Третий посох

Ирина росла девочкой непослушной, капризной. Родные гадали, в кого же она уродилась такая? Отец – спокойный, выдержанный. Мать – покладистая, терпеливая. Дед с бабкой тоже люди рассудительные. В кого же она пошла такая? Перебирали всю родню с двух сторон до седьмого колена - и с той, и с другой стороны были очень уважаемые люди: два царских генерала, один министр в правительстве Столыпина; были профессора, ученые; были даже революционеры – соратники Ленина, но тут, как говорится, в семье не без урода. В конце концов, махнули на все рукой и смирились. А зря. И были-то они всего в одном шаге от разгадки…
Давным-давно, в среднем течении реки Чусовая, недалеко от владений купцов Строгановых стоял с дружиной своей Ермак Тимофеевич, защищая добро купца от набегов татарских отрядов хана-Кучума. Верный соратник Ермака Иван Кольцо каждый вечер выезжал на своем коне к излучине с быстрой водой и подолгу вглядывался из-под руки на другой берег. Вот и сегодня он пристально смотрел на другую сторону, не заметив, как к нему подъехал атаман.
- Чего ты там все высматриваешь, Иван? – спросил его Ермак, - но тот только погладил свою разбойничью бороду и загадочно усмехнулся.
Ермак нахмурился.
- Послушай меня, Иван. Если ты не ответишь мне, что там высматриваешь, я спрошу по-другому. Казаки уже шепчутся – уж не ждешь ли ты поганой весточки с той стороны? Не измену ли задумал?
- Ты, атаман, говори, да не заговаривайся,- огрызнулся Иван. - Казакам скажи, что Кольцо просто чудит, а тебе откроюсь: ты же знаешь, как я охоч до баб. Я их носом чую. Видишь, на том берегу, под березой, девка сидит? Уж который вечер сидит. Желанная. Меня ждет. Я чую ее запах. Она ждет мужика.
- Тьфу,- сплюнул Ермак, - с чего ты взял, что она ждет тебя?
- Ах, Ермак Тимофеевич, - сокрушенно покачал Кольцо головой, - не услышал ты меня. Я же сказал, что она желанная. Я чую ее желание, а она чует мое.
- А здесь кто были? Не желанные? То-то я вижу, ты от большого желания даже портки перестал носить, - Ермак громко рассмеялся, - или так быстрее?
Ничего не сказал Кольцо, только наморщил лоб и стал почесывать бороду.
- Ладно, Иван, - обнял Ермак своего побратима,- знаю, чего ты хочешь, но если казакам не развеять их сомнения, - ничего у тебя не выйдет. Не отпустят они тебя за реку. Скорее утопят. И я тебе не помощник. Сегодня соберу круг. Развей их сомнения, Иван, а потом хоть всех баб перенюхай, - и Ермак снова громко рассмеялся…
Вечером, на казацком круге, Иван Кольцо попросил прощения у всех за то, что заставил боевых товарищей усомниться в его честности, был прощен и получил разрешение сходить на ту сторону в одиночку. На свой страх и риск. Через трое суток Кольцо вернулся задумчивым, молчаливым, но с бесенятами в глазах. И всем все стало понятно.
А за рекой, в небольшом селении, ближе к весне, у одной молодицы  появилась двойня. Мальчик и девочка. Девочка вскоре умерла, а мальчик через двадцать лет стал служивым. Будучи очень красивым молодым человеком, не раз снискивал благосклонность у московских распутниц, а однажды был затребован одной богатой молодой вдовой из старинного княжеского рода. Что поделаешь? На Руси и не такое случалось. Вдова понесла, и весной 1591 года родила дочь, которая через восемнадцать лет стала женой очень знатного вельможи из Саратова. В свою очередь у них родился сын, который ничем себя не проявил, умер в тридцать лет от чахотки, но незадолго до смерти сумел обрюхатить свою племянницу. Дуреху отправили в Тобольск, и вскоре ее подобрал один местный полусумасшедший купец, и там ее  след затерялся. Но сын ее по прошествии времени стал заметной фигурой в стрелецком войске Петра Первого. Уже на старости лет был отпущен со службы по болезни, успел жениться и завести трех сыновей, один из которых и стал прапрапрапрадедом той самой Ирины, которую в семье называли не иначе как Сорвиголова. Но как я уже говорил, родные и близкие Ирины смирились с ее причудами, и она выросла капризной девушкой, про которых люди говорят: «Та еще фифочка».
И вот однажды эту «фифочку» увидал иллюзионист местного цирка. Не знаю, чего тут было больше – ловкости его рук или чего иного, только Ирина ответила ему взаимностью.
После свадьбы Ирина стала совсем другим человеком: спокойной, рассудительной, расторопной. Вкусно готовила, содержала дом в полном порядке. Родные шептались: уж не фокусник ли тут постарался? Еще чего доброго совсем испортит бабу.
А «ларчик просто открывался» - Ирина с самого детства побыстрее хотела стать самостоятельной. И как только это случилось – все встало на свои места. Одно ее угнетало: муж все время был на работе. То у себя в цирке, то на гастролях. Бывало, по полгода дома не появлялся, и долгие зимние вечера Ирина коротала в одиночестве. Подруг у нее не было отродясь, и заводить их  она не собиралась. Но с каждой новой отлучкой мужа в ее душе зрела волна протеста, и года через четыре после свадьбы она впервые упрекнула мужа в его долгих отлучках.
Муж посуровел, посмотрел на нее искоса и сказал глуховато, немного нараспев:
- Иринушка, зря ты затеяла этот разговор. Работу я не брошу – это единственный способ зарабатывания денег. Ничего другого я делать не могу, да и не хочу. И еще я не хочу, чтобы мне кто-либо указывал, как мне должно поступать. Ты ни в чем не нуждаешься, кроме общения со мной. Я тебя понимаю, но и ты меня пойми. Если бы у нас были дети…
Но детей у них не было и не могло быть, и упрекать было некого – оба оказались бесплодными. Ирина уже смирилась с этим, но сегодняшнее напоминание мужа совсем ее расстроило. Она подошла к мужу, поцеловала в щеку, положила ему голову на плечо и прошептала:
- Я больше не буду. Прости меня…
Утром муж ушел на работу, а Ирина вынесла на лоджию плетеное кресло-качалку (гордость мужа), устроилась в нем поудобнее и стала покачиваться. Июльское солнце было уже в зените, когда внизу, возле придомового газона,  она увидела мужа. Он что-то говорил, но шум проходящего трамвая заглушил голос. Ирина оставила кресло, надела в прихожей пляжные шлепанцы и, не дожидаясь лифта, быстро сбежала по ступенькам на улицу. Муж, увидев Ирину, подошел, ласково взял за руку и поцеловал.
- Пойдем, - сказал он.
- Куда? – удивленно спросила Ирина, поскольку за всю их совместную жизнь муж никогда и никуда ее не приглашал.
- Скоро сама все узнаешь, - также ласково сказал муж, но от его слов повеяло таким холодом, что Ирина зябко поежилась.
Она посмотрела по сторонам – пусто! Город, многотысячный город исчез, как будто его здесь никогда и не было. Под ногами прогибалась жесткая, выгоревшая на солнце, высокая (по-колено) белесая трава-ковыль, под которой с трудом угадывалась тропка.  Степь, бескрайняя чужая степь!
Муж невозмутимо шел рядом, также держа Ирину за руку. Он смотрел прямо, даже не мигая, а его лицо бронзовеющее от жаркого солнца, с каждым шагом мужа становилось все более чужим, незнакомым. Ирина хотела его спросить, что все это значит, но он жестом приказал ей молчать, и она покорилась.
Сколь они так шли – неизвестно, но когда Ирина хотела попросить мужа об отдыхе, он, не поворачиваясь к ней, сказал:
- Скоро будет развилка. Мне - налево, а тебе - направо. Так надо, милая, но ты не бойся. Многие ходят этой дорогой, но не всем суждено вернуться. Но ты вернешься, обязательно вернешься. Как только износится твой третий посох – ты вернешься.
- Какой посох? – удивилась Ирина
- Сама все узнаешь, а пока держи вот это, - и он подал Ирине небольшую суковатую палку, на которой висели ее шлепанцы.
Ирина взглянула на свои ноги и ужаснулась: они были босы, грязны, сбиты, с кровоподтеками. Но боли не было.
- Ты должна пройти свой путь босиком, - жестко сказал муж, - снять обувь ты сможешь только с третьего посоха и только в самом конце пути. Я буду ждать твоего возвращения. Иди. Мне тоже пора.
С этими словами он повернул налево и вскоре исчез из виду. Ирина оглянулась – степь, ковыль, полное безмолвие. Солнце в зените, на небе ни облачка, а перед ней ровная, как стрела, дорожка, слабо притоптанная кем-то. Ирина сделала шаг, другой, третий. Пройдя тысячу шагов, она сбилась со счета. Ей казалось, что она стоит на месте, а дорожка сама плывет ей навстречу. По ее подсчетам, давно должен был наступить вечер, но солнце и не думало спускаться. И все-таки что-то изменилось. Ирина взглянула на посох и ахнула – от посоха осталась только половина. Не посох, а короткая палка со шлепанцами на рогатке. А ноги! Черные, распухшие, изъеденные глубокими трещинами.
Впереди тонким лезвием блеснула полоска воды.  «Река», - подумала Ирина и не ошиблась. Потянуло легкой прохладой, и вскоре Ирина оказалась на берегу широкой полноводной реки. Неподалеку росла юная березка, под которой сидела девушка. Ирина подошла, поздоровалась. Девушка радостно улыбнулась:
- Пришла. Слава Богу! Присаживайся, Ира.
- Откуда ты знаешь мое имя? – удивилась Ирина, - и как тебя зовут?
- Я много чего знаю,- со вздохом ответила девушка, - а зовут меня Агафьей. Я твоя прародительница. Мне давно уже пора быть в покое, а его все нет.  Грех на мне великий. Посмотри на тот берег. Что ты видишь?
Ирина пристально посмотрела на противоположный берег реки и увидела двух всадников, и сказала об этом Агафье.
- Все правильно, - подтвердила та. Вот уже четыреста лет, каждый вечер появляются они на том берегу, а ночью здесь объявляется один из них – Иван Кольцо, берет меня силой и исчезает. И каждый раз я проклинаю его и род его до двенадцатого колена. Четыреста лет я совершаю один и тот же грех. Оттого и нет мне покоя. Ведь я не могу снять свое проклятье, но ты снимешь его.
- Как я смогу снять твое проклятье? – заволновалась Ирина, - кто я такая?
- Ты, то самое двенадцатое колено, на котором все должно закончиться. Но для этого ты должна попасть на ту сторону и сказать Ивану, чтобы он сегодня не приходил.
- А если он не послушает?
- Послушает.
- А если он придет в следующий раз?
- Он больше не придет. Следующего раза уже не будет никогда. Ни для него, ни для меня. Иди, Ирина, время дорого.
- Как же я переплыву реку? – испуганно спросила Ирина, - я же не умею плавать.
- Тебе не придется ее переплывать. В верховьях есть брод. Перейдешь там реку, но не задерживайся. Опоздать нельзя. Вот тебе новый посох, держи.
Она протянула Ирине толстую суковатую палку с такой же самой рогаткой на конце, к которой были привязаны ее пляжные шлепанцы. Посмотрев на ноги Ирины, Агафья сказала:
- Скоро тебе будет легче. Третий посох уже ждет тебя. Иди.
Ирина послушно сделала несколько шагов и оглянулась. Не было ни Агафьи, ни березки, и местность была уже другая. На реке не было ни единой морщинки – словно застывшее стекло. Ирине показалось, что время пошло быстрее, и солнце, наконец, пересекло зенит.
Река стала сильно петлять, иногда зигзаги были настолько велики, создавалось впечатление возвращения Ирины на место встречи с Агафьей, однако Ирина упорно продолжала идти, четко осознавая исключительность момента. Она не могла не выполнить просьбу Агафьи, и вовсе не потому, что этим снимала проклятие с девушки, а потому, что искреннее желала остановить надругательство над ней. Эта осознанность своей цели придавала Ирине силы – и физические и моральные.
Она почувствовала место, где мог быть брод. Доверяя интуиции, Ирина ступила в воду, точнее – на воду, поскольку под ногами она почувствовала опору, словно шла не по воде а по земле. Но не это удивило ее, а то, что, всматриваясь в гладь реки, Ирина не увидела отражения неба с ярко светившим солнцем, а также собственного отражения. Зато она услышала мужские голоса. Один – добродушно-насмешливый, другой – огрызающийся.
- Послушай, Иван, - говорил первый голос, - если ты и сейчас не ответишь мне, что ты все высматриваешь на том берегу, - я спрошу по-другому: уж не измену ли ты задумал?
- Ты, атаман, говори да не заговаривайся, - хрипло, с нескрываемой бравадой ответил второй голос. Там, за рекой, я чую запах женщины.
«Это он», - подумала Ирина, - тот, кого я должна убедить не трогать Агафью, не навлекать проклятия ее ни на себя, ни род его до двенадцатого колена. И если ей это не удастся – то случится непоправимое.
Посох Ирины стал меньше, оттягивал руку, утяжелял шаг, но она шла и шла, зная, что если остановится – опоздает. Она заметила, что солнце стало ближе к горизонту, заливало степь ровным желто-красноватым светом, но – удивительно – ни сама Ирина, ни ее посох не отбрасывали тени, будто окружающая природа жила своей жизнью, а Ирина – своей. Но у обеих этих жизнях была одна общая норма времени. Ирина попыталась ускорить шаг – и это ей удалось! Она попробовала бежать – и у нее снова получилось! Посох, еще совсем недавно бывший не столь помощником, сколько обузой,  вдруг стал невесомым. Теперь посох был поводырем Ирины. Она теперь только слегка приподнималась на носки, а посох как бы подхватывал ее, тянул за собой, превращая затяжные прыжки Ирины в долгий свободный полет. Дышалось ровно, легко. Усталости как не бывало, и с каждым шагом-прыжком Ирина все больше уверялась  в том, что она исполнит поручение, данное ей Агафьей.
Ирина и не заметила, как оказалась перед двумя всадниками. Тот, что был постарше, громко смеялся, а его товарищ подбоченясь смотрел из-под руки за реку.
- Говорю тебе, атаман, - чую на том берегу молодицу. Отпусти меня, атаман. Ждет она меня.
- Не тебя она ждет, Иван. Не трогай ее! - громко сказала Ирина.
Услышав ее голос, оба всадника выхватили из ножен сабли, но, увидав перед собой девушку, застыли в оторопи.
- Ты кто такая? – сурово спросил Ермак.
- Времени нет, Ермак Тимофеевич, много рассказывать, уж не обессудь. Не к тебе я послана, а к нему, - указала Ирина кивком на Ивана Кольцо. Она подошла к коню, на котором сидел Кольцо, взялась за стремя.
- Не тебя она ждет, Иван. Остынь.
- Пошла вон! – закричал тот, замахиваясь на Ирину саблей, - прочь с дороги!
Он хотел пришпорить коня, но Ирина подняла посох, вновь ставший тяжелым, ударила им оземь.
- Не сметь!
Раздался гром, земля вздрогнула, небо покачнулось, солнце погасло, все окутал мрак. Но это не помешало Ирине видеть и слышать, как оба всадника продолжали разговаривать:
- Что ты, Иван, в последнее время печалиться стал. Может, бабу тебе надо? Сходи за реку. Там село небольшое, но девок много. Может, полегчает?
- Нет, Ермак Тимофеевич, не полегчает. В другом моя печаль. Мнится мне, что недолго нам скакать осталось. Отсвистят скоро наши сабельки острые, затеряются в степных ковылях косточки наши.
- Тихо, Иван, тихо. Хоть и товарищ ты мне, а с этими речами будь осторожен. Как будет, так и будет. Не нам решать. Поехали в лагерь. Соберу круг. Думу думать будем. Большую думу.
А что до наших косточек – не это главное. Мнится мне, Иван, что наши потомки не раз вспомнят нас добрым словом, а это дорогого стоит. За мной, Иван!
И, пришпорив коней, товарищи ускакали прочь в черную темень ночи…
Ирина, продолжавшая видеть в темноте,  заметила, что ее посох исчез, а пляжные шлепанцы, которые все время висели на рогатке, теперь находятся на ее ногах – чистых, вымытых и ухоженных.  «Пора и мне домой», - подумала она и почувствовала, как некая сила мягко, но настойчиво, стала увлекать ее. Доверившись этой силе, Ирина послушно шла, совершенно не ощущая усталости. Она вспомнила слова мужа о том, что шлепанцы можно снять только с третьего посоха. Но где он – этот посох? Нет его, да и шлепанцы уже на ней. Вон как удобно в них шагать.  И вдруг ее осенила догадка: «Это же она сама и есть третий посох! Посох в руке времени. И не только она, но каждый живущий является посохом в руке Времени. И время тоже, как живой организм, может устать, обессилеть, а то и вовсе исчезнуть. И тогда исчезнут все живущие, поскольку отпадет необходимость быть опорой Времени. Вот та взаимосвязь, которая объясняет этот вечный тандем – Время и Человек. Мы не сможем существовать друг без друга. Это же ясно. Но остается вопрос: само по себе Время – понятие не самостоятельное. Оно – живой организм, а значит не вечно. Выходит, библейские намеки на новые времена – это не просто красивые слова, а нечто истинное. Но, поскольку, Время не самостоятельно, то кто-то же должен управлять им! И, может быть, Время само служит посохом тому, кто властвует над ним, а через него и над всеми живущими? Но тогда я знаю, кто Он!».
В тот же момент тьма упала, яркий белый свет уколол глаза. Ирина зажмурилась, а когда открыла глаза, увидела себя стоящей на той самой развилке, на которой рассталась с мужем. Да вот и он сам! Подошел к ней, обнял. Что-то говорит, но Ирина не слышит. Слезы радости текут по ее лицу. Она сама обнимает мужа, целует его, пытается что-то сказать, но он прикладывает палец к губам, как бы просит ее хранить молчание. Но что с его лицом? Оно постарело лет на двадцать. Но как так может быть? Они же расстались совсем недавно, а может это сон? Вот она сейчас закроет глаза, а когда откроет – окажется дома. Она расскажет мужу о своем сне, он попытается объяснить его, как он объяснял все странные сны Ирины, и все будет хорошо.
Она закрыла глаза, а когда открыла – действительно оказалась в своей квартире, в кровати, укрытая зимним одеялом. Рядом сидел муж, постаревший на много лет.
- Я опять сплю? – испуганно спросила Ирина.
В ответ на ее вопрос муж всплеснул руками, заплакал и рухнул перед ней на колени.
- Слава Богу! – прошептал он, - проснулась!
Ирина попыталась приподняться, но муж протестующее затряс головой.
- Нет-нет, Ирина, - лежи. Тебе нельзя вставать. Я сейчас позвоню доктору.
Он куда-то позвонил, радостно сообщил кому-то, что Ирина проснулась, что невозможное все-таки произошло.
Пока он делился с кем-то своей радостью, Ирина встала, прошла в ванную, стала умываться. Услышав шум воды, в ванную заглянул муж.
- Ирина, ты ходишь? – скорее испуганно, чем удивленно спросил он.
- А что случилось? – теперь уже испуганно спросила Ирина. Скажи, что с твоим лицом? Ты стал похож на старика.
- Давай подождем доктора, - сказал муж, - мне ты можешь не поверить.
Вскоре пришел врач, осмотрел Ирину и развел руками.
- Феноменально! – сказал он, - это чудо!
И он рассказал Ирине, что она провела в летаргическом сне двадцать лет. Двадцать лет назад он – молодой психотерапевт – специализировался именно на летаргических снах. «Сон» Ирины стал основой для его диссертации. Все двадцать лет он часами не отходил от спящей Ирины, постоянно делал записи в толстой тетради, мастерил какие-то приборы. Вместе с товарищем-программистом создал уникальную программу, позволявшую заглянуть в сон пациентки. Он показывал Ирине снимки из ее сна, но они были нечеткими, и только один снимок был более удачным: на берегу реки, под деревом, стояли две девушки. Одна – в красном сарафане, другая – в белых шортах, в синей блузке и в пляжных шлепанцах. Ирина узнала себя и Агафью.
- А больше фотографий нет? – спросила она доктора.
- Увы, - ответил он. Была еще одна, но нечеткая. На ней два всадника, в доспехах, которые носили воины при царе Иване Грозном, но лиц разглядеть невозможно.
- А где эта фотография?
- Пропала. Да Бог с ними, с фотографиями. Придет время – и фотографии будут получаться. Меня удивляет другое: Вы проспали двадцать лет, а состояние Вашего организма нисколько не изменилось. Все мышцы функционируют правильно. Такое впечатление, что Вы ни минуты не знали покоя, все время трудились. Феноменально! Придется кое-что исправить в диссертации. Да что там! Нужно немедленно садиться писать новую диссертацию! Вы мне поможете?
- Непременно, - улыбнулась Ирина, - науке надо помогать.
Доктор попрощался и ушел, пообещав завтра непременно зайти, а Ирина усадила мужа в кресло, сама присела на диван и попросила рассказать про все, что случилось. Из рассказа мужа она узнала, что за время ее болезни (летаргический сон – это болезнь) он оставил работу. Все сбережения ушли на ее лечение. Когда стало ясно, что Ирина не проснется, он забрал ее из больницы, привез домой, и вот уже пятнадцать лет ухаживает за ней. Предлагали вернуться в цирк, но квалификация была уже утрачена. Оформил пенсию, опеку над ней, и все ждал, что Ирина проснется. И вот дождался. Пятнадцать лет он сидел в изголовье ее постели, и все пятнадцать лет читал вслух одну и ту же книгу о Ермаке, поскольку на другие книги Ирина не реагировала. Он выучил эту книгу наизусть, и последние три года уже не листал страницы, а просто держал книгу на коленях, как единственную вещь, которая каким-то образом воздействовала на сознание Ирины.
- А ты не изменилась, Ира, - ласково сказал муж, - внешне, конечно. Но изменилась твоя суть, твое «Я». И это меня пугает. Ты уже не моя. Ты – ничья. Ты – вне времени. Ты помнишь совой сон?
- Да, - кивнула Ирина.
- Поведаешь?
До самого вечера она рассказывала мужу свой сон, стараясь ничего не пропустить.
Муж ни разу не перебил ее, дослушал до конца, и лишь потом сказал:
- Я видел начало твоего сна. Мы простились на развилке. Ты пошла направо, а я – налево. И я знал, что ты проснешься. Но я не знал, что это будешь уже не ты.
- Давай-ка спать, - сказала Ирина, - я двадцать лет была в трудах. Пришла пора и мне отдохнуть. Но ты будешь спать отдельно. Так надо…
Утром муж подошел к кровати Ирины, чтобы разбудить ее, но, взглянув на нее, бессильно опустил руки. В кровати лежала глубокая старуха со сморщенным черным лицом. Она была мертва.
А та, которую он считал своей женой, сидела под березкой на берегу широкой вольной реки и все посматривала на другой берег.  От берега отошел небольшой плот, а на нем стоял тот – единственный,  ради которого она готова была пожертвовать жизнью.
И это было все, что смогла сделать для нее Агафья, бросившая когда-то в лицо своему обидчику проклятие, едва не ставшее ее грехом, не искупаемым ни в какие времена.
И Тот, у кого она просила за Ирину, не смог ей отказать.