Первый трепологическо-тематический интернационал собирался в «Плюсах» по средам.
Не каждую среду, понятно. А примерно раз в месяц-полтора. Когда совпадало. Когда у Дашки не было дежурства. Когда Машаня никого не кромсала на операционном столе. Когда Татка и Поля не готовились к очередному делу, и было с кем оставить дочь. Когда Симоновой не надо было разбираться со счетами. Когда Саша был в состоянии вынести громкое семейное счастье Татки и Поли. Когда Кроха выныривала из водоворота очередной сессии и клялась себе, что больше никогда, что теперь точно станет учить. Когда Эрика не крутила делишки с братцем, а Света могла вырваться из банка после шести. Когда... Ну, в общем, когда терпеть окружающую действительность не было никакой мочи.
Первый трепологический и примкнувшие к нему недопидарасы, как совсем неизящно выразилась Дашка. За что тут же получила по мозгам от Машани. Недопидарасами в данном контексте являлись Симонова и Саша. Саша, потому что, когда-то был мужем Поли. Симонова, потому что с детства дружила с Дашкой.
К каждой встрече подавали чай с кактусом, пирожки с разными начинками и традиционный скандал. Если не собачились Саша и Симонова, то умудрялись посклочничать Татка и Поля. Если супруги удерживались, то Кроха скандалила с официантом. Но если уж и официанты не шли на конфликт, то на сладкое, умудрялись сцепиться Дашка с Машаней.
Любая ссора отвратительна. Люди, когда они высказываются о наболевшем и попутно стараются вклещиться ближнему своему в самое чувствительное, вовсе не так прекрасны. Кроме того, они не мечтают, чтобы их укусили побольнее и имеют привычку кусаться в ответ.
Иногда до смерти, или так, что только остаётся пожелать ближнему сдохнуть в муках.
Обычно так схватывались Дашка с Машаней. Так, что Саша начинал лепетать: «Девчонки, вы чего?», а Кроха и Татка менялись в лице. Самое интересное, что разосравшись насмерть, стороны молчали минут пять, а потом снова принимались разговаривать, как ни в чём не бывало. Саша и Симонова не разговаривали до следующей встречи. Супруги мирились... когда-нибудь, да мирились. Как-то сложно, знаете ли, сосуществовать на территории общей квартиры, воспитывать общего ребёнка, вести общий бизнес и не разговаривать. Что касается Крохи, то официанты в кафе менялись достаточно часто, чтобы не обижаться и вообще не принимать наезды этого тощего, всклокоченного существа, как нечто серьёзное. Кроха, по крайней мере, внешне, смотрелась так, что тянуло положить ей на тарелку лишний пирожок и погладить по головке: «Кушай девочка, расти и, главное, учись хорошо».
Эрика и Света не ссорились никогда и не встревали в чужие склоки. Но следили за ссорящимися с интересом.
Первой приезжала цыганистого вида, носатая, худощавая Дашка. На вечном «Форде-Маверик». Коротко щёлкала дверью, привычным жестом откидывала вороную челку со лба, вякала сигнализацией и, забросив на спину рюкзак, шагала в кафе. На пороге приветливо кивала хозяйке, закидывала рюкзак под любимый угловой столик, стягивала куртку с плеч и устраивалась за столом. Вытягивала из рюкзака ноут и принималась стучать по клавиатуре.
Следом, обычно, прибывала запыхавшаяся Симонова. На такси. Врывалась в кафе. Ошарашено озиралась, словно не понимая, куда и зачем попала. Потом бросалась к Дашке с радостным: «Шуня!».
Дашка отрывалась на миг от компьютера, стоически переносила симоновский поцелуй в ухо, и то, что симоновские сиськи заезжали на половину экрана и клавиатуру. Говорила суховато: «Здравствуй» и возвращалась к прежнему занятию, не обращая внимания, что Симонова пристраивала голову ей на плечо и заглядывала на экран ноута. Симонова была единственным человеком, которому позволялось смотреть на Дашкин ноутбук через плечо самой Дашки. Остальные уже давно не рисковали.
Хозяйка кафе Анна, приносила первый чайник с чаем. Иногда отрывала Дашку от её сосредоточенных занятий просьбой, посмотреть, что за проблемы у них возникли. Дашка коротко кивала и шла смотреть. Прямо с ноута. А если надо было смотреть глубже, оставляла ноут Симоновой, загрузив ей пасьянс, и шла смотреть, что на этот раз случилось с двумя компами в кафе.
Третьими прибывали супруги Ларионовы. Как правило, пешком, «Плюсы» находились неподалёку от их офиса. Иногда вместе с ними приходил Саша. «Шведская семья в ассортименте» - в своей манере приветствовала их Дашка.
-Отвали! - с нежной улыбкой отвечала Татка.
В тройке Ларионовых, плотно сбитая, невысокого росточка Татка вела. В конце концов, это именно она увела Полину у брата.
-Акционерное общество «Гарем со товарищи». - не успокаивалась Дашка.
-Дать бы тебе ****ы. - вместо «здрасти» вздыхала Поля.
-Деточка, в нашем сообществе, такая угроза звучит многообещающе. - отзывалась Дашка.
Эрика и Света тоже прибывали вместе. На одной из шикарных тачек, от которых так и несло «меня недавно спёрли».
-Атеншен! - восклицала Дашка. - Вот этот кусок фильма я особенно люблю.
«Этот кусок фильма» - высадка Светы из машины, вызывал живой интерес у всех присутствующих. Во-первых, машины постоянно менялись. Что, собственно, не удивительно, ибо брат Эрики, Вовочка жил транзитом машин класса «люкс» на восток. Так что, на одну встречу Эрика могла прикатить на «Хаммере», а на другую, с шиком запарковать с Дашкиным «Мавериком» какой-нибудь «Мазератти». Парковалась Эрика особенно лихо, так же лихо выскакивала из машины. Высокая, широкоплечая, узкобёдрая, коротко стриженная, она походила на мальчишку. Серые глаза смотрели настороженно и внимательно, подмечая всё — чужие машины на стоянке, людей вокруг, смеющиеся лица приятелей в окне «Плюсов»
-Появляется женщина-терминатор, камера даёт крупный план стриженого затылка и накачанных плеч. Клавы в зале нервно вздрагивают. Симонова, Поля — вздрогнули! - из кафе комментировала Дашка.
-Шуня, отъебись. - отмахивалась Поля.
Материлась она легко и непринуждённо. Собственно, в устах настоящей блондинки Полины, это даже ругательствами не звучало.
-Крупный план. - не унималась Дашка. - Крепкая рука, открывает пассажирскую дверь и... опа!
Маленькая ножка в изящной туфельке, осторожно опускалась на землю, или на подножку джипа, если это был джип. Публика затаивала дыхание.
Придерживая дверь, Эрика, галантно протягивала руку. Маленькая рука опиралась и чуть стискивала подставленную ладонь. А потом...
-Блин, как ей это удаётся?
Света выпархивала из любого авто с изяществом и лёгкостью. Женщина-фарфоровая статуэтка — хрупкая, кудрявая, большеглазая, она была Эрике по плечо. Поднимала на Эрику глаза и улыбалась. Эрика смотрела в ответ без улыбки. И осторожно целовала маленькую ладошку, которая всё ещё сжимала её ладонь.
-Тут по сценарию должен быть долгий и разнузданный секс прямо на капоте, но эту сцену мы вырезали. - не успокаивалась Дашка. - И всё-таки, как ей это удаётся?
-Попроси научить и, может быть, перестанешь вываливаться из машины, как мешок с картошкой. - саркастически советовал с порога низкий хрипловатый голос.
Обладательница голоса, невысокая, крутобёдрая, рыжеволосая, с возмущением смотрела на Дашку.
-Ганнибал Лектор с нами. - Дашка вздёргивала брови. - Просьба к окружающим проверить наличие внутренних органов и чувства юмора.
Ганнибал Лектор - Машаня Старостина, хирург отделения травматологии, терпеть не могла Дашку. Дашка отвечала ей трогательной взаимностью.
-Опять собачитесь. - укоризненно говорила Эрика, пропуская Свету вперёд.
-Как угонный бизнес? - приветствовала её Дашка.
-Процветает. - ухмылялась Эрика.
-А как отмывка денег? - это уже относилась в Свете.
-Примерно также. - чуточку картавя, говорила та.
-А как ебля компьютеров? Что, реальных... эээ, объектов, по-прежнему, не наблюдается? - Машанин голос уже подрагивал от гнева.
-Дорогая, ну не у всех же под рукой есть больничный морг с ещё тёпленькими... эээ, объектами. - скалилась в ответ Дашка.
-Баста, карапузики. - вмешивался Саша. - Отложите резню до десерта.
-Жена-миротворица. - бухтела про себя Дашка.
Машаня, секунду-другую, сверлила её пристальным взглядом, потом начинала раздеваться.
-Вы позволите? - Эрика, как всегда, верх галантности, помогала ей разоблачиться и принимала из Машаниных рук пальто или плащ.
Симоновский кулак, врезавшийся Дашке под рёбра, предотвращал очередной комментарий.
-Симонова, надо было склонить тебя к пороку или ещё как соблазнить на заре туманной юности. Ещё в пионерах. - обиженно шипела Дашка.
-Помолчи, пионэрка. - небрежно отмахивалась Симонова. - Ты меня и целовать-то стеснялась.
Света, обычно устраивавшаяся рядом с Симоновой, старалась скрыть улыбку.
Последней в кафе влетала всюду опаздывавшая Кроха. Подрастающее, вечно всклокоченное поколение. Восклицала испуганно и восторженно:
-А че, уже все собрались?
-Нет, блин, ещё едем. - успокаивала её Поля.
-И это надежда всемирной лесбийской революции? - с деланной горечью восклицала Дашка. - С ними не то, что Зимний, телефон, телеграф, даже привокзальный сортир захватить не выйдет.
-Иди сюда. - звал Саша и отодвигался, давая Крохе место.
Кроха проскальзывала, плюхалась на сиденье, и оглядывалась вокруг с удивлённой улыбкой.
Понять, что связывало эту разношёрстную компанию, было сложно. Трио юристов, сисадмин, бухгалтер, хирург, бывший банковский менеджер, а ныне тёмная лошадка полукриминального бизнеса, банковский экономист и студентка. Двое натуралов, четыре лесбиянки, одна би, «пирожок ни с чем», как говорила про Кроху Дашка, плюс одна блондинка, которая выходила из себя при попытке отнести её к какому-нибудь сексуальному подвиду. «Я, бля, женщина и точка!» - восклицала Поля, когда кто-то осторожно интересовался.
-«Бля-женщина» это диагноз, состояние души или всё-таки ориентация? - с заботливым ехидством уточнила однажды Дашка.
После чего, естественно, состоялся скандал, в исключении всех правил между Дашкой и Полей.
Дашка, Эрика, Татка и Машаня теоретически должны были быть знакомы по тусовке, но на удивление именно там-то и не пересекались. Дашка и Эрика в своё время занимались в секции айкидо. Машаня и Поля познакомились на курсах английского. Кроха как-то зашла в «Плюсы» в поисках сортира, углядела тёплую компанию за угловым столиком, опознала «своих», и естественно и незаметно влилась, был у неё такой талант. Дашка через третьих лиц как-то получила халтурку — обустроить локалку в маленьком юридическом бюро, обустроила и подружилась с Таткой и Сашей. Света и Симонова одно время вместе работали в банке. В общем, выяснить, с кого, всё-таки начались встречи в «Плюсах», не представлялось возможным. В полном составе компания собралась четыре года назад, на Дашкин день варенья. И с тех пор старалась собираться хотя бы раз в месяц. Ниточки взаимной приязни, мелких услуг, совместных посиделок за рюмкой чаю, редких сеансов психоанализа на кухнях, внезапных телефонных звонков, редкого отдыха тянулись от одного к другому, и составляли причудливый узор, если не дружбы, то очень близкого приятельства.
Кроме того, «Плюсы» располагали. В «Плюсах» был камин и удобный угловой столик с мягким диваном и тремя креслами. В «Плюсах» было вкусно. В «Плюсах» гоняли негромкий инструментал. В «Плюсах» имелась атмосфера.
В последнюю среду перед Рождеством и большими выходными, интернационал просто не мог не собраться в «Плюсах».
Сбор прошёл в обычном порядке. Эрика и Света прикатили на «Майбахе». Машаня припозднилась, что, впрочем, не помешало ей с порога сцепиться с Дашкой. Виной всему стала, в общем-то, невинная Дашкина фраза:
-А вот и доктор Суперклава.
Противников едва успели отодрать друг от друга, уговорив не портить людям наступающие праздники смертоубийством.
А после, как всегда, чай, пирожки, вино и чего покрепче. И планы на грядущие Большие выходные.
-Везёт вам. - вздохнула Машаня. - У меня дежурство. Я спецом подписалась. Не люблю праздники.
-А я дождаться не могу. - улыбнулась Симонова. - В Ирландию поеду.
Компания несколько напряглась. В последнее время в Ирландию ехали только с одной целью: найти работу, и по возможности, зацепиться на изумрудном острове на ПМЖ.
-На экскурсию. - улыбнулась Симонова, уловив их беспокойство.
И все почему-то посмотрели на Дашку.
-Что? - та пожала плечами. - Она не признаётся - к кому. Но презервативами я её снабдила. Из расчёта четыре штуки на день. Как вы думаете, при разумной экономии хватит, или ещё докупить? А то кто их знает, этих людей с их загадочным сексом. И потом, я слышала, что в Ирландии с резиной плохо.
Вообще-то Дашка врала. Она прекрасно знала к кому и зачем Симонова едет. Но поскольку Симонова просила не распространяться...
-Класс! - одобрительно кивнула Татка. - Мы остаёмся. Будем бесстыдно отсыпаться.
-В смысле — втроём? - не утерпела Дашка.
И тут же получила необидный подзатыльник от Поли и возмущенное фырканье со стороны Машани.
-Чего? - деланно возмутилась Дашка. - Сами ж сказали — бесстыдно.
-Сама-то что планируешь? - спросил Саша.
-Я жертва обстоятельств, в отличие от доктора Хауса. У нас предновогодняя запара — всяк норовит вытрясти со своей кредитки последнее. Не дай бог полетит что — торгаши нас порвут. Вкалываем за двоих. Стоим на страже чужого шопинга.
Дашка работала в процессинговом центре, который обслуживал четыре банка.
-У меня сессия. - жалобно молвила Кроха. - А потом сразу практика. Девки, возьмёте меня к себе на месяцок? Хотя бы полы мыть. Отчёт я сама напишу, вы подпишитесь только.
Вопрос относился к Ларионовым
-Возьмём, что уж с тобой делать, укурок ты малолетний. - вздохнула Поля.
-Мы в Чехию. На машине. - коротко ответила Эрика в ответ на вопросительные взгляды.
-На этой? - Дашка в смятении показала на «Майбах».
-Ну, я ж не совсем того. - беззаботно ухмыльнулась Эрика. - Вовка даёт «Крузак».
-И? - продолжала настаивать Дашка.
Под этим «и» скрывалось слишком многое. В частности «не придётся ли нам выкупать тебя из полиции, подружка».
-И - мой братец — лис. - Эрика особо подчеркнула это «лис».
Света едва заметно вздрогнула.
...короткие, толстые, сильные, в рыжей щетине пальцы, способные в четверть мгновения сжаться в свинцовый кулак и гвоздить намертво, в мясо, в кровь, в хруст костей, в чужие вопли. Нога в военном башмаке, пригвоздившая старшего к стене. Широко раскрытые глаза старшего, скошенные куда-то к чужому колену, за которым прячется: что? Что? Нож? Пистолет?
И тяжёлые вязкие удары. Чавканье рассекаемой плоти. Кровь. Кровь на руках. Кровь на свитере. Кровь на искажённом лице. Внезапно посветлевшие, буквально, ставшие прозрачными глаза. То, как она утёрлась тыльной стороной ладони, размазывая кровь по щеке и губам. Кастет ей совсем не мешал.
И внимательный взгляд других, маленьких, кабаньих глаз, в рыжей щетине ресниц...
-Остаётся надеяться. - буркнула Дашка.
-Ну, а ты, красавица? — последнее относилось уже к Саше.
-Думал поехать в Литву. Говорят, в Вильнюсе на новогодье красиво.
-Не езди ни в какую Литву. - сказала Дашка. - Лучше приезжай ко мне в центр, нажрёмся не отходя от компьютеров. Вильнюс посмотрим на мониторе. Дешевле выйдет. И потом, надо же дать тебе законный шанс остаться на новый год с родными и близкими.
-Господи, Шуня, ну ты и сука. - устало вздохнула Поля.
Машаня осуждающе поджала губы.
-Нормально! В Литву сбегает он, - Дашка ткнула пальцем в Сашу. - А сука, почему-то я.
-А меня пустят к тебе в центр? - засомневался Саша.
-В прошлом году старший смены приволок любовницу с собачкой. Было очень весело. - Дашка пожала плечами. - А в этом, сменой буду руководить я... Обещаю, будет ещё веселее. Если поймаем снегурочку — напоим её. А если собачку, отдадим её доктору Клаве для опытов. С собачками у неё должно хорошо получаться.
Машаня изменилась в лице и сделала попытку привстать.
-Сядь. - вдруг негромко сказала Эрика.
И также негромко добавила.
-Жилетка, пойдём покурим.
Называть Дашу старой, студенческой ещё кличкой мог только один человек. И когда этот человек говорил «Пойдём покурим», Дашка вставала и шла курить. Несмотря на то, что на дух не переносила табачный дым.
Они отошли к ближайшей дворовой арке, чтобы не мозолить глаза оставшимся в кафе. Не сговариваясь, стали по обеим сторонам арки, друг напротив друга.
-Что с тобой? - спокойно спросили Эрика.
-А что со мной? - упрямо сдвинула брови Дашка.
Эрика едва заметно вздохнула.
-Примерно семь-восемь месяцев. Между тобой и Машкой что-то случилось. Вы не смотрите друг другу в глаза. Ты запускаешь в неё когти при каждом удобном случае. И стараешься цапнуть побольнее. Она в долгу не остаётся.
-Ещё что? - Дашкин прищур не обещал ничего хорошего.
-Ещё, - всё также спокойно, продолжила Эрика. - Ты кидаешься на друзей. Ты перестала видеть грань. Ты лезешь на территорию, куда вход закрыт. И делаешь людям... Ты делаешь плохо своим. Из чего я делаю выводы — тебе очень, невозможно, изматывающе больно.
Дашка опустила глаза.
-Всё настолько плохо? - спросила Эрика.
-Ещё хуже. - еле слышно сказала Дашка.
-Никогда не нарушай собственный кодекс. - пожала плечами Эрика.
Когда-то давно, они придумали то, что называлось «Необязательные правила выживания в любви»
Эрик качнула головой.
-Тебе нужно переключиться. Пока ты не слетела с резьбы окончательно и не наделала бед. Поедешь с нами?
Дашка слабо улыбнулась и отрицательно покачала головой.
-Тогда. - сказала Эрика. - У тебя небогатый выбор. Или ты берёшь себя в руки.
-Или?! - вскинулась Дашка.
-Или мои парни скомуниздят твой «Форд» и вернут его тебе кучей запчастей. - подвела черту Эрика.
Круто развернулась и двинула обратно в кафе. Не слыша, или не желая слышать потрясённого Дашкиного «Эй!», брошенного ей в спину. И можно было не сомневаться — если Дашка не образумиться, «Маверик» действительно сопрут.
Когда Дашка шагнула в тепло, кафе шумело, как обычно. Друзья потеснились, пропуская её на место. Симонова подхватила под руку, улыбнулась примирительно и посмотрела с видом «Ну прости их, идиотов».
До вечера Дашка односложно отвечала на вопросы, улыбалась кривоватой улыбкой, и ушла первой, прихватив с собой Симонову.
Когда Дашка с Симоновой вышли, Света бросила на Эрику короткий укоризненный взгляд. Эрика едва заметно пожала плечами.
Лёд.
Тот день, когда Эрику выкинули из больницы, стал днём её настоящего рождения.
Её действительно — выкинули. Сразу после выписки. Поскольку, дождавшись, когда лечащий поставит свой автограф под выпиской, Эрика, коротко, без замаха, врубила ему под дых правой, а потом, не дожидаясь, когда хватавший ртом воздух врач разогнётся, от души добавила левой — по скуле.
Отбила обе руки. И почувствовала, как на груди, в области швов, под повязками, что-то нехорошо треснуло и завлажнело.
-Прекрасное чувство юмора, доктор. - ровным голосом сказала она. - Спасибо за шутку. Мне понравилось.
Пятью минутами раньше доктор не очень хорошо сострил по поводу пережитой мастэктомии — мол в наше время сплошных силиконовых имплантов — это не такая уж большая беда.
Какое-то время, та, прежняя Эрика, которой она была до химии и до операции, с ужасом смотрела, как у её ног корчится совершенно чужой ей человек. Прежней Эрике, тихой, спокойной девочке была не ведома ярость Эрики новой. Прежняя Эрика играла по правилам. И она, на плоскую шутку врача, скорее всего, просто смутилась бы.
Новая Эрика устанавливала правила сама.
К ним бежали по коридору, кто-то сразу же вызвал охрану. Она не вырывалась, когда её с двух сторон плотно подхватили под руки. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, полицией, ответным избиением, визитом в дурку, но тут врачу наконец-то удалось разогнуться и вдохнуть.
-Не надо, - просипел он. - Не трогайте. Просто выведите её отсюда.
И её повели.
Пожилой, усатый охранник, старался больше для вида, хватка его была бережной, он скорее поддерживал, а не волок её. Зато второй, отрывался вовсю. Похоже, процесс доставлял ему удовольствие.
Прежняя Эрика пришла бы от такого отношения в отчаяние. Возможно — расплакалась бы. Новая, едва заметно улыбалась. И когда они оказались на пороге, и пожилой охранник отпустил её, и более того, стряхнул руку напарника, освобождая её, она повернулась и сказала ему «Спасибо». Абсолютно искренне. И улыбнулась молодому. Многообещающе.
Под бинтами, на том месте, где была левая грудь, болело все сильнее.
Поэтому, хватило её только до скамейки за платной больничной стоянкой. Она тяжело опустилась на скамью и втянула в себя стылый ноябрьский воздух.
Но та, прежняя Эрика всё ещё была с ней. Прежней Эрике хотелось плакать от несправедливости.
Потом, на стоянку влетел знакомый «Форд-Маверик», Дашка выскочила из машины, сделала два шага к приёмному отделению, затем словно споткнулась, повернулась резко и увидела её.
Дашка, в своём щегольском коротком сером пальто нараспашку, бежала к ней через стоянку. И этот миг Эрика тоже запомнила. И даже то, что Дашка видела её такой — с едва пробившимися волосами, с лицом землистого цвета, почти без бровей, тощую, словно ободранный мартовский кот, с ввалившимися глазами, всё это не имело значения.
Значение имело только Дашкина тревога за неё. И то, как она присела перед ней на корточки и осторожно взяла её за руки. И как подхватили, и поддерживала, ведя до машины.
По дороге домой, Эрика всё-таки заплакала. Молча, страшно, вздрагивая всем телом.
Они проехали небольшой пригородный лесок. Дашка осторожно запарковала «Маверик» на обочине, и обняла Эрику. Очень неловко. Очень нежно.
Эрика уткнулась в Дашкино плечо, схватила её за руку. Свободной рукой, Дашка гладила её по голове. И осторожно прижималась губами к виску.
Всё, весь ужас, отчаяние, боль, потерянная надежда, слабость всё это уходило из неё с последними слезами.
И Дашка держала её и чуть раскачивалась из стороны в сторону, словно баюкая.
Дома было чисто и светло. Дом пах едой, покоем, теплом и жизнью.
Дашка помогла ей раздеться и доползти до ванной. Желание принять душ, было совершенно нестерпимым. Впрочем, она не знала, что она старается смыть — больничный запах, въевшийся в плоть или всю свою нелепую, прежнюю жизнь по распорядку.
Дашка была первой, кому она позволила увидеть, что с ней сделали. И Дашка не дрогнула. Дашка помогла ей освободиться от повязок, вымыться, а после осторожно вытирала полотенцем. Дашка разобрала кровать, застелила её, подоткнула одеяло, погладила по щеке тёплой рукой и ушла спать в соседнюю комнату. И потом, на протяжении двух недель своего, спешно взятого отпуска, просто была рядом.
В эти две недели, они почти не разговаривали. Ездили на море, смотрели дурацкие фильмы, играли в шахматы, читали.
Лишь в один из последних дней Дашкиной многотерпеливой вахты, когда они, бок о бок сидели на одной из позабытых и не снятых на зиму пляжных скамеек, просто сидели и смотрели на море, бешено катившее волны на берег, подставляли лица ветру и холодному ноябрьскому солнцу... Касались друг друга локтями, такие непохожие — горбоносая, черноглазая, цыганистая, порывистая Дашка, и сероглазая, светловолосая, с правильными чертами лица, спокойная Эрика и такие похожие — в куртках с высоко поднятыми воротниками, с одинаково упрямым выражением на лицах, с похожим прищуром таких разных глаз...
В какой-то момент Дашка почувствовала, что Эрика смотрит на неё. Повернула голову и взглянула в холодные, светло-серые глаза. Эрика едва заметно улыбнулась. И губами сказала: «Спасибо». Дашка просто кивнула в ответ.
Через неделю после окончания добровольного Дашкиного дежурства, Эрике надо было выходить на работу, в банк. Делать этого она не собиралась. Поэтому поехала туда ближе к вечеру. С одной единственной целью — оставить на своём столе заявление на увольнение и по-тихому свалить.
Но не повезло, наткнулась на празднование чужого дня рождения. И все те люди, встречи с которыми она так хотела избежать, оказались в сборе. Хуже того, они были не то чтобы пьяны, но поддаты до той степени, когда тянет жалеть убогих и восхищаться собственной добротой.
Эрика знала, как она выглядит. Дашкиными стараниями — много лучше, но всё равно. Едва отросшие волосы. Запавшие глаза. Почти полное отсутствие бровей и ресниц. Худоба. Скованные движения. И нехороший, лихорадочный блеск глаз.
Много позже, Дашка сказала, что тогда она была похожа на беспризорного кота, ветерана многих мартовских битв, с драными ушами, со шрамами на морде, со свалявшейся шерстью. И Эрика усмехнулась точности сравнения. Потому что чувствовала она себя тогда, точь-в-точь, как кот, оказавшийся на чужой территории. Среди чужих, красивых, здоровых людей, от которых хорошо пахло дорогим парфюмом и не менее дорогим коньяком. Люди эти слишком шумели. Им хотелось быть добрыми. А ещё они не соображали, что сейчас перед ними, не та тихая, спокойная и незаметная девочка, которой была Эрика-прежняя. Кто-то, кажется Авдеев-старший, кинулся её обнимать. Но споткнулся на полдороге, напоровшись на холодный, предостерегающий взгляд. Её пытались расспрашивать, как и что, но односложные ответы быстро отбили охоту интересоваться, в принципе, никому не нужными подробностями. А потом Авдеев-младший решил пошутить, своим вечным «А кому сейчас легко...» И Эрика поняла, что всё, конец, больше она не в силах держать себя в узде, что изнутри рвётся что-то чужое, вымораживающе-холодное и Авдеев-младший сейчас на собственной роже узнает, кому сейчас сложно...
Взгляд её заволакивало льдом, и руки сами собой сжались в кулаки, и она старалась отвести взгляд от оставленной на столе пустой бутылке из-под коньяка, хорошей такой, ухватистой бутылки...
Именно в тот момент, открылась дверь и в кафе шагнула Света.
Они были знакомы и раньше. Света была замом Авдеева-старшего. Фактически, вторым начальником над Эрикой. Иногда, когда Авдеев сваливал в командировки или в отпуск — становилась начальником непосредственным. Общались они только по рабочим вопросам. А в другое время просто не помнили друг о друге.
Она шагнула в кафе и едва не споткнулась. Небрежно привалясь плечом к стене, в расстёгнутой куртке с поднятым воротником, стояла незнакомая и одновременно знакомая девушка. Кривоватая презрительная улыбка, ввалившиеся, светлые до прозрачности, глаза, исхудавшее лицо, бритая голова. И чувство опасности, которое исходило от неё.
Она смотрела на Свету, не отводя глаз. Взгляд был... из тех, когда ты чувствуешь себя голой. Оценивающий. Заинтересованный. С затаённой усмешкой. И длился он куда дольше, чем позволяли приличия. Настолько долго, что Света почувствовала предательский, первый горячий толчок внизу живота.
Света отвела взгляд первой. И сразу же взглянула на Эрику вновь. Но та уже воткнула взгляд в Авдеева-младшего. Улыбнулась одними губами и со спокойной издёвкой ответила:
-Это ты прав. Кому теперь легко. Ну, конечно, по сравнению с твоими проблемами, мои даже в счёт не идут. Я, так сказать, всего лишь охромела на одну сиську. С кем не бывает.
-Ладно тебе. - Авдеев-младший определённо почувствовал себя не в своей тарелке.
-Да без проблем. - дёрнула Эрика плечом. - Ручку не одолжишь.
Свете сунули в руки бокал с коньяком, она присела на одно из кожаных кресел. Ноги тряслись предательски. Жаркие толчки изнутри переросли в сладкую ноющую боль.
Эрика села рядом с ней, случайно коснулась коленом (Света особенно остро чувствовала исходивший от неё жар), коротко шлёпнула лист бумаги на кофейный столик, и, не обращая внимания, что на бумаге немедля проступили пятна пролитого кофе, отпечатались жирные разводы от крошек сырного печенья, и прочих продуктов жизнедеятельности небольшой пирушки, быстро написала заявление, поставила дату, лихо расписалась и поставила точку. Аккуратно сложила лист самолётиком, и вместе с ручкой сунула его в карман Авдееву-младшему. Старший что-то пискнул про месяц по закону, но Эрика всё также криво ухмыляясь, спросила, вроде бы в никуда:
-А это моя проблема?
Встала. И сделала первый шаг.
Протянула руку Свете.
-Ты идёшь?
И можно было отвернуться недоуменно. Можно было твёрдо ответить «Нет». Можно было просто не заметить. Если бы это имело хоть какой-то смысл.
Потому что сказанное Эрикой только казалось вопросом. На самом деле, это был приказ. Ясный и недвусмысленный. И Света послушно вложила ладонь в протянутую руку. Держа её за руку, Эрика распахнула перед ней дверь. Пропустила Свету вперёд, а после плотно прикрыла за собой дверь, отсекая ошарашенные, горевшие любопытством и предчувствием скандала взгляды.
Дорогу Света почти не помнила. Помнила уверенные руки на чёрной коже руля. Помнила сосредоточенный взгляд. Помнила тепло идущее слева. Помнила, как Эрика вновь протянула ей руку, помогая выбраться из машины. Крепость и сухой жар пальцев помнила. И холодный голос, который отзывался сладкой дрожью во всём теле:
-У тебя ещё есть возможность уйти. Дальше — не будет.
Это было абсолютное, стопроцентное безумие. Нужно было говорить «Нет!», разворачиваться и уходить.
Но сил, и главное желания сделать это — не было. Была покорность и желание повиноваться. Этим сильным рукам, которые в прихожей стянули пальто, развернули навстречу внимательному взгляду серых глаз, и осторожно легли на плечи. И этим тёплым губам, которые прижались к её шее, а потом скользнули ниже.
После, вспоминая, что случилось, Света поняла, что именно так завело её тогда. Глаза. Лицо жило своей жизнью: хмурились брови, чуть дёрнулась щека, между бровями залегла упрямая морщинка. Но глаза оставались безучастными. Словно какое-то другое существо смотрело из глубины — древнее, мудрое, опасное и по-ледяному спокойное. И смертельно уставшее.
Она отстранилась, когда Эрика пыталась её поцеловать — ей не хотелось терять взгляд этих глаз. А потом руки Эрики потянули кверху юбку. Её трясло от той основательной неторопливости, с которой действовали эти руки. Она остро чувствовала, как гладкая ткань ползёт вверх и вздрогнула, когда горячие пальцы коснулись полоски кожи над резинкой чулка. Прикусила губу, чувствуя, как пальцы вминаются в плоть. Но не отвела взгляда.
Вторая рука, осторожно скользнула вверх, едва коснулась груди, поползла выше по плечу и, бережно сдвинув волосы, легла на затылок. И Света чуть откинула голову. Совершенно детский, доверчивый жест.
И вдруг Эрика улыбнулась. Едва заметно. Грустная, тёплая искра. И Света почувствовала, как слабеют ноги.
Её мягко развернули и подтолкнули в сторону спальни. И она чуть не застонала от разочарования, настолько тяжело было отрываться от этих глаз, настолько больно, не чувствовать этот взгляд.
Земля.
Симонова нашла своё большое женское счастье в сквере у памятника Свободы. Счастье лежало в сугробе, пускало пьяные слюни и собиралось замёрзнуть насмерть — на улице было минус двадцать три.
Найти счастье в сквере у памятника Свободы, до неё не удавалось никому. В основном, потому что в этом сквере можно было найти что угодно: целующиеся парочки, пуганных штрафами собачников, полицейских, которые выслеживали неуёмных британских туристов, пытающихся оросить жёлтеньким главный символ страны, присевших передохнуть на скамеечке пенсионеров-пикетчиков или просто, отдыхающих туристов... Но повезло, почему-то только Симоновой.
Как и было сказано, счастье лежало в сугробе, мертвецки пьяное. Почему десятью минутами раньше его не заметили полицейские, остаётся тайной и по сей день.
Прибывшие на очередной мальчишник гордые бритты, не обошли вниманием главную достопримечательность страны, и разнообразия ради, решили сфотографироваться на её фоне. Задача требовала немалого мужества, поскольку в минус двадцать три, компания фотографировалась с жопами наголо. Естественно, весь этот джаз не мог не привлечь внимания полиции. Естественно, что полиция вылетела из засады, аккурат ко второму снимку, велела всем надеть штаны и проследовать. И естественно, что заправленная пивом по самые уши, компания, никуда следовать не желала.
В результате чего, между сынами гордого Альбиона и местными «костылями» случилось некоторое недопонимание, вылившееся в локальный конфликт с маханием кулаками, ногами, дубинками, пивными бутылками и прочими подручными предметами. Под азартные крики. Хорошо, хоть войны не случилось. В процессе выяснения вопроса: «А ты кто такой?!», будущее Симоновское счастье очень удачно уронили и отпинали в сугроб, где оно и затаилось до времени.
Оставшихся на ногах затолкали в подъехавший «воронок» и повезли карать. Отряд не заметил потери бойца, как пелось в старой патриотической песне, слова Мэ.Светлова - музыка народная. Отряду было не до того, отряд желал довыяснить и требовал консула, адвоката, всю королевскую конницу и далее по прейскуранту.
В общем, отряд уехал, а раненый пивасиком в буйну рыжую головушку боец остался в сугробе - замерзать. Было в бойце метр девяносто и до сих пор остаётся загадкой, как это можно было не заметить такое, большое и ярко рыжее, в придачу, пусть даже оно и откатилось в сторонку. Определённо, без вмешательства высших сил не обошлось. Скорее всего, дежурный ангел глянул на шум с небеси, почесал пером кончик носа и молвил задумчиво: «А вот того, рыжего, неплохо бы к Симоновой под бок пристроить» и записал куда надо, чтоб сбылось.
Симонова, собственно, тоже сначала не заметила своё будущее счастье. Симонова заметила кошелёк, который из кармана счастья выпал. Радостно полезла за ним в сугроб. И споткнулась в процессе о слабо дышащую тушку.
Не подумайте плохого, пару лет назад Симоновой подрезали карман в троллейбусе, так что за кошельком она полезла не столько из радостного ожидания поживы, сколько из сочувствия к жертве возможной карманной кражи. Может, остались в кошельке визитки или кредитные карты и можно будет «пробить по базе», как загадочно говорила Дашка на своём админском языке, и хоть кошелёк страдальцу вернуть.
А когда споткнулась и внизу что-то замычало страдальчески, поняла, что тут даже по базе никого пробивать не придётся. Поскольку вот он, владелец, тёпленький валяется. С пивным выхлопом и рассаженной до крови скулой.
-Твою мать! - с чувством сказала Симонова.
Она всегда так говорила, когда перед ней вставала очередная проблема. И то, что данная проблема, не стояла, а лежала в сугробе, сути дела не меняло. Мужчина под два метра - не кошелёк, его в карман не спрячешь.
К тому же, совершенно некстати, в Симоновой проснулась классическая русская баба, которая, ну никак не может допустить, чтобы оно, пусть и пьяное в дымину, но живое, лежало вот так на морозе, на голой земле и студило себе требуху.
-Твою мать! - с тоской повторила Симонова, чувствуя, что проблема разрастается и начинает приобретать угрожающий характер.
Попытки выяснить, откуда чужие метр девяносто свалились в сугроб, и куда его теперь транспортировать, успехом не увенчались. Во-первых, в кошельке было много всего — визиток, кредитных и дисконтных карт, фотографий, каких-то квитанций не на наших языках. И денег, кстати, тоже оказалось много. Ясности только не было. Шмонать по карманам чужой, не по-зимнему лёгкой куртки, Симонова постеснялась, а то примут ещё за воровку, Господи прости, не отмажешься потом.
Одно было ясно, кадр этот, замерзавший в сугробе, был совершенно не наш кадр. Что только осложняло дело. Поскольку, вместе с внезапно проснувшейся русской бабой, в Симоновой внезапно проснулась и ответственность за державу. А то, что же это получается, родные и близкие? Какие-то неизвестные хулиганы обобрали и избили иностранца, а Симонова просто бросит его в беде? Нет, конечно! Нельзя, чтобы интуристы думали о стране плохо!
-Твою мать! - в третий раз, уже плачущим голосом, сказала Симонова. - Дашка меня убьёт!
В последнем можно было не сомневаться. Поэтому вызов Дашки с «Мавериком», как вариант, отпадал сразу. Нужно было справляться самой.
И Симонова принялась доставать своё будущее счастье из сугроба. Счастье, надо сказать, особой радости по данному поводу не проявило. Активности тоже. И неизвестно, как Симоновским метру шестьдесят пять удалось бы справиться с этими метр девяносто, но помогли добрые люди: проходивший мимо пожилой дяденька и баушка коренной национальности, что само по себе странно, потому что коренные баушки предпочитают не вмешиваться и не участвовать в коллективных мероприятиях по спасения постороннего счастья. Менталитет не позволяет. Но эта бабушка оказалась приятным исключением. Иностранца достали, отряхнули, взгромоздили на Симонову. Баушка побежала ловить такси.
-Ёб твою в маковку, девочка! - от души сказал Симоновой милый пожилой дядечка, который подпирал будущее счастье с другой стороны. - Столько лет прошло, власть перевернулась, капитализм поставился, а вы их всё тягаете.
Дядечка, конечно же, был прав. Но Симонова никак не могла с ним согласиться, потому что, во-первых, изнемогла под чужими метром девяносто и центнером веса, а, во-вторых, это был первый её опыт по спасению иностранных алкашей на морозе.
Подъехало такси. Симонова, коренная баушка, милый дядечка, плюс таксист упаковали иностранные метр девяносто на заднее сиденье.
-Наблюёт в салоне — двойной счётчик. - с терпением и спокойствием стоика предупредил таксист.
К счастью, чужие метр девяносто удержались от безобразий в салоне и не ввели Симонову в дополнительные расходы.
Правда, там же, в салоне, встала перед Симоновой новая проблема. Дашка-то ладно, обматерит и успокоится, а вот Юрочка... В четвёртый раз говорить «Твою мать!» Симонова не стала. А стала звонить домой.
-Сыночка, встреть меня, мне помочь надо. - жалобно простонала Симонова в ответ на солидное мужчинское: «Чего мамань?»
Таксист покосился на Симонову, но ничего не сказал. Осуждать клиентов он отучился на второй день работы в таксопарке. Через двадцать минут они очутились у Симоновского дома, где уже приплясывало на морозе Симоновское чадо, двенадцатилетний Юрка.
Таксист помог выгрузить новое Симоновское приобретение из салона.
Юрочка, поглубже засунул руки в карманы куртяшки, вздёрнул кверху бровь и сказал ехидно.
-Мамо, с каких это пор, вы собираете на улице каких-то халамидников?
Юрочка, как раз читал полутолковый словарь одесского разговорного и с восторгом пробовал на язык новые слова.
-Хороший мальчик. - одобрительно сообщил Симоновой таксист. – Жаль только, что папаша алкаш.
-Вообще-то, мой папа секретный разведчик или капитан глубокого бурения. - серьёзно сообщил Юрочка таксисту. - Или космонавт дальнего плавания, я не помню уже. А это так, кто-то выбросил, а мамо подобрали. Надеюсь - не в папы.
Иногда Симонова спрашивала себя, каким это мистическим образом, сын, от смывшегося на третьем месяце её беременности одноклассника, умудрился унаследовать от совершенно посторонней ему Дашки, длинный язык, ехидство и удивительную способность действовать на нервы окружающим. Более того, они даже внешне были похоже, и Дашку куда чаще принимали за Юрочкину мать.
-Поможете нам это донести? - уже по-деловому осведомился сыночка у таксиста.
Таксист вздохнул, но смирился и помог. За что был напоен чаем, накормлен сырными печеньками и удостоен беседы о том, что самая крутая машина, по мнению Юрочки - это «Форд-Маверик», самый крутой писатель — Андрей Белянин, хотя Панов тоже ничего. Таксист культурно сомневался в сторону Пушкина и Лермонтова. Да и насчёт «Маверика» тоже, не был уверен.
После, когда с таксистом распрощались, Симонова, вычистившая одежду внезапного приобретения, пришла на кухню, каяться перед детищем. Юрочка со сноровкой юного карманника потрошил содержимое кошелька гостя незваного, свежепойманного.
-Юра. - укоризненно сказала Симонова.
-А чё? - Сыночка вздёрнул кверху чёрную бровь, отчего сделался особенно похож на Дашку. - Надо же оценить, что вынес нам прибой.
Через пять минут он, подхватив одну из пластиковых карточек, сунулся в комнату матери, сличил документ с оригиналом, и, вернувшись, доложил:
-Поздравляю, мам. Наши сети притащили ирландца и человека Патрика О'Рурка. Осталось решить, что с ним делать. Ну чё, может, ограбим и с кашей съедим?
-А может Дашке позвонить? - запоздало засомневалась Симонова.
-У Дашки дежурство. - осадил маменьку сыночка. - Нечего её беспокоить, а то, как начнёт орать на ровном месте. Пусть эта голота ирландская проспится, а завтра с утра решим.
-Сына. - попыталась приструнить ребёночка Симонова.
-А нечего подбирать на улице всякое, да ещё бухое. - парировал ребёночек. - Шалопутная ты у меня.
Последние слова были точь-в-точь Дашкины. Уязвив таким образом маменьку, сыночка отправился доучивать уроки, а Симонова доставать с антресолей раскладушку.
Каково же было удивление ирландца и человека Патрика О'Рурка, когда рано поутру он проснулся не в своём гостиничном номере, куда, в принципе, должны были закинуть его парни, и даже не в сугробе, куда он вчера вечером точно падал, а в небольшой, чистенькой, абсолютно незнакомой ему комнате. А потом на пороге комнаты очутилась ещё и абсолютно незнакомая ему женщина и первой мыслью Патрика О'Рурка, стала мысль, что эти fucking russians его всё-таки похитили. Второй, что тёлка на пороге вполне себе ничего. И он полностью готов обсудить с ней вопросы своего выкупа и все сопутствующие вопросы, которые могут возникнуть в процессе обсуждения выкупа. Третьей, что голова у него сейчас просто лопнет и разлетится на кусочки. Дальше поток мыслей оборвался, потому что в комнату шагнул незнакомый мальчик с уже открытой банкой пива в руках.
-Let us drink, alkach. - сказал добрый мальчик и сунул банку Патрику.
Собственно, на этом знание английского у Симоновых закончилось и пришлось звать переводчика. Переводчик по телефону, для начала, объяснил Симоновой что у неё не так с мозгами, потом Юрочке, что он малолетний отморозок, который совершенно не заботиться о матери, а потом ирландцу и человеку Патрику О'Рурку, кто он такой и что с ним было вчера. В процессе объяснения Патрик краснел и хватался за голову. Ему было стыдно. И ещё гаже, стало тогда, когда он нашёл свою одежду вычищенной и выглаженной.
Это было ужасно. Он редко пил, и вчерашний случай стал огромным исключением. Его младший брат собирался жениться, и затеял этот дурацкий мальчишник, где он, набрался как последняя свинья и... о, боже, как было объяснить это совершенно чужой женщине и её мальчишке? Он не знал. И просто сбежал. Торопливо оделся, отрицательно помотал головой на предложение cup of tee и просто удрал.
-Вечно ты, мам. - сказала рассудительная деточка.
-Симонова, ты меня в гроб вгонишь! - бушевала в мобильном Дашка.
-Да не ори ты так, он уже слился. - сказал Юрка и, ухмыляясь, прослушал, Дашкины словесные экзерсисы.
Симонова пожала плечами и отправилась жить дальше. Происшествие обещало бы стать незначительным и довольно забавным эпизодом, если бы...
Если бы вечером того же дня, Патрик О'Рурк не обнаружился на пороге Симоновской квартиры. С шампанским и цветами.
Земля.
23 декабря рано с утра, Симонова должна была лететь к своему О'Рурку. Куда, блин? Туда, блин. To Dublin, натурально. 22 декабря, Дашка загрузила Симоновых с вещами в «Маверик» и повезла к себе, чтобы с утречка тащить их в аэропорт, а то поездка из Симоновского дома могла сорвать романтическое путешествие. Симонова обожала опаздывать.
И уже распинав Симоновых по койкам, Дашка свалилась на кровать и решила немного почитать перед сном. Как бы ни так!
Через пять минут, Симонова, привидением в белой ночнушке, замаячила на пороге Дашкиной комнаты. С подушкой в охапке.
-Нот тунайт, Жозефин! - сурово сказала Дашка, шлёпая книгу себе на грудь. - Тебе завтра туда, блин. Сливаться с О'Рурком в почти супружеских объятиях. Так что не лезь ко мне. Отправляйся в ванную, спать на коврике. Обычай велит.
-Шуня, иди в жопу. - ответила Симонова, бедром пихая Дашку от края кровати и пристраивая подушку рядом.
-Нет, я серьёзно. Обычай не велит спать новобрачной даже со знакомыми лесбиянками. Особенно, накануне страстного досупружеского секса. - Дашка тщетно пыталась выдворить Симонову с кровати.
Как же! Стати и крепости в Симоновой было на преображенца петровских времён, сил — на двух семёновцев. Родом она была из города Алуксне, что подарил империи первую императрицу Екатерину. Так что Дашка с подушкой уехала к стеночке, а Симонова, наплевав на народные обычаи, притулилась рядышком, трогательно пристроив голову Дашке на плечо.
Долго молчала. Почти две минуты. Потом вздохнула протяжно и спросила:
-Как ты тут одна на праздники?
-Как-нибудь. - Дашка усиленно делала вид, что читает.
Впрочем, на Симонову её уловки не действовали.
-Поехали с нами. - вдруг предложила она.
Дашка захлопнула книгу и попыталась сурово воззриться на подругу. Но сделать это, когда подруга лежит у тебя на плече, оказалось затруднительно.
-В каком качестве? - насмешливо вопросила Дашка. - Пожалей своего О'Рурка.
-Да знает он. - фыркнула Симонова. - Я ему так и сказала.
-Как сказала? - насторожилась Дашка, которая точно знала, что по-английски Симонова может сказать только «гуд морнинг» и улыбнуться, а дальше словарный запас у неё заканчивается.
-А так: май бест френд ис дайк. - чуть запинаясь на незнакомых словах, отрапортовала Симонова.
-Блин, Симонова, кто научил тебя этой гадости? - возмутилась Дашка.
-Юрка.
-Ну конечно!
Какое-то время они молчали.
-Симонова! - дрогнувшим голосом, вдруг сказала Дашка.
-У?
-Никому не говори, что мы с тобой спали в одной постели, а я тебя даже не потискала. А то, опозоришь меня на весь профсоюз.
Симонова захихикала. А потом на полном серьёзе спросила:
-А тебе никогда не хотелось?
Дашка хмыкнула. Помолчала. Потом призналась:
-В четырнадцать. Когда у тебя сиськи выросли.
И замерла, ожидая, что Симонова отшатнётся. Плохо она знала Симонову.
Та чихнула, почесала нос и задумчиво ответила:
-Смешная ты, Шуня. Я б, наверное, согласилась.
Дашка поменялась в лице. Сжала кулак и сунула его Симоновой под нос.
-Я те соглашусь!
-Дура ты, Шуня. - рассудительно ответила Симонова. - Кто за тобой приглядывать станет? Станешь одними «Кириешками» питаться. Знаю я тебя.
-Найдётся кому. - чуть принахмурилась Дашка. - А вот за тобой кто приглядит?
-Угадай с трёх раз. - на пороге, с подушкой в охапке, переминался сонный сыночка.
-Так! - свирепо сказала Дашка. - У нас тут девичник. И вообще, кто больше всех орал: матрас мой, матрас мой! Вот и ступай спать на свой матрас, дитя порока.
Юрочка немного помялся. Потом сказал вкрадчиво:
-А у меня щас будет психологическая травма, которая в дальнейшем отразиться на моих умственных способностях и психофизиологическом развитии. И возможно даже на сексуальных предпочтениях.
И поддёрнул подушку вверх. Слово «психофизиологическом» он выговаривал по слогам.
-Ты тапки надел, психологическая травма? - спросила Дашка.
-Нет, у меня щас ещё и воспаление лёгких начнётся. - обрадовал их ребёночек и прицелился подушкой в угол дивана.
-Заноза. - вздохнула Дашка, поднимая левую руку.
Юрочка просто ввинтился ей под бок, прижался, закопался под одеяло и счастливо засопел, обхватив Дашку руками.
-Он смешной. - сказало вдруг дитятко. - Здоровый, рыжий и смешной. Робеет нас чего-то. Ездит только на каком-то говне. Хюндай-Матрикс. Тоже мне, машина.
-Машина, как машина. - сказала Дашка, убирая с Юркиного лба такую же, как и у нее, вороную чёлку.
-Юра! - не утерпела Симонова.
-Не стану я с ним на «Матриксе» ездить. - уже полусонным голосом продолжала упорствовать детка. - Позору не оберёшься. Ещё пацаны увидят.
-Угу, и осудят с разбегу. - согласилась Дашка. - Скажут, чтоб ты ездил на «Матриксе» всю свою жизнь в Ирландии.
Юрочка уже совершенно расслабленно хихикнул, потёрся лицом о Дашкину руку и провалился в сон.
-Даш, - тихонечко, чтоб не разбудить Юрку, позвала Симонова.
-У?
-Может не надо никакую Ирландию? Может я его сюда перебраться уговорю?
-Симонова, окстись. - яростным шёпотом ответила Дашка. - Вся страна мечтает свалить в Ирландию на заработки, а ты у нас одна такая ****ашка, потянешь своего О'Рурка сюда. Сдалось ему наше Зажопино.
Симонова подумала ещё немного.
-Шуня, а в Ирландии на каком языке говорят? На ирландском?
-На английском, дурында. И на гаэльском... почти не говорят. Спи давай.
-Шунь...
-Ну чего теперь?
-Хорошо, что ты есть.
Дашка усмехнулась. Угревшаяся Симонова сопела по-детски на правом плече. Левый бок грел Юрка. А Дашка лежала, прислушивалась к дыханию двух самых дорогих людей и пыталась не думать, каково это будет — без них. Представлялось плохо. Одной большой чёрной пропастью.
Естественно, они чуть не опоздали на регистрацию. С Симоновой иначе не получалось, хоть ты за сутки собирайся в аэропорт.
Торопливо целовались у зоны паспортного контроля. Дашка вдруг отстранилась и, взяв Симонову за плечи, вдруг сказала торжественно:
-Симонова!
-Чего? - насторожилась та.
Когда Дашка говорила таким тоном, ничего хорошего ждать не приходилось.
-Я тебя умоляю, только не бери его фамилию. Клавдия О'Рурк — это звучит слишком гордо, даже для этих краёв.
-Господи, Шуня, ну какая ж ты всё-таки дура. - счастливо всхлипнула Клава Симонова.
Дашка шкодливо улыбалась. До тех самых пор, пока Симонова и Юрка не скрылись в глубине. И только тогда улыбка сползла, оставив правду — горечь и боль.
После, она долго сидела в выстуженной машине и прислушивалась к растущей чёрной пропасти внутри. Хотелось выть в серые утренние небеса. И, похоже, не ей одной. В стоявшей рядом машине, безутешно плакала девушка, провожавшая на тот же ирландский рейс симпатичного парня.
«У каждого — своя пропасть» - вспомнила Дашка.
Лёд.
В Бескидах шёл снег. Сначала, лёгкий, незаметный почти, рождественский снежок. И Света была бы рада ему улыбаться, если б... Если бы не плотно сжатые губы Эрики. Эрика беспокоилась. И чтобы заметить это беспокойство, нужно было знать Эрику настолько же хорошо, насколько знала её Света.
Её тревожил этот снег. Через полчаса выяснилось, что не зря. Снег пошёл гуще. Потом повалил огромными хлопьями. А потом просто — стал глухой стеной, почти закрывшей дорогу.
Эрика сбросила скорость до минимума. Несмотря на репутацию безбашенной девки, рисковать почём зря она не любила. Особенно на горных дорогах. Поэтому ехали они, не торопясь, осторожно нащупывая дорогу слабым светом фар.
С каждой минутой напряжение росло. Немного спасал навигатор. Но особой надежды на него не было — что навигатору полметра влево или вправо? И что такое полметра влево или вправо, когда ты едва ползёшь по горной дороге? Неловко вывернешь руль и полетишь вниз. Максимально быстро.
Света пристально смотрела на Эрику. Эрика же, не спускала глаз с дороги.
-Не волнуйся. - вдруг сказала она.
-Я не волнуюсь, когда ты рядом. - спокойно ответила Света.
На секунду Эрика позволила себе отвести взгляд от дороги. И пристально посмотрела на Свету.
Она действительно не волновалась. С тех самых пор, как позволила этим рукам взять себя. С тех самых пор, как эти губы жгли кожу поцелуями. С тех самых пор, как почувствовала на себе вес и жар чужого тела. С тех самых пор, как позволила сладкой боли внизу живота достичь апогея, разорвать и снова собрать её мир воедино.
С тех самых пор, как из глубины серых глаз смотрело на неё это существо — древнее, мудрое, спокойное, бесконечно опасное. Про себя Света звала его Всадником. Всадник, взнуздавший душу Эрики, Всадник, поселившийся в истерзанном теле, Всадник, глядевший с печальным пониманием и усталостью.
Более того, со временем, Света научилась понимать, кто именно говорит с ней — Эрика, или её вторая сущность. И сейчас с ней говорил именно Всадник.
Снег валил всё гуще. И Эрика про себя порадовалась, что взяли они неприхотливый, доведённый до ума, Вовкин «Крузак». Хотя братец и соблазнял её «Хаммером». Впрочем, если сесть на брюхо, то глубоко всё равно, что придётся откапывать - «Хаммер» или «Круизер». Хуже было то, что снег и не собирался прекращаться. С каждой минутой становилось всё хуже.
-Дороги занесёт. - отрывисто сказала Эрика. - Нам придётся сворачивать.
Света открыла бардачок и потянулась за картой.
-Не надо. - остановила её Эрика. - Пять километров отсюда, левый поворот. Там хорошая гостиница.
Света кивнула.
-Похоже, я так и не покажу тебе Рождество в Праге. - усмехнулась Эрика с горечью.
-До Рождества ещё три дня. - улыбнулась в ответ Света. - У нас бездна времени.
-Кроме того, - добавила она. - Встретить Рождество в маленькой горной гостинице не так уж и плохо. Она ведь маленькая?
Эрика кивнула и постаралась скрыть улыбку.
-Так, а это у нас что? - сзади нагонял, сигналил и мигал фарами грузовик.
Эрика затормозила. Грузовик следом.
Увидев, что с водительского места спрыгнул человек и бежит к ним, неловко переваливаясь, Эрика, как бы невзначай, сунула руку в карман куртки.
Опустила стекло. Напряжённая физиономия в трёхдневной щетине глянула в салон. И сказала:
-Эээ... Ду ю спик инглиш?
Эрика всё поняла по выговору.
-Как бы, йес.
-Слава тебе... - расцвёл хозяин физиономии. - Девчонки, выручайте. Там по рации чего-то шпрехают по английски, да по-чешски, а у меня только немецкий. Айда со мной в машину.
Но в машину не понадобилось. Эрика коротко щёлкнула тумблером рации, спросила у водилы частоту, подстроила и в самом деле услышала объявление. Закрыла глаза, вникая в смысл. Чешский сменился английским.
-Дорога перекрыта. - опередила её Света.
-Ох ты ж! - расстроился водила. - А я-то радовался, что границу быстро проскочили. Всё. Что сэкономили, здесь и потеряем.
-Через пять километров круг. Можешь развернуться и жать в обход. - предложила Эрика.
-Да то на то и выйдет. - распереживался водила.
-Там рядом гостиница. Можно переждать. Дороги здесь всё-таки быстро чистят.
Водитель махнул рукой досадливо, и припустил обратно.
-У него в машине ещё кто-то. - тихо сказала Света.
-Я знаю. - спокойно ответила Эрика. - Женщина. Скорее всего — дочь.
Света не удивилась.
Через пять километров, на съезде с того самого круга, мигали маячки полицейской машины. Дорога, действительно была перекрыта.
Гостиница, как и угадала Света, оказалась небольшой. И уютной. Не вызывало сомнений, что хозяева хорошо знали Эрику. Равно, как не вызывало сомнений, что они стараются это скрыть. Света не удивлялась. Всё это - дорога, которую Эрика знала слишком хорошо, гостиница, так удобно расположенная в стороне от дороги, то, как уверенно она вела машину в горах, всё показывало, что это не первый раз. Что всё это часть их, с братом, мира. Мира, который Света очень не любила. И с которым вынуждена была сосуществовать.
Водитель грузовика, которого звали, как выяснилось, Андрей, сначала вознамерился ночевать в машине. Но Эрика о чём-то коротко переговорила с хозяевами, вышла, легко заскочила на подножку грузовика и постучала в стекло.
Когда Андрей открыл, показала ему ключ на открытой ладони.
-Эта... - смутился тот. - У нас с деньгами негусто.
-Забудь. - коротко сказала Эрика. - Пожалей пацанку.
Из кабины смотрели на неё два любопытных, карих, живо улыбавшихся глаза.
-Видишь, каникулы. - сдержанно пожаловался Андрей. - «Папа поедем, папа поедем...» Паспорт справил. Ну и взял на свою голову.
Эрика едва заметно улыбнулась.
-Иди в дом. У вас второй номер.
Андрей, закряхтел и неловко полез за кошельком.
-Забудь. - коротко повторила Эрика.
Сунула Андрею ключ и легко соскочила с подножки.
Постояльцев в отеле оказалось всего ничего — немецкая пара, ехавшая из Польши в Чехию. Тройка говорливых испанцев, мужчина и две женщины, наоборот, катившие из Чехии в Польшу и побоявшиеся лезть в горы по темноте и снегу.
Света раскладывала вещи.
Эрика подошла к ней сзади, осторожно обняла и уткнулась лицом в волосы. Света прикрыла глаза и откинула голову ей на плечо. И замерла. Она любила такие моменты. Потому что всё, абсолютно всё, что тревожило, не давало спать, лишало покоя - уходило, теряло смысл, таяло. А всё, что оставалось — тепло рук, тепло тела, губы, которые скользили по шее. И растущее возбуждение.
-Хочешь сейчас? - еле слышно выдохнула она.
Эрика не ответила, но Света чувствовала, что она улыбается.
Света закинула руку назад и притянула голову Эрики ближе.
-Отпустишь меня в душ?
-И не надейся. Увяжусь следом.
Света улыбнулась. Какой прогресс. Какое доверие. В отличие от первого раза.
Тогда, в первый раз, она была слишком испугана. Многого не понимала. Многого боялась. Слишком нервничала. Не понимала, почему Эрика остаётся в майке. То есть понимала, конечно, но...
И не смотря на этот испуг и общую взвинченность, всё равно, всё было не так, как обычно. Не так, как ожидалось. Слишком остро. Слишком резко. Слишком сильно.
С того самого момента, когда Эрика помогла ей освободиться от одежды.
Никогда её не трясло так. Даже когда был тот, самый первый раз. Да и после этого, были любовники, старше и моложе её, но никогда, ни до ни после не было так волнующе.
В какой-то момент Эрика почувствовала её страх. Она не остановилась, не пыталась её успокоить. Просто движения стали другими — медленными, осторожными, ласкающими. Тёплыми. Оберегающими.
И Света расслабилась. Поэтому накрыло её без предупреждения. Но даже в момент самого пика наслаждения, она старалась не терять взгляд Эрики.
Утром, она проснулась рывком, в один момент, сон был и кончился, она лежала рядом с Эрикой и пыталась понять — что произошло. Что случилось с ней и насколько это нормально. Потом Света повернула голову и увидела, что Эрика спит рядом. Очень усталая. Очень красивая девушка.
Света долго смотрела на неё. И очень хотелось прижаться губами к её губам, или хотя бы провести по губам краешком пальцев, но вместо этого, она осторожно выскользнула из постели, тихо собралась и оделась, и также тихо выскользнула из квартиры.
Она точно знала, что нужно сказать в банке. Как себя повести, чтобы ни одна собака не заподозрила. И её знание сработало на все сто. «Ну, вы тоже даёте, - говорила она в ответ на чужие насмешки и намёки. - Видели же, что девчонка не в себе... После всего, что с ней было...».
И ей верили, настолько невинно и равнодушно звучала её речь. Только Авдеев-старший смотрел странно, и, кажется, до последнего сомневался в правдивости всего сказанного. Но недоверие Авдеева, её мало волновало, короткое время они были любовниками, в банке шептались, что Света составит себе неплохую партию, но как-то незаметно всё сошло на нет. Она пыталась начать с ним снова, уже после той ночи с Эрикой, но всё было не так. С другими оказалось не лучше. Так, словно смотреть кино, содержание которого уже знаешь.
Эрика не пыталась с ней связаться это и радовало, и обижало.
Потом история стала как-то... не то чтобы забываться, но терять привкус реальности. Полгода прошло. От Эрики не было ни слуху, ни духу. Казалось, это произошло не с ней, а с кем-то другим, какая-то другая девушка протянула тогда руку навстречу и уехала вместе с Эрикой. Сама Света сделать такого не могла. Но иногда ей казалось, что настоящая Света никуда не уходила тем утром, а разбудила Эрику поцелуем, и, с тех пор, делала это каждое утро...
Так ей казалось. До тех самых пор, пока тёплым майским вечером, Света не вышла из банка и почти сразу наткнулась взглядом на очень красивую, загорелую девушку с короткой стрижкой. Девушка, сложив руки на груди, небрежно опиралась на капот Икс шестого. И в этой девушке так мало было от прежней Эрики. За исключением взгляда. Такого же холодного. Изучающего. Спокойного.
Эрика шагнула ей навстречу. Осторожно приняла плащ из её рук. И тихо спросила:
-Не ожидала?
И Света ответила правду.
-Не ожидала. Ждала.
Огонь
Дашка сидела дома и пыталась придумать, чем занять себя на вечер. Ничего не придумывалось. Разве что выйти в магазин, набрать жратвы и устроить небольшую пирушку. Но, во-первых, в магазинах перед Рождеством не протолкнуться, во-вторых, скучно было жрать деликатесы в одну морду. Для пирушки нужен был Юрочка, да и Симонова тоже лишней не оказалась. Сидеть за столом или валяться на диване, толкаться плечами, драться за последнюю маслинку на тарелке. Дашка невольно улыбнулась.
Симонова, кстати, звонила днём. С увлечением рассказывала, что и как заведено в этой клятой Ирландии. Жалела, что Шуня не поехала с ними. Потом слово взял Юрочка. Сначала многозначительно хихикал в трубку, потом наябедал, что маменька с рыжим Патриком шляются всюду, приколись Дашка, держась за ручки, вот ведь позорище какое, и что «Матрикс», как он Юрочка и ожидал, говно полное, да ещё и автомат, в придачу. В финале выступил сам гражданин О'Рурк. Приглашал Дашку погостить и очень жалел, что она не полетела в гости вместе с Клавой. “Ладно, ладно, свидимся ещё, зятёк” - пробурчала Дашка, давая отбой на телефоне.
А дальше, делать было абсолютно нечего. Будь под боком Эрика, можно было бы вытянуть её в зал, размять кости, но Эрика, скорее всего, находилась где-то на подступах к Праге.
Звонок от Поли прозвучал громом небесным.
-Шуня! - сразу взяла быка за рога «просто блондинка» - У нас ****ец! Шурка смылся на дачу и не берёт трубку. А у нас с Таткой тусовка в ассоциации.
-Ассоциации «бля, женщин». - не утерпела Дашка.
-Щас пошлю, и пойдёшь! - посулила Поля. - Независимых юристов, дебилко.
-Манюню оставить не с кем. - догадалась Дашка. - А няньку позвать?
-Не катит, наша с любовником усвистала в Европы. - обломала её надежды Поля.
-Продвинутые нынче пошли няньки. - посочувствовала Дашка. - Ладно, бля-женщина, буду у вас через двадцать минут. Кстати, что мне за это будет?
-Заодно и сетку посмотришь. - деловая женщина Поля, не могла упустить шанс поэксплуатировать кого-нибудь за так.
-Сейчас вам. - ехидно хмыкнула Дашка. - Или шашечки, или ехать. Или бэбиситер, или админ. Выбирайте, девы.
-Тащи свою жопу сюда, там увидим. - нашла компромисс Поля.
Смотреть сетку, так или иначе, придётся. С Ларионовой П. одним из лучших адвокатов по уголовным делам, не забалуешь.
Через двадцать минут, уже у Ларионовых, Дашка выталкивала обеих мамаш за двери квартиры, и Полю в шикарном вечернем платье и Татку в строгом брючном костюмчике, а то достали уже своими родительскими советами, и на ноге у неё висла и голосила радостно трёхлетняя Манюня.
-Ну, Маня, вас и раскормили. - закрыв за Ларионовыми дверь, Дашка двинулась внутрь квартиры, как была с Манюней, в качестве пушечного ядра на ноге.
Это была их старая игра. Ещё с тех пор, когда Манюне исполнился год. Сначала Дашка просто качала её на ноге. Потом как-то понадобилось встать, ну Дашка встала и пошла. Как была, с Манюней на ноге. Ларионовой-самой младшей, игра настолько понравилась, что другого способов передвижения, когда Дашка рядом, она просто не представляла.
-А пойдёмте-ка, Маня, посмотрим-ка, что там ваши мамани наворотили в домашней сетке. - предложила Дашка.
Манюня не возражала. Стоило Дашке усесться в кресло Поли и включить комп, как Манюня из-под стола, моментально переместилась к ней на колени и принялась шантажировать:
-Собаку подаришь?
-А мама что скажет?
-Которая? - прищурилась Манюня.
-Мама Поля, например.
-Пять лет условно. - вынесла вердикт Манюня.
-Похоже на неё. - буркнула Дашка, запуская обновление на антивируснике. - Йохайды, ну как так можно, три месяца базы не обновлять. Кто автоматическое обновление отключил? Юристы, блин.
-Ф турьму! - оживилось детище трёх юристов.
-Неплохо бы. А мама Наташа, что скажет?
Манюня задумалась, оттопырив губу. Жест абсолютно Сашин.
-Питбуль.
-Никаких питбулей. - возмутилась Дашка. - Йоркширский терьер и будет с вас, Маня.
-А де Юрка? - пошла в наступление Манюня.
-Улетел на самолёте.
-А зачем?
-Приглядывать за своей мамой.
-Шалопутная. - важно кивнула головой Манюня.
Дашка поперхнулась от неожиданности. Можно было даже не спрашивать, где Манюня набралась таких слов.
-Сказку. - следующим номером потребовала Манюня.
Но вместо сказки у Дашки заработал телефон. Высветилась работа.
-Жопа. - вместо «здрасти», сообщил ей сменщик Валера. - На магистрали оптику срезали. Переключиться на резервный пока не выходит. Дуй в контору. Без тебя никак.
-Прямо сейчас не могу. Смотрю за ребёнком. - сообщила Дашка, лихорадочно соображая, можно ли тащить с собой в центр Манюню.
-Ларионовым привет. - сказал Валера, который был в курсе близкородственных связей Дашки. - Только давай скорее.
Отзвонить Поле было делом одной минуты. Поля всё сразу поняла. Если Дашка говорит, значит, действительно, не может остаться.
-Десять минут. - предупредила она Дашку. - Если за это время никто не появиться, дуйте в центр вместе. Только одень её потеплее — на улице дубак.
Через девять минут, когда Дашка с Манюней уже стояли в прихожей, одетые и готовые лететь, спасать чужие капиталы, телефон зазвонил вновь.
-Отбой. - лаконично сообщил Валера. - Резервный канал запустили, оптику уже варят.
-Слушайте, мужчина! - вспылила Дашка. - Вы знаете, вы, вообще — кто?
-Догадываюсь. Манюне мой поцелуй. Ближайшие двадцать лет пусть ни за кого не выходит замуж, я берегу себя для неё.
-Сейчас тебе. - буркнула Дашка.
И сказала вопросительно смотревшей из-под вязаной шапки Манюне.
-Отбой, Маня. Продолжаем заседание.
-Защите нечего добавить. - важно кивнула помпоном на шапке Манюня и Дашка поперхнулась вновь.
Но стоило им раздеться, как новый звонок, на этот раз в дверь, помешал начать сказку.
-Ну и кого там несёт? - с этими гостеприимными словами, Дашка распахнула дверь.
И закусила губу. На пороге стояла встрёпанная Машаня. При виде Дашки она поменялась в лице.
И тут из коридора радостно поприветствовала новую гостью Манюня.
-Машка-****ашка! - вопила она.
Дашка, которая мгновеньем раньше не знала как себя вести, не выдержала — прыснула от неожиданности.
-По-моему, пора поговорить с Полей насчёт того, что можно говорить при ребёнке, а что нет. - Машаня старалась не улыбаться.
-В турьму! - поддержала её Манюня.
И уже совершенно другим тоном Машаня спросила у Дашки:
-Могу я войти?
Вода.
Саша растапливал печку.
Неторопливо. Основательно. Работа, которую он любил. Обязательный ритуал.
Первое, что он сделал после развода с Полей, перестроил дачу. Снёс все эти дебильные камины. В каком-то глубоком деревенском Мухосранске отыскал деда-печника. Дед долго вздыхал, косился на евроремонт, но потом согласился.
Печь получилась на диво. Жаркая и уютная.
Саша любил возиться с ней. Растапливать, чистить и просто сидеть перед открытой заслонкой, смотреть на огонь.
Кроха суетилась рядом, раскладывала привезённые продукты.
Саша коротко покосился на неё. Зря он её сюда притащил. Зря.
Но что было делать? Кроху он нашёл на ступеньках перед закрытым офисом. Кроха сидела на рюкзаке, шмыгала носом и прятала озябшие пальца в рукава тощей куртяшки.
-Ты чего? - удивился Саша.
-Да вот, Поля сказала привезти сивишку, а сама ушла. И трубку не берёт.
Саша коротко выругался. Про себя. Поля, блин. «Бля, женщина». В своём репертуаре.
-Ладно, давай свою сивишку. - Саша открыл офис. И запустил Кроху внутрь.
-Грейся. - сказал он. - Чай тебе сделать или кофе?
-Ага, чаю. - кивнула Кроха.
Пила чай, ухватив кружку через рукав. Саша задумчиво смотрел, как она дует на чашку, стараясь остудить слишком горячее питьё.
-Думаю, сегодня она не приедет. - сказал Саша. - У них встреча в ассоциации юристов.
Правда, пояснять, что встреча эта, не больше чем корпоративная предновогодняя пьянка, повод чужих посмотреть и себя показать, плюс перемыть кости ближнему, со всеми вытекающими — не стал.
Кроха восприняла его сообщение как должное. Даже не возмутилась. Просто кивнула и всё.
И от этого Саша почувствовал глухую ярость. Твою мать. Ну ладно он! Но девчонка-то чем провинилась.
Чёртовы лесбухи.
-Куда тебя отвезти? - спросил он мягко.
-А ты куда сейчас? - Кроха отставила кружку.
-Да вообще-то, на дачу. - он качнул ключ от машины на пальце.
-А можно я с тобой? - вдруг спросила Кроха.
Саша смешался. Дача была его территорией. Когда расходились с Полей, этот вопрос даже не обсуждался. Машина, квартира, всё уходило Поле и Манюне. Саше нужен был только этот старый загородный бревенчатый дом.
-Да там, вообще-то, делать нечего. - сказал он.
-А что ты там делаешь? - с жадным любопытством спросила Кроха.
Саша пожал плечами.
-Да ничего. Читаю. Смотрю на огонь. Сплю. Там даже телевизора нет. - голос его звучал смущённо.
-Возьми меня с собой. Пожалуйста. - тихо повторила просьбу Кроха.
В просьбе её было столько тоскливой безнадёги, что Саша дрогнул. Он вполне мог отказать ей. И что будет дальше? Кроха побредёт в общагу, так же зябко пряча руки в рукава куртки и шмыгая носом. И больше ничего. Потом явится на следующую встречу в «Плюсы». Не попрекнёт Полю за то, что та продинамила её с сивишкой. Не упрекнёт Сашу за отказ.
-Ладно, поехали. - сказал Саша, чувствуя как подступает к горлу тоска.
По дороге они завернули в один из супермаркетов. Кроха не захотела оставаться в машине и увязалась за ним. Саша чувствовал себя неловко. Кроха не отставала от него ни на шаг. Порывалась перехватить у него корзину с продуктами. В конце концов, пришлось брать ещё одну корзину у кассы, Саша не любил магазинные тележки.
Звонок Поли застал их у кассы. Саша долго смотрел на экран, где высвечивалось имя его бывшей, потом просто выключил телефон. Кроха деликатно отвернулась и сделала вид, что ничего не заметила.
На трассу они выехали уже в сумерках. Кроха смотрела по сторонам с интересом. В колонках стонал Том Йорк.
-О, я его знаю. - оживилась Кроха, заслышав «Street Spirit». И с воодушевлением продекламировала:
-А я слушаю Тома Йорка. Про самый уличный spirit, И питерский дождь рассекаю. Колесами мотоцикла.
-Ой, только этого не надо. - поморщился Саша.
Чёртовы лесбухи.
Дальше ехали молча. На грунтовке до дачи их немного потрясло. Саша ворчал про партизанские тропы, но в общем «Аутландер» с ухабами справлялся неплохо.
Дом встретил его тишиной.
-Дорожка протоптана. - растеряно сказала Кроха. - А здесь что, кто-то ещё есть?
-Сосед заходит, протапливает раз в пару дней. - сообщил Саша, выгружая пакеты из багажника. - Давай, помоги.
И Кроха кинулась помогать. С предыдущего визита пенсионера-соседа Антона, прошло достаточно много времени и дом выстыл. Так что пока Кроха озиралась с интересом, Саша скинул куртку, укутал в неё Кроху и занялся печкой.
-Да мне не холодно. - пыталась возражать Кроха.
-А не холодно, тогда разложи продукты.
И Кроха засуетилась.
А Саша занялся привычным и любимым делом.
Растапливал печку и думал.
Когда три года назад Поля сообщила ему, что уходит к Татке, это было... как удар под дых. С тех пор он пытался понять, как это, чёрт возьми, могло произойти. Татка, его родная сестра и его партнёр по бизнесу, никогда не любила Полю и всегда держала её на расстоянии. Как же так смогло закрутиться, что четыре года он не замечал, что происходит на самом деле? Насколько он знал Татку и свою бывшую, инициатором, скорее всего, выступила Поля. Почему? Он никогда не спрашивал. Как-то это не очень радостно, узнавать, почему твоя жена ушла от тебя к другой бабе. Пусть даже эта баба твоя родная сестра.
Такой вот плевок в самую душу, что же за мужик такой ты был, если твоя бывшая предпочла тебе даже не мужика.
Татка пыталась поговорить с ним. Татка думала делить бизнес.
-Кина не будет, девочки. - сказал он тогда. - Если ей нужен развод — ради бога. Но делить бизнес мы не станем.
-Саш, я понимаю, я... - пыталась объясниться Татка.
-Мне не интересно. - оборвал он её.
Ему действительно не было интересно. Ему было противно. Ему было мерзко. Ему было обидно.
Но по-настоящему плохо ему стало, когда выяснилось, что Поля беременна. Вот тогда его скрутило в первый раз. Три года они пытались завести ребёнка. Три года исследований, медицинских процедур и прочей выматывающей хреновни. И тут такой вот сучий сюрприз. Полина ждёт ребёнка. И живет с другой бабой. «Охуеть, дедушка, не сугроб, ****ь, а солярий...»
Он думал, что это что-то исправит. Что Поля одумается и вернётся. Где-то в самой глубине души жила надежда, что это не всерьёз. Поиграется и забудет.
А потом родилась Манюня... Машка. Мария. Солнышко ясное, так похожее на него.
И там, в родовом зале, он понял, наконец... Понял по тому, что Поля, измученная, с осунувшимся, внезапно ставшим некрасивым лицом, хватала за руку не его. Не его. Татку. И Татка шептала ей что-то на ухо, и поддерживала голову со спутанными волосами свободной рукой.
И нужно было уходить тогда. Но узел их странных отношений только затянулся туже. Теперь у них была Манюня. У них троих. Потому что, скорее всего, дамочки решили, что ребёнку нужен отец. Татка на эту роль претендовать никак не могла.
И он остался, прекрасно понимая, что взваливает на себя очень тяжёлую ношу. Впрочем, он всегда был из тех, кто взваливает себе на плечи ношу больше, чем может унести. И тащит, несмотря ни на что. Пока не свалится.
Но теперь, по прошествии трёх лет, он был на грани.
Чёртовы лесбухи.
-А хлеб куда? - растеряно спросила Кроха, вертевшая в руках кирпичик бородинского.
Саша вздрогнул. Оказывается, он довольно долгое время сидел перед открытой заслонкой и бездумно смотрел на огонь.
-Хлебница вон там. - он легко встал, принял из рук Крохи упаковку и шагнул к холодильнику, на котором и стояла хлебница.
-А можно я куртку сниму, а то жарко уже. - жалобно попросила Кроха.
И Саша невольно усмехнулся.
Ветер.
-Шурка выключил телефон. - Поля, выглядела озабоченной.
-Дай человеку побыть одному. - Татка в майке и пижамных штанах сидела на кровати и разминала шею. - До чего ж я не люблю все эти междусобойчики, кто бы знал.
-Да ладно, славно оттопырились. - на миг промелькнула Поля-матерщинница.
Но Татка взглянула коротко и Поля пожала плечами. Когда они были один на один, Поля почти не ругалась.
Татка продолжила массировать шею.
-Дай я. - Поля боком забралась на кровать, пристроилась у Татки за спиной и положила ей руки на плечи.
Они вернулись около часа назад. Манюня уже спала. Непривычно молчаливая Дашка даже не выговорила за бардак в домашней локалке, махнула рукой и двинула домой.
Руки Поли осторожно разминали плечи и шею Татки.
-Хорошо как. - голос Татки звучал чуть хрипловато.
Вот на эту-то хрипотцу Поля в своё время и купилась.
И теперь, не выдержала, начала осторожно целовать плечи, шею. Татка едва слышно застонала. Потом повернулась, обняла Полю и мягко повалила её на кровать. Распустила пояс на Полином халате.
-Просто, я волнуюсь, чего он так долго трубку не берёт. - вдруг поделилась беспокойством Поля.
Татка едва заметно вздрогнула. Подняла голову. С братом у неё были свои отношения. И переплелось там слишком многое.
-Слушай, дай ему отдохнуть. Человеку надо побыть одному. Помолчать. Побыть наедине с собой. Понимаешь?
Поля пожала плечами.
-Так на чём мы остановились? - спросила Татка.
Откинула полу халата и принялась целовать Полю в живот.
-Завтра с утра надо будет позвонить деду Антону. - решительно сообщила Поля.
-Деточка, если ты не против, я тут с тобой любовью пытаюсь заняться. - не удержалась Татка.
Оттолкнулась руками, и откинулась на спину.
-И вообще, - добавила она. - Пожалей его, в конце концов. Он не твой паж. Не может вечно таскать за тобой шлейф нашей замечательной невъебенности.
И решительно закинула руки за голову.
Поля приподнялась на локте. Долго смотрела, как Татка хмурит брови и играет желваками. Потом осторожно провела указательным пальцем по Таткиному носу.
-Не сердись. - шепнула она. - Просто я до смерти устала чувствовать себя виноватой во всём.
Татка повернула к ней голову.
-Так на чём мы, всё-таки, остановились? - шепнула Поля.
Лёд.
-Спи, незнакомка. - не открывая глаз, шепнула Эрика.
Света улыбнулась.
Она лежала на животе. Удивительно приятное чувство — ощущать, как прикасается к разгорячённой, обнажённой коже прохладная простыня.
-Интересно, что мы станем делать, если снег продолжится и дорогу не расчистят?
-То же самое, что делали десять минут назад. - мурлыкнула Эрика.
Звонок мобильного заставил вздрогнуть обеих.
До того, как Эрика подхватила свой телефон, Света уже знала, кто звонит.
Эрика вскочила одним движением, подхватила телефон со столика и шагнула к окну.
-Да, братка. - сказала она.
Вовочка говорил в режиме нон-стоп минуты две. Эрика слушала и иногда говорила «Угу».
Света наблюдала за ней. В момент разговора с братом, Эрика подбиралась. Если можно так сказать, в эти моменты над ней брал верх Всадник. Всё менялось, манера говорить, поза, даже то, как она упирала руку в бедро.
Потом Эрика сказала:
-Хорошо, передам. - и оглянулась на Свету.
Не глядя, нажала отбой, повернулась, медленно вернула телефон на тумбочку. Какое-то время смотрела на Свету. Всё тем же холодным, безучастным взглядом.
-Он говорит, что дорогу завтра расчистят. - наконец сказала Эрика. - И просит передать тебе привет.
Света невольно поднесла руку к шее и осторожно коснулась медальона. Можно было не удивляться, откуда Вовочка узнал, что они застряли в гостинице. Потому что Вовочка в их мире был тем же, что громила-сержант в «Солдатке Джейн». Сержант говорил, что в своём мире он управляет приливами и отливами, дрейфом континентов и положением солнца на эклиптике. Вовочке было подвластно и не такое. И уж если он говорил, что завтра дорогу расчистят, можно было не сомневаться, вычистят, посыплют реагентом и станут долго махать вслед «Круизеру», от всей души желая счастливого пути.
-Иногда я думаю, что было бы, не сбеги я от тебя тем утром. - тихо сказала Света.
-Всё, то же самое.
В то утро, когда она проснулась и обнаружила, что её кровать пуста, первой мыслью Эрики было — позвонить. Или поехать следом.
И она уже потянулась к телефону, а потом опустила руку.
В конечном итоге, она позвонила совсем другому человеку.
И к этому человеку заявилась три часа спустя.
Вовочка был её двоюродным братом. И в своём мире, он действительно управлял движением солнца по небу. Что было довольно необычно, если принять во внимание, что для всего остального мира он был владельцем автосервиса средней руки.
Они встретились на заваленном хламом дворе его дома. Вовочка ждал её. Плотный, невысокий, в рыже-седой неряшливой щетине, в камуфляжном комбинезоне, он стоял, широко расставив ноги в военного образца ботинках.
-А вот и сестроночка мая. - весело сказал он с нарочно утрированным белорусским выговором.
Для общения с ближними и дальними, у Вовочки имелось несколько личин. Дружелюбная деревенщина Белорус был не самым худшим. Но в основном предназначался для тех, кого Вовочка собирался кинуть или кому просто не доверял.
Эрика не повелась на его показное дружелюбие. И не смутилась, когда он полез обнимать и охлопывать её перемазанными в машинном масле лапами.
-Штой-то выглядишь не дюже бардзо. - наконец подвёл он черту под прологом. - Пойдём-ка у маю халупу.
В доме, Вовочка долго мыл руки. Потом заставил вымыть руки Эрику.
А потом, сразу, без предисловий, содрал Белоруса и спросил напрямую.
-Говори, чего надо.
И выглянуло из него в тот момент что-то резкое, хищное, абсолютно не похожее на предыдущую личину.
-Работа. - коротко ответила Эрика.
-Да что ты можешь-то? Круглое катать, квадратное таскать? Я ж тебе плиту кину и скажу — топчи, ты и не поймёшь для чего. - усмехнулся Вовочка.
Наклонил голову, взглянул на Эрику с лукавством:
-Да и с чего это вдруг?
Эрика помедлила. Потом одним жестом уцепила и задрала кверху свитер и надетую под свитер футболку. Высоко задрала. До самого подбородка. Так что Вовочке очень хорошо сталось видно поджившие, багровые швы.
-Гэта плоха. - выплыл откуда-то из глубин подсознания Белорус. - Спортили ладную деуку.
Эрика продолжала держать свитер у подбородка. И плевать ей было, что Вовочка может свободно пялиться на вторую, уцелевшую грудь.
-Опусти. - велел ей Вовочка.
Она послушалась.
-С чего бы вдруг? - повторил он и впился в неё взглядом.
И тогда Эрика сказала. Всё то, что мучило её с момента, когда она переступила порог больницы.
-Я всю жизнь играла по правилам. - сказала она.
Вовочка понимающе кивнул. Когда-то он тоже играл по правилам. Пока не понял, что в этом мире такая игра не окупается.
-Игр без правил не бывает. - ответил он. - А в моей игре их столько, что запросто башку можно свернуть.
-Я справлюсь. - только и сказала Эрика.
-Ну, добренько. - задумчиво согласился Вовочка.
Нет, он не послал её воровать машины. Вовочка был не столь прост.
Для начала, он потребовал, чтобы она переселилась к нему в дом. Эрика только кивнула. Что-то подобное она и предполагала. И всё для себя решила заранее. За всё в жизни надо платить. И если он решил приспособить её на роль любовницы — пусть. Она согласна была заплатить и эту цену.
Но как было сказано, Вовочка оказался не так прост.
-На тебя смотреть, сразу понимаешь — перед тобой одна большая проблема. - откровенно сказал он ей. - Остаёшься здесь — должна быть похожа на человека.
Его методы приведения в человеческий вид оригинальностью не отличались. Дом на отшибе, в сельской местности, требовал заботы. Преимущества в виде свежего воздуха, не травленных химией продуктов, настоящего молока и прочих деревенских прелестей. Недостатки, что вламывать в условиях деревенской идиллии приходилось за троих.
Вовочка определил верно, отоспавшись, отъевшись и набрав потерянный за время химии вес, Эрика перестала смотреться живой угрозой. Волосы вдруг пошли в рост.
Плюс, периодически, Вовочка гонял её по двору, заставляя разбирать очередную кучу с железным хламом, а потом мог запросто спросить, какие именно железки были в куче.
Помимо этого, Вовочка свалил на неё дела по ведению текущей бухгалтерии. Раз в банке работала, значит, должна соображать. И ей пришлось соображать.
Вполне возможно, что дело бы так и закончилось мирной закупкой запчастей, и ведением фальшивых насквозь ведомостей для налоговой, но вмешался случай.
Пару раз на Вовочку наезжали недовольные клиенты. Не те, которые из автосервиса, а другие. С такими обычно разбирались парни, работавшие в Вовочкиной мастерской. Разбирались быстро, тихо и безжалостно. Вовочка не любил лишнего шума по пустякам.
Но случилось так, что очередной недовольный явился выяснять отношения в тот момент, когда Вовочки и большей части команды не оказалось дома. А от той части, что дома была, проку оказалось мало — в мастерской работал компрессор и перекрывал гневные вопли недовольного клиента.
Эрика, копошившаяся во дворе, с очередной кучей железного хлама, сначала не обратила на недовольного мужика, влетевшего во двор на пятой бэхе никакого внимания. Помешал всё тот же компрессор, выматывавший душу шумом. Сортировала себе железки и сортировала. Абсолютно не подозревая, что недовольный клиент принял её за парня, и чтоб ускорить процесс встречи с Вовочкой, подскочил и от души отвесил пенделя молодому белобрысому засранцу, который так демонстративно не обращал на него внимания.
Эрика от неожиданности больно ткнулась носом в очередную железяку, оказавшуюся старым огнетушителем, охнула, поднесла ладонь к лицу, увидела кровь... и всё дальнейшее потонуло в багровой пелене.
От недовольного клиента её отдирали втроём. Могли бы просто вырубить, нравы в заведении царили простые и справедливые, но Вовочка не велел. Баба всё-таки. Хоть и дура бешеная.
Парни, отдиравшие её от некогда недовольного, а теперь донельзя испуганного клиента, ржали в голос. Было с чего, мужик спрятался от справедливого возмездия в багажнике собственной машины. И к тому времени, когда во двор пожаловала кавалерия, в лице Вовочки и товарищей, в машине были выбиты все стёкла, раздолбаны двери и капот, а Эрика в бешенстве гвоздила всё тем же ржавым огнетушителем по багажнику, стараясь выковырять оттуда обидевшего её гада.
-Дура ****утая. - сказал ей вечером Вовочка. - А если б у него ствол?
Эрика только дёрнула плечом. Она, вообще не понимала, что произошло. В чём честно и призналась Вовочке.
Тот только задумчиво кивнул. Все его чувства выразились в кратком:
-Во брульянт мне достался... из гранитной каменюки.
С этого дня началась её подготовка для работы в настоящем Вовочкином бизнесе. Вовочка натаскивал её лично.
Он был терпелив и безжалостен. Ставил ей удар, учил терпеть боль, учил правильно ходить и правильно падать, учил подмечать маленькие детали и складывать из них цельную картину. У Эрики поначалу не очень хорошо получалось. Но Вовочка не отступал.
Через три месяца он задумчиво сказал:
-Даже хорошо, что ты не парень...
Начал брать её с собой на деловые встречи. Заставлял смотреть и слушать. Ничего криминального в этих встречах не было. Встречались деловые люди, говорили негромко, но пару раз у Эрики перехватывало дыхание. Потом расспрашивал строго: что увидела, что услышала, что поняла?
Хмурился, объяснял сердито, потом молча кивал, а однажды просто сказал:
-Вот и добренько. - и у Эрики замерло сердце от этой скупой похвалы.
За полгода она начала понимать, какими делами он ворочает и насколько огромны эти дела. В своём мире он, действительно, повелевал закатами и восходами, течением времени и сменой времён года.
Разумеется, для него не остались тайной их отношения со Светой. Но вся реакция выразилась в насмешливом вопросе:
-Любишь девочек?
Эрика помедлила. И тихо, спокойным голосом ответила:
-Одну. Одну девочку.
Он только хмыкнул. И больше к этой теме не возвращался.
Через год работы на брата, Эрика поняла, что ей нравится быть частью его мира.
Вода
Они бок о бок сидели у печки и смотрели на огонь.
Полусонная, разомлевшая от тепла и сытости Кроха, и Саша.
Его отпустило в тот момент, когда сытая Кроха отвалилась от стола с блаженной улыбкой и сказала:
-Фу, не могу больше. Вот ни капельки больше в меня не влезет. До нового года можно уже не есть.
Саша усмехнулся. И почувствовал, как постепенно откатывает напряжение.
Это всегда было похоже на волшебство. Дом вытягивал из него всё плохое и дарил спокойствие. Происходило это не сразу, но происходило всякий раз, когда он приезжал сюда.
А ещё, ему было приятно, что дом принял Кроху. И это тоже было странное чувство. Дом берёг его, любил Манюню, был равнодушен к Татке, принимал дядю Антона и терпеть не мог Полю. Не было ни единого случая, чтобы Поля не расшибла, не поранила, не занозила себе что-нибудь. Каждый её приезд сюда заканчивался разбитыми коленками, оцарапанными руками и занозами в ладонях.
-А где будешь новый год встречать? - спросил он.
Кроха дёрнула плечом и призналась смущённо:
-В общаге, наверное. Может, в какой клуб закачусь, если деньги будут.
-А почему не дома? - удивился Саша.
И тут же одёрнул себя за неуместное любопытство. Причин у этого «почему» могло быть вагон и маленькая тележка. И не самых приятных причин.
-Да я там не нужна. - пожала плечами Кроха.
И прежде, чем он решился задать вопрос, добавила торопливо, словно защищаясь:
-Мать умерла, а отец...
-Ясно. - сказал Саша, жалея, что затеял этот разговор.
-Если хочешь, можешь остаться здесь. - предложил он. - До второго числа я тут точно проторчу.
-Да. - торопливо согласилась Кроха.
Слишком торопливо. И чтобы снять неловкость, Саша предложил:
-Хочешь, вместе на огонь посмотрим.
И тут же почувствовал, что краснеет. Это ж надо. Предложил развлечение.
-Хочу... - с радостным удивлением согласилась Кроха.
И теперь они сидели рядышком у открытой печной заслонки и смотрели на огонь.
Кроха умела молчать. И что оказалось неожиданно приятно, Кроха могла молчать уютно.
-Ты часто здесь бываешь? - вдруг спросила она.
-Нет. - он помедлил. - Не часто. Просто... когда совсем уж хреново.
-Здесь так... - Кроха пыталась подобрать нужные слова. - Мирно.
И неуверенно добавила:
-Наверное.
Саша едва заметно улыбнулся.
-Так и есть. Здесь даже время течёт по-другому. Можно растянуть его так надолго, как хочется.
-А навсегда нельзя? - с жадным интересом спросила Кроха.
-Нет, к сожалению. И в каком времени ты хотела бы застрять?
Кроха не ответила. Просто улыбнулась смущённо. Потом осторожно просунула свою руку ему под локоть и попросила:
-Расскажи мне что-нибудь.
Саша хотел сказать, что не знает, что ей рассказывать, уже открыл рот и вместо этого произнёс вдруг:
-Унесла мышонка кошка
И поет: - Не бойся, крошка.
Поиграем час-другой
В кошки-мышки, дорогой!
Перепуганный спросонок,
Отвечает ей мышонок:
- В кошки-мышки наша мать
Не велела нам играть.
У Крохи распахнулись глаза. Саша едва сдержал смех. Вспомнил Дашкино: «Пирожок ни с чем». Похоже, что Маршака этому пирожку не преподавали. И Саша с удовольствием продолжил декламировать:
-Мур-мур-мур, - мурлычет кошка, -
Поиграй, дружок, немножко.
А мышонок ей в ответ:
- У меня охоты нет.
Стихи эти он учил для Манюни. И с удовольствием читал ей, когда ни Татки, ни Поли не было рядом. Это была их с Манюней тайна.
Кроха слушала затаив дыхание. И когда умный мышонок всё-таки вернулся к маме-мышке, выдохнула облегчённо и на радостях просунула свою ладошку между сложенных Сашиных ладоней.
-Ещё. - попросила она.
Он читал ей детские стихи. Один за одним, вспоминая, как реагировала на них Манюня и, сравнивая с тем, как реагирует сейчас Кроха.
Потрескивали прогоравшие дрова. Глуховатый Сашин голос мерно отсчитывал строфу за строфой. Удивлённо фыркала Кроха. Слушал и вздыхал дом. Саша улыбался. Кроха реагировала живо, как ребёнок — восторгалась, смеялась, тихо вскрикивала. Растягивалось время.
-Подожди. - вдруг на полуслове оборвал он сам себя.
-Что? - встревожилась Кроха.
Растягивалось время. Время растягивалось. И за всё это время он ни разу не подумал о Поле и Татке. О Манюне думал. О Крохе. О том, что надо купить дяде Антону хорошего вискаря в подарок. О доме.
Он повернулся и пристально посмотрел на Кроху.
-Так ты в этом времени хотела остаться. - наполовину вопрос, наполовину утверждение, но Саша знал, что она поймёт.
И Кроха, действительно, поняла. Но того, что она сделает в следующий момент, Саша никак не ожидал.
Потому что Кроха с серьёзным видом кивнула, высвободила свою руку, осторожно обхватила его лицо ладонями и прижалась губами к его губам.
Лёд.
-Вы с ним похожи. - тихо сказала Света.
Эрика чуть помедлила, прежде чем ответить.
-Нет. - сказала она. - Он сильнее. Умнее. Он играет людьми. А ещё он очень хитрый. Я не могу так. Это моя слабость, но даже её он использует.
-Это не слабость. - с мягкой улыбкой возразила Света.
Они лежали лицом друг к другу и разговаривали вполголоса. Почти шёпотом. Света звала такие моменты после близости «тёплыми». Просто лежать рядом, не касаясь друг друга и говорить. Говорить так, как есть. Ничего не утаивая. Принимая чужую правду. Глаза в глаза.
-Знаешь, что он сделал, когда умерла Санта? - спросила Эрика.
-Нет.
Сантой звали умершую в тридцать пять жену Вововчки
-Он снял её обручальное кольцо. Взял нож. Подрезал себе кожу на груди. Отделил её ножом. Фактически - сделал карман. Засунул туда кольцо. И зашил. Парни говорят, что он чуть не сдох. Что всё это долго гноилось. Но он выдержал. Сам чистил рану. Колол себе антибиотики. Но так и не убрал кольцо. Пока оно не вросло в плоть.
Света почувствовала, что её подташнивает. Слова Эрики снова вытянули на свет, тот проклятый день... Когда Вовочка просто показал ей другую Эрику. И то, но что они способны с Всадником.
К тому времени они были знакомы месяца три. Света была в его доме четыре раза. И всё это время Вовочка держался предельно вежливо. Даже почтительно. Не натягивал Белоруса, Бизнесмена, Рубаху-парня, Автомастера, Солдафона, Компанейского мужика, ни одну из множества своих личин, о которых ей как-то рассказала Эрика. Говорил хорошей и правильной литературной речью. Но всё это время Свету не оставляло ощущение, что он смотрит на неё. Прищурившись. Очень пристально. Изучая, запоминая, впитывая её образ.
А потом он позвонил Эрике и попросил её подъехать. Сказал: ничего сложного, тут Анохины, надо перетереть, а потом подогнать машинку человеку; да, Света с тобой? Тогда приезжайте вдвоём, у меня есть кое-что для неё.
Они приехали к нему, Вовочка с Анохиными сидел во дворе, за летним дощатым столиком, разговаривали они вполне мирно. Анохины даже смеялись. Чуть в стороне, стоял один из парней из автомастерской, немногословный, сутуловатый и спокойный Айгар и слушал о чём они разговаривают. Из сада за Вовочкиным домом одуряюще и пьяно пахло яблоками. Иногда, в наступившей паузе было слышно, как шлёпается наземь очередное созревшее яблоко.
Вовочка бросил Эрике ключи, коротко кивнул ей, предлагая присесть рядом, потом повернулся к Свете и сказал с улыбкой:
-Посмотри, пожалуйста, там, в доме, на трюмо — для тебя штука.
«Штукой для неё» оказалась маленькая обтянутая синим бархатом коробочка. Света едва заметно поморщилась, нелюбовь к подаркам из чужих рук, подаркам, которые обязывали, была у неё в крови. Тем не менее, любопытство пересилило.
Она открыла футляр и нахмурилась. Ярким золотым пятном вспыхнул восьмигранный медальон — она вгляделась, и в следующий момент остро резануло чувство опасности. Всадник. Всадник, поднявший на дыбы коня. Всадник, всадивший копьё под крыло дракону.
Она не почувствовала как выпал из рук футляр, только помнила, как врезались в ладонь грани медальона и свой заплетающийся шаг до двери помнила, как во сне, нога за ногу, едва дыша и внезапно обессилив.
Во дворе же, тем временем, почти ничего не изменилось, старший Анохин сидел напротив Вовочки, младший напротив Эрики, Айгар так и стоял, небрежно привалившись плечом к стене, и слушал их беседу с благожелательной улыбкой.
Она не успела перевести дыхание. Она не успела даже моргнуть.
Вовочка бросил короткий взгляд на Эрику, и в следующий момент, его ножища в солдатском ботинке врезалась в грудь Анохина-старшего и прижала его к стене. Эрика взвилась с места, у Светы перехватило дыхание, настолько мощным и неожиданным оказался этот прыжок. Кастет в руке у Эрики она заметила не сразу. А удара со второго, когда влажно чавкнула рассечённая плоть. В следующий момент Айгар шагнул к ней, ухватил её за плечи и толкнул обратно — к дому. Но она вырвалась, с неожиданной силой оттолкнув его руки, и снова увидела...
Эрика избивала Анохина младшего, Володю, внезапно вспомнила его имя Света, со свирепостью, в которой не было ничего человеческого. В какой-то момент кровь избиваемого мальчишки брызнула ей на лицо, но она даже не поморщилась, просто мимоходом, накоротко утёрлась и продолжила. Она била сильно, безжалостно, быстро и в таком яростном темпе, что сразу бы выпил все силы из неподготовленного человека. И из внезапно посветлевших, буквально, ставших прозрачными глаз, смотрел на мир Всадник.
Айгар снова попытался загородить ей вид, но она вновь вырвалась и, наконец-то, натолкнулась на взгляд маленьких кабаньих глазок в рыжей щетине ресниц.
Вовочка глядел на неё с насмешливым пониманием.
-Не надо. - тихо шепнул ей Айгар. - Не надо на это смотреть.
Его слова словно вернули времени привычный ход. Вовочка вдруг убрал ногу с груди Анохина старшего, тот упал на руки, охнул, Эрика быстро отшатнулась от младшего, подхватила за шиворот и, не дав упасть, отшвырнула его на руки старшего. Старший подхватил брата, бережно прижал к себе и вместе с ним опустился на землю.
-Вот так-то, деточки. - без выражения сказал Вовочка.
И так же спокойно принялся отдавать команды:
-Ты, - это относилось к Анохину-старшему. - оттащи его к колонке и умой. Выживет и красавчиком останется. А после поговорим.
-В душ. - адресовалось Эрике.
-Прибери тут. - последнее было сказано Айгару.
И с выжидающим любопытством уставился на Свету.
Айгар всё ещё удерживал её за плечи, словно опасаясь, что она не выдержит и упадёт.
Она вновь стряхнула его руки. Сделала шаг вперёд. И только в тот момент почувствовала, как болит ладонь, в которую врезались грани медальона. Коротко выдохнула. И мало понимая, что делает, разжала ладонь, подняла руки, завела концы цепочки за шею и почти сразу попала петелькой в замок.
Опустила руки и осторожно погладила медальон. Не отводя глаз.
В маленьких глазках на миг мелькнуло что-то. Уважение? Грусть? Усмешка? Что-то настолько мимолётное, что она не успела понять, но главное тогда было не это, главное было, не отвести глаз.
Айгар нерешительно топтался рядом, не решаясь оставить её одну. Вовочка стрельнул взглядом в его сторону, уже явственно ухмыльнулся и снова уткнул в неё взгляд. Она приготовилась держать его взгляд, держать, сколько есть сил, почему-то это было очень важно для неё — не отвести глаз, но всё вдруг закончилось, между ней и Вовочкой стала Эрика. Эрика в новом спортивном свитере, Эрика от которой пахло гелем для душа и едва уловимо — кровью. Эрика, от которой несло холодом.
-Нам надо ехать. - тихо и очень отчётливо сказала она.
Света, развернулась и, не оглядываясь, пошла к машине.
К той самой машине, которую часом раньше пригнали Вовочке наивные дурни Анохины, восходящие звёзды большого угона.
Восходящие звёзды, как выяснилось позже, были должны Вовочке две штуки и отрабатывали их, как умели. В конце концов, им надоело скакать по-блошиному, по Вовочкиным наводкам и Анохины решили свести дебет с кредитом одним махом — уведя, где ни попадя брошенный Х5 одного фраерка. К несчастью, предполагаемый фраерок оказался одним их конфидентов Вовочки. В результате, сумма долга Анохиных приумножилась на один нолик.
Эрика рассказала об этом Свете, пока они добирались до клиента. Рассказала мерным голосом. Без эмоций.
Света слушала и чувствовала, как внутри, свиваются в тугой ком отчаяние, ярость и вожделение. Дорогу от места передачи машины, до своего дома она помнила плохо. Дорога плыла в багровой жаркой мути.
Место, с которого она точно всё помнила — когда в прихожей развернулась в Эрике и, закусив губу, с маху влепила ей пощёчину.
Огонь.
То, что Дашка была коллективной жилеткой для всей компании, знали все.
Периодически, кто-нибудь, да наведывался в её компьютерную берлогу, потом долго сидел на кухне, уткнув взгляд в пёстренький линолеум или в неровно обожжённую паяльной лампой, поверхность стола, или в чёрное зеркало дрожавшей кофейной чашки и говорил, говорил, говорил, пытаясь выплеснуть наболевшее, выхлестнуть наружу, разделить хоть с кем-нибудь.
Дашка умела слушать. Не поддакивать, не давать советы. Просто слушать. Изредка задавать вопросы. Но делала это так, что вскоре, её собеседнику или собеседнице становилось понятно, что делать и в каком направлении двигаться дальше.
У Дашки был талант слышать и умение молчать об услышанном. Она могла бесконечно стебаться над собеседниками во время встреч в «Плюсах». Могла зубоскалить, подкусывать и доставать.
Ну когда нужно было выплакаться, когда ситуация выматывала нервы, и надо было сбросить тяжесть с души, ехали всё равно к Дашке. После рождения Манюни на кухне у неё один за одним курили, матерились, пили кофе Ларионовы. Кроха приезжала к ней плакаться на преподов-козлов и качать из сети рефераты и курсовики. Симонова... ну, Симонова периодически здесь просто жила. До недавнего времени, редко, но заскакивала Машаня. Юрочка забегал много раз, особенно с момента нового знакомства шалопутной маменьки. И в скором времени, вполне могло статься, что на Дашкиной кухне объявится гражданин и человек Патрика О'Рурк. Со всей королевской конницей.
Единственный, кто никогда не приходил к ней — Эрика. Эрика была из тех зверей, кто предпочитал решать и переживать проблемы самостоятельно.
Так что её появление тёплым августовским деньком на пороге Дашкиной квартиры могло бы стать неожиданностью. Если бы...
То, что Эрика сильно не в себе могли бы заметить три человека. Вовочка. Света. И Дашка. Для всех остальных она осталась бы прежней сдержанной Эрикой. Несмотря на то, что её трясло. Мелкой, прерывистой, едва заметной дрожью.
Не говоря ни слова, Дашка посторонилась и пропустила её в квартиру. Будь Эрика в себе, она бы тоже обратила внимание, что держится Дашка чересчур напряжённо. Но ей было не до того.
Дашка, всё также молча, отправилась к бару, в нарушение всех обычаев, вытащила не коньяк, который они обычно пили с Эрикой, а пузатую бутылку божковского рома, привезённого из Чехии. Коротким жестом свернула пробку, не говоря ни слова, набулькала адского «туземака» в стакан и подвинула её Эрике. Эрика опрокинула содержимое внутрь одним глотком и стукнула донышком о столешницу. Дашка коротко кивнула и налила по второй. На этот раз Эрика коротко выдохнула, на миг закрыла глаза и тем же неуловимо-быстрым движением отправила внутрь вторую порцию.
Какое-то время Дашка пристально вглядывалась ей в лицо. Потом завернула пробку, отставила бутылку и коротко велела:
-Говори.
-Я облажалась. - почти сразу выдохнула Эрика. - По полной. Измордовала вчера мальчишку на глазах у... - Эрика запнулась, словно не могла выговорить имя.
-Да. - мягко подтолкнула Дашка.
-На глазах у Светы. - закончила Эрика. - Вовка там был. И Айгар.
-По крайней мере, инициатива была не твоя. - взгляд Дашки оставался непроницаемым.
-Это ещё не всё. - выдохнула Эрика. - Не всё...
-Да. - Дашка по-прежнему смотрела неё без всякого выражения.
-Мы приехали домой. И я... - Эрика часто задышала. - Я не сдержалась. Я её... я её просто изнасиловала. Очень грубо. Как...
-Как шлюху. Как подстилку. - негромко и очень отчётливо закончила Дашка.
Эрика побледнела. Разом, так словно из неё выпустили всю кровь.
-Понравилось? - тихо спросила Дашка.
На побелевшем лице серые, широко распахнутые глаза Эрики казались двумя ямами.
-Да. - твёрдо сказала Эрика. - И нет.
И тут Дашка впервые улыбнулась. Своей обычной, тёплой улыбкой.
-Бублик. - назвала она Эрику студенческой ещё кличкой. - Что мне в тебе всегда нравилось, так это умение отвечать за свои поступки. Даже если виноваты будут все кругом, вину на себя возьмёшь ты.
-Причём тут это? - поморщилась Эрика.
-Притом, что о поощрительных пощёчинах в прихожей ты умолчала. - спокойно ответила Дашка.
Казалась больше бледнеть уже некуда. Но Эрике это удалось. С внезапно выступившей на верхней губе, подглазьях и лбу испариной, смотрелась она страшно.
-Откуда ты? - вопрос звучал хрипом раненого зверя.
-Твоя женщина была у меня. - спокойно и твёрдо ответила Дашка.
-Зачем? - непослушными губами выдохнула Эрика.
-И вот что, дословно, она просила тебе передать. - всё также размеренно и твёрдо, отчеканила Дашка. - «Не вини себя. Просто поговори со мной».
Эрика со стоном откинулась на спинку кресла. И почти сразу, без перехода, начала краснеть.
-Ну, как ребёнок, чесслово. - Укоризненно сказала Дашка. - Бублик, в тех кругах, к которым мы с тобой, имеем несчастье принадлежать, и в которых, прости, все, хоть через одну ****у, но знакомы, у тебя существует совершенно определённая репутация.
-Чтооооо? - пунцовыми у Эрики стали даже уши.
-Проще говоря, - без всякой жалости добила её Дашка. - В койке ты славишься, как абсолютно трепетное, нежное, внимательное и чрезвычайно ласковое теля.
Эрика закрыла глаза.
-Это ж надо. - покачала головой Дашка. - А я тебе спервоначалу собралась табло чистить. Хорошо Света отговорила.
Несмотря на легкомысленный тон, Дашка не шутила.
Стоило ей увидеть синяки на шее и на запястьях, стоило услышать, как Света еле слышно охнула, присев, как крышу у Дашки повело на сторону. Света вовремя это заметила, привстала, и крепко ухватила Дашку за руки.
-Шуня, послушай.
-Я не знаю, кто это сделал, но я очень хочу его убить. - севшим от ярости голосом сказала Дашка.
Света вгляделась. Если от Эрики в такие моменты начинало тянуть холодом, то от Дашки наоборот — несло жаром.
-Шуня. - Света сжала Дашкины запястья. - Попытайся понять. Не произошло ничего такого, чего бы я не хотела и не позволила с собой сделать.
Дашка уже открыла рот для ответной гневной реплики и тут до неё дошло. Она так и осталась сидеть с открытым ртом. Потом выдохнула резко, покрутила головой и дёрнула бровями. Всё это означало, что Дашка потрясена.
-Прости, но тогда я не... - начала она.
-Я её спровоцировала. Намеренно. - просто сказала Света. - Мы были вчера у её братца. Он показал мне, как она работает. Как может работать. По-настоящему.
Дашка задумчиво кивнула.
-Ты испугалась? - спросила она.
-Нет. - Света отрицательно покачала головой. - Меньше всего. Знаешь, по-своему, это было прекрасно. Абсолютная, но контролируемая ярость. Расчётливое неистовство. Очень умело. И абсолютно нечеловечески. Вовочка решил показать мне, на что способен её Всадник...
-Ты зовёшь это так? - вздёрнула брови Дашка.
-А ты? - удивилась Света.
-Я всегда называла это даром Имира. Иногда дразнила её Грид Имирсдоттир.
Света замерла. Имир. Инеистый великан, из тела которого была сотворена земля. Лёд во взгляде. Лёд в словах. Великанши Грид была дочерью Имира.
-Посмотри на это. - она расстегнула цепочку на вчерашнем подарке Вовочки и протянула его Дашке. - Он подарил мне это вчера. Перед тем, как показать.
Дашка приняла тёплый медальон, глянула на изображение, хмыкнула насмешливо.
-Похоже, хоть в чём-то ваши взгляды совпадают.
Встала, и вместо того, чтобы отдать медальон, подошла к Свете, осторожно отодвинула волосы и застегнула цепочку у неё на шее. При виде синяков и ссадин на шее лицо у Дашки дёрнуло судорогой.
-Болеть должно адски. - предположила она. - По крайней мере, то, что я вижу.
-Что такое боль? - откликнулась Света. - Просто ещё один способ почувствовать себя живым. И увидеть насколько живой тот, кто тебе эту боль причинил.
-По мне, так проще побить тарелки. - буркнула Дашка, возвращаясь на своё место.
Света рассмеялась. И тут же вздрогнула от боли.
-Дружочек, ты уверена, что мне не надо вызвать тебе врача. - встревожено привстала с места Дашка.
-Нет. - Света отрицательно покачала головой. - Я не за этим пришла.
Дашка кивнула.
-Она испугалась. Испугалась по-настоящему. И ушла. Дома её нет. Я думала — она у тебя.
Дашка долго молчала.
-Знаешь, мне трудно представить, что такого можно было ей сказать или сделать, чтобы она завелась настолько.
И Света рассказала. Не скрывая. Всё, с того момента, как отвесила Эрике первую пощёчину. И до того момента, когда она хлопнула дверью и ушла.
Вода.
Утро было лёгким и белым.
Он проснулся и точно знал, что за окном идёт снег. Какое-то время не мог понять, почему так легко. А потом справа шевельнулась Кроха и он понял, что улыбается.
Саша, осторожно приподнялся, оперся на локоть и посмотрел на это взлохмаченное, по-детски подсунувшее сложенные ладошки под щёку, чудо. Долго смотрел на маленькое аккуратное ухо. На спутанные короткие волосы, на чётко обрисованные губы. Смешная скуластая девчонка, сопевшая совершенно беззаботно у него под боком.
Он хотел поцеловать её и вдруг вспомнил. Улыбка моментально исчезла.
Блин, ну что за мудак!
Осторожно и тихо, стараясь не разбудить спавшее сладким утренним сном чудо, он выскользнул из-под одеяла, и, стараясь не скрипнуть половицами, на цыпочках двинулся на кухню. Надо было хотя бы штаны надеть, но хрен их знает, где они остались, эти штаны. Насколько он помнил, мобильник точно остался на кухне. Дом не подвёл, ему удалось выбраться из комнаты не потревожив Кроху.
Торопливо включил телефон, негромко и яростно зашипел, когда с писком посыпались СМСки о пропущенных звонках, чуть было не швырнул его об стенку, но шума это могло наделать ещё больше, а значит точно разбудить Кроху, поэтому он просто прижал телефон к оголённому животу и плотно накрыл его обеими ладонями. И когда эта сволочь, прекратила-таки пищать и вибрировать, срочно нашёл Дашкин номер и с нетерпением стал ждать, когда она возьмёт трубку. В какой-то момент его полоснуло мыслью, что Дашка может отсыпаться после ночной, но нет, нет, в телефоне щелкнуло, и отозвался долгожданный Дашкин голос:
-Да, Саня.
-Ничего не спрашивай. - выдохнул он. - Просто скажи, как зовут Кроху.
-Катя. - чуть помедлив, с недоумением отозвалась Дашка. - Соловьёва. Ларионов, ты там здоров?
-Данке. - понизив голос, поблагодарил он и нажал отбой.
И застыл, чувствуя, как губы растягивает совершенно дурацкая улыбка.
Катя. Соловьёва. Это ж надо!
Торопливо выключил телефон, словно опасаясь, что он сейчас снова зафонит звонками. И вдруг понял, насколько по-дурацки он выглядит. Со своей идиотски счастливой улыбкой. С утренней эрекцией. С телефоном, для надёжности обеззвучивания, вновь прижатым к пузу.
Катя. Лёгкое чудо.
За окном действительно, шёл снег. И это было правильно.
Он шагнул обратно в комнату. Сонная Кроха сидела на кровати. Встрёпанный воробей в белом облаке одеяла. Катя.
-Я думала, ты мне приснился. - удивлённо сказала она.
Он бросил телефон на стол. Засмеялся легко. И нырнул обратно, под одеяло. К этим тонким изящным рукам. К острым ключицам. К удивительно женственным, плавных линий бёдрам. К маленьким грудкам с розовыми пуговкам сосков.
-Доброе утро. - шепнул он, зарываясь лицом в её волосы. - Катя.
Она негромко и озорно засмеялась в ответ.
-Ты ходил звонить, чтобы узнать, как меня зовут?
-Ничего подобного. - соврал он. - Я всегда знал, что тебя зовут Матильдой.
Она уткнулась ему в плечо, продолжая хохотать.
-Что, не Матильдой? - удивился Саша. - Неужели Адальтрудой? Нет? Какой ужас! Значит ты — Берхильда.
Кроха уже стонала от смеха.
-Нет, - шепнул он и тут же губами прикусил мочку уха. - Ты - Катя. Тебя просто не могли звать иначе.
Кроха обхватила его руками за шею. Как-то очень легко и естественно скользнула ему на колени. И тут же удивлённо сказала:
-Ого.
-Ага. - с деланно сокрушённым видом согласился он.
-Надо же с этим что-то делать. - подыграла ему Кроха.
-Может не надо. - засомневался он. - Может оно само.
-Ещё чего! - возмутилась Кроха.
И в её возмущении, совсем не шуточном, звучала нотка собственницы. Чувство женщины, заполучившей своего мужчину.
С ней было легко. С того самого момента, когда он положил руку ей на затылок и ответил на поцелуй. С того момента, когда нёс её в комнату — лёгкую, почти невесомую женщину-девочку. С того момента, когда она выгнулась ему навстречу, впустила его и едва слышно застонала. С того момента, когда принимала его вновь и вновь. Или с того момента, когда обессилевшая, она уткнулась ему в грудь, всхлипнула счастливо и вдруг провалилась в сон.
Он ещё успел подоткнуть одеяло, а потом и его вдавило мягкой лапой невесомого и абсолютно спокойного забытья.
-Я бы так вот лежала всю жизнь. - счастливо сказала она, прижимаясь щекой к его груди.
-А кто мешает? - спросил Саша с улыбкой.
-Да, в общем, никто. - хмыкнула Кроха. - Но тогда меня точно выгонят из института. У меня четвёртого сессия начинается.
-Тааак. - сказал он. - А мы хотя бы готовились?
-Ну, в общем, да. - потянулась Кроха. - Только все конспекты, всё равно, в общаге остались. И не только конспекты.
-Значит, съездим сегодня в общагу и заберём. И не только конспекты. Будешь сидеть и готовиться.
-А может... - робко предложила Кроха.
-Никаких может. - перебил он. - А иначе - никакого секса до следующего года.
-Нет, я так не играю. - тут же сдала Кроха.
-Здорово! - одобрил Саша. - Тогда вперёд, заре навстречу...
-А завтрак. - немедля возмутилась она.
-Ты ж до нового года собиралась не есть. - возмутился он в ответ. - Говорила, что больше в тебя ни крошки не влезет.
Кроха пожала плечами.
-Я передумала. Ну, как-то это всё утряслось.
-Ну что поделать. Видимо, всё-таки, придётся кормить. - сокрушённо вздохнул он.
И захохотал. Потом закатал Кроху в одеяло, чмокнул в нос, оделся и ушёл готовить завтрак.
Снова растапливал печку. Улыбался бездумно и счастливо. И чувствовал себя молодым.
В момент, когда вкусно зашкворчала на сковородке яичница с ветчиной, в дверь загрохотали кулаком. Колотить в дверь с такой силой мог только один человек.
-Сашка. - дяде Антону с его голосиной было сподручно командирским басом сшибать с неба ворон. - Чего, холера, затаился? Козлов без меня дерёшь?! Отчиняй деду!
-Да заходи, труба иерихонская. - крикнул Саша в ответ.
Дядя Антон, мичман Балтфлота, сосед, друг, балагур и краснобай за время Сашиного отсутствия успевал зверски соскучиться, не по людям вообще, а только по Саше. При всей его показной громогласности, игр на публику в сурового боцмана-матерщинника, он всегда давал Саше фору — прийти в себя и побыть какое-то время в одиночестве. Но спустя какое-то время тоска его по разговорам с Сашей становилась совершенно непереносимой — и дядя Антон шёл гостевать.
Вот и сейчас, невысокий, краснолицый, усатый, крепко и ладно сшитый, он с улыбкой шагнул на кухню.
-Андревну свою чего не взял? - вместо «здрасти» спросил Саша.
-Та ну её. Как завелась с утра: «куда прёшь, куда прёшь?» Ни житья, ни продыху. Пирожков вот тебе напихала. - дядя Антон показал промасленный пакет.
-Пирожки, это здорово. Поешь с нами? - Саша снял сковороду с плиты.
И это «с нами» вдруг получилось лёгким и совершенно правильным.
-А ты с Манечкой, что ли? - обрадовался дядя Антон.
Манюню дядя Антон боготворил. Манюня, будучи настоящей, хоть и сопливого возраста женщиной, его отношение прекрасно чувствовала и пользовалась на всю катушку. Проще говоря, ездила у дяди Антона на голове, смело ухватившись за усы.
-Нет, я... - запоздало спохватился Саша, соображая, как лучше представить Кроху.
-Сааааш. - жалобно раздалось от двери.
Легка на помине, Кроха стояла в дверях. Всё тем же смешным встопорщенным воробушком. Босиком, в Сашином свитере на голое тело. Свитер ей был аккурат что платье. Смотрела удивлённо и доверчиво прямо на дядю Антона. И Саша почувствовал, как неудержимо поползла от уха до уха улыбка.
-Нет, дядя Антон. - ответил он. - Я не с Машкой. Знакомься, это — Катя.
-Здрасьте. - радостно улыбнулась Кроха. - А это вы дорожки почистили, да? Спасибо.
Это надо было видеть. Стоял посреди крепенький пожилой мужичок в заношенной фланелевой рубахе, старых коричневых брюках и овчинной безрукавке, деревня деревней. И вдруг выпрямился, плечи расправил, грудь выпятил и оп! - откуда что берётся — усы разгладил молодецки. И сразу стало видно — дядя Антон, не простого полёта птица. Орёл. Морской Ястреб просто, ишь, на Кроху с какой хищной радостью прищурился.
-Катя, это дядя Антон, наш сосед. - добавил Саша.
И снова «наш» получилось легко и к месту.
-Пахнет очень вкусно. - пожаловалась Кроха. - Есть хочется.
-А и славно, - обрадовался дядя Антон. - А и добренько. Я пирожки принёс.
-Кроха, босиком не шастай. - велел Саша. - Марш, носки натяни.
Кроха повиновалась.
Дядя Антон секунду-другую с немым восторгом смотрел ей вслед, потом повернулся к Саше, показал ему кулак и сообщил ликующе.
-Ну, Сашка! Ну, паразит!
Саша только ухмыльнулся.
За завтраком дядю Антона явственно раздирало надвое. Первая часть рвалась бежать к жене Вере Андреевне, поделиться замечательной новостью с пылу с жару. За пять лет разрыва с Полей, Саша в связях порочащих его замечен не был. О чём дядя Антон всегда сильно сожалел. Полю он не любил и считал полной дурой, бросившей замечательного мужика.
Вторая половина, что есть сил и талантов, гарцевала перед Крохой. Гарцевала так, что Саше было чуть завидно. И ещё становилось понятно, что заметь это гарцевание Вера Андреевна, драить бы дяде Антону гальюны до конца дней своих.
Вообще, со стороны, дядя Антон больше напоминал цыгана, который всеми силами стремится продать клюнувшему покупателю хромую кобылу, но не из желания обдурить мимоезжего дурня, а исключительно из жалости к кобыле. В роли кобылы, понятное дело, выступал Саша.
Но, по словам дяди Антона выходило, что Сашка — это вам не абы как, а чистокровный орловский рысак.
Саша слушал, улыбался, ел неторопливо и исподволь любовался Крохой.
В какой-то момент он, вообще, перестал слушать, о чём балагурил дядя Антон, просто смотрел на неё и старался запомнить. Всё, до мелочей, втянуть каждую деталь, оттиснуть навечно в памяти, руку покрытую лёгким пушком, щёку, на которой едва заметно отпечатался шов подушки, маленькое аккуратное ушко с проколотой мочкой, тонкую голубоватую жилку на шее. И время послушно растягивалось, замедляло свой бег, потому что он хотел этого, очень хотел зацепиться за этот светлый момент, за это утро со свежевыпавшим белым за окном, за тепло дома и выстроить вокруг него свой маленький плацдарм новой жизни.
Лёд.
Света едва слышно застонала.
Не утерпела и запустила руки в светлую шевелюру. Это странное ощущение мягкости и податливости, и, одновременно, ощущение строптиво покалывавших ладошку коротко стриженых волос, заводило её ещё больше. Вместе с хищным и насмешливым взглядом исподлобья. Вместе с ощущением крепких рук, что удерживали её бёдра.
Эрика ухмыльнулась. Осторожно, кончиками пальцев провела по внутренней стороне бедра.
-Медовый месяц. - тихо выдохнула Света. - Иди сюда, сексуальный террорист.
Обняла Эрику за шею. Осторожно куснула за мочку уха.
А потом в дверь постучали.
-Убью. - негромко сказала Эрика в сторону двери. - И закопаю в сугроб.
Света едва слышно засмеялась.
-Я открою. - шепнула она.
Разочарованный стон Эрики отозвался дрожью в теле. Света запахнула халат, усмехнулась в ответ на жадный взгляд и отправилась к двери.
Эрика прислушалась. Звонкий девчоночий голос и ответный смех Светы заинтересовали её. Щёлкнула закрываемая дверь.
-Между прочим. - к кровати Света предусмотрительно не подходила. - Нас зовут завтракать и играть в снежки. Потому что дорогу ещё чистят. Как вы относитесь к игре в снежки в это время суток?
-В снежки? - уточнила Эрика. - Вот прямо вот так вот?
-Ага. - не отрывая взгляда от её глаз, Света улыбнулась. - Я не прочь.
Как можно более невинно. И затянула потуже пояс халата.
-Я знаю много других игр. - глаза Эрики смеялись.
И в этот момент, она так напоминала себя прежнюю — весёлую, беззаботную девчонку, что Света невольно залюбовалась. И пропустила момент, когда Эрика сорвалась с кровати, одним мигом оказалась рядом и подхватила Свету на руки. У Светы захватило дыхание.
-В снежки? - мурлыкнул на ухо насмешливый голос. - Да?
-Может быть. - шепнула Света.
-А может? - Эрика опустилась на кровать.
-Да.
В последний момент Свете удалось перехватить её взгляд.
-Да? - насторожилась Эрика.
-Так, как я люблю. - шепнула Света.
Эрика оглянулась.
-Стены тоньше бумаги. - предупредила она. - Наш немецкий сосед храпел полночи, а он от нас через три номера.
Света просто улыбнулась в ответ.
-Уверена? - всё ещё сомневалась Эрика.
Света притянула её к себе и тихо шепнула:
-Не в полную силу. Сможешь удержаться? Надеюсь...
Это был вызов. Эрика на секунду отвернулась. А когда вновь подняла глаза на Свету, у той перехватило дыхание. Потому что из глубины этих, разом посветлевших глаз смотрел на неё Всадник.
Тёплая ладонь легла ей на горло. Чуть сдвинулась, лаская кожу. И внезапно сжалась.
-Не вздумай открыть рот. - предупредил ставший хриплым голос. - Только попробуй пискнуть, сука!
Часом позже они всё-таки вышли на завтрак, а после отправились играть в снежки.
И как-то сразу разделились. Андрей с дочкой Иринкой уже тренировались друг против друга. Света сразу встала на сторону Иринки, Эрика присоединилась к Андрею. Света и Иринка укрылись за небольшим барьерчиком кустов, вроде мелочь, но приседать и прятаться за ними оказалось невероятно удобно. Эрика и Андрей попытались их оттуда выгнать, но не тут-то было. Света лепила снежки, а азартно верещавшая Иринка с необычайной меткостью отправляла их в отца и Эрику. На десятой минуте снеговой перестрелки, стороны уже вопили в голос, хохотали и нешутейно ругались. Первыми на шум выглянули испанцы. Минуты две, оторопело наблюдали за игрой. Затем, весело гикнув, парень присоединился к Эрике и Андрею. Его спутницы, тут же, из женской солидарности, встали на сторону Иринки и Светы. С появлением испанской пехоты игра приобрела страсть. Снежная крепость за кустами мало того, что удержала оборону, так ещё и перешла в наступление.
Ещё через полминуты к играющим присоединилась немецкая пара. Немцы не дали перерасти игре в войну полов, муж ушёл в крепость, жена присоединилась к штурмующим.
Света смеялась. Странно было видеть взрослых, серьёзных людей, которые в одночасье превратились в ребятишек. Получила снежком в плечо от Мануэля, почти неслышно охнула, и ответно запустила снежком в Андрея. И вместе с Иринкой радостно завопила, увидев, что её снежок сшиб с него шапку.
Света смеялась. Смех слегка отдавал болью. И кровью. Стараясь не кричать, она слишком сильно прикусила губу.
И эта беззаботная детская игра остро напомнила игру другую.
Она не могла сказать себе, зачем делает это. Зачем провоцирует, зачем вытягивает на поверхность, на яркий дневной свет Всадника.
Это было нечто за гранью её понимания. Просто ей было нужно. Хотя бы раз в месяц, увидеть, почувствовать, как становится прозрачным этот взгляд, как сжимаются в нитку губы, как натягивается кожа на лбу, как ласковые руки становятся жёсткими и злыми.
С первого раза, когда она отвесила Эрике пощёчину, и тут же, без перерыва, в ответ на ошеломлённый, плеснувший болью непониманием взгляд — другую. Она прекрасно осознавала что делает, и оттого смесь ужаса и восторга от содеянного отдалась в теле сладким предвкушением. И когда Эрика в первый раз стиснула ей горло и, вогнав колено между ног, прижала к стене, она чувствовала что угодно, но только не боль и не страх. Кажется, она смеялась. Смеялась в ответ на то, как светлел взгляд, смеялась в лицо Всаднику, смеялась в ответ на безжалостные поцелуи и треск рвущейся одежды. А ещё ждала боли. И когда боль пришла, и вдруг обернулась наслаждением, она с трудом оторвала голову Эрики от своей груди, с усилием приподняла её и воткнула свой взгляд в ледяную стынь чужих глаз. Смотрела с вызывающей улыбкой и подстраивалась под ритм терзавших её рук. На миг упускала яростный взгляд, чтобы разменять поцелуй-ласку на поцелуй-укус, и снова вонзала взгляд в лёд. Отвечала вызывающей улыбкой на низкое, еле слышное рычание, на яростный, ненавидящий взгляд. Они обессилили вместе, одномоментно, просто поняли, что больше не могут двинуться, и провалились в сон, так и не разомкнув объятий.
Но с пробуждением она запоздала. Эрика стояла к ней спиной и натягивала свитер. Когда она обернулась, Света невольно содрогнулась. Бесконечная усталость, бесконечная боль и вместе с тем, выражение невероятного терпеливого упрямства.
Она хотела крикнуть «Постой!», но не успела. Эрика торопливо отвела взгляд и бросилась к двери.
И самым болезненным тогда стала не невольная исповедь Дашке, не ноющее тело, а десятичасовое одиночество, когда можно было только ждать и надеяться, что Эрика всё-таки услышит и поймёт. Так что когда щелкнул дверной замок и открылась дверь, чувство облегчения нахлынуло и разом лишило её сил. Но всё-таки она встала навстречу Эрике и тепло улыбнулась в ответ на настороженный взгляд. Эрика ни о чём не спрашивала.
Несколько дней держалась чуть отстранёно, но после оттаяла.
В следующий раз всё получилось гораздо легче.
Ветер.
К полудню нетерпение Поли достигло предела. Они с Таткой торчали в офисе, хотя по большому счёту можно было и дома остаться, перед праздниками народ предпочитал делать что угодно, но только не заниматься делами.
Татка сосредоточенно выстукивала что-то на компьютере, вероятно, добивала какое-то из своих дел. Татка, как и её братец, была трахнутым трудоголиком и уж что-что, но умела найти себе работу на ровном месте. При мысли о бывшем муже, Поля дёрнулась. Со вчерашнего дня он не брал трубку. Это было совершенно ненормально. Недопустимо.
Вообще, с Ларионовым в последнее время творилось что-то странное. Ларионов молчал и предпочитал не встречаться с ней глазами. Но с Таткой разговаривал нормально.
Поля искоса взглянула на Татку. Те же синие ларионовские глаза, тот же прямой нос, те же прихотливо изогнутые губы. Тот же сосредоточенный взгляд. Только черты мягче.
Впервые она увидела Сашкину сестру на собственной свадьбе. И эта немногословная, странная, так похожая на брата девушка, ей совсем не понравилась. Своей отстранённостью и холодной любезностью. Своей манерой держать всех на расстоянии. Тем, что всегда смотрела на Полю без улыбки и малейших признаков приязни, но при этом всегда оставалась вежливой и внимательной.
Поля попыталась вспомнить, с какого момента лед в их отношениях начала таять. Возможно, когда они втроём вышли на обед в ближайшее кафе, Сашку срочно вызвали к клиенту, они остались вдвоём, вот незадача, Поле совсем не улыбался этот тет-а-тет с отмороженной сестрёнкой Ларионова. И в кафе, как на грех, ещё ввалились двое юношей самого раздолбайского вида, заказали один бокал пива на двоих и принялись громко обсуждать какую-то Настюху, в таких выражениях, что, вероятно, икалось данной Настюхе без перерыва. Поля слушала и медленно свирепела. И уже оказалась готова встать и опрокинуть на милых мальчиков остатки их же пивасика, а в случае чего, и остатки собственного обеда добавить, только бы заткнуть обоим похабникам пасти. Но случилась неожиданное — Татка спокойно отложила вилку, аккуратно промокнула губы салфеткой, встала, подошла к парням, что-то негромко им сказала, дождалась ответного гогота и матюгов, неожиданно быстро и умело выдернула обоих гопников из-за стола, стукнула их друг об друга и поволокла к выходу. Что произошло на улице, Поля не видела, но когда Татка, через очень короткое время вернулась и шагала обратно мимо столиков, Поля с поджавшимся нутром ждала, что секунда другая и те двое ворвутся следом и набросятся на неё со спины. Но никто не ворвался. Татка, как ни в чём не бывало села на своё место, коротко извинилась и снова взялась за вилку.
Или в момент, когда она встречала Полю с очередной изматывающей процедуры. Сашки опять не было, умчался вылизывать свой драгоценный дом, и этого она тоже не могла ему простить, как и той тошнотной слабости и ноющей боли внизу живота, тянущей, мерзкой, и того, что в момент слабости и унизительного бессилия рядом не было его, способного поддержать, или просто - пожалеть. Татка, по-прежнему спокойная и молчаливая, усадила Полю в машину, сдёрнула с заднего сиденья заранее приготовленный плед и укутала её.
Или в тот момент, когда они работали вместе по одному делу? Клиент был Полин, но в какой-то момент ему понадобилась консультация именно по гражданскому праву, а Татка, несмотря на то, что, как и брат, начинала в полиции, была крепким цивилистом, даже Ларионов это признавал. Татка пришла, выслушала клиента, коротко и сосредоточенно кивая, потом начала говорить. Ясно, чётко, по пунктам. Пока она говорила, карандашом отбивая ритм на подлокотнике кресла, Поля смотрела на неё. Слышала и не слышала. Это был своего рода транс, её завораживал тембр голоса, завершённость движений и сосредоточенность взгляда. А потом Татка внезапно взглянула на неё. И если бы она осталась такой же собрано-равнодушной, Поля, вероятно, смутилась бы и добавила лишний пункт в копилку неприязни к этой снежной королеве. Но вместо этого Татка едва заметно улыбнулась, чуть дрогнули краешки губ и потеплели глаза, и моментально спрятала улыбку. И Поля совершенно не ожидала, что в ответ на эту улыбку сердце её внезапно замрёт, а потом забьётся часто-часто.
Или тогда, в проклятом Ларионовском доме, когда она умудрилась распороть себе руку выросшим за одну ночь, прямо из стены гвоздём. Каждый её приезд сюда превращался в катастрофу. Она просто не любила этот дом, дом её ненавидел.
-Знаешь, если я когда-нибудь соберусь свести счёты с жизнью, я просто приеду сюда пожить. - с нервным смешком сказала она тогда Татке. - Уверена, мне хватит двух дней. Дом просто обрушится мне на голову.
К тому времени, отношения их потеплели настолько, что она могла спокойно доверить Татке такое. Татка, бинтовавшая ей руку, подняла на Полю глаза, посмотрела пристально. Молча, закончила перевязку. Всё также, молча, взяла её за здоровую руку и повела в машину. Поля шла за ней следом, закусив губу. И мечтала только об одном, чтобы эта рука с тонким запястьем так и держала её руку. Часом позже, когда они подъехали к дому, Поля попросила подняться к ней и стопроцентно была уверена, Татка откажется, но та вдруг согласилась и тридцать четыре ступеньки до квартиры стали пыткой, потому что Татка шла сзади, потому что сердце гулко колотилось в груди от предрешённости того, что сейчас произойдёт.
И когда в прихожей, она обернулась и увидела не привычный отстранённый взгляд, а боль и желание, и шагнула навстречу этому потрясённому взгляду, желая только одного: крикнуть, выплеснуть, признаться, наконец, чьи глаза и чье лицо представляет она теперь в моменты близости с мужем. Но говорить ничего не потребовалось. Татка перехватила её, обняла, притиснула к себе и они свалились тут же в прихожей, неловко срывая друг с друга одежду, и значение имело только одно, выгнуться навстречу, открыться этим рукам, этим губам, этому телу, смеяться и плакать одновременно и не сдерживать ликующий крик, когда под самое сердце подкатывает жаркая волна.
Год их тайной, за спиной у Ларионова, связи, чуть не свёл с ума обеих. Они несколько раз пытались порвать, но... Стоило Поле увидеть, как рука с узким запястьем в очередной раз отстукивает ритм по подлокотнику, как у неё срывало крышу, и она просто физически чувствовала, как эта рука ласкает её грудь. И сколько раз, она ловила совершенно пьяный от вожделения Таткин взгляд и знала, что сейчас, мысленно та берёт её, берёт жадно, неистово и непотребно. И если бы дело заключалось только в сексе, они, скорее всего, переболели и выбрались бы из этой связи... Но, увы и ах, дело не в том, с кем вам хочется засыпать. Дело в том, с кем хочется просыпаться. И Поля всё чаще ловила себя на том, что открывая глаза, ожидает увидеть рядом те же синие глаза, тот же прямой нос и прихотливый изгиб губ, те же черты, только мягче. Тем больнее было видеть похожее, но совершенно другое лицо. И эта их похожесть становилась дополнительной мукой.
-Я не могу так больше. - вырвалось у неё однажды. - Надо что-то решать.
Татка коротко кивнула.
И на следующий день, когда Поля из суда вернулась в офис и увидела, как на неё смотрит Ларионов, она поняла — Татка решила. За них двоих.
Первые месяцы после развода, ей всё ещё казалось, что это сон, что стоит открыть глаза и будет по-прежнему, безнадёжно и изматывающе, без права на помилование. Но, стоило открыть глаза, увидеть синие глаза, услышать, сказанное хриплым спросонок голосом: «Доброе утро», как накатывало дикое облегчение: нет, не сон, не сон, она рядом, тут, стоит только руку протянуть.
И да, она чувствовала себя виноватой. Узел затянулся ещё туже. Узел вины и любви двоих, и одиночества и боли третьего.
В какой-то момент ей казалось, что рождение ребёнка изменит что-то в лучшую сторону. Изменило — Ларионов, по крайней мере, стал разговаривать с сестрой. Но больнее от этого быть не перестало. Никому.
А потом она, сначала с недоверием, а потом со страхом поняла, что подсела на... Она даже не знала, как это можно назвать. Просто, если вы достаточно долго существуете в треугольнике любовь-вина-боль, то исчезновение одной из этой составляющих влечёт за собой, что-то очень похожее на ломку. Вероятно, так себя чувствует наркоман, перешедший с героина на метадон.
Выяснилось это совершенно случайно, Ларионов уехал на месяц в командировку, Татка с едва заметным облегчением перевела дыхание, а Поля... Поля на третий день поняла, что, в привычной картине мира, что-то слишком изменилось. Не хватало какого-то очень важного элемента. Не хватало чего-то, что давало возможность дышать в полную силу.
Вроде бы всё оставалось по-прежнему, в жизни и в постели, в отсутствие Ларионова Татка, словно с цепи сорвалась, но всё равно, всё было не так. Как будто пища без соли. Ушло что-то, что предавало отношениям остроту.
Поля поняла это, когда Ларионов вернулся, и жизнь встала на привычные рельсы. И вот тогда ей стало по-настоящему страшно. Не только и столько из-за того, что на самом деле она наслаждалась явно болезненными отношениями, а из-за того, что рано или поздно это поймёт, если уже не поняла Татка. Поймёт и сделает выводы.
Но даже это не остановило её. В последние два месяца с Ларионовым творилось что-то не то. Он начал отдаляться. И это заставляло её дёргаться.
Часам к трём она не выдержала. Сказала, что хочет прошвырнуться по магазинам. Совершенно точно зная, что ни по каким магазинам не пойдёт.
Татка, не отрываясь от работы, сдержанно кивнула.
И Поля, испытывая одновременно облегчение и отвращение к себе, бросилась к машине. Путь до границы города занял сорок минут, в предпраздничной суете поток машин шёл в город и такой же поток из города. Пролететь шоссе и проскакать по грунтовке, шипя и ругаясь от толчков на ямах — ещё минут двадцать.
Ларионовский дом стоял, как стоял, тёмной угрожающей громадой. Поля невольно поморщилась. В доме не было освещено ни одно окно. Ни дымка из трубы, ни движения во дворе. Ларионовского Аутландера во дворе тоже не было. Неужели он и в самом деле уехал в Вильнюс?
Поля проехала чуть дальше, мимо ненавистного дома и увидела, что хотела. Дед Антон, деловито и без устали работая лопатой, чистил дорожку от своего дома к ларионовскому. Увидел её машину, распрямился, прищурившись, посмотрел на номера. Узнал машину и нахмурился.
Поля прикусила губу. С дедом Антоном они тоже особенно никогда не ладили. Но из машины, навстречу ему, она вышла с улыбкой.
И поздоровалась так, словно ничего и не случилось. Хотя внутри ныло всё от омерзения к себе.
-Дед Антон, до Сашки с утра дозвониться не могу. - сказала она в ответ на его сдержанное «здрасти». - То ли батарейка села, то ли вовсе телефон потерял.
-Был тут с утра. - кивнул тот. - Да уехал.
Снял рукавицу, разгладил усы.
Поля лихорадочно соображала, как построить следующий вопрос. Не получалось. И дед Антон это быстро углядел. Хмыкнул про себя и добавил:
-Не до телефонов ему. С баб... С женщиной он. Так-то вот.
Поля почувствовала, как земля уходит у неё из-под ног. Хуже всего было то, что это дед Антон это тоже заметил. На миг что-то похожее на сочувствие мелькнуло в его глазах, но затем он тряхнул головой и подытожил тихо:
-А и раньше надо было думать. Езжай Полька. Нехрен тебе здесь искать.
И снова взялся за лопату.
Поля ехала обратно и чувствовала под сердцем сосущую пустоту.
Земля.
Симонова позвонила в Рождество с утра.
-Дашка! - начала она без предисловий. - Они тут все какие-то католики.
-Правда? - удивилась Дашка, дожёвывая утренний бутерброд. - Надо же! А я думала — буддисты с уклоном в растаманство.
Симонова помолчала, переживая внезапное открытие католической Ирландии. Потом решительно выдала:
-А чем ты мне в трубку жуёшь?
-Бутером с колбасой. - Дашка куснула от бутерброда ещё раз. - Что, католицизм бутеры не одобряет?
-Так я и знала! - ликующе завопила Симонова. - Жрёшь всякую дрянь! Я тебе котлеты, зачем жарила? А кастрюлю с борщом чего оставляла?
-Симонова, десять утра! - возмутилась Дашка. - Какой борщ, тем более что я его доела позавчера! Может у вас в Ирландии и принято хлебать борщ в восемь утра, но у нас - нет.
-А откуда ты знаешь, что у нас восемь утра, если у вас уже десять? - безмерно удивилась Симонова. И без всякой связи тут же спросила. - А котлеты ты тоже доела? Бедная моя девочка!
Дашка вздохнула.
-Симонова, - прочувствованно сказала она. - Логику разговора я утратила ещё на католицизме. Причём тут котлеты? Дай мне Юрку, пока я не рехнулась тут с тобой.
Симонова отчего-то послушалась. Через десять секунд шороха в голосе зазвучал взволнованный Юркин голос.
-Они тут все какие-то католики. - мрачно сообщила детка.
-Ну, я так понимаю, что это ещё не самое плохое? - предположила Дашка.
-Нет! - отрубил Юрка. - Патрикова баушка сказала, что в собор они меня наденут в бархатный костюм с бантом.
-«В собор мне придётся надеть бархатный костюм с бантом». - назидательно поправила Дашка. - А не «они меня наденут». Нет, ну если не хочешь бархатный костюм, можешь идти в балетной пачке и на пуантах. Попытаются отвезти в дурку, скажешь им, что тётя Даша разрешила, и пусть не ущемляют твоих прав.
Юрочка от открывшихся перспектив поперхнулся и радостно захрюкал.
-Собсно, детонька моя, - продолжила издеваться Дашка. - Отстоять рождественскую службу в бархатном костюме — это ещё не самое страшное, что может случиться с юношей твоего возраста.
-Какую рождественскую службу! - возмутился Юрка. - Свадьбу!
Дашка от неожиданности облилась кофе. И заорала. От боли. И кажется от счастья.
-Патрик ей что, предложение сделал? - вопила она.
-Даааа! - прорыдала в ответ детонька. - Замуж её, а в бархатный костюм меня! Я не хочууууу!
-А ну дай мне немедленно свою шалопутную мать! - возопила Дашка.
Три секунды шуршания и стука. Судя по столь короткому времени, шалопутная мать стояла неподалёку.
-Симонова, раскудрит твою в маковку. - возмутилась Дашка. - Ты почему молчишь?
-Да я не молчу. - удивилась в ответ Симонова. - Дашка, а у тебя сколько котлет осталась? До нашего возвращения хватит? А то я Машане позвоню — путь она приедет и пожарит ещё.
Определённо, Симонову в то счастливое утро переклинило на котлетах. И вот только Машани здесь и не хватало. Дашка фыркнула.
-Иди к медведю в ухо со своими котлетами. Патрик сделал тебе предложение? И ты молчишь?!
-Я не молчу! - возмутилась Симонова. - Я тебе и говорю — они католики! А я — православная.
-Ну и что? - не врубилась Дашка.
-Значит надо венчаться у нас! - торжествующе подытожила Симонова. - В Христорождественском!
-Клава! - вкрадчиво сказала Дашка. - Самодержавие, православие и народность будешь защищать в другом месте. Поэтому, слушай сюда, девочка моя. Надеюсь, ты не предложила венчание у нас Патрику?
-Пока нет. - сообщила Симонова.
Судя по этому «пока», ещё не всё было потеряно. Симонова вполне могла уволочь влюблённого Патрика под венец куда-нибудь на Соловки. К истокам.
-Вот и прекрасно. - обрадовалась Дашка. - Русскую национальную идею будешь представлять иначе. Пойдёшь под венец в кокошнике, парчовом сарафане и новых лаптях. Но в Дублине! В ДУБЛИНЕ, едрёна кочерыжка, поняла!
-Да не ори ты так! - расстроилась Симонова. - Я хотела как лучше.
Дашка возмущённо фыркнула.
-Кому лучше?
-Тебе. - вздохнула Симонова. - Не пришлось бы тогда в Ирландию ехать.
-Чё я забыла в твоей Ирландии? - изумилась Дашка.
-Ну как же, - словно малому дитяти, продолжала втолковывать Симонова. - У меня же должна быть подружка невесты. В кремовом платье. Или в розовом. Чтоб было кому букет кидать. Так всегда в фильмах делают. И она у меня будет.
На этот раз Дашка грохнула кружку об пол. Брызгами кофе ошпарила ноги. Но кричать побоялась. А то примут ещё за экстаз. С Симоновой станется.
-Симонова. - дрожащим голосом сказала Дашка. - Не позорь меня на старости лет. Какое платье? Какой букет? Меня в церковь не пустят! У меня ж всё на лбу. Большими буквами. Одинокая лесбиянка со стажем. Три любовницы. Ни одного мужа. Многоразовый любовник, на время, пока убеждала себя, что я не такая. Случайных баб считать не будем, их всего одна и та натуралка, которой стало интересно попробовать с девочками. Я - баба-сисадмин. У меня ебли с локалками больше, чем с людьми. Вся анкета. Хочешь, чтобы подружкой у тебя была вавилонская блудница с ноутбуком в руках?
-Да! - Твёрдо ответила Симонова. - А почему три — когда их две? Ты что там, кого-то себе уже завела?
Дашка похолодела. Не хватало только спалиться по-глупому.
-Потому что тебя я тоже посчитала, - рыкнула она, чувствуя, что краснеет. - Мозги ты мне трахаешь виртуознее всех моих бывших.
-Что-то ты, Шуня, темнишь. - недовольно сказала Симонова. - Так какое платье — розовое или кремовое?
-Бляяя! - простонала Дашка. - Дура, ты, когда последний раз видела меня в платье?
-На выпускном. Погоди, тут Юрка что-то сказать тебе хочет.
Снова шорох и стук в трубке.
-Ну что, тётенька? - вкрадчиво сказала детка. - Как перспективы? Если не хочешь идти в розовом или кремовом, могу предложить бархатный костюмчик с бантом. Правда, дитячьего размера. Если повяжут и потянут в дурку, скажи, что мальчик Юра отдал его добровольно. Собсно, пойти на свадьбу в платье, это ещё не самое худшее, что может произойти с сисадмином-лесбиянкой твоего возраста.
-Юра! - укоризненно вякнула издалека Симонова.
-Убью. - твёрдо пообещала Дашка.
-Стринги и шпильки не забудь. - ехидно отреагировала детка. - И на ноут икону загрузи — благословлять молодых.
-Урою. - стонала Дашка.
-Попрошу бабушку Патрика, путь одолжит мне фотоаппарат. - продолжала фантазировать детка. - А потом стану рассылать твои фото в кремовом на все лесби-сайты знакомств. С подписью «Романтичный дизель-дайк желает себе простого женского счастья и новый грузовик». Или нет, примусь тебя шантажировать — и обеспечу себя до старости.
-Дай твою мать, засранец! - в отчаянии простонала Дашка.
-Тушь и тени для век, я тебе куплю на сэкономленные на мороженном деньги. - нанёс последний удар Юрочка.
-Так розовое или кремовое? - без всяких передаточных шорохов возникла в трубке «твоя мать» Симонова.
-Блин, Симонова, я лучше умру. - решительно сказала Дашка.
-Да ладно, не переживай так, свадьба только через три месяца, успеешь смириться. - смилостивилась Симонова. - Будешь в бежевом. Пожалуйста. Откосить тебе всё равно не удастся. Шуня, не стой на пути моего женского счастья! Я хочу свадьбу, как в кино. Имею я право, в конце концов?
-И чулки с подвязочками. - откуда-то издалека заорала в трубке детка. - Кружевными.
Дашка схватилась за голову. Насколько она знала Симонову, откосить и в самом деле не получится. И это означало, что через три месяца ей конец. Потому что платье она никогда не наденет.
Вода.
Саша вёл машину и улыбался. Похоже. Эта дурацкая улыбка просто приклеилась к его лицу. Впрочем, он был не одинок. Кроха улыбалась также удивлённо-радостно. По дороге обратно, они снова свернули в магазин. Затарились по полной, чтобы хватило на все праздники. Взяли для дяди Антона Johnnie Walker Black label.
На заднем сиденье Аутландера лежала стопка книг — маленькая победа Саши над стихией, имя которой было «библиотекарша Ольга Ивановна». Выдавать книги Крохе, не смотря на отчаянные просьбы той, библиотекарша отказалась напрочь. Формально, причин для отказа у неё не было. Кроха просила, под конец уже со слезами в голосе, но стихия не поддавалась на уговоры.
О библиотекарше этой, Саша в своё время наслушался от Татки. Татка заканчивала ту же алма матер, в которой ныне училась Кроха.
-У тётки классический осложнённый недоебит. - пояснила она Саше. - Со всеми вытекающими. Кидается на людей. Не любит всех, кто моложе, красивее или умнее её. А поскольку таких — весь институт, то сам понимаешь.
Это притом, что Татка была у библиотекарши в фаворе. Очевидно, недоебит не давал пощады и спокойная, неразговорчивая Татка казалась вполне приемлемым объектом для библиотекарского счастья.
Саша вспомнил циничный отзыв своей сестрицы, хмыкнул, покрутил головой и вышел на сцену. Представился папой девочки-студентки (Кроха вытаращилась на него в изумлении). Извинился за нерадивое детище, которое вечно опаздывает с написанием курсовых. Пожаловался, что со времени развода с женой, приглядывать за ребёнком некому (тут библиотекарша воспрянула духом, полностью подтвердив Таткин диагноз). Попросил снизойти и выдать требуемые книги. В связи с чем, он, Крохин папа, даже готов внести денежный залог и потом лично привезти и сдать каждую книгу под роспись.
Библиотекарша для вида посомневалась и таки снизошла. Даже залога не потребовала. Но явно ожидала, что книги он явится сдавать лично.
-Ну, ты даёшь... папочка. - с боязливым уважением сообщила Кроха, когда они садились в машину.
-Не зови меня так, а то выпорю... доча. - фыркнул Саша. - И скажи спасибо Татке за правильно составленный психологический портрет.
-Спасибо. - послушно сказала Кроха. - Если кому расскажу, всё равно не поверят. Только если вы с Наташей станете выступать на арене. С номером «Укрощение монстра-библиотекарши».
Саша хмыкнул. Странное дело, мысль о сестре не вызвала прежней горечи и обиды. Ну, Татка... Дура... Сестрище-лесбиянище. Сквиталась за все детские обиды. Дура и есть.
Потом они шатались по торговому центру. Только на этот раз всё было гораздо веселее. Саша исподволь расспрашивал Кроху — что та любит из еды и напитков.
Выяснилось, что из еды Кроха любит пельмени, а из напитков пиво и красное полусладкое. В общем, меню и винная карта «Молодость, общажный вариант».
-Пельмени будут вечером, у дяди Антона. - пообещал он. - А под пельмени нормальные люди потребляют - что?
-Горилку. - догадалась Кроха. - Медовую с перцем.
-Девушка, ход ваших мыслей мне нравится. - одобрил Саша, и они пошли искать медовую с перцем.
Вера Андреевна действительно приготовила к их возвращению пельмени. И гостевание у них с дядей Антоном вышло лёгкое, радостное, беззаботное и очень вкусное. Кроха ела, задорно чокалась стопкой, ловила вилкой маринованые маслята, смеялась в ответ на рассказы дяди Антона, что-то рассказывала сама.
Саша вновь смотрел на неё. И снова на какое-то время выпадал из реальности. Румянец, заблестевшие глаза, ямочки на щеках, когда она улыбалась. И то, как менялось выражение её глаз, когда она поглядывала на него.
Очнулся он в тот момент, когда Вера Андреевна рассказывала Кате, как он приглядывался к дому:
-...А мамоньки мои, я смотрю, он и с одной стороны зайдёт, и с другой, и так глянет и этак, и ручку на стену приложит, замрёт и слушает чего-то. Ну, думаю, или ведьмачит парень, или домового выкликает. А то ж думаю, у нас теперь свой колдун будет, так чего нам бояться...
Дядя Антон согласно хмыкнул.
-Было, было.
Саша почувствовал, что краснеет.
К дому он, в самом деле, долго присматривался. Дом тогда казался большой, чёрной промороженной глыбой. И Саша действительно, долго ходил вокруг да около, прислушиваясь, принюхиваясь и пытаясь добиться какого-то отклика. И когда дом вдруг мягко толкнул его в ладонь, толкнул еле заметно, теплом, он на какую-то секунду замер и вдруг понял — это его место. И потом долго ещё стоял, закрыв глаза и прислушиваясь к тому, что говорил ему его новый дом.
-Ты, правда, так делал? - спросила его Кроха, когда сильно заполночь, они по вычищенной дорожке возвращались домой.
-В общем да. - нехотя признался Саша.
-А как ты это место вообще нашёл? - полюбопытствовала Кроха.
Он на секунду заколебался, стоило ли рассказывать ту давнюю историю, но всё-таки решился и рассказал. В самом начале девяностых, сын дяди Антона, Колька влип в нехорошую историю. Решил срубить денежку по-лёгкому, за энную сумму взял на себя пустяковую вроде бы кражу. Но кража потянула за собой столько, что Колька оказался в следственном изоляторе, и вместе с этой кражей принялись вешать на него чужие криминальные подвиги. В общем бардаке и неразберихе тех лет, Колька проторчал в изоляторе полгода, чуть не подвинулся рассудком и вполне мог заехать на тюрьму лет на десять. К счастью его, дядя Антон, через каких-то своих дальних знакомых вышел на начинающего адвоката Ларионова. Саша взялся за его дело, взялся не столько корысти ради, брать с отставного военного пенсионера, в общем-то, было нечего. Но он тогда яростно и самозабвенно нарабатывал опыт, бывшему менту Ларионову виделось, что дело Колькино даже не шито белыми нитками, а склеено соплями, а будущему адвокату Ларионову нужно было научиться плавать в новых мутных водах. Поэтому он взялся за это дело и меньше чем за месяц его развалил. Колька выбрался к новой жизни резко поумневшим. Отбитые почки, бронхит и расшатанные нервы, вообще, способствуют резкому взрослению и охоте к перемене мест. Колька в конечном итоге подался на заработки в Германию, где и осел на постоянное жительство.
Дом, который теперь был домом Саши, раньше принадлежал дяде Антону. Дядя Антон предлагал составить дарственную. Чтобы хоть как-то отблагодарить Сашу. От дарственной Саша отказался и просто его купил. Но только после того, как дом согласился стать его домом.
Всё это, смущаясь, он и рассказал Крохе.
Кроха глядела без улыбки, большими глазами, и под конец, когда уже стояли на крыльце, спросила:
-Так ты просто стоял и слушал?
-Да. - смущённо признался Саша.
Он и сам толком не знал, что заставило его тогда так долго присматриваться и прислушиваться к этому месту.
Кроха решительно поджала губы, стянула рукавичку, шатнулась вперед и приложила руку к потемневшим брёвнам. Довольно долго стояла так, потом резко убрала руку, стремительно обернулась к Саше. Он легко подхватил её, шагнул дом и задохнулся от первого жадного поцелуя.
-Я весь день этого ждала. - шепнула Кроха.
Пахло от неё морозом и только слегка горилкой.
-Погоди, у меня руки холодные. - сказал он, когда она торопливо расстёгивала на нём рубашку.
-Ничего, я согрею. - улыбнулась она и в самом деле, сунула обе его руки себе под свитер.
Огонь
-Стоит мне только взглянуть на ваши сиськи, сударыня, как я теряю остатки былого благоразумия.
Машаня улыбнулась довольно. Искоса взглянула на свою собеседницу. Подержала на весу грудь. Лёгким жестом откинула рыжую гриву. Дождалась ответного восторженного стона. С улыбкой протянула руку и осторожно убрала вороную чёлку со лба Дашки.
Дашка поймала её руку и поцеловала в ладонь.
-Только на сиськи? - невинно спросила она у Дашки.
-Задница тоже полный отпад. - поделилась откровением Дашка. - Так и тянет пристроиться сзади.
Машаня рассмеялась. Потянулась соблазнительно. И нырнула к Дашке под одеяло.
Дашка лежала на боку, подпирая голову рукой.
-Хорошо, что мы всё-таки поговорили. - шепнула Машаня, прижимаясь к ней. - Надо было сделать это полгода назад.
-Угу, - с улыбкой согласилась Дашка. - Сколько замечательных оргазмов упущено. Навёрстывать и навёрстывать.
Машаня улыбнулась смущённо и спрятала лицо у неё на груди.
Восемь месяцев назад, у неё внезапно умер пациент, девятнадцатилетний мальчишка, который уверенно шёл на поправку. И можно было сколько угодно говорить, что такое иногда случается, что ей, как врачу давно было пора привыкнуть к той подружке, что всегда стоит за левым плечом, и к тому, что у каждого врача за спиной своё кладбище, но... Это ровным счётом ничего не меняло. Он не должен был умереть. Не должен.
И когда она ехала к Дашке, просто выговориться, выплеснуть наболевшее, ни о чём другом она и не думала. Только поговорить. Но когда Дашка открыла ей, в короткой майке без рукавов, в вытертых, продырявленных на коленке линялых джинсах, загорелая, черноглазая, с одной рукой в кармане джинсов, Машаня шагнула вперёд, отшвырнула сумку, крепко взяла обеими руками Дашку за голову и впилась в её губы поцелуем.
Поцелуй завершился долгим секс-марафоном. И сначала всё шло, как хотела Машаня, грубо, резко и без рассуждений. Смущало только одно, как менялся Дашкин взгляд, когда она просила «Сильнее! Глубже. Ещё сильнее!». И да, было и сильнее и глубже, и боль была, которая позволяла отключиться на время, и с каждым новым кругом Дашкин взгляд становился всё обеспокоенней. И так продолжалось до тех пор, пока Дашка не прижала её к дивану, не перехватила руки и не зашептала успокаивающе:
-Ну, тихо, тихо, тихо, моя девочка.
«Какая, нахер, девочка!» - чуть было не вырвалось у неё и она попыталась высвободиться, но Дашка держала её слишком крепко и не давала двинуться. И сказать тоже ничего не дала, накрыв её губы своими губами и осторожно, с какой-то трепетной нежностью проведя самыми кончиками пальцев по обнажённому животу.
Удивительно, что тело после всех этих «сильней и глубже» среагировало и отозвалось на ласку. Машаня перестала вырываться и замерла. А Дашка продолжала шептать ей на ухо что-то такое же маловразумительное и ласковое, и гладила осторожно, едва касаясь тела, а после ласкала также, лёгкими, почти неслышными прикосновениями, и это оказалось настолько остро, пронзительно и сильно, что Машаня, не замечая, что делает, кусала губы и очнулась от собственного стона.
Под конец она всё-таки расплакалась, и Дашка осторожно сцеловывала её слёзы, а потом просто гладила по спутанным волосам и всё приговаривала что-то ласковое, и этой, едва слышной скороговоркой вытягивала всё тёмное, плохое, болевшее нестерпимо.
Наутро Машаня позорно сбежала. Не брала трубку, несмотря на шестьдесят с лишком звонков от Дашки. Потом, почти неделю успешно избегала с ней встреч. Объяснить, почему она это делает, Машаня не смогла бы даже себе. Поэтому, когда Дашка всё-таки укараулила её около дома, Машаня, избегая глядеть ей в глаза, сказала, как можно суше:
-Продолжения не будет. Всё.
Дашка изменилась в лице. Коротко выдохнула. Ухмыльнулась кривовато. И сдавленным голосом сказала:
-Ладно.
Развернулась и пошла к «Маверику». И Машаня с ужасом и внезапно нахлынувшей обидой: так и не поняла? так и не почувствовала?; смотрела ей вслед и чувствовала, как из неё вынимают душу.
Оставшиеся семь месяцев стороны успешно портили друг другу кровь. До тех самых пор, пока не позвонила Поля и в своём репертуаре: «Машка, поднимай жопу и срочно дуй ко мне, Манюню оставить не с кем» не попросила приехать к ним. Встретить там Дашку Машаня никак не ожидала. И в первый момент просто растерялась. Судя по Дашкиному лицу, она тоже, ждала кого угодно, но только не её. Положение, как ни странно, спасла Манюня с её радостным: «Машка ****ашка!» Они с Дашкой расхохотались одновременно, и очень довольная собой Манюня хохотала вместе с ними.
А потом всё произошло совершенно естественно. Они просто поговорили. Без подколок. Без вынужденного ехидства. Без дурацких шуточек. Начистоту.
И глядя Дашке в глаза, Машаня тихо призналась:
-Прости, но всё это оказалось слишком сильно для меня. Так ни с кем никогда не было. Я просто испугалась.
Дашка улыбнулась, удобнее усадила себе на колени Манюню и призналась:
-Не совсем понятно чего.
-Я ведь себя знаю. - грустно улыбнулась Машаня. - Знаю своё тело. Знаю свою реакцию. Могу это контролировать. До какой-то степени могу им управлять. Но тогда...
-От тебя ничего не зависело. - полувопросительно сказала Дашка.
-Не то слово. От меня впервые настолько ничего не зависело.
Дашка кивнула. Потом подумала и добавила:
-У меня только один вопрос.
-Да?
-Какого хрена ты делаешь здесь в своей зелёной докторской пижаме?
Машаня рассмеялась в ответ.
-Поля сорвала меня с дежурства. Я думала, здесь, по меньшей мере, кто-то умирает.
Дашка подняла глаза к потолку и скорчила рожу.
-Поля. - только и сказала она.
-И раз уж все живы, - добавила Машаня. - Я думаю, что мне стоит вернуться. А то отгребу по полной.
-Давай отвезу. - предложила Дашка.
Машаня отрицательно замотала головой.
-Не надо. Укладывай Манюню, а я сама.
Дашка улыбнулась в ответ.
Остаток смены пролетел почти незаметно. Машаня чувствовала себя... ну, в общем, как человек, который продал-таки, ту самую козу. Казалось, даже дышалось легче.
И было совершенно естественно после смены позвонить Дашке и напроситься на встречу.
Меньше всего в тот момент Машаня обманывала себя. Она точно знала, зачем едет к Дашке.
И когда та открыла, на этот раз в футболке и боксёрских шортах, с полотенцем на шее, Машаня улыбнулась, шагнула вперёд и засмеялась тому, как шарахнулась от неё Дашка.
-Какого хрена! - возмутилась Дашка. - У тебя что, опять кто-то умер? Я не намерена вылавливать тебя все праздники, только ради того, чтобы получить ответ: «что это было?»
-Ну, мы же с тобой взрослые девочки. - чарующе улыбнулась Машаня. - Так что давай, не будем друг друга обманывать. Это был чертовски хороший секс. Настолько хороший, что неплохо бы было повторить.
И рассмеялась в ответ на ошарашенное выражение Дашкиной физиономии.
-Так мне уйти? - Машаня открыто смеялась.
Дашка качнула головой, усмехнулась одновременно смущённо и радостно, и шагнула к ней.
-Где предпочитаете секс в это время суток? - шепнула она Машане на ухо после первого поцелуя. - Здесь в прихожей, или всё-таки проследуем в койку?
Дашкины руки ловко расстёгивали пуговицы Машаниного пальто.
-Для начала, я б предпочла душевую. - ответно Машаня куснула её за ухо. - Пойдёшь со мной?
-Я только что оттуда. И потом, кто-то должен сварить тебе кофе. - Дашка целовала её шею, отвечала чуть задыхающимся голосом и Машаня поняла, что ещё минута и другая и не кофе, ни душ ей не понадобятся.
Шумела вода, клубился пар и тело, кажется, чувствовало и наслаждалось каждой обжигающе-горячей каплей. В какой-то момент потянуло холодком, дверь приоткрылась и Машаня улыбнулась насмешливо, ожидая, что Дашка не вытерпит и присоединиться к ней. Но нет, в приоткрывшуюся дверь просунулась Дашкина рука, положила на стиральную машину махровый банный халат и полотенце. Дверь закрылась.
Когда она вышла из душа, Дашка как раз наливала кофе в чашку. Машаня на секунду замерла на пороге, жадно стараясь запомнить этот момент - крепкую Дашкину руку, с туго натянутыми струнами мышц, что удерживала на весу джезву, коротко и неровно остриженный затылок, на котором смешно топорщились влажные волосы, родинку на левой лопатке и худые плечи. И очень хотелось подойти сзади, обнять за талию, прижаться всем телом, остро чувствуя другое тело — коленки, бёдра, спину и ткнуться носом в затылок. Утонуть в чужом тепле, слиться с ним, растаять, раствориться навсегда. И чувство это было таким сильным и нестерпимо острым, что Машаня невольно вздрогнула и отвела глаза. А когда подняла их вновь, Дашка смотрела на нее, вопросительно изогнув бровь и тогда только и оставалось, что улыбнуться в ответ с ехидцей, принять чашку из её рук и смотреть в глаза, улыбаясь открыто и радоваться, что их разделяет стол.
-Значит вот так вот, - Дашка откинула чёлку со лба. - Только секс?
-А тебе больше по вкусу народная лесбийская традиция съезжаться после второго свидания? - ответила вопросом на вопрос Машаня. - Сволакивать в общую кучу шмотки, мебель, кошек, вибраторы и всё это только ради того, чтобы разбежаться через год. Потому что нашлась новая, большая и чистая... Не понимая, как быстро приедается тихое семейное счастье. Особенно, когда легко можно найти замену.
-Ну, у меня так далеко не заходило. - хмыкнула Дашка.
-Ничего слишком. - Машаня отставила чашку. - Вот единственный рецепт долго и счастливо. Проще говоря — счастье должно быть недоступным.
-Выходит, дорога к цели заменяет саму цель. - перевела Дашка.
-В моём случае — да. - открыто улыбнулась в ответ Машаня.
-Интересный подход. - кивнула Дашка. - Итак, мы не говорим слово на букву «л» и мы друг другу ничем не обязаны...
-Именно.
-И нас не связывает ничего, кроме постели?
-Да.
-И мы вольны в любой момент уйти...
-Разумеется
-И значит, я могу свободно ходить на сторону? - уточнила Дашка.
Машаня наклонилась к ней через стол, положила свою ладонь на Дашкину и крепко стиснула.
-Только попробуй. - сказала она с улыбкой.
-Чудесно. - согласилась Дашка. - Тогда встречное условие. Только попробуй смыться от меня.
-Да? - с сомнением уточнила Машаня.
-Да! - твёрдо сказала Дашка, перегнулась к ней через стол и поцеловала.
Слова больше были не нужны.
Ветер.
Словно отзываясь на её состояние, дом встретил её теплом и темнотой. На миг Поля замерла в прихожей, обессилено привалившись к двери. Темно, тихо и пусто.
Еле шевелясь и ощущая боль от каждого движения, она стянула шубу, давний подарок Ларионова. Усмехнулась своей наивной хитрости, как будто эта шуба могла что-то изменить. Разулась и несколько секунд просто стояла в темноте.
В детской засмеялась Татка. Колокольчиком вторил ей смех Манюни.
Поля на миг представила их, обе Ларионовская кровь — синеглазые, темноволосые, с прихотливо изогнутыми губами, прямоносые, скуластые, скупые на улыбки. Разве что Манюня поразговорчивее, хоть что-то унаследовав от своей маменьки.
Поля прокралась мимо детской. Прямиком в спальню. Не зажигая света разделась и нырнула под одеяло.
Холодная простыня, ледяное одеяло. Вставать и включать обогрев просто не было сил. Поля скорчилась под одеялом, торопясь сберечь хоть какие-то остатки тепла.
Говорить и объяснять Татке, где она была и почему так задержалась, не хотелось. Думать тоже. На душе было мерзко. Пусто было.
Угораздило же...
Она знала о той давней истории между братом и сестрой. Датый Сашка как-то проговорился.
В своё время он увёл у Татки девчонку. Первую любовь. Увёл просто так. На спор. И по глупости признался об этом самой Татке. Уже после того, как бросил эту девушку.
Девушка, пыталась вернуться к Татке. Естественно, безуспешно.
-Я ж не знал, что она попытается вернуться. - кривя рот в неловкой усмешке, говорил тогда Ларионов. - Татке сдуру сболтнул. Уже года через два после того. Она стоит, на меня смотрит. Глаза неживые. Потом сказала только: «А она моя первая... Я её любила». Сморгнула и улыбнулась. Она мне припомнит ещё. Сквитается. Я её знаю. На тот свет пойдёт, но всё равно не простит. Не умеет она прощать.
Прощать Татка действительно не умела. И вполне могла статься, что за сегодняшний променад Полю ждало кое-что похуже, чем осознание факта, что Ларионов теперь с другой.
Мягко щёлкнула дверь детской.
-Спокойной ночи, подсолнушек. - приглушённый Таткин голос едва доносился до Поли.
Поля подтянула колени к груди.
Рано или поздно, но ей придётся сказать. Так какой смысл тянуть.
Дверь открылась и мягко захлопнулась. Татка прокралась к обогревателю, наощупь подрегулировала его, выставив температуру побольше.
В темноте шуршала одежда, свитер, домашние брюки. Приподнялось одеяло, Татка скользнула в постель и тут же затихла. Вероятно, лежит в любимой позе, заложив руки за голову. Смотрит холодным взглядом в потолок.
Поля скорчилась ещё больше. И, наконец, решилась.
-Я была сегодня у Ларионова. У него другая.
Татка долго молчала. А Поля, скорчившись, ждала. Пусть ударит. Пусть отшвырнёт. Лишь бы скорее.
-Я знаю. — очень просто сказала Татка.
Но того, что она сделала потом, Поля никак не ожидала.
Она почувствовала тепло чужого тела, Татка придвинулась к ней, легла вплотную, и вдруг обняла её. Накрыла плечи рукой, подтянула к себе поближе.
Поля схватилась за её руку.
-Я с тобой. - мягко сказала Татка.
Поля держала её руку двумя своими. И не замечала, как текут по лицу слёзы. Но тело, теряя напряжение, согреваясь, постепенно расслаблялось.
Так и заснула с мокрым лицом, держась за Таткину руку.
И не видела, с какой улыбкой глядит в темноту Татка.
Год назад, подменяя в институте заболевшего коллегу, она обратила внимание на тощую, похожую на встопорщенного воробья девчонку. Девчонка до боли напоминала другую девушку. Ту, первую, что так опрометчиво клюнула на сладкие обещания Ларионова. Ту, которая через два месяца после ухода пыталась вернуться и нарвалась на... Нет, не на отказ. На нечто гораздо худшее.
Татка не сказала «да». Татка не сказала «нет». Она просто трахнула свою первую, свою самую большую, свою бывшую любовь. Не занялась любовью или сексом. А взяла, не очень-то считаясь со слабыми возражениями. Точно зная, что ей нравится и как ей нравится. Дружки Ларика, с которыми он поспорил, и, перед которыми, хвастал успехами, вовсе не молчали, как он предполагал. Так что Татка все два месяца была в курсе. В малейших деталях. И о споре, и о том, что Ларику её большая, её первая любовь нафиг не сдалась, и о том, что её трепетная девочка, больше любит жесткий секс, особенно, когда сзади или, когда ноги на плечах.
И в последнюю ночь её большая, её первая, её бывшая любовь, получила всё, что ей так нравилось: и жёстко, и сзади, и ноги на плечах и по много раз. И то ли от усталости, то ли отвыкнув, не поинтересовалась, почему Татка, за всю ночь, так и не дала прикоснуться к себе.
А утром, Татка спокойно собралась, сказав: «А вот теперь — всё». Ухмыльнулась в ответ на непонимание, и, уходя, посоветовала:
-Зато теперь можешь хвалиться, что поимела обоих Ларионовых. Или, что они — тебя.
Для того чтобы сделать то, что она сделала и сделать именно так, как она сделала, надо было выжечь очень большой кусок души. И она это сделала. Выжигая, по живому выдирая, отгрызая кусок за куском.
Так что пьяное признание Саши пару лет назад не застало её врасплох. Какое врасплох! У неё в груди ничего не дрогнуло. Как не дрожало все эти два года улыбаться брату, разговаривать с ним приветливо, смеяться его шуткам. И ждать. Ждать терпеливо, точно зная, что судьба никогда не спускает и рано или поздно предоставляет шанс сквитаться.
И то, что она сказала ему тогда, про первую и про свою любовь к ней, было скорее предупреждением. Чтобы знал. Чтобы помнил. Чтобы не расслаблялся. Чтобы опасался поворачиваться спиной.
Поля ей совсем не понравилась. Равно, как и решение Ларионова, взять её в фирму. Семейный, так сказать, бизнес.
Нет, Поля ей совсем не нравилась. Слишком шумная. Слишком скандальная. Слишком вызывающая. Слишком женщина. И судя по реакции блондинистой жёнушки Ларионова, она у неё тоже особого восторга не вызвала. Что, в общем, было закономерно.
Поэтому она невольно расслабилась. И допустила ошибку. Жалеть можно и несимпатичного тебе человека. Пока Ларионов носился со своим драгоценным домом, Поля ходила по врачам. Можно было и не встречать её с процедур. Можно. Но то, что Ларик этого не сделал, стало лишним стимулом. Он лоханулся, ты — исправь. И сделай лучше.
Но когда эта, слишком шумная, слишком скандальная, слишком вызывающая, слишком женщина разревелась у неё в машине, вдруг, в одночасье, превратившись в измученную девчонку, когда взглянула потрясёнными глазами в ответ даже не на ласку, а на простую заботу, подумаешь, пледом укутала... Вот тогда, на том месте, где был один сплошном шрам, что-то горячо дрогнуло и проклюнулось остро через корку боли, грязи и нелюбви.
Потому что тысячи лет назад ей вслед так смотрела первая, самая большая, бывшая любовь, которую она не помиловала.
И всё чаще Татка ловила себя на том, что чересчур пристально смотрит на жёнушку... на Полю. И с радостным недоверием ловила ответные внимательные взгляды с её стороны.
Впрочем, до просветления ей было ой как далеко. Она с затаённой улыбкой наблюдала, как Ларик носится с обустройством своего семейного гнёздышка, не замечая, как уходит из-под ног земля.
Она не торопилась. Не форсировала события. «Пусть идёт, как идёт» - вот что было её девизом всё это время. Пусть идёт, как идёт. Она не старалась ухаживать, не старалась выглядеть лучше в Полиных глазах. Всё получалось само. Она просто была рядом. Когда было нужно. И так, как было нужно.
Как тогда, когда Поля распорола руку, а она промывала, обрабатывала и бинтовала рану, слушая невольную исповедь и понимая — пора. Теперь — время.
Поэтому всё, что случилось потом, было естественно. Весь этот неловкий, судорожный секс, прямо в прихожей, когда её вдруг затрясло от опасения сделать что-то не так, обидеть, оскорбить, расстроить, задеть больно. Потому что нужно было, чтобы Поле было между, чем и чем выбирать. А ещё, потому что она любила её. Не смотря на то, что, как ей казалось, она навсегда отгрызла себе это чувство.
Маленькая победа в их тайном споре с братом. И с каждым разом, когда они встречались на стороне, всякий раз, когда она видела запрокинутое лицо Поли, всякий раз, когда глушила её освобождённый сладкий крик своими поцелуями, всякий раз, когда прикасалась к обнажённому телу, вкус этой победы становился все пронзительнее.
И всё-таки... максимально острое наслаждение она испытала не тогда, когда в лицо брату выложила, что спит с его женой и намерена делать это и дальше. Не тогда, когда с его лица слились все краски и оно внезапно сделалось одутловатым, дёрганым, совсем не Ларионовским.
Нет, это случилось тогда, когда Поля сказала ей, что беременна.
Это был полный, радостный, завершённый миг абсолютного торжества. Это было то «мерой за меру», которого она ждала все эти годы. За походя вывалянную в грязи, опозоренную, растоптанную прихоти ради любовь — забрать у него то, что он так долго ждал.
Скорее всего, именно в этот момент, встала на место последняя чешуйка её брони. И она поняла, что больше никогда и ничего не пустит на самотёк, и что «пусть идёт, как идёт» - больше не её стиль.
Теперь это был её мир. Только её. И она готова была его защищать.
Так что, обнаружив Полину болезненную привязанность, она не возмутилась, не удивилась и не была шокирована. Она просто улыбнулась. Задумчивой, полной предвкушения улыбкой. Основательно рассчитала всю партию.
Ей нужен был объект, и его-то она и получила, подменяя коллегу на лекциях в институте. Худенькую, большеглазую девочку, похожую на встопорщенного воробьишку. Познакомиться между парами и прикормить её не составило никакого труда. Ввести в компанию — тоже. Татка даже удивилась той лёгкости, с которой это произошло. И тому, что никто ничего не заметил. А устроить «внезапную» встречу Саши и Крохи, вообще вышло проще простого.
Нет ничего лучше счастливых случайностей. Особенно, когда все вокруг уверены именно в случайности произошедшего. И не догадываются, что за каждой случайностью стоит тщательно выверенный план.
Таткин план сработал на все сто. Да, Полю, было жалко. Но за них двоих всегда решала Татка. И Татке не был нужен Ларионов, вечно болтающийся где-то поблизости. Поэтому она просто убрала его с доски. Единственно доступным и максимально безопасным способом.
И когда разбитая Поля вернулась домой, Татка знала, чьё тепло она почувствует, и кто окажется рядом в миг абсолютного одиночества.
Нет, Татка так и не научилась прощать.
Но зато умела вывернуть любую ситуацию себе на пользу. Это была её партия. И она выиграла её вчистую.
Земля.
Очень счастливая и оттого, абсолютно спокойная женщина шла по ярко освещённой улице, держала под руку своего мужчину и приветливо улыбалась рождественским фонарикам, суетливым прохожим припозднившимся с покупкой подарков, сыну, ночному Дублину, всему миру. Островок спокойствия в бушующем предрождественском море — Клава Симонова, без пяти минут Клава Орурк, что бы там не говорила эта заноза Дашка. Юрка шагал рядышком, против своего обыкновения не шарахался от неё, когда она пыталась взять его за руку.
Патрик был рядом, новой, надёжной частью её мира — смешной, рыжий, огромный, застенчивый, гревший своей лапой её руку.
А ещё где-то близко, казалось, просто рукой подать, была Дашка, со своим ехидством, с тщательно скрываемой от всех нежностью, и была она таким же краеугольным камнем мира, каким был Юрка и становился Патрик.
Дашка, восемь лет просидевшая с ней за одной партой. Дашка, оберегавшая и заботившаяся. Дашка, в которую так уютно было утыкаться, когда болело или точило слезами. Дашка, признавшаяся, что ей больше нравятся девочки, и простившая подругу за невольный испуг, трёхмесячный разрыв и потрясённое молчание. Дашка, которой она первой призналась, что беременна. Дашка, сопровождавшая её к врачам и встретившая из роддома. Дашка, которая всё время была рядом, несмотря на одновременные учёбу и работу. Дашка, которая выучилась сама и дала выучиться ей. Дашка, с которой они вместе отдыхали на Крите, где все почему-то принимали их за семейную пару. («Ты, Симонова, к нашему профсоюзу не примазывайся! Не жона ты мне вовсе, не жона! Так и скажи этим гнусным любопытствующим.»). Дашка таскавшая Юрку на критский галечный пляж на своих плечах и Юрка тогда, так смешно обнимал её за голову. Дашка, с которой они, голова к голове, лежали на шезлонгах, слушали ночное море, пили вино прямо из бутылки и смотрели на яркие южные звёзды. Дашка, рядом с которой они с Юркой столько раз засыпали и просыпались. Дашка, которую вечно бросали её дурные бабы, которая постоянно влюблялась не в тех и не тогда.
Дашка, коллективная жилетка для всей компании «Плюсов». И кстати, Симонова терпеть не могла, когда её звали так. Дашка заслуживала большего, чем быть просто общественным психотерапевтом и чьей-то жилеткой.
Именно поэтому, перед самым отъездом в Ирландию, Симонова недрогнувшей рукой набрала номер Машани и в ответ на торопливое: «Привет, чего тебе?» без церемоний спросила:
-Машка, у тебя совесть есть? Она тебе что, пятиминутный матрас на разовую случку?
-Ааа... - сказала в ответ Машаня.
-Бэ. - передразнила её Симонова. - Совести нет, так хоть мозги включи. Когда тебе ещё такая девка перепадёт? Чтоб вытерпеть тебя могла, дуру! Кому ты, вообще, в этой жизни сдалась со своим характером?
Машаня продолжала потрясённо молчать.
-Поговори с ней, лахудра рыжая. - в приказном тоне попросила Симонова. - А то я не знаю, что с тобой, вообще, сделаю.
После этого стало возможно спокойно лететь в Дублин к Патрику.
И если что и волновало в данный момент счастливую женщину Клаву Симонову, без пяти минут Клаву ОРурк, так это вопрос, сколько у Дашки осталось котлет и хватит ли их до возвращения семьи.
Лёд
Прага готовилась встречать новый год.
Они невольно поддались общему туристическому безумию — бродили по городу, покупали сувениры, фотографировались, периодически забегали в рестораны и кафе, чтобы погреться.
Три дня, как они покинули гостиницу в Бескидах и попали-таки в Прагу на Рождество. Три дня волшебства. Три дня беззаботного смеха, горячего глинтвейна в озябших руках, жадных поцелуев украдкой. Не мешал даже снег и морозец, ощутимо пощипывавший уши. Три дня совершенно нового секса. Не так, как любила Света. Не так, как предпочитала Эрика. По-другому. Жадно, неистово, жёстко и одновременно, очень нежно.
-Что-то меняется. – сказала она после первой близости.
Эрика не выглядела удивлённой. Но на всякий случай спросила:
-Что?
-Мы. То, что между нами. Наш мир.
-К добру или к худу? – едва заметно улыбнулась Эрика.
-Пока не знаю.
Эрика кивнула.
А ещё они говорили. Никогда они не говорили столько. Никогда не говорили на такие темы.
-Тебе бы было хорошо здесь жить. - сказала Эрика, когда они с высоты Градчан любовались на черепичные крыши под снегом.
Света повернула к ней голову. Всё тот же профиль — хоть на медалях чекань. На губах лёгкая улыбка. Только глаза смотрят непривычно мягко.
-Почему ты так думаешь?
Эрика пожала плечами, отвела взгляд от открывавшейся панорамы и взглянула на Свету.
-Это сильный город. По-хорошему сильный. Вы бы с ним понравились друг другу.
-Почему? - настаивала Света.
Эрика на миг отвела взгляд. Потом посмотрела на неё вновь. Всё так же мягко. С той же, чуть насмешливой улыбкой.
-Ты — ведьма. - сказала она. - А это место силы.
Света улыбнулась в ответ.
В марте, когда не сошёл снег, Вовочка поручил Эрике и Анохиным, встретить в аэропорту нужного человечка, принять у него папку с документами, довезти до города и проводить до квартиры.
Всё бы ничего, но когда Эрика мимоходом обмолвилась об этом Свете — та вдруг заволновалась и попросила «Не езди. Откажись. Скажи, что не можешь». Эрика просто улыбнулась в ответ и поехала. До сего дня Света никогда не вмешивалась в их с братом дела. И Эрика не собиралась допускать этого в дальнейшем.
Встретили, приняли, довезли. Провожать девушку, а это был именно девушка, пошёл старший Анохин. Эрика и младший остались в машине. Минуты через три Эрику тихо кольнуло под сердце. Не объясняя ничего младшему Анохину, она выскочила из машины и бросилась к подъезду. Возню, хаканье и звуки ударов услышала до того, как захлопнулась дверь в подъезд.
Всё было просто. Старший с девушкой поднялись на лифте, распрощались, а обратно Анохин решил сбежать по лестнице. На втором этаже грелась на ступеньках компания из трёх характерного вида юнцов. Анохин показался им вполне перспективным лошком, которого наркоманские боги велят ободрать, как липку. Правда Анохин так не считал, так что между ним и молодыми людьми возникла напряжённая дискуссия. Но трое на одного — всё-таки многовато.
Эрика подоспела вовремя.
Но там, в тесноте и судорожной толчее, Эрика, откидывая одного обдолбыша, чуть было не зевнула шило в руках второго. Но всё-таки она успела уклониться. Шило неглубоко, по касательной, вошло под кожу, подняло и разорвало её. В общем, ничего страшного. Боли Эрика даже не почувствовала. Просто завелась, как неоднократно уже бывало в моменты опасности. К счастью, Вовочка научил её обуздывать вспышки ярости. Так что с момента, когда в боку едва ощутимо затеплело, шансы стали равны. Трое против троих. Потому что к схватке присоединился Всадник.
Кровь Эрика заметила только в машине. До этого они с Анохиными ещё думали, стоит ли вообще сообщать Вовочке об этом маленьком инциденте. Но теперь выходило — придётся сообщить. Вовочка не любил, когда трогали его людей. Даже по ошибке.
И, в общем-то, никто не удивился, что Вовочка уже все знал. Откуда, откуда? Оттуда. Сорока на хвосте принесла. И его спокойное:
-Ну, рассказывай. - Эрику абсолютно не удивило.
-Да ерунда, - отмахнулась она и задрала край свитера, показывая свежую перевязку. - Тройка удолбышей. Один с шилом.
Но глаза у Вовочки сделались странные. Он кивнул ей, разрешая опустить свитер, а потом сказал раздумчиво:
-Когда это?
-Часа два назад... где-то. - удивилась вопросу Эрика.
-Твоя звонила. - с расстановкой сказал он. - Примерно в то же время. Обложила меня ***ми. Требовала, чтобы я не пускал тебя никуда сегодня.
Эрика покачала головой. Такого просто не могло быть.
-Она сегодня мне тоже... - Эрика выглядела непонимающей. - Такого с ней раньше никогда.
Вовочка хмыкнул.
-Ведьма она у тебя. - просто сказал он.
Не осуждая и не удивляясь. Просто констатируя.
Дома Эрика не удивилась опухшим, как бывает после слёз, глазам. И тому, как Света шагнула ей навстречу и осторожно приложила ладошку именно к тому месту, где была рана.
Никогда до этого они не обсуждали тот мартовский случай. Вообще, не упоминали об этом. Словно ничего и не было.
-Я бы смогла жить здесь, только если ты будешь рядом. - Света смотрела на город. - Ты — моя сила.
Эрика помолчала. И тихо ответила:
-Я знаю. А ты - моя.
Земля.
Юрка пытался не выказывать нетерпения. Но время, как назло, растягивалось и растягивалось. Пока вышли из самолёта, пока ждали багажа, пока по ленте ехали чужие чемоданы… Юрка закусил губу и очень старался, чтобы не заметили, насколько его допекло.
Но вот наконец-то их чемодан и сумка. Юрка успел отпихнуть шалопутную маменьку и лично снял с ленты вещи. Молча, толкнул Симонову боком, отгоняя от чемодана. Сумка была легче, значит сумку ей и нести.
Маменька посмотрела строго, в своём стиле «Юра!», но сказать, ничего не сказала, оставляя ему право быть взрослым.
Веса чемодана он почти не чувствовал. Просто чемодан мешал шагать. Быстро-быстро-быстро, ещё быстрее. В обгон неуклюжих, застивших выход людей.
-Да не беги ты. – улыбнулась мама. – Никуда она не денется.
Юрка и так это знал. Она никуда не денется. Просто те две недели, что их не было, Юрка чувствовал, что верёвочка всё натягивается. И тянет его обратно. С каждым днём всё сильнее. Так что триди-риди-дралала Ирландия, Корк, Дублин, и вообще. Какая Ирландия, если дома Дашка некормленая? У неё и котлеты давно закончились.
Наконец-то долгожданная дверь приблизилась. Юрка коротко выдохнул.
Шаг. Ещё шаг. Чемодан мешал. Грохотал сзади, что твой гроб на колёсиках.
Дверь распахнулась.
Дашку он не столько увидел, сколько угадал в толпе встречавших. И попёр к ней напролом. Чемодан грохотал и подпрыгивал. Ему такая скорость передвижения не нравилась. Он был солидный и неторопливый чемодан. Люди предусмотрительно расступались. Кто успевал. А кто нет – рисковал умереть в столкновении. Шага за два, вредоносный чемодан, вообще, запнулся об кого-то и протестующе встал на попа.
Но Юрка уже не обращал на него никакого внимания. Не до чемоданов тут.
Дашка улыбалась ему навстречу.
И он рванулся к ней, прямиком в расставленные руки, в знакомое тепло, в родной запах, уткнулся с разбега, обхватил её руками и замер.
-Ну вот. . – услышал он.- Наконец-то
И в ответ буркнул только:
-Придумали ещё какую-то Ирландию.
И даже не улыбнулся в ответ на Дашкин смех.
Правила выживания или в любви, как на войне.
Почерком Эрики: Друзья — это родственники, которых ты себе выбираешь.
Ниже, примечание Татки: Родственников не ебут.
Под ним, угловатым Полиным: Ебите хор!
Дашкиным быстрым почерком: Никогда не говори нынешней о бывших. Никаких бывших нет, она - единственная.
Философическое, Крохи: Любить и уходить — больно. Даже, когда ты уходишь, не любя.
Ниже, примечание Поли: Или любишь - не уходя.
Снова почерком Эрики: Бывшие - в прошлом. Ты — в настоящем. У прошлого нет будущего. У тебя — есть.
Машаниным врачебным: Жизнь - большой супермаркет. Что выбрал, за то и расплачиваешься.
Сашин, твёрдый: Мы все — чьи-то бывшие.
Дашкин: Я не предаю, не изменяю, не сдаю по дешёвке. Ты — можешь делать что хочешь.
Света: Не надо меня понимать.
Эрика: Не дают — люби. Не любят — дружи. Не дружат — уйди.
Снова Полиным: Прежде, чем скажешь: «Эта сука», посмотри на себя.
Машанин: Не кричи. Боль созывает шакалов.
Дашка: Они уходят. И всё. Просто уходят.
Симонова: Потому что.
Татка: Никогда не спрашивай этого. Если наутро она всё ещё с тобой — ей было хорошо.
Дашка: И никаких дел с натуралками!
Симоновское: Не выйдет! Свободные лесбиянки быстро заканчиваются.
Света. У каждого — своя пропасть.
Эрика. У каждого — свои крылья.
Чьи-то бывшие. Часть первая
© Copyright: Карнач, 2011
Свидетельство о публикации №211070500158
Свидетельство о публикации №211070500158
Рецензии