Z и... Доктор Гоцман

                сегодня - 9 января - но 1923 года - родился замечательный русский поэт 
                харьковчанин   Борис ЧИЧИБАБИН         




                Борис Чичибабин и его друзья



            Этот очерк имеет косвенное отношение к журналу "Zeitglas", издаваемому при участии, кажется, немецких или австрийских людоведов и человеколюбов, поэтому Вы увидели в заголовке всего лишь одну - да и то латинскую - букву.  Редакция журнала почему-то перестала публиковать мои рассказы - хотя дважды за последние два года обещала и дважды же "забывала". Больше свои тексты им не посылаю... Зачем напрашиваться, правильно?  :) 

                ***   


       ...Как-то в одной из вполне серьёзных газет появилась большая и хорошая статья Лилии Карась-Чичибабиной о нашем великом украинском и русском поэте (ему не свойственно было проводить размежевание между братскими народами), начинающаяся словами: «Борис Алексеевич Чичибабин и Александр Аркадьевич Галич встретились в конце 60-х годов прошлого века, когда в жизни каждого наступил некий переломный момент – уже ничто не могло помешать им… была достигнута высшая точка свободы в выражении своих мыслей и чувств». И для тех, кто хорошо знаком с творчеством поэтов, и для тех, кто впервые прикоснулся к их высокой поэзии – появление этой статьи оказалось долгожданным и радостным – подобно встрече со старым другом и учителем.
       Наверное, пришло время осветить – вспомнить, предаваемое забвению – творчество других замечательных поэтов, столь высоко ценимое Борисом Чичибабиным. И для этого обратимся к словам самого Бориса Алексеевича:

       «Представляя широкой читательской аудитории неизвестного ей доселе замечательного русского поэта Марка Ивановича Богославского, я испытываю смешанные чувства вполне понятной – и за него, и за себя, и больше всего за читателей – радости и в то же время горечи, неловкости, невольной вины. Ещё не вчитываясь, а просто пробежав глазами несколько первых попавшихся, наугад выхваченных строк этого поэта, любой читатель убедится в том, что ни в чьих рекомендациях такой поэт не нуждается. Я был уверен в этом ещё 40 лет назад, когда после возвращения из сталинских лагерей в родной нам обоим Харьков впервые познакомился со стихами Марка Богославского. Поэт «от Бога», то есть по отпущенному ему природой поэтическому таланту, по дару, по призванию, он уже и тогда удивлял друзей необычным для молодого поэта профессионализмом, культурой, техникой, требовательностью к своим стихам, с которыми он знакомил нас неохотно и крайне редко, постоянно и долго работая над ними. О публикации этих стихов в те годы не могло идти и речи – и не только из-за их содержания, но и из-за бросающейся в глаза и уши, непривычной, подчёркнутой, выпирающей формы.

       Марк Богославский – участник Великой Отечественной войны, на фронте был тяжело ранен.  Окончив после демобилизации Харьковский университет, несколько лет преподавал литературу в сельских школах русского Севера в Архангельской области, потом вернулся в Харьков, где тоже работал школьным учителем…
       Многие годы мы живём в одном городе, дружим, встречаемся, разговариваем и спорим о литературе, о жизни, о главном в жизни. Когда-то нас было много, а сейчас осталось совсем мало. Для меня никогда не было сомнения в том, что стихи Марка Богославского интересней и значительней моих собственных, и поэтому то обстоятельство, что в последние пять лет «пробились» к читателю мои стихи, а не его, и что представлять читателю приходится мне его, а не ему меня, я отношу к тем «чистым случайностям», которыми так богата наша литературная жизнь, такая же бессмысленная и нелепая, как и вся наша жизнь вообще. И, несмотря на то, что стихи, кажется, «сейчас никому не нужны» и читают их в нашей стране меньше, чем когда бы то ни было раньше, не сомневаюсь я в том, что стихи Марка Богославского, не зная о них, читатель давно ждёт». 

       Строки эти читатель впервые прочёл в журнале «Новый мир» (№1 за 1992 г.) 
       А сейчас, в подтверждение этих слов, предоставим Вам убедиться в справедливости утверждения Бориса Чичибабина.

            …Я слышу всхлипы и смешки
            И всхрапы ярости и крики.
            Так собираю я улики
            Всемирной, может быть, тоски…
            …В цепи законов бытия
            Ищу расшатанные звенья
            И вдруг меняю «мы» на «я»,
            Небесный гром – на соловья
            И ненависть – на изумленье.
            Юродство – вот мои доспехи.
            Мой шлем. И мой надёжный щит.
            Всё остальное мне не к спеху,
            Когда вселенная трещит
            По швам, когда мордовороты
            Нас учат тонкостям ума,
            Когда стучат во все ворота
            Курьеры Страшного Суда.

       Если у кого-то ещё оставались сомнения – думаю, после прочтения этих строк они улетучились. Борис Алексеевич имел все основания высоко ценить поэзию Марка Богославского.
       И ещё несколько строк из сборника стихов Марка Ивановича, изданного инициативой Александра Апалькова, писателя и редактора журнала «Склянка часу»: 

            Обожаю серое. Вглядитесь
            В тёплые жемчужные тона!
            Серый цвет среди других, - как витязь,
            Чья десница вверх устремлена.
            Серая история России
            С золотистым отблеском. Она
            Изумляет то небесно синим,
            То в ней изумрудные тона.
            Из глубин её наружу рвётся
            Душу пожирающий багрец.
            А вода… Вода в её колодцах
            Ходит, как расплавленный свинец.
            Всё богатство розовых и синих,
            Золотых, зелёных, голубых
            В серых небесах моей России –
            В трепетных. В мерцающих. В моих.

                ***

            Не отлучайте инородца
            От русской боли и судьбы, -
            От срама, глума и юродства,
            От крестной муки благородства
            И хвойных запахов избы.

            Он в кровеносные сосуды
            Вобрал российский холодок.
            Он за Христа и за Иуду
            Отдаст тысячелетний долг.

            Все беды, страхи и надежды
            России сердце рвут ему.
            И он приподнимает вежды,
            Почуяв дальний ветер нежный
            И слабо вздрогнувшую тьму.

            Душа купалась в русских росах.
            Питались очи красотой
            На дивных утренних покосах,
            Где блещет златом травостой.

            Душа из тела вылетала
            И, времени наперекор,
            Так тяжело и так устало
            Вступала в древний ратный спор.

            Паря над полем Куликовым,
            Кровоточащая душа
            Рвала все рабские оковы,
            Свободой Родины дыша.

            И, словно рана ножевая,
            В нём совесть русская болит,
            Смертельным жестом обнажая
            Гнездо непрошенных обид.

                ***

             Я ДУМАЮ ОБ УКРАИНЕ

            Я думаю об Украине.
            Стою над Северским Донцом,
            А тополя одеты в иней,
            И музыка небесной сини
            Счастливым кажется концом.

            Как будто Левченко писал
            Вот эти хаты и левады,
            Заснеженный вишнёвый сад,
            Сарай и сырость снегопада.

            В окошечках затеплен свет.
            Зима знакомит скрипку с кобзой.
            О вечной суете сует,
            Зевая, повествует воздух.

            Ты наш невидимый, наш зримый,
            Духовный и телесный дом!
            Власть любит лесть. Но Украина
            Нуждается совсем в другом.

            Рыдайте кобзы и трембиты!
            Вставайте, кони, на дыбы!
            А мы, покуда не убиты,
            Знать не хотим своей судьбы.

            Небесный голос долго звал
            Подняться на вершины духа.
            И вот – духовная разруха,
            Экономический развал…

            А депутат, встав на колени,
            Целует рученьки твои.
            Морозно мне от изъявлений
            Плакатно-клятвенной любви.

            За правду сколько б ни корили,
            Скажу я вам, паны-отцы:
            Нужны сегодня Украине
            Работники, а не льстецы.

            Я думаю об Украине,
            О лете, осени, весне,
            О прелести нельстивых линий
            В иконном праведном письме.

            О ярмарках, ревмя ревущих,
            Где кареглазые волы
            В заботах вечных и насущных
            Так по-младенчески теплы.

            Слюна с их губ на сено каплет –
            И я уже не я, а он.
            Я с днём сегодняшним лукавлю
            И погружаюсь в яркий сон.

            Я с ярмарки веду коня,
            Папаху сдвинувши на брови,
            И конь косится на меня
            С нечеловеческой любовью.
            Есть скрытое тепло любви,
            Без празднословья, без шумихи.
            А в дни, когда цветёт гречиха,
            Яд нежности в моей крови.
            Я думаю об Украине. 

                ***

 БАЛЛАДА О СТИХЕ, РВУЩЕМСЯ В ЖИЗНЬ

            Нерождённый, он просится в душу,
            Жилы тянет из вашей души
            И, схвативши за горло вас, душит,
            Ожидая команды: Дыши!
 
            Но когда осязаемой вещью
            Станет козням природы назло,
            Зазвучит, затрепещет, заблещет,
            Излучая живое тепло,

            Золотые мои, дорогие,
            Не спешите хвалить судьбу!
            Он живой – но лежит в летаргии,
            Как невеста в хрустальном гробу.

            Как его воскресить? Я знаю…
            Он – закопанный в землю стяг,
            А не победоносное знамя,
            От которого в панике враг.

            Вы издайте его! Вы пустите
            Погулять, посвистать, пошалить,
            Поискать в тёмном царстве наитий
            Путеводную нить.

            Пусть, измерив аршином пиитик,
            Поглумится над родненьким всласть
            Кровожадно резвящийся критик,
            Над стихами имеющий власть.

            Пусть аристократический рот
            Выдаст публике пару цитаток,
            И запустит в живой оборот
            Стаю искор из ваших тетрадок.

            Вот тогда-то, в читательских душах,
            Разгулявшись, сам стих отворит
            Дверь железную в день грядущий
            В хлебосольный лирический быт.

                ***   

       Марк Иванович знал и высоко ценил творчество другого харьковского поэта; Олега Евгеньевича Бондаря можно по праву назвать учеником и другом обоих Мастеров – Бориса Чичибабина и Марка Богославского. Главу из поэмы «Флаги над городом» (опубликованную в журнале «Склянка часу»), посвящённой памяти отца, гвардии-сержанта Евгения Даниловича Бондаря, читатели смогут прочитать и прочувствовать прямо сейчас. Евгений Бондарь сражался против оккупантов, будучи в составе партизанского отряда под Киевом; а в Харькове он чуть было не уничтожил фашистского фельдмаршала фон Паулюса – собственно, именно этим событиям посвящён предлагаемый читателю отрывок; отец рассказывал Олегу Евгеньевичу, как, работая электриком на кухне, в которой столовались немецкие офицеры, увидел…
       …Рёвом моторов город разорван.
       Резво, напористо, быстро
       В кухню ворвалась ровнёхонько в полдень
       Дюжина мотоциклистов.
       А вслед за ними, негромко урча,
       Тигром на мягких лапах,
       Ткнулся в крыльцо, баркасом в причал,
       Длинный, приземистый «майбах».
       Эсэсовцы в чёрных плащах за колено,
       Припорошённых пылью,
       Сноровисто, ловко, чётко, мгновенно,
       Выходы все перекрыли.
       Подковами важно по кафелю цокая,
       Неспешной походкой страуса,
       Вошёл, сверкнув на застывших моноклем,
       Сам фельдмаршал фон Паулюс.
       Всех, кто на кухне был за столами,
       Под битой посуды звон,
       Молча на дверь поведя стволами,
       Охрана выгнала вон.
       Бывают в жизни такие моменты,
       Выпал же случай такой!
       Но, кроме резиновой изоленты,
       Нет ничего под рукой.

       Пружиной на козлах сжимаюсь я,
       Вот сверху сейчас сигану,
       Руками достану фон Паулюса
       И шею ему сверну!
       Глазом ловлю по углам: там и тут
       Эсэсовцы в касках рогатых!
       Только дёрнись – вмиг разнесут
       Из четырёх автоматов.
       Назад под козлами будет идти –
       Камнем паду на шею.
       Как ни быстро пуля летит,
       Я раньше сломать успею…
       Сырого мяса порядочный шмат
       Принёс адъютант на обед.
       Два тесака о доску гремят:
       Минута – готов паштет.
       Паулюс шнапса из фляжки набулькал,
       Выпил, выдохнул смачно.
       Солдаты в углах слюну сглотнули
       Преданно, по-собачьи.
       Телохранители бдят на посту,
       Особенно подле тела,
       Чтобы к фельдмаршалу на версту
       И муха не подлетела.
       Вояку немецкого сохранил
       Идол веры иной,
       Похоже, хитрый пруссак ощутил
       Смерть серой своей спиной –
       Он один изо всех, кто там был,
       (Вот в чудеса и не верь!)
       Встал. Аккуратно фляжку закрыл
       И… вышел в другую дверь.
       Взревели моторы, сверкнули спицы,
       Умчался фельдмаршал грозный.
       И тут – О, Майн Готт! – смекнули фрицы,
       Что я оставался на кОзлах!
       Сначала ужас читался в глазах,
       Потом – заржали, как дети,
       И объяснили в доступных словах,
       Как решетили б меня в пух и прах
       Эсэсовцы, если б заметили.
       Долго ещё потешались жлобы… 
       Скажу, справедливости ради, -
       Барон не ушёл от своей судьбы.
       Но после.
              Уже в Сталинграде…

       Чувствуете мощь и накал страстей, и великую историческую правду (несмотря на попытки иных псевдоучёных перекроить нашу историю)?
       Читатель может более полно познакомиться с творчеством Марка Ивановича Богославского и Олега Евгеньевича Бондаря, разыскав их поэтические жемчужины во "всемирной сети" интернета  или открыв страницы литературно-художественного журнала «Склянка часу» (zeitglas), который выписывают и зачитывают до дыр многие ценители высокой прозы и поэзии в Украине, России, Австрии, США, Польше, Германии…
       А мы пожелаем Вам приятных минут, которые сулят распахнутые страницы, дарящие творчество Настоящих Мастеров!.. 

               

                *** 







                Доктор Гоцман*   

                (новелла)



                Эпиграф: 
«Доктор …40 лет врачевал растущих, взрослеющих, стареющих и умирающих совершенно независимо от усилий медицины обитателей дома.  Примирившись с тем, что природа сильнее врачебных потуг, доктор принял девиз «Не навреди!», в чём преуспел.  И потому наиболее удачно лечил отдыхом, постельным режимом и прогулками по парку…»

                Кир Булычёв, роман «Зеркало Зла»    
                (глава 3 «Как опасно быть горничной»)
 


     Маленький Андрюшка ухитрился в свои четыре с половиной годика заполучить изрядный «букет» болячек во главе с – не поверите! – язвой желудка. И вся карусель несмотря на то, что мама, вчерашняя студентка, а ныне молодой преподаватель и аспирант-химик в одном лице, старалась кормить ребёнка по всем правилам современной диетической науки. 
     Вера Афанасьевна с начала года беспрерывно водила сына по докторам, особо следуя в оставшиеся от визитов часы предписаниям профессора Анисимовой – строгой дамы среднего неопределённого возраста и определённой партийности, что учитывая должность Анисимовой вовсе не удивительно. 
     Водила – но толку не было. 
     Сейчас они с Андрюшкой сидели в очереди к старому врачу, о котором с восторгом и взахлёб недавно говорили приятели – да и не только друзья, бывшие сокурсники – все говорили.  Кто-то даже тихо шепнул, мол, Гоцман не любит слово «врач». Вроде бы оно от слова «враль», а его профессия – не врать, а лечить.  Стало быть – не врач, а лекарь. 
     Давид Маркович был живой врачебной легендой. А значит имел право на безобидные странности. 
     Да, он был живой легендой. И не просто, будучи врачом исключительно детским, буквально ставил малышей нА ноги, а, скажем откровенно, случается, и вытягивал с того света, где они по разным причинам уже одной ногой оказывались. 
     И вот Вера и сын уже в кабинете. 
     Солнечные лучи, просвечивая сквозь листву клёна, окрашивают в приятный салатный оттенок белые больничные стены, а невидимая пичуга о чём-то радостно щебечет из распахнутой форточки.  Весна, разгоревшись, плавно перетекает в лето. 
     Старик в огромных очках осматривает бледного пацана, усадив его на клеёнчатый топчан, все эти «юноша, скажите а-а-а!» и «теперь покажите язык». 
     «Юноша», болтая ногами в воздухе – он ими не достаёт до крашеного коричневой краской дощатого пола – с видимым и нескрываемым удовольствием показывает язык врачу. 
     Доктор садится за стол и в упор смотрит на молодую женщину.  Диагноз никаких сомнений у него не вызывает – боль при пальпации возникала у малыша как раз там, где и положено при язве. Плюс куча подтверждающих моментов. 
     - Ну что, мамочка, довели сынулю? – спрашивает он грубовато. 
     Вера, конечно, робеет под колючим взглядом из-под кустистых бровей, но пытается оправдаться: 
     - Мы всё делали по предписаниям профессора Анисимовой, жареного не давали, протёртые супы…
     - С вашей дурой Анисимовой я сам как-нибудь разберусь! – резко прерывает её Давид Маркович. – А вы, мамочка, небось и котлеты ребёнку не готовите? 
     - Она сказала, жареных котлет мальчику нельзя, - уже дрожащим голосом отвечает, обидевшись, Вера. 
     - А мальчик просит? – не спрашивает, а, скорее, утверждает доктор.
     Секунду помедлив, мама решается признаться:
     - Да, когда соседка жарит на кухне котлеты, он просто изводит меня, хочу и хочу, говорит, прямо проходу не даёт, чуть не плачет!  И борщ просит – но ведь ему же нельзя. Мы ему протёртые супчики – а он не ест… 
     - Правильно, - Давид Маркович подмигивает через очки пацану, - и я бы не ел такую дрянь! 
     Андрюшка внимательно переводит взгляд с маминого лица на докторскую физиономию, наблюдает за беседой с интересом, даже рот открыл.  Не понимает ни черта, о чём спорят взрослые – но то, что центральная фигура в споре он сам, Андрюшке совершенно ясно.  Тут, как говорится, и ежу понятно. 
     Вера Афанасьевна после подобного заявления уважаемого доктора просто остолбенела.  И не сразу нашлась, что возразить: 
     - А как же профессор… она же… как же… ведь жареное… 
     - А я уже вам сказал, милейшая, о той дуре сейчас не думайте. Вам о ребёнке думать надо, пока не поздно! 
     - А…
     - И не тяните мне время за все подробности, у меня его просто нет, а дел – за гланды.  Вы видели, сколько народу в коридоре? И всех надо принять! Так что, мамаша, слушай сюда и не перебивай. – Гоцман естественным образом перешёл в разговоре на «ты» – ясно, что ему так проще и привычнее, а привычки старик менять не привык. Впрочем, ошарашенная медицинским натиском Вера этого перехода и не заметила. 

     - Во-первых, если ребёнок хочет борщ – корми его борщём, и не морочь голову. Это раз. Теперь о котлетах:  не жарить, а готовить на парУ.  Дважды перекрутила кусок телятины плюс такой же курятины, слепила котлетки – и на дырочки укладываешь, в пароварке, над кипящей водой. Накрываешь крышкой. И держишь так около… - и так далее, и тому подобное. 
     Кажется, даже солнечные зайчики запрыгали веселее – по крайней мере, Андрюшка переключил внимание с беседы взрослых именно на них. 

     С этого самого дня жизнь Андрюшки кардинальнейшим образом изменилась – причём однозначно в сторону счастья.  Он смог почти ежедневно кушать свои любимые борщ и котлетки – мама готовила, кстати, очень вкусно. 
     Конечно, Давид Маркович говорил Вере не только о котлетах на пару, он ей много чего популярно рассказал и объяснил. И она всё запомнила, чуть погодя (уже вылетев из кабинета в коридор и запустив к доктору следующую мамашу с очередным бледным созданием) детально законспектировала.  И поняла – раз и навсегда – что всевозможные учёные регалии премудрых светил науки никогда не заменят живого умного врача с громаднейшим опытом работы. 
     Вот, именно такой должна быть семейная медицина, подумала тогда Вера. 

     Андрюшка же вскоре благополучно выздоровел, через полгода от кошмарной болячки и следа не осталось, даже рубца – чего иные медицинские работники понять не могли и даже, скажем прямо, не верили, что у пацана имелась жуткая язва в области желудка. 
     Андрюшка вскоре пошёл в школу, начал играть на гитаре и весьма приличным голосом петь, а в старших классах увлёкся историей, и в особенности китайской, причём любимым его высказыванием «из глубины веков» была фраза Конфуция что-то там об умном человеке, который категорически не может быть учёным, и об учёном, который не бывает умным. 
     Перед выпускным классом Андрюшка – теперь уже Андрей, за которым пропадали все девчонки в радиусе двух километров крупного района бывшей южной столицы России, первой столицы Украины – стрелял в школьном тире и его слегка недалёкий товарищ, играясь с малокалиберной винтовкой, случайно произвёл выстрел, и пуля попала в горло. 
     Андрюшка чудом остался жив, полдюжины сложных операций (из-за которых он учился на год больше остальных) сводились к удалению десятков мельчайших осколков, и огнестрельное «приключение» осталось с ним на всю жизнь. 
            Но это уже совсем другая история. 


                *** 


1 октября 2011 г., суббота, 4-е лунные сутки (символ дня – Древо познания, «показан» труд в одиночестве – есть результат!)   



*  на самом деле фамилия врача была «Гильман», имя и отчество утрачены за давностью лет (почти полстолетия, как-никак), но его врачебный опыт имеет право быть запечатлён хотя бы в скромной новелле малоизвестного писателя!  (я так считаю…) 



                *** 


вместо постскриптума:  "Холодная весна 14-го" после "Холодного лета 53-го": 

                Живём, увы, в бандеровской стране,
                Рабами где считают полнарода,
                Где правит бал нацистская "свобода"... 
                Цвести ли харьковской сиреневой весне?.. 



                И завершаю "коротенькой" цитатой, которая - увы! - звучит слишком по-современному: 
«…Издали я видела Гранаду.  Фронт проходил высоко в горах. Внизу лежал город, в котором фашисты расстреляли Федерико Гарсиа Лорку.  1936 и 1837 год – целый век отделяет убийство Лорки от гибели Пушкина, но по-прежнему, как сказал поэт, «…в поэзию стреляют без промаха…»   
               (из книги «Мы – интернационалисты»)   
           http://www.ozon.ru/context/detail/id/5518988/   


                *** 










                в роли постскриптума:



 ...у тёти Веры, по прошествии стольких лет, конечно же,
 как, собственно, у большинства наших и ненаших "забугорных"
  граждан, обнаружились кое-какие минусы, помимо прочих...


       Например, наша семья изрядно пострадала от её
              весьма своеобразного "книголюбия".



 Когда по школьной программе Андрею понадобился Гоголь,
     тётя Вера лихо "экспроприировала" 2 тома из нашего
    собрания сочинений, и (как Вы догадались) с концами...


 ...та же судьба постигла  и Гарсиа Лорку, и ещё ряд книг...


              ...потом я спрашивал родителей:

       "А зачем же вы ей даёте, если знаете, что?.."

                Внятного ответа не получил.




   Хуже всего, что печальная судьбинушка настигла
     и книжку библиотечную, за которую пришлось
                краснеть и расплачиваться...