Урок пения

               
                Дети Великой отечественной войны.  Жизнь в тылу.
               


       1943 год.  Сентябрь. Село Троицкое Алтайского края.  Я в школе – в первом классе.  Школа в деревянном одноэтажном доме.  В нашем селе все дома деревянные, даже госпиталь тоже деревянный.

       Когда я мечтала о школе, я представляла, что это что-то  необычное, величественное и светлое. Потому, что раненый, который жил у нас на квартире, говорил мне, что учение – это свет, а школа – это дворец знаний.

       Почему  раненый жил у нас?  Потому, что госпиталь был переполнен, и раненых не лежачих размещали по квартирам. У нашего раненого не было левой руки,  и еще он был контуженый, а моя бабушка  долечивала его.

       Так вот, я в первом  классе, сижу за черной деревянной партой. Нас много, полный класс.

       Все мальчики лысые – пострижены  «под машинку» и очень некрасиво одетые: некоторые в больших пиджаках  или свитерах ниже колен (отцовские), а некоторые в женских кофтах тоже больших и длинных – ниже колен. Большинство мальчиков – босые с грязными ногами, ботинки только на некоторых и то очень большие.

        Девочки тоже пострижены коротко – «под польку»,   на многих девочках вместо платья – мамины  кофты, по талии перевязанные поясочком. На ногах тапочки, сшитые мамами из мешковины. Детдомовские девочки  в длинных платьях,  босиком  и пострижены так же как мальчики  «под машинку» (чтобы не было вшей).

       На мне синее платье, сшитое из маминой юбки (мама умела шить), на ногах шлепанцы.  Наш сосед  Спиркин делал деревянные подошвы, а бабушка прибивала к ним по  два фитилька,  какие вставляют в керосиновые лампы, и получались шлепанцы. Они были почти удобные, но при ходьбе сильно стучали.  Я тоже пострижена, но не наголо, а
«под польку».

       На партах у нас лежат самодельные тетрадки – у некоторых из газет, а у некоторых из оберточной серой бумаги. Мне мама сшила тетрадку из конторских  желтых бланков. Мама работала главным бухгалтером в Заготзерно, и директор разрешил ей взять несколько  бланков, в качестве подарка для меня. И еще у меня был синий карандаш – из бабушкиных довоенных запасов. Карандашей мало у кого было, большинство ребят писали палочками, макая их в чернила.  Чернил настоящих не было, их варили из печной сажи.

       В этот день, о котором я хочу рассказать,  на первом уроке мы учились писать  букву  «А»  заглавную и прописную.  На втором – учились считать по палочкам до  десяти. На третьем уроке нам учительница читала рассказ про войну. А четвертым уроком – был урок пения.  Почему-то на урок пришли много мам и несколько учительниц  с директрисой. Возможно,  это был открытый урок, а может  быть они пришли  послушать Лиду.

       В нашем классе училась Лида  Дейнек, эвакуированная  с семьей из Ленинграда. Это была красивая девочка, одетая в коричневое платьице с белым фартучком и в туфельках. Они были хоть и старенькие, но настоящие туфельки, и она разрешала нам их потрогать.
Лида  очень хорошо пела, говорили, что у нее красивый голос и тонкий слух.

       Начался урок. Учительница выразила сочувствие женщинам, так как у всех мужья были на фронте, сказала, что ее муж тоже воюет и что всем надо помогать друг другу  и надеяться на лучшее.  Потом объявила, что Лида споет нам новую песню. Все похлопали, Лида вышла и запела:
           «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина,
              Голову склонила до самого тына?..»
Лида пела жалобно и нежно:
           Но нельзя рябине к дубу перебраться,
           Знать судьба такая – век одной качаться».
Лида пела, а женщины умывались слезами.  Некоторые даже не могли сдержать рыдания. Ученики, глядя на своих мам, тоже плакали, плакала и наша учительница.
          У меня от всего этого перехватило дыхание, и тоже выступили слезы. Я вдруг поняла, что надо что-то сделать, как-то помочь этим мамам и  учительницам. И как только Лида закончила петь, и ей похлопали, я подняла руку, встала и громко заявила: «Я тоже хочу спеть!»  Учительница очень удивилась, потому что в первые дни занятий в школе, уроки у нас проходили по свободной программе: каждый рассказывал стишок, какой знал или что-нибудь пел, а я не рассказывала и не пела, так как была очень застенчивой.  Все вокруг были чужие и я стеснялась.  А тут вдруг такое заявление…
           «А что же ты будешь петь?»
           «Песню, какую поет наш  раненый».
           «Ну что ж, иди, пой, похлопаем новой певице!»
    Я вышла к доске, левую руку спрятала за спину, будто ее нет, и запела:
           «Уходил моряк из дома
             Стал со мною говорить,
             Разрешите Вам на память
             Свое сердце подарить»

     Я пела и приплясывала, полностью копируя нашего раненого – он был без руки и контуженый.  И когда ходил или стоял, его дергало, как будто он все время танцевал.
А я думала, что так надо петь.  Когда я допела песенку, приплясывая и пряча одну руку за спиной,  все уже смеялись,  слезы высохли. Меня бросились обнимать, а директриса даже подняла меня на руки.

      Потом мы все дружно спели  «Расцветали яблони и груши»  и женщины переписали мою песенку. Урок закончился, все разошлись. А мне директриса сказала, что пела я хорошо и голос у меня приятный, только вот так приплясывать не надо – это не красиво и вульгарно.

      Откуда же ей было знать, что пройдет время, и все эстрадные певцы и певицы будут петь, дергаться и прыгать на сцене, как контуженые.