A thousand miles

27 – 28. 11. 2010

A thousand miles seems pretty far
But they`ve got planes, and trains, and cars

Зима в Нью-Йорке - хрустальная, прозрачная, колкая и хрустящая, как большое зеленое яблоко. Вот ведь каламбур, думает Джастин, увязая в сугробе почти до колена и пытаясь выбраться из него без особых потерь. Снег скрипит под подошвами легких кроссовок, натянутых в дикой спешке, - значит, мороз. Хотя это и так понятно: ледяное декабрьское дыхание кусает за уши, вгрызается в кожу, заставляет губы деревенеть, а щеки – неравномерно покрываться пятнами румянца. Он думает, что вскоре будет покрываться пятнами обморожения, а не румянцем, и снова тихо ругается, потому как снег забился, кажется, даже в носки и теперь постепенно тает, заполняя обувь ледяной водой. Утром проснется с пневмонией – как пить дать, даже к гадалке ходить не надо.
Джастин радуется тому, что хотя бы успел намотать на шею шарф и схватить с тумбочки перчатки перед выходом. Какой черт вообще дернул его куда-то бежать в такую погоду? Свидание, ага. В Сочельник. В Нью-Йорке. С каким-то малознакомым типом, у которого на него были «серьезные намерения», обломавшиеся после первого слова «нет». Теперь даже сложно вспомнить, что именно он отказался делать: продрогший до самого моста мозг подбрасывает смутные образы, навевающие определенные мысли. Задницу отказался подставлять, что ли? Возможно. Все вполне возможно.
Еще семь лет назад он твердо усвоил первый в своей жизни Урок Житейской Мудрости от Хозяина Жизни: его задница безраздельно принадлежит только Брайану Кинни. И точка.
Хотя, наверное, запихнул бы он все эти принципы и правила в собственную задницу и согласился – не пришлось бы возвращаться домой в три часа ночи по снежным барханам, которые здесь наметает с поразительной скоростью. Еще каких-то шесть часов назад всюду был только серый пыльный асфальт, холодный и враждебный, а сейчас есть риск потеряться в трех домах, застрять и трупно окоченеть в двух минутах от своего обиталища.
Обиталище, нужно отметить, тоже так себе. Две комнаты, одна из которых собственными силами оборудована под студию, кухня с пустым холодильником, по которой сквозняки гуляют чаще, чем сам владелец, и гнетущая пустота. Никакого шума машин под окнами, никаких радужных огней, даже проституты под окнами себя всем подряд прохожим не предлагают – вот в чем загвоздка. Слишком тихий район, как кладбище. Это настолько непривычно, что спать в такой атмосфере практически невозможно. Вот и получается: ночь с карандашом в руках - ночь в клубе - ночь с каким-то безымянным типом, чей запах утром сложно смыть под душем.
Джастину сложно себе в этом признаться, но он по-прежнему скучает по лофту, в котором произошло все. Все самые важные моменты в его жизни, начиная потерей девственности и заканчивая решением уехать сюда, в Нью-Йорк, с пустыми карманами и на пустое место, были приняты там. Там он приходил в себя после травмы, там у них летала посуда, а после там же они просили друг у друга прощения до самого рассвета.
Джастин фыркает и вдруг проваливается в снег по самое бедро. ****ство. Джинсы начинают промокать, через пятнадцать секунд немеет колено, а еще через сорок – промокают перчатки, которыми он этот самый снег с себя отряхивает. Жалкое зрелище; одна радость: вокруг – ни души. В городе, где проживает почти десять миллионов человек, на достаточно широкой улице в Сочельник нет никого. Окна домов такие же темные, как простирающаяся на многие километры вперед дорога, таящая в себе множество подлянок. Как эта, например.
Джастин уже подумывает о том, чтобы вернуться к тому Стиву – Кайлу – Дейву… блять, кому? К черту, какая разница. Там было тепло. Не дружественно, но за теплой домашней обстановкой нужно ехать в Питтсбург, а там Брайан… Брайан. Который пропал два года назад, стоило ему только посадить свое Солнышко на самолет. Звонил – изредка, раз в месяц, может, даже еще реже. Приезжал – ни разу, ссылаясь на быстрый подъем в гору, расширение компании, открытие новых филиалов. А там и вовсе объявляться практически перестал. Узнавать о нем приходилось от Майкла, который просил простить его за то, что он учится жить снова. Но разве с этими ценными крупицами можно сотворить что-нибудь толковое?
Джастин хмурится и потирает промерзшую щеку в надежде разогнать кровь, но становится еще хуже, потому что влажная ткань перчаток застыла и раздирает кожу, оставляет на ней, уязвимой, микро-царапины, воспаляющиеся и саднящие. Забавное зрелище: взъерошенный, раскрасневшийся, раздраженный, промокший и ненавидящий весь свет педик, уныло предающийся воспоминаниям о делах давно минувших дней, о своей первой и единственной любви, как подросток какой-то. Хотя нет, подростком он был еще более жалок. Как там? Лицо бога? Вообще ****ец.
Джастин делает еще несколько шагов, безнадежно пытаясь надышать на пальцы. Еще бы ими можно было ухватить сигарету – все не так плохо. Оледеневшие конечности отказываются нашарить в кармане пачку, дрожью прошибает лишь от одной мысли о том, что придется вжикать колесиком зажигалки. Для этого приходится снять перчатки и бесформенным комком засунуть их куда-то в рукав. Он трет ладонь о ладонь, уже ничего не чувствуя, но тихо шипит, когда рифленая железка больно обдирает подушечку. Немного странное «обезболивающее» действие у минусовых температур, какое-то одностороннее.
С большим трудом Джастину удается удержать сигарету непослушными губами. Зажигалка выплевывает лишь искры, которые тотчас застывают, сдуваемые пронзительным ветром; мысленно выругавшись, он добирается до единственного в округе столба, стоящего в островке желтоватого рассеянного света, по пути запутавшись в длинных полах собственного шарфа. Чтобы удержать равновесие, прислоняется к твердому бетону и переводит дух. Дальше дело идет значительно проще, от резкой смены положения ноют натруженные мышцы. Это не слишком помогает поднять настроение, но все же уже что-то.
Джастину даже удается – раза с двенадцатого – подпалить кончик сигареты и удержать ее губами. Первая затяжка кажется глотком свежего воздуха, дым горячий и сухой, лучше не придумаешь, он согревает внутренности и навевает мысли о манне небесной всем заплутавшим и замерзшим озлобленным педикам, находящимся в непосредственной близи к своей квартире, но в то же время в невероятной дали от своего настоящего дома.
Скрипящих шагов по хрустящему снегу он не слышит. Смотрит на пустую дорогу, даже сквозь одежду чувствуя жесткость бетона, и не может отогнать воспоминания семилетней давности: ему семнадцать, он молод и глуп, такой же столб, первая встреча с Брайаном, искра… И все. Смазанный водоворот событий протяженностью в пять безумных лет.
Джастин глубоко вдыхает полной грудью и почти чувствует, как легкие покрываются узорами из инея. Еще одна затяжка – и все вновь оттаивает, как Снегурочка в микроволновке. Контраст дикий. Шаги уверенно приближаются, и он даже успевает вяло удивиться: здесь же вообще никого не было, как он мог пропустить такое событие?
Голос подоспевшего человека – глубокий, мягкий, вкрадчивый, пронзающий, заставляющий искрящуюся дрожь пробежать по позвоночнику, сладостно съежиться, закусить губу от нахлынувших образов. Он говорит немного ленно и расслабленно, нехотя. Спрашивает:
- Прикурить не найдется?
В ответ – немой кивок. Джастин не глядя протягивает пачку, продолжая жадно дышать никотином своей чадящей сигареты, пару секунд слышно только шипение сгорающего на вдохе табака, ему даже в голову не приходит повернуться и посмотреть, кто это, поскольку человек ведет себя странно тихо. А вдруг он маньяк какой-нибудь, психопат?
Блять, ему же сейчас нож в спину дюймов на девять вглубь воткнуть могут, а он даже не чешется. Вот ведь смешно будет: на недосвидании ничему не позволил в себя воткнуться, а тут – да пожалуйста, запросто.
Тишина продолжает нарастать, и тут до Джастина доходит, что, наверное, этому типу прикурить надо – возни-то нет никакой. Он набрасывает болтающуюся полу шарфа на плечо, чтобы не споткнуться о нее снова, и достает зажигалку. В этот раз нервные окончания даже не реагируют на то, что придется вновь щелкать колесиком болезненно замерзшими пальцами; он поворачивается на месте, в очередной раз едва не увязнув, и поднимает голову. Полупрогоревшая сигарета мягко приземляется на землю и спокойно выкатывается из ореола искусственного света. Джастин открывает рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрывает его, обезоруженный легкой улыбкой, и чувствует, что вот-вот упадет. Гребаный столб, гребаная тишина, гребаный Нью-Йорк. Гребаные два года ожидания.
- Блять.
И голос – простуженный, немного переходящий в нос, такой родной, обычно постоянно теряющийся в помехах междугородней связи. Отчетливо и ясно. Близко. Как в первый раз.
- Здравствуй, Солнышко.