Вырезки из прошлого

Странные ощущения… Озноб пробегает по телу. Словно за спиной стоит кто-то невидимый, но явно чувствуешь его присутствие. Кожа покрывается пупырышками – мурашки побежали. Я беру книги, которые читал перед этим. Газетную вырезку, пожелтевшую от времени и сажусь за компьютер. Я должен всё это рассказать, донести…

Вот уже прошла загрузка, вот засветился своей белизной пустой лист редактора. Вдруг самопроизвольно раскрывается дверь в комнату. Словно Он входит вслед за мной и тоже желает присутствовать при моём повествовании. Я отрываюсь от записи, встаю из кресла, прикрываю дверь.

Он уже здесь.

.      .      .      .      .

Второй день занимаюсь «Квадратом Мерлина». Написал программку-головоломку и теперь верчу её и пробую. Для программиста, ушедшего внутрь алгоритма, нереально думать о чём-то другом. Поэтому меня так удивляют эти «ходы» мысли, взрывы эмоций от совершенно незначительных на первый взгляд причин, которые уводят в сторону и в результате приводят таки к такой синхронизации с событиями во времени, что просто столбенеешь. И понимаешь, что там – свыше, есть Она – эта разумная Сила. Она посылает тебе сигналы, вопреки твоему желанию. Пытается дать знак. Только вот знаки эти мы очень часто игнорируем и отказываемся слышать…

Но обо всём по порядку.

Итак, крутил-крутил квадрат Мерлина, а потом решил усовершенствовать головоломку. Добавить мозгов, чтобы компьютер сам предварительно находил решение и сообщал человеку, за сколько ходов программа может её сложить. Пусть человек сравнит свою способность с компьютерной. Тогда ему будет куда стремиться, появится стимул к совершенствованию.

Но чтобы написать такие «мозги», нужно проанализировать самому всё «пространство состояний» квадрата и найти путь кротчайшего решения. И вот, озабоченный этой совершенно отвлечённой задачей, я беру черновики и иду на кухню. Сажусь в кресло с твёрдым намерением начать поиск нужного мне алгоритма. Ищу чистое поле в старых исписанных листках, чтобы начать чертить карандашом свои каракули… И натыкаюсь на старую газетную вырезку. Ни даты, ни номера, ни даже названия газеты не уцелело. Но мне интересно – что же это за вырезка? Почему она уцелела? И я начинаю читать.

<<
ЧИТАТЕЛЬ – ПИСАТЕЛЬ

797 писем пришло в «Алый парус» со дня выхода «АП»-12 [186]

Всем написавшим – большое спасибо!

ПЕРЕПИСКА «АП»

   *   *   *
…Нам написал выпускник Азербайджанского инженерно-строительного института, кандидат в мастера спорта по самбо Низами ДЖАМАЛОВ. (Сейчас он работает в Калининской области, в посёлке Селижарово, прорабом). В конце прошлого учебного года он организовал секцию самбо в Селижаровской средней школе №1. Желающих заниматься было очень много. Многие хотели бы заниматься и в этом году. Но директор школы вдруг заявил Джамалову: «Есть приказ министра не разрешать в средних школах заниматься никаким видом борьбы». Не поверив в это, Низами обратился к заведующему роно. Ответ получил такой же.

«Дорогая редакция, – пишет он в «АП», – очень хотелось бы знать, есть ли в самом деле приказ министра, запрещающий школьникам заниматься борьбой? Условия для занятий в школьном спортзале нормальные. Ученики 8 – 10-х классов, встречаясь со мной, каждый раз спрашивают: «Будет ли секция?»
   Неужели не будет?...»

Прочитав это письмо, мы немедленно связались с Министерством просвещения СССР. И там нам сказали, что никаких подобных приказов министр, разумеется не подписывал.

Здесь и можно было бы поставить точку. Но вдруг приедет в Селижарово ещё кто-нибудь, кто захочет и сможет сделать жизнь местных старшеклассников насыщение и интересней? Поэтому сообщаем, что, кроме борьбы самбо, вольной и классической, школьникам не запрещается заниматься: авиамоделизмом, боксом, бадминтоном, волейболом, греблей, лёгкой атлетикой, фехтованием, фигурным катанием, травяным хоккеем, футболом, шахматами, пинг-понгом и др.

Были б только люди, которые могли вести в ваших школах эти и другие секции…


   *   *   *

   …Иногда мы получаем письма с просьбами. Выслать портрет любимого артиста Михаила Боярского с автографом. Собрать и выслать в город Гудермес материал для классного уголка на тему «Экономика и труженики Чечено-Ингушетии в годы Великой Отечественной войны». Разработать и выслать программу вечера встречи с выпускниками («Только срочно – иначе у нас не останется времени подготовиться») для десятиклассников из Смоленска. И так далее. Даже домашнее сочинение по литературе просил нас написать за него инициативный девятиклассник из Иркутска (и даже план прислал, не поленился).

   Но вопль души, донёсшийся из Стерлитамака, потряс сердца сотрудников «АП» по-настоящему.

   «…У нас в городе как-то были в магазине фирменные джинсы по 45 руб. Но их быстро разобрали. Поэтому я прошу вас, вышлите мне, пожалуйста, их (размер 44-46). Если же нет у вас таких джинсов, то вышлите 3 метра чёрного вельвета.
   Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Я вас просто умоляю: ПРИШЛИТЕ фирменные джинсы за 45-50 рублей. Мой размер 44-46. Если вам некогда, то, пожалуйста, поручите это дело, т.е. сходить купить эти джинсы, какому-либо человеку. Мы его просто отблагодарим.
                Ира.
   Мой адрес…».

   Скажем сразу: плохо, что в Стерлитамаке нельзя однажды пойти в магазин и купить джинсы (равно как и в других городах, в Москве, кстати, тоже). И «Алый парус» не раз писал об этом и публиковал официальные ответы руководителей Министерства лёгкой промышленности, которые только обещали: всё, всё будет…

   Это, конечно, так.

   Но, нам кажется, не дело редакции снабжать мануфактурой желающих читателей. Бегать по артистам, собирая автографы для их поклонников. Выполнять домашние задания и придумывать программы вечеров.

   И ещё нам кажется, что подобные письма-просьбы свидетельствуют о малом, слишком малом уважении их авторов не только к нашей работе, но и к себе самим. Хотя к шестнадцати-то годам уважать себя надо.

   *   *   *
   22 марта (судя по почтовому штемпелю) Роза Р., девятиклассница из Ферганы, выпила стакан воды, назвала имя неизвестного нам мальчика, а ещё через несколько дней мы достали из конверта её письмо, адресованное «Алому парусу».

   «Румынская игра, стать участницей которой мы тебе предлагаем, началась в 1924 году по предложению учёного романтика. Когда в твои руки попадёт этот листочек, перепиши его три раза (с этим будет четыре) и отдай или перешли по почте четырём девочкам, которым ты желаешь счастья. Не оставляй у себя листочек более четырёх дней – обрати внимание: на четвёртый день у тебя что-то произойдёт. После отправки выпей стакан воды и повтори имя мальчика три раза. Через пять дней он предложит тебе дружбу. Это не шутка: игра обошла уже весь свет. Листочек не рви – будет несчастье».

   К этому тексту Роза приписала, что дали ей этот листочек девчонки, что сама она сделала всё, как надо, что три копии раздала знакомым, а четвёртую посылает нам. С пожеланием личного счастья.

   Спасибо, конечно.

   Прекрасная половина «АП» принялась лихорадочно переписывать условия «румынской игры», сильная же половина смотрела на это с ревнивым неудовольствием, так как от распределения счастья устранилась.

   На горькие мысли относительно собственной участи наводило письмо Розы Р. сильную половину «Алого паруса». Ведь была бы ещё уверенность, воду пить да эту ерунду переписывать будут исключительно особы достойные. А вдруг попадётся злая, нечестная и – простите великодушно! – глуповатая? И именно тебе через пять дней бежать к ней и предлагать дружбу, ибо «это не шутка: игра обошла уже весь свет».

   И решил «АП» предложить своим читательницам другой способ «обретения счастья».

   Выпейте стакан воды и постарайтесь немедленно стать чуть-чуть добрее, внимательнее к окружающим, постарайтесь быть умными и весёлыми, высвободившееся от переписывания Розиного текста время потратьте на чтение хорошей книжки, постарайтесь быть всегда хорошими товарищами… И тогда тот самый парень обязательно подойдёт и предложит вам дружбу.

   Может, конечно, и не подойти. Но тогда ему же хуже.


   Обзор последней почты «АП» подготовил П.ГУТИОНОВ.
>>


Дочитав до конца вырезку, я посмеялся и проникся иронией автора. Теперь вполне понятно, почему этот пожелтевший обрезок газеты сохранился. И я его не выброшу. Пусть хранится. Газета очевидно «Комсомольская правда». Но за какой год? За какой месяц? Переворачиваю вырезку и читаю с обратной стороны.


   Комсомольское собрание на Красноярском алюминиевом металлургическом заводе.
                Фото Е. УСПЕНСКОГО.

(Фотографии не видно совсем. Чёрный обрезок. Зато есть текст.)

<<
   СОРЕВНОВАНИЕ. Тебя, молодой станочник, сталевар, монтажник, душой и сердцем комсомола назвал Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Л.И.Брежнев. В ленинские юбилейные дни активисты комсомольских организаций предприятий промышленности подали особенно много инициатив, ценных начинаний. По их предложениям в стране родились бригады отличной дисциплины труда, одесские докеры протянули руку своим болгарским коллегам. По железнодорожной трассе Владивосток – Брест – Москва – Ульяновск прошёл эшелон «комсомольской бережливости».

   Участие во Всесоюзном общественном смотре эффективности использования сырья, материалов и топливно-энергетических ресурсов – вот сегодня одна из главных твоих задач, комсорг. Бери пример с лучших комсомольских организаций.

   Весенняя страда. «Сев – в самый короткий срок!» – это сегодня лозунг соревнования комсомольско-молодёжных коллективов на селе. У тебя, сельский комсорг, должен быть намечен подробный план действий для каждой категории молодёжи. Особое внимание удели созданию комсомольско-молодёжных звеньев механизаторов, работе с ними. Ты ведь знаешь: промедлишь мгновение, поступишься качеством.

   Действительность соревнования зависит и от гласности результатов. Организуй ежедневное подведение итогов трудового соперничества молодых механизаторов. Опыт прошлых лет показывает, что в хозяйствах, где хорошо поставлена комсомольская работа, подведение итогов соцсоревнования, награждение переходящими вымпелами происходило по результатам каждого рабочего дня. Значит, это по силам и другим.

   ДЕНЬ ПОБЕДЫ. Май особен тем, что наш народ празднует знаменательную дату – 35-летие Победы советского народа в Великой Отечественной войне. В преддверии праздника подумай: всё ли ты сделал для живущих рядом с тобой героев войны? С 3 по 9 мая по всей стране пройдёт Всесоюзная Вахта Памяти, посвящённая 35-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне. Для тебя, комсорг, – это смотр всей военно-патриотической работы твоей организации. В сообщениях, поступающих в редакцию, говорится о том, что в эти дни комсомольцы планируют заложить памятники и обелиски в Центральной и Северной зонах страны, там, где позволяют сроки, продолжают посадку саженцев Всесоюзного парка Победы, проверяют, как осуществляется шефство над инвалидами войны. Мно- …
>>

Далее газетная статья обрывается. Увы. Видимо, она пошла в ширину. А вырезка идёт в длину. И имя Автора тоже не сохранилось.

Зато ниже уцелел ещё кусочек другой статьи, заголовок которой начинается «Свет ленинской…» – далее нету. Обрезано.

Вот текст.

<<
   БАКУ, 25 апреля. (ТАСС). Вместе с весной пришёл этот праздник – 60-летие Азербайджанской ССР и Компартии Азербайджана. И это символично: подобно весеннему половодью, революция смела с лица этой древней земли мрачное наследие прошлого, вывела азербайджанский народ из бездны страданий к новой счастливой жизни.
   Сегодня в Баку состоялось торжественное заседание ЦК Компартии Азербайджана и Верховного Совета республики, посвящённое знаменательной дате.
   Торжественное заседание открыл кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Азербайджана Г.А.Алиев. По поручению Политбюро ЦК КПСС он огласил приветствие Центрального Комитета КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР, которое было встречено продолжительными аплодисментами.
   Накануне праздника, сказал оратор, Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР товарищ Л.И.Брежнев просил передать участникам торжественного заседания, коммунистам, всем трудящимся Азербайджана сердечные поздравления с юбилеем, пожелания новых успехов в труде на благо Родины.
   Леонид Ильич с удовлетворением вспоминал о пребывании в Азербайджане в 1970 и 1978 годах, о встречах с трудовыми коллективами, тепло говорил об азербайджанском народе, отмечал достижения трудящихся республики в социалистическом и коммунистическом строительстве. Он просил передать, что разделяет нашу радость, душой и сердцем в этот день вместе с нами, на нашем празднике.
   Волнующие, вдохновляющие слова товарища Л.И.Брежнева вызывают стремление работать ещё лучше, сделать ещё больше, умножают наши силы в борьбе за осуществление величественных предначертаний партии, сказал Г.А.Алиев.
   Отметив, что празднование 60-летия Азербайджанской ССР и Компартии Азербайджана озарено ярким светом торжеств в честь 110-ой годовщины со дня рождения В.И.Ленина, докладчик подчеркнул, что с именем Ильича неразрывно связаны революционная борьба и победа Советской власти в Азербайджане, все достижения азербайджанского народа.
   Победа социалистических начал во всех сферах общественной жизни республики, как и всей страны, воплотилось в гигантском росте производительных сил, в коренных переменах в социальной структуре, повышении культуры и образования народа, в прочно утвердившемся новом образе жизни. За 60 советских лет выпуск промышленной продукции возрос в Азербайджане в 156 раз. В минувшем году за два дня её производилось почти столько, сколько за весь 1920 год. Более чем в 7 раз возрос по сравнению с дореволюционным уровень валовой продукции сельского хозяйства.
   Остановившись на успехах, достигнутых республикой, оратор отметил, что выдающейся победой трудящихся Азербайджана стало досрочное выполнение заданий десятой пятилетки. Трудовой подвиг рабочего класса, колхозного крестьянства, интеллигенции получил высокую оценку партии и правительства: республика награждена орденом Ленина. Со славной победой трудящихся Азербайджана сердечно поздравил Леонид Ильич Брежнев.
   Анализируя факторы, пред- …
>>

Тут тоже всё отрезано. Увы.

Зато дату газеты определить не трудно – конец апреля 1980 года. Судя по сообщению ТАСС не раньше 25 апреля.

Мысли мои провернулись вокруг иронии судьбы, которая посмеялась над всем официозом и уберегла без купюр живые слова переписки «Алого паруса», а все торжественные мероприятия остались на обратной стороне лишь как способ определения даты. Вот он – суд Времени и суд Истории. Людей любого дня привлекают человеческие качества. А все передовицы наполнены таким формализмом, что просто тошно делается. Интересно, как будут выглядеть уцелевшие фрагменты от нашего сегодняшнего дня лет этак через 30? А?

Начинаю вспоминать себя в эти годы в эти же летние дни. Я тогда сидел на панцирной кровати на лоджии, и писал свой фантастический роман «Сквозь Огненную Чуму». Исписал пять или шесть школьных тетрадок (18-ти листовых в линейку). Управился меньше чем за месяц. Писал и смотрел с лоджии на море. И не знал ни о войне в Афганистане, ни о том, что умер Высоцкий…

Когда же он умер? Дату не помню. В конце июля. 22-го? 25-го? Нет. Не помню. С датами в моей голове всегда проблемы. Надо посмотреть решаю я, и достаю книжки, которые всегда под рукой. Алла Демидова «Владимир Высоцкий». Раскрываю книжку ближе к концу и начинаю читать:

<<

СПЕКТАКЛЬ
«ВЛАДИМИР
ВЫСОЦКИЙ»

12 мая 1988г. Вечером спектакль «Владимир Высоцкий» смотрел Любимов. Его не было в театре около пяти лет. Когда он вошёл в зал – гром аплодисментов. Во время спектакля после реплики Феликса Антипова – Могильщика: «Правда ли, что принц мочился в ров и пил безбожно», – неожиданный голос Любимова из зала: «Он не мочился», чтобы мы поняли, что он сидит в зале и смотрит. Да мы и так знаем! Как ни странно, в этот вечер мы играем и про Высоцкого и про Любимова. В стихах Высоцкого они соединились. Я читаю:

Если где-то в чужой, незнакомой ночи
Ты споткнулся и бродишь по краю…

(Позволю от себя вставить целиком это стихотворение Владимира Семёновича. Алла Демидова этого не сделала, видимо предполагая, что и так все знают.)


Если где-то в чужой, неспокойной ночи…

Если где-то в чужой, неспокойной ночи
Ты споткнулся и ходишь по краю -
Не таись, не молчи, до меня докричи, -
Я твой голос услышу, узнаю.

Может, с пулей в груди ты лежишь в спелой ржи -
Потерпи! - я спешу, и усталости ноги не чуют.
Мы вернемся туда, где и воздух, и травы врачуют,
Только ты не умри, только кровь удержи.

Если ж конь под тобой - ты домчи, доскачи, -
Конь дорогу отыщет, буланый,
В те края, где всегда бьют живые ключи,
И они исцелят твои раны.

Где же ты? - взаперти или в долгом пути,
На развилках каких, перепутиях и перекрестках?
Может быть, ты устал, приуныл, заблудился в трех соснах
И не можешь обратно дорогу найти?

Здесь такой чистоты из-под снега ручьи -
Не найдешь, не придумаешь краше.
Здесь цветы, и кусты, и деревья - ничьи.
Стоит нам захотеть - будут наши.

Если трудно идёшь, по колена в грязи,
Да по острым камням, босиком по воде по студеной,
Пропылённый, обветренный, дымный, огнём опалённый -
Хоть какой, - доберись, добреди, доползи!
 
<1974>


… – и чувствую, как весь зал это сопрягает и с Любимовым тоже. Воспринимается всё очень остро, зал наэлектризован. В конце, когда Любимов вместе с нами вышел на сцену, – буря аплодисментов, скандирование «Любимов – «Таганка»…

   Мысли про спектакль про Высоцкого возникли сразу после похорон. И уже на девятый день, на поминках, Любимов об этом говорил как о чём-то определённом. Собственно, он с этого и начал: «В театре есть спектакли о Пушкине, о Маяковском, о Есенине, военных поэтах, о современных поэтах и поэтому считаем своей обязанностью сделать спектакль о Высоцком».

   А ещё раньше, 1 августа, собрался наш худсовет по поводу спектакля о Высоцком. Я хочу привести некоторые выдержки из стенограммы этого заседания.

   Любимов начал: «…Высоцкий вырос и сформировался как поэт в этом театре, и поэтому моральная обязанность наша перед ним – сделать этот спектакль… Вместе с Боровским мы решили его пространственно… Главная цель спектакля – это память о нём. Мы так и назовём спектакль «Москва прощается с поэтом». Петь в спектакле будет только он сам. Мне кажется, самое продуктивное по форме и по решению – взять за основу сам факт смерти и этих трагических дней. Пространственно решить через «Гамлета». Я готов послушать любой контрход. Предположим – я грубо фантазирую – берётся столик, за которым он гримировался, могильщики роют могилу, медленно зажигаются две свечи, ставится стакан водки. Это сразу даст настрой делу, как вечный огонь в «Павших». В этом есть ритуальность. И идёт песня «Кони», предположим. Его голос… Актёры читают его стихи. Отберём лучшие, раскрывающие его личность… Почему начало с «Гамлета»? Там есть могила, там мы его и хороним. «Гамлет» очень удобен, чтобы делать из него драматургию. Идёт кусок сцены с Розенкранцем и Гильденстерном (к счастью, есть запись): «Вы можете меня сломать…» Есть повод перейти на песню. Надо показать отца, мать, дети, актёры театра».

   Идея с «Гамлетом» всем понравилась. Стали предлагать сказки Высоцкого, чтобы их ввести в диалоги могильщиков, тем более что в этих персонажах Шекспир изначально предполагал импровизацию. Я предложила сыграть сцену Гертруды и Гамлета без Гамлета, только через его голос, потому что его нет, а голос остался, и он звучит у нас у всех в ушах и в душах.

   БОРТНИК. А не будет ли кощунством показывать на сцене поминки, изображая отца, мать?
   СМЕХОВ. На поминках прекрасно говорили Белла Ахмадулина, Марк Розовский. Это уже сюжет.
   ФИЛАТОВ. Бесконфликтным мы спектакль сделать не сможем. Мы должны вывести и чёрных людей. Я говорю о людях, которые его травили.
   ГЛАГОЛИН. У меня сопротивление идее о «Гамлете». Когда я думаю о Володе, то, скорее думаю о нём в «Пугачёве», о его песнях. Как бы ритуал поминок не задавил то, что в нём было. Ведь в нём всегда жила жизнерадостность, большая жизненная сила.
   ЛЮБИМОВ. Высоцкий очень менялся, и делать его через «Пугачёва» – очень лобовое решение. Он последнее время просил освободить его от Хлопуши.
   ДЕМИДОВА. Мы сейчас под впечатлением этих тяжёлых дней. В спектакле надо приподняться над этой трагедией, а не спускаться в неё. Мы должны говорить о времени, о поколении, ведь с его смертью завершился трагический этап нашего поколения… Он сорвался на самой высокой ноте… Но не надо забывать и другое – на последнем «Гамлете» было очень жарко.
   БОРТНИК. У Володи свитер в антракте был мокрый, хоть отжимай…
   СМЕХОВ. Он был замечательный рассказчик. Надо собрать его истории и включить в спектакль тоже.
   ЛЮБИМОВ. Это прекрасно стыкуется с разговорами могильщиков – ведь они шуты и могут говорить абракадабру.
   АНТИПОВ. Я помню, когда привезли для «Гамлета» в театр настоящий череп, я взял его в руки: «Ну, что Йорик, где твои шутки? Ведь, небось, слушал плёнки с песнями Высоцкого…», а Володя: «Ты что болтаешь!»
   ДЕМИДОВА. Это нехорошо. Ведь в «Гамлете» – череп Йорика, с которым зритель не встречался.
   ЛЮБИМОВ. А я за жесткое искусство. Я же не предлагаю брать череп Высоцкого. Это уже Хичкок. Череп – это символ. Когда я вставил его песню в «Дом на набережной», мне все говорили, что безвкусно. А сегодня это, наверное, уже все по-другому воспримут.
   ФИЛАТОВ. Однажды мы с ним заговорили о песнях. И я ему откровенно сказал: «Мне, знаешь, твои серьёзные песни не очень нравятся. Это, по-моему, Джек Лондон, Клондайк. Смешные песни тебе ближе». А вот теперь после того, как его не стало, я услышал «Коней» и ощутил, как это важно. Переоценка произошла вкусовая.
   ЛЮБИМОВ. А мне «Кони» и раньше нравились. «Охота» и «Банька» очень н меня действовали. Осенью, к началу репетиций, вы все придёте с интересным разговором, с листками, на которых изложите свои соображения. Спектакль должен вариться, как в лучшие годы, сообща.

   Когда собрались после отпуска 22 октября, Любимов начал с того, что после смерти Высоцкого хлынула волна «Всё на продажу!» и вспомнил прекрасную фразу Твардовского: «Если вы не можете без культа, то уж делайте культ Пушкина». И в своей более стройной речи (тогда, впервые после похорон, мы были слишком все растеряны) впервые о Высоцком говорил как о явлении. Очень знаменательно тогда сказал Валерий Золотухин: «Обнаружилось, что я его совсем не знаю. Летом, когда плёнки его слушали – всё открылось в первый раз… Мы устраиваем конкуренцию у гроба слишком торопливо… Людям может показаться, что мы знаем что-то такое – вместе работали, кутили, выпивали. Чем ближе мы были, тем меньше мы его знали. Мы должны быть осторожны. В каждом человеке есть какая-то тайна. Мы его тайны не знаем. Спектакль создаёт новую реальность…»
   Шнитке говорил, что спектакль можно сейчас сделать очень эмоциональным, но чтобы эта эмоциональная волна имела запас прочности, чтобы спектакль остался в репертуаре, его надо делать профессионально холодно и расчётливо.
   Вплотную к работе над спектаклем приступили в конце октября, а сам спектакль стал выявляться только к маю 1981 года. Прогоны были 2, 3, 15, 24, 25 июля. Чиновники из Управления культуры предложили переделать спектакль. В решении Управления было записано, что «личность Высоцкого показана не полностью, субъективно и искажённо. Спектакль не имеет оптимистической направленности, в нём отсутствует утверждающее начало». (Из семидесяти страниц текста спектакля Управлением было одобрено только семь.)
   Прогон 31 октября 1981 года и после него обсуждение на расширенном худсовете. К театру не подойти. Все двери блокированы милицией и дружинниками. После прогона наверху, в зрительском буфете, – обсуждение. Обсуждение с 15 часов до спектакля – до 18:45. Громоздкий по техническим причинам спектакль «Дом на набережной» заменяется более лёгким – «Надежды маленький оркестрик», зрителей стали пускать в театр только за 15 минут до начала спектакля.
   После этого прогона и обсуждения Любимову и директору театра Дупаку от Управления культуры было вынесено по выговору, причём приказ был доведён до сведения всех театрально-концертных организаций Москвы. Основание – нарушение правил формирования репертуара, открытый показ неоконченной работы, а так же её обсуждение с публикой.
   Любимов в знак протеста хотел подать заявление об уходе.
   На следующий день на репетиции он нам сказал:
   «Я просто не понимаю, чтобы я вот так пришёл в театр как ни в чём не бывало и сказал: «Ну, так, товарищи, давайте сегодня мы начинаем репетировать Чингиза Айтматова или – вот завтра мы начинаем с вами репетировать «Бориса Годунова». Я для себя такой возможности не вижу. Понимаете? Мне стыдно, не могу я репетировать. Так что моё решение неизменно и осталось прежним – то есть, если они закрывают спектакль о Высоцком, я ухожу из театра…»
   Мы понимали сами, что в спектакле есть длинноты, сбои ритма, что его надо ужимать и сокращать. Хотя многие на худсовете говорили, что спектакль в целом получился и «несёт в себе огромный заряд эмоционального воздействия». Наиболее провисал кусок с военными песнями. Может быть, потому что это по композиции было в середине, где зрители и мы уже уставали, может быть мы пошли по слишком прямому пути. Но мы хотели сами исправлять эти просчёты.
   Впервые люди, сидящие в зале не спектакле, столкнулись с многообразием явления Высоцкого. Одни его знали как певца, другие – как актёра; знали одни песни, не знали или забыли другие, но почти никто не подозревал, что он ещё и большой поэт, потому что в конце спектакля звучали стихи, которые раньше никто не слыхал. И главное, конечно, что было в спектакле – эффект присутствия самого Высоцкого. Эффект присутствия был потому, что каждый из нас, читая его стихи, слушая его записи, представлял его буквально, видел перед глазами. Он все три часа был с нами рядом. И поэтому сработал обычный приём театра: чем конкретнее ты видишь внутренним зрением образ, который играешь, тем конкретнее он передаётся зрителю.

   Когда мы возобновили спектакль с Губенко через несколько лет, эффект абсолютного присутствия Высоцкого, к сожалению, ушёл. Но взамен появилось другое – чище воспринимается его текст. Казалось бы, давно всем знакомые строчки из песен и стихов (сейчас они все опубликованы) слушаются залом как бы заново. И каждый раз я поражаюсь его поэтическому дару.
   В спектакле, по сравнению с прежним вариантом, многое переделано, в основном сцены, решённые тогда второпях. «Сказки», например. Спектакль сейчас идёт минут на сорок короче, но работая над ним в конце 1987 года, мы опять объединились в коллектив, в дружество, в братство. Володя, как и в 1981 году, нас объединил. Мы опять собрались все вместе для общего действа, гражданского искусства. Опять я убеждаюсь, что в творчестве Высоцкого – вся Россия. Этот вечный русский надрыв. Стилизация блатной России, но он в это искренне влюблён, это его органический язык. Беда наша – мы все немного зэки, мы все находились в состоянии уголовников – это навязанная нам роль, и от этого такое жгучее желание вырваться, загулять. Высоцкий этим выразил душу народа. Способом мирочувствования. Дайте дышать. Не рвите серебряные струны.
   Я уверена, что ещё напишут книги о нём, воспоминания, останутся фильмы с его участием, где он очень неровно играл. Я заметила в кинематографе странную закономерность: чем лучше и неповторимее талант, тем труднее ему в кино работать, если он не успел набрать ряд своих приёмов, сделать маску. Высоцкий в кино пробовал, ошибался. Когда я смотрела «Служили два товарища», я подумала: вот это его приём. После этого фильма на этом приёме можно было много сниматься, но он «опять с горки на горку» – это было в его характере. В «Маленьких трагедиях» – как прекрасно начал, совершенно неповторимо! Оригинально, никогда такого не было, а потом не удержался… Я это Володе всё высказала и спросила, почему он так сломал характер в сцене с Анной? Он ответил, что дона Гуана сломала любовь, поэтому в этой сцене должен быть совершенно другой человек. Мы поспорили…
   А теперь, когда я смотрю старые фильмы с его участием, поражаюсь современной манере его игры. Нигде нет фальши, перебора, наигрыша. Недавно пересмотрела один из его первых фильмов «Я родом из детства» и опять поразилась свежести игры Высоцкого. Кругом даже опытные киноактёры, на сегодняшний взгляд, выглядят архаикой по исполнительской манере игры. Один Высоцкий – очень органично, мягко, по-доброму, как в сегодняшнем дне, существует в кадре. У него ещё там голос почти теноровый, но уже угадывается скрытая мощь.
   Я не буду здесь касаться его киноработ, просто хочу подчеркнуть мысль, что ощущение правды, гармонии – неотъемлемое свойство таланта – не позволило Высоцкому даже в кино остаться во вчерашнем дне…

   Я раньше думала, что театральные роли – это рисунки на песке. Волна приходит, время смывает эти рисунки. И ничего не остаётся. Иногда играешь, работаешь, выкладываешься – такой душевный стриптиз, а вечер кончился – зыбкие рисунки размываются.
   На каждом спектакле Высоцкий играл, как в последний раз, особенно в конце жизни. И для меня он тогда открыл форму таланта, что ли.
   Я раньше приставала ко всем своим знакомым с вопросом: «Что такое талант?» По-разному отвечали люди. Высоцкий: «Это неповторимая индивидуальность». Да, верно – неповторимая. Повторить нельзя. Или что талант – это человек, который заставляет другого человека забыть хотя бы на время о себе и войти в тот вымышленный мир, который этот талант строит. Да, тоже определение вроде бы верное. Но мне опять чего-то не хватало.
   Талант – это духовные заботы, чаяния какой-то среды, времени в одном человеке. Да, тоже верно.
   И вот однажды на спектакле, когда я играла с Высоцким, для меня вдруг определилось, что такое талант. Талант – это прежде всего психическая энергия. Можно всё очень хорошо знать, всё очень хорошо уметь, ремесло, в принципе, можно набрать к тридцати годам, а энергия – или она есть, или её нет. Энергия, которая действует как магнетизм.
   Я обнаружила это у Высоцкого случайно, когда однажды мы хорошо играли «Гамлета». В какой-то сверхудивительной форме. Я вдруг почувствовала это кожей. Потом, не говоря ему, долго проверяла это своё состояние и проверяла на других наших актёрах, кто этой энергией обладает, а кто – нет. Как-то Володя не выдержал и спросил меня: что это я за эксперименты провожу и иногда меняю из-за этого мизансцены. Я рассказала. Оказывается, он давно над этим думал, знает у себя это состояние, готовится к нему, есть ряд приёмов, чтобы это состояние усиливать, а иногда это поле натяжения с залом видит почти физически и заметил, что оно рвётся от аплодисментов, поэтому так их не любит ни в спектаклях, ни в середине концертов. «Когда зритель попадает в это поле – с ним можно делать всё, что угодно», – говорил он.
   Мы стали потом договариваться перед спектаклями и вместе с экспериментировали. Всю «Игру для двоих» Уильямса решили работать по-новому – и в репетициях и потом в спектакле. Не успели…
   Киноплёнка не передаёт, к сожалению, эту энергию – «иллюзию факиров», как мы называли её между собой.

   Когда я думаю о Высоцком, вспоминаю его в театре, на репетициях, на гастролях, просто в кругу друзей, с непосредственной реакцией, – я вижу его маленькую складную фигурку, и мне его до спазма в горле жалко. Жалко, что он ушёл, жалко, что его нет с нами сейчас. Он действительно «не дожил», «не доиграл», «не допел», действительно не сумел воплотиться полностью. У него заряд был на большее. А когда думаю о его творчестве, о времени, в котором он жил, – я понимаю, как много он отдал, какая мощная была у него концентрация всех творческих сил, какая была уникальная способность собрать и отдать людям. Ощущение жизни как высшего долга. Не разъединить, а объединить. Быть на службе великой эволюции души, эволюции жизни.
   Ощущение своего «я» в связи с космическим высшим духовным началом. Высокие помыслы и высокое горение нравственных чувств – каждый большой поэт должен зажигать это в людях. Поэт, как олимпийский бог, зажигает нравственный огонь в сердцах людей. Высоцкий ощущал себя проводником высших космических сил.
   Большой талант это свойство всегда в себе чувствует, поэтому у Высоцкого так развито всегда высокое чувство долга. Долг – соединение людей. Не было спокойствия. Всегда ощущение, что не успеет. От этого ощущения некоторая неврастения. Нездоровая психика, но здоровые чувства. От него очень много требовали. Его надо было просто любить. Он должен был погибнуть – ибо много отдал. Поэтическое восстание одиночки против Времени. К концу жизни он израсходовал все свои физические силы. Оставался только мощный Дух.
   .     .     .     .     .     .     .     .

>>

Если 1 августа было раньше 9 дней после смерти Высоцкого, то дата смерти не раньше 24 – 25 июля. Значит, 22 и 23 отпадают. Начинаю искать в другой книжке:


<<

Марина Влади

ВЛАДИМИР,
или Прерванный
полёт

   .     .     .     .     .     .     .     .

В каждый период твоей жизни у тебя был какой-нибудь закадычный приятель. За двенадцать лет их было семь. Меня поражало, как тебе необходимы их присутствие, общие секреты, сидение на кухне целыми ночами. Среди этих приятелей были: Иван – артист твоего театра – талантливый человек с неудавшейся судьбой, Володарский – друг детства и приятель по пьянке, впоследствии оказавшийся предателем. Ещё один приятель-электронщик долго был у тебя звукооператором и, имея в своём распоряжении оригиналы твоих записей, торговал ими. Все эти люди были лишь лакеями, которых ты не сегодня-завтра оставлял в тени забвения.
   Но один друг останется навсегда. Когда ты знакомишь меня с этим человеком, я уже знаю, что он вернулся оттуда, откуда не все возвращаются. Он был приговорён к бессмысленному сроку – сто семьдесят лет, амнистирован после ХХ съезда, но уже отсидев шестнадцать лет в лагерях. Шестнадцать лет каторги в Сибири из-за безобидного письма, где он цитировал опального поэта. Эти годы превратили моряка, влюблённого в русский язык, в человека, спасшегося из ада. Он выжил, этот крепкий мужик. Здороваясь со мной, он беззастенчиво протягивает мне свою изуродованную руку, которую, как я узнаю в тот же вечер из твоего рассказа, он положил в костёр, где раскалялись инструменты для пыток, и сказал палачам: «Зря стараетесь. Меня бесполезно допрашивать». Это вызвало восхищение даже у них. Той же рукой в другом лагере на допросе после неудавшийся попытки бежать он страшным ударом разбил чугунную печь. Вместо руки остались клочья мяса. От этого зрелища передёрнуло даже тюремщиков.
   У этого квадратного человека есть только одна слабость: он терпеливо каждое утро зачёсывает от ушей наверх прядь волос, чтобы прикрыть лысину и создать впечатление причёски. Когда поднимается ветер, эта прядь отстаёт от головы и развевается, как флаг. Мы немножко подтруниваем над этим его кокетством. Он теперь – геолог, возглавляет бригаду бывших заключённых, для которых жизнь в городе стала невыносимой. Им не хватает простора, воздуха, свободы. Они живут большую часть года в огромной сибирской тайге. Вертолёт забрасывает их туда с необходимой техникой для разведки ископаемых. Они строят времянки, устраивают свою тяжёлую, почти монашескую жизнь – без женщин, без водки. Работа изнуряющая, но за неё очень хорошо платят. Когда они возвращаются в Москву – это праздник, но лица их всегда остаются серьёзными. Однажды они приходят к нам. Со слезами на глазах они слушают песни, написанные по их рассказам, кивают головами и, ни слова не говоря, сжимают тебя в объятиях. Между ними сложились удивительные отношения. Они понимают друг друга с полуслова. Один из них, неловко повернувшись, как-то оторвал себе пуговицу на пиджаке и попросил твоего друга её пришить. Прежде чем я успеваю среагировать, тот берёт иголку с ниткой и аккуратно пришивает пуговицу, продолжая разговор. У них нет ни начальников, ни подчинённых. Трагические годы, проведённые вместе, словно очистили их души. Нет больше тщеславия, ревности, желания казаться другим. Они по-настоящему просты и добры.
   Со мной они не говорят о прошлом – стесняются. Но я знаю их истории из твоих песен – например, из песни об одной из многочисленных попыток твоего друга совершить побег. Ему за это и добавляли каждый раз срок до того, что ему надо было бы стать бессмертным, чтобы до конца отсидеть его.
   Группа из пятидесяти заключённых ушла на лесоповал довольно далеко от лагеря, стерегли их только трое вооружённых солдат с овчарками на поводках, и твой друг решает рискнуть. В бесконечной тайге, растянувшейся на тысячи километров, почти невозможно выжить, и охранникам это отлично известно. Видимо, поэтому они и не особенно ищут сбежавших. Надо только спрятаться в снегу и выждать время.
   Твой друг видит, как пытается бежать один из его товарищей. Но его заметили, охрана кричит, спускает собак. Человек выпрямляется, делает несколько прыжков, свистит пуля, он заваливается совсем рядом от того места, где прячется твой друг – у него размозжён череп. Собаки бросаются на труп, начинают слизывать мозг и так возбуждены кровью, что не чувствуют присутствия живого человека. Стражники уволакивают тело за ноги, оставляя на снегу кровавый след, по которому идут собаки, опустив вниз морды. Твоему другу удаётся продержаться несколько дней в этой ледяной пустыне, но потом и его хватают, полумёртвого от холода.
   Другой рассказанный им случай из лагерной жизни не приснится и в кошмарном сне. Троим заключённым удаётся обмануть бдительность охраны. Они хорошо подготовились – у них есть ножи, еда, тёплая одежда. Самый пожилой из них встретился в лагере с собственным сыном, которого не видел много лет. По иронии судьбы, он проклял этого сына, узнав от вновь прибывающих в лагерь, что тот работает в органах. И вот они оба – заключённые. Так часто случалось в те страшные времена: палачи сидели вместе с жертвами, и ужас каждодневного дня стирал прошлое, они становились ближе, один – потому что начинал вдруг понимать, что натворил, другой – потому что видел бывшего мучителя в свою очередь униженным и избитым, доведённым до животного состояния, – и тогда проходила злоба, и жертве становилось жаль палача. И потом, такая связь между ними давала всё-таки этим людям без будущего хотя бы прошлое.
   Примирившиеся отец и сын идут друг за другом, третий беглец – почти мальчик. Три поколения вязнут в бесконечном пространстве. Еда кончилась, они пробуют охотиться, но дичь здесь редка, а ножи – не самое удачное оружие для охоты. Глубокий снег мешает бежать, и три человека, ослабев, даже не стараются поймать редких зверьков, с которыми они вдруг сталкиваются в таёжных зарослях. Отец, чувствуя приближение конца, заставляет двух молодых людей поклясться, что, когда он умрёт, они разрежут его на куски и будут есть его мясо – «чтобы выжить и свидетельствовать», – говорит он. Старик умирает на руках у сына, успокоенный торжественной клятвой.
   Они выжили, но свидетельствовать не могли. Их ночи отравлены кошмарами, а дни навсегда переполнены ненавистью к слепой системе, которая сделала из них людоедов.


Вадиму Туманову
(Был побег на рывок…)

Был побег на рывок -
Наглый, глупый, дневной, -
Володарского - с ног
И - вперед головой.

И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.

Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» - старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.

Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы, -
А за нами двумя -
Бесноватые псы.

Девять граммов горячие,
Аль вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.

Нам - добежать до берега, до цели, -
Но выше - с вышек - все предрешено:
Там у стрелков мы дергались в прицеле -
Умора просто, до чего смешно.

Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!

Где-то виделись будто, -
Чуть очухался я -
Прохрипел: «Как зовут-то
И какая статья?»

Но поздно: зачеркнули его пули -
Крестом - в затылок, пояс, два плеча, -
А я бежал и думал: добегу ли? -
И даже не заметил сгоряча.

Я - к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну а он - на боку
И мозги распластал.

Пробрало! - телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьет трехлинейка -
Прямо как на войне!

Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко - не беги!
Псы покропили землю языками -
И разбрелись, слизав его мозги.

Приподнялся и я,
Белый свет стервеня, -
И гляжу - кумовья
Поджидают меня.

Пнули труп: «Эх, скотина!
Нету проку с него:
За поимки полтина,
А за смерть – ничего».

И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом - на вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону - за наградой,
А я - за новым сроком за побег.

Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил -
Аж два раза устал.
 
Зря пугают тем светом, -
Тут - с дубьем, там - с кнутом:
Врежут там - я на этом,
Врежут здесь - я на том.

А в промежутках – тишина и снеги,
Токуют глухари, да бродит лось…
И снова вижу я себя в побеге,
Да только вижу, будто удалось.

Эх бы нам - вдоль реки, -
Он был тоже не слаб, -
Чтобы им - не с руки,
А собакам - не с лап!..

Вот и сказке конец.
Зверь бежит на ловца,
Снес - как срезал - ловец
Беглецу пол-лица.

Я гордость под исподнее упрятал -
Видал, как пятки лижут гордецы, -
Пошёл лизать я раны в лизолятор, -
Не зализал - и вот они, рубцы.

…
Все взято в трубы, перекрыты краны, -
Ночами только воют и скулят.
Но надо, надо сыпать соль на раны.
Чтоб лучше помнить. Пусть они болят.

<1977>

   .     .     .     .     .     .     .     .

То, что все называют «китайским циклом», – это на самом деле несколько песен, написанных в шестидесятые годы. Песни эти вызвали такое неудовольствие китайского правительства, что тебе был запрешён въезд в Китай «до конца времён». Надо сказать, что там ты и в самом деле в выражениях не стеснялся…
   Возвращаясь из Парижа в Москву на машине, мы обсуждаем события, слово в слово вспоминаем все твои тексты. Невероятно! Кажется, что это – какая-то яркая хроника событий, сотрясающих великий Китай. И всё сказано с провидением почти божественным – ведь ты писал эти песни за несколько лет до событий. Ты и сам себе удивляешься. Приехав в Москву, ты зовёшь друзей и не без гордости сообщаешь им:
   – Я – ясновидящий.
   И снова начинаешь петь песни «китайского цикла» к вящей радости присутствующих…

   .     .     .     .     .     .     .     .

Однажды вечером ты возвращаешься навеселе и, свалившись на диван сообщаешь мне:
   – Я был у Хрущёва.
   На мой удивлённый взгляд ты отвечаешь, что Хрущёв, с тех пор как потерял власть, живёт недалеко от Москвы, что он попросту пригласил тебя и что тебе было любопытно встретиться с этим человеком, который был главой Советского Союза и некоторым образом способствовал либерализации искусства, а главное – сделал доклад о преступной деятельности Сталина. Ты взял гитару и отправился к нему. На столе были пироги и, конечно же, ледяная водка – Никита Сергеевич любит выпить. Он немедленно задаёт тебе кучу вопросов. Что ему интересно – так это знать, как ты пишешь песни о войне. Он предполагает, что фронтовики много рассказывали тебе о ней. Когда ты объясняешь ему, что всё, что ты пишешь, появляется почти без сознательного усилия, что тебе надо только влезть в шкуру персонажей, как актёру, чтобы рассказать о событиях, в которых, ты, естественно, не участвовал, – Хрущёв очень удивляется.
   Ты в свою очередь задаёшь ему вопросы и поёшь. В сумерках ты разглядываешь круглое раскрасневшееся лицо бывшего Первого секретаря. Ты спрашиваешь его о художниках-абстракционистах, выставку которых он приказал уничтожить бульдозерами. Он ещё больше краснеет и, хлопнув себя руками по коленкам, прямо-таки взрывается:
   – Меня обманули! Мне не объяснили, я-то ничего не понимал в живописи, я – крестьянин! – И, вздохнув, добавляет: – И вообще, мне сказали, что все они – п_и_д_и_р_а_с_ы.
   Заканчивая рассказ об этой встрече, ты с грустью смотришь на меня:
   – Кто знает, может быть, если бы с ним тогда кто-нибудь поговорил, вот как я сейчас, шестидесятые годы стали бы эпохой в развитии советского искусства.

   .     .     .     .     .     .     .     .

В десятый раз ты спрашиваешь меня:
   – Когда мы пойдём к Симоне?
   Как все советские люди, кроме разве что нескольких ворчунов из номенклатуры, ты считаешь её самой знаменитой и самой красивой французской актрисой, и ещё – самой смелой. В Москве хорошо знают Монтана и Синьоре.
   Как все, ты очарован «Золотой каской». Ты знаешь, что я тоже особенно нежно отношусь к этой женщине, которая для меня словно старшая сестра. Я познакомилась с ней, когда мне выдавали премию Сюзанны Бьянкетти, – мне было пятнадцать лет. Меня награждали в присутствии такой крупной кинозвезды – и это переполняло меня гордостью и восхищением. Она сияла, её удивительные глаза блестели ярче алмазов в форме сердца, которые болтались у неё на шее. Её глубокий, немного гортанный голос смягчался лёгким журчанием прелестного дефекта речи. В свои тридцать лет она была в расцвете красоты. Позже в Сен-Поль-де-Вансе мы с ней долго общались. К тому времени и я повзрослела, наши отношения стали глубже. Из восхищённой девчонки я превратилась в восхищённую подругу. Она всегда поражала меня точностью и здравым смыслом суждений.
   В это утро я наконец привожу тебя познакомиться с ней на съёмки фильма режиссёра Рене Аллио «Трудный день королевы». Когда я тебе сказала, что это в пригороде, в рабочем квартале, ты ещё больше обрадовался. Чем ближе ты знакомишься с Парижем, тем больше он тебе нравится. Приём тёплый. Съёмочная группа на всех широтах одинакова, при любом режиме. Ты выдерживаешь пристрастный допрос Симоны, которому она подвергает всех, кого видит впервые, и даже знакомых, уезжавших куда-нибудь надолго. Это смесь резких вопросов, острого любопытства и мягкости. Ты покорён. Чувствуется, что в этой даме пятидесяти двух лет не осталось ничего от той роковой женщины из знаменитых фильмов, но мужчины всё равно в неё влюбляются, и именно потому, что она – по-настоящему человек. К тому же глаза её полны блеска и улыбка всё такая же хищная.
   Потом мы расстаёмся, договорившись встретиться за ужином у неё дома. В машине я вижу, как ты напряжён. Ты чувствуешь себя не в своей тарелке, и я засыпаю тебя вопросами:
   – Что случилось? Откуда это плохое настроение?
   Ты не сразу отвечаешь:
   – Ты видела эти дома? Это здесь называется рабочим кварталом?!
   И снова – печаль, сожаление и гнев поднимаются в тебе.
   – Все эти дома, где живут небогатые люди – «эксплуатируемые», как их у нас называют, – да у нас ни один аппаратчик не мог бы надеяться на лучшее! Этот квартал, эти краски, эти лавочки, эти машины!..
   У тебя срывается голос. Я молчу, да и что скажешь?.. После долгой паузы твоё лицо смягчается:
   – Такая замечательная женщина! Она хитрая, она всё поняла, и потом видно, что она любит приложиться к бутылочке.
   И – после паузы:
   – Она тоже…
   Я не продолжаю этой темы. Я знаю, до какой степени давит на тебя теперь твоё добровольное состояние непьющего.

   .     .     .     .     .     .     .     .
>>

Всё это я прочитал вчера вечером. Вслед прочитанному пронеслись мысли, восстановить которые уже не удастся. А потом глянул на часы и отправился смотреть программу «ВРЕМЯ». В последние месяцы жизни я практически ничего другого не смотрю. Не знаю от чего. Мне не интересно. Фильмы кажутся мне слабыми, сюжеты надуманными, праздничные концерты фальшивыми, разговорные передачи – неискренними, кругом позёрство, виртуальная реальность – убивающая жизнь. Как ни странно, но именно НОВОСТИ и ВРЕМЯ (не смотря на свою сухость изложения) питают меня эмоциями и дают пищу для мозга. И хотя порой от официоза веет передовицами почище обратной стороны вот той жёлтой вырезки из газеты, которую я процитировал вначале, всё же факты и комментарии к ним сохраняют некоторую общность с миром людей при полной моей изолированности и оторванности от своего племени. Порой я говорю себе: ты вполне бы мог жить и на Луне, и на Марсе: дать тебе только возможность ловить сигнал из Останкино и отправлять пакеты по протоколу TCP/IP в глобальную сеть.

Но вот я включаю телевизор в условный срок. И смотрю. И вижу массу параллелей…

Неужели за 30 лет жизнь сменила лишь декорации?

15:35:09 02.07.2011          7EDD742