Гамбургский дневник - 3

      
      
               
                ГАМБУРГСКИЙ ДНЕВНИК – 3

       
       Пара слов вместо вступления
 
       Итак, мы снова летим в Гамбург. Третий раз. Возможно, последний. Отправляться в это путешествие не хочется: на первых двух уже (стыдно признаться) устали, а сейчас оба изрядно замотаны. К тому же Тюл нездорова: и диабет доканал, и неприятные гематомы после инъекций лекарства (у нее – диабетика – это легко получается и для нее это опасно – в любой момент может перейти в рожистое воспаление, а тогда надо будет оперировать, что для нее – диабетика – уже очень опасно). Но отказаться от поездки мы уже не можем: Скодды все уже оплатили, и мы подведем их не только морально, но и материально тоже. И, наконец, третья причина, почему лететь не  очень приятно, это то, что уже третий раз мы путешествуем за их счет. Стыдно и тошно. Но и они, и мы знаем, что за свой счет нам это путешествие не поднять. Конечно, они знают, что мы не бездельники и не имеем достаточно денег просто потому, что нас многократно ограбило наше родное любимое государство. Наш трудовой заработок не пропал просто так: на наши деньги успешно покупаются или строятся виллы на Канарах для наших олигархов, являющихся новым и конечно, достойнейшим лицом нашей страны.
       Но нам все равно обидно. Скодды не бизнесмены, и их достаток обеспечен результатом их собственного труда, а не махинациями с результатами чужого труда. И поэтому наше и их материальное положение должно было бы быть примерно на одинаковом уровне. Но они в состоянии оплачивать и свои нужды, и нашу поездку, а мы не можем оплатить даже собственную поездку. И комментируется это простенькой информацией: в их стране доцент, такой же, как я, имеет зарплату не менее шести тысяч марок в месяц, а при наличии стажа и прочих подобных достоинств – в несколько раз больше. А при выходе на пенсию его пенсия составляет примерно 70% от предыдущего заработка. А я, работая в настоящий момент на двух работах, имею такие доходы, что даже в сумме с нашими обеими пенсиями мы имеем порядка одной трети от 6 тысяч… только рублей, а не марок. И это унизительно.
       Но все же мы летим в Гамбург. Конечно, хочется повидать друзей, но я отлично понимаю, что огромную роль в принятом решении играет и подсознательное стремление Тюла сохранить эту связь с заграницей для внуков. Обидно, но наше стремление предоставить внукам какие-либо дополнительные возможности терпят регулярное фиаско: мы вкладываем им что-то в рот, а они не пережевывают, а роняют на пол. – Пройдет сколько-то лет, и мы, наконец, поймем, в чем дело: то ли это они не способны освоить даваемое, то ли это мы даем что-то, непригодное им, как тот рыцарь в какой-то шутливой английской балладе, отказывавший себе в еде, чтобы выкармливать своего коня отменными бифштексами. Только, увы, когда поймем, не будет ли уже поздно???
       Ну, ладно. Летим. И я снова берусь «за перо» (то есть за авторучку). – А стоит ли? Уже написана часть 1, часть 2, а теперь я еще берусь за часть3. И опять нерешительность охватывает меня: кому это интересно и не дурью ли я маюсь, не имея морального права тратить на это драгоценное время, которого и так ни на что не хватает?

    
                Гамбургский дневник – 3
      
       08.07.00. В аэропорт нас проводили Серега и Леночка и, уже окончательно обалдевших от поспешных сборов, впихнули в самолет.
       Прибыли. И снова нас встретили как людей родных и близких. Нет, это не гостеприимные хозяева, а настоящие преданные друзья, которые пригласили нас потому, что любят нас и искренне хотят нас видеть. На душе стало очень тепло, и сожаление о предпринятом путешествии испарилось за несколько секунд.
       Весь вечер – разговоры, взаимные расспросы, рассказы о семейных делах и, конечно, о неурядицах тоже. Они расспрашивают нас не из вежливости, их интересуют наши проблемы, которые они переживают, как свои.
       Чувствуется, что программа нашего пребывания здесь уже ими продумана. Но на этот раз она, по-видимому, будет не такой насыщенной, как предыдущий раз: упор будет не столько на то, чтобы что-то показать, сколько на то, чтобы пообщаться. Нетрудно догадаться, что у них сейчас меньше сил, чем пару лет назад. Но все равно меня это устраивает: настроение у меня сейчас не туристское, а вот человеческое тепло очень кстати. Думаю, ощущения у Тюла приблизительно такие же.
      
       09.08.00. С утра нас повезли на концерт. Повезли на новой машине: свой роскошный «Опель-Омега» они продали и купили себе крошечный (я такой вижу впервые), как букашка, «Мерседес», который, кажется, меньше «Запорожца» (3,30 м в длину).
       Концерт последний в сезоне; все оркестранты уходят на каникулы. Концертный зал находится на площади Иоганнеса Брамса, построен в 1903-1908 годах крупным судовладельцем Leisz Ferdinad и подарен им и его супругой городу. Зал прекрасный, отличная акустика; в его интерьере (как мне кажется на мой непросвещенный взгляд) чувствуется подчеркнутое стремление к прямоугольным формам. В программе симфонического оркестра «Сказки венского леса» И.Штрауса, несколько небольших вещей для скрипки с оркестром (Бетховен, Брамс) и симфония какого-то современного (и совершенно мне непонятного) немецкого композитора.
       После концерта большая прогулка по центральному парку Гамбурга: мы были в нем в свое предыдущее путешествие, но тогда музыкальный фонтан не работал, а сейчас работает; посмотрели, как изменяется напор воды в такт музыке; фонтан называется танцующим.
       Идя по парку, я вспомнил, что еще не описывал в своих дневниках блестящую рационализацию немцев, поразившую меня еще при первом визите. У подножия крупных деревьев в землю врыты неширокие воронки Оказывается, от воронки внизу идет шланг, заканчивающийся глубоко в земле в корневой системе дерева. И в результате при поливке дерева нет необходимости лить много воды понапрасну вокруг: воду льют в воронку в том количестве, в котором она необходима, и вся он попадает по назначению.
       Кстати, о рациональности. Еще в первый наш визит, едучи в Стаде, я обратил внимание на яблоневые плантации. Яблони здесь не могут тягаться своей красотой с российскими. Сорта деревьев, используемых немцами, предназначены исключительно для практических, а не декоративно-эмоциональных целей. Яблони невысокие (около 2м),довольно густые; плодов много. И для сбора урожая не нужны плодосъемники на длинных палках и стремянки: даже табуретка может понадобиться лишь в том случае, если сборщик мал ростом. И урожай собирается очень качественно и быстро (одно дерево – 20 минут).
       Вечером обед и объемистые беседы .Конечно, о политике. Немцы не понимают, как это у нас может быть такое. Я бы на их месте тоже не понял бы.
       А совсем вечером бутылка рейнского вина и музыка. Ульрих меня растрогал: вспомнил, что в прошлое посещение (в 1997 г.) мне понравилось адажио (вторая часть) из пятой симфонии Малера и поставил диск с этой записью. Теперь у меня уже есть эта запись своя (удалось найти в магазине незадолго до поездки), но все равно ему спасибо.
       
       10.07.00. Утро, как и предыдущее, началось с очередной перевязки Тюла. Мне страшно: только бы все обошлось, только бы без операции (а ведь моя медицинская квалификация отнюдь не превосходна). Затем после завтрака погрузка под дождем в машину и поездка в противоположный по диаметру район Гамбурга. Там живет Кай с семьей (визит к нему нам еще предстоит). Там же находится огромный сад-розарий; по нему и гуляли. В этом районе Ульрих и Хильда хотят арендовать себе квартиру, а свой теперешний дом предполагают продать. Причина простая: содержать дом дорого, да им и трудно уже из-за возраста. Хотят жить близко от сына, чтоб он был, как говорится, под боком и при необходимости мог бы помочь. Догадываемся, что двое других детей являются опорой в этом плане менее надежной. Продуман и противоположный вариант: поселить Кая в их теперешнем доме, а самим снять квартиру или небольшой домишко в этом же районе неподалеку. Но этот вариант не подходит, ибо, как поясняет Хильда, в случае их смерти Кай не сумеет выплатить причитающуюся долю наследства брату и сестре. Постановка подобного вопроса меня удивила, но я промолчал.
       Затем нас выгуливали по деревне, где находится их предыдущий дом, в котором они жили 26 лет первоначально. Этот дом тоже был построен Ульрихом. Потом мы побродили по берегу Эльбы, поели и поехали домой.
       Вечером – обед. Затем музыка. Хозяева устали, Тюл – тоже. А я просто регулярно недосыпаю, потому что забыл дома будильник, и сплю, чтоб не проспать, «вполглаза»: ведь здесь опаздывать неприлично.
      
       11.07.00. Утром после завтрака приехала немецкая знакомая Натальи Андреевны: мы должны будем передать ее посылку. Она обещала прибыть в  1030, а в 1029 раздался ее звонок в дверях. С восторгом и завистью еще раз убеждаюсь, что организованность и четкость у этого народа в крови.
       Нас везут на выставку Барлаха (Erast Barlach, 1870-1938 ). Он художник и скульптор. Имел брата, жившего в России, бывал у него, а потому в его работах часто встречается русский типаж (крестьяне из глухой-глухой деревни). Многие его работы были уничтожены в 1933 году с приходом к власти нацистов.
       Выставочный зал – «дом Барлаха» – расположен на территории большого парка. В центре парка двухэтажный дом, простой по внешним формам, но весьма роскошный по исполнению. Когда-то (XVIII век) дом и парк принадлежали одному очень богатому человеку Хельнсу. Окна дома выходят в парк, видна Эльба. В парке множество экзотических деревьев, привезенных хозяином из дальних стран (Африка, Америка и т.п.). Почему-то они ухитряются расти и жить в гамбургском климате (климат В Гамбурге не холодный, но все же далеко не тропический). В парке есть и оранжерея – две застекленных комнаты примерно 120 м2 и 60 м2; в каждой из которых поддерживается своя температура. Там тоже растут экзотические растения, только помельче (от цветов до полутораметровых деревьев). Это те, которые требуют уже не гамбургского климата.
       Теперь парк и дом принадлежат городу. В доме изредка поселяют гостей (только самых почетных и самых богатых – на уровне принцев и королей). Дом Барлаха был построен его другом и почитателем – миллиардером Германом Риимтсма в 1960 году (архитектор Вернер Калдморген). Музей был открыт в октябре 1962 года уже после смети Германа Риимтсма его сыном Фердинандом. (Судьба Фердинанда тоже интересна, хотя непосредственно к рассказу о Барлахе отношения не имеет: он был похищен двумя авантюристами, и его семье пришлось выплатить выкуп 40 млн. долларов; один из похитителей позже был пойман и отсидел срок где-то в Аргентине).
       «Дом Барлаха» – небольшое одноэтажное здание. В нем четыре зала примерно по 90-100 м2 каждый. Вход, несмотря на малые размеры выставки, стоит дорого: за четыре билета и маленький буклет-путеводитель (на английском языке для меня) Ульрих выложил 100 с лишним марок. Выставка состоит из биографического материала (фотографии и т.п.), небольшого количества рисунков и литографий размером чуть больше машинописного листа и скульптур, небольшая часть которых – бронза, – а остальные – дерево, покрытое чем-то вроде лака. Материал – липа и два каких-то других сорта, названия которых на русский язык мне не перевели, но сообщили, что это очень твердые породы.
       Скульптуры очень эмоциональны: лица (хотя и изображенные очень примитивно), позы положение рук и ног – все очень динамично передают движение  или настроение. Сюжеты собирательные (типа: скорбь, слепой певец, уставшая крестьянка, метательница и т.п.). Есть серии рисунков, изображающих сюжеты с определенной последовательностью событий, – этакий рассказ в рисунках. Но сюжет рассказа, как мне кажется, наивен и примитивен, хотя повествует об очень сильных и глубоких человеческих переживаниях. Хильда и Ульрих от этого художника в восторге. Тюлу тоже понравилось, она смотрела с интересом. Я же оценить не сумел: возможно, сказываются изъяны моего недостаточного художественного воспитания. Но, посмотрев эту выставку с некоторым любопытством один раз, второй раз попасть на нее я бы уже не стремился бы.
       Во время осмотра этой выставки я вспомнил, что несколько работ этого художника (кается, барельефы) мы уже видели в свое предыдущее посещение Германии в городе Раценберг. (Раскопав старые записи, можно сравнить прежние впечатления и сегодняшние.) Хильда, услышав, что я вспомнил, пришла в восторг от того, что усилия, затраченные на предыдущий прием этих друзей (то есть нас) не пропали даром. Следующим мероприятием была прогулка по Ботаническому Саду, находящемуся поблизости. Сад принадлежит Университету. Вход, как ни странно, бесплатный.
       Очень жалею, что послушался Хильду, уговорившую меня не обременять себя тасканием фотоаппаратов. Сад редкостной красоты; Ленинградский Ботанический Сад с ним и сравнивать неловко. Площадь огромная, соизмеримая по размеру с нашим ЦПКиО или чуть больше. Архитектура каждого участка соответствует тематике. Например, японские растения соответственно подстрижены, подобран соответствующий ландшафт и т.д. Иными словами, не «один общий зал», а «галерея гостиных комнат», каждая из которых имеет свой стиль, свой характер. – Жаль, что ничего не осталось на фото!
       Тюл, бедняга, устала, вернулась «без задних ног», завалилась на час спать, а потом подошло время обедать, мы все потопали в гостиницу.
       Вошли и видим: горит камин. Между прочим, горящий камин я не видел ни разу в жизни: только на экране кино. Увидев огонь в камине, я вспомнил, что утром приходил трубочист. Да, да, именно трубочист, а не печник. И когда я увидел его, мне показалось, что передо мной просто раскрыли книгу со сказками Андерсена, иллюстрированную живыми картинками, потому что трубочист был весь, как на картинке: специальная роба,  висящие сбоку на поясе какие-то приспособления и даже специальная шапочка на голове.
       Об обеде особенно не распространяюсь, ибо меню – это не самое интересное в заграничном путешествии. Замечу лишь, что ложась спать и мысленно облизываясь на стакан сладкого чая и толстый бутерброд, я начинаю догадываться, почему у многих немцев фигуры тощие и поджарые. Но сегодняшнее меню породило неплохой анекдот. На десерт Хильда подала компот из персиков со сбитыми сливками. Тюл, которая сбитые сливки очень любит, не сумела скрыть эту свою слабость, потому ей дали парочку добавок, скушав которые, она попросила меня перевести, что она так объелась, что самой из-за стола ей не встать, и нужен подъемный кран. Не зная, как перевести «подъемный кран», я сказал «домкрат». Меня задумчиво выслушали, затем о чем-то посовещались между собой, после чего Ульрих поднялся из-за стола, вышел из гостиной, и я услышал, как он спускается в свой погреб. Заподозрив неладное, я решил уточнить шутку и высказал предположение, что Ульрих, наверно, пошел за домкратом в свой гараж, поскольку таковой должен иметься в комплекте инструментов к автомобилю. «К автомобилю?» – изумленно переспросила Хильда, и после некоторых взаимных выяснений обнаружилось, что меня, как обычно, не поняли из-за моего произношения. Ульрих абсолютно серьезно направился в погреб, ибо, оказывается, существует какой-то сорт шнапса, название которого созвучно со словом «домкрат», и Ульрих пошел искать, не осталась ли у него еще бутылка этого зелья. Разумеется, его остановили, и вставать из-за стола Тюлу пришлось самостоятельно без домкрата и иных технических приспособлений, так сказать, «вручную» (или – точнее – «вножную»).
       С произношением я «влипаю» уже не в первый раз, и в памяти всплывает еще одна пикантная ситуация, имевшая место пару лет назад.
       Скодды тогда приехали в гости к нам. Желая сделать их пребывание в Ленинграде интересным и запоминающимся для них, мы старались не упустить ни одной возможности куда-то их сводить, что-то им показать: и большие музеи, и маленькие выставки, и постановки в больших театрах, и концерты в Филармонии, и маленькие концерты «местного значения».
       И вот, мы повели их в Дом Дружбы Народов. Там должен был выступать маленький хор, на концерт которого нас пригласила одна наша родственница, являвшаяся членом этого хорового коллектива. Рассказывая о хоре заранее, я сообщил Хильде, что наша родственница поет в хоре и их выступления оцениваются столь высоко, что их даже несколько раз приглашали петь в одной из петербургских церквей. «И их туда пускают? –изумленно переспросила Хильда. – Их пускают в церковь?». Я кивнул. Она посмотрела на меня, и во взгляде ее читалось сострадание. Она что-то по-немецки сказала Ульриху, и его лицо тоже стало печальным. Больше вопросов мне не задавали, и мы поехали на концерт.
       В первом отделении кто-то декламировал стихи (что у немцев особого энтузиазма не вызвало), потом кто-то что-то лихо отплясывал (это они посмотрели с интересом). А во втором отделении на сцену вышел хор, Произведение, намеченное к исполнению, уже объявили, но хор запеть еще не успел, и я шепотом пояснил Хильде: «наша родственница – вон она – в первом ряду, третья слева». Хильда посмотрела на сцену, затем на меня и вдруг начала давиться беззвучным смехом так, что на глазах выступили слезы. В паузе перед следующей исполнявшейся вещью она что-то торопливо прошептала на ухо Ульриху, и теперь уже согнулся пополам, трясясь от смеха, он. После концерта выяснилось: когда я сказал «поет с хором», то английское слово “chorus” в моем матерном произношении было ею воспринято как “horses” – лошади. Отсюда и изумленный вопрос, как это их пускают в церковь, не говоря уже о попытке вообразить себе даму, поющую вместе с лошадьми. А во время концерта при взгляде на сцену Хильда поняла все.
       Я рассказал об этом инциденте не столько для того, чтоб сдобрить свой дневник анекдотом, сколько для того, чтобы показать деликатность этих людей, которые, решив в тот момент, что у меня «поехала крыша», не стали ничего уточнять и выяснять, а лишь огорчились за меня и тактично промолчали.
       Однако вернемся к гамбургскому столу. После обеда, попивая красное вино, слушали записи хоровой оперной музыки и в числе прочего – гениальный вердиевский хор рабов из оперы «Набукко». Хильда рассказывала, что во время одного из своих путешествий они с Ульрихом слушали в Венеции концерт хоровой музыки. И вот, когда исполнялась эта вещь, весь зал встал: венецианцы, оказывается, считают этот хор неофициальным гимном своего города. – Не знаю, как там насчет гимна, но и я под этот хор встал бы, не раздумывая: так могуче и торжественно он звучит.
       На том же диске оказалось и несколько хоров из русских опер (из «Онегина» и из «Годунова»). По ассоциации я вспомнил, что уже несколько раз слышал здесь русскую музыку (песни) в посредственном аккордеонном исполнении уличных музыкантов, ставящих перед собой кружку для монет. «Это разорившиеся эмигранты-неудачники? – спросил я Хильду. «Нет, – ответила она, – эти люди приезжают сюда регулярно дважды в год на пару месяцев, а потом возвращаются в Россию». Я обалдел от изумления, потому что никогда не предполагал, что может существовать понятие: «выезд нищего на заграничные гастроли». Зато теперь я знаю, как следует понимать слова некоторых малоинтересных музыкантов, рассказывающих, что они совершили заграничное турне. Оказывается, здесь уличным музыкантам (особенно русским) подают очень и очень прилично. Заработка, полученного на таких двухмесячных «гастролях», хватает не только на оплату дороги из дома и домой, но как правило, и на безбедную жизнь дома в «межгастрольный» период, то есть в остальную часть года. Справедливости ради замечу, что кроме уличных аккордеонистов-одиночек, сидящих на земле вблизи какого-нибудь торгового центра, довольно часто попадаются и музыкальные коллективы, а именно, струнные трио или квартеты с хорошим репертуаром (как правило, классика), стоящие на каком-либо перекрестке. У них вполне импозантный вид; качество исполнения – в районе тройки-четверки, а иногда даже и лучше. Только вместо кружки перед собой они ставят раскрытый футляр инструмента.
      
       12.07.00. Сегодня нас планировали везти в знаменитый зоопарк Гагенбека. Но с утра зарядил дождь, и мероприятие было сорвано: отложили на один из следующих дней.
       Поехали с Хильдой за продуктовыми покупками. Остальная часть дня прошла незаметно в доме: разговоры, слушание музыки, отдых («мертвый час») и т.п.
       Временами разговор касается денег, и эта тема очень трудна для нас. Говорить о трудностях не хочется, потому что реакцией могут оказаться жалость и подачки. Говорить же (точнее, врать), что мы живем припеваючи, – тоже плохо, ибо как же мы в этом случае посмели путешествовать за их счет? Я уже дважды ляпнул неподходящие фразы на эту тему, и все время надо как-то выкручиваться. В качестве выхода попытались сказать, что знакомые поручили купить дешевый TV. Съездили, посмотрели и увидели, что дешевого здесь не купить.
      
       13.07.00. Сегодня ездили в гости к Карен и Уве. Дорога – автобан в Ганновер; всего (туда и обратно) «намотали» около 500 км. со скоростью порядка 160 км в час. Я ехал и удивлялся: и Ульрих, и Хильда ведут машину резковато: резко меняют ряд, резко тормозят. Если бы я такие эволюции попробовал бы вытворять на скорости 140 км в час (на большее ее мощности просто не хватило бы), то сразу же бы попал в занос. А эта маленькая букашкообразная «Мерседес» устойчива, как колхозная телега. Но еще больше я удивился, когда нас лихо обогнала машина «Smart». Это двухместный автомобильчик длиной всего полтора метра; издали она слегка напоминает легкую двухместную коляску для соревнования рысистых лошадей на ипподроме. Для полного сходства не хватает только лошади. Эта машина (выпускается в каком-то городке у границы между Германией и Швейцарией) так же потрясающе устойчива.
       В промежутке между автомобильными мыслями посматриваю по сторонам. Здесь очень чистый лес, – видимо, есть люди, которые занимаются его чисткой, то есть удалением всяких сучьев и коряг, упавших с деревьев, и т.п.
       По дороге в Ганновер нас завезли в маленький городок Целле (Cellle). Городок древний, многие здания построены в XVI веке (первое – в 1526 году). Городок активно посещается туристами, поэтому там можно купить план города на различных языках (Хильда подарила нам на русском). Погуляли, я чуть пофотографировал, и поехали к Карен.
       Побыли в гостях два часа, приняты были очень радушно. Показали нам фотографии их свадьбы (зарегистрированы в этом году), познакомили нас с Томом. Весьма симпатичный ребенок, кажется, уже говорит по-немецки, вызывая этим у меня подсознательную зависть. Возможно, они приедут к нам погостить года через полтора (было бы приятно, но, увы, обещать легче, чем приехать).
       На обратном пути зашла речь о необходимости поездки Влады в Германию, чтобы и подработать в роли гувернантки, и одновременно получить языковую практику (нечто подобное было и в биографии Карен в ее молодости – она была в Англии). Ульрих и Хильда немедленно продемонстрировали свое желание и готовность помочь в организации этой поездки.
       Уже приближаясь к Гамбургу, попали в пробку (на автобане бывает и такое). Потеряли около 40 мин., и я радовался что никому не понадобилось в туалет (ведь там из машины не выйдешь). В такой пробке на автобане нашим «новым русским» было бы затруднительно, ибо нигде не было возможности нагло съехать на пешеходную дорожку и, матеря и давя пешеходов, объехать пробку и вырваться вперед (как это часто делается на российских дорогах).
       Вечером по приезде домой – обычная программа: обед, музыка, рюмка вина.
      
       14.07.00. На сегодня планы были неопределенные: хорошей погоды не ждали. Дождь, похоже, подстерегал нас где-то по ту сторону окна гостиной, вежливо не решаясь войти в дом. Мы сели завтракать, и тогда он, увидев это в окошко, закончился. Торопиться теперь было уже некуда, поэтому разговоры после завтрака затянулись. Темы те же: политика, экономика, менталитет. Для немцев мы – люди из другого мира, а потому обмениваться с нами мыслями по этой тематике им интересно.
       Потом Хильда сказала, что необходимо заняться шопингом. Ульриха оставили дома на хозяйстве, Тюл захотела пойти с Хильдой, а я пошел с ними не столько для физической помощи, сколько потому, что понимаю, как трудно Ульриху оставаться наедине со мной: он считает своей обязанностью развлекать гостя, а говорить с гостем не может. Тюл предложила пойти пешком (тут недалеко), и я сразу же оказался нужным, чтобы везти ручную тележку с покупками. Большую часть дороги дождь сопровождал нас, и мы шли под зонтиками. Пока мы были внутри торгового центра, дождь отдохнул, набрался сил, а потом, встретив нас у выходной двери, проводил почти до самого дома, а затем просто исчез (на черта мы ему нужны во время ланча и «мертвого часа»?).
       После «мертвого часа» выпили кофе и, как только мы обсудили перспективу поездки на какое-то близко расположенное озерцо в окрестностях Гамбурга, дождик тут как тут. Быстро и деловито прикрыл солнышко черной мохнатой тучей и начал нас поливать. Поездка, естественно, «накрылась». Брызнув в окно и удостоверившись в том, что мы покорно уселись за стол в гостиной и начали беседовать и слушать музыку, дождик для пущей убедительности порезвился над нами еще полчаса и, сделав свое черное дело, удалился. Сообщить об этом хозяевам я не решился: похоже, они устали, потому и сами были в душе рады, что есть предлог спокойно посидеть дома и никуда не ехать.
       Ближе к вечеру бессмысленность поездки стала безусловной очевидностью, и нам предложили прогулку по одному из близлежащих парков. Побродив час с небольшим, вернулись, пообедали послушали музыку и разошлись спать
      
       15.07.00. На сегодняшнее утро не было запланировано ничего. И поэтому – по закону подлости – именно сегодня погода безукоризненная. Позавтракали и час-полтора просидели за столом, говоря о политике. Если бы я прочел эти мои строки лет сорок назад, я сказал бы: «как скучно». Я тогда был аполитичен и политикой не интересовался. Я считал, что больной, доверив свое здоровье врачу, может не интересоваться подробностями: врач обо всем подумает сам. А ведь гражданин может точно также не вникать в подробности политики: правительство обо всем подумает само, есть профессионалы, и каждый должен заниматься своим делом. А газеты всегда хором сообщали, как хорошо «у нас» и как плохо «у них». Но больной начинает интересоваться медициной, когда перестает верить во всемогущество врачей и в их безукоризненную добросовестность. Именно поэтому медицина меня всегда интересовала не только с точки зрения популяризации этой науки и именно по аналогичной причине во мне начал просыпаться интерес к политике, хотя, пожалуй, это интерес познавательный. «Скучные» разговоры о политике мне сейчас кажутся более естественными, нежели «безусловно захватывающие» разговоры о новостях футбола: ведь во втором случае речь идет о развлечении, без которого прожить можно, а в первом – речь о самой жизни. Для ясности замечу: если бы баран соображал, он догадался бы, что вопросами заготовки сырья для мясной промышленности ему интересоваться следует.
       Хильда укатила за продуктами на велосипеде (вот уж в этом я ей не компаньон учитывая мои почти фантастические способности к укрощению велосипеда и непривычность к гамбургскому порядку  уличного движения).
       Мы трое сидим в гостиной. Ульрих читает газеты, Тюл изучает немецкий периодический журнал о диабете, а я – делать-то нечего – развлекаю себя «философической графоманией», то есть пишу эти строки.
       Приехал Кай с семьей. Посидели, пообщались, поговорили. Оба ребенка производят приятнейшее впечатление: дисциплинированы, не капризны, не пытаются перетащить внимание на себя, но в то же время это не куклы, а очень живые и подвижные, не чуждые веселья и шалости дети. Отношение взрослых к  ним – сочетание любви, мягкости, такта, уважения и строгости. Петра – жена Кая – очень мила и приветлива, но, пожалуй, не слишком общительна. Кай, как и в прошлый раз, производит обаятельнейшее впечатление (если не считать его безумно громкого голоса, который заставил меня вспомнить легенду о взятии Иерихона, стены которого развалились от громкого звука труб наступавших воинов).
       Расспрашивали Кая о его путешествиях с его школьниками. Приглашали его с семьей приехать в Питер, Они обещали через год. Когда разговор коснулся политики, он сказал, что не понимает, как можно жить в государстве, в котором нельзя быть спокойным за завтрашний день. Должна быть гарантирована забота государства о гражданах; пусть не качественная, но обязательная, гарантированная. Кай никогда не жил в государстве, где нормой является беззаконие и беспредел. Поэтому он считает, что воровство государственных богатств олигархами – это нехорошо, но решающего значения не имеет, ибо основная масса доходов, как он предполагает, все равно идет государству. Он считает, что правительство о государстве обязательно позаботится и все в итоге будет хорошо.
       Его оценку и его реакцию нам следует учитывать, потому что иностранцы, беседуя с другими россиянами (большинство других людей более легкомысленны, чем мы), нас могут начать воспринимать как вымирающих мамонтов, которые просто не могут приспособиться к новому климату, а потому просто не понимают всех прелестей нового климата с развалом промышленности, массовым обнищанием одних и обогащением других и т.п.
       А вечером, как обычно, обед, музыка. Прослушали концерт трех теноров: Паваротти, Доминго, Каррера, а потом духовная музыка. Мне оба диска в целом не очень понравились. Я высокого мнения о голосе каждого из этих трех теноров. Я знаю историю этого концерта  (рассказывают, что этот тройственный концерт был организован ими для того, чтобы собрать деньги на лечение какой-то тяжелой болезни Каррера) и глубоко уважаю всех троих в связи с этим. Но сам концерт я воспринимаю не как шедевр исполнительского мастерства, а как некий музыкально-цирковой номер, рассчитанный на богатого сноба и на популистский эффект, что вполне соответствует художественной стороне программы концерта. Ведь в хоре теряются индивидуальные особенности каждого, и поэтому хор солистов всегда хуже, чем все солисты, прослушанные поочередно.
       А второй диск не понравился потому, что музыка на нем собрана очень уж разнородная: от Баха и Вивальди до Мессиана. Впрочем, обсуждение музыкальных вопросов – это совсем другая тематика, к замыслу написания сего дневника не относящаяся. Так что это было лирическое отступление.
      
       16.07.00. С утра Скодды пригласили нас поехать вместе с ними в церковь св. Михаила (лютеранскую) на воскресную службу. Для них это праздничное событие: оба взволнованы и одеты празднично.
       При входе в церковь всем входящим раздают книжки с текстами и даже нотами песен и текстами молитв, а также маленькую брошюрку с «распорядком дня» на сегодня. Высоко на стене висит табло, где также указаны номера тех псалмов, которые надо будет пропеть: каждый прихожанин должен будет открывать свою книжку на указанной странице и участвовать в общем деле. Я книжку не взял, предполагая, что они не догадались к моему приходу изготовить таковую на русском (или хотя бы на английском) языке. Потом я однако забеспокоился, предположив, что при выходе они потребуют возврата книжек и могут заподозрить меня в том, что я свою утаил. Когда я высказал эти опасения Хильде, она долго смеялась.
       Прихожане проходят на выбранное место (зал заполнен примерно на треть, и свободных скамей много), затем минуту стоят, опустив смиренно голову и что-то шепча, затем садятся. Во время богослужения слушают проповедь, хором говорят слова молитвы, хором поют. Основная часть этих действий производится сидя, но изредка прихожане встают. Мне объяснили, что вставать следует только в тех местах службы, где обращаются к Богу непосредственно, а не через священника. Был еще и вставной фрагмент: привели человек 15-20 ребятишек лет по восемь, и они хором что-то тоже пели.
       Акустика в зале прекрасная (кстати, церковь подрабатывает, сдавая иногда зал для исполнения светских концертов, и тогда бывают заняты и хоры и галерея свободные сегодня).
       Рядом со мной сидит девушка лет15-16. Когда начали петь, она, увидев, что я без книжки, с трогательной и милой заботливостью подвинула свою так, чтобы и я мог видеть напечатанный в ней текст. Когда я жестами и несколькими английскими словами, известными ей, объяснил ей, что воспользоваться ее заботой не смогу, она, с улыбкой кивнув, убрала книжку обратно. Когда начали петь, я обнаружил, что у девочки блестящий слух и очень чистый и приятный голос, и слушал я ее с удовольствием.
       О содержании проповеди мне потом рассказали. Пастор говорил о современной жизни, о проблемах, возникающих с детьми и их воспитанием, о течениях типа коммунистических, неонацистских и пр. Потом призвал всех, чтобы люди любили друг друга, были друзьями, и все сразу начали, приветливо улыбаясь, пожимать руки всем, сидящим поблизости, и вообще тем, до кого могли дотянуться.
       Я не религиозен, я из тех, кому с детства вбивали в голову, что религия – это опиум для народа, массовый обман и тому подобное. Но я думаю, что, если церковь использует свое влияние для того, чтобы внушать людям идеи добра, чтобы морально поддерживать этих людей, обсуждая с ними их общие трудности и превращая эти трудности из личной трагедии каждого в проблему, общую для всех, то за такую церковь я голосую обеими руками.
       После церкви небольшая прогулка в районе порта и пассажирской пристани. Затем возвращение домой, ланч, отдых, кофе, музыка и вечером обед; к обеду ждут в гости семью Хофц (мы с ними уж знакомы по прошлому визиту в Германию; надеюсь, за три минувших года они не забыли русский язык).
       Они пришли, и приняли их, как мне кажется, с почетом. Дело в том что, по моим впечатлениям, здесь принято приглашать просто на чашку кофе. То есть семья торопливо втихомолку обедает сама, а к приходу гостей посуда уже убрана, и на стол подают кофе, печенье или торт и иногда орехи. Но чету Хофц пригласили именно к обеду.
       Кстати, несколько любопытных наблюдений относительно еды ( любопытных потому что здесь это не так, как у нас). Если подают вино, то на столе не маленькие рюмочки, а довольно большие рюмки или бокалы. Наливают сравнительно много. Поднимают бокалы, смотрят друг на друга и говорят что-нибудь вроде «прозит» (ваше здоровье), не чокаются и отпивают маленькими глоточками совсем немного. Потом в процессе беседы много раз понемножечку с большими перерывами прикладываются к бокалам: иногда, так же, как и в первом тосте, «организованно» (т.е. вместе), а иногда в индивидуальном порядке. Едят обычно без хлеба, но, если его поддают, то, сделав бутерброды, не берут их руками, а орудуют ножом и вилкой, как с куском мяса. Оставлять недоеденную еду на тарелке, как это любят по-барски делать у нас, здесь не принято. В тарелку накладывают обычно заведомо маленькую порцию и, съев ее, берут добавку (иногда и пару раз). Хозяева демонстрируют свое радушие не тем, что наваливают гостю полную тарелку с верхом, а тем, что на столе стоит блюдо с пищей и из него можно брать добавку. А если гостю хочется демонстрировать сытость, то он не оставляет в тарелке надкусанный испорченный продукт (ни себе, ни людям), а просто отказывается от добавки.
       Итак, пришли Хофцы. Очень мило подарили нам с Тюлом какие-то сувенирчики (какие, мы еще не посмотрели, но уже пожалели, что не догадались привезти ничего им – хорошо, хоть скоддовским детям что-то привезли).
       Они уже немолоды: ему 74, ей 76, т.е. она немного старше, но (да простят мне эту бестактность) умнее его намного. Последний раз они говорили по-русски (не между собой) три года назад – в наш предыдущий приезд – с нами. Отсутствие практики сказалось: сегодня они говорят заметно хуже.
       Предполагавшаяся многоязыковая всеобъемлющая беседа не получилась. Поговорив немножко с нами и получив немного информации, выходящей за рамки того, к чему они привыкли, они изумились, обалдели от этого шока и возбудились настолько, что еще долго-долго тараторили со Скоддами по-немецки, переживая и пережевывая услышанное. Потом, когда, наконец, познанное улеглось в их сознании, они вспомнили о нас, снова заговорили с нами по-русски, расспрашивали о чем-то еще и… все повторялось сначала. И так было практически весь вечер.
       Ушли они поздно (просидели с 1900 до начала первого). Скодды устали, а на Тюла дже смотреть было жалко. Но она мужественно держалась и даже ни разу не зевнула от усталости и не поморщилась от боли в своих незаживающих абсцессах.
       Хотя я и попытался немного поиронизировать, описывая их визит, визит и общение на самом деле оставили очень приятное впечатление. Но и ощущение неудовлетворенности лично у меня тоже осталось, потому что обсудить что-то глубоко в недлинной беседе вшестером невозможно: разговор неминуемо все время уходит куда-нибудь в сторону, и никому из беседующих никогда не удается высказаться до конца, потому что его обязательно перебьют. В компании внимание не может концентрироваться на одном и том же человеке достаточно долго (если, разумеется, это равноправная беседа, а не рассказ или доклад). А когда разговор ведется на нескольких языках, все сказанное еще быстрее распыляется.
       После ухода Хофцев сделал перевязку Тюлу, записал эти страницы и, отчаянно зевая (уже поздно), отправился спать.
      
       17.07.00. Сегодня была экскурсия в зоопарк Гагенбека. Этот человек известен тем, что первым провозгласил тезис: животные в зоопарке должны жить не в малых клетках, а в условиях, возможно более близких к естественным. Он создал в Гамбурге зоопарк, организованный им по этому принципу. Сейчас подобные зоопарки существуют также в Ганновере и в Берлине, но они принадлежат государству и им же финансируются. Гамбургский же зоопарк принадлежит двум братьям, потомкам (в пятом поколении) его создателя. Являясь частным, он существует лишь на самоокупаемости (у нас сказали бы: на хозрасчете) и испытывает большие финансовые трудности. Оба Гагенбека пользуются у гамбуржцев симпатией и  уважением. Но частое посещение зоопарка доступно не всем: входной билет стоит что-то около 30 марок. В зоопарке работает большое количество людей, и содержится он в идеальном порядке. Количество видов животных меньше, чем, например, в Петербурге, но некоторые животные в нем очень многочисленны. Например, слонов (африканских и индийских – в сумме) около полутора десятков, павлинов – десятка два, розовых фламинго – штук сорок и т.д.
       По впечатлению, производимому на входящего, это, в первую очередь, парк, и лишь во вторую очередь – зоологический. Парк большой, очень красивый. При входе тележки для перевозки детей, чтоб они не устали (прокат тележек за деньги, конечно). Тележка – это деревянная платформа на колесах, напоминающая по форме  кузов грузового автомобиля и имеющая размер в половину кровати-раскладушки: двое пятилетних детей размещаются удобно. Рядом (за деньги же) сказочный город, по улицам которого дети разъезжают на самоходном транспорте.
       Вольеры с животными начинаются не сразу от входа. Вольеры эти очень просторны, в них водоемы, скалы (разумеется, в основном, искусственные, но сделаны очень похожими на настоящие). Решеток очень мало. Животные, контакт с которыми может быть опасен (для них самих или для людей), отделены от людей естественными преградами (водоемами, небольшими скалами, рвами и т.п.). А, например, зайцы и какие-то родственные им зверюшки, а также некоторые другие – не ограждены никак и могут свободно выходить на аллеи. Правда, делают они это не часто: их удерживает большое количество пищи, оставленной для них на их собственной площади (например, на траве). Интересно, что люди очень доброжелательны (никому даже в голову не приходит обидеть зверюшку) и дисциплинированы (никто не позволяет себе сойти с аллеи и пойти по траве, где обитают зверюшки).
       В центре парка высокие – метров 40– скалы (искусственные, конечно). Внутри скал лестницы с платным подъемом на смотровую площадку. По самим скалам разгуливают горные козлы, ниже – плато, на котором пасутся зебры вперемешку со страусами, еще ниже – озеро, в котором плещется буквально толпа розовых фламинго.
       Но есть и закрытые помещения, например, обезьянник. Там жарко, но обезьяны отделены от людей плексигласовой стенкой, за которой еще жарче. А там деревья, с которых свисают канаты, изображающие лианы, и по вольеру гуляют и прыгают наши волосатые собратья по разуму. А, например, павианов вполне устраивает гамбургский климат, и они обитают на большой открытой площадке с деревьями и прочим и отделены от людей лишь небольшим рвом. При остром желании (обоюдном, разумеется)  можно подойти ко рву вплотную и поздороваться с павианом за руку.
       Разумеется, я не предполагаю описывать в деталях все, что можно увидеть этом зоопарке (это уже сделано в специальном путеводителе на нескольких языках, и этот путеводитель можно купить там же за очень и очень немалую сумму). – А я просто хочу отразить общую обстановку и общее впечатление.
       В парке имеется два декоративных участка. В одном какие-то большие фигуры (наверно, из дерева), имитирующие что-то индийское или японское, в другом – скульптуры ящеров, выполнены с претензией на максимальное сходство с живыми.
       Полюбовались мы еще и слонами, одни из которых лакомились, получая какие-то угощения из рук посетителей, а другие в поисках этого угощения засовывали хоботы за шиворот зазевавшимся посетителям. Меня при этом поразила наивность этих слонов: во-первых, они почему-то уверены, что именно за шиворотом люди хранят свои запасы пищи, а во-вторых, эти слоны совершенно не умеют читать – в противном случае они приглашали бы людей к висящим рядом объявлениям, сообщающим, что угощать животных разрешается сколько угодно, но только ни в коем случае не принесенной из дому пищей, а исключительно пищей, купленной в рядом стоящих специальных киосках.
       Насмотревшись на слонов, мы зашли в находящееся рядом кафе и по примеру слонов перекусили (правда, мы не пытались найти кофейные чашки за шиворотом продавца). Погуляв по парку еще немного, мы поехали домой, полагая, что зверюги в зоопарке от нас уже немного устали.
       По возвращении – кофе с куском торта, беседы; затем перерыв до 1900. В это время Скодды, если они дома, включают TV, чтобы прослушать последние известия. Сразу после этого обед, после которого Скодды, отчаянно уставшие за день, отправляются отдыхать. Улеглась спать и уставшая до изнеможения Тюл (и ее диабетические ноги болят, и сердце плохо работает, и абсцессы ноют без передышки). Ей, бедняге, тяжело; под конец прогулки в парке я смотрел на нее со страхом, как на Пизанскую башню: устоит или свалится? А пока она спит, я занимаюсь дневникописанием, а потом буду долбать немецкий. Понимаю, конечно, что все это – дохлый номер. Сейчас, пока мы в Германии, я уже даже начинаю понимать отдельные  фразы, сказанные за столом. Но по возвращении домой времени не будет совсем, будет куча отвлекающих моментов и не будет немецкой языковой среды, когда – хочешь или не хочешь – слышишь вокруг себя немецкие слова и немецкую речь. Пройдет два – три месяца дома, и все выученное уйдет из памяти, как вода, пролитая на песок. Но что делать? – не бездельничать же! – да и к тому же очень хочется…
       Вечером после обеда – Гуно, Бетховен и опять ежевечерняя рюмка красного вина (эта милая обаятельная Хильда скоро сделает из меня алкоголика!).
       Слушая звукозаписи, обсуждаем с Тюлом шепотом завтрашний день. Нам было сказано: «Завтра нашим друзьям-гостям быть при галстуке – будет сюрприз». – Что же это будет? Мы нервничаем, потому что боимся, что эти милые люди будут на нас тратиться еще; радоваться перспективе получить что-то, как теперь принято говорить, «на халяву», то есть «урвать кусок» – это не в наших характерах. Угадать трудно, ибо исходные данные противоречивы: с одной стороны, быть в парадной одежде, а с другой – надо куда-то ехать к нефиксированному времени. Пока мы обсуждали, Ульрих на минуту вышел и вернулся с подарком для меня: CD- плеер с наушниками и с блоком питания (и инструкцией на немецком  и итальянском языках). И к этому он приложил запись «Времена года» его любимого Вивальди. И, хотя у меня это произведение есть на долгоиграющей пластинке, разве ж в этом дело?
       Разумеется, мы с Тюлом оба обалдели от такого подарка. Конечно, иметь такую вещь хотелось давно: во-первых, безупречное качество звука, а во-вторых, наш магнитофон имеет вход для плеера, в результате чего слушать может не один человек через наушники, а все сразу через динамик. Но эта вещь, по нашим понятиям, очень дорогая. Если бы я получил в подарок что-то недорогое, мне было бы только приятно. А от этого подарка мне, прежде всего, грустно… Грустно, даже несмотря на то, что это вещь не новая: по их словам, Ульрих купил ее для себя два или три года назад, но потом надобность в ней отпала в связи с приобретением музыкального «комбайна», и она лежала без употребления, а теперь  он с удовольствием дарит ее мне.
       Какой сюрприз ждет нас завтра? Ждем не без волнения.
      
       18.07.00. И вот, этот день настал. После завтрака едем, как всегда, в центр. Небольшая прогулка по набережной центрального в городе водоема – Альстера и по площади у ратуши. Выражение лица у обоих Скоддов загадочно-таинственное.
       В полдень сажают нас в машину и куда-то везут. Въезжаем в какое-то серое здание (точнее – в гараж под ним), оставляем машину, подходим к лифту. Лифт не такой, как все: кабина огромная, а вместо кнопочного пульта – лифтер в униформе. Меньше, чем через минуту, мы из лифта выходим, и я догадываюсь, что лифт, оказывается, скоростной. Мы в ресторане, и официант, торжественно встретив нас, ведет к столику. «Вот это и есть наш сюрприз,– торжественно говорит Хильда,– мы неделю назад заказали здесь столик». Ресторан находится в верхушке башни, расположенной недалеко от центрального городского парка с розами. Наружная часть верхушки башни выполнена в виде большого кольца диаметром около 20 м. В центральной – стержневой – части диаметром около 10 м находятся лифты и все служебные и подсобные помещения. А кольцо медленно вращается вокруг стержневой части, делая один оборот примерно за полчаса. По окружности кольца радиально расположены столики (на 4 персоны каждый), и сидящие за ними посетители имеют панорамный обзор всей центральной части города. В потолке бессчетное количество маленьких отверстий, в каждом из которых по лампочке, миниатюрной, как лампочка от карманного фонаря. Вероятно, в вечернее время, когда уже темно и внизу светятся огни города, эти лампочки освещают ресторан, создавая своеобразный интим с меняющимися цветами. Музыки, слава Богу, нет, танцплощадки – тоже. Весь обслуживающий персонал – эмигранты (кажется, турки). Ресторан считается престижным, места заказываются заранее, меню дают на различных языках. Услышав, что я объясняюсь с Хильдой на ужасном английском языке, мне немедленно дали меню на английском языке. Читать я его не стал; не зная толком названия блюд, я посмотрел на цены и похолодел: например, парное мясо с картофелем и грибами – 30 марок, порция мороженного по10-15 марок.
       Мы просидели около часа с небольшим. Скодды были очень довольны тем, что доставили нам шикарное удовольствие, а мы благодарили их за дружеское тепло.
       После ресторана заскочили в какой-то заранее разведанный Хильдой магазин и, наконец, купили Тюлу какие-то особенные ортопедические стельки (у нее остеопароз – осложнение диабета, – и она еле ходит). Вероятно, ноги у нее болят отчаянно, ибо она, не дотерпев до дома, тут же сунула эти стельки в туфли. Результат был виден сразу же: ковыляние измученного человека превратилось в нормальную человеческую походку. Она, глупая, переживала из-за цены (они очень дорогие), а я жалею, что купленный комплект был единственным комплектом данного размера, и поэтому нельзя было купить второй (в продаже свободно есть только средние размеры, а маленькие – отчаянный дефицит).
       Вечером после обеда, как всегда, начали было слушать музыку, но это занятие быстро заглохло, плавно перейдя в теплую и задушевную дружескую беседу.
       Завтра мы расстаемся. Увидимся ли еще? – Ой, как я сомневаюсь. Впрочем, хочется надеяться, что просто это я пессимист и поэтому ошибся. Очень хотелось бы встречаться с ними еще и еще, хотя, честно говоря, это, как правило, бывает очень тяжело и физически, и материально (даже в Гамбурге, хотя за все платили они, мы подрастратились очень прилично).
       Ладно, поживем – увидим. По крайней мере, мы искренне пригласили к себе и их, и семьи их детей.
       А сейчас последняя ночь в Гамбурге. Спать!
      
       19.07.00. День последний. Утром, не торопясь, выезжаем. Идут последние сорок минут нашего общения – ожидание в аэропорту. Невольно сравниваю свои впечатления с предыдущими разами. Отношение теплое и заботливое, но волнение, которое было в предыдущие разы, сейчас отсутствует: наверно, устали, бедняги, от приема отчаянно (ведь не должны же мы считать, что трудно лишь то, что делаем мы, а то, что делают другие, –нетрудно).
       Попрощались… Увидимся ли еще?
       Впечатления от пребывания в гамбургском аэропорту те же, что и раньше. Тюл испытывает унижение, а я – озлобление. Мы – россияне – для них – унтерменши. Ни одна скотина не говорит с нами по-русски (а ведь аэропорт-то международный!), да и по-английски говорят немногие и мало. И мы сравниваем это с тем предупредительным гостеприимным отношением, которое проявляется в наших аэропортах к иностранцам. Даже автобусы, перевозящие к самолету, для российского рейса предоставлены в недостаточном количестве, и едем в давке, как на работу. Если на протяжении всех трех путешествий по Германии я восторгался многими положительными чертами этого народа, то справедливости ради нельзя не отметить и свойственного некоторым слоям публики утонченно-высокомерного хамства, при котором человек понимает лишь язык волосатого кулака, поднесенного к его носу. Именно этот тип хамства является питательной почвой для последующего развития теорий о разделении людей на высшие и низшие расы.
       Сидя в самолете и ожидая взлета, я задумываюсь над двумя вещами. Во-первых, над не до конца понятной мне их психологией. Недавно Хильда мне объясняла, что у них патриотизм – это нехорошая черта. Хорошей же чертой является космополитизм. То есть надо заботиться не об интересах своей страны, а об интересах всей Европы. (Кстати, а почему только Европы, а не Евразии, или – бери шире – не всего мира? – задумался я). И тут же я вспоминаю о недавнем сообщении немецкого TV. Рассказывали о двух немецких женщинах, которые были похищены на Филиппинах год назад, а теперь их, наконец, удалось освободить. Хильда и фрау Хофц слушали передачу, сопровождая ее горестными восклицаниями. Когда эти две освобожденные жертвы были показаны на экране, у обеих дам потекли слезы счастья. Но почему-то когда мы в тот же день рассказывали о паре тысяч россиян, похищенных чеченскими террористами, обе немки встретили эту информацию мужественно и сдержано. Восклицаний и эмоций не было и было лишь сказано, что это ужасно. Попутно вспомнил я, как пару лет назад Скодды высказали желание побывать на Псковщине и у нас на даче, в частности. Тюл загорелась этой идеей, но я воспротивился. В спорах я аргументировал опасностью застрять из-за бездорожья, но на самом деле я думал о другом: для немцев это было бы интереснейшим музеем, но только мы были бы в этом музее не экскурсоводами, а экспонатами. Мне удалось тогда настоять на своем, но лишь сейчас Тюл с моим мнением согласилась.
       А второй вопрос, о котором я думал, был тот же, что и в предыдущие две поездки в Германию: а хочется ли мне остаться в Германии. Ответ тот же: нет. В очередной раз копаюсь в своих чувствах и мыслях, чтобы сформулировать для себя все четко.
       В России сейчас плохо. Тяжелые времена испытывают все отрасли хозяйства; страдает наука, образование, забота о россиянах, армия – перечислять можно долго. Проще сказать, что не страдает, а расцветает. Это коррупция, воровство, и всевозможные виды деятельности, которыми заправляют частные лица (а не государство). В конечном счете прибыль с тех видов деятельности (или часть прибыли) идет за рубеж – вот почему эти виды деятельности не страдают. В результате почти все, кто работает на государственных предприятиях (подчеркиваю: на государственных), бедствуют; исключение составляют лишь отдельные очень талантливые или очень трудоспособные люди, но таких немного. За 70 лет россияне привыкли к тому, что за них «думают наверху». Поэтому сегодня беспорядок и ералаш – явления повсеместные. Уважение к россиянам за рубежом катастрофически падает. Если государство выдержит и не развалится то, по крайней мере, еще многие десятилетия Россия будет бедствовать.
       Кто-то, прочтя предыдущий абзац, скажет: «Да, сейчас здесь плохо. Уезжай за рубеж». Но я не хочу выбирать себе родину по принципу: где лучше кормят. Мой дом здесь. И я хочу не смываться туда, где лучше, а хочу, чтобы лучше стало в моем доме. Моя родина – это не белые березки, а это народ, среди которого я вырос, народ с его менталитетом, с его обычаями. Это русский язык, являющийся для меня не только средством общения, но просто средой обитания. Это русская культура. Без всего этого мне не выжить: длительная жизнь за рубежом превратилась бы для меня в ссылку.
       Продолжать можно бы и дальше, но наверно, все понятно и так. Мне больно, мне безумно обидно за мою страну, но это не основание для того, чтобы ее бросить и «свалить за бугор» в поисках более сытной и обеспеченной жизни для своего организма.
       Впрочем, хватит рассуждать. Самолет набирает высоту. Я лечу к тебе, Ленинград! Мне еще не раз будет горько обидно, страшно, но я свой путь выбрал и буду стараться удержаться на нем.
       Я эти строки писал только от своего имени. Возможно, Тюл в чем-то придерживается иной точки зрения. Своя точка зрения –это – право каждого.

                Гамбург - Санкт-Петербург
                2000