинать.   
Абдугани произносил эти слова, не поднимая глаз. –
- Хорошая весть, которую мне Аллах послал во сне,  перетянет все горести, что валятся на мою голову, Абдугани.
Поэтому  говори.  Не надо меня испытывать,  словно  пугливую женщину.
В Афганистане есть панджерский лев,  а я мечтаю стать Пули – Хумрийским  барсом.
Бек опустил голову.  Рука его свалилась с ложа и повисла в воздухе.
А слуга, пятясь назад  и,  медленно произнося слова, сообщил ему печальную весть. –
- Юсуф!  Слушай. 
Несколько дней назад, под Гератом, шурави убили  твоего старшего брата Васэ.
- Ох – х! -  Застонал  Юсуф.
Русский офицер, майор, привёз его тело к губернатору Герата   и отдал его ему.
Твой брат убит.
Губернатор дал своей охране приказ уничтожить всех родственников Васэ, чтобы некому было мстить за его убийство.
Но,  Аллах, как я вижу,  Юсуф, тебя взял под свою защиту во сне.
Но они, выполняя приказ губернатора, рано или поздно, доберуться и до тебя, бек Юсуф. Они тебя найдут.
Однако, что ты сам скажешь по этому  поводу?  -
И Абдугани смолк.
Юсуф, вновь, тихо застонал.
Абдугани не мог понять,  отчего стонет его  хозяин.
От ран, или от этого трагического известия?
Наконец, стоны прекратились. –
-    Ты знаешь, кто этот  русский майор, который лишил жизни моего   старшего брата?
- Нет, не  знаю, господин.
Мне сообщили, только одно.  Вместе с телом   твоего брата у охраны  оказалась и его, или вернее  ваша,  родовая реликвия.
- Нож у них? -  Вскрикнул  бек.
- Да, у них. -  Подтвердил Абдугани.
Помоги мне. -  Попросил его Юсуф.
Подними мне повыше голову,  Абдугани.
Когда слуга помог ему приподнятся, Юсуф попросил его. –
- Позови ко мне,  женщину -  знахаря, приставленую  ко мне.  Мне Плохо.
Ты иди, Абдугани, иди.
Иди и помни.  Этот нож должен быть у меня.
Только у меня.  И ни у кого больше.
- Иди и узнай  - кто этот майор, который убил моего брата.
Я должен это знать.

               Майор  Кольцов сидел у себя в палатке и ловил по радиоприёмнику рижского  завода ВЭФ,  которые считались самыми лучшими  в С С С Р,  волну, на которой вещала радиостанция  Голос  Америки.
Наконец, он её выловил из   многоголосного и многоязычного эфира.
Голос,  возмущённый тем, что советские войска, введённые  в  Афганистан, применяют там  новые автоматы калибра  5, 45  миллиметра, со смещённым центром тяжести  у пуль, не скупясь на  выражения, расписывал  применение этих  автоматов, как акт  варварского преступления против  человечества.
Несмотря на то, что американцы и сами испытывали здесь новейшие образцы своего оружия,  они,  в этой пропагандистской войне, начинали выигрывать у Советского командования.
Автоматами этими был вооружены отдельные подразделения панфиловской дивизии, которые вошли в  Демократическую Республику Афганистан.
Чаша весов, в этом противоборстве, окончательно сместилась в  пользу американцев после того, как  душманы, на одном из горных перевалов,  захватили советскую  автомашину ЗиЛ, с несколькими   автоматами  нового образца.
Естественно, что из них  душманы   начали обстреливать  советских солдат и  офицеров.
Одной из  таких пуль, со смещённым  центром тяжести,  выпущенной  из этого  захваченного автомата, был убит  советский майор.
Пуля, попав ему в плечо,  кувыркаясь  в теле  и меняя направление  своего движения,  прошла через кишечник, изрубив его на куски,  и,   затем,  застряла в бедре.
Надежды, на какое – либо,  спасение этому майору, она не оставила.
Будь  этот офицер раненым   обычной пулей, его бы врачи смогли поставить на ноги.
Его  бы смогли спасти, даже, врачи обычного  полкрвого медпункта.
В Москву, по этому  случаю, пошёл подробный доклад медиков.
               После этого, было принято решение изъять  новые образцы автоматов  из этих подразделений.
Кольцов,   прокатившись на  волне американцев, перескочил  на волну    радиостанции Маяк.
Передавали концерт, по заявкам радиослушателей.
Вдруг,  майор услышал громкие голоса перед входом в свою палатку.
Он, не веря своим ушам,  стал прислушиваться  к этим голосам. 
Один голос  принадлежал  командиру  дивизии, а второй, как две капли воды, был похож на голос Афанасия Северьяновича Калинина.
Вот  полог палатки откинулся и в неё, действительно,  пожаловали два генерала;  командир его дивизии и   его  тесть  генерал лейтенант  Калинин.
- Вот, не думал,  не гадал,  что на войне,  в первый же день,  не под пули,  а  на концерт попаду!  - 
Радостно   произнёс Афанасий Северьянович. –
- Вольно, майор Кольцов. -  Скомандовал  он, увидев, как вскочил и вытянулся по команде    «  смирно  »   Кольцов.
И генерал – лейтенант заключил его в свои объятия. - 
- Ну, здорово, зятёк, здорово.
Афанасий Северьянович, выпустив Кольцова из объятий, повернулся к  командиру дивизии. –
- Вот, генерал, знакомся.  Можно сказать, что это муж моей дочки Серафимы!
Несколько лет его не видел!
Сначала я в Германии был,  а, потом  он  в Афганистан в эту палатку перебрался.   
Как он,  тут, у тебя воюет?
Командир дивизии  заверил его. –
- Воюет смело!  Молодец!
Я его хочу поставить на должность  заместителя командира полка по технической части, да он  в Пули - Хумри  переводиться собрался. 
Наотрез отказался от моего предложения.
Я бы и вашу дочку, сюда, к нему перевёл, ан,  нет,  он не хочет.
Может быть вы его, как  отец  и отговорите,  товарищ  генерал  - лейтенант?
- Да, нет.  Не могу.  Уж  раз  они  с дочкой так решили, не будем им мешать.
Там, в Пули – Хумри, пока я здесь  мы и свадьбу сыграем.  А, Иван?
А ну, пошли!   Давай  на свет отсюда выйдем.
Они вышли из палатки. 
Здесь, на свету, на ярком  апрельском солнце,  Кольцов обратил внимание, на то, как сильно постарел отец Серафимы.
На висках его появилась седина, а на лице морщины.
Кольцову, даже показалось, что Афанасий Северьянович стал ниже ростом.
- Да, нет!  Мне это, просто, показалось. –
Засомневался  он, не веря своим глазам.
- Он ещё крепок. 
Так  стиснул меня в своих объятиях, что у меня  затрещали косточки.
- Вы к нам надолго,  Афанасий  Северьянович? -  Задал  он тестю вопрос.
Тот отрицательно покачал головой. –
- Да, нет,  Ваня.  Не на долго.
Я прибыл сюда с инспекторской  проверкой от министерства обороны.
В течение месяца, я обязан  закончить здесь все  свои дела.
Через час, другой в Шинданд прилетит на своём Ми – 8 начальник штаба тыла, наш общий  знакомый Арсеньев и я завтра,  утром,  на его вертолёте отправлюсь  в Герат.
А оттуда  меня повезут по  гарнизонам, расположенным вдоль трассы Кушка – Герат – Шинданд – Кандагар – Кабул.
Командир дивизии, попросив разрешения,  удалился, дав им возможность поговорить наедине.
Недалеко от места расположения роты майора Кольцова находился старый яблоневый сад.
Афанасий Северьянович и Кольцов отправились туда.
- Вот, видишь, Ваня, что значит война. –
Сокрушённо покачав головой, сказал Афанасий Северьянович.
За всё это время, что ты здесь, тебе  даже ни разу не удалось  повидаться с дочкой.
Меня, твой дивизионный командир, вкратце посвятил в твои дела.
Я знаю, что после   боевой операции, тебя откомандируют в Хайротон, а оттуда ты отправишься на войсковую базу в Пули – Хумри. 
А там  Серафима!.
- Мария Ивановна, Ваня,  передала тебе огромный привет.
Вот такой, зятёк. - 
И генерал широко развёл руки. -
Мать пыталась сунуть мне для вас с дочкой, какие – то, подарки, да я их не взял.
Принял только одни письма.  Вот, возьми от неё письмо тебе.
               Вскоре, как и ожидал генерал Калинин, на аэродроме приземлился борт Арсеньева.
Арсеньев разыскал их в яблоневом саду.
Он представился  генерал – лейтенанту и  доложил о том, что вертолёт готов к вылету в Герат.
Афанасий Северьянович, пожав Арсеньеву руку, поинтересовался. –
- Подполковник. Всё ли благополучно у  дочки?
Не болеет ли она?  И не попадала ли она под душманские пули?
Арсеньев, тут же, успокоил отца. –
- Нет, не болеет.  Под обстрелы не попадала.
В медицинской роте капитана  Борщевского,  ваша дочь пользуется хорошим авторитетом, товарищ генерал.
Афанасий  Северьянович в шутку возмутился. –
-    Ну, ещё бы!  Такая красавица не только у капитанов должна пользоваться хорошим авторитетом, но и у генералов, подполковник Арсеньев.
Арсеньеву не хотелось расстраивать отца, поведав ему о той опасности, которой подвергала себя Серафима, когда её  обманом заставили делать операцию сыну главаря банды Юсуфа.
- Ну, а о колечке с камушком, которое насильно  навязал Серафиме  бек, я вам, тем более,  не скажу –
- Решил  про себя  Арсеньев. –
Будет лучше для всех нас, если вы об этом ничего не узнаете.
Но, Афанасий Северьянович, будто предчувствуя беду, неожиданно спросил Кольцова –
- Скажи мне, вот что, Иван. 
Может быть,  мне вообще  увезти дочку отсюда?
Ну, например, в ташкентский госпиталь.
Будет  спокойнее и ей и нам. 
По крайней мере,  там она не будет ежедневно подвергать себя опасности.
Да, и ты, здесь, тоже прописался не навечно.
Кольцов, к радости отца, поддержал его. –
- Война дело не женское. 
- Если у вас есть такая возможность, Афанасий Северьянович, то переведите.
Я буду, только, рад этому!
Другое дело, как она сама к этому отнесётся.
Вы же знаете, не хуже меня, какой  норов у моей Пчёлки.
Генерал Калинин, задумавшись, шёл некоторое время молча, будто решая, что же ему предпринять.
Яблони уже отцвели, но аромат их цветков в саду ещё сохранился.
Афанасий  Северьянович подошёл к яблоне и, нагнув её ветку, вдохнул в себя  её  лёгкий аромат.-
- Эх, молодость, молодость!
И дочка моя сейчас цветёт и благоухает, как это яблонька!
Или я не прав, Иван?
Я понимаю.  Ты сам её давно не видел. Но, всё же?  Что скажешь мне, жених?
Кольцов, переглянувшись с Арсеньевым, заметил. –
- А, то и скажу, что Пчёлка моя благоухает  получше  этих яблонь.
Но, убрать её с театра военных действий   надо, как бы она этого не хотела.
Генерал кивнул головой. –
- Значит,  решили, Иван.   Будем убирать.
Я тебя,   дорогой зять,  вот о чём хочу попросить. 
Ты,  на  этой операции, которую сейчас планируют здесь,  в горах Адраскана, будь      поосторожней. 
Война есть война.

Вертолёт с генералом  Калининым поднялся в воздух и взял курс  в сторону  трассы Герат – Адраскан - Шинданд.
Вскоре, фигуры Кольцова и Арсеньева,  оставшиеся на лётном поле, превратились в точки и исчезли.
Исчез за горами и вертолёт с генералом Калининым.
- Ну, что,  Алексей, полетели и мы. –  Предложил Кольцов.
- Пошли, Иван.  Только, давай зайдём в кантинчик. 
Мне южных сладостей захотелось, что - то.
Кантинами здесь, в Афганистане,  называли небольшие магазинчики.
Один такой небольшой магазинчик находился рядом с аэродромом.
Кольцов и Арсеньев не дошли до этого магазинчика, буквально, двадцати шагов, как там раздался взрыв.
Буквально,  перед ними туда вошли двое советских  солдат.
Узбек и русский.  Оба  служили в  аэродромной роте охраны.
Когда они туда вошли, афганский мальчишка,  как потом выяснилось,   младший брат  Алёны – Юлдуз, бросил в  магазинчик гранату.
Оба солдата погибли.
Арсеньев и Кольцов вынесли погибших на улицу.
Арсеньев положил погибшего, русоволосого паренька рядом с его товарищем - узбеком.
Мог ли он предположить о том, что,  вскоре, ему придётся участвовать в похоронах этих солдат и иметь тяжелейшие объяснения с их родителями.
Хозяина кантина  защитил  прилавок  и  он отделался контузией и лёгким ранением.
- Ну, Иван, считай,  что мы родились в счастливых  рубашках.
Зайди мы туда на минуту раньше, попали бы мы тогда не на свадьбу, а на  собственные  похороны.
Мальчишку, бросившего гранату, схватили советские солдаты, видевшие, как он метнул лимонку в открытую дверь.
Арсеньев не мог  и предположить, чем для него обернётся гибель этих бойцов.
Знал бы он об этом!

Река Адраскан течёт через одноимённый посёлок и город Герат.
Командование  советского ограниченного контингента, сразу же, после ввода советских войск в эти  места,  установило на этой реке, возле посёлка Адраскан, три морских опреснителя японского производства, на случай отравления воды в реке.
Вода, очищенная в опреснителях, закачивалась на хранение в резервуары.
Из  этих резервуаров её, затем,  перекачивали в автоцистерны и развозили по советским гарнизонам.
Однако,  душманы, не без участия  своих западных инструкторов, отравили воду в реке Адраскан.
Советские гарнизоны, естественно,  от этого  не пострадали, поскольку опреснители очистили воду от яда.
А, вот среди мирного  населения афганских поселков и кишлаков, потребляющих воду из реки, было много погибших.
Среди гражданского  населения стали распространяться слухи, что воду в реке отравили шурави.
Уже на следующий день, после вылета из Шинданда генерала Калинина, в Адраскан, на втором своём вертолёте, чтобы разобраться с этим отравлением, отправился Арсеньев.
Целью  его визита  являлось следующее.
Он должен был представить  командованию  сороковой армии  неопровержимые доказательства того, что  отравление воды в реке Адраскан, являлось диверсией иностранных спецслужб.
Командованию  сороковой армии требовались неопровержимые  доказательства, для того, чтобы снять  с себя все эти ложные обвинения.
Седьмого мая 1982 года был назначен новый командующий сороковой армии.
Это был уже третий,  по счёту,  командующий войсками в Афганистане, после  генералов Тугаринова и Ткача.
Теперь, командующим был назначен генерал Ермак.
Он вызвал начальника штаба тыла подполковника Арсеньева в свою ставку, в Кабул.
Арсеньев с генералом  Ермаком  встретился впервые.
Командующий был резок и потребовал от  него немедленных практических результатов. –
- Я недоволен работой штаба тыла, подполковник.
Можешь принять это  и на свой счёт, Арсеньев.
Всё у тебя  не,  как у людей.
Генерал  Ермак подошёл к нему и, глядя  в  упор,  потребовал. –
- Прессе  нужны не слова, подполковник, а доказательства того, что воду отравили не мы.  Не мы!  Повторю.
Не мы, а  душманы  по  указке западных спецслужб.
А, что может стать для мировой прессы таким, неопровержимым, доказательством, подполковник?   Стопроцентным!
Говори. Я слушаю тебя.
Арсеньев был готов к такому обороту событий.
Его могли снять с этой неспокойной должности в любой момент.
Тыл, есть тыл!
Заставить работать тыловой аппарат  армии идеально, никто ещё,  за всю историю  войн,  не смог.
- Оправдываться перед вами я не буду, товарищ командующий.
- Почему? -  Последовал  законный вопрос.
Арсеньев,  полосонув  по командующему глазами, напрягая голос, ответил. –
- А, вот, почему.   
Чтобы вы не  поступили со мной так, как поступил,  в своё время, Суворов с одним из своих интендантов.
Командующий, с  удивлёнием посмотрел на Арсеньева. –
- Ну.  И, как же поступил со своим интендантом генералиссимус Суворов?
О Суворове много ходит всяких разговоров. Чего тлько не рассказывают!
Да и написано немало.
Арсеньев, выдержав паузу, не  спеша, начал. –
- А поступил он, как всегда,  гениально просто.
Как и всегда!
Однажды,  наш великий полководец,  уличив в недобросовестности и злоупотреблениях по службе тыла, одного из интендантов, разгорячившись,  бросил такую фразу.  –
-    Господа офицеры!   Любого интенданта,  можно расстрелять без суда и следствия.
Из строя  раздаётся голос  одного из  интендантов, который с возмущением  произносит. –
- За что, ваше сиятельство?
Суворов, глянув на него, решительно заявил. –
- А, вот, за что!
Принесите сюда пуд коровьего масла.
Когда масло принесли, Суворов приказал снять снего упаковку и в таком,  голом,    виде передавать его  по всей шеренге офицеров, от первого номера,  к  последнему.
А день, то был,  жаркий.
На шкентель, к самому последнему в шеренге,  не дошло и  половина от этого куска масла.
Суворов приказал показать всем  то,  что осталось от  этого пуда коровьего масла. –
- Теперь, понятно, за что?
И добавил. -  За то, господа офицеры, что много прилипает к рукам интендантов.
У каждого,  кто брал этот пуд, осталось на руках по  доброму куску масла.
Командующий  выслушал Арсеньева с улыбкой.
Потом он, все же,  заметил. –
- Молодец, что напомнил мне про эту историю.
Я, где – то, её слышал.  Только, в другом варианте.
Но, вернёмся к  Адраскану. 
Какое неопровержимое доказательство мы можем предъявить прессе и, восстановив истину,  поставить точку в этом деле?
Подполковник Арсеньев начал излагать своё мнение. –
- Таким, неопровержимым доказательством, товарищ командующий, может быть, только, одно! 
Это   самый  яд,  которым  душманы  отравили воду  в реке  Адраскан.
Мы, чтобы поставить точку в этом деле, должны предъявить миру банки с этим ядом.
Вы  же знаете о том, что сейчас готовиться крупная операция против банд  полевого командира  Санжара.
Его банды  сосредоточились в горах за Адрасканом.
По предварительным данным, полученным мною от наших афганских друзей и,  в частности,  от лётчика Хамракула,  можно предположить, что  банки  с этим ядом находиться на  одной из горных баз Белого Санжара.
Нужно, в связи с этим, подкорректировать цель этой операции.
Мы должны не только  уничтожить  его банды, но и  найти на  душманских базах  банки с этим  ядом.
Они  там должны  быть!
Командующий, услышав это,  немного подобрел и, уже,  не смотрел  на Арсеньева  так сурово. –
- Хорошо.  Я дам задание нашим спецслужбам.
Мы создадим для  поиска этого яда специальную группу и включим её в состав группировки, которая будет участвовать в этой операции.
Арсеньеву, давно хотелось поучаствовать в крупных операциях самому, несмотря на запреты начальства.
И он решил использовать  для этого,  подвернувшийся,  сейчас, случай. –
- Товарищ командующий!
Прошу вас назначить меня командиром этой группы.
И  я найду этот яд. Заявляю об этом,  совершенно ответственно.
Более того.  У меня накопилось множество проблем, связанных с изменением сроков службы обуви и обмундирования солдат и офицеров.
Например. – Поинтересовался   командующий.
Например. – Продолжил Арсеньев. - 
Солдатские сапоги, по ныне существующей норме, рассчитаны на срок их носки  восемь месяцев.
Но, в горных условиях они рвуться гораздо раньше.
Мне нужно проверить это на практике, в боевых условиях.
Арсеньев остановился, ожидая реакции командующего  армией.
Командующий задумался.
На    минуту,  в  палатке,  воцарилась тишина. 
Командующий сороковой армией,  после короткой паузы, принял решение. –
- Я, подполковник,  в принципе, не против этого.
Раз интересы дела требуют, то участвуй. 
Но, чтобы это было,  не в ущерб  твоим прямым обязанностям.
Если, что, то мы тебя отзовём.  Знай об этом. 
А, что с нашим  обмундированием?  Оно, что такое плохое?
Арсеньев развёл руками. –
- Не всё, разумеется.
Наши воины, особенно спецназ и разведбаты уклоняются от уставной военной формы.
Это факт общеизвестный.
Они, зачастую, выходя на задание, надевают обмундирование противника.
На ногах у них бачата. Это лёгкие трофейные ботинки фирмы  Батта. 
Они удобны и надёжны в горной местности.
Кроме того, в них можно хорошо маскировать свои следы, что, особенно,  важно для разведчиков.
На ногах у многих наших бойцов я вижу афганские  вязаные носки, или гетры.
А, что вы хотите, товарищ командующий!
Мы вынуждены выдавать нашим разведчикам специальные горные костюмы, которые при ходьбе издают  настоящий грохот.
Ткань этих костюмов, перед тем,  как  надеть, нужно долго мять руками, чтобы она не гремела при ходьбе.
Генерал задал Арсеньеву  вопрос,   про автоматные разгрузки. –
- А, что там происходит с разгрузками для автоматных магазинов, подполковник?
Арсеньев доложил  ему и об этом. -   
- Дело в том, что к нам  на склады поступают  разгрузки для автоматных магазинов, рассчитанные под патроны калибра 5, 45 миллиметра.
А  наши солдаты  вооружены автоматами с патронами  7, 62 миллиметра.
А их магазины в  эти карманы не помещаются.
Вот, поэтому, бойцы вынуждены использовать трофейные разгрузки, к которым эти магазины  подходят.
Получив разрешение на своё участие в этой операции,  Арсеньев вернулся в Шинданд.

               Прошло две недели.
За сутки до начала операции  в горах  Адраскана  против банд Белого Санжара,  к Кольцову    подошёл  Арсеньев.
Только по одному его, крайне возбуждённому  виду, Кольцов сразу понял, что произошло, что – то, из ряда вон выходящее.
На  сердце  у майора  похолодело. - 
Неужели, что – то,  случилось  с  моей Пчёлкой? –
Но, он тут же, отогнал эту мысль.
Арсеньев, не глядя  ему в глаза, чего раньше никогда  не бывало, бросил,  в уплывающий за горизонт предпоследний день мая, только одно слово. -  Пошли.
- Куда пошли, Алексей?  - Насторожился  Кольцов. –
Говори, что произошло?  И, главное, с кем?
Но, Арсеньев, не обращая на его вопросы никакого внимания,  начал  стремительно от него удалялся.
Кольцов, в три прыжка, догнал своего друга. –
- Куда мы идём, Арсеньев?
- Мы идём в госпиталь. – Последовал ответ.
- Зачем?  - Не унимался Кольцов.
- Мы идём в госпиталь. К  борттехнику моего вертолёта Ми – 8,  старшему лейтенанту Егорову.
Кольцов, схватив Арсеньева за руку, остановил его. –
- Какого вертолёта?  Уж не того ли самого,  на котором  улетел  мой тесть Афанасий Северьянович?  - 
Ну, чего ты молчишь, Алексей? – Тормошил друга Кольцов. –
-    Их, что сбили?
Арсеньев, высвободив руку, ткнул  ею Кольцова в грудь. –
- Пока, ещё детали не выяснены.   
Одеваться в траур, Иван, пока не будем.
Да,  я вынужден  сообщить  тебе эту печальную весть.
Вертолёт, на борту которого находился генерал Калинин,  сбит.
Повторяю. Подробности, пока, неизвестны.
Известно  только одно, что поизошло это в горах Адраскана.
Там, где орудуют молодцы Белого Санжара.
Кольцов, будто, потерял дар речи.
Он стоял,  не шелохнувшись, с  побледневшим лицом,  как загипнотизированный.
-     Чего ты онемел?   Нам надо спешить!   Идём, Иван. 
Единственный свидетель этой трагедии, доставлен в госпиталь.
Это  борттехник  Сергей Егоров.
Возможно он, что – то, знает о судьбе  экипажа и  Афанасия Северьяновича.

С большим трудом они сумели добиться свидания с  Егоровым. 
Главврач дал им  для встречи  всего три минуты.
Егоров лежал, обмотанный  бинтами, словно мумия.
- Сергей!  Я Арсеньев.  Ты можешь говорить?
- Да. – Еле слышно выдохнул раненый.
- Жив ли экипаж и генерал Калинин?
- Не знаю.  Я вывалился из вертушки сразу. –
Наступила пауза, которая длилась целую вечность.
За спинами,   сидевших   у кровати  Егорова,   Арсеньева и Кольцова, стоял главный врач госпиталя полковник Мишутин.
Он уже, было, хотел прервать  свидание, но раненый, вновь нашёл в себе силы и заговорил. –
- Остальные..  Я думаю,  погибли.
Вертолёт свалился в ущелье. Я видел, как он взорвался.
Генерал погиб.
Кольцов, наклонившись к нему, почему – то, тоже  шёпотом спросил его –
- Егоров!  Могли  ли  члены экипажа и генерал Калинин попасть к душманам?
Но, последними словами, которые  они услышали от борттехника,  были слова. –
- Не знаю.
А вертушке крышка.

Кольцов и Арсеньев, вернувшись в палатку Кольцова , долго сидели, друг против друга, молча, будучи не в состоянии, хоть, что – либо вымолвить.
Эта трагедия так потрясла их, что с этого дня для них  многое стало другим, даже афганское солнце, не говоря уже,  о ночи.
Вечером того же трагического дня,  дежурный по штабу дивизии  передал Арсеньеву приказ. –
- Срочно позвонить командующему армией.
Он, немедленно связался с генералом  Ермаком.
Командующий уже знал о трагедии.
Но  Арсеньев потребовался ему по другому  поводу. –
- Арсеньев!  Что в твоём штабе происходит?
Кто у тебя, там, заведует грузом  200?
А, что случилось, товарищ командующий? 
Груз 200 у меня оформляет подполковник Ильин.
- Случилось, то,  что случилось!   
Под Ургенч, в Узбекистан,  пришёл цинковый гроб.
Когда родственники убитого бойца – узбека вскрыли цинк, то в нём оказался русский парень.
Значит, так Арсеньев!  Слушай  мой приказ. 
От боевой операции я тебя отстраняю.
Там и без тебя  разгромят Белого Санжара и раскурочат его бандитское лежбище.
- Есть отставить операцию. –  С сожалением  произнёс  Арсеньев.
А  из  трубки доносилось. – 
- Возвращайся на свою базу в Пули – Хумри и срочно вычисли,  куда был отправлен  боец  из Ургенча, и  куда нужно отправить русского парня, попавшего, по ошибке,  в Ургенч.
В Кундузе тебя ждёт экипаж и самолёт  Ан – 12.

Перед тем, как отправиться в Пули – Хумри, Арсеньев зашёл попрощаться с Кольцовым. –Иван, давай условимся с тобой так.
Я твоей Пчёлке, пока, ничего про отца говорить не буду.
Зачем, раньше времени мы   будем  её расстраивать и одевать в траур.
Егоров видел, как взорвался вертолёт, но не видел, кто там в этот момент находился.
Завтра начинается операция, в результате которой мы возьмём под свой контроль то  место, где был сбит вертолёт с Афанасием Северьяновичем.
В это место выйдет спецназ ГРУ. 
Я, лично проинструктировал командира спецназа.
Он в курсе дела.
Арсеньев собрался уходить. –
Не вешай носа, майор. 
Я надеюсь, что операция пройдёт, как надо и ты благополучно  отправишся в Хайротон, а оттуда к своей Серафиме в Пули – Хумри, где мы и встретимся.
Ну, будем надеяться  на  лучшее.  До встречи.

Войсковые подразделения, участвующие в операции, были подняты на рассвете.
Спецназ, десантники, разведчики, артиллеристы, танкисты начали свою экипировку.
Рюкзаки РД – 54 были  забиты  боеприпасами под  самые завязки.
Зимой бойцам приходилось приторачивать  к рюкзакам спальники и зимние куртки – бушлаты.
Кроме этого приходилось брать с собой и специальную плащ – палатку  СПП, с надувным матрасом.
Тела десантников и разведчиков были обтянуты нагрудниками с магазинами и гранатами.
Некоторые бойцы надели на себя  светло – песочные трофейные береты пакистанских командос, чтобы этим фирменным нарядом пощекотать нервы душманам.
Вскоре на плацу началась постановка задачи.
После команды  - вперёд,  бойцы  спецназа, десантники  и разведчики стали рассаживаться  по  БТР и  БМП.
Некоторые полезли в люки, а кто – то, и на башню, расставив ноги по обе стороны тридцати миллиметровых пушек  БМП  или крупнокалиберных пулемётов КПТВ.
Были и такие, кто, забравшись на крышу корпуса, ехал, облокатившись  на башню.
Нужно заметить, что солдаты не любили залезать внутрь десантного отделения БМП или БТР, если им не грозила опасность.
Но страх смерти присутствующий, в таких случаях, даже у опытных солдат и сержантов, обычно нейтрализовался всевозможными шутками.
Часть  танковой  роты  майора Кольцова, разделившись пополам, пошла впереди и сзади колонны.
В колонне двигались БТР – 70Г, тягачи с гаубицами Д – 30 артиллерийского дивизиона 46 мотострелковой бригады и БМП – 2Д.
Минут,  через пятнадцать  справа потянулась апельсиновая роща.
Механик – водитель Васецкий, в открытый люк успел разглядеть, тот самый  разбитый снарядами домик, в котором он встречался с Алёной – Юлдуз.
От одних, только, воспоминаний тело его налилось теплом,  а глаза повлажнели от умиления.
В голове завертелось четверостишие:

                А  красотка  манит.
                Шепчет, урусфи.
                Ты  кольцо на память
                Мне сними с руки!

Через  несколько часов,   группировка  начало подняматься  на горное плато.
Здесь  разворнули  артиллерию и сделали большой привал.
Выход к базе  Белого  Санжара и её захват был спланирован на  ночное время.
Когда стемнело, двинулись дальше.
Небольшая часть БТР – 70Г,   с танками,  была оставлена для прикрытия огневых позиций гаубиц.
Другая, большая часть бронетехники с десантом на  борту,  через два километра подошла к горной речушке.
Разведчики доложили, что на том берегу находится разрушенный кишлак, без каких – либо признаков жизни.
Колонна перешла речушку и остановилась.
Остатки  танков роты Кольцова заняли боевые позиции.
Дальше, на горный перевал шла только тропа, по которой мог  пройти  лишь конный или пеший.
Пехота спешилась и пошла на перевал, за которым, по данным разведчиков, находилась база  Белого  Санжара, отравившего воду в реке Адраскан.
Впереди основного отряда шли разведчики.
На одном участке, там, где тропа бала очень узка и проходила вдоль отвесной скалы, сорвался в пропасть один из солдат.
Все бойцы были проинструктированы и предупреждены, что в случае падения с горной тропы в пропасть,  нельзя выдавать себя криками о помощи, чтобы не выдать остальных противнику.
Этот солдат оказался настоящим героем.
Все бойцы,  остановившись,  замерли.
В  абсолютной тишине, было слышно, как летит вниз тело этого солдата, ударяясь о выступы скал.
Но этот солдат, не издал ни одного звука.
Капитан, командир  роты спецназа    сдёрнул   с головы   берет,  чтобы почтить его память. 
То же, самое сделали и остальные.
Но, вот опасное место осталось позади.
Разведчики доложили по связи, что   захватили  двух душманов с верблюдами.
Они везли на них по параллельной тропе, вьюки со 107 миллиметровыми реактивными снарядами и с выстрелами к безоткатному орудию.
Разведчики обезвредили душманов из бесшумных автоматов.
Особая роль при взятии базы  душманов отводилась гранатомётно – огнемётному взводу.
Этот взвод, в шутку, называли тяжёлой артиллерией роты спецназа.
На его вооружении находились 30 миллиметровые гранатомёты АГС – 17 Пламя и реактивные пехотные огнемёты РПО – А   Шмель и РПО – Б  Рысь.
Но, впереди  наших разведчиков шли,  в качестве проводников, пятеро сотрудников афганской контрразведки ХАД  Министерства Государственной Безопасности Афганистана.
 Вот,  командир роты спецназа,  вглядываясь в темноту через  ночной бинокль, произнёс –
- База!
Это слово, моментально,  было передано по цепочке.
Подразделения  бесшумно  просочились  в неширокую долину.
Тут же, последовала команда. –
- В боевую линию!
Все рассыпались в  линию, занимая, в кромешной темноте, боевые позиции.
Командующий операцией подполковник  Некрас дважды передал по рации –
- Внимание!  Огонь!
В ночной тишине было  хорошо слышно, как  передёргиваются затворы АГС – 17 и ставятся на боевой взвод РПО.
На базу Белого  Санжара  была обрушена вся огневая мощь боевого подразделения.
Впереди,  в  кишлаке, среди построек,  вспыхнул  огненный шар разрыва РПО.
Вслед за ним,  начали разрываться осколочные гранаты АГС – 17.
Когда,  среди вспышек шаров огнемётов, появились растерянные душманы, ударили ручные пулемёты.
Вдруг, далеко впереди, начал мигать  фонарик.
Душманы, обычно, давали, таким образом, сигнал к отступлению.
До душмана с фонариком, было не менее километра.
Тут же, последовала команда гранатомётчикам. –
- Погасить фонарик!
Гранатомётчик прицельным выстрелом погасил фонарик с первого попадания.
В этот момент заработала артиллерия.
Огурцы с гаубиц Д – 30  завершили операцию.
Банда Белого  Санжара  была  полностью разгромлена.
На одном из его складов с оружием, были обнаружены банки с ядом американского производства.
Вопрос, о причастности к отравлению воды в реке Адраскан советскими военными был снят.
    

   



































                Глава  восемнадцатая.   




                ДОЛГОЖДАННАЯ       ВСТРЕЧА!

















В медицинском пункте полка шёл приём местного населения  из Пули – Хумри.
Но  на приём к советским врачам пришло немало жителей окрестных кишлаков и посёлков.
Приёмная палатка была забита до отказа.
Добрую   половину   из них составляли дети.
Хирург Серафима Калинина делала для  оказания помощи больным всё возможное и невозможное.
Её уже не удивляло то обстоятельство, что  в палатке,  среди больных, находилась всего одна  единственная женщина.
Она  тихо сидела в уголке и кормила грудью ребёнка.
Детей привели и принесли старики.
Уход за малыми  детьми в Афганистане – удел стариков. 
Как было в глубокой древности, так осталось и поныне.
Афганка, кормившая ребёнка, когда в палатку входил мужчина, мгновенно закрывала своё лицо  платком, в то время, как грудь её оставалась открытой.

В Афганистане, когда туда вошли советские войска, не было только двух болезней: чумы и оспы.
Всего остального было с избытком.
Недалеко от Пули – Хумри находится  местечко Нахрейн.
Там, накануне  советского явления в  Афганистан,  от неизвестной болезни, вымер целый афганский полк.   
И весь этот полк закопали в землю.
Тут же, в неразберихе,  после ввода советских войск, на этом самом месте, разместили один из полков панфиловской дивизии.
Так бы он тут и стоял до самого  своего вывода, не спохватись сотрудники наших спецслужб.
Полк срочно передислоцировали в другое место.
Серафиму Калинину многое здесь, в Афганистане, удивляло и поражало.
Командование приказывало медперсоналу медицинских учереждений, чтобы они  не жалели  лекарств,   для местного населения.
Как – то,  Серафима,  зашла в гости к своему ангелу хранителю  Арсеньеву.
Он принял её в своей штабной машине.
Начальник штаба тыла угостил хирурга чаем с печеньем и выложил на стол две плитки шоколада.
Они разговорились.
- Ты, знаешь, Алексей! –  С удивлением произнесла Серафима, когда разговор зашёл о болезнях местного населения и о лекарствах. –
В нашей полковой аптеке, чего только нет! 
Я такого изобилия лекарств не видела даже в  областных  аптеках  у себя дома, на родине.
У нас  есть, даже, самые дифицитные лекарства.
Я  не понимаю?  Что, такова политика нашего государства?
Или я не права, Алексей?
Арсеньев, только усмехнулся. –
- Права.  Так оно и есть, милая  моя!
Нам, сразу же, приказали не жалеть для афганского населения лекарств.
Он  снял  упаковку с плитки шоколада и положил лакомство перед Серафимой. –
- Пока не съешь её, я тебя  из кунга не выпущу. Поняла?
- Ну, хорошо.  Эту я  съем.
А, вот вторую, унесу с собой.
- Уноси.
Я, здесь приготовил для тебя  баул  с  продуктами  для поддержания  твоей женской красоты  в окопах.   Подожди, а где же он? 
И Арсеньев, покопавшись в углу, извлёк оттуда увесистую сумку. - 
Вот он, драгоценный. 
Забирай и его вместе с шоколадом. -   И  он  вручил  Серафиме  баул.  –
-    Храни красу свою,  Серафима,    и любовь к  Ивану, как зеницу ока.
А  вообще, ты, Серафима, верно понимаешь политику нашей  партии и государства и правильно  руководствуешься ею в жизни.  Хвалю! –
-    Молодчина!  -  Сказал ей  подполковник и вернулся к теме разговора. –
- Когда, с наших армейских складов, стали не по назначению расходовать лекарства, понимая свою ответственность за это,  я вынужден был звонить в Москву.
- И позвонил я, Симочка,  не куда – нибудь!
Я позвонил  начальнику тыла министерства обороны  генералу Маринину  и спросил его. -  Как мне быть, в данной ситуации.
- Лекарства со складов уходят тоннами  и не по назначению. 
И эти тонны проглатывают больные  афганские дети, старики, старухи. 
А спросят за это с меня!
Поэтому, до вашего распоряжения, я приказал прекратить выдачу лекарств,  не по прямому назначению. 
- А   Маринин  мне  и  говорит. –
- Подполковник!  Не  тушуйся. 
Под суд мы тебя за это не отдадим и, с  памирского хребта, на  родное колымское нагорье не сошлём.
Впредь, лекарств,   для афганцев не жалеть.
Раз партия сказала – надо, то, что должен ответить комсомол? 
Что же мне оставалось делать, Серафима, как не ответить ему. -  Комсомол, товарищ  генерал,  отвечает – Есть! 
Лекарствами я  тебя завалю любыми, даже самыми редкими и дорогими.-
Сказал мне генерал на прощанье.
И, представляешь, Симочка, в Афганистан шли самые лучшие лекарства. 
Сюда присылали, даже, новинки, о которых только, только стало известно в медицинских кругах.
Серафима только головой качала, слушая Арсеньева. –
- Вот, вот!  У меня сегодня на приёме был один афганец, с хроническим заболеванием  дыхательных путей.
Выдала я ему лекарства. 
А он, довольный, мне и говорит. Через переводчика, естественно. –
- Раз вы,  советские,  пришли к нам, то у нас, теперь, будет много лекарств и резиновых галош.
И Серафима рассказала Арсеньеву про свою встречу с теми, двумя афганцами в горном посёлке, у которых на ногах было по одной галоше.
- Да, резиновые галоши, здесь, действительно, дифицит,  Серафима. –
Согласился с ней тогда Арсеньев.

Серафима принимала больных, вспоминая  Кольцова и Арсеньева. -
-    Когда это было?    Кажется, будто, вчера!
Где, сейчас,  мой доблестный майор Кольцов?
Где, сейчас, мой   пули – хумрийский покровитель и защитник Арсеньев?   

А пули – хумрийский покровитель Серафимы  находился, сейчас, в воздухе, в военно – транспортном самолете АН – 12, который держал курс на  древний узбекский город Ургенч. 
В самолёте, кроме него самого,  было только  двое солдат, которых он взял, как помошников.
Впервые, за всю свою службу в штабе тыла, он пожалел, что согласился  и занял эту должность  начальника штаба тыла.
- Зачем я это сделал?  А, ведь, я мог отказаться.  Запросто! 
- Сидел бы  сейчас на военной кафедре, в институте и читал  лекции. 
Рот закрыл и  рабочее место  убрано!
Арсеньев летел в Ургенч, чтобы забрать убитого русского солдата и отвезти его труп родственникам в Новосибирск.
Там,  под Новосибирском,  был по ошибке,  вместо него, похоронен  узбекский паренёк.
Оба эти солдата, по стечению обстоятельств, были убиты при взрыве гранаты, брошенной в магазинчик, младшим братом афганки Юлдуз.
Да, да, той самой Юлдуз, которой пел песни,  под свою гармонь, механик – водитель майора  Кольцова,  Васецкий.
Это убийство произошло, практически,  у него с  Кольцовым на глазах.
Они сами вынесли их  изуродованные взрывом тела из этого кантина.
               Перед вылетом   в Ургенч   начальник штаба тыла  поставил на ноги весь свой штаб.  Подняли все документы.
И,  на следующие сутки,  его сотрудники  вычислили, что узбекского парня, по ошибке, отправили в Новосибирск, а русского солдата в Ургенч.
С   камнем на сердце прилетел Арсеньев в Ургенч.
Извинился перед родителями солдата и, забрав из морга  цинковый гроб, вылетел в Новосибирск.
Там, под Новосибирском,  в маленькой деревеньке,   и был похоронен узбекский паренёк.
Родителям  русского парня, вскрыть гроб не разрешили представители военкомата.
Они похоронили сына, не подозревая, что в гробу лежал  не их  сын, а  другой человек.
Арсеньев  приехал в эту деревеньку, затерявшуюся в тайге  под Новосибирском, на  Москвиче,  принадлежавему офицеру военкомата,  отправившемуся  сюда, в эту глушь, вместе с ним.
Добротный дом, родителей погибшего солдата, срубленный из сибирской лиственницы, стоял, в самом центре деревеньки, на улице Лесной.
Увидев машину и незнакомых офицеров, из дома,  навстречу им,   вышла мать солдата.
- Вы, Галина Ермолаевна? –
Спросил её майор из военкомата Степанков.
- Да, это  я. Она  самая.  А, что такое?
А, вы,  не по поводу  моего сыночка,  которого  мы   недавно похоронили?
Он   погиб в Афганистане, выполняя интернациональный долг.
Вот,  выполнил  он свой долг и  вернулся домой в цинковом гробу.
И солдатская мать приложила к глазам  белую косынку.
Майор из военкомата,  стараясь  не встречаться взглядом  с матерью солдата, показал  рукой на Арсеньева  и,  осторожно  выбирая  слова,  сказал. –
- Вот, Галина Ермолаевна, к вам товарищ из  самого Афганистана  приехал, по поводу  вашего  погибшего сына.
И майор, после этих слов, отошёл в сторону, предоставив Арсеньеву самому  разбираться с этим неприятным делом.
Для Арсеньева не было более сурового испытания в жизни, чем это.
С минуту он молчал, не зная с чего начать.
Но солдатская мать, понимая его состояние,  сама пришла ему на помощ. –
- Может быть вам лучше поговорить с отцом нашим.
А я не могу.
Она заплакала и присела на скамейку.
Арсеньев, давая женщине выплакаться, стоял рядом и молчал. 
Солдатская мать, выплакавшись, собралась с силами и, комкая косынку в руках,  вернулась к  трагедии, произошедшей с её сыном. –
- Лучше поговорите с  отцом нашим.  Он мужик, всё - же. 
Он у нас тракторист.
А, вот и он, как раз,  домой  на обед катит.
И вы, заодно,  с нами пообедайте.
А я пойду. Я не могу.  Эх,  сынок, сынок … Он так и стоит у меня перед глазами.
Мать, приложив конец косынки к своим глазам, ушла,  не закрыв за собой калитку.
К дому подъехал трактор ДТ – 74.
Из кабины, заглушив мотор, вылез русоволосый русский мужик.
Арсеньеву вспомнился  его погибший сын, которого он на своих руках вынес из кантина.
Он был такого же роста, как и отец и, такой же русоволосый.
Майор, по - прежнему, не желая разделять с Арсеньевым бремя ответственности, стоял в сторонке и делал вид,  будто его эта проблема не касается.
- Ну, здоравствуй,  отец. -  Как – то, само по себе, вырвалось у Арсенньева, когда отец солдата  подошёл  к нему и остановился перед ним.
Я к вам из самого Афганистана.
Прости за сына. Прости, что мы его там не уберегли. Воевал он, что надо!
Сын твой похоронен, а дело не закончено.
От того, что я  сейчас расскажу, тебе хуже уже не будет.
Дай  мне  только самому  с мыслями да с силами  собраться.
- Что, подполковник?    Орден сыну моему привёз.  Или медаль за отвагу? 
Говори, зачем пожаловал?
А ты, что, и в самом деле,  из  Афгана приехал?
Что – то не верится.
Я вижу зубы у тебя золотые. 
В драке  тебе их высадили, или там, на войне?
Ты, сам то, хоть пороху понюхал или весь порох  моему сыну достался?
Арсеньев, побледнев, резко ответил. –
- Не беспокойся, отец.  Понюхал  пороха и я. И кровушки тоже. Своей и Чужой.
И с душманскими пулями да штыками тоже  дело имел.
Вот, полюбуйся. -  И он, сбросив свой китель прямо на  придорожную травку, задрал на себе рубашку, вместе с майкой.
На боку  и животе у него были видны раны, оставшиеся после ранения, которое он получил, попав в душманскую засаду под Чарикаром, уже после того, как вставил себе золотые зубы.
- Ну, тогда мы с тобой договоримся, подполковник. –
Подал ему руку отец. -
-    Зовут меня  Степаном. 
А себя, как называть прикажешь?
И, услышав, что Арсеньева зовут Алексей, отец  достал из кабины трактора бутылку красного вина и стакан.
Сорвав с горлышка бутылки алюминиевую крышку, он налил в стакан зелья. –
- Ну, давай  помянем сына моего, Валентина, подполковник. –
И он подал, налитый до краёв, стакан Арсеньеву.
- За сына твоего, Степан.  Чтобы лежал он в родной земле и она ему была пухом! 
Я видел его всего несколько минут, но запомнил на всю оставшуюся жизнь.
Арсеньев несколькими глотками осушил посуду и вернул её отцу солдата.
Тот налил в стакан вина и окликнул майора. –
- Помяни и ты, майор моего сына.
- Извини, отец, но я не могу.  Я за рулём. Сам понимаешь. - 
Отказался сотрудник военкомата.  Извини, отец, но я не могу. 
Майор подошёл к отцу. -  Прости,  но не могу, сам понимаешь.
Отец, выпив, крякнул и спросил Арсеньева. –
- Вижу по тебе, подполковник, что не веселить ты нас приехал.
Поэтому, пока, жинки моей  здесь нет, говори,  с чем  ты  сюда  к нам  пожаловал.
- Не спроста же  ты, сейчас  мне тут про родную землю говорил.
Давай, без всяких дипломатий. Выкладывый мне всё, как русский мужик русскому.
 И  Арсеньев рассказал отцу,  о том, что произошло.
Отец, потрясённый этим известием, долго сидел молча  на скамейке у дома.
               Прямо над их головами, на сосне  стрекотала сорока.
Наконец,  отец,  успокоившись, спросил  -   Когда перезахоронение?
Арсеньев  присел рядом и  сказал. -  Мы сейчас, с майором едем в Новосибирск и, как только получим разрешение на вскрытие могилы, так и  перезахороним твоего сына.

               Для получения этого самого разрешения ему пришлось добиться встречи с первым секретарём Новосибирского обкома КПСС.
Он  смог  принять  Арсеньева, только, на следующий день.
Уже из кабинета секретаря обкома,  он  дозвонился до Москвы и получил прокурорское разрешение на вскрытие могилы.
Когда вскрыли захоронение, то обнаружили, что в гробу, действительно лежал    узбекский  парень.

Со скорбным грузом  200, из Новосибирска, постаревший на несколько лет Арсеньев, вылетел в Ургенч.

Майор Кольцов, в этот момент, находился уже в Хайротоне, на Аму – Дарье.
В Хайротоне   размещалась  советская военная база.
Здесь находились склады с боеприпасами, с медикаментами, с инженерно – техническим оборудованием.
Тут же, было сосредоточено  и несколько тыловых частей.
На складах КЭЦ  хранились уголь и дрова.
Для охраны базы командованию были приданы танки и одна установка системы Град.
Сразу же, после прибытия на новое место службы, Кольцов представился начальнику штаба базы подполковнику Кулакову –
- Майор Кольцов. В ваше распоряжение прибыл.
Начальник  штаба базы обрадовал Кольцова, с первых же секунд встречи. –
- Что прибыл, майор, хорошо!
Но, как прибыл, так и убудешь.
Не знаю, обрадует ли тебя известие о том, что пришёл приказ о твоём переводе в Пули – Хумри. Кому – то это, наверное,  надо?
Там, как известно, стоит армейская   бригада материально – технического обеспечения. 
               Кольцов, услышав об этом,  стал, даже, выше ростом. –
- Наконец, то!   
Ещё немного и я обниму свою Пчёлку.  Она, теперь,  будет со мной рядом.
Она  будет, теперь, у меня за пазухой!  И никуда  от меня!
Мысли роились у него в голове, как, изголодавшиеся по взятку,  пчёлы
Начальник штаба, заметив, как майор оживился, приказал соответствующим службам,  ускорить оформление   его документов. –
- Я  вижу,  ты рад этому переводу, майор?
Завтра из термезского аэропорта на Кундуз идёт борт АН –12. 
Доберёшься до Кундуза, а там до Пули – Хумри  только рукой подать.
А, ты, хоть в курсе, майор, что идёшь,  в Пули – Хумри, с повышением на должность заместителя командира полка?
- Нет, не в курсе, подполковник.
И  начальник штаба,  в двух словах,  поведал  ему о новом месте службы. –
- Ты там,  майор будешь, в основном,  охранять базу.
Твои танки, занимая опорные пункты, будут стоять  в окопах, как  стоят они здесь, у меня.  Ночью в дозоре.  Днём на отсыпке.
Ну, всё!  Иди, получай свои  документы. 
Я, через час, еду в Термез и захвачу тебя с собой.

В Кундузе, на лётном поле, Кольцова ожидали две приятные встречи.
Он прилетел туда после  обеда.
Лётное поле!  На лётном поле человека  охватывает чувство  тревоги и собственного совершенства. 
Лётное поле - это выход в другой мир и  в другое измерение.
Нет, крылья на лётном поле люди не обретают! 
На лётном поле  человек   обретает власть над временем и пространством, улетая  на сверхзвуке  в другие  миры!
Кольцов долго стял на окраине кундузского поля и наблюдал за тем, как  исчезают за горизонтом точки самолётов и, как они, из - за  этого горизонта,  появляются.
Радость, от предстоящей встречи с Серафимой  переполнила его сердце, через край, ещё в Хайротоне.
Но его сердце опустошалось, превращаясь в холодную и мрачную пустынь, при одном только воспоминании о трагедии, случившейся с Афанасием Северьяновичем. -
- Какими  медовыми   речами я  встречу  свою  Пчёлку, когда она броситься  на меня, как на   медоносное дерево?  –
Думал он,  наблюдая за очередным, улетающим за горизонт, самолётом.
- А,  что  я скажу ей об отце?
Как тогда зажужжит моя Пчёлка?   
Зажужжит?  Не зажужжит, а горько зарыдает.
Рано, или поздно, а сказать ей правду придётся.
Что же делать?  Как поступить? –
Он бы, очевидно, ещё так долго стоял, раздумывая о том, как он встретится завтра со своей любимой, если бы его не окликнули. –
- Товарищ майор!  Командир. 
Кольцов  обернулся на  голос.
Со стороны аэродромных построек к нему бежал человек.
Он напряг зрение и  ахнул;  к нему бежал его бывший подчинённый, зампотех третей роты и муж  огнеопасной Агнии Сабировны, Бережков.
Да, как говорит пословица, гора с горой не сходится.  А  танкист с танкистом,  на этой горе,  ещё  как сходятся!
И, где сходятся!  На  аэродроме   в Кундузе!
Бережков подбежал к нему и остановился, как вкопаный.
Они стояли и смотрели друг на друга,  без  звуков восторга или сожаления.
Между ними,  как  неприступная гора,  стояла тень  прекрасной женщины, которая была им, обоим,  одновременно и очень близка, и очень далека.
Один из них,  был потребен ей,  только,  как средство для жизни, а второй, как сама эта жизнь.
Нет, нет. Не будем об этом вспоминать!   Зачем это делать!
У  этого второго,  завтра  предстоит  встреча с любимой.
Он завтра, после длительной разлуки,  встретися с другой женщиной, которая его, тоже, ждёт и мечтает оказаться в его объятиях.
У первого же   этот судьбоносный день выпал на сегодня.
Он сегодня попал в  другие объятия!   Он сегодня  попал в объятия, необъявленной, войны.
Тень  прекрасной женщины в красном, от головы до пят, возникшая между ними,  исчезла. -
- Товарищ майор!  Вот и встретились! -  Как – то, глупо улыбнувшись,  сказал Бережков.
Кольцов, только сейчас заметил, что перед ним стоит не вечный лейтенант, а старший лейтенант.
- Ну, здравствуй, Бережков!  Здравствуй, танкист. - 
Дружелюбно  произнёс Кольцов. -
- Ты, как,  воевать сюда,  приехал или  за орденами?
- На войну, Иван Фёдорович.
Вы, уж извините за то, что я  за  вами, как  какой – то,  пацан  погнался.
Я издали вас заприметил.
Как, ни как, а мы, вроде бы, с вами роднёй  стали  сейчас.
Кольцов, спрятав улыбку за  щёку, пожал руку зампотеха и  спросил, стремясь уйти от неприятного разговора. –
- Куда тебя направили, дружище?  Если не секрет, разумеется?
- Никакого секрета нет.
Я еду в Шинданд, в кушкинскую дивизию.
Там освободилась должность командира роты в танковом полку.
Не вечно же мне сидеть в лейтенантах!
Кольцов, с удивлением вскинул брови. –
- Эту должность, Бережков, я для тебя освободил.
Я на ней сидел с конца декабря 79 года.
Желаю тебе удачи, Бережков.
На ужин они отправились вместе. 
Когда Кольцов и зампотех Бережков  уже заканчивали трапезу, в столовую вошёл Арсеньев, только, что прибывший из Ташкента.
Алексей.  Ты откуда? 
Что с тобой произошло? 
Ты, так за эту неделю постарел! -  Забросал его  своими вопросами  Кольцов.
- Вот! И ты, Иван,  заметил, что я постарел. –
Стараясь не показывать своей усталости, попытался улыбнуться,  Арсеньев.
- Будем считать, что это расплата за собственные ошибки. 
Я тебе,  Иван, как нибудь  потом, под   звёздным небом, расскажу, где я был,  и   
     почему  постарел.
Что б тебе  того, что я испытал,  даже во сне не приснилось.
Не хочу об этом вспоминать.  И не могу!
Арсеньев, скользнул взглядом по Бережкову, спросил. –
- А это кто, Иван? 
Новобранец, как я вижу, сидит.
- Новобранец.  Мой   бывший  зампотех! 
Из города Твери, что на реках трёх стоит. –
Представил   Бережкова   Кольцов.
-    Мы с ним внуки, ходившего за три моря Афанасия Никитина. 
- О – о.   -  Присел от неожиданной встречи Арсеньев. -
Афанасий Никитин ходил за три моря, а внуки его пошли за три непроходимых горы.
За Гиндукуш, за Памир и за Тибет.      Так, что – ли?
Вот закончится война и  мы с Полиной  поедем к Афанасию  Никитину в Калинин.
Я надеюсь, что облизполком, нам с жильём поможет, как ветеранам Афганистана.
Кольцову не впервой было слышать, как Арсеньев, умышленно меняя акцент ударения, вкладывал в название областной   государственной организации – облисполком,  с исполнительными функциями, иронический смысл - облизполком.
При этом образовывалось новое слово  с другим корнем  – облиз, облизаться.

На ночь, все трое, определилисьв офицерскую гостиницу.
Однако, из гостиницы Арсеньева и Кольцова забрали к себе, в ДШБР,  полковник Плохих и капитан Хабаров.
Как они разузнали о том, что Арсеньев и Кольцов в Кундузе, осталось загадкой.
Бережкову  пришлось  остаться в гостинице.
Он вышел их проводить.
Арсеньев с офицерами ДШБР, шли впереди, а Кольцов с  зампотехом от них, немного, отстали.
- Ладно, зампотех. Дальше не ходи. Давай прощаться. –
Остановился  Кольцов.
-    Желаю тебе удачи. Вернись домой живым и  будь капитаном  своей семьи!
Бережков, немного поколебавшись, промолвил, поглядывая  в сторону лётного поля. –
- Спасибо. Того же я и вам  пожелаю. Досвидания, командир.
Надеюсь, что  мы ещё,  с вами,  встретимся.
Они пожали друг другу руки и разошлись.
Кольцов, ускоряя шаг, кинулся за ушедшими, далеко вперёд,  друзьями.
И, вдруг,  он услышал, что  Бережков его останавливает. –
- Иван Фёдорович! 
Не хотел вам говорить, да не могу молчать.
- Ну, так говори, чего же ты тянешь, зампотех? –
Агния сына родила. – С трудом выдавил из себя Бережков.
Кольцов  замер.
А Бережков, сказав это,  скрылся в палатке.
- Передавай ей привет от меня. – Крикнул Кольцов, неизвестно кому.
Получилось глупо.

Но Кольцов взял и добавил. – И сыну тоже.
Вышло ещё глупее.
- Совсем я запутался в этой  свистопляске.  -  Упрекнул он самого себя и грубо выругался.
А после этого зло пршептал. –
-    Пожалел волк кобылу, и она  родила ему сына.


Врач - хирург медроты  лейтенант Калинина готовилась к операции.
Буквально, перед операцией к ней подошли оперуполномоченный разведбатальона капитан КГБ Тананчук и, незнакомый ей,  офицер ХАД. –
- Серафима Афанасьевна, можно вас на минутку.
Они отошли в сторону.
Серафиму с капитаном познакомил Арсеньев.
Командиром этого отдельного разведывательного батальона, где был прописан  оперуполномоченный,  был  сокурсник Арсеньева по  Чирчикскому военному училищу майор Лёва Орлов.
Тананчук, очевидно, по просьбе Арсеньева, оберегал Серафиму, как мог.
И она это ценила.
Серафима,  уже несколько дней замечала, что  Тананчук,  как - то,   странно,  стал к ней относиться.
Шла война. И, естественно, что, первая мысль, которая пронзила её, была об  Иване. –
- Не случилось ли, чего с  Ваней?
В руках и ногах, при одной этой мысли, она почувствовала  слабость.
Противный холодок подступил к её сердцу.
А  Тананчук, осторожно дотронувшись до неё, сказал. –
- Серафима Афанасьевна. Так случилось, что вам сегодня придётся ассистировать на операции ведущему хирургу Туркестанского военного округа.
Вам, сегодня, предстоит  сделать операцию одному из бандитов, перешедших на сторону властей Афганистана.
Не могу судить о том, насколько искренен его поступок, но он, тем не менее, сложил оружие.
Тананчук, попросив у неё разрешения, закурил.
Потом, бросая на Серафиму, быстрые,  пронизывающие взгляды  и, явно ожидая от неё отрицательной реакции, попросил. –
- Командование, руководствуясь некоторыми –
И тут, капитан, повертев кистью руки перед  своим лицом, докончил. - 
- соображениями деликатного характера, убедительно просит вас, чтобы вы, после операции, взяли бы этого главаря под свой  врачебный надзор.
В общем, вы, товарищ военврач, понимаете,  о чём я говорю.
- То есть, стать  у этого бандита  сиделкой?  Так, что – ли? –
Уточнила у капитана Серафима.
- Не сиделкой. – Возразил  он.
Просто, иногда, по необходимости, при нашем, естественно охранном участии, вы будете его навещать и лечить  пока  не поставите его  на ноги.
Серафима улыбнулась. –
-    Ну,   если, капитан,  это  будет происходить при вашем личном участии, то я,  пожалуй,  соглашусь.
Оперуполномоченный,   не выражая никакого восторга, повернувшись к стоящему рядом афганскому офицеру, сказал. –
- Будем считать, что вопрос закрыт.
И они, пожелав ей  всего хорошего, ушли.
Вскоре привезли раненого бандита.
Серафима вошла в операционную и обомлела.
Любаша готовила к операции бека Юсуфа.
Отступать было некуда.
Да она  и не имела на это никакого права.
- Ничего!  -  Стала успокаивать она самую себя. –
Скоро я увижу Ваню.  И нырну к нему,  от этого  чудовища, за пазуху! 
Что бы, не случилось, а Ваня меня в обиду не даст никому!

Арсеньев и Кольцов прилетели в Пули – Хумри, когда солнце, словно  лик  прекрасного витязя на смотринах, сияя, золотой улыбкой, находилось  в наивысшей точке небесной сферы.
Прямо к вертолёту подкатил УАЗик  Арсеньева.
Их встречал водитель Арсеньева младший сержант Макаров.-
- Товарищ подполковник, за ваше отсутствие, во вверенном мне гарнизоне крутят то же кино, что и раньше.
Самая красивая актриса, которая вас интересует, стоит сейчас со скальпелем в руках.
Операция  вот, вот закончиться.
Ведущий хирург Турк.ВО  уже  покинул операционную.
- Хвалю за службу нашей советской  родине, сержант Макаров Николай! 
А, ну,  ка, песню запевай!  Не видишь – я с другом прилетел сюда.  –
Объявил на всё  Пули – Хумри  Арсеньев и, задрав голову вверх, к солнцу,   посмотрел на его ослепительный лик.
- Служу Советскому Союзу! -  Встал по стойке смирно водитель.   
А Арсеньев  уже отдавал ему новый приказ. –
- Так, Макаров!  Слушай приказ. 
Сегодня ты будешь сниматься в новом кино.
Ты, сейчас, отвезёшь нас в медроту и там оставишь. Не надолго!
Затем,  помчишься в мою ставку, к  штабной  машине и захватишь всё моё НЗ, которое я припас для торжественных случаев.
Где оно, ты знаешь.  И,  живо, назад в медроту.
Одно колесо там,  другое – здесь!
Арсеньев, отдав приказ и, указывая на Кольцова, добавил. –
- Вот, видишь этого майора.   
- Так точно, вижу. В нашем кино  его ещё не было, товарищ подполковник. –
Улыбнулся  младший сержант.
Знаешь, кто это?   
Это жених самой красивой актрисы нашего пули – хумрийского кино военврача Серафимы Афанасьевны  Калининой. Понятно?
А она, как  солнце над  нашей головой. Глянет на тебя, и ты  погорел.
А он, её жених, как видишь,  не  горит, хотя находится  гораздо ближе к  этому солнышку,  чем мы с тобой, Макаров.
Понял, теперь, кто  это  такой?  -
Это майор Иван  Фёдорович  Кольцов!
- Вот это да!  -  Вырвалось у Макарова.-
Серафима Афанасьевна, теперь надолго выпадет из кадра. Это событие в Пули -Хумри!
Арсеньев, улыбаясь, продолжил инструктаж. –
- Ты посадишь  их в свой керогаз, который любишь представлять, как  Кадиллак, и отвезёшь на рекчу Пули - Хумри. 
Туда, где мельницы.
Чап – чап – чах..    Ну и так далее, Макаров. 
Подыщешь  там для молодожёнов зелёную лужайку и оставишь их.
До вечера.
Не забудь про снедь. Она им  там,  ой, как понадобиться.
Кольцов, поняв,  о чём идёт разговор, остановил своего друга. –
- Алексей.  Мне же, прежде всего,  надо представиться командиру полка.
А пикник,  с моей  лучезарной невестой, давай,  отложим на завтра. 
Но, Арсеньев и слушать его не захотел. –
- Никаких -  на завтра!
Ты её,  сколько лет не видел?  Вот то – то
Они сели в машину.
Арсеньев тронул Макарова за плечо. -  Погнали, Макаров,  в новое кино.
Машина рванула вперёд.
А Макаров, нажимая на газ, осуждающе бросил. –
- Ага, погоняй!  А сами, мой  Кадиллак керогазом называете.
- Поспешай, младший сержант, коли хочешь   вернуться  домой сержантом.
Намёк  мой понятен?  И не забудь привезти мне мой трофейный,  дамский пистолет.
Он спрятан в ящике тумбочки.   
У  палаток медицинской роты Макаров плавно остановился.
-    Да, смотри, Макаров, не забудь сделать то, что я  тебе наказал.-
Прикрикнул на водителя Арсеньев, выходя из машины.
- Всё будет, как в кино!  –
И Макаров начал разворачиваться.
- Да, вот, что ещё. -  Закричал вдогонку ему Арсеньев. –
- Прихвати с собой гранатомёт или ручной пулемёт.
     Не мне тебя учить, где их взять.
Привезёшь майора с невестой на лужайку и оставишь их на ней.
А  сам, а сам  отъедешь на расстояние прицельного выстрела и будешь их охранять.
Да, смотри, не балуй там.
Макаров, развернувшись, включил скорость и поддал газу. –
- Есть заступить на охрану и не подглядывать,  товарищ подполковник.
Кольцов и Арсеньев вошли в операционную.
Бека Юсуфа там уже не было.
Серафима стояла у умывальника и вытирала  руки полотенцем.
Увидев Ивана, она, теряя сознание, начала медленно оседать на пол.
Но  Любаша, стоявшая  рядом,  успела её подхватить  на руки.
Она усадила её на кушетку и поднесла к носу Серафимы ватку с нашатырным спиртом.
Серафима, приходя в себя, тихо шептала. – Ваня. Ванечка!
Минут через двадцать,  Иван и Серафима сидели в автомобиле.
Перед тем, как отправить их на берег реки Пули – Хумри, Арсеньев подошёл к УАЗику и, вынув из кармана миниатюрный чёрный пистолет, протянул его Серафиме. –
- Это тебе от меня  в подарок, Серафима.
Он, как раз, по твоей ручке.
Его можно спрятать,  даже, в складках одежды.
Это презент на всякий случай.
Ползоваться им надо вот так.
Арсеньев обяснил Серафиме, как  из этого трофейного оружия  стрелять.-
- Правда, патронов маловато. Он пятизарядный. Но, надеюсь, что тебе  и эти не  понадобятся.
Я, случайно обнаружил его в куче трофейного оружия, которое загружали с самолёт, для отправки в Союз.
В этот самолёт, даже, мину,  чуть не загрузили тогда. 
 
Долина Пули – Хумри является плодороднейшей  долиной   Афганистана.
Афганские крестьяне выращивали здесь всевозможные овощи и фрукты.
А таких крупных и сладких арбузов, какие выростали здесь, в других районах, едва ли можно было найти.
Иные арбузы  достигали  здесь веса тридцати восьми килограммов.
               
               Макаров высадил своих  пассажиров на реке  в  самом укромном местечке, среди невысоких  зелёных кустов.
В тихой заводи, кружа и  пленяя  прохладой,  плескалась вода.
Кольцов и Серафима долго сидели на берегу, прижавшись,  друг к другу.
Так часто бывает с людми,  на   которых   неожиданно  сваливается счастье.
               Яркое солнце,  небо, без единого облачка   и,  веками   не замолкающая мельница были  единственными  свидетелями  их  наготы и горячего шёпота.
Эта старая мельница, поглядывая    на них  издали, лопотала, по - своему, то ли восхищаясь ими, то ли, наоборот, осуждая, издавала,  првычные  всей долине, вздохи. –
- Чап – Чап – Чах – Чах. 
Чап – Чап – Чах – Чах.
Чап – Чап – Чах – Чах.
Но  вот, они   вошли в воду.
Серафима, окунулась и, с шумом  выскочив из потока, с  любовью глядела  на Ивана.
Он, как и она был обнажён. На его плече висел автомат.
Война никого не жалеет.  Даже влюблённых!   
Чувство опасности оказалось сильнее  и предусмотрительнее   любви.
Серафима,  улыбнувшись, потрогала   автомат рукой  и спросила. –
-    Ваня, ты, что и в постель с ним ложишься, не расставаясь?
Это  война выработала у  тебя  привычку нигде и никогда не расстоваться с оружием.
Я понимаю, родной мой. 
Будь она проклята эта война.
А  Кольцов, спохватившись, метнулся к берегу и швырнул   автомат на лужайку. –
- Ты меня, Пчёлка к нему не будешь ревновать? –
Посмотри, посмотри,  любовь моя, что сделала война с твоим доблестным майором Кольцовым.
Будь она неладна.
Он вернулся к ней и, плашмя  рухнул  в  воду.
Затем, встал и начал, подолгу   касаться  губами её  упругих грудей и  прижимаясь ими  к ним.
А она гладила его по голове и говорила. –
- Ваня. Я в это счастье не верю.
Мы не виделись почти два года! 
Если бы не оружие, если бы не   твой автомат, я  бы думала, что всё это происходит со мной во сне.
- Подожди. Не целуй.
Ты, слышишь, как  шумит мельница, словно не зерно она перемалывает, а человеческие жизни. –
- Чап – Чап – Чах – Чах.   
- Слышишь, не по нас ли она  так вздыхает?
Серафима провела рукой по  его щеке и, прижав его голову к своёй груди, задала Кольцову вопрос. –
- Ваня.  А ты,   больше,  не бросишь меня так,  как бросил  только, что свой автомат?
Ваня, я уже не та.
Я другой стала, Ваня.
Я не  та  Пчёлка, которую ты  целовал, там,   на лугу, на реке Тверце.
Как это ужасно быть  красивой, быть ярче других. 
А быть красивее других, особенно плохо, Ваня.
Кольцов  молчал. Он,  слушая Серафиму,  осторожно потираясь щекой  о её  пухлое и нежное  плечо.
А она продолжала  говорить, не выпуская его русой головы из своих рук. –
- Я стала ненавидеть себя за свою  же красоту.
И это не блажь, Ваня.  Нет.
Кто же будет себя любить, за то, что каждый  встречный, наровит откусить от тебя,  словно  от золотого  яблока, кусочек лакомства.
Ваня, я боюсь, что ты меня не сможешь уберечь. Я наверное говорю глупости, но..
Я боюсь,  что у тебя не хватит  сил… Противостоять этому каждый божий день, каждую ночь.
А ты у меня такой  добрый и цивильный.
А знаешь,  какие есть  монстры на нас, на  женщин?   Просто звери! 
Как они, только  одним своим взглядом, способны согнуть женщину в   колечко.   
А, потом?  Потом, когда  грянет гром,   возьмут да  и бросят её  в костёр, чтобы никому она, больше,  не досталась.
Кольцов, пытаясь  понять, что с ней происходит,  гладил  её рукой  и говорил. –
- Пчёлка,  милая моя,  что ты такое говоришь? 
Ты, просто устала от этой войны.
От крови устала. От смертей. От вирусного гепатита.
От,  голодных мужиков устала.
Теперь я тебя из своих рук не выпущу.  Я засуну тебя за пазуху и никому  больше не покажу.  И не брошу, и не  обижу.   Ты моя! 
Потом он,   положив   голову ей на грудь,   замолчал.
Серафима же,  отодвигаясь  от него,  но,  не выпуская его головы из своих рук, попыталась заглянуть ему в глаза. –
- Ваня, а ты способен, нет, нет,  не пожертвовать!
А поступиться, во имя меня, своими принципами? 
Обычными. Общепринятыми.  Которыми живут простые  люди.
Ведь, любовь без жертвы, не любовь, а   так, развлечение.
Мы, с тобой, по настоящему и не любили друг друга. 
Мы развлекались, упиваясь негой и ласками .
Красивые одежды, броские фразы, модные поступки.
Было всё, Ваня, у нас с тобой.
И..  И не было ничего!  Настоящая любовь в нас с тобой только зарождается.
И если эта война нас не поломает, то она подрастёт, окрепнет и соединит нас  уже навсегда!
Кольцов, подхватив  её на руки, вынес из реки. – 
- Возможно, Пчёлка, ты и права.
Мы были молоды и глупы. 
Страсть, как вино, разогревала наши души и объединяла их под  одной крышей.
А эта   крыша, как оказалось,  не всегда  защищяет. 
Здесь я с тобой, пожалуй, соглашусь.
И он  вдруг  раскачав её  бросил  в реку.  И кинулся, вслед, за ней.
Они долго барахтались в воде и играли, словно дети.
Потом она, устав,  попросила его. –
- Мой доблестный майор, я хочу, чтобы ты взял меня на руки и отнёс  в рай.
Я в рай хочу.  Унеси меня из этого ада в рай.
Я заслужила это или нет?
- Слов нет, любимая моя.  Только, остаётся выяснить, что ты понимаешь под словом рай.
Для меня  рай  это твоя душа,  Ваня!
Истинное блаженство человек может познать и насладиться им только там, где нет ни плоти, ни времени, ни пространства.
Рай это когда две души сливаются в одно целое!
Любить по настоящему можно  только душой.
А плоть любить не может. Плоть слаба. Она полна желаний и страстей.
Плоть живёт страстями и иллюзиями.
Знаешь, когда я это поняла?  В бою. Под пулями, когда впервые прочитала молитву
Отче  Наш.
- Ваня!  Рай это  не луг под мирным небом, с которого отважная птица, на глазах у влюблённых, ныряет в реку.
Рай, мой милый, это  не цветущая  на лугу, среди Краснолетья, липа и  одинокий голос птички – невелички -  цези,  цери, цюря!   Вспомнил?
Какими мы тогда были с тобой глупыми и незрелыми. 
Ну, чего же ты стоишь?   
Принимай мою душу. Я тебе её вручаю.  Я тебе приказываю.
Принимай и  уноси  её  вон по той  по тропинке, далеко – далеко, от войны!
Кольцов  взял Серафиму на руки  и пошел с ней по прибрежной травке, мягко ступая ногами  по земле. -  Цези, цюря, клюй, клюй..

А мельницы, без устали продолжали перемалывать зёрна в хлебную пыль.
Какая – то, скрытая, потаённая сила вывела  Ивана и Серафиму  на  едва приметную, тропинку.
Повсюду  были видны, торчащие из грунта,  плоские, как блины, испечённые из белой муки, камни.
Он  нёс по этой тропинке  Серафиму и,  нежно касаясь своими губами её мягкого ушка, шептал.- 
-    Цези. Цери. Цюря. Клюй. Клюй. Клюиль. Виу.
Но, вот тропинка  резко повернула вправо.
И  он оказался перед обширным плоским камнем.
 Кольцов остановился.
Он глянул вперёд и замер. Всего, в двух метрах от него, на камне,  с грозным видом, стояла огромная змея.
Рептилию увидела и Серафима. 
Она, оставаясь у него на руках, похолодела от ужаса и тихо охнула.
Две души  два сердца, колотясь в бешеном ритме, слились в одно целое и,  замерев, растворились друг в друге.
И они впервые почувствовали себя вне своей плоти, вне времени и пространства.
Может быть секунду, может быть две, их не было на земле.
И вдруг всё вернулось на круги своя.
Вновь закрутились мельницы. -  Чап – Чап – Чах – Чах.
На плоском камне, угрожающе блестя глазами, стояла кобра.
Кольцов, плотнее прижав к себе  любимую, едва  слышно, шепнул Серафиме. – Замри. Вот это встреча!
- Напрасно я бросил автомат. – Подумал он.
Бежало время, вращались лопасти мельниц, а люди и змея оставались неподвижными.
И, тут, произошло чудо! -  Змея начала танец.
Она, изгибаясь и вращая своим  телом, совершала взлёты и падения и понемногу  пятилась  назад.
И, в то же время, она ни на секунду не отрывала своих незрячих очей с Ивана и Серафимы.
Начал отступление назад и доблестный майор с прекрасной  ношей на руках. -
- Ну, что ты, милая, мы тебя не трогаем. Мы народ мирный.
В этот момент  они  оба заметили, что справа от змеи, в невысокой траве, убегают от них несколько   змеёнышей:  пять или шесть  малышей.
Они были ещё слабы и малы. 
Не более длины обычной,  школьной  шариковой авторучки.
А их мама,  продолжала свой  отвлекающий танец, приковывая  внимание людей на себя.
Она, танцуя и пятясь назад,  уводила  их,  всё дальше и дальше,  от  людей.
И Кольцов тоже, спасая Серафиму,    неслышно  пятился назад.
Расстояние между ними и рептилией  понемногу увеличивалось.
Когда стало очевидным, что опасность миновала  Серафима, осмелев,  шепнула Кольцову. –
- Ваня, проси у неё прощение. 
Или  эти змеи так и будут тебе мстить за убитую тобой кобру. 
Хорошо, что эта встреча с твоей старой знакомой, закончилась для нас не    смертельным
укусом! 
Это знак Ваня!  И в какой день! 
В день нашей встречи,  после двухлетней разлуки.
Проси, Ваня.  Я тебя умоляю, во имя будущего наших детей.
А я тебе их, с этого  года, начну рожать каждый год. Так, что готовься, мой дорогой!
Послушай,  Ваня.
Сейчас со мной произошло, что – то такое..
Я, кажется, несколько секунд назад влюбилась в тебя, где – то там далеко, далеко, в раю.
Чудеса, да и только!   
Ну, хорошо.  А теперь  повторяй вслед за мной. –
-    Прости меня, царица гор, за грех моей молодости.
Каюсь, что выстрелил тогда в тебя  и лишил   жизни.
Царица гор,   прости меня и прощай.

Они вернулись на своё  место к реке и набросили на себя  одежду.
На большой белой скатерти их ожидала нехитрое угощение, приготовленное для них Арсеньевым.
Серафима взяла с импровизированного стола  нераспечатанную пачку печенья  и, раскрыв её, задумчиво произнесла. –
- Нет, Иван, в этой жизни всё обусловлено.
Ты можешь со мной не соглашаться, но эта змея  тебе мстила.
Кольцов, слегка толкнув её своим плечом, засмеялся. –
- Пусть будет  по - твоему, Пчёлка. 
Не буду тебя опровергать.  Тем более, в такой  знаменательный день!
Хотя, по этому поводу, как раз и говорят, что у страха глаза велики.
Серафима, потянувшись, взяла свою гимнастёрку ЧШ и достала из  нагрудного кармана письмо. –
- Ваня, это тебе от твоей мамы. 
Извини, что два года носила его и не могла тебе его передать.
Кольцов, вскрыл конверт и  стал читать письмо.
Прочитав, аккуратно сложил и сунул в конверт. –
- Час от часу не легче! 
- Что – то, неприятное, Иван? -  Прижавшись к нему, спросила она его.
- Даже не знаю, как  тебе и сказать.  Неприятное,  или ещё хуже.
В общем, у мамы в Канаде объявился брат.
У него и у моей мамы один отец, но разные матери.
Он,  со своей мамой и двумя сёстрами, в начале шестидесятых годов, выехал, из Китая, сначала, в Гонконг, а затем, в Австралию. 
Десять лет прожил там  а, затем,  перебрался в Канаду, в городок Вернон. 
Это в провинции Британская Колумбия.  Там он  живёт и сейчас.
Возьми,  ка  это письмо,  Пчёлка.
Почта у нас в семье будет находиться в твоих руках.
Серафима взяла письмо и спросила. –
- Ваня, а твой дед он,  был православным?
- Дед был православным, как и я. 
- Возвращаться в СССР он не хотел. Сама понимаешь почему.
В конце пятидесятых годов он собрал всю свою семью и повёл её через горные хребты 
Гималаев  к границе Китая и Индии.
Он  решил уйти  в Индию. 
Они дошли до самой границы и остановились в маленьком высокогорном посёлке, в котором жили монголы и китайцы.
Моей матери тогда  было,  лет пять
Кольцов налил в кружку коньяка и, ударив ей по бутылке, сказал. –
- За них!
Он выпил и продолжил. –
- А, там, на этих головокружительных высотах,  даже летом  лежит  снег. 
Дед там  простудился  и  они вынуждены были вернуться в Синьцзян, где он,  позже,   
в городе  Урумчи и умер.
Пчёлка, это ведь  всё происходило недалеко отсюда.
Серафима печально заметила. –
-     Это всё семнадцатый год, когда большевики разогнали Россию по всему свету.
А как же твой дядька вас здесь,   в С С С Р,  разыскал?
- Как разыскал? -  с грустью    переспросил  её  Иван. –
Подал через международный Красный Крест во всесоюзный розыск.
И, знаешь, как вынуждена была поступить моя мать, спасая меня?
Она пошла в военкомат и написала заявление о том, что у неё нет никаких родственников за границей. Она отказалась от своего родного брата!
В общем, так. Оставь это письмо  с адресом дядьки у себя.
И закончим этот разговор.
Серафима, спрятав письмо,  сказала. -  Вот она наша русская судьба, мой милый.
     Из нас сделали Иванов, не помнящих родства.   

Вечером за ними приехал Макаров. –
- Прошу.  Кадиллак подан.
Подполковник Арсеньев ждёт вас в своей штабной машине.
Он просит вас пожаловать  к нему на праздничный ужин.
У него гости. Командир разведбата майор Орлов и командир санэпидембата полковник  Хмурованный.
Кольцов  помог Серафиме  забраться в УАЗик и сел в него сам.
Она  похорошевшая на солнце, не удержалась от  шутки. –
- Ну, кучер, погнали  пчёл в Пули – Хумри.
Мы им там покажем такое кино, какого они и в Одессе не видели.
Вперёд, Макаров!
Я, теперь, ничего и никого не  боюсь!   Ты знаешь, где я сегодня побывала. О!  В самом раю!  Я там на себя со стороны посмотрела. Оказывается,  Макаров, уж и не такая я хорошая, как  считала раньше. 
Вот так!  Много приукрашивала себя. А зачем? 
И во – вторых,  при мне  теперь моя защита,  мой доблестный майор и чёрный   пистолет! 
Макаров, не отводя восхищённых глаз с красавицы, радостно воскликнул. –
- С вами я согласен  пчёл  и здесь, по   Пули – Хумри,  гонять.
Пчёлы, не духи. Они,  хоть мёд дают

                Глава девятнадцатая.      





                ФАЙЗИГУЛЬ -  АЛЕНЬКИЙ  ЦВЕТОЧЕК! 

















Майор Кольцов вышел из палатки, где  размещался командный  пункт полка.
После аудиенции у командира,  он получил назначение на должность заместителя командира  полка по технической части.
Всё бы ничего, но трагедия, произошедшая с генералом Калининым,  не давала ему покоя и он не находил себе места.
Ему было особенно не по себе, когда он оставался наедине с Серафимой.
В такие периоды, одна досада, одна неприятная мысль, овладевала всем его существом. –
- Жив ли Афанасий Северьянович и,  как мне  поведать об этой трагедии Пчёлке.
Как это сделать?
Командир полка дал ему  первое и срочное задание. –
- Майор Кольцов. 
Мне, только, что позвонил командир запасного, резервного командного пункта сороковой армии генерал лейтенант Пономарёв и приказал разобраться вот с чем.
Наши вертолётчики, только что,  километрах в  двадцати отсюда,  засекли в долине Пули – Хумри, какой – то, странный палаточный городок.
Командир полка, пригласив Кольцова к карте, показал ему  это место. –
- Вот, видишь, где он находиться.
Отметь на своей карте его местонахождение.
Возьми пару  БТР,  десяток солдат и переводчика.
Поезжай туда и разберись на месте, что это за палатки и кто в них обитает.
И спецназ, и  мотострелки сейчас, как назло,  задействованы в  боевых операциях  и  это дело повесили на нас.
Только ты там будь поакуратнее. 
Вертолётчики  вооружённых людей там не заметили, к счастью. 
А с гражданскими лицами  нам  воевать нельзя. Не забывай это.
Командир полка, повернувшись к  своему замполиту, попросил его помочь Кольцову организовать выезд и собрать команду. –
- Подполковник, введи майора в детали и помоги ему собрать технику и бойцов.
Сам, понимаешь, он только прибыл к нам и никого  здесь ещё не знает.
Кольцов вышел  с командного пункта, в сопровождении  замполита  и   они направились в расположение технического парка полка.
Путь их пролегал мимо штабной машины генерала Пономарёва.
В Пули – Хумри находился  резервный командный пункт сороковой армии.
Возле штабной машины стоял  командующий этим пунктом генерал – лейтенант Пономарёв.
Он, за что – то, распекал, стоящего перед ним, навытяжку,  полковника.
Когда  они проходили мимо генерала Пономарёва, то до Кольцова долетели обрывки фраз, которые насторожили  его, поскольку генерал упоминул имя  его тестя. –
- Стало быть, этот сотрудник  контрразведки ХАД утверждает, что генерал Калинин находиться у моджахедов?
Свежо предание, да вериться в него с трудом!
Как показывает опыт, остаться живым в сбитом вертолёте, практически невозможно.
Странно!  Очень странно, полковник.
Я, хотел бы лично переговорить с этим хадовцем. Пригласи,  ка его ко мне.
Но полковник, приглушённым голосом, стал, что – то, говорть Пономарёву.
Они прошли мимо начальства, козырнув ему и,  в след Кольцову,  долетело, только несколько  слов. –
- Он в Кабуле.
На  это, громогласный генерал лейтенант, ответил. –
- В Кабуле, так в Кабуле.
Скорее всего,  это сказки.
Наши спецслужбы в этом разберуться сами.
Но, ты мне, с этим хадовцем,  встречу, всё – же, организуй.
Два  БТРа – восьмиколёсника, двигаясь, вдоль реки Пули – Хумри, минут через двадцать, двадцать пять, вышли к  возвышенности, на склоне которой был разбит лагерь, о котором сообщили вертолётчики.
Оказалось, что это  был лагерь или стоянка  афганца - работорговца.
Переводчик, с двумя автоматчиками,  отправился  за хозяином.
               Кольцов, выбравшись из бронетранспортёра, стал разглядывать лагерь.
Ему, сразу же, бросилось в глаза то, что  все палатки в  лагере разноцветные.
Скорее всего, это были старые, повидавшие на своём веку  ещё завоевателей англичан, шатры.
Материал их  стал настолько ветхим, что прореха соседствовала с заплаткой,  а  заплатка  дружила с прорехой.
Цвета  же, сохранилась довольно  сносно.
Но, вот, к  Кольцову привели  самого работорговца. –
- Шума чи  мехохед? –
Сказал он, поклонившись, Кольцову.
Переводчик перевёл. -  Что вы хотите?
Кольцов начал задавать ему вопросы.   
Хозяин, очевидно ровесник своих шатров, хитровато  бросая взгляды, то на переводчика, то на Кольцова, принялся без всякого смущения,  выдавать на них ответы.
- Кто вы такой и что за  люди находятся в ваших шатрах?
- Я Сыдык.  Я хозяин этих людей.
Все эти люди принадлежат мне. 
Наши законы позволяют покупать и продавать людей.
Кольцов,  слегка растерявшись,  после такого ответа,  поинтересовался. –
- А почему ваши шатры окрашены в разные  цвета?
Старик начал загибать пальцы. –
- Белая палатка  у меня предназначена для мальчиков. 
В чёрном шатре  живут женщины, потерявшие мужей.  В чёрных домах у нас живут вдовы.
И старики у меня есть.  А, как же!   Их тоже хорошо покупают.
Старики у нас присматривают за малыми детьми.  Цвет их  шатров  коричневый.
Хозяин загнул третий палец. –
- А, вот розовая обитель.  И в ней находятся мои  рабыни.
Кольцов, резко махнув рукой,  остановил работорговца. - 
-    А, ну, ты,  ловец душ,  веди меня в эту  розовую  палатку.   
Старик, ловко проскочив вперёд,  распахнул полог розового шатра. –
- Хуш  омамед!  Хайра  макдам!
Переводчик, таджик по национальности, безстрастно перевёл  -
- Добро пожаловать!
Кольцов вошёл внутрь розовой обители.
Здесь  содержались молоденькие девушки.
Переводчик остался снаружи.
Работорговец, что – то сказал  своим рабыням,  и они стали выходить из шатра.
Снаружи они образовали, нечто похожее на шеренгу.
И, когда  Кольцов, двигаясь вдоль этой шеренги,  подходил к  каждой из них, они открывали  ему свои лица.
Кольцову стало не по себе  оттого, что эти девчёнки смирились со своим рабским положением. –
- Понятно.  -  Мрачно произнёс он. –
Есть здесь и своя  Гульчехра. И Насиба. И Зульфия.
- Это вы, товарищ майор, вспомнили эпизод из  кинофильма  Белое солнце пустыни? –
 Спросил его переводчик.
- Из него,  самого. –
Повернувшись к нему,  ответил  Кольцов.
- Совершенно верно!
И, вдруг, он, неожиданно для себя самого, принял решение. –
-    А,  ну, ка    передай ему,  -  Сказал Кольцов  переводчику - 
Чтобы он, этот рабовладелец, вывел всех своих рабов на свет.
Мы, сейчас,  всем им,  дадим  свободу.
Рабов и рабынь набралось человек  тридцать пять.
Прикажи этому  упырю, чтобы он собирал свои манатки и бежал отсюда подальше, пока мы его не взяли в оборот.
А, этим рабам объяви, что они свободны. 
Все,  до единного!
Пусть катятся на все четыре стороны.  Хоть в Индию, хоть в Пакистан, хоть в оплот мировой  демократии -  США!
Кольцов, показывая польцем на старика Сыдыка, повторил. –
-     Гоните  его  отсюда в три шеи. И   побыстрее.
Когды обоз хозяина скрылся за  ближайшим холмом,  майор приказал разойтись всей толпе.
Выслушав переводчика,  рабы  стали  расходиться.
Но  расходились  они  группами, по нескольку человек, что не могло не насторожить майора Кольцова.
Военные сели в  бронемашины.
Переводчик, устроившись рядом с  майором, с  уверенностью  заявил. –
- Никто, никуда  от хозяина не уйдёт!  Вот, увидите.
Кому эти люди нужны, здесь, среди голых бугров и скал?
- Я это и сам понимаю. – Согласился с ним Кольцов. –
- Хозяин их кормит и поит.   
И, особенно, что важно, он их защищает, поэтому всё вернётся на круги своя.
- В этом, то и  вся  проблема. -   Вздохнул он. –
- Когда я сюда,  в  Афганистан,  шёл, то, наивно полагал, будто мы приобщим их к благам своей социалистицнской цивилизации.
А,   рабам наши блага  не нужны! 
Им удобнее и проще жить в рабстве, ни о чём не думая и ни о чём не беспокоясь.
И, майор отчаянно махнул рукой. - 
-    А мы сами, разве не рабы.  И мы, такие же, рабы!   Только находимся в рабстве у
     своего  собственного государства.
Только нас, приучив к  этим благам,   сделали ещё более зависимыми людьми, чем они.
Вот и вся  разница между  ними и нами.
- А, давай  подождём и посмотрим, капитан. - 
Предложил он переводчику. - 
Как события  будут  разворачиваться дальше.
- Давайте, посмотрим! -  Согласился   капитан.
Они тронулись и,  отъехав немного от этого места, выбрав  удобную,   для наблюдения позицию, остановились.
Кольцов прильнул глазами к биноклю.
               Старик,  остановив свой обоз,  стал ждать.
Вскоре,  к нему  стали подтягиваться, одна группа за другой.
Всё вернулось на круги своя.
Галоши, лекарства, электричество, машины, бузусловно этим людям были нужны.
Но тысячелетние привычки и обычаи оказались   им ещё нужнее.

В  Афганистане жизнь тащилась  со своей сумой и по   своей, привычной для афганцев,  дороге, в наших галошах и мимо наших укреплённых гарнизонов.

Серафима, воодушевлённая  долгожданной встречей  с Иваном, не ходила по этой, горящей под ногами афганской  земле, а летала.
Уже неделю, как  она,  слившись  со своим любимым в одно   целое,    жила с ним  единой душой  и в одной  армейской палатке.
Фельдшер Любаша  переселилась  от неё в другой  « номер  », предоставив им  возможность жить вместе.
Серафима, словно бабочка, порхала по долине Пули – Хумри, не чувствуя усталости, несмотря на  свою загруженность по работе,  постоянно, что – то напевая.
               Командир медроты Борщевский,  тайно вздыхая, наблюдал за ней и завидовал своему сопернику, в объятия которого судьба отдала эту красавицу.
В тот самый день, когда Кольцов даровал свободу  тридцати пяти афганцам, но осчастливить их так и не смог, капитан Борщевский, с утра,  подошёл к счастливой Серафиме и, выбирая  выражения   поажурнее,   попросил её. –
- Любезная Серафима  Афанасьевна,  смотрю на вас и завидую. 
Нет, нет, не  майору Кольцову завидую, а вам.  Вы, само  божество! 
Мечтаю попасть к вам в рабство! 
И  летать вам,  дано, как жарптице! И  петь, как соловью!  И  восхищать, как богине!
Но, увы, извините, война! 
Там, в приёмной  палатке,  ждут приёма   местные жители.
Так, вот  прошу вас, примите  их,  убогих и сирых. 
Там их человек тридцать  набралось.
- И, вы, капитан, туда, же!  Эх, вы!  Сдалось вам это рабство. Оставьте эту старую песню. Живите на свободе.  Я вам, капитан её   дарю!
А за  больных  не беспокойтесь, Александр  Александрович. –
Милостливо глянув на  капитана,  решила  она. –
Я, сейчас же, займусь ими. Надо, так надо!
               Среди  пациентов сидела её знакомая, та самая женщина с ребёнком на руках, которая   приходила к ней в прошлый раз.
Увидев  Серафиму, женщина встала.   
Она, как и в первый раз,  была  в  этой очереди на приём, единственной, женщиной среди мужчин.
Серафима, уже,  зная  несколько местных слов,  пригласила её  к себе первой. –
- Бигзаред!
Это означало. -  Проходите!
Женщина с ребёнком на руках прошла, вслед за врачом, в ту часть палатки, которая являлась кабинетом хирурга.
- На что жалуемся?  -
По привычке спросила    Серафима.
Афганская женщина, отрицательно повела головой из стороны в сторону и,  подкрепив это, ещё и движениями руки, достала, из - под одежды,  клочёк бумаги.
Серафима, насторожившись,  с  опаской,  следила за  её действиями.
Женщина протянула ей этот клочёк.
Серафима взяла бумажку.
Это была записка.
Написана она была  на русском языке, но с грубыми орфографическими ошибками и без знаков препинания. –
- Ваш отец  Сэрапым  жыв  прыходы  за ным   он у нас плэн молчы 
Сначала она  ничего не могла понять. –
-    Какой отец?   Какой плен?  Что за чушь?
Сердечко её  перестало  биться  от предчувствия  беды,  и она  со страхом подняла глаза на  посетительницу.
А та, покачивая ребёнка,  продолжала повторять одну и ту же фразу. –
- Мархамат,  назди мо   биёед.
Женщина трижды повторила эти слова и, поманив  её  за собой, пошла к выходу.
-    Что вы сказали?   Я вас не понимаю. -  Холодея,  прошептала Серафима.
Но женщина, продолжая манить её рукой, вышла из палатки.
Какая – то сила, подтолкнув её вслед,  заставила  пойти за этой женщиной.
За палаткой  её ожидал афганец в форме  народной  милиции.
Он встретил Серафиму, обратившись к ней, на плохом русском языке. –
- Ваш отец  в плену у  бека Юсуфа. 
Если вы хотите его увидеть, то приходите к  беку, туда, в горы, где вы делали операцию мальчику.   Бек вас ждёт
Но   об  этом  вы  никому не говорите.
Попросите, чтобы вас направили  лечить бека.
Об этом никто не должен знать.
После этого женщина и милиционер скрылись за палатками.
Наконец, она поняла, что произошло. –
Она, тут же разузнала, что выражение - Мархамат, назди мо  биёед.  на  таджикском.- означало  – Приходите, пожалуйста, к нам.

- Значит, папа здесь и в плену у них. 
Просто так, они бы меня  шантажировать не стали.
Нужно взять себя в руки.  Спокойно.  Где Ваня?  Ваня на выезде.  Арсеньев? 
А вот он у себя.  Немедленно к нему.
Она села в   санитарную машину УАЗ – 452,  которую солдаты называли таблеткой или буханкой и скомандовала шофёру. –
- Солдатик,  вперёд!  К штабной машине начальника штаба тыла.
Арсеньев разговаривал с Ташкентом по телефону ЗАС, когда открылась дверь и в кунг вошла  бледная и,   готовая  расплакаться, Серафима.
- Минуточку!  Я,  живо. – И он показал ей на табурет, потому, как стульев у него не имелось.
Минуточка, как и водится,  оказалась длиннее, чем он обещал.
Закончив разговор, подполковник, повернулся к Серафиме. –
- Что стряслось, Серафима?  Я тебя не узнаю. На тебе лица нет!  Что произошло?
Она подала ему записку.
Арсеньев, прочитав её, не  посмел глянуть ей в глаза. –
- Сима!  Кто тебе её принёс?
Она начала рассказывать.   Ей казалось, будто всё это происходит во сне.
Когда она закончила,  Арсеньев спросил её. –
- Ты,  до  возвращения Ивана,  можешь подождать?
Есть у тебя силы для этого?
Серафима кивнула головой. -  Я постараюсь, Алексей. -
- Ты мне  только  ответь, Арсеньев.  Они меня не шантажируют?   
- Мой папа,  действительно, здесь, в Афганистане  попал в плен?
- Не шантажируют.  Твой отец находился в  Ми – 8, когда его сбили. –
- И Арсеньев в упор  посмотрел на неё.
- Почему  же, папа мне не сообщил о своём приезде в Афганистан?
- Он хотел сделать тебе  сюрприз.
Серафима, я прошу тебя об одном.   Не падать духом и не лить слёз. 
Ты сможешь помочь своему отцу, если не раскиснешь.
Мы с Иваном  попытаемся тебе помочь.   
А сейчас иди к себе и жди Ивана.   Попозже я зайду к вам.
Серафима встала и, собравшись с силами, успокоила Арсеньева. –
- Я не раскисну.  Я  иду на службу.  Меня ждут больные.  Вообщем,  я тебя жду.  Нужно выручать папу, как бы  сложно это не было. 
Ради этого я готова на всё!
Вечером, в палатке у  Серафимы, Арсеньев и Кольцов набросали план действий.
Серафима должна ехать на встречу с беком Юсуфом и попытаться, выяснив ситуацию,  замедлить ход событий. 
Сейчас,  самое главное - это выиграть время!
Нужно выяснить, какую цену запросит бек за  освобожднение генерала Калинина.
И, потом,  в каком состоянии находиться   генерал – нет ли угрозы его жизни.
- Я не пойму, Иван, одного. Почему они  просят Серафиму, не докладывать по команде и всё сохранить в тайне.  –
Ломал голову Арсеньев. –
- Это очень плохо.  В этом есть, какой  – то, подвох.
А, что если это связано с перемирием, которое заключил с властями бек? – Предположил  Кольцов. -
Ведь, с учётом этого, он обязан передать нам Афанасия Северьяновича, без каких  либо условий.   
И, тут, Серафиму осенила страшная догадка. –
- А, что если главарь, потребует в качестве платы за отца меня?
А почему бы и нет?
Она не решилась произнести это вслух, во всеуслышание.
Она, лишь,  с испугом посмотрела на своего доблестного майора. –
- Как он это воспримет?
Стоп, стоп.  А,  как я сама это восприму?  Не надо паниковать.   И не надо спешить.
После встречи с беком станет ясно, какую  цену придется платить.
Тогда  я и буду принимать решение.
Но, папу я не брошу!   И затягивать с этим   нельзя!   
Отец,  скорее всего,  ранен и ему  требуется   квалифицированная   медицинская помощь.
Арсеньев стал подводить итоги совещания.-
- Значит так!   
Я звоню в  особый отдел  сороковой армии. 
Они, через своих людей,  выйдут на бека и  постараются  прояснить ситуацию.
Прежде всего,   необходимо  выяснить,  как со здоровьем  у Афанасия Северьяновича.
Затем, если его здоровье позволит, что маловероятно, то нужно,  выиграв у них время, взять инициативу в свои руки.
Арсеньев тронул Серафиму за локоть. - 
- Не бойся.  Ты поедешь к беку под усиленной охраной.
Там с тобой ничего не случиться.
Если сможешь, то затягивай время.  Если это возможно.
Иван, ты от Серафимы не на шаг.
Кольцов вопросительно посмотрел на Арсеньева. –
- А ты, что уезжаешь?
- Да.  В Кабул.  И сразу же, назад.  Меня  вызывыет командующий сороковой армией.
Всё. Заканчиваем  военный совет.
Серафима,  я прошу тебя, ты только  не раскисни.

На следующий день, Серафима, под видом планового осмотра бека, отправилась  на встречу  с ним  к Чёрной Скале.
Бек был ещё очень слаб. Он похудел. Глаза его ввалились.
Голос был слабым и хриплым.
Говорил, главным образом, его помощник, владеющий русским  языком.
А бек, лишь, изредка, вставлял в разговор слова. –
- Ты, красавица, знаешь, что бек, поддерживаемый голосом с небес, желает, чтобы ты стала его женой.
Вчера  его желание было невозможным и ты,  красавица, над ним смеялась.
Но так было вчера. 
Ты очень красивая. Ты зебо!
Серафима, не сомкнувшая за всю ночь  глаз  и  чего  только  не передумавшая за это время, была готова ко всему.
Она стояла и слушала, начинающего седеть  переводчика, который назвал себя помошником главаря.
- Жизнь  прекрасна, когда она опасна. - 
Вспомнился Серафиме девиз матери.
И она, перебив этого человека, с ненавистью, глядя на бека, сказала. –
- Пока я не увижу своего отца живым или мёртвым, я не буду  с вами  разговаривать.
Покажите мне моего отца. Сейчас же покажите!  Я требую этого!
- Не надо спешить, зебо.  И не надо возмущаться.
Я повторяю, что   вчера ты смеялась над нами.
А сегодня, когда это стало   возможным, ты,  зебо, испугалась!
Ты станешь  женой бека  Юсуфа и, тем самым,  спасёшь  своего отца.
- Зебо! Что это?  Постой, постой. Это на их языке, так называют красивых женщин.
Зебо – означает красавица. – 
Вспомнила значение этого слова Серафима. –
- Будь прклята эта красота! 
Была бы я с неброской внешностью, то этого бы не случилось.
Неброская внешность. Серая жизнь. Муж  пьяница. Длинные рубли, которые только снятся.  Это, однажды, я услышала от Ленки  Стариковой в Калинине.
Она, эта  Ленка,  сейчас охотится  за мужем в шиндандском госпитале.
Вопрос   вывел её из состояния   прострации,  в котором она находилась, с того времени, как получила эту злополучную записку.
Один шаг отделял её от того угнетённого и подавленного состояния, за чертой которого наступает полнейшее безразличие к окружающему.
Она, услышав вопрос, очнулась и стала вникать в смысл того, что говорил  ей помошник, переводя вопрос главаря. –
- Ты согласна стать моей женой, Серапим?
Как, только,  ты скажешь   да,   твой отец будет передан в руки твоего мужа или твоих друзей.
Но, при одном условии! 
Ни шурави, ни афганские власти  ничего не должны  знать о нашей сделке.
Я поступлю, как настоящий  мужчина. Я тебя не обману.
Как, только, ты, зебо, разделишь со мной ложе,  шурави получат твоего отца.
Ночью я войду в твою спальню, а утром твой отец быдет на свободе.
Чего же, ты молчишь, зебо?
За всё в этом злом мире надо платить.  Заплатишь и ты, Серапим.
Заплатишь своей красотой!
Только после этих слов, Серафима Калинина стала, с трудом,  выходить из того угнетённого состояния, в котором она оказалась по воле бека.
К ней вернулись  силы  и способность  трезво мыслить.
Она, буквально,  на один миг,  приложив ладони к своему  лицу, и, убрав их с него, начала говорить. –
- Я должна подумать. Я готова жертвовать собой во имя своего отца.
Бек,  Юсуф,  я  должна подумать.  Недолго.  Может быть неделю.
- Нет, зебо.  За эту неделю и Чёрная Скала, вокруг которой кружиться  моя жизнь, может превратиться в песок, который засыпет мне глаза, чтобы я не мог любоваться твоим лицом.
Нет, зебо, будем честными до конца!
Я смерти не боюсь. 
Лучше прожить  один день с такой красавицей, как ты, чем жить сто лет с некрасивой.
Ты многого не знаешь, Файзигуль.  Я открою тебе ещё одну тайну.
Ман  туро нагз мебинам.
Подойди поближе. 
-    Зиг  накун.-  Не бойся.
Став моей наложницей,  ты спасёшь,  не только  своего отца. 
Ты спасёшь и жизнь своего мужа.   
Бек, заметив, что женщина, насторожившись, хочет задать ему вопрос, остановил её. –
- Зиг накун.
Твой муж, майор, убил моего   старшего брата. 
По нашим законам, теперь я обязан   убить его.
Я обязан  забрать жизнь твоего мужа.
Ман туро  нагз  мебинам, Серапим. -   
Помешник перевёл ей –
-    Ты мне нравишься, Серафима!   Или, я тебя люблю, Серафима!
Заметив, что женщина начала потихоньку приходить в себя, он добавил. –
- Бек ласковый!  Он будет назывыть тебя  Файзигуль или Зебо!
-     Файзигуль   это   аленький  цветочек.
     А, зебо, как ты уже догадалась сама, это красавица.

Бек Юсуф, который за время разговора, не спускал с неё глаз, подождав, когда закончит говорить его помошник, продолжил.-
- Но я не буду  убивать твоего мужа, Серапим.   Он будет жить! 
Он будет целовать других женщин, а не тебя.  Вот и всё!
И они родят ему много сыновей.
А ты родишь сыновей мне.  Разве это плохо, зебо?
Серафима, сама не понимая, что с ней происходит,  вдруг  почувствовала  в себе прилив    силы и уверенности.   
Она  подошла и, присев на  краешек ложа бека, стала поправлять бинты на его теле. 
Она поправляла их с тем профессионализмом и заботой,  с которой это делает лечащий врач  своему  пациенту. 
Глаза бека  заволокла дымка умиления.
Стало тихо.  Все молчали.
И эту неопределённую тишину вспорола своим звонким, вибрирующим голосом, отчаявшаяся на решительный шаг и  готовая согласиться на всё,  женщина.
- Хорошо, бек.   Я стану твоей наложницей, чтобы спасти своего отца и жениха.
Я тебя не обману.   Ты мне веришь, или нет?
Помощник, с радостными интонациями в голосе, начал переводить её слова.
Дымка умиления в глазах бека, расстаяв, исчезла.
Не глаза, а два костра вспыхнуло на лице раненного мергена. –
- Да, зебо!  Я тебе верю. –
Услышала  зебо и  тут же, произнесла. –
- Я должна встретиться с отцом.  Это первое.
Во вторых.  Я, лично, должна,  получив своего отца,  доставить  его в советский госпиталь, чтобы  им  там  занялись  врачи.
Как только жизнь моего отца будет вне опасности, я вернусь к тебе бек Юсуф  и стану твоей наложницей. 
Я повторяю, бек.  Я согласна стать, только, твоей наложницей, но не женой.
Я уже помолвлена.
Говори мне бек.  Да или нет!   Ты согласен на этот вариант!
Бек задумался. А, Серафима, ведомая,  какой – то,   силой  продолжала. -
- Или ты, бек Юсуф, соглашаешься со мной и выдаёшь мне отца, или  против тебя мы начнём боевую операцию.
Да, в этом случае я потеряю своего отца. Но, зато  останусь  свободной и с любимым человеком!
Решай, бек.  Последнее слово за тобой!
Она  поднялась с постели. –
- Ты, только, что называл себя мужчиной.
- Так будь им.  А я останусь для тебя – зебо!  Или Файзигуль.
Как хочешь, так можешь меня и называть. Мне всё равно!
Бек закрыл глаза и произнёс. –
-   Хорошо!  Мы с тобой,  Файзигуль, договорились.      Я тебе верю! 
Ты получишь  своего отца. 
Он находится  в Шинданде.
Как ты туда доберёшся, это уже  твои проблемы.
Посмотри на этого человека. - 
И бек  своим взглядом  показал на своего переводчика.
Это  мой помощник Махмуд. 
Он поедет с тобой в Шинданд.  Он  и передаст тебе отца.
Ты  поставишь  отца на ноги и, затем,  вернёшся  ко мне.
               Но, Махмуд, услышав то,  что  сказал  бек,  выкатил глаза и  стал отговаривать  своего хозяина. –
- Заклинаю тебя именем  Аллаха, бек!  Не делай этого. 
Твой поступок смерти подобен.
Как, только,  она получит отца, шурави начнут против тебя войну. 
И ты её проиграешь, Юсуф.
Они пошлют на нас свои штурмовики Су – 25, батареи  Град  или Смерч и танки.
А ты, даже, саблю свою поломал в последнем бою, когда хотел взять в плен эту русскую.
Что, ты возьмёшь в свои руки?  Карабин?   Против танков?
А ты знаешь, что такое Град и Смерч?
Смерч кидает свои снаряды на семьдесят километров, а Ураган на сорок.
Шурави, даже, не пошлют их, этих шайтанов, сюда.
Они достанут нас из Пули – Хумри.
Я тебя умоляю, Юсуф.   Откажись от своего решения.
Эта зебо тебя  заворожила.
Она колдунья.  Посмотри на неё! 
Аллах такой  красотой  земных женщин  не награждает. 
Как ты этого не поймёшь?   Это не зебо.  Это сам шайтан в образе  зебо!
Она  сама стреляет дальше и страшнее,  чем Смерч!
Бек поднял руку. - 
Всё, Махмуд!  Хватит болтать!   Мы мужчины, а не женщины.
Отправляйся с ней в дорогу. Надо спешить. Её отец нуждается в лечении.
И, ещё!   Её мужа, майора, не трогать.
Я её люблю и поэтому  верю ей.
Серафима, положив свою руку на  грудь бека, стала прощаться –
- Юсуф!  Я к тебе вернусь. 
Но я прошу тебя, чтобы ты принял меня не в этой убогой сакле, окна которой затянуты бычьими пузырями.
Ты примешь меня, как  царицу в приличном доме.
Если ты выполнишь своё обещание сполна, я вернусь к тебе.
Я вернусь, как только мой отец встанет на ноги.
И ты, бек, будешь ждать, как бы  надолго это  дело не  затянулось.
За это время, наши врачи, поставят на ноги и тебя самого.
Серафима пошла к выходу.  У двери она остановилась. –
- Махмуд.  Завтра я жду тебя в Пули – Хумри.
-    На реке.  У средней мельницы. В десять часов утра.

В саклю к Юсуфу,  в образе Серафимы,  вошло нежное и рамантичное создание, а вышла из неё  зрелая женщина.
Из сакли вышла не Серафима - Файзигуль. 
Из сакли, лёгкой походкой, будто на охоту, вышла  тигрица. -
-    Не говорите тиграм – Мяу.  На тигров, чтобы они   с вами  считались, нужно рычать. –
Прошептала Серафима, покидая  бека Юсуфа.
Во дворе Серафиму окружила охрана и увезла её в Пули – Хумри.

Арсеньев и Кольцов, выслушав Серафиму, долго сидели,  не говоря ни слова.
Ветер трепал клапаны палатки, то,  затихая, то усиливаясь.
Оба  сидели молча, думая  об одном и том же. –
- Серафима, или не  Серафима, вернулась  к ним со свидания с  беком?
Её, как будто бы подменили.
Её невозможно было узнать.  В глазах  её  появился металлический блеск.
Кольцов, вновь и вновь возвращался к её словам, которые заставили его замолчать  при встрече  –
- Значит, так, товарищи офицеры.  Я свободная женщина.
Сегодня, под  давлением обстоятельств, мне пришлось принять непростое решение, чтобы спасти своего отца.
Но, в начале, я  задам тебе, Ваня, один вопрос. –
- Ты  готов жертвовать  собой ради меня  или нет!
Кольцов, сорвавшись,  сильно ударил ладонями по своим коленям  и  крикнул. - 
- Да, чёрт,  побери!  Ты же знаешь, что готов!
- Тогда жертвуй, на здоровье, Иван.  И жди.   
А я уйду к беку.
Но я  от тебя, Ваня,  рожу ребёночка. Я беременная 
Запомни от тебя! 
И ты,  меня  никогда, ни разу,  за этого бека, не упрекнёшь, когда я вернусь.
Если вернусь, разумеется.
- А  тебя, Арсеньев, я попрошу, как угодно и чем угодно, отправить меня в Шинданд.
Завтра. После десяти.
Серафима, подошла к Арсеньеву и, присев на корточки, положила руки на его колени. –
- Эх, вы, Аники – воины!
Вам бы испытать то, что приходиться испытывать нам, бабам!   
И, предупреждаю!  Никаких операций против бека.
Мои отношения с беком должны остаться тайной за семью печатями.
Это наша личная тайна!  Вместе с  тобой, Иван.
Даже Полина не должна   знать об этом.
А там будь, как будет!   
Я надеюсь, Кольцов, что всё обойдётся. Не знаю почему, но надеюсь. 
Только ты, Ваня, должен быть терпеливым.

На следующий день Арсеньев  на вертолёте отправился с Серафимой и Махмудом  в Кундуз, а оттуда,  на грузовом борту АН – 12,  в Шинданд.
В Шинданде Серафима получила отца. 
У него были множественные переломы рук и ног и   пулевое ранение  в грудь.
Афанасию Северьяновичу, когда он находился в плену,  оказывали помощь   неизвестные врачи.
По  крайней мере, пулю они из него извлекли.
А, вот некоторые кости,  начали срастаться неправильно. И их пришлось ломать.
Через пару недель, Серафима вылетела с отцом в Ташкент, где он должен был  пройти  полный курс лечения.
               На самолёте Ил – 76, в Москву, через Ташкент, летело несколько высокопоставленных офицеров  сороковой армии.
В их числе находились начальник  особого отдела  КГБ.  по  Туркестанскому военному  округу генерал – майор  Волкович  и начальник особого отдела КГБ по сороковой армии полковник  Румянов.
Генералы и старшие офицеры летели в Москву на представительное совещание.
Афанасий Северьянович  был положен   на специальные носилки.
В руках   полковник  Румянов   держал журнал Советский воин с фотографией кавалера двух орденов Красной Звезды,  переводчика Шавката Саидова.
Серафима попросила у полковника этот журнал и начала его просматривать.
Просмотрев  журнал, она прислушалась к разговору, который велся между командиром одной из общевойсковых дивизий и  особистами.
Командир дивизии  рассказывал  генералу  и полковнику о геройском поступке старшего лейтенанта Задорожного. –
- Вот вам пример истинного героизма. 
Задорожный накрыл своим телом гранату и погиб, спасая  своих товарищей.
- А из какой он части? –
Поинтересовался  генерал.
- Из  самоходного артдивизиона   108 – го  парашютно – десантгого полка. - 
Ответил  командир дивизи,  и, глянув на Серафиму, добавил. –
- Вы же  знаете,  что ему посмертно присвоили звание  Героя Советского Союза, а имя, героя навечно,  занесли в списки этого артиллерийского дивизиона.
Затем,   генерал начал говорить о несогласованности действий между руководителями  пяти  советских силовых структур и ведомств,  находящихся в Афганистане, что, рано или поздно,  должно было отразиться на результатах афганской компании.
А  генерал,  Волкович поглядывая, то на  командира дивизии то на лейтенанта Калинину, с возмущением  подхватил эту тему  и  начал констатировать. –
- Пятеро  высших советских  руководителей, находящихся в Афганистане,  не могут прийти к единому мнению! 
И каждый тянет одеяло на себя!
Черезвычайный и полномочный посол СССР в Афганистане имеет  здесь своё, отличное от других,  мнение.
Командующий сороковой армией считает иначе и проводит свою внутреннюю политику.
Конечно, армия это сила!  Она здесь многое решает, но не всё!
Маршал Соколов, как начальник оперативной группы Министерства Обороны, имеет огромный вес и в политическом  смысле, не только в военном.
Это и моё личное мнение и точка зрения  представительства КГБ в  Афганистане.
У нас, здесь, свои, специфические задачи.
Трудно даже представить, что будет, если мы перестанем снабжать военных информацией.
Для них это крах!
В то же время,  МВД гнёт свою, порой, противоположную   КГБ и Армии,  линию. –
-    Наша цель это  борьба с жуликами и уголовниками.
Вот их ответ, когда мы  пытаемся привести руководство МВД к единому с нами  мнению.
               Серафима была далека от всего, что происходило в  этих структурах и ведомствах.
Её это мало интересовало.  Она жила с одной мыслью. –
- Что будет с ней дальше? 
А генерал продолжал. –
- При Бабраке Кармале сидит партийный советник на уровне заведующего отделом ЦК  КПСС. 
- И он, как руководящая и направляющая сила, тоже пытается прибрать к своим рукам 
     всё, что здесь стреляет и руководит этой стрельбой.
Нет, до добра это  нас не доведёт.
Мне, даже, один капитан недавно заявил. –
- Или вводите сюда 500 тысяч солдат и берите  всю страну в кулак!   
Или  давайте уносить, отсюда ноги.
Ноги не хотелось бы уносить, но нас  вынуждают это сделать.
И кто вынуждает?  Свои же!
Даже младшие офицеры  это понимают, а  руководители высших ведомств нет! 

Арсеньев, прилетев в Кабул, отправился в штаб тыла, который  располагался рядом со столицей,  в  так называемом,  Тёплом  Стане.
Это название, по аналогии с одним из районов Москвы,  пригороду Кабула дал,  кто – то из советских офицеров.
В Тёплом Стане стоял отдельный батальон материального обеспечения.
Здесь же,  были развёрнуты медсанбат, хлебозавод и банно -  прачечный комбинат.
Арсеньева  в штабе тыла должен был ожидать полковник Кудряшов.
Но, к разочарованию Арсеньева, Кудряшова в штабе не оказалось.
Он убыл в район кабульского элеватора, где вёл бой с душманами мотострелковый полк.
Эти душманы появились тут, словно грибы   из  - под земли.
Арсеньеву пришлось  ехать к месту   боя, чтобы встретиться со своим начальником.
               Командир  мотострелкового полка расположил свой командный пункт на холме и оттуда руководил боем.
Арсеньев поднялся на холм.
Сверху, над командным пунктом была натянута маскировочная сетка.
Командир полка неотрывно сидел на рации, поддерживая связь со своими командирами.
Здесь же, находился и полковник Кудряшов.
Со стороны элеваторов доносились звуки выстрелов и крики.
- Ветер, Ветер. -  Доложите о потерях. -
Запрашивали командира полка  из вышестоящих  инстанций. –
- Доложите о своих  человеческих потерях.
Ты меня слышишь, Ветер.   Потери у тебя имеюся.?
Арсеньев, поздоровавшись с Кудряшовым, примостился рядом на, каком – то,  ящике.
Командир полка, получив запрос о  потерях  личного состава,  срывающимся голосом принялся докладывать о своих  потерях. –
- Ракита, Ракита.  Потери есть.
Одному бойцу пулей раздробило палец! 
Ты слышишь меня, Ракита?   Бойцу из второй роты душманская пуля раздробила палец.  Всё.  Других потерь, к счастью, нет!
Арсеньев и Кудряшов переглянулись.
Кудряшов шепнул Арсеньеву. -  Этот  Ветер  впервые учавствует в бою. 
- Неделю назад, как прибыл в Кабул из Союза.
Арсеньев, усмехнувшись, пошутил. -  Я мальчик. Мне раздробило пальчик.
Арсеньв подал Кудряшову на подпись несколько бумаг. –
- Прошу наложить резолюцию.  Война войной, а тыл тылом.
Полковник подмахнул документы и отдал их подателю.
-    Разрешите убыть.  -   Собрался уходить Арсеньев.
Но полковник его остановил. –
- Оставайся.  Приглашаю тебя на победный обед.
Ты не смотри, что командир полка, по неопытности, посчитал раздробленный пальчик 
     за  невозвратные потери.
Он вчера отбил у душманов две бочки селёдки. 
Но, к сожалению,  на победный обед эта селёдка не будет подана.
Арсеньев с удивлением посмотрел на  Кудряшова. –
- Как  это  не будет?
- А так!  Селёдку послали на анализ, который будет готов, только завтра. –
С сожалением развёл руками Кудряшёв. –
- А, вдруг она отравленая?  Что, тогда? 
Вот и командир  полка боится последствий. 
Я попытался его уговорить, но он, ни вкакую.
Боиться, что в случае отравления, его отдадут под суд.
А селёдки то хочется, Арсеньев. Я забыл, когда её последний раз пробовал.
Полковник Кудряшов, вдруг, подмигнув Арсеньеву, сказал. - 
Попробуй. Может быть, ты  его уломаешь. А?
- Этого не уломаешь, раз он раздробленный пальчик записал  в реестр потерь. 
Я попробую уломать других.
Вскоре,  душманов с элеваторов выбили  и  стрельба  прекратилась.
После этого командир полка  пригласил начальство на обед.
Они спустились с холма вниз, к палатке, в которой старшина накрыл стол.
На нём не было только селёдки.
Арсеньев, подозвав к себе старшину, прказал ему. - 
- Старшина!  А, ну подать сюда трофейной селёдочки.
Чего ты её прячешь, у себя за пазухой?   От начальства, что  ли?
Старшина заартачился. -  Не губите, товарищ  подполковник. 
Не приведи Господь  траванёмся, тогда меня упрячут в колымские  шурфы.
Я лучше пришлю к вам начальника медпункта капитана Богдашкина.
Вы ему и пркажите.  Он медик.  У него и пилюли имеются, на всякий случай.
Капитан – медик  заявился  на обед последним, когда  все уже сидели за столом.
Командир полка встретил его вопросом. –
- Капитан.  Когда будет готов анализ на селёдку?
- Обещают, что завтра.
Арсеньев,    пригласил медика  сесть рядом  с  ним -
- Капитан. Иди сюда.  Я, здесь,  тебе местечко держу.
Капитану ничего не оставалось делать, как принять приглашение.
- Старшина. –  Приказал Арсеньев. –
- Неси сюда селёдку. Я   тебе приказываю. 
Я, как начальник штаба тыла,  всю ответственность беру на себя.
Не прошло и трёх минут, как  кастрюля с селёдкой  стояла перед Арсеньевым и Кудряшёвым.
Все взгляды сконцентрировались на ней.
Арсеньев, напустив на себя строгий вид, толкнул медика в бок. –
- Ну, давай, капитан. Тебе, как медицинскому светилу,   я отдаю первый кусок.
Дегустируй трофеи.
Если останешся жив, то и мы попробуем.
Лицо капитана сделалось балым  как  снег. –
- Товарищ полковник. Вы не имеете права.  Я отказываюсь выполнять ваш приказ.
У меня две дочери и жена.
Он, подыскивая аргументы, умоляюще поглядывал на командира полка.
Все разговоры за столом прекратились.
Стало тихо, как перед штыковой атакой.
Арсеньев, пододвинув к себе тарелку,  вынул из кастрюли   рыбину.
Он положил её на тарелку и, как заправский повар, разделав ножом,  начал есть.
У всех на глазах он, расправившись с первой рыбиной, потянулся за второй. –
- Эх, ты, капитан. У меня свадьба на носу. 
Молодая жена  из Ташкента должна  сюда прилететь.  И  то я не струсил!
Видишь, ничего со мной не случилось. Я жив, здоров, как Иван Петров.
Арсеньев, взяв  вторую селёдку  за хвост, поднял её вверх. –
- Чего вы испугались?  Вы же эти бочки  у душманов в бою отбили! 
И они обе были запечатанные.
- Налетай, братва.  Никакой  отравы   здесь  нет! 
Видите!  Я проверил на себе!

Двадцатого августа 1982 года в штаб полка пришёл приказ о присвоении майору Кольцову очередного воинского звания подполковник.
Следом за ним, тут же, прикрутил на свои погоны третью звёздочку и Арсеньев.
Он стал полковником.
Кольцов это известие получил по радиозвязи поздно вечером, находясь в ночном танковом дозоре.
Армейскую бригаду материального обеспечения, расположенную в Пули – Хумри, охраняли по ночам  танковые дозоры.
Танки, занимая опорные пункты, стояли в окопах.
В обязанности ночного танкового дозора входило наблюдение за подступами к армейской базе и, в целом к гарнизону.
На танках Т- 62 и Т – 55 стояли приборы ночного видения ТВН, спомощю которых и осуществлялось наблюдение за местностью.
Днём танкисты отдыхали.
Майор Кольцов, заступив в дозор, когда такое  случалось, как правило, залезал в танк и садился на место наводчика, туда, где стояли прицелы ночного и дневного видения.
С этого места  он  и  вёл наблюдение.
Ночной   прицел ТВН  располагался выше  дневного прицела ТШ.
Затем он, включал  преобразователь  и ждал, пока  на прицеле не появится нежное зеленоватое свечение.
Преобразователь приятно жажжал.      
Далее  он включил прибор ночного видения.
Было ещё светло и поэтому шторки на приборе, чтобы  на него не попадали лучи света, открылись не полностью.
Перед этим, командир танка, сержант, снял  защитный колпак с  прожектора  инфракрасного излучения, подготовив его к работе.
Поворотом башни, вправо – влево, и  пушкой, вверх – вниз, он стал перемещать прицел и вести наблюдение.
Пулемёт в танке спарен с пушкой.
Чтобы открыть стрельбу, осталось, поймав цель, нажать на электроспуск.
 
Сообщение о том, что ему присвоили звание подполковника, Кольцова порадовало мало.
Его любовь, его радость и боль – Серафима, вот уже, почти три месяца ему не звонила и не писала писем.
Серафима была официально откомандирована в ташкентский госпиталь.
Первое время, он отправлял ей в Ташкент по одному письму в неделю, но не получил от неё ни одной весточки.
Тогда и он перестал писать.
Серафима остановилась там, в Ташкенте в доме у матери Арсеньева и жила у неё вместе с его сестрой Полиной.   
Из писем и редких звонков Полины, к ним,  В Пули – Хумри, доходили известия об Афанасии Северьяновиче и о Серафиме.
Они знали, что генерала Калинина,  врачи, вскоре,  поставят  на ноги.
Врачи  вылечили его, однако раны, полученные им при падении вертолёта, надолго и серьёзно, подорвали его здоровье.
Майор Кольцов, ведя наблюдение за местностью, смотрел в прицел, но думы его были о другом. –
- Почему она мне не пишет и не звонит?
Хорошо.  Она находиться в состоянии шока. Я это понимаю.
Но, тогда,  почему я так боюсь её возвращения сюда, в  Пули – Хумри? 
Почему?
Очевидно,  оттого, что она вернётся сюда не ко мне, а к  этому беку.
Да, я слаб и не могу предотвратить надвигающейся катастрофы.
Я, по сути дела, Серафиму уже потерял.
Я слаб, а бек сильнее  меня, поэтому я  и не нахожу себе места.
А, почему, собственно, говоря, я её потерял?  Нет! Поживём, увидим… 
Он, прервав свои размышления, переместил прицел влево и присмотрелся к  местности. -
- Никого.  Всё спокойно.
Нет,  я, пока,  ещё  не  потерял  Пчёлку?   Ничего подобного!  Я её не потерял.
Я её ему не отдам.  Решено!
Она пойдёт к нему.  Но, если  она  и пойдёт к нему,  в качестве приманки и я, заманив бека, разгромлю его и уничтожу! 
Для этого  мне хватит одной танковой роты.
И я Пчёлке ничего об этом не скажу.  Пусть она идёт к нему!  Пусть!
Победителем буду я, а не он!
 
Наступил сентябрь.
В Пули – Хумри, из   Ташкента,  прибыл  санэпидемотряд полковника  Хмурованного, школьного друга  Арсеньева.
Полковник  Хмурованный,  обустроив свой лагерь, позвонил Арсеньеву. –
- Лёшка!  Командующий сороковой в сороковой раз приказывает тебе срочно явиться в санэпидемотряд на проверку.
Передал полковник  Хмурованный.   Записал полковник Арсеньев.
Арсеньев, услышав голос своего школьного друга,  вскочил с места и  рявкнул в трубку –
- Это ты, что ли,  Хмурованный, меня разыгрываешь?
Привет!  Когда прибыл?
- Прибыл утром.  -  Кричал  в трубку Хмурованный. –
Я тебе письмо от жены привёз.  Ну, ты и сукин сын. 
Молоденькую жену себе завёл, а лучшему другу ни слова.
Хороша!   Не чета твоей первой.  И красива,  и умна,  и  со скальпелем в руках!
Ну, Лёшка!  Вырежет, теперь, она тебе  твои язвы и  посадит тебя на кефир.
Всё у тебя, теперь, в доме будет:  и красота и ум, который у тебя первая жена забрала с собой,  вместе с квартирой и двумя детьми, и хирургический кабинет.
В общем, так.  Хватай своего друга Кольцова и дуй  сюда, в мои санэпидемпалаты.
Я открываю канистру с флотским молочком.   
Лёшка, есть повод!   Жду.
К счастью, Кольцов оказался свободен и Арсеньев  послал за ним свой УАЗик.   
Через пол часа  Макаров  доставил их  к лагерю Хмурованного.
Они вошли в центральную палатку санэпидембатальона, в которой  находился  штаб.
Помошник  провёл  их в  палатку. 
Сам Хмурованный стоял  в  её центре  с подносом, на котором стояло пять фужеров с  шампанским. –
- Господа офицеры, прошу взять бокалы.
За спиной Хмурованного находилась ширма, перегораживающая палатку.
Кольцов и Арсеньев взяли бокалы в руки. –
- Ты, хоть объясни,  Василь, по какому поводу подано шампанское?  -
Спросил Арсеньев.
- Повод, выше некуда!  Момент! - 
Хмурованный, повернувшись к  ширме,  приказал помошнику. –
- Майор!   Занавес!
Помошник, одним рывком, открыл  ситцевую занавеску.
Взору Кольцова и Арсеньева предстали Серафима и Полина.
Они были одеты в военную форму.
Гимнастёрочки, юбочки и пилотки!
Серафима была на четвёртом месяце беременности. 
И это, сразу, бросилось всем в глаза.
Начальник  санэпидембата поднёс дамам поднос с шампанским.
Затем, повернувшись,  провозгласил. –
- За самых прекрасных невест на свете!  За Серафиму и Полину.
Все, кроме Серафимы,  выпили.
И, только, после этого, Хмураванный подал  команду. –
- А, теперь, женихи могут заключить своих жён в объятия.
Всё.  Сегодня играем сводьбу.  Вернее две свадьбы.
Пока он это говорил, женихи и невесты бросились навстречу друг другу.
А начальник  санэпидембата продолжал  командовать. –
- Арсеньев.  Пригласи на торжество командующего резервной ставкой генерал – лейтенанта Пономарёва.
Без его высокопревосходительства свадьба будет не действительной.
А также, на свадебном пиршестве  должен, непременно, присутствовать наш  с тобой Арсеньев, общий друг,  командир разведбата Лёвка Орлов.

Серафима и Кольцов вышли и присели на скамеечке под двумя старыми яблонями, оставшимися от  некогда цветущего здесь   сада.
- Ваня.  Прошу тебя.  Никаких вопросов.  Если ты  не хочешь  меня потерять.
Если, ты меня, действительно, любишь, то разделишь со мной  мою судьбу сполна.
Она провела рукой,  по начинающему оформляться,  животику. –
Посмотри. Это плод нашей любви. 
Он уже подаёт признаки жизни.  Это мальчик,     Ваня.
Как мы его назовём?  Давай решим это сейчас, пока я не отправилась  к  Чёрнй Скале.
Кольцов, отпрянул от неё, как от всепоглощающего огня. –
- Никуда ты не пойдёшь!  Какая к чёрту  Чёрная скала?    Ты, что дура? 
Жизнь твоего отца, вне опасности.  А с этим бандитом я справлюсь и сам.
Если ты туда и пойдёшь, то, только,  в качестве приманки.
Поняла ты меня?
Всё уже, решено. Я подойду туда со своей,  бывшей  танковой ротой, и не оставлю и от него самого,  и от его логова, камня на камне.
А тебя  здесь будет пасти разведвзвод, чтобы чего не случилось.
Серафима решительно усадила Кольцова на место. –
-    Нет, Ваня.   Этого не будет!   Никаких танковых рот.  Никаких разведвзводов. 
Ты,    меня  понял? 
- Сегодня, когда стемнеет, меня заберут и отвезут к беку.
А, там, как будет. Он вернул мне отца и не тронул тебя, за то, что ты положил его старшего брата, тогда под Гератом.
Вспомни мергена с красивым ножом, которого ты,   расстреляв,  доставил губернатору Герата.
Кольцов, снова, не выдержав, вскочил со скамьи. –
- С бандитами так и надо поступать.  Они не имеют права на жизнь!
- Довольно, Кольцов.  Я разочаровалась в тебе окончательно!
Хватит броских фраз о любви! Пришла пора поступков.
А, собственно говоря, что изменется, если я стану наложницей мергена по воле обстоятельств?
Нет, Ваня.  Не обстоятельства оказались сильнее тебя, как ты полагаешь.
Это  мерген сильнее тебя…
- Молчи.  Пока я не закончу. –
Гневно остановила она Кольцова,  увидев, что он намеревается её перебить.
- Этот бандит сильнее тебя!  И я пойду к нему.
А, ты, если хочешь оказаться  мужчиной  и остаться со мной, будешь ждать  меня и помалкивать. Даже, если я не вернусь к тебе.
Кстати, Полинка ничего не должна знать.
Я ей   секрета  своего несчастья  не раскрыла.   
Серафима  взяла  Кольцова за ворот гимнастёрки и повелительным тоном произнесла –
- За мной, мой доблестный подполковник. 
На свадьбу с генеральской дочкой и рабыней бека Юсуфа, шагом марш!
Ать, два!

В этот самый момент, на  лётное поле кундузского аэродрома приземлился  борт АН – 12.
Он прибыл из Герата.
Из его чрева,  вместе  с другими пассажирами, вышли два афганца.
Они  зашли в местное отделение  афганской контрразведки ХАД  и, взяв там автомобиль советского производства,  Нива,  выехали из Кундуза в сторону Пули – Хумри.
Вернее сказать,  они направились к Чёрной Скале, к месту базирования  отрядов бека Юсуфа.
Судя  по тому, как они  хорошо ориентировались на местности, они  эти места  знали.














































                Глава двадцатая.






                БЫЛ Я НА ВОЙНЕ.
















У бека  Юсуфа  этот день  выдался  особенным.
К нему,  этой ночью,  должна была вернуться его зебо. Его аленький цветочек.
Его Файзигуль – Серафима.
Он уже оправился от ран.
- Абдугани. -  Позвал он помошника.
- Да, господин.  Я тебя слушаю. -  Явился на зов Абдугани.
- Нет ли плохих новостей для меня?  Всё ли идёт, так как мы ожидаем?
- Нет, хозяин.  Плохих новостей, слава Аллаху,  нет. 
Твоя  Серапим этой ночью, наконец - то,   украсит  твоё ложе.
Её привезёт после полуночи,  Махмуд. Нет, хозяин, все новости хорошие.
Однако, бека насторожило то,  что глаза его помошника бегали. -
- С некоторых пор, Абдугани, твои глаза, как у плута,  не стоят на месте.
Скажи  мне, почему?
- Ты же знаешь, господин, что я не верю в то, что Серапим, твоя зебо,  принесёт тебе счастье.
Поэтому мои глаза и не находят себе места на лице. -
-    Когда я получу свою реликвию?  Скоро ли я буду держать в своих руках нож. –
Не сводя глаз с помошника, спросил  его бек. -
- Скоро. Совсем скоро! 
Люди с  этим ножом едут к тебе из  Герата. Возможно они уже в Кундузе.
Будем ждать их к утру. – Услышал бек.

               За свадебным столом, в палатке полковника Хмурованного, сидело две пары молодых  и  всего  несколько приглашённых гостей.
Распорядителем на свадьбе,  был, безусловно, сам организатор сего торжества полковник Хмурованный.
Роль посаженного отца,  для  обеих брачных пар, играл командующий резервной ставкой генерал – лейтенант Пономарёв.
Тамадой  же Арсеньев назначил командира разведбата подполковника Орлова.
Серафима пригласила  на торжество  свою подругу,  фельдшера Любашу и командира медроты и своего тайного воздыхателя капитана Борщевского.
Свадьбы  шли  без музыки, но  с приключениями.
Генерал – лейтенант Пономарёв, когда Любаша запела старинную русскую песню Чёрный ворон, пригласил на танец Серафиму.
К Серафиме командующий ставкой благоволил давно.
И для этого у него были веские основания.
В первые дни её пребывания в медроте, туда, как – то,   пожаловал Пономарёв.
Капитан Борщевский кинулся к командующему с докладом. –
- Отставить, капитан. -  Приказал Пономарёв. –
Ты, медицинский бог,  лучше мне налейка фляжечку спирта.
Мне он  необходим для промывки  двигателя  внутреннего сгорания. 
Ой, как необходим, капитан.
Годы  и  чужой климат делают своё чёрное дело. Ржавею, брат, как старый трактор.
Но Борщевский  ему отказал. –
- Так я же вашему адъютанту,  недавно, последние запасы  выдал. 
Клянусь всеми святыми!   
Осталось только на внутренние нужды. Только на больных.
А  для борьбы  со ржавчиной я вам лучше таблетки пропишу, товарищ генерал - 
лейтенант.
Генерал грозно повёл своим  генеральским оком, сжигая капитана дотла, и, акцентируя ударение на  восемнадцатой букве русского алфавита  « р  »,  легонько рыкнул на него. –
- А, ты, капитан,  не  боишься, что я тебе,  за эту инициативу,  п - р – р –ропишу ижицу?
Борщевский дрогнул и начал отступать. -
- Ну,  хорошо.  Пришлите  адъютанта.  Но только  после  обеда. 
И  я вашу просьбу  полностью удовлетворю.
Пономарёв погрозил медику пальцем. –
-    Дорога ложка к обеду, капитан, но не к ужину.
- Генерал, рыча,  направился к своему автомобилю.
Серафима слышала этот разговор.
Пономарёв,  немного напоминал ей отца. 
У  неё в палатке стоял целый термос со спиртом.
И,  несмотря на то, что он, этот термос, был собственностью Любаши, Серафима попросила  генерала   задержаться.
Через пару минут, она вернулась  к нему с  посудой китайского производства. –
- Но, у меня к вам единственная просьба – Вернуть термос  сухим и целым.
- Спасибо, дочка.  Сейчас адъютант тебе  его привезёт сухим и целёхоньким!
Вот  так  она с  Пономарёвым и познакомилась.
Генерал, с той поры, стал называть её дочкой, а она, нет, нет,  да и выручала его по мере возможности.
И, вот, сейчас,  в разгар  свадебного торжества, генерал пригласил её на танец.
Любаша пела песню, а они под неё танцевали.
Серафима, бросая тревожные взгляды на Кольцова,  Арсеньева и Орлова,  решила. –
- Вот кто мне сможет помочь!  Пономарёв.
И она обратилась к  командующему резервной ставкой. –
- Семён Елисеевич.  Не смогли бы вы мне оказать одну услугу?
Генерал встрепенулся и, выкатив грудь колесом, поспешил на её призыв. –
- Дочка!  Тебе от меня отказа нет.  Проси всё.  Я всё могу.  Не могу тебе, только, что разве  золотую рыбку подарить.
Да и то, потому, что она сейчас в декретном отпуске икру мечет в Чёрном море.
Золотая  рыбка, товарищ генерал,  у меня  есть своя. 
Она у меня   сейчас  в животике плавает.
Нет, рыбку мне не надо  дарить.  Мне её уже подарил  муж.
- Так проси, что тебе надобно, дочка.  Для тебя я на всё готов. –
И Семён  Елисеевич, остановившись, выжидающе,  посмотрел на неё. –
- Излагай, дочка, всё  как по циркуляру.
- Не смогли бы вы закинуть в море невод, да так, чтобы в него туда попались оба жениха сразу.
Дело в том, что мой Иван, при поддержке Арсеньева, собираются  сегодня на незапланированную, боевую операцию. А зачем вам это, товарищ генерал?
Я думаю, что с ними туда, во главе своего разведбата,  пойдёт и комбат Орлов.
Но,  мы с Полиной эту операцию не утвердили. Не утверждайте и вы.
Серафима, увлекая генерала за собой, вышла с ним из палатки.
- Вопрос на засыпку, товарищ генерал - лейтенант.
Вы сможете задержать женихов, посадив их под домашний арест до утра? 
Всего то на одну ночь.
И, чтобы всё было тихо и благопристойно в нашем стане Пули - Хумри.
И никто бы ничего, при этом, не понял! И никто не пострадал!
Пономарёв, почесав затылок, махнул рукой. – 
-    И, чтобы комар носа не подточил.  Правильно я тебя понял?
Любой другой бы  я отказал. Но не тебе, дочка.
Стало быть,  нужно выловить в этот невод, не двоих, а троих!
- Вот, именно! -  Обрадовалась Серафима. -
А  вы поступите мудро, по, генеральски. 
Пусть один из них забросит невод и выловит  двоих других.
А, потом  угодит в этот невод и сам.
- Это ты хорошо придумала, дочка.  Да у тебя, оказывается, стратегическое  мышление.
Так я и поступлю. Можешь  за это не беспокоиться.
Серафима и генерал вернулись в палатку.
Арсеньев, Кольцов и  Орлов сидели рядом и, что – то, горячо обсуждали.
Земетив,   вошедших в палатку, Серафиму и  генерала, они, словно по команде, замолкли.
Подполковник  Орлов приступил к исполнению  своих обязанностей  тамады.
Свадьба продолжалась.
Командир равведбата Орлов был сокурсником Арсеньева по военному училищу.
Арсеньев исполнял в роте обязанности старшины,  а Орлов был курсантом.
По старой, училищной привычке, он продолжал называть Арсеньева старшиной.
Училища Орлов не закончил.
Как забияку и дебошира, за совершение, какого – то,  проступка его отчислили с последнего курса. 
Много лет они, после этого, не виделись.
И вот, на войне, в Пули – Хумри, их пути – дорожки пересеклись вновь!
Орлов командовал отдельным разведывательным батальоном, выполнявшим особо опасные и рискованные задания командования.
Как бы там ни было, но удали и храбрости Орлову было не занимать.
Через некоторое  время, генерал Пономарёв, отозвав Орлова в сторонку, долго, о чём – то, с ним говорил.
Вскоре Орлов исчез из поля зрения всей компании.
Начинало темнеть.
А компания,  чтобы  не никому не мешать,  тихо запели знаменитую Катюшу.
Пел, вместе со всеми, и генерал Пономарёв.
Вдуг,    где - то, наподалёку, началась  стрельба  из автомата.
Песня, сразу же, прекратилась.  Все замерли, не понимая, что происходит.
Генерал позвонил в роту охраны и вызвал к себе её начальника.
Минут через пять  из роты охраны прибыл капитан. –
- Товарищ  Командующий резервной ставкой, разрешите доложить о происшествии.
- Доложите мне,  капитан, кто и почему стрелял?
- Стрельба возникла в штабной машине разведбата  подполковника  Орлова.
Он закрылся в кунге со своим начштабом Гертрудовым  и производит выстрелы из автомата в потолок.  Дверь в кунг заперта.   
На требования наряда прекратить стрельбу и открыть  дверь подполковник  Орлов отвечает  отказом.
Что прикажите делать, товарищ генерал?
Генерал посмотрел в сторону женихов. -
- Так, полковник Арсеньев и подполковник Кольцов. Слушайте мой приказ. 
Бегом к комбату Орлову!  И немедленно  успокоить его.  Он ваш друг или не ваш?
Выполняйте приказ.
Арсеньев и Кольцов отправились успокаивать Орлова.
Когда он им открыл дверь, они вошли внутрь.
В этот момент в штабную машину ворвался  патруль и все, кто находился в кунге,  были арестованы.
Всех связали и, к удивлению, отправили  не  на гауптвахту, а в одну из палаток медицинской роты капитана Борщевского.
               Серафима отвела Полину к машине Арсеньева, где ей была приготовлена постель и, устороив её на ночь, отправилась к своей палатке.
Там её уже ожидала та самая женщина с ребёнком, которая дважды приходила к ней на приём.
Когда,  над  Пули – Хумри,   сгустились сумерки,  Серафима отправилась на свою голгофу.

Два офицера из  охраны губернатора Герата, засветло добрались на своей Ниве в небольшой  горный аул.
Автомобиль подъехал к одному из домов, стоящих на окраине.
Это был дом богатого афганца. 
Гостей встретил хозяин. Он загнал автомобиль в дом и закрыл ворота.
- Дома ли, сейчас, Бек Юсуф?  -  Задали хозяину вопрос гости.
- Да, он здесь.  Он находиться  на своей вилле.  -  Получили  они  ответ. -
Но, к нему сегодня должны  привезти новую жену.  И говорят, что эта красавица - русская.   
- Бек богат и может позволить себе эту роскошь. Иди. Мы тебя, когда надо позовём.
Приготовь нам ужин и жди.
Хозяин удалился.
- Что будем делать? -  Спросил один из гостей.
Второй, тот, что   был повыше  ростом, задумался.
К ним подошла служанка  с медным  кувшином и пригласила  гостей произвести омовение.
- Что будем делать?  -  Повторил свой вопрос гость.
- Не будем лишать его такого удовольствия, как брачная ночь с красавицей, тем более с русской.
- Мы придём к  нему на рассвете, когда он устанет, растратив все свои силы.
- Это правильно!  Я представляю,  сколько денег бек за это  удовольствие заплатил.
Ты  мудро поступил, что дал ему возможность, как своему соотечественнику,   провести с ней свою последнюю  ночь.

Женщина вывела Серафиму за расположение палаточного городка.  Там её  ждал Махмуд. Он усадили  её в  автомобиль, похожий  на  советский  ГАЗик и повёз.
Женщина с ребёнком  осталась в городе.
Махмуд,  за всё время, что они ехали  в горы,  произнёс, только,  одну единственную фразу. –
-    Это хорошо, зебо, что ты поступила честно и возвращаешь свои долги хозяину.
Напряжение, которое накапливалось в душе Серафимы, с самого начала всей этой трагедии, достигло предела.
Она  сидела,  до боли,  стиснув пальцы в кулаки.
Трофейный пятизарядный пистолет она взяла с собой, спрятав его в складках своей одежды.
На неровностях автомобиль потряхивало, но она этого не замечала.
Ей было не до этого.
Она, закрыв глаза, беззвучно читала молитву Отче Наш, которой её научила Любаша.
Водитель, с некоторой тревогой,  посматривал на неё, но ничего не говорил.
В таком состоянии,  её и привезли на виллу к беку.
Помошник передал Серафиму служанке.
Служанка,  с нескрываемым удивлением, посмотрела на её акуратный  животик, но ничего не сказала по этому поводу.
Она завела её в небольшую комнату, где находилось каменное сооружение, служащее обитателям виллы в качестве ванны.
- Госпожа, раздевайтесь. -  Сухо произнесла служанка на своём языке и начала сама снимать с Серафимы одежду.
Когда   Серафима  была обнажена, служанка принесла огромный медный таз с горячей водой и сказала. –
- Оби гарм. -  После чего она силой затолкала Серафиму в каменное подобие ванны и начала  омовение.
Оби гарм, означало. – Вот горячая вода.
Затем,  как во сне   она,  подталкиваемая служанкой,  нагая, вошла,  в увешанную коврами, спальню.
В комнате горело несколько светильников.
На огромном ложе, устланном красивыми, красно – золотыми, одеялами, усыпанными цветами, сидел бек.
Он был в халате.
Резким движением руки, он выгнал из спальни служанку. –
- Ин  джабиёр! – Иди.
Бек, с удивлением посмотрел на свою наложницу. 
Он   громко произнёс  несколько слов, смысл которых  Серафиме был непонятен.
Затем он, продолжая возмущаться, вял светильник и,  крикнув служанку, подошёл к своей ненаглядной  Файзигуль.
Он, погладив животик Серафимы, гневно стал, что – то, говорить служанке.
Та, показывая рукой на беременную,  что – то,  ему объясняла.
- Ин джабиёр! -  Уже спокойно приказал бек служанке.
Она исчезла, вновь.
Бек, когда они остались одни, приблизившись к Серафиме,  подал ей халат и, что – то, долго ей говорил.
После этого он вышел и вернулся с её одеждой, которую отдал ей.
Затем  бек вышел на веранду и прилёг на  низенький диванчик.
Серафима, дрожа от страха,  долго не могла одеться.  Наконец, ей это удалось.
Она присела на  ложе и, обхватив колени руками, стала ждать.
Из всего, что ей говорил бек,  она запомнила, только, уже, слышаные ею слова. –
- Файзигуль и Ман туро нагз мебинам.
В проём двери ей был виден  диванчик  со  спящим на нём  беком.
Вскоре, к ней вернулась способность трезво оценить ситуацию, в которой она, неожиданно, оказалась. –
-    Меня спасла моя беременность.  Вот тебе и моджахед!   
- Так свободна я или нет? 
Чем  же, вызван этот поступок бека?  Безусловно – беременностью. И, что же, дальше?
Она поглядывала на спящего бека и терялась в догадках. –
- Как, же,  мне быть?  Вечный вопрос, с которым не расстаются женщины. 
Если бы он меня освободил совсем, то отпустил бы сразу. 
Почему он этого не сделал?
Почему?  Да, потому, что не захотел, чтобы его окружение узнало о том, что их хозяин отказался от брачной ночи со мной.
Если это так, то утром он прикажет им отвезти меня к шурави.
- Выходит, что я, всё -  таки, обрела, благодаря своей беременности, свободу.
Свобода…   
Я её обрету и потеряю Ивана.  Если я, уже,  его не потеряла.
Если я вернусь к нему,  и он сделает вид, будто ничего не произошло, то между нами всё останется, как было.
А  если    нет! То  на нет   -  и суда нет!
               Когда  стало светать,   она услышала, что к вилле подъехал автомобиль.
Минут  через пять к хозяину подошёл Абдугани.
Он, разбудив его, стал, что – то, ему говорить.
Бек  поднялся  с   диванчика.
Абдугани  тут же вышел. 
Вслед за этим, на веранду вошёл незнакомец. Он, приближаясь к  беку Юсуфу, начал вытаскивать из  свёртка  некий предмет.
Серафима затаила дыхание  и, почувствовав, что сейчас должно, что – то, произойти, сжалась в комочек.
И она оказалась права.
Незнакомец,  подойдя, к  беку, ожидавшему, что  ему принесли семейную реликвию, или тот самый нож,  вынув из тряпки кинжал, ударил им бека в бок.
Серафима вскрикнула. 
Незнакомец, ударивший бека кинжалом, хотел нанести ему второй удар, однако, отвлечённый  её криком, не стал это делать.
Бек, хрипя, упал  на  диванчик,  а с него  на пол.
Незнакомец, с окровавленным  ножом,  подошёл к  ней.
- Не надо. Не надо, прошу вас. – Серафима, отталкиваясь ногами от постели, начала  в страхе  отодвигаться от незнакомца.
- Вы, русская! -  Спросил он на её родном языке.
- Да.  Да. Я русская. Я  оказалась здесь по  воле случая.
Незнакомец, оглянувшись, посмотрел на бека. –
-    Бека   больше нет! Он мёртв.
- А вы .. Вы, свободны.
Я уважаю  вас,  шурави. Вы пришли сюда, чтобы изменить нашу жизнь к  лучшему.
Поэтому, давайте,  поступим так. Вы не видели меня, а я не видел вас, женщина. 
Запомните.  Вы будете молчать о том, что здесь видели,  тридцать лет.
Через тридцать лет можете об этом даже книгу написать.   
Через тридцать лет меня не будет уже в живых.
Договорились?
-    Да. – Прошептала Серафима.
Куда вас отвезти. У меня автомобиль.
Серафима, всё ещё продолжая отползать от незнакомца, выдавила из себя –
- В Пули – Хумри.
Зачем вы его убили.  Он поступил со мной благородно.
Незнакомец подал ей руку. –
- Идёмте.  Нам, пора.  Становится  слишком  светло.
Она сползла с постели и  покорно пошла за ним.
Когда они  проходили мимо бека,  незнакомец ногой перевернул  его на спину.
Глаза бека были закрыты, а губы, что -  то, шептали.
Серафима с большим трудом разобрала слова –
- Файзигуль.   Ман туро нагз  мебинам.
- Так ты ещё жив! -  Со злобой прошептал незнакомец и выхватил кинжал, которым он нанёс удар беку.
Серафима, рухнув не колени,  вскинула  вверх  свои  руки. –
- Заклинаю вас,  именем Всевышнего,  не убивайте его.
Он поступил со мной благородно. 
 Незнакомец, заметив её беременность, спросил. –
- Не его ли ребёнка вы носите, женщина?
Она, поднимаясь с колен, прошептала. - 
- Нет, не его!  Клянусь вам в этом.
- Не надо его убивать. Заклинаю вас именем своего ребёнка.
- Он, всё равно, не жилец на этом свете. – Махнул рукой  незнакомец.
- Идёмте, если хотите жить.
Я довезу  вас  до Пули – Хумри.

Арсеньев,  Кольцов и Орлов  просидели под охраной до утра.
В их компанию, на правах невесты и  на добровольных началах, напросилась Полина.
Кольцов был хмур и неприветлив.
Полина, всю ночь, беспокоилась за Серафиму. –
- Куда же, она запропастилась?  Где же, она?
Орлов, который так же не был посвящён в  эту тайну до конца, подшучивал над Полиной.
- Не беспокойся. К утру вернётся.  Что может произойти с такой красавицей?
Сидит себе, где – нибудь и слушает в свой адрес комплименты.
И Орлов, как в воду глядел.
С первыми лучами восходящего солнца в палатку попыталась войти Серафима.
Однако два автоматчика, охранявших вход,  её не пропустили.
Тогда она отправилась к генералу Пономарёву.
Тот прислал, вместе  с ней,  старшего лейтенанта из роты охраны, который и снял часовых.
Серафима вошла в палатку.
Все, молча, пожирали её глазами.
Наконец, это молчание  было нарушено Полиной. -
- Ой,  Сима!  Да ты поседела!   
Она подошла к ней  и коснулась рукой её головы. –
- У тебя появилась седая прядь. Белая.  С синевой!
Ты, что, так  волновалась за  Ивана, а?
Полина глянула на брата. –
- Ваня, что с твоей женой произошло?  Чего же ты молчишь, жених?
Кольцов встал и, подошёл к жене. –
- Пчёлка, ты, что?  Была там? 
Это ты нас сюда упрятала?  Или я ошибаюсь?  Я давно уже всё понял.
В голосе Кольцова, в той интонации, с которой он задавал вопросы, таилась надежда на то, что его Пчёлка, сейчас, скажет. –
-    Нет, это не я вас сюда упрятала  и, что  я там не была.
Он похолодел, когда услышал. –
- Да, это я вас сюда посадила. 
И Серафима, прильнув головой к  груди  Кольцова,  тяжело вздохнула и  тихо сказала. –
- Я там была, Ваня,  но  всё обошлось.  Моей проблемы более не существует!
Но, ты думай, что  я там не была. Если я тебе нужна, то  считай, что не была.
Ты меня, столько лет уверял, в своей  чистой  любви ко мне! 
Вот и  продолжай  любить  свою Пчёлку так же  и думай обо мне, как о непорочной деве.
Не думай о своей Пчёлке  плохо.  Никогда!  Я этого  не заслуживаю.
Кольцов, резко отодвинул её от себя. –
- Нет,  Извини. Я тебе этой   связи с  душманом  никогда не прощу!
Серафима обожгла его таким суровым взглядом, что, не раз,  побывавший в лапах у смерти,  подполковник, отпрянув  от неё, осёкся на полуслове. 
-    Нет, Кольцов!   Или ты мне поверишь, или... 
Или  я тебе  скажу   - прощай.
Кольцов,  продолжая медленно пятиться от Серафимы, и, покачивая головой из стороны в сторону, с трудом выдавил  из себя несколько  слов. –
-    Не верю, что это чудовище отпустило  тебя так просто. Не..
Ну, что же.   Я..   - 
Серафима, сделав к нему шаг и,  не сводя  с  Кольцова холодного взгляда, решительно бросила ему в лицо. –
Тогда, прощай,  мой доблестный майор.  Не поминай лихом.
Всё, свадьбе конец. Я расстаюсь с тобой навсегда.  Прощай, Ваня.
Полина, не понимая, что произошло, потрясённая услышанным, закричала не своим голосом. –
- Вы, что, оба  с ума  посходили? 
Что, значит – прощай.
Что, значит –  расстаюсь с тобой навсегда!
Прекратите  ругаться. Чтобы я этого больше не слышала.
Что с вами  случилось  за эту ночь? 
Серафима подошла к ней и, взяв её за руку, предложила. –
- Пошли, Полинка, в мою келью.  Я сейчас напьюсь.
Я напьюсь и забудусь.
Так ты говоришь, что мне идёт седая прядь?
А мне всё идёт, Полина. Всё, что, только, не пристанет.  Вот, что странно!
И она, увлекая за собой Полину, вышла из палатки и запела свою любимую песню –
- Чёрный ворон, чёрный ворон, что  ты кружишь надо мной.
Ты добычи не добьёшься.  Чёрный ворон я не твой.

Серафима и Иван расстались.
Через неделю, когда  закончился срок командировки  у  Полины,   Арсеньев проводил её в Ташкент.
Очередной, четвёртый  Новый год в Афганистане, каждый из них, встретил отдельно.
В январе 1983 года собралась домой, в Калинин и Серафима.
Она уходила в декретный отпуск.

Вертолёт Ми – 8, с начальником штаба тыла на борту  полковником Арсеньевым, произвёл посадку на площадке советской военной базы в Пули – Хумри.
Пилоты выключили двигатели и Арсеньев, собравшись покидать кабину, попрощался с ними, спросил. –
- Братцы, а какое сегодня число?
- Второй пилот, напомнил  полковнику. –
- Девятое января.
Его встретил на УАЗике Макаров, ставший сержантом и готовящийся к демобилизации.
Арсеньев вошел в свой кунг, который  вот уже  который год был  для него   и родным домом,  и местом  работы,  еле передвигая  ноги от усталости.
Он так устал, что не пошёл, даже, в столовую.
За всю последнюю неделю, у него не нашлось времени, чтобы  даже побриться.
               Сержанты – связисты, сидевшие в его штабной машине, поприветствовали его и продолжили свою работу.
- Сержант. – Обратился  Арсеньев к старшему смены, приготовька мне горячей воды.
Мне нужно  умыться и побриться.
Весь последний месяц, он спал, только, урывками, по нескольку часов в сутки.
Он намылил помазком лицо и начал бриться.

Накануне, в штабе Турк.ВО,  среди командного состава,  произошла смена начальства.
На должность заместителя командующего по тылу был назначен генерал – лейтенант Раззудов.
Более того,  приказом из Москвы,  начальник  штаба тыла Арсеньев, был переподчинён по службе  этому генералу.
Если раньше, он, напрямую, подчинялся заместителю МО  СССР  по тылу генералу армии Маринину, то, отныне, он  уходил в подчинение  к  Раззудову.
Но, Арсеньев  об этих   переменах  пока ещё ничего  не знал.

Вслед за вертолётом Арсеньева, в Пули – Хумри прземлился вертолёт его нового начальника генерала Раззудова.
Арсеньев    ещё  продолжал  брится, когда к нему, в машину вошёл Кольцов.
Они не виделись  больше месяца.
Кольцов забежал к нему, чтобы повидаться с  другом.
В Пули – Хумри генерала Раззудова никто не встретил;  он никого не предупредил.
Генералу это не понравилось и  он, разыскав штабную  машину Арсеньева, вошёл в неё раздражённый этим обстоятельством.
               Арсеньев выбрил одну щёку и, только,  только принялся за другую, как дверь его штабной машины, скрипнув,  распахнулась и   в неё  ворвался  генерал Раззудов.
Арсеньев был знаком с генералом и раньше.
Когда он увидел Раззудова, то  был немало  удивлён  его визитом к себе в штаб. –
- Для чего  это он   пожаловал ко  мне  сюда?  Странно!
Ему и в голову не могло прийти, что в машину вошёл его новый камандир.
Арсеньев  обтёр полотенцем недобритую,  но  намыленную  щёку и представился. –
- Полковник Арсеньев.
Генерал, перейдя с первой же секунды на ноту си, погнал пчёл из Пули – Хумри в Ташкент.-
- Что у тебя, Арсеньев  здесь  творится?
К  тебе  прилетел  заместитель командующего округом, а   ты меня, своего начальника, генерал – лейтенанта,  твою мать, даже не встретил.
Я требую, чтобы ты мне,  немедленно, доложил  оперативную обстановку в этом районе и ввёл в курс дел.
Арсеньев, не понимая, какое отношение имеет к нему генерал, возмущённо воскликнул –
- Товарищ генерал, в соответствии с установленным порядком, я обязан докладывать оперативную обстановку в Москву генералу армии Маринину, а не вам.
Но Раззудов грубо его оборвал. –
- С сегодняшнего дня,  полковник,  ты  переходишь в  подчинение ко мне! 
И докладывать будешь, с сего дня,  мне, а не в Москву.
Ты, понял, полковник  Арсеньев?
У меня  в портфеле, вот здесь.  – И  Раззудов с такой силой ударил рукой по своему портфелю, что из него на пол посыпались бумаги –
Вот эдесь  лежит приказ о твоём переподчинении мне.
Чего, стоишь, раззинув рот, сукин ты сын?  Докладывай  мне обстановку.
Ты, что в штаны наложил с испуга?   
Я жду доклада. Ну!
Арсеньев, набрасывая полотенце себе на шею, возмущённо бросил. –
-    Я  вчера,   товарищ  генерал,  ел горох с бобами, потому и держу язык за зубами. Пока!
Сержанты – связисты давно  уже стояли навытяжку, не смея взглянуть на грозного генерала.
Арсеньев, используя короткую паузу,  повесив полотенце на  вешалку,  стал надевать на себя  рубашку. -
- Товарищ генерал, я не был здесь,  на месте почти две недели, а вернулся, буквально, перед вами. 
Я сейчас не владею ситуацией. Дайте мне время.  Хотя бы час на подготовку к докладу.
Но Раззудов разошёлся не на шутку. –
-    Бездельник.  Чем ты здесь занимаешься, а?  Ты, здесь не тылом руководишь, а Ваньку валяешь.
Дослужился!  Даже  боевую обстановку  он  не знает.
               Тут взгляд разбушевавшегося генерала, споткнулся о подполковника Кольцова. –
- Кто такой? -  Заревел  Раззудов.
Почему посторонние в ставке?
Кольцов, как и Арсеньев, был не из робкого десятка.
Он, представившись,  ответил грубостью на грубость. –
- Товарищ генерал. Вы не на базаре. 
Чего вы на меня орёте, да ещё в присутствии подчинённых.
И Кольцов  показал Раззудову на сержантов.
Тот уставился на них, будто видел их впервые.
Арсеньев, застегнув  рубашку, и, желая разрядить обстановку, обратился к  своим сержантам. –
- Ребята, а ну,  ка, сбегайте в столовую и принесите, что – нибудь,  чтобы угостить генерала.
Сержантов будто  смерч  вынес из кунга.
А Арсеньев, сверля  Раззудова глазами, попросил его. –
- Действительно,  товарищ генерал лейтенант, зачем вы кричите?   
У меня хороший слух. Говорите спокойно. Зачем кричать?  Я вас и так хорошо слышу.
Однако генерала остановить уже было невозможно. –
-    Ты, что там городишь?   Слух у тебя хороший.  Да?
Был хороший, так будет плохим!
Я тебя, бездельник, в штабе  больше  держать не буду.
Какой ты начальник штаба тыла?
Сосиска ты,  верблюжья,   а не начальник штаба!
Этого оскорбления Арсеньев снести не мог.
Он,  отчётливо выговаривая слова и, вкладывая в них, как можно больше негатива, произнёс. –
- Пошёл вон отсюда!
- Что? -  Поперхнулся Раззудов.
Что ты сказал?   Ну – ка,   повтори.
И тут,  из столовой,  вернулись сержанты.  Все трое сразу.
Они показались в дверном проёме и, догадавшись, что здесь их не ждут,  поспешно захлопнули дверь.
-    Пошёл вон! -   Вновь  повторил  Арсеньев.
Генерал, нервными, торопливыми движениями, начал расстёгивать кобуру.
Руки его тряслись и  поэтому  он,  никак, не мог её  расстегнуть.
Наконец, его пальцы ухватились за рукоятку пистолета.
Но, за секунду, до того, как генерал выхватит пистолет, Арсеньев снял со стены свой никелированный  автомат  Калашникова и,  передёрнув  затвор,  направил его на Раззудова. –
- Генерал, ты свободен. Пойди  в долину  и успокойся.
Раззудов, увидев  наставленный на него автомат,  настолько испугался, что  стал медленно опускаться на табурет.
А, потом, взяв себя в руки, не говоря ни слова, выскочил из штабной машины с пистолетом в руке.
Арсеньев, пригласив сержантов, стал добривать щёку.
Не прошло и десяти минут, как зазвонил телефон.
Звонил Командующий округом. –
-    Арсеньев, это ты?   Ты, чего это  там гоняешься с автоматом за генералами?
Генерал Раззудов, с сегодняшнего дня, твой непосредственный начальник.
Вот мой совет тебе,  Арсеньев.  По - доброму,  уладь с ним этот конфликт.
И Командующий бросил трубку.
На следующий же день, Арсеньева вызвали в Кабул к Командующему Турк.ВО.
Адъютант Командующего, старинный друг Арсеньева, подполковник Сергеев, встретил его  вопросом. –
- Алексей, чего это он тебя вызвал  к себе на ковёр?
И, даже, меня не предупредил!  Странно.
Арсеньев вошёл   к  Командующему.
Тот, не глядя на  него, подал ему бумагу. –
- Вот, возьми и почитай.   Это касается тебя и Кольцова.
Арсеньев стал читать.
Это было решение Военного совета Турк.ВО.
Этим решением он сам был разжалован до подполковника, а Кольцов до майора.
Кроме того,  решением Военного совета  было отменено представление Арсеньева к ордену Красного Знамени.
Арсеньев не верил своим глазам. –
- Товарищ Командующий, тогда увольняйте меня из Вооружённых Сил.
Я   в такой аримии  и с такими генералами   служить не буду.
Вы,  судили нас без суда и следствия, даже, не разобравшись, кто прав, а кто виноват.
Командующий не дал ему закончить. –
- Ничего, Арсеньев.  Мы с тобой, ещё, послужим. Не надо было хвататься за автомат!
- Разрешите идти. -  Обратился к нему Арсеньев.
- Иди, но запомни. Я тебя из армии не отпущу.
Арсеньев вышел в приёмную.
Адъютант  встретил его вопросом. –
- Леша, зачем он тебя вызывал?  Ты, мне то  об этом можешь сказать, или нет.
- А, вот, Володя, зачем. –
- И  Арсеньев, на глазах изумлённого адъютанта, сорвал со своих погон по одной звезде.

               За несколько дней до отъезда Серафимы в Калинин,  Кольцов зашёл к ней в медицинскую роту.
Он встретил капитана Борщевского, который с удивлением посмотрев на его майорские погоны, сообщил, что Серафима Афанасьевна находится у себя в палатке.
Располневшая и потяжелевшая Серафима,  с порога спросила его. –
- Доблестный подполковник, тебя чаем угостить? 
И, только тут, она обнаружила, что он майор. –
- Кольцов, в каком бою ты потерял свои подполковничьи звёзды?
- Сорока – воровка  утащила, пока  спал в своём танке. –
Ответил он, искоса, поглядывая на её габариты.
- Калинина, я принёс письмо для Полины. Передай ей, когда будешь в Ташкенте.
- Передам.  Кольцов, а ты маме с папой никакой весточки не хочешь послать? –
Спросила она, взяв у него письмо из рук.
- Я им звонил три дня назад.  Кстати, они всё знают про нашу размолвку. 
Ну, прощай, Калинина.  Мне, пора. Я иду на Саланг. В сопровождение.
Серафима, поднявшись с кровати,  подошла к нему и, на секундочку прижав к его груди свою русую головку, оторвала её и заглянула Кольцову в глаза. –
-    На Саланг,  Ваня?   И  надолго? 
     Так ты, что, Кольцов, меня, даже не проводишь  домой?
- Провожу. Я вернусь за сутки до твоего отъезда. 
А, вот Арсеньев, на днях улетает.
Так, что ты с ним попрощайся заранее.
Ну, Калинина, прощай.
Прости, если, что – то, было не так. 
Спасибо за мёд, которым ты была и за то время, когда я мурлыкал, словно котёнок,  от счастья.
Всё произошло так, как ты хотела.
Захотела – посадила меня под арест! 
Захотела -  угостила своим медком бека.
Хватит! Не  хочу ворошить то,  что  произошло  здесь, в Пули – Хумри.
Прости меня, старший лейтенант медицинской службы Калинина! Прости и прощай!
Серафима  поцеловала его в губы и, обхватив руками свой живот, громко сказала. –
- И тебе Кольцов спасибо!  Вот за это! 
И она,  нежно поглаживая живот,  с умилением произнесла. –
- Спасибо вот за этот мёд, Кольцов.  За эту золотую рыбку, которая скоро превратиться в моей утробе в дитьку - бандитьку.
Кольцов, вздохнул и выскочил из палатки.

Арсеньев собрался вылетать на перевал Саланг.
Он,  забежав в медроту и попрощавшись с Серафимой,  теперь, стоял у своей  штабной машины, поглядывая на часы.
Вылет был назначен на десять часов утра.
У него  оставалось  в запасе  двадцать минут.
На плече  у него  висел никелированный автомат.
Только, что ему  позвонил полковник из политотдела Турк.ВО, который попросил взять его с собой на перевал.
И Арсеньев  сейчас ожидал этого полковника.
Этот полковник прославился тем, что когда войска вошли в Афганистан и  в течение  двух месяцев, офицерам округа не выдавалось денежное довольствие, он,  взял  на себя ответственность и организовал  выдачу денег  их жёнам, оставшимся в Ташкенте.
Естественно,  ведь семьям нужно было на что – то жить!   
Тогда,   в Ташкенте назревал бабий бунт.
И полковник собрав жён в актовом зале штаба Турк.ВО, допустил их к святая святых –
к  денежнам ведомостям.
Какой офицер Советской Армии отдавал своей жене,  всё, что  ему причиталось  по ведомости?
Большинство военных,   какую – то, часть суммы оставляло  себе на, так называемые нештатные ситуации.    
Эта, изымаемая из семейного бюджета, часть суммы,   и называлась заначкой.
Каково же, было удивление офицерских жён, когда они, вдруг, узнали, что их мужья ежемесячно  утаивают от них   немалые деньги.
Кое – кто,  из офицеров   утаивал  до пятидесяти рублей, а то и больше.
В актовом зале поднялся шум.
Полковник, только тут понял,  в какую историю он, по доброте своей,  вляпался.
Но, дело было сделано.
               На войну, в Афганистан,  от жён,  к   ничего   не подозревающим,  добропарядочным главам семейств, полетели гневные послания.
Жёны вспомнили мужьям все их грехи.
Многие письма были полны угроз и проклятий. 
Дело дошло, даже, до разводов.
После этого, офицерский и генеральский контингент сороковой армии, люто возненавидел  мягкосердечного полковника из штаба округа.
И, сейчас, Арсеньев искал удобный повод, чтобы  отказать этому полковнику и не взять его с собой на борт вертолёта.
Вдруг, откуда ни возьмись, перед Арсеньевым появились два генерала; его новый начальник Раззудов и  командующий резервной ставкой Пономарёв.
Раззудов, по вине,   которого Арсеньев был разжалован, стараясь, хоть  как – то, смягчить отношения, подошёл  к нему со словами. –
- Ничего, Арсеньев.  Мы тебя разжаловали и,  мы же,  тебя повысим.
На меня зла не держи. Сам виноват! 
Правильно я говорю Пономарёв?
Пономарёв с ним не согласился. - 
- Не правильно.  Нашёл,  кого разжаловать!  Арсеньев  - работяга,  каких поискать. 
Он на генеральской должности стоит, а ты его вместо того, чтобы в генералы   
     продвинуть, в подполковники задвинул.
Раззудов, понимая  свою вину, попытался отделаться шуткой. –
- Ты, Арсеньев, что советских кинокомедий не смотришь? 
Помнишь, как в одной из них,  Вицын сказал. –
- Начальство надо знать в лицо! 
А ты не знал своего начальства в  лицо и за это поплатился. 
Ну, всё. Довольно. Полетели.
Вези меня  на своём вертолёте на Саланг.
Ну, Пономарёв, пока.  Мы полетели.
Пдбежавший полковник, увидев Пономарёва, который его, особенно, не любил за инициативу с выдачей денег, развернулся и ушёл.

Вертолёт с генералом Раззудовым и подполковником Арсеньевым поднялся в воздух и пошёл на Саланг.
Пилоты вели машину, вдоль  бетонки,  держа её  метров на пятьдесят левее дороги.
Километрях в восьми от базы, показалась  наша колонна, идущая  с перевала в Пули – Хумри.
В этот момент, один из пилотов заметил  на земле вспышку выстрела.
Через секунду, другую, страшнай удар сотряс вертолёт.
Кабину заволокло дымом.
Вертолёт, теряя равновесие, начал падать на горы.
Арсеньев, ухватившись руками за  ящик, стоящий перед ним, увидел, как генерал Раззудов, матерно понося пилотов,  свалился на пол. –
- Подставили …
Перед ударом о землю, командир успел выключить силовую установку, чтобы не было повреждений от своего же  несущего винта.
Арсенев  успел выброситься из вертолёта до его удара о землю.
Машина покатилась под  откос.
Это последнее, что увидел Арсеньев.
Несколько минут он находился без сознания.   
Когда оно к нему вернулось, он обнаружил, что лежит на скалистом холме.
Слева  от него, скатившись с холма,  горел разбитый вертолёт.
Справа,  совсем рядом,  была видна  дорога.
Вся  одежда    у него была  в пыли и  разорвана.
Он попытался осмотреть  себя.   
На  плече и на животе у него были видны,  кророточащие,   рваные раны.
- Это меня, очевидно,  так изуродовало куском обшивки.
Хорошо, что целы руки и ноги.
Арсеньев достал индивидуальный пакет и начал, преневозмогая боль, делать перевязку.
- Ага! -  Заметил он. -   
- Кто это     выбирается   из груды металла?   Пилот?  Да, пилот.  Жив значит!
Остался жив правый лётчик.  Командир  вертолёта погиб.
Подавал признаки жизни и генерал  Раззудов.
С трудом, поднявшись, Арсеньев спросил пилота. –
- Сможешь оказать помощь генералу?
Тот,  перевязавая  себе  ногу, кивнув головой -  Да.
- Тогда займись генералом, а я  пойду на дорогу, за помощью,  чтобы успеть к колонне. 
Попрошу оказать нам  помощь и вызвать вертушки.
С большим трудом  он выбрался на трассу. 
И, во время!    Колонна подходила к тому месту,  куда он вышел.
Впереди  колонны  шла БРДМ, за которой  шли  танки и автомобили.
Арсеньев вышел на бетонку и  поднял руку.
- У меня же есть ракетница! -  Вспоминил он и  выпустил красную ракету.
БРДМ остановилась  метрах в двадцати от него. 
Из неё выскочил боец и побежал к нему.
Солдат помог отойти Арсеньеву на обочину дороги и  там  положил  его на землю  у огромного каменного выступа.
- Спасибо, солдат.  Теперь беги к начальнику колонны и сообщи ему, чтобы он  вызвал  вертушки с медиками.
Здесь, рядом с дорогой,  душманы сбили вертолёт. Погиб  командир вертолёта.
Второй пилот, как и я,  ранен. 
Тяжёлое ранение получил генерал – лейтенант Раззудов.
Солдат,  оставив  Арсеньева, побежал выполнять приказ. 
Из танка, остановившегося  за головной боевой развддозорной машиной, вылез майор Кольцов.
- Что там случилось, рядовой? - 
Спросил он подбежавшего к нему бойца.
Солдат рассказал ему о том, что произошло.
Кольцов вызвал  по рации помощ,  и, выбравшись из танка, отправился  туда, где лежал раненный.
Он, ещё издали, узнал Арсеньева.
-    Алексей!   Что с тобой?  - Бросился он к другу.
Он, опустившись на колени, начал осматривать раненого.
Арсеньев, слабым голосом, спросил его.  –
- Иван, ты помощ вызвал.  Там экипаж и  наш друг Раззудов. 
Им  срочно требуется   помощ.
- Молчи, Алексей.  Потерпи, чуток. Помощь идёт. Я её уже вызвал.
Со стороны Пули – Хумри послышались  шум летящих вертолётов.
Кольцов повернулся на этот шум.
В этот момент по нему, душманами,  был произведён выстрел из гранатомёта.
На счастье обоих, стрелял неопытный стрелок, иначе не быть бы им  в живых.
Граната  разорвалась  в нескольких метров от них.
Они оба   получили тяжелые  ранения.
Если бы,  не   подоспевшая  помощ!

Ташкент, несмотря на зиму,  жил, привычной для него жизнью богатого южного города.
По  коридору ташкентского госпиталя медленно шли  три  женщины.
Одна из них, судя по медицинскому халату и шапочке, была врачом.
Другая, поддерживаемая первой  под  руку,  находилась в интересном положении и, поэтому шла,  осторожно переставляя  ноги, и задерживая своих спутниц.
А третья  была одета во всё красное и несла  на руках  маленького  ребёнка.
Вся группа, повернув   направо, подошла к одной из палат и  скрылась  в ней.
Двое стационарных больных, лежавших  на кроватях,  увидев  вошедших, радостно вскинули вверх руки,   вскочили и кинулись навстречу вошедшим в палату.
В палату вошли  Полина, Серафима и Агния Сабировна, которая, только, что навестила своего, тяжело раненого,  мужа Бережкова.
Он, как и Арсеньев с Кольцовым, находился в госпитале на излечении  после ранения.
Женщины, передав   раненым гостинцы,   присели на стулья, которые им  подала медсестра.
- Вобщем, так ребята. -  Объявила Полина.
Дела ваши неважные. Скорее  всего,  вас, обоих,  комиссуют по состоянию здоровья.
Конечно, можно  похлопотать и остаться  в армии, где нибудь на нестроевой должности, но я считаю,  мальчики, что  вам лучше уйти на пенсию по ранению.
Она у вас  будет достаточной, чтобы свести концы с концами.
Мы, Лёша, с тобой  уедем, в ставший мне родным Калинин и останемся  жить там.
Там, рядом с нами, будет и Серафима. –
Начав этот  разговор,  Полина  посмотрела на брата и,   сокрушённо, добавила.-
- А, вот, братца своего я уломать не могу.  –
Он решил,  из нашей славной Твери,  уехать в Сарканд,   к маме и жить там. 
Ваня, я надеюсь, всё же,  что твой будущий сын, рано или поздно,  помирит тебя с Серафимой и у вас с ней   все уладиться.
Я догадываюсь, что вы все скрываете от меня, что – то, очень важное.
Может быть, я,  чего – то, не понимаю, но  я не  нахожу никаких причин для вашего развода. 
Вы будете жить врозь.  И ваш ребёнок остался без отца. Одумайтесь и плжалейте, хотя бы своего  дитяти!
Мальчик, которого держала на руках  огнеопасная Агния Сабировна, закапризничал,  и она дала ему побрякушку.
Серафима поманила ребёнка  к себе.   И он пошёл к ней  на руки.
Она, покачивая малыша на руках,  стала внимательно  вглядываться в его черты. -
- Как, вы,  назвали своего  сына,  Агния Сабировна? 
Уж не Иваном ли?
- А, как же, ещё!  Разумеется Иваном. - 
- С вызовом,  глядя на Серафиму,  ответила Агния Сабировна. 
Она  забрала ребёнка у Серафимы и принялась его целовать.
- Ну, так, чего же вы, милая моя Агния,  в таком случае, не приглашаете в Калинин к Ивану маленькому  и Ивана большого. - 
Поинтересовалась  Серафима и,   глянув на Кольцова,  добавила. –
Я ведь, мой доблестный майор,  давно обо всём  догадывалась.   Догадывалась, но не хотела тебя терять.   Вот такая я …
И Серафима отвернулась,  не желая показывать своих слёз.
- Не правда, ваша, Серафима Афанасьевна! 
Я его зову.  Да он нас игнорирует, как впрочем,  и вас.  Чего уж там скрывать?
И Агния, повернувшись к Кольцову, стараясь скрыть своё волнение,  жалобным тоном  предложила ему. –
- А может, действительно, погоним пчёл  назад, в Тверь, Иван Фёдорович!
Ведь гоняли же мы их когда – то в Черноморье, в Одессу. 
Зачем вам этот Сарканд?   Какое – то,  село на краю света, на самой китайской границе.
Вы  ведь такой замечательный пастух!   Вас так любили  ваши подчинённые! 
Даже когда вы их  наказывали за неосторожное обращение с огнеопасными жидкостями.
Даже тогда они вас уважали.
                Но Серафима поднялась со стула и подсев к  Ивану, стала гладить его по щеке рукой.
- Кольцов.  Что же ты отказываешься?  Эх, ты, Ваня, ты Ваня! 
Вас так любили подчинённые и  особенно их жёны, а вы отказываетесь гнать с ними  пчёл в Тверь.
Эх, ты, пастырь  бронетанковых войск.
Кольцов, поймав пальцы Серафимы и сжав их  своей большой рукой, грустно сказал. - 
- О каких пчёлах вы говорите, Агния?
Какой же я вам  пастух? 
Был  я на войне и потерял  там  две  звезды.
 Был я на свадьбе и  выпустил из рук  невесту. 
Была у меня одна единственная Пчёлка,  которая меня мёдом  кормила,  да и та от меня улетает.
Дверь  распахнулась и в палату влетела  фельдшер медроты Любаша. –
- Вот, надо же, опоздала, Серафима Афанасьевна!
Села не на тот трамвай и он увёз меня в другую сторону.
Вот, тетеря!  Война  у меня, проклятая,  память притупила.
Любаша положила на тумбочку кулёк  с конфетами и, поочерёдно, прижавшись щёчкой к Кольцову и Арсеньеву, сказала. –
- Желаю скорейшего выздоровления и успехов на гражданке.
Советую  вам заняться мемуарами, товарищи герои - афганцы.
Вы, же, оба поэты, насколько я знаю. Вам  и ручки в руки.
Кто – то, же, должен написать правду об этом   военном походе  на  высокие горы Памир и Гиндукуш.
- Всё, мы давно  уже, написали,  Любаша. -  Улыбнулся Кольцов. –
- Только вот  беда,  название, никак,  не можем придумать с Арсеньевым.
Агния Сабировна вспыхнула и, войдя в своё естественное состояние, предложила. –
- А, почему бы вам, Иван Фёдорович, не  озаглавить свой роман с громом  небесным, ну, например,  так. -  Был я на войне!  Или.  Погнали пчёл в Афганистан.   
Или.   Мой роман с Пчёлкой, которая от меня улетела.  Ж – ж – ж – ж.
- Неплохо!  -  Воскликнул Кольцов. –
Тогда  уж назвать его, просто! -  Пчёлка.
Серафима,  взяв руку Кольцова,  погладила её и, дрогнувшим голосом, произнесла. –
- Нет, Кольцов!  Назови  свои мемуары, как – нибудь, по -  другому.
Я этого недостойна. Я честь свою  на войне, как ты считаешь, Кольцов, потеряла.
Эх, Кольцов, Кольцов…
Над нашей родиной  гремит  гром небесный, а мы в куклы играем! –
И Серафима бросила недовольный взгляд на Агнию Сабировну.
Что он нам предвещает этот гром?  Может быть,  он нас о чём – то предупреждает?
Не по нам ли он гремит, друзья? 
Вот и назови свою книгу, Кольцов  -  «  Гром  небесный  ».  Наше прошлое, нашу любовь, он уже отнял у нас с тобой, мой доблестный русский афганец.
Как он теперь распорядится будущим нашего сына?
И  из  её глаз брызнули  слёзы.       
                Глава двадцать первая. 






                БЕСПАЛОЕ   БОЖЕСТВО.


















Прошло десять лет! 
Советский Союз, к этому времени,  был разрушен и перестал существовать, как великая мировая держава.
А, перед этим, в  1989 году,  последний Генеральный секретарь  Ц  К    К П С С   Горбачёв, возглавивший перестройку в СССР, дал команду своему секретариату. –
-    Господа!  Дайте занавес!   Мы уходим из Афганистана.
И советские войска  покинули эту страну.
В сентябре  1989 года по мосту Хайротон – Термез прошёл последний, седьмой по счёту, командующий сороковой армией генерал Громов.
Вывод советских войск из Афганистана, на этом,  закончился.
Эта война длилась  2238 дней.
Семь миллионов афганцев вынуждены  было бежать в Пакистан.
Если верить официальным данным, то  в  Афганисстане погибло 13310 советских солдат и офицеров.
35478 человек было ранено.  Из них 6669 человек стали инвалидами.
311 человек прпали без вести.
Наибольшие потери,  за весь период этой войны,  пришлись на 1982 – 1985 годы.
Материальные потери  советской  стороны  составили.
Самолётов – 103.
Вертолётов. -  317.
БМП, БРДМ и БТР. – 1314.
Восемьдесят шесть человек  на этой войне было удостоено звания героя Советского Союза.
А 200 тысяч солдат и офицеров  было награждено орденами и медалями.
- Перестройка?  А, что это такое? –
Спросят, когда нибудь  наших внуков правнуки.
И они им ответят! –
- Перестройка, детки, это когда под видом приобщения к демократическим ценностям и гласности,  на самый верх вертикали власти  в стране, был поставлен стакан водки и разрушен Советский  Союз.   
Перестройка, это когда  мальчиши  русской демократии всю Россию превратили в Гуляй поле…
Когда,  даже  не за  коня, а  за гранёный стакан водки, отдавалось  по пол царства.
Перестройка, это когда,  та самая демократия, не скрывала ни своей нечистоплотности,  ни парадигмы мальчишества, ни ложных иллюзий относительно того, что   « Запад  нам  поможет »…
Перестройка, это когда  искусственно было инициировано массовое бегство десятков миллионов русских из бывших советских республик Средней Азии, Прибалтики и  Кавказа.

В саркандских яблочных садах хозяйничал  седьмой месяц 1993 года – июль.
Время было суровое.
Многим горожанам, в этот знойный день, было не до купания и отдыха.
Уже год, как не работала элекростанция и городок был обесточен.
Был отключён и  городской водопровод.
Население, вспомнив, далёкие, пятидесятые годы, по утрам, с вёдрами в руках,  отправлялось за водой  на реку Саркандку.
Коридоры местного банка были забиты всевозможными товарами, мешками и коробками с продуктами.
Финансовая система, почившая в бозе вместе с государством, была парализована.
Старые деньги ничего не стоили, а новые, ещё не накачали себе мускулатуру.
Торговля шла на бартер, а  авиарейсы  планировались под чартер.
Русские и украинцы, бросая дома, или, в лучшем случае, продав их за бесценок, которого, порой, не хватало  даже  на  оплату контейнера с вещами до России,  собирались в стаи и улетали на Кубань,  на Урал  и  в другие места, покинутой некогда   их прадедами родины.
В июльском  горячем воздухе повисло всеобщее, всенародное  восклицание. –
- Что делать и как жить дальше?
С этим вопросом на устах метались по городку все!
И русские. И казахи. И украинцы. И евреи, не захотевшие перебираться на свою землю обетованную в Израиль.
И, даже,  вальяжный  ночной ветерок,  гулявший  на  уснувших  улочках этого двадцатисемитысячного   яблочного городка,  читая    нескончаемые  объявления  - дом продаётся,  робко    бормотал себе под нос. –
-    А не податься ли  и мне, самому, куда – нибудь, за бугор?

В первое воскресенье июля, в полдень, от нижней мельницы, с крутого берега, к реке спустилось несколько человек.
Мужская компания, расположившись на островке, среди двух горных потоков, начала свой отдых.
Лёгкое,  импровизированное,  застолье чередовалось с  купанием в ледяной воде.
Бывший майор советской армии Иван Кольцов, отправленный на пенсию по ранению,
пришёл отдыхать сюда со своим школьным другом, казахом  Аскаром.
Кольцов вернулся в Сарканд к матери, в родительский дом, в ноябре 1983 года.
Ему предлагали работу  и в райвоенкомате и военруком в  школе имени Николая Островского, где он учился, но он, по воле случая, а может быть и не по воле, пошёл работать в ДМСУ. –  45. или, в Дорожно - мостовое строительное управление.
Однажды, он приехал в это управление,  расположенное в нескольких километрах от городка,  вниз по течению реки, с одним из  своих школьных друзей, работавших  там прорабом.
Они зашли в кабинет начальника управления Килочка.
Друг представил его начальству.
Они разговорились и  Килочек, вдруг,  предложил бывшему майору работу. –
- Послушай, майор.   А почему бы тебе,  не пойти работать ко мне в управление?
- В качестве кого?  -  Лаконично, по военному, спросил  его Кольцов.
- Мастером. -  Услышал он.
Прорабом я тебя, с лёту, взять не могу. 
Посидишь два, три месяца с книгами, разберёшся в документации и получишь первый объект.
Он, уже известен.
Кольцова эта идея привлекла. –
- Допустим!  За три месяца я в строительных азах разберусь.
И, какой  же, объект вы мне доверите?
Килочек, с улыбочкой поглядывая на него,  подъвёл его к карте и ткнул  в неё пальцем. –
- Ты,  такой,  совхоз  Кок – Узек, знаешь?
- Не только знаю.  У меня там и родственники  прживают.
- Так, вот!  В этом совхозе надо поставить два моста и заасфальтировать дороги.
Работы на целый год  хватит.
Если согласен, то вот тебе лист бумаги. Пиши заявление.
И  в конце заявления  не забудь слёзно попросить меня. – В просьбе прошу не отказать. -  Попытался разыграть Кольцова  Килочек, на что тот, усмехнувшись,  ответил.  –
- Глаза привык держать сухими, гражданин начальник, и спинку не гнуть, даже,  перед такими буграми, как Гиндукуш и Памир.
Килочек,  только  что  вышедший из запоя,  что с ним  иногда  случалось, с  удивлением,  произнёс. –
- Так  вот ты  какой,  майор!   
Ты, оказывается,  вон на каких  высотах побывал! 
Мы это дело обязательно отметим с тобой.   
Тогда мы с тобой много чего  здесь  настроим для внуков и внучек своих.   
Так   майор бронетанковых войск  Иван Кольцов  стал строителем  мострвых переходов, мостов и дорог!
Первый  мост, как, потом, оказалось, был долгостроем.
Кольцов приехал на  то место, где нужно было ставить этот мост в марте, в пору половодья.
Началось таяние снегов.
Талая вода смыла два деревянных моста, по которым доставлили корма на зимние отгоны. 
Чтобы туда проехать,  нужен  был мост, потому, что  корма,   для  зимовавших там  отар,  оставалось  вего  дней на сорок.
Вот за эти сорок дней ему и надо было построить мост, уложив на ригеля  десять четырнадцатиметровых бетонных балок.
Но эти ригеля нужно было ещё поставить на сваи и залить  их  бетоном, решив, при этом, целый ряд неразрешимых  технических проблем.
Кольцов мост поставил! 
А потом пошло и поехало до начала перестройки.
С началом перестройки все  промышленные прелприятия в городке остановились.
Заработать деньги можно было  только  торговлей, чем  заниматься  бывший майор Кольцов,   категорически  не хотел.
Поэтому,  жил,  он  на свою пенсию.
Со  своей  Пчёлкой  он,  никаких,  отношений  не поддерживал.
Да это  было и не просто  потому, что  она, в  девяносто первом году, уехала,  вместе с сыном  в Канаду.
Кольцов,  ещё со школьной скамьи,  увлёкся творчеством Пушкина и, его полной загадок, так, трагически оборвавшейся,  жизнью.
Став  офицером,  он не бросил своих исследований в пушкиноведении.
Оказавшись на пенсии, его труд завершился написанием  научной статьи, которую он посвятил взаимоотношениям  Александра Сергеевича Пушкина с Антоном Дельвигом и Анной Керн.
В этот самый период, в зените  своей славы находился выдающийся  русский  исследователь - пушкиновед  Николай  Алексеевич Раевский, который  проживал   недалеко от него, в  Алма – Ате.
Судьба этого литератора, бывшего белого офицера Добровольческой  армии, эмигрировавшего с генералом Врангелем в Европу,   это судьба русского мученика, прошедшего дорогами скитаний и унижений   нескольких  европейских государств.
День победы,  над  фашистской Германией,  Раевский встретил в Праге, в Чехословакии.
В тот же день,  9 мая  1945 года, он оказался  в  тюрьме  НКВД.
Советская власть  продолжала считать его,  вместе с   миллионами  других белоэмигрантов, своим опаснейшим врагом.
За арестом последовала депортация  на родину  и новые  тюрьмы и ссылки.
Последняя ссылка состоялась  в 1960 году, когда его,  на шестьдесят седьмом году жизни,  отправили под надзор  КГБ в  столицу Казахстана  город  Алма   Ату.
Здесь,  для  него, наконец, блеснул первый луч солнца.
Его пригласили на работу! 
Приглашение последовало от  директора  Института  клинической и экспериментальной хирургии академика А. Н. Сызганова.
Он был зачислен в штат научных сотрудников института  и, как специалист биолог, в совершенстве  владеющий семью  европейскими языками,  занялся  переводами статей из  западных научных журналов,   по заказу  руководства этого института.
Здесь, в  солнечной столице Казахстана,  начали издаваться его художественные повести и книги о Пушкине.
Один из сотрудников  алма  -  атинского журнала Простор,  помог  Кольцову открыть  дверь в дом писателя -  пушкиниста Раевского.
Произошло это, морозным вечером,  в начале декабря 1983 года,  в доме по улице Пролетарской.
Журналист, выступивший в роли посредника, после того, как двери квартиры писателя открылись, покинул Кольцова, оставив его наедине с Раевским.
Писателю шёл девяностый год!   
Седовласый, невысокого роста,  Раевский провёл Кольцова в свой кабинет и задал ему вопрос. –
- У вас  это, что  диссертация?
- Нет. – Ответил Кольцов, присаживаясь в  кресло, на которое ему указал Николай Алексеевич.
-    Это  плод моих творческих изысканий.
- Насколько я знаю,  сказал писатель, устроившись на диване, напротив Кольцова, Пушкин и Дельвиг были лицеистами. 
- Дельвиг считался самым красивым  из всех лицеистов. –
Кольцов не согласился с ним. –
- А Ольховский, Горчаков?
Но Раевский  был непреклонен. –
-    Нет!   Дельвиг был самый красивый! И красивее его не было!
Ну, хорошо.  Оставим это 
Не могли бы вы коротко рассказать мне о содержании своей работы.
Когда  Кольцов закончил рассказ, писатель поинтересовался. –
- А какие источники, Иван Фёдорович,  положены в основу вашего труда?
Кольцов  принялся перечислять  работы, назвав, прежде всего  собрание сочинений Пушкина,  книгу А. А. Дельвиг, под общей редакцией  Б. Томашевского,  издания 1934 года и 16 томное академическе издание 1948 года.
- А библиографический словарь Черейского  « Пушкин и его окружение  » вы, что не использовали? –
Мягко и доброжелательно поинтересовался  Раевский. –
- Вы с ним, с этим словарём,  знакомы?
- Да, Николай Алексеевич, знаком. Я  пользовался  и этим  словарём.
В конце  беседы, писатель, оставшись удовлетворённым,   от знакомства с работой Кольцова посоветовал ему обратиться к секретарю Пушкинского Дома в Ленинграде Иезуитову. –
- Напишите туда письмо и попросите разрешения прислать  ему свою работу для ознакомления. 
А  в конце письма  передайте привет от Раевского.
Да, Иван Фёдорович!  Вот, что ещё!  Настоятельно,  советую вам использовать трёхтомник Саитова 1911 года. 
« Некомментированные письма Пушкина и к Пушкину ».
Кольцов, сразу же, после своего прихода к писателю, обратил внимание на стопку читательских писем, лежащих на столике рядом с ним.
Сверху лежало письмо, которое, когда – то, написала  Николаю Алексеевичу из Афганистана Серафима.
Но ворошить прошлое  он  не захотел.
На этой самой ноте встреча и закончилась.         
  В 1988  году Раевский умер, а грянувшая перестройка  лишила Кольцова возможности опубликовать свою работу.

В два часа дня, в самую жару, когда Кольцов отдыхал на реке, у  дома его матери,  на улице Юдина,  остановились   два такси, приехавшие  из Алма – Аты. 
На  них прибыли  гости из  Твери:   четверо  Арсеньевых и мать  Серафимы  Мария Ивановна.
Полина, как и обещала,  родила  Арсеньеву, за это время,   сына и дочь.
Мальчика они назвали Владимиром,  а дочь Светланой.
После традиционных  приветствий и  объятий, Полина, не найдя в доме брата, спросила у матери. –
- Мамуля, а где   же мой братец Ваня? 
- Братец твой на своём излюбленном месте.  На реке, у стадиона. –
Пояснила мать, усаживая гостей за стол.
После обеда все отправились на реку к Кольцову.
Иван не  поверил своим глазам, увидев  Марию Ивановну и  чету Арсеньевых  с сыном и дочерью.
- Майор, вольно! –
Издали подал  команду Арсеньев. –
- Восстанавливаю  тебя,  майор Кольцов,  в звании подполковник.
Месяц назад меня,  в Калинине,  вызвали к военкому и объявили, что   решение Военного  Совета  Турк. ВО,   о  разжаловании нас с тобой на одну ступень  в званиях, не было утверждено  Министерством Обороны. 
Так, что мы с тобой, Иван  Кольцов,  остались в прежних воинских званиях.
Мы восстановлены в званиях и нам произведут перерасчёт пенсий.
- А, теперь,  пули – хумрийский подполковник,  давай я  пожму тебе руку.  Ну, привет,  дружище!
Детей  своей  сестры Кольцов видел впервые. 
За эти годы он никуда отсюда не выезжал.
Мама его не раз навещала   семью дочери, наведаваясь  в Калинин, а вот он, увы, туда так  ни разу и не съездил.
Перецеловавшись со всеми, Кольцов  приблизился  к Марии Ивановне.
Эта сильная, волевая женщина заметно сдала.
Однако седины в её раскошных прядях он не нашёл.
Она, расцеловав его,  как  целует сына  мать, прижалась к нему и, некоторое время, стояла так, не говоря ни слова.
Затем, оторвавшись от Кольцова, запела тихо – тихо, будто, для него одного. –
- Ах, ты, сукин сын, Иванушка – мужик!  Ах, ты, сукин сын, Иванушка – мужик!
Как же ты умудрился потерять  свою  Пчёлку, Ваня?
Твоя Пчёлка,  улетела в Канаду, перелетев через Северный полюс, а там цветы не те, Ваня! 
Они у них там без  наших,  изысканых,  ароматов.
Там цветы для неё никто не приготовил, Иван сын Федора!  И мыкается она там, бедняжка, от одной  русской диаспоры, к другой, никому не нужная. 
И твой сын с ней мыкается,  по бывшему царству  индейцев и эскимосов, без отца и бабки Марии и дедушки Афони.
Давай, собирайся в путь – дороженьку, дружок.
За морями, за  северными  льдами, за белыми медведями есть такое тридесятое царство - Канада.
Там, в провинции Британская Колумбия, в шалаше, как Ленин в Разливе, живёт твоя Серафима с сыном  Афанасием.
Ты должен  полететь туда и   привезти  её  с сыночком  домой.
Кольцов, усадив Марию Ивановну на  плоский валун,  и забросал мать  Серафимы вопросами. –
-    Что она там забыла, в этой  Канаде?   Как она туда попала?
Почему  вы  её, Мария Ивановна,  с Афанасием Северьяновичем, туда отпустили?
    Да, ещё не одну, а с моим сыном?    
- Ваня, мы,  ведь, не в  погорелом театре живём. 
А ты не пожарник, чтобы задавать  мне так много горячих вопросов.
Сначала, туда отправилась, кстати говоря,  на деревню к твоему дяде Виктору, её афганская помошница,  фельдшер  горячих кровей, Любаша.
К твоему дяде отправилась.  Не к кому нибудь, заметь.  Вышла там замуж и легализовавшись,   выслала визу  Серафиме.
Ты, же видишь, что сейчас происходит у нас в стране.
-    Запад нам помог!
Нас всех  сделали  миллионерами,  которые вместо хлеба жуют комбикорм для крупного рогатого скота. 
А у меня, несмотря на то, что я  породистая особь,   рогов нет! 
Мне  московскую булку подавай! 
И у тебя тоже рожек нет! По крайней мере, прости за каламбур, они пока не  проглядываются на твоей головушке.
Как ловко они нас обобрали, заманив в западню. 
Запад и западня одного корня.
Заметьте это, господа миллионеры, у которых отсутствуют перспективы на будущее,
потому, что отсутствует само будущее, как таковое.
Впереди у нас маячит рабство у  мировых олигархов.
Поэтому, наша Пчёлка, Ваня и полетела подальше этого рабства.
И сына с собой не забыла взять.
А там нас, как и прежде,  никто не ждёт!   Нас с  нашими миллионами.
Мария Ивановна была  одета  в  светлое хлопчатобумажное платье.
Говорила она легко и непринуждённо  и  даже,  с некоторой  долей весёлости, присущей русскому человеку, попавшему впросак.
Её внешний вид и поведение говорили о том, что,  даже  эти  разбойные времена не  поломали  её волевой и аскетической натуры.
- Ваня, если ты считаешь себя  мужчиной, то ты отправишься туда и привезёшь на родное пепелище сына и жену.
Лучше жить вот на этом  голом валуне,  но  под своим солнцем, чем там без вида на жительство,  и  при  чужой луне. 
Места под  солнцем,  там, для нас, увы, никто не приготовил! 
- Мария Ивановна, дорогая вы моя! - 
Спокойно, стараясь преодолеть  шум реки, сказал Кольцов своей тёще. –
- Даже,  если бы я решил лететь в эту Британскую Колумбию, то, к стыду своему, должен признаться вам, что на свою пенсию я могу добраться только до города Твери.
Чтобы попасть туда,  нужны немалые средства.
Мария Ивановна, бросив осторожный взгляд на прибрежные кусты карагача, достала из сумочки колечко.
То самое колечко, которое, много лет назад, надел на палец её дочери бек Юсуф. –
- Мы продадим или заложим  вот эту  дрянь, Ваня.
Не знаю почему, но мне кажется, что, вслед   за этим колечком и покатилась под откос  и жизнь моей дочери.
Полина права!   Вы с Арсеньевым,  от нас,  что – то, держите, в тайне. 
Надо полагать, что тебе этого хватит на полёт в мир капитализма.
Арсеньев подошёл к Марии Ивановне и спросил. –
-    Откуда оно у вас?   Если не секрет?
- Никакого секрета нет! -  Потирая камешек на колечке,  сказала Мария Ивановна. –
Какой, там,  секрет!
Это кольцо привезла в качестве трофея  афганской войны моя дочка Серафима.
-    Позвольте  взглянуть. -   Взял в руки колечко  Арсеньев.
Он принялся его рассматривать.
Повертев  кольцо в руках, бывший начштаба Арсеньев с грустью заметил. –
- Понятно, откуда оно.
Мария Ивановна, приняв его слова за чистую монету, с удивлением воскликнула. –
-    Конечно, понятно!   Я же сказала.  Из Афганистана.
Так поедешь ты,  Ваня,  в Канаду или нет?
Я могу на тебя рассчитывать?
Кольцов, ощущая на себе, взгляды всей компании, не без колебаний, согласился. –
- С вашего позволения, дорогая Мария Ивановна, я поеду и првезу их, хоть  вот на этот валун.
Имейте в виду!   Привезу  не куда – нибудь, а вот на этот самый  валун. 
Не в Тверь, не в Москву, а вот сюда, в это отключённое от электричества и воды захолустье.
Школьный друг  Кольцова Аскар, лихо свистнув, подозвал своих друзей казахов. –
-    Эй, казахи.  Идите сюда, поближе.  Чего вы скисли?
Отключили  нам электричество!  Зато  у нас есть солнце!  Вон оно пылает в небе любовью к нам  и зимой и летом.   
Отключили воду в городе, а вот это вам не вода, что ли. 
Вот, целая река бежит. Пей, не хочу. 
Что, небо вам упало на голову?
Нет, не упало. 
Даже, когда у нас отключат солнце,  и тогда  мы не должны  скисать, потому, что  остаётся луна!  Подъём!   
Моему другу Ивану нужна помощь
Пойдём продавать своих баранов.   
Переходим на один  чай, чтобы собрать, хотя бы пятьсот долларов  на дорогу моему другу Ивану Кольцову. 
Живём же без света и водопровода.  Поживём и без мяса несколько месяцев!
Что у казаха в голове?  А?  Отцы  степей,  сыны  джайляу! 
Вот, вот!  Правильно вы меня поняли.
У казаха в голове мечта  о добром коне,  о  бешбармаке  на завтрак,  на  обед  и на ужин,   и о том, чтобы наш друг,  Иван,  от нас  не уехал.
- А о независимости? - 
Недовольно посмотрел на Аскара один из его друзей.
- А независимость, Айдос,  ты уже получил.
Ты, теперь независим от коня,  от баранов и от степи.
Осталось перейти с бешбармака на шашлык,  из бушевских куриных ножек,  и  ты станешь  абсолютно независимым.
Вместо коня у тебя  теперь  автомобиль Москвич.
Вместо  бескрайней степи  асфальтная дорога из социализма в капитализм.
Аскар начал одеваться. –
- Иван, ты должен ехать.   Я  с тобой не прощаюсь.  Вечером я к тебе зайду.
Эй, Айдос, заводи своего коня и погнали   баранов к шашлычнику.
- Погнали.  Я,  непротив. - 
Начал натягивать на себя брюки  и Айдос. –
Только,  вначале попасём его на бензоколонке.
И  вся компания полезла в гору.
Через несколько минут,  Аскар с друзьями,  поднявшись на крутой берег, исчез.      
Арсеньев протянул колечко Марии Ивановне. –
- Не надо его продавать.
Пусть Иван  отвезёт его  Серафиме. Оно ей там  будет нужнее. 
Без этого колечка она  домой не покатит. 
А кольцо круглое.  Она,  там,  бросит его  себе под ноги на  канадское плато и оно, покатившись  к дому,  как в сказке, увлечёт  за собой и Серафиму  с сыном.
А деньги на дорогу мы тебе найдём, Иван.
Полина, тут же, поддержала мужа. -
- Лёша, ты,  став полковником,  начал правильно  мыслить!  В унисон со мной!
Мария Ивановна, вы заметили это?   
Я, Ваня, начала догадываться, что эта  самая  штучка, тебя с Симонеттой  Афанасьевной и разлучила.
Вы от нас это   просто  скрываете. 
Ну, да ладно!  Придётся применить к тебе Арсеньев репрессии и пытки, чтобы ты, наконец, мне шепнул на ушко, что, там,  в  Афганистане, произошло с моей подружкой Серафимой. 
Полина, глядя, как Мария Ивановна отдаёт колечко Ивану, воскликнула. –
- Б - р - р – р.   Даже, несмотря на это пекло,  чувствую, как от него исходит адский холод.
Ну, всё.  Дети, раздеваемся и  опускаемся на дно реки.
- Вперёд за мамой и за папой!

Самолёт Ил – 62 М, взлетел  с  полосы международного аэропорта Шереметьево и взял курс на север, на Канаду.
В бизнес – классе  лайнера, удобно устроившись в кресле, сидел,  с невесёлым видом,  Иван Кольцов.
Он хотел и не хотел этой встречи с Серафимой. 
Но он, с нетерпением,  ждал встречи со своим сыном.
Он позвонил  дядьке в Канаду  и попросил его выслать ему гостевую визу.
И тот, не скрывая радости, её   ему  выслал. 
Виза эта была рассчитана на максималиный срок -  двадцать пять недель.
Лайнер приземлился в  аэропорту  канадского города Монреаль.
Дядька позаботился, чтобы Кольцова  в аэропорту встретили и посадили на автобус.
Кольцова встретил, выехавший на жительство в Канаду, бывший начальник, одного из отделов  киевского Торга, а ныне подрабатывающий  в Монреале таксистом,  человек лет,   сорока.
Он  помог Кольцову  приобрести билет на автобусы фирмы Грэй Хаунд – Гончие Псы и они, меняя друг друга,  помчали его через всю Канаду,  от атлантического побережья,  к тихоокеанскому.

Его дядька,  Виктор Ольшанский, обосновался на другом берегу континента,  в пятистах километрах от Ванкувера, в небольшом городке Вернон.
В этом городке  проживало  около двухсот  русских семей, выехавших в начале шестидесятых годов из Китая,  из  автономного округа Синьцзян.
Все они были, или эмигрантами  из  Семиречья, или  детьми  этих эмигрантов.

Стоял  август, сезон работы  для строителей,  благодаря профессии  которых  и  существовала  вся русская община  Вернона.
Виктор Ольшанский был, со своими четырьмя сыновьями на заработках, поэтому Кольцова встретила его жена Раиса.
Она отвезла его в дом своего отца.
По дороге она и сообщила Кольцову, что Серафима с сыном, уже год,  как  уехала  от них и живёт, сейчас,  в духоборческом царстве, у самой границы с  Америкой  в городке Гранд Форкс, что в переводе на русский язык означает Великий Развилок.
Дома, за праздничным ужином, Кольцов поинтересовался.
- Этот, самый,  Гранд – Форкс,  далеко отсюда? - 
Я не  ожидал такого поворота событий. -  Признался  Кольцов.
Отец Раисы, поморщившись, махнул рукой. –
- Да, нет!  Как до Ванкувера, не более. 
Четыресто пятьдесят, пятьсот километров.
Доллары у Кольцова закончились и, поэтому,  он попросил найти ему, хоть какую – то работу.
Официально, в соответствии с законами страны, он работать здесь не мог. Приезжим работать было запрещено.
На следующий день к ним,  со своей супругой, заехал  Михаил Семёнович  Светлов.
Он принялся расспрашивать Кольцова  о событиях  в России.
Собравшись уезжать, Михаил  Семёнович, вдруг, коснулся ситуации, в которой оказалась Серафима. -
- Ты, вот, что, Иван Фёдорович.   Ты туда, к ней,  не торопись.
Вот, что я тебе предлагаю.
Мне нужно покрасить дом. Покраска внутренняя, не снаружи.
Если ты не против, то возьмись за это дело. 
Вся работа стоит 700 долларов. Но, я заплачу тебе тысячу.
У меня найдётся и другая работа для тебя.
Так, что  заработаешь денег и тогда поедешь к своей бывшей жёнушке и к сыночку. 
С деньгами, братец мой, оно надёжнее ехать к жене под крылышко.
Почти,  месяц он провёл  в семье у  Светловых.
По вечерам  жена   Светлова Мария пела старые русские песни, а хозяин рассказывал Кольцову про нелёгкую жизнь  русских эмигрантов в Китае, Австралии и Канаде. –
- Как приехали мы в Австралию,  из Кульджи,  четыре месяца я искал работу.
Было это в 1964 году.
Готов был работать в  этом Сиднее, даже,  за два доллара в день. Вот до чего доходило!
А, многие,  наши вынуждены были горбатиться и за  меньшую плату.
Отец  мой устроился на железную дорогу  Роялл – Вей  разнорабочим.
И я нашёл, таки, себе работу.  На стройке. 
С отбойным молотком пару лет не расставался.
Потом,  перешёл  на завод стиральных машин   Уилкин Сервис.
Затем, на  американский автомобильный завод, производивший двигатели и запчасти к ним.
Через пару лет купили  в Сиднее дом за 7000 фунтов стерлингов, площадью 1400 квадратных футов.
Повеселели, потому, как до этого  снимали маленький  домишко вскладчину  на три семьи.
Два года рассчитывались за этот дом. Вот так!
Целах  десять лет мы, Иван  Фёдорович,  прожили в Австралии.
Страшно вспомнить, как мы туда попали. Недай Бог никому такое пережить.
Австралия – не Канада.
Вот  подплыли мы к  берегам  этой страны, к  городу Сиднею!
Вижу, красные черепичные крыши.
Иссушенная жарким солнцем,  сухая тропическая растительность.
Стало жутко на душе. -  Куда меня  Бог забросил?  Зачем я в этот ад еду?
Есть там, в Австралии,  такое дерево, наподобие нашей ветлы.
Гаруд называется. Белый ствол. Листья жёсткие, будто искусственные, как из  пластика.
Старики плакали, вспоминая Россию.
Трава в Австралии грубая и колючая. На корм нашей бурёнке не годится! Нет, куда там!
Цветов там,  на полях,  не увидишь. Нет, даже и не ищи.
В городских парках и цветы, и трава  все  сеяные. 
А за город шагнул – пустыня!
А, вот птицы мне там понравились.  Многоцветные,  красивые.
- Многих птиц я там  наших,  русских не нашёл!   
Не климат. Вот, слушай  и запоминай.
Нет сорок!  А без них и роща  - не лес.
Представь себе Россию без сорок – белобок?  Вот, как. 
Нет перепёлок, жаворонков, коростелей, журавлей.
И лебеди, только, чёрные.
И кукушечки нет там.  А так, иной раз, хотелось её послушать, скажу я тебе,  Иван Фёдорович. 
Зато  проныры,  воробушки  присутствуют повсеместно. -  Чик – чирик, Чик – чирик.
-    Ну, куда ни поедешь,  в какую страну не попадёшь,   везде  слышна их  природная
      речь. – Чик – чирик!
- Михаил!  Хватит про эту Австралию. - 
Вмешалась  в разговор жена Светличного Мария.
- Та природа, словно оскалившийся зверь!
Бог снял с этой земли свою благодать.
Так и объясни человеку, чтобы он знал, да на ус себе намотал.
Кольцову было  всё это в новинку. –
- Михаил Семёнович, давайте, вернёмся в Китай. 
Вы много мне поведали про ту войну, в которой участвовали русские. 
Об этой войне мало кому известно. 
Я имею в виду Дунганскую войну.
- Жестокость проявлялась с обеих сторон, как я полагаю?  - 
- Перевёл разговор в другое русло  Кольцов.
Светлов   налил в кружки чаю и,  пододвинув одну из них к  Кольцову,  мрачно сказал. –
-    А, как же!   И с нашей стороны находились палачи.
Никогда не забуду, как мы освободили, во время этой Дунганской войны,  от  гоминдановцев, какой – то, посёлок под Кульджой.
А, там жила русская баба.  Жила  с китайцем, от которого  прижила  кучу детей.
В нашей роте служил  один,  по  прозвищу Цыганок. 
Ух,  и страшный в бою.    А жадный до крови, ужас.
Дело было зимой.
Вошли мы в этот посёлок,  вот.     И  этот Цыганок  утопил в проруби  бедную русскую женщину вместе с её малыми   переродкапми - детьми.
Там, в Китае детей, рождённых русскими бабами от китайцев,  называли переродками.
Так я тебе, Иван Фёдорович, доложу, что эти переродки  тоже проявляли жестокость, по отношению к  нам, русским.  Вот, что забыть не могу до сих пор!
В  гоминдановской армии, у Чан  Кайши,  их было, особенно много.
Ну, ладно. Хватит о войне. 
Давай повернём салазки в другую сторону.
Мария, спой, ка нам лучше, что нибудь,  на сон грядущий.
Мария Степановна с удовольствием исполнила просьбу мужа.
Она затянула песню, которую сложили уже в Китае.

                Послушайте, добрые люди.
                Про Русь я вам песню спою.
                С семьёй я в Китае страдаю.
                И жаль мне Россию свою.

Вскоре, после этого разговора, Кольцов отправился в  Гранд Форкс к Серафиме и сыну.
Его повёз туда,  на своей машине,  один из русских вернонцев.
Часов, через пять  пути,     они    добрались до Гранд Фркса.   
Автомобиль  остановился  у  типичного, для городов  Канады, двухэтажного  дома.
Дом этот  утопал в зелени и находился  в самом начале города.
Хозяевами его были бывшие духоборцы, отошедшие от общины и принявшие канадское гражданство.
Даже фамилию свою они произносили на английский лад:   не  Соловейко, а  - Соло.
Над  входом в дом висела табличка с их фамилией на английском языке. 
И на табличке, тоже,  стояло – Соло.
Надо заметить, что духоборцы, следуя привычкам и обычаям, которые привезли из России,  свои домашние участки продолжали использовать под сады и огороды.
На звонок вышла хозяйка.
Она, хорошо знала  Василия Темнова, который привёз к ней Кольцова.
Темнов представил хозяйке гостя и коротко объяснил ей,  в чём дело.
Хозяйку звали Лизавета.
Она провела гостей на второй этаж и начала накрывать на стол.
Но, Кольцов, заметно волнуясь, спросил Лизавету. –
- Простите, но когда я  смогу увидеть Серафиму и сына?
- Да, хоть сейчас. – Обрадовала она его.
Хозяйка подвела его к двери, ведущей к лестнице, спускующейся  в сад, и, отворив её,  показала Кольцову. –
- Вон  она, наша целительница и  твоя   лебёдушка, Серафимушка. 
Она  там с сынком занимается  родной  русской речью.
Вон, там,  в саду, за столом.  Видят твои фонари их? 
Кольцов, в ответ,  и слова не успел сказать.
Лизавета, вдруг, спохватившись,   стала допытываться  –
- А,  ты,  то к ней по добру  пришёл, или нет?  По, ладку ли?  Да с медком ли?
- По добру,  Лизавета  Власьевна.  По добру.  Будте спокойны.
Это моя  жёнушка  бывшая, Пчёлка и сын. Я не видел их десять лет.
- Шестой десяток живу на чужбине, а в первой слышу, как жёнку свою кличут таким зыком – Пчёлка. - 
Всплеснула руками хозяйка.
- Тады  и  бяги к своей семье, несчастный.
Духоборцы сохранили и язык той России, которая их,  когда – то, изгнала.
Фонарями они, по старинке,  называли глаза. 
И Кольцов   спустился  по лестнице в сад.
-     В добрый путь,  брат Иван. Я   дорогу тябе переходить ня стану.
Кольцов прошёл  по дорожке  до деревца  рябины и замер.
Его Пчёлка и сын пели песню.
                Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,
                Головой, склоняясь до самого тына.
Серафима вела песню  вторым голосом,  а сын первым.
Они допели песню и его сын, прижавшись щёчкой к материнской груди, с детской непосредственностью,  пожалел свою мать. –
- Мама, почему ты так жалобно тянешь, будто плачешь, а?   
Как будто и  тебе  самой хочется перебраться к  этому дубу?
Ну, чего же, ты молчишь, как рябина, а только сидишь и  качаешься?
Ты рябина, что - ли.  А, дуб  тогда твой  кто? 
Я то знаю, что дуб это папка наш! Я  уже  не маленький, кое, что соображаю.
Ну,  скажи хоть словечко, мама.
-    Возможно, сынок,  ты  и  прав. – Ответила ему  Серафима.   
Кольцова отделяло от сына и Серафимы, каких – то, пять метров. 
Но, что – то,  заставило его задержаться здесь, за  этим деревцом.
Серафима  начала заниматься   с Афанасием  русским  языком.
Сын и мать  продолжали  сидеть  за столом, не догадываясь, кто за ними наблюдает.
Кльцову стало не по себе и он присел на садовый ящик, так, чтобы  оставаться для них  невидимым.
- Так, сынок.  А, ну,  ка  объясни мне, что такое синонимы.
Сын, сосредоточившись,  начал отвечать. –
- Синонимы, мама, это  слова различные по звучанию, но близкие по смыслу.
- Например?  -  Потребовала мать.
- Например…  -  Задумался  Афанасий. –
Сейчас, сейчас, мама. Ты меня  только  не сбивай.
Например,  ночь и потёмки.
Правильно, сын! – Потрепала его за чуб  Серафима. -
- А, теперь, подбери  близкие  по смыслу  слова,   к  глаголу   ехал.
- Двигался, катил, добирался. 
Мама. Их так много. Всех не назовёшь.
Русский язык  такой богатый на синонимы. Не то, что английский.
Ты, мне ответь мама.  Зачем учить русский язык, если ты намерена натурализоваться в Канаде. А?
На русском языке говорят в Росии.  Зачем нам эта Канада, мама.
У бабы  Лизы была такая красивая русская фамилия – Соловейко. И что? 
Теперь у неё над входом висит надпись – Соло. 
Без запаха, без  цвета. Соло! И всё.
 А Соловейко, мамуля это же, как песня на лугу среди цветов!
И у меня над дверью  тоже напишут не Кольцов,  а Коль, если мы здесь останемся.
Ты этого хочешь? Да, мамуля?
Давай, лучше вернёмся в Россию.  Там  и мой дед, и бабушка, и папа.
Мне здесь,  что – то не нравится.  Почему ты не хочешь туда вернуться?
Сквозь листву было видно, как Серафима, обняв сына,  запричитала. –
- Там, сейчас, такое твориться.  Заводы стоят. Поля не засеваются. Производят одну водку.  Поэтому и деньги ничего не стоят.
А я  не хочу, чтобы ты стал пъяницей, сынок.
Народ обирают и спаивают чиновники. 
И Ельцин этот.  Концертмейстер с бутылкой.  Видеть его не могу..
Все люди  у нас дома миллионеры, а живут в нищете, потому, что наши деньги ничего  не стоят.
- Ты хочешь  мне сказать, мама, что и русский язык в школах  чиновники отменили? -
С  тревогой  посмотрел на Серафиму  Афанасий.
- Если так пойдёт, сынок, и дальше, то и язык русский заменят на английский.
Пьяному концертмейстеру и море по колено. 
Язык,  то единственное, что в России  пока осталось не вывернутым на изнанку.
- Мне кажется, что лучше быть нищим, но  говорить и учиться на своём родном языке. 
Помнишь, как ты говорила деду Ступникову, когда мы ездили к нему, что наш родной язык самый образный и глубокий.
Дед Ступников  говорил,   что русские  духоборцы живут здесьуже более ста лет, а  видят во сне, как они возвращаются  в Россию.
Почему, мама?   
Ты сама хвалила деда Ступникова за его  мудрую  речь.
Ты забыла это, да?  Так я тебе напомню.
- А, ты сам то  не забыл?  Тогда напомни мне, Афанасий, что  тебе дедушка Ступников такого мудрёного   говорил тогда. - 
Попросила сына Серафима. –
- А, ну, ка  вспомни, что он тогда про Бога  тебе, сыночек,  рассказывал?
Афанасий, недоверчиво поглядывая на мать, погрозил ей пальцем. –
- Чур, мама, не хитрить. Ты всё прекрасно помнишь сама.
Ты просто добиваешься, чтобы я   лучше всё  это запомнил. Скажешь, нет?
- Ну, хорошо. Слушай. Я тебя уважаю, как свою родительницу.
Дед  Ступников поднял вверх палец и сказал мне. –
- Бог есть дух разумения. И не ущупаешь его, как и разум. 
Спирит, то есть дух  его, не срисуешь.
А, потом он посмотрел в твою сторону. И я понял, почему! 
Ты, же, у меня самая ажурная и беленькая здесь,  в Канаде. 
Глянул он на тебя, как на картинку,  и добавил к  сказанному. -
Бог,  то Бог, да сам не будь плох! 
Не срисуешь его  дух, значит, не сфотографируешь.
Глаза у него – фонари, мама. Срисуешь – значит сфотографируешь.
Помнишь, как он сказал ещё. –
- Без Бога не до порога. 
Видишь пропасть!  Не  бойся  её, вьюнош Афанасий! 
Бог дал фонари, то есть глаза и разум, чтобы её обойти. 
Поэтому в пропасть  то и не лезь, а обойди её. Зачем?
Он  меня назвал  - вьюнош, мамуля.
Нет, мамочка, давай    навострим свои  лыжи  домой,  в Россию.
Я напишу отцу, чтобы он приехал сюда и забрал нас,  с тобой, отсюда.
Говори честно, мама. Ты поедешь с нами, или останешься здесь?
Нет.  Никуда я не поеду.  Я, пожалуй, отправлю тебя с ним одного. –
Хитро поглядывая на сына,   сказала  мать. –
- И тебе не жаль будет оставить меня одну  здесь,  в чужом царстве - государстве?
- Эх, мама, мама!  Сыну нужен отец, а отцу родное пепелище.
- Ты же  сама мне это  говорила.
- Ну и уезжай!  А я здесь останусь.  У бабы Лизаветы –
Всерьёз обиделась на мальчика  мать.
А Афанасий уже взял в руки шариковую  ручку. –
- Спасибо, мамуля. Тогда давай писать письмо папе. С чего начнём?
- А с чего начинал чеховский герой  Ванька Жуков, когда писал письмо деду. –
Серафима  расправила   Афанасию ворот  рубашки и продиктовала. –
- Пиши.  В Россию. На деревню папе.
Пиши, пиши  ученик второго класса двенадцатилетней английской школы.
Чего  же, ты не пишешь, золотце моё?
- А на какую деревню, мама, писать. В Сарканд, что ли? –
Посмотрел на   Серафиму  сын.
В это  момент,  Кольцов, его отец,  вышел на свет божий и предстал перед ними! 
Сын  с  удивлением  и испугом  уставился,  на вышедшего,  из укрытия, человека.
- Афанасий,  быстро же дошла твоя  депеша  в Россию.
Вот, смотри.   Явление отца  сыну! 
-   Твой папа уже, здесь, перед тобой, сынок! –
Громко произнёс  Кольцов, стремясь придать своему голосу весёлые нотки. 
Кольцов подошёл  к столу, за которым сидела Серафима и его сын,  и остановился.
Нет, она не побледнела, увидев, его,  здесь, в канадской глубинке.
И, не потеряла дар речи, как это происходит, в подобных ситуациях, со многими людьми.
Эта нежданная встреча, будто вывела Серафиму из долгого и тяжёлого транса, из состояния прострации, в которое  она  попала, ещё,   в Афганистане.
Не случайно, ведь, говорят, что клин клином вышибают.
Так и здесь. Застарелый шок был выбит новым шоком. –
- Вот, Афанасий, полюбуйся на это чудо!  Это твой отец свалился нам на голову  прямо с неба.  Чудеса,  да и только!
Он это мастерски умеет делать.
Свалился на нас с тобой, как  июльский снег и ещё и командует здесь нами.
Афанасий, обхватив мать руками, прижался к ней. –
- Мама,  а теперь, ты меня отпустишь на родное пепелище.
Ты,   же,  обещала!   Пять минут, тому назад.
-    Отпущу.  Уезжай, раз табе  меня не жаль.
Кольцов  перевёл  взгляд с сына на Серафиму.
Седина посеребрила её русые волосы.
Однако, его,  больше, затронуло, даже, не это.
Его внимание привлекли её глаза.
Так,  по – детски,  невинно и  нежно, она смотрела на него, только один раз!
Там, на том,  тверском,  живописном лугу.
И он, вспомнив это,  растерялся.
Впервые ему захотелось заплакать. 
Чтобы не показывать свою слабость сыну, он, тряхнул головой, избавляясь  от синтиментальности, посетившей его,  и сказал сыну. –
- Ну, здравствуй, сын! 
Прости, что всё это время,  меня не было рядом с тобой.
Но я ошибку свою исправлю. 
С сегодняшнего дня ты обретаешь и отца и родину.
Он, пожав сыну руку, поцеловал его и шагнул к Серафиме. –
- Всё, мать,  я за тобой!  Я вас забираю домой. 
Я прекращаю  вашу трансформацию в английское пространство и культуру. 
Довольно экспериментов!  Домой!
На пару месяцев мне придётся переквалифицироваться из танкиста в разнорабочего и поработать в строительной бригаде.
Я эту профессию  уже  освоил. 
Я полагаю, что на родном пепелище, в которое псевдодемократы превратили Советский Союз, нам  несколько тысяч долларов не помешают.
Как ты, сынок, считаешь?  Или помешают?
- Думаю, что нет, папа! -  Бросился отцу на шею сын.
Серафима хотела, что – то, сказать ему,  но остановилась, не желая мешать встречи сына с отцом.
Кольцов, преобразившись и, почувствовав в себе невиданный прилив сил,  после того, как  поставил сына на землю, нежно  прикоснулся  пальцами  к   губам Серафимы  и  не позволил ей ничего  сказать.  –
- Всё, мать. В две шеренги становись!  К тебе командир вернулся. 
Отныне,  будем жить по уставу. Но, никакой  дедовщины! 
И  ни  каких неуставных   отношений!
Хватит жить врозь и смешить  людей.  Домой.
Ты  меня  хорошо слышишь, Пчёлка.
- Слышу. Услышала,  впервые за десять лет!  -   
И Серафима прижалась к  Ивану.

Вечером, после ужина, хозяюшка Лизавета  подошла к  Серафиме. –
- Серафимушка, ты  уж  прости меня, глупую, но я не уразумею, как вам стелить постель?
Вместе, али порознь?  Не знаю, что и делать?  Вроде, как  Иван Фёдорович вам не муж, уже десять годочков, почитай?
Афанасий встал  и решительным образом заявил. –
- Как же, не муж,  баба Лизавета?  Муж!   
Они же смогли сообразить меня на двоих! 
Стало быть,  он муж маме, а она ему жена.
Так, что укладывайте их   на ночь, как мужа и жену. 
А, уж, днём я  у них под ногами буду путаться, пока не вырасту.
               В спальне горел светильник.
Серафима лежала с закрытыми глазами. 
Над её головой, на стене, висел фрагмент  репродукция картины   Сандро Боттчителли   Рождение Венеры, такой же, как и в Калинине.
Кольцов, откинув угол покрывала и ложась рядом,  бросил  на постель кольцо бека Юсуфа и спросил у неё. –
- Эту картинку с Симонеттой  ты  сюда  повесила?
- Я  - Прошептала Серафима, не открывая глаз.
Кольцов потянулся к выключателю, чтобы выключить свет, но она,  упредив, попросила его. –
- Не надо, Ваня.  Я боюсь.
Ты зачем привёз  мне это кольцо?   
-    Меня заставила сделать это твоя мать.
Стало тихо. Вокруг светильника  роилась  тьма.
Кольцов, повернулся к ней и стал  её рассматривать.
Это была, уже не та Серафима, которую он знал и любил.
Он слышал, как стучит её сердце, как она дышит, но   не узнавал её.
Нет, она не утратила своей красоты и привлекательности, но рядом с ним,   в  до боли знакомом ему теле,  билось другое сердце и  жила в  нежных оковах другая душа.
Он, пораженный этим открытием, откинулся на спину и задумался.
Вдруг, он услышал. –
- Кольцов?  Ты,  там, завёл себе женщину?
- Зачем тебе это? -  Повернул он к ней голову. –
Тебе станет легче  оттого, что я скажу, что не завёл?  Или же наоборот, что завёл.
Я тебе, никогда, не задам такого глупого вопроса, потому, что  мне, кроме тебя, никто не нужен! 
- Ты, тоже, стал другим,  Ваня, как и я сама.
Время нас разлучило,  проведя через Афганистан и Канаду,  чтобы  вновь,  соединить!
Где и с чего мы начнём свою семейную жизнь, вернувшись  домой?
Он, по - прежнему,  не прикасаясь к ней,  тоном, не требующим возражений, произнёс. –
- Мы бужем жить в твоей любимой Твери.
А начнём мы с тобой, милая моя, с того, что ты родишь мне дочь.
Хотя и второй сын нам  не будет  лишним.
- Ваня!  -  Услышал он её, журчащий, подобно ручейку в лесной чаще, голосок. –
- Поцелуй меня,   выключи свет и иди ко мне.  Я, уже,  ничего не боюсь!   
 
Утром, они, на автомобиле Серафимы,  отвезли сына в школу и  она предложила ему заехать к чете Ступниковых. –
- Ваня, милый мой,  я хочу показать тебе, какой была наша матушка Русь в семнадцатом веке.
Я повезу тебя к Ступникову  Василию Степановичу и его жене  Татьяне Семёновне Булановой.
Там ты узнаешь, как русский народ говорил в далёком прошлом, чем он дышал и  о чём он помышлял в те времена.
И, действительно, дед Ступников произвёл на Кольцова впечатление.
               Он родился в 1903 году, уже после переселения духоборцев в Канаду. 
В 1931 году, в период войны духоборцев, с канадскими  властями, против насильственного обучения  русских детей в английских школах,  он сжёг такую школу и был посажен  за это в тюрьму города Принц – Альберт.
Как и любой русский человек, Ступников любил читать.
Сидя в тюрьме, он  прочитал книгу о восьмой армии Мао – цзе – Дуна, которая  была в тюремной библиотеке.
В гостях у Ступниковых, как раз, находились  их соседи,  Михаил и Луша Черненковы.
Кольцов,  попав в их  дом,  не удержался и, сразе же,    подошёл к   книжной полке.
На ней  стояли;
Томик Гончарова,    «  В круге первом  »  и  «  Раковый корпус » Солженицына,  « Мать  »  Горького,   «  История моего современника  »  Короленко   и      десяток других книг.
От Ступниковых Серафима повезла мужа в горы.
Они  проехали из  Гранд Форкса  в Кастлгар. 
Оттуда,   по улице  с русским названием   Шаманский стрит, помчались к  реке  Кутней.
Добравшись до реки,   они, покинув машину, поднялись на невысокую гору с каменистыми выходами.
И, тут произошло то, чего так  всегда  боялась Серафима. 
Её укусила за палец змея.
Кольцов, увидев это, схватил большой камень и хотел убить рептилию.
Но Серафима грозным голосом его остановила. –
- Кольцов!  Отставить!  Не надо.
Это собственность чужого государства. 
Я отдала природе твой старый долг, милый мой  муженёк!
Затем она положила руку на плоский камень и, вытянув палец, закричала, краснея  от испуга. –
- Ваня, отрежь мне его!  Быстрее!
- Чем, Пчёлка, я тебе его отрежу?  - 
Подскочил он к ней бледный,   с камнем в руках, не зная,  что предпринять.
- У меня нет ножа!   
Тогда она приказала ему. –
- Бери острый камень, Ваня и отсеки мне  палец.
И, тогда, он с силой бросил камень, который держал в руках на  каменный выступ, торчащий из грунта.  Камень рассыпался на части.
Кольцов,  подняв  подходящий осколок, подошёл к ней.
Она закрыла  глаза. –
- Руби, Иван!
И он с одного удара  отрубил ей,  укушенный,  палец.
В госпитале Серафиме  сделали всё необходимое.  Но палец ей не пришили.
Они вернулись   в дом к  Лизавете.
Утром,  на следующий  день, она,  тронув  Кольцова за подбородок, разбудила его и сказала. –
- Что, не делается, Ваня,  всё  - к   лучшему.
Теперь у меня нет пальца, на который надел кольцо бек. 
Мы с тобой освободились от старых долгов и старых упрёков, милый мой муженёк. 
У меня нет пальчика, а у тебя  нет долга перед, убитой тобой, когда – то,  коброй.
Вот бы освободиться от кольца, Ванечка.  Было бы,  совсем прекрасно.
За всё в этой жизни надо платить!  И мы теперь с тобой, можем жить,  не оглядываясь  назад,  в прошлое. 
Знала бы я, милый, то надела бы это кольцо на палец, чтобы ты отрубил его вместе с пальцем.
Я, надеюсь, что ты не бросишь меня, такую беспалую, как свой автомат на реке Пули – Хумри, а?
- Не бойся,  радость моя,  не брошу!   
Теперь ты,  из моих рук, никуда!  Ты, теперь,  моё  беспалое божество!

В  начале сентября, когда у Кольцова  появилось несколько свободных дней, все они   поехали, на экскурсию,   в  Ванкувер.
 Выезжая  из  Гранд Форкса,  они  зашли в духоборческий ресторан, чтобы  подкрепиться на дорогу.
На входе  в ресторан висела табличка с надписью. –
- Борщ, как секс, чем больше ешь, тем больше хочется.
Кольцов подал меню Серафиме. 
Она, естественно,  заказала борщ.
В меню на первой странице крупными буквами шла  надпись. –
- Широка ты, русская страна, а русская душа ещё  шире.

Попав в Ванкувер, они остановились,  на  Софии  стрит, у русских эммигрантов, адрес которых им предоставил  Виктор Ольшанский.
Целый день Кольцовы знакомились с городом. 
Начали они свою  экскурсию с китайского города, который раскинулся вокруг Канадского коммерческого банка.
Побывали  они и на  границе с Америкой. 
Там, на грандиозных воротах, сооружённых в 1814 году, через которые шёл поток автомобилей,  туда и назад,  было начертано. –
- Пусть эти ворота никогда не будут закрыты.
А на следующий день, они сели на паром, заплатив за каждого по 5, 25 доллара и поплыли на остров Виктория. 
Проплыв 32 километра  Иван и  Серафима  оказалась на живописном острове,  в столице Британской Колумбии городе Виктория.
На центральной площади столицы  хор  канадских ветеранов пел нашу русскую Калинку.
Специально, чтобы просветить   Афанасия,  зашли в музей восковых фигур и подводный морской музей.
Афанасий был в восторге!
И, наконец, под занавес своего путешествия, трое Кольцовых посетили  частный парк  Биччер Гарден.
Вокруг пруда, выполненного в виде двенадцатиконечной звезды,  росли редкие цветы и деревья.
Диаметр  стволов   некоторых    красных  деревьев  превышал  два метра.
На скамейке,  у клумб с голубыми маками,   они, утомившись, присели перекусить.
Серафима  начала вытаскивать из пакетов  продукты.
Вдруг,  люди заволновались. 
Одному из посетителей стало плохо, и ему потребовалась медицинская помощь.
Серафима, а,  в след,  за ней и Кольцов с сыном, подошли к скамье, на которой, склонив голову на бок,  сидел человек.
Серафима  взяла его руку, нащупывая пульс.
Взгляд её упал на  лицо  незнакомца.
Нет, это был не незнакомец.  Это был  бек Юсуф!
Судьба,  вновь, свела  его с зебо. И где?  На канадском острове  Виктория и через десять лет.
А зебо, тихо вскрикнув, выронила руку, пожалевшего её десять лет назад, бека и застыла в изумлении. -
-    Боже мой!  Боже мой! -   Шептала Серафима. -    
Но вот, з – за,  великанов деревьев показалась медицинский  фургончик с надписью  Амбуланс.
- Ваня, смотри!  Это он!  Он это!  Вне всяких сомнений.
Это  тот самый бек  Юсуф! 
Знай, Кольцов, что он меня,  в ту ночь, когда вы сидели под арестом, отпустил,  не тронув.
Он не тронул меня беременную.
Серафима дрожащими руками, открыла  сумочку и,  вынув  колечко, надела ему на  мизинец. –
- Всё, Ваня!  Мы отдали  все  свои  долги. 
У меня, теперь, нет ни кольца, ни пальца, на который ты, Юсуф, надел мне его. 
Зато  есть муж!
Прощай, бек.
К ним подъехала  машина скорой помощи. К больному подошёл  санитар.
А он, открыв глаза, и увидев,  удаляющуюся   от него Серафиму,  хрипя,  выговорил. –
-    Файзигуль. Ман туро нагз мебинам.      
Люди с Амбуланса стали проверять его документы.

В конце октября  Кольцов,  с  Серафимой и сыном,  прилетели в Шереметьево.
Там их, с нетерпением,  ожидали  Мария Ивановна с Афанасием Северьяновичем и  Полина с Арсеньевым.
Встреча была  шумной и не без слёз.
Мать, выпустив Серафиму из объятий и,  смахивая  с глаз слёзы радости, заметила. –
- Дочка, а ты там, Канаде,  поправилась! 
Значит, правду говорят, что в Канаде  люди живут по колени, утопая,  в  еде.
Отец, как она тебе?  Ты не заметил этого? 
- Ты, мать,  как всегда, права. 
Поправиться то она поправилась, да вот, только, куда подевался её палец?
Мать схватила   дочь  за руку.
Но, дочь, предвосхитив её вопрос,  с улыбкой сказала. –
- Это душманская пуля.
Война никого не жалеет, мама.  И хватит об этом! 
Я, теперь, не одна. Со мной муж и сын.
А  это  куда важнее,  чем  палец.
Арсеньев, освобождая  Афанасия из цепких рук бабушки, спросил его. –
- Ну, дружище, ты, как,   рад встрече с отцом, или не очень?
Мальчик посмотрел на отца и, потом, переведя взор на мать, утвердительно кивнул головой. –
- Очень!  Особенно рада мама.  Она раньше цвела, но не пахла, как цветок.
А появился папа и она  сразу запахла, от счастья!
Мария Ивановна, внимательно приглядываясь к дочери, поцеловала внука и задала ему вопрос. –
- Ну и чем же,   твоя  мама  запахла,  внучек, позволь тебя спросить?
Афанасий, втянув ноздрями воздух, как будто пробуя,  чем она  пахнет, заявил. –
-    Бабуля.  Ну,  чем же может пахнуть моя мама после встречи с папой?
Папой она  теперь и пахнет, моя  ненаглядная!
Мария Ивановна, рассмеявшись,  сказала. - 
- Теперь мне понятно, почему твоя мама пополнела, Афанасий младший.
- Почему  же  бабуля? -  Повернулся к ней внук.
- Когда мама пахнет папой, дорогой мой, значит, очень скоро, у тебя появится братик 
       или сестричка.   
- Вот оно в чём дело! -  Обрадованно воскликнул внук.
А я  и не сообразил, сразу!
Папа, а почему ты называешь маму Пчёлкой?  Меня это давненько заинтересовало.
Кольцов поднял сына на руки и, покружив его, поставил на бетон и сказал. –
- Да, потому, что она такая  же сладкая, как пчёлка! 
Поэтому,  я её так и называю, сын мой.
- Слышал, что сказал  тебе отец. - 
Толкнула внука  Мария Ивановна. –
- Вот какая у тебя мама! 
И твой дед сейчас занялся пчёлами.
- И что он с ними делает, с этими пчёлами?  -
Растерялся,   от неожиданности,  внук.
- Как, что?   Каждый день,  летом,  гоняет их  и пасёт  там, за Волгой, на луговом разнотравьи.
- Так он же генерал – лейтенант! 
Дед и тебе не стыдно пасти пчёл в таком звании?
И они тебя там не кусают, что ли?
Афанасий Северьянович,  присев  перед внуком на корточки, пояснил. –
- Нисколько.  Я на пенсии. Я уже не генерал.
- И чем же, ты их гоняешь на пастбище?  Бичём, что ли?
- Пчёл бичём не погоняют, дружок.  Пчёлок погоняют ласковым словом. Понял.
- Ну,   ты  меня,   дед,  и удивил.  Был генералом, а стал пастухом  у пчёл!
Придётся тебе помогать. –
Поставил точку  всей этой истории сын Серафимы и Ивана Кольцовых.



                2 декабря  2009 г. Ташкент.
                14 февраля 2011г. Кубань. Вышестеблиевская.

                СОДЕРЖАНИЕ



Глава  12        Здравствуй  дядя………………………………………………………………

Глава  13        Косточка с изюминкой………………………………………………………..

Глава  14        У тебя афгани.  У меня  рубли………………………………………………..

Глава  15        Подарок…………………………………………………………………………

Глава  16        Любовь бека   Юсуфа…………………………………………………………

Глава  17       Адраскан……………………………………………………………………….

Глава  18       Долглжданная   встреча……………………………………………………….

Глава  19       Файзигуль – аленький  цветочек……………………………………………..

Глава  20       Был я  на   войне……………………………………………………………….

Глава  21       Беспалое   божество………………………………………………………….