Черный листок

Ветер все шумит и шумит. Ставни хлопают. А тепла все нет.
Как нет и возврата к прежним хозяевам. Но, наконец, является какой-то мерзкий мальчуган и впускает тебя в холодное и совершенно безобразное здание. Порою удивляешься: что тебе делать в этом мерзком здании?

Сказано, что именно тут ты можешь заработать на хлеб свой скудный и скучный, прислуживая каким-то бледным Бейнам. Что ты о них знаешь? Да, впрочем? то, что совсем тебя не касалось. То, что совсем не возбуждало в тебе никакого интереса потому, что это чужая реальность – она, конечно, есть, но что толку тебе от нее. Если она тебе не дает ничего…

А вот тут ты неправа: даже оборванец подчеркнул, что за хорошую службу Бейны будут сытно кормить, тепло одевать и вообще относиться терпимо к тому, что ты – такой же человек, как и они, со своими бессильными обязанностями.
А ты ухмыляешься, что им, откормленным судьбою существам, глубоко безразлично твое положение… Должно быть безразлично.

В лучшем случае ты, разумеется, встретишь среди них, суетную даму, ярую поклонницу шумных обителей сплетен, масок и сластей, от безделья готовую в тебе видеть подругу себе. Она будет плевать на тебя, вечно суетясь о молодых повесах, потерявших остатки ответственности – своих поклонниках.

В худшем – это будет старуха, сварливая и чопорная. Она будет день-деньской расхаживать по роскошным покоям и что-то себе мудрствовать под нос, шамкать неведомые истины.
А если ты их не расслышишь – будешь получать по щекам….

По-любому, это должна быть госпожа. Та, суровая и эгоистичная, прячущяяся от проблем города за каменными, безвкусно отделанными воротами, неуклюжим камином, нелепо торчащими колоннами по стенам холла. Какая-нибудь тенистая, мрачная госпожа… Какая-никакая…

А каково же было твое удивление, злость, когда оборванец, грубо приведший тебя за руку в этот мрачноватый замок, хиленьким голосом представил тебя… высокому, худенькому старику (даже чем-то изнеможенному).
От старика веяло каким-то убожеством и даже вялостью.

Но это, наверное, совсем не так!
Разве хилость души может вещать тебе таким тихим, но густым голосом: «Мое почтение, мисс! Являюсь хозяином замка, ношу звание сэра Абеля Бейна»..
Ты убеждаешься, что придется бок-о-бок жить и вероятно ведь мучится с этим призракоподобным в движениях стариком…

Впрочем, что ты заладила в своих суетных мыслях: «Старый, старый..».
Ведь даже не разговаривала с ним, не знаешь его, странно, но и смотреть ему в глаза не хочешь – противно.
«Вас что-то смущает?» - поспешил преодолеть твою отчужденность новый хозяин.

«Да скучно без работы» - в свою очередь, спешишь брякнуть ты, упорно не сводя глаз с ветхого ковра на разбитом полу.
«Не спешите!» - должно было быть, строго распорядился Бейн, хотя в его голосе не было того самодурства, которое так тобою ожидалось (и почему?) – Вы, вероятно, очень устали, немного напуганы новой обстановкой, не правда ли?».

«Да, скорее, меня все это бесит!» - уныло признаешься себе, не решаясь вот так сразу в лоб показать Абелю, который весьма благо настроено суетился, предлагая присесть, попить кофе, свое отношение.

И что за разочарованность от того, что не наткнулась на бешенность (ровно как обида на рассказчика, у которого даже страшная история теряет свою остроту и начинает журчать монотонным ручьем, вроде голоса нового хозяина)?
«Хозяин»…

С сомнением и брезгливостью взирая на спокойный и даже ласковый взгляд, небрежно склоченные волосы, истощенный овал лица и, словно скульптором вырезанные, в морщинах и жилках длинные руки, даже не хочешь верить, что все дни станут пыткой рядом с эдаким монстром….
Ты отказываешься называть это нескладное длинное создание хозяином.

Потому со всей силы удерживается ненависть к нему, пока он любезно разговаривает с тобой обо всем на свете и показывает свое угрюмое жилище.
Итогом вашей совместной прогулки стало то, что, словно слепо оглянувшись на лабиринты комнат, тайники, библиотеку и заброшенные кладовые, с облегчением неразговорчивой мумии окунаешься в льстящую тебе деревянную дверь, открывавшую взору богато убранное трюмо, кричащие безделушки и скучные картины..

«Надеюсь, Вам тут будет удобно! – скромно осведомился хозяин и, словно забыв что-то спросить, не спешил позволить тебе закрыть наглухо дверь.
А у тебя родилась справедливая мысль, что старец издевается, и, явно выживший из ума, просто падок на чужую девичью мордашку.

Дверь все сопротивлялась: Абель не то обиженно, не то кокетничая, тихонько улыбался и, удерживая ее, чуть ли не шепнул: «Ну, вот Вы все торопитесь, а я даже имени вашего не узнал!».

Раздраженная неуспешной схваткой и глухими стуками жалобно скрипящей в сторону Бейна двери, не мягко бросаешь ему отказ, аргументированный тем,, что «для деспота имя – пустой звук! … А так, между прочим, и спокойнее!». 

Видно, оскорбленный до глубины души, тот включил наглость, хотя и не хотел этого (можно было заметить по его виноватому лицу), настойчиво заявил: «А я желаю знать Ваше имя! И не отпирайтесь – останетесь без завтрака!».

Это стало раздражать еще больше: можно было ему сказать все, но только не угрожать тебе прямой целью этой черной карусели дней – едой.
Потому, что это выставляет тебя ну уж полной рабыней своего существования.
«Я ему еще покажу, как меня булкой приманивать!» – мысленно взбухаешь ты сознанием и, насколько это возможно, скорчив любезную улыбку, сказав ему: « Жанна, сер!... Всего Вам доброго, обращайтесь!».
Затем ты с явным наслаждением обрекаешь несчастную дверь на максимальный грохот, на который она способна.

И внезапно возникает вопрос: можно ли столько раз ошибаться и еще маскировать свои переживания под злость от простого хозяина…
А что он, спрашивается, успел тебе такого сделать?
Спросил имя? Ну и что?
Ведь он назвал свое, это простая формальность или даже немой крик одиночки, не имевшего собеседника.

Однако твердая уверенность, что это простое действие было издевательством над тобою, не покидало твою раздраженную душу. И это раздражение выливалось на все: тебя не радовала возможность иметь жилую комнату и иметь личное пространство, все казалось «безвкусным, дряблым».

Ну даже необычная картина с темно-синими листками казалась тебе ничего не содержащим в себе художественным бредом, представленным букетом из черных листьев…
А таких, наверное, и в природе нет…
 «Как нет и таких мерзких типов, как он!» - все утоляется твой невесть откуда взявшийся гнев.

Внезапно, как громом раздается будто из стены: «Дорогая Жанна, подойдите!».
То, конечно, был тихий голос Бейна – никого в замке не было, а жаль.
«Страшно подумать! – медленно идешь ты на голос в… соседнюю комнату, - Я не прожила в его обществе и недели, а он уже стал мне так мерзок!...».

Не стучась, заходишь в помещение, которое было гораздо беднее обстановкой: блеклый шкаф, письменный стол и кровать, более похожая на лавку или гроб, чем на то, чем она должна являться. Абель прилежно сидел в сомнительного вида кресле и читал книгу, но завидев тебя, вскочил с резвостью, казалось, не свойственной ему годам.

«Проходи, проходи, дорогая! – очень гостеприимно и мягко сказал он и, вновь садясь в кресло, немного напряженно подумав (тщательно скрывая это приветливой улыбкой), глубокомысленно заявил: - Как-то мы нехорошо поговорили при первой встрече… Я бы хотел рассказать Вам о своих привычках, дабы не разочаровать..»

Слушая его, у тебя невольно жалобно заламывается бровь.
В голове вертится только одна мысль: «Куда уж более ты меня сможешь разочаровать?!... Это все бессмысленно!».

Ну и зря: Бейн, на твое удивление, оказался крайне экономным, интеллигентным человеком.; привычки у него были с причудами, но, скорее, достойные уважения, чем вновь нахлынувшей злости: он любил рано вставать, готовить, убираться в замке, прогуливаться в городе и самостоятельно покупать и продавать все необходимое....

«А я ему тогда на что?! – яростно возмущаешься ты, ужасаясь всему услышанному, - Чем я буду заниматься?! За что буду крохи получать?!».
Тут тебя сильно сконфузило: новоиспеченный хозяин крайне заинтересованно попросил: «Позвольте же и мне узнать о Ваших вкусах и привычках, дорогая Жанна!».

Тебе вдруг начало казаться, что ты превращаешься в какую-то игрушку, к которой можно примериваться, как угодно.
Больше всего было желание уйти от этого любопытного и льстивого старца, но удерживала трезвая мысль: идти от Бейна можно только в нищету, из которой не вырваться!

Наверное, точно так же уж не снести то бешенство, которое сейчас выросло, как никогда. «Кто ему позволял называть меня «дорогой?! Какое право он имеет лезь в мою личную жизнь?!».
Впрочем, как будто ты ее имеешь и знаешь, как трудно быть в замке, где нет больше никого, кроме синих листиков, улетевших почему-то в черное?!…

Ты не имеешь и не знаешь, почему же вновь кто-то дернул тебя выпалить любезно расположенному Абелю (чем вызвать довольно смешное для тебя шокированное увеличение его глаз), что ты «страшная любительница почесать язык; работу выполняешь с большой переборчивостью, так что попробуй тебе еще угодить; ты жить не можешь без безделушек и модных платьиц, без этого ты прилежно служить не будешь или сбежишь!».

А еще было сказано много громкой лжи и провокации, которую внимательно слушающий и вглядывающийся в твою наглоскорченную (но чем-то милую для него) рожу, очевидно, раскусил: в конце твоего груза размером в три смешных короба, он спокойно поднялся и вывел с робкой усмешкой: «Ну что ж, дорогая Жанна! Я очень рад, что мы наконец-то познакомились… Буду стараться учитывать Ваши привычки…».
С этим, как тебе показалось, смешком прямо в душу, он бесшумно удалился положить книгу на место - в библиотеку.

Тут начинаешь понимать, что войну все же придется объявить: уж очень непросто было втереть очки Абелю, который умильно наблюдал за твоим гневным хлопаньем ресниц и враждебно настроенным бантиком губ.
Слишком он быстро стал глухим к твоему писку, так и напрашивающимся на скандал.
А его не будет! Бейн скромно перетерпит твою непонятную неприязнь к нему и продолжит свою запутанную игру…

Вновь ты ошибаешься: нет тут никаких хитросплетений и игры, просто человек одинаков в любой возраст, а ты это вряд ли поймешь…
Что будь то довольный всем на свете ребенок или уединенный в замке старик, он все равно не проживет счастливо без общения, чувств кого-то, кто рядом….

А ты не рядом, просто берешь реванш у этого человека-привидения: будешь появляться, делать, не оглядываясь на него, свою обязанность и исчезать в свой замок, представленный уединенной комнатушкой.
Почти отрезанной от всего замка, значит – являющейся раем, местом для тишины, где дается отдых ненависти к Абелю.

Он же, встав, первым делом приготовил завтрак и направился в твою комнату – будить.
Увы, ты больше не спишь.
А как хочется, чтобы не слышать его тихих шагов.
Когда Бейн осторожно приоткрывает твою дверь, ты рассыпаешься в потоке возмущений, дескать, что ты, «школьница, что ли, что тебя будить надо?», « хозяин – господин, а не нянька!».

Он же мягко возразил и сказал, что время завтракать.
Унижения большего для особы, которая нанималась готовить, кажется, нет!
Словно побитый ни за что пес, ты нехотя одеваешься и идешь за ним.
Он, может быть, доволен тем, что имеет власть водить тебя на веревке безвыходности, как глупенького щенка.

Пронзительно поразительным было то, что в беседе за завтраком, Абель с намеком и тихой грустью сказал: «Жаль, конечно, что Вы пока не привыкли ни ко мне, ни к замку… Быть может, Вам слишком уныло?... Хотите, я подарю вам то, что безусловно поднимет Ваше настроение, дорогая?».

От этого обращения у тебя даже ком застревает в горле и вызывает неприятную вещь: поперхнувшись, ты вынужденно унижено просишь: «Пожалуйста, не называйте меня «дорогая»! Я не очень люблю это..».
«Что Вас в этом смущает?» - ком, наверняка, подходил и к горлу Бейна: он так и не был понят тобою правильно и в очередной раз наткнулся на отвращение, что было хуже укуса или удара….

«Что же делать? – неожиданно ловишь себя на мысли, что ведешь себя подобно навравшему сорванцу, - Сказать ему все, что думаю о нем, или подождать?... Но все равно ведь придется, а со временем это станет, несомненно, еще тяжелее… Так будет лучше».
С этой мыслью ты решительно отодвигаешь тарелку и серьезным тоном говоришь:
«Сэр, Ваше поведение вызывает у меня некоторое недоверие и немного отталкивает (тут ты, конечно, смягчила краски, для успокоения совести); не могли бы Вы сменить манеру общения со мною?...

Абель, как с тайным наслаждением и ожидалось тобою, медленно опустил ложку и жалобно спросил взглядом: «За что ты так со мною?.... Я же не желаю тебе плохого?..».
Он, конечно, был догадливым человеком и просто пытался назвать вещи другими именами, потому как настоящие имена резали по сердцу слишком больно.

С мнительным настроением он распрощался, да и не был из числа тех людей, которые кормятся этим низким чувством.
А вот что он не мог подавить в себе – это обида и незаметно подкрадывающееся ощущение необходимости тоже обозлиться.
Как же, необходимо! За свое растоптанное хамством гостеприимство, за искалеченное терпение, за испорченные нервы…

Да мало ли еще было причин?…
Абель же почему-то видел их насквозь и безжалостно нарекал рвением пожалеть самого себя.
И не видел необходимости срывать зло, вести себя, подобно чопорному старику, который слишком устал от всего, чтобы обращать внимание на проблемы других.

Если бы это было необходимостью, которую, наверное, знает кто-то более разумный, чем Бейн (которому, впрочем, от потрясения было тяжело соображать), то Абель так бы и остался один, придумывать себе сто причин, чтобы видеть в своем лице сто собеседников (они-то всегда будут держать себя так, как ему хочется, точно прилизанные мелкие толпы, вроде волос).
 
Но он знал, что рядом есть Жанна, ее нужно успокоить и убедить, что она оступилась, как и все, на короткий миг ослепленные необходимостью прикладываться к чужим ногам, чтобы не упасть на своих.
Потому тихонько встал, незаметно сказав: «Конечно, правда отучаться от этого мне будет тяжело, но я сделаю так, как Вы скажете!».
И от того, что его слова еле долетали до тебя, было еще противнее на твоей душе: просьба встречается молчанием, что за невежество?!

Но тебе не следовало путать его со страхом.
Вот завтрак убирается не тобою, не тобою в сервант была убрана скромная, но чистая скатерть и посуда.
Что это? Даже дух утренней привычной работы пролетел мимо тебя! Внезапно ты начинаешь себя чувствовать лошадью, которой показали неимоверный груз, а затем, в насмешку, отправили в стойло. И она даже не почувствовала, зачем была куплена.
Неужто так будет всегда? Надо бы остановить эти странные действия Абеля.

«Быть может, что-то еще, сэр?» - с надеждой спрашиваешь. Готовясь внутренне хоть трубы чистить, только бы не чувствовать, что хлеб съедается даром.
Пронзительный взгляд Бейна сквозил грустной догадкой: он понял, что не сможет интуитивно донести до тебя свои потаенные надежды.

Потому не находит ничего лучшего, как поддаться вперед и вкрадчиво заметить:
«Откровенно говоря, Жанна, я не настаиваю на том, чтобы Вы чувствовали себя обязанной мне выполнять то, что и мне самому доставляет удовольствие делать..»

Кажется, разбитый пол радостно открывает тебе свои таинственные недра, и лучше окунуться в них, чем слышать то, что сейчас несказанно висит в воздухе: работа безнадежно далека от тебя.
А внутри сидит радость потому, что незаметно ты перекормилась домашним трудом, причем не дающим тебе ничего, кроме бедного чувства выполненного скучного долга.

И что может вообще дать жизнь, кроме долгов, составляющих одну, железную решетку, стряхнуть опьянение которой с души не так и легко?
Появляются догадки, что годы тишины и, может, мук подсказали Бейну правильный ответ.

В том-то и беда: он, несмотря на кажущуюся немощность и тишину всего себя, представлялся тебе противником, разрушающим твои иллюзии в свою пользу.
И вновь ты затыкаешь себе уши, шепчущие: «Вновь промах! Он – совсем не то, что ты думаешь!..».
Никто не должен постичь твою заслугу от работы.

Вот почему твой голос чуть ли не визжит:
«Так для чего Вы тогда меня нанимали?! Что меня ждет, меня покинувшую господ, которые, между прочим, куда богаче Вас!».
Да, тебе пришлось давить на его самолюбие, его достоинство и задеть его представление о самом себе – таком хорошем, непогрешимом…
Стоп, а вот это уже стала падать еще больше твоя низость, ехидное наслаждение топтать врага до тех пор, пока он не выдаст нужного и исчезнет за ненадобностью.

Абель видел ее в другом: в твоем разметавшемся испуге.
Не то он даже дразнил его, не то служил твердым оружием для самозащиты и здравого рассуждения.
Последнее было сейчас аллегорией тихих страданий: при твоем крике ему показалось, что сейчас его нещадно бьет разъяренная толпа обманутых, жадных, эгоистичных… мыслей и желаний!
Такова ли ты?

Таков ли он, чтобы быстро принимать все блестящее зловещим блеском за мутное золото?
Нет, конечно, Бейн понял, что это не может быть так… 
И именно потому он принялся прислушиваться к твоим надеждам, удивительным образом надеясь найти отражение в них своих…
«Богатство ли держит все на свете?» - с тихой грустью осведомился он, внезапно отказавшись от своих замыслов.

Ты же подсознательно это чувствуешь и радуешься почти такими же черными красками, какими изображены листья на картинах, спешишь поставить точку, огрызнувшись: «Каждый должен о своем думать! Не тревожьте себя еще иными заботами».
Как сложно, почти невозможно поставить точку в этом замкнутом круге.
Стоило ли его тебе создавать, чтобы видеть полностью раздавленные надежды единственного человека, находящегося рядом – Абеля.

Но для цели все средства хороши – вот твое непрекословное убеждение, не блещущее, впрочем, ничем новым.
А вот и тихо, призрачно показалась из тени черных листьев твоя проблема – ты привыкла ко старому, видишь в этом зщиту…
Но, вероятно еще не понимаешь, что все это – дым, неживой, никакой.

Тоже самое почувствовалось и относительно настроения: о, думала ли ты, что оно всегда будет таким злым и униженным присутствием чудаковатого хозяина?
Это как рассмотреть: например, давно пора было бы сменить его (или хотя бы заглушить), ведь в целом ничего удручающего не происходило;

Бейн вначале полечил свое вновь испепеленное остоинство в библиотеке, а потом радостно примчался к тебе и стал стройно излагать мысли об истинах, почерпнутых из книг.
Далее он с потаенной горечью осведомляется про причины так и не исчезнувшей хмурости на твоем лице и спешит исправить впечатление о себе совместной верховой прогулкой (а ты тем временем отмечаешь, что навалилось и еще мерзкой работы).

Затем он сам отводит лошадей в стойла, чистит и кормит, поит их, ограничившись только просьбой немного подержать седла (а ты замечаешь, насколько утомительно смотреть, как перед тобою ходят на цыпочках).
После этого хозяин любезно проводил тебя в жилую комнату, опасаясь видимо новой перебранки, уже грозившей разразится едва сдерживаемым отвращением на твоем лице (а потом с удивлением и оскорбленными чувствами обнаруживаешь, что вновь обед был приготовлен, а затем посуда была вымыта стараниями Абеля).

Далее следует короткий отдых от его длинных распроссов и мнений, выводящих тебя из себя, длящийся до позднего ужина (а фокус с его приготовлением и посудой к твоей ярости повторялся).
И, наконец, он заходит, желает тебе «спокойного сна» и уходит к себе (причем долго еще слышится, как он шуршит бумагой и пером).
Круг… А ведь он все еще тихо течет.
Казалось, ну что в этом плохого?

Да другая бы горничная, явно измученная, была бы счастлива от такого навалившегося дара судьбы (и иначе не сказать!).
Дескать, попался милостливый государь, требующий только (если это можно так назвать, по ласковым оборотам Бейна) стрижки и поливки кустов, кормления лошадей и странную обязанность гладить каждое утро и вечер траву и маленький ручей, что были возле особняка.
Иная работа по дому разрешалась отдельными мягкими просьбами что-нибудь подать или подержать, иногда наведаться в кладовую (проверить, в сохранности ли запасы продовольствия)…. Это же рай на земле!

Скорее, «каторжная доля служанки» у странноватого Абеля рассматривалась не иначе, как умение всегда быть рядом, слушать хозяевские речи, радовать их взор своим присутствием, не волновать их поздним отстутствием или попаданием в опасные ситуации, не дерзить…

Вот последнего ты совсем не умела (или, вернее сказать, не желала прекращать из-за упорства).
Незаметно черные листья подобрались и к тебе: битва за привычную тяговую работу для процветания хозяйства сменилась яростным боем за личностное пространство (даже за полное одиночество).

Именно так потому, что: вначале тебе стало нелепо признавать, что Бейн, как и всякий человек преклонного возраста (и с чего ты только это взяла?), заслуживает пусть и не ласкового слова (а ведь как оно было ожидаемым!), но хотя бы послушания.
В пику всему этому бессмысленному (как бесжалостно было тобою воспринято) этикету ты стала забывать выполнять поручения, делать работу невпопад, кричать, что «подобную чушь выдумали – делайте ее сами!».

А дни шли….
И черные листья окружили не только тебя, но и простого, вконец уставшего от твоих непримиримых возмущений, Абеля.
И он крепко взлелеял в себе мысль, что ты просто устала от него, ему необходимо дать тебе отдых от своего присутствия. Тогда, быть может, все возмущения исчезнут и сменятся скукой, полезным одиночеством и раскаянием, налаживанием отношений.

Все это порывалось исполниться, как только хозяин скромно взял несколько чемоданов и предоставил тебе полное право насладиться его отсутствием неделю, пока будет «в неотложных делах».
Но совершенно неожиданно сменилось на некую слепую и эгоистичную радость от маленькой победы над опостылевшим тебе Абелем, ведь это твоя тактика, пусть на время, но выдворила его из замка.
Теперь можно было надышаться волей и делать все, что заблагорассудиться, не опасаясь ласковых и осторожных замечаний Бейна.

Первое, что тебе пришло в голову – из нехорошего любопытства исследовать комнату хозяина  - посмеяться над всем, что он ценит и любит, при случае – испортить или сломать необходимые и дорогие ему вещи.
И откуда в тебе столько подлых планов?
Ведь ничего особенного, высокомерного и чванливого твой хозяин не держал, лишь ларец со старыми письмами, фотографию родителей и странные шкатулки, украшенные мраморными розочками.

Больше всего в тебе возбудили любопытство именно письма и эти шкатулки.
Каково же твое изумление, что они таили в себе не деловые бумаги и деньги, не фамильные драгоценности и коллекцию каких-нибудь мелочей, вроде древних монет или марок.
В них лежала роза, маленькая фарфоровая куколка с побитым лобиком и грязным платьицем и колечко с сапфиром.
А еще к этому прилагалось некое откровение, написанное Бейном, в котором тот умолял некую молоденькую аристократку выйти за него замуж.

Но более тебя поразил не откровение Абеля, пестрящее трогательными признаниями в любви и клятвенными обещаниями «все простить и все делать» ради возлюбленной аристократки.
И не ее портрет  - фото хрупкой, маленькой девушки с золотыми кудрями, вздернутым носиком, восхитительным живым румянцем на щечках, одновременно - с ловкими жадными пальчиками, сжимающие горсть жемчуга, холодными голубыми глазками, едва оторвавшихся от созерцания отражения своей ослепительной обладательницы, которое бросалось в маленьком зеркальце, покоящемся на коленках у аристократки.

Поразило неописуемо то, что, немного изучив последнее письмо хозяина  из ларца и рассмотрев прилагающуюся к нему фотографию, у тебя невольно отнимается язык: карточка показывала светящегося юностью, надеждой красавца с жизнерадостными глазами, выразительным ищущим истину высоким лбом и спокойными, натруженными руками.
А подписано это фото было: «Моей бесценной княгине Альбине от вечно преданного ей сэра Абеля Бейна» - и подпись хозяина!

Письмо было тоже содержания, по которому ты совсем не скажешь, что его когда-то мог написать Абель: в нем он беспрестанно приглашал к себе в гости многочисленных богатых молодых людей, именуемых «милыми друзьями»; давал подробный отчет о выполненных обещаниях и просьбах и явно напрашивался на новые; бросался стремлениями побывать в роскошнейших городах Европы, чтобы привести оттуда «милым друзьям» сувениры и впечатления.

Такая, кричащая порывами и каким-то прилизанным медом учтивости перед аристократией, молодость хозяина вскоре немедленно трансформирует любопытство, переставшее быть злостным, в зависть и раздражение.
«Вот пижоном и мотом он, оказывается, был! – с вновь накатывающей невесть откуда ненавистью думаешь ты. – Смотри-ка, и любовницами, небось, был окружен, и друзьями!... Все имел, как сыр, в масле катался!... А вот я ему подпорчу эту сахарную жизнь - порву, выкину все, что напоминает ему о его, совсем райском, прошлом!.... Только сначала гляну, когда это так люди хорошо могли жить – и немедленно брошу в огонь, гори оно синим пламенем все!!..»

 С такими мыслями лихорадочно ищешь глазами на фотографии и письме дату и… шокировано садишься на пол: дата была одна и та же.
Она ознаменовывала собою - все, что так взбесило тебя и было памятным для Абеля, произошло… лишь три года назад!

Подумать только – лишь три года назад Абель был безнадежно другим и не обещал стать изнеможенным стариком!
О, вновь это понятие, прочно засевшее в твоих ассоциациях!

А не приходила ли тебе мысль, что ты даже четко не знаешь, когда Бейн родился и как он жил?
Нет, приходила, но, из-за злости и вредности, ты и собственное прошлое не хочешь вспоминать, не говоря уже о чужом!

А вот это последнее утверждение – ложь: с удовольствием цепляешься в собственное прошлое, считая его настоящим в этим кукольном болотном мире темного замка и неразговорчивого хозяина.
Оно заслонило собою все помыслы и стремления!

Пришло время, когда можно было встряхнуть его с насиженного места интересом к чужой судьбе, что ты и сделала, с натянутым любопытством.
И вот уже ворошишь недра комода в поисках мемуаров Абеля или завещания его родителей, наверняка содержащего дату его рождения.

Но ничего это не желалось находиться.
В руки лишь попала маленькая странная записка, содержащая резкое приглашение на дуэль и заключающая в себе самым мистическим образом… дату рождения Бейна!

Оказывается, по твоим изумленным подсчетам, бывавший на этой дуэли, различных увеселениях и пирах, а ныне – находящийся в отъезде,
Абель был только двадцати трех лет отроду!
Всего двадцати трех!

А уже его и тебя окутывает черный листок, который сыплет тысячами «Почему!»
Подумай!...