Бордовый

(осьминог)

Мы шли по полутемному коридору и немного испуганно озирались по сторонам. Пятиэтажный корпус санатория (очередные развалины, на которые мы пришли в поисках интересных кадров) был довольно старым, заброшенным еще где-то в середине девяностых. Поэтому скрипы, шорохи и стук, раздававшиеся попеременно со всех сторон, легко было объяснить естественным старением здания. Но все же отдающиеся эхом по этажам не всегда понятные звуки добавляли нервозности. Неуверенно щелкал затвор, вспышка нехотя озаряла обшарпанные стены.
Лучи тусклого света, изредка попадающие в коридор сквозь щели в перекрытиях, причудливой паутиной расчерчивали стены и потолок, отражались от объектива и исчезали за углами, пытаясь выдать себя за призраков. Чаще всего им это вполне удавалось.
Элли прошла чуть вперед, почти свернула в боковой коридор и, обернувшись, приложила палец к губам, кивая в сторону балкона. Я последовала за ней, стараясь не наступать на битые стекла и не понятно откуда здесь взявшийся керамзит.
Дверь на балкон была частично сорвана с петель и поскрипывала на ветру. Снаружи уже начинали сгущаться сумерки, но комната, находившаяся между балконом и коридором, была странно освещена – блики света, словно от пламени, ритмично плясали по стенам. А сами стены были покрашены в черный и белый, как шахматная доска. Элли робко заглянула в комнату и тут же отпрянула, едва не наступив на меня. Я отодвинула ее в сторону и нерешительно переступила порог. Первым моим порывом было развернуться и бежать. Но я остановила себя.
В центре комнаты стоял белый куб – внушительных размеров игральная кость. На ней сидела девушка в черной мантии. Руки ее были связаны за спиной, длинные черные волосы откинуты назад, в уголках губ и на шее были видны следы крови. За ее спиной лицом к нам стоял мужчина в такой же черной мантии, что и у девушки. Он раскачивался, глядя на танцующие бордовые с ярко-алыми переливами языки пламени, ровным кругом отделяющие его и девушку от остальной комнаты.
Его лицо было закрыто белой маской с прорезями только для глаз. В неверном свете пламени казалось, что глаза его горят бордовым огнем. Я начала пятиться, боясь отвести от странной пары взгляд, даже чтобы посмотреть, что стало с Элли, убедиться, что она рядом со мной. Вдруг мужчина в круге вскинул руку, будто останавливая меня. Я застыла на месте. К моим ногам что-то упало, глухо звякнув. Я инстинктивно присела, поднимая упавший предмет. В моих руках оказалось что-то теплое, резное с длинной цепочкой. Когда я подняла глаза, в комнате никого не было.
Шахматные стены и игральная кость были на месте, а мужчина с девушкой и пламя бесследно исчезли. Небо снаружи было гораздо светлее, чем в тот момент, когда мы входили в комнату.
Я обернулась, чтобы поискать Элли. Она сидела на пыльном деревянном полу, склонив голову, и просматривала фотографии на своем цифровике.
- Нет, - бормотала она. – Их нет… Но я ведь их видела! Ты тоже видела, правда?
- Правда, - мягко сказала я.
- Тогда почему ни на одной фотографии их не видно? – в ее голосе слышались нотки паники.
- Наверное, так нужно, - пожала плечами я. Она хмыкнула, но ничего не ответила.
Не сговариваясь, мы начали методично осматривать каждую комнату на этаже, но не нашли никого. Даже следов никаких не было. Только в самой дальней комнатке стены были совсем недавно побелены, а с потолка висели длинные светло-розовые лоскуты какой-то тяжелой материи. Сквозняк из разбитого окна задумчиво перебирал их. Казалось, еще миг и из-за этих полуживых щупалец кто-то появится.
Я подошла к окну и вытащила из кармана брошенный мне мужчиной в маске предмет на цепочке. Это был серебряный осьминог с бордовыми глазами-рубинами. На секунду мне померещилось, что в глубине довольно крупных камней теплится огонек, но наваждение почти сразу развеялось. Я повесила кулон на шею и почувствовала какую-то странную бурлящую, светящуюся радость.
- Это он дал тебе? – спросила Элли, имея в виду мужчину в маске. Я кивнула в ответ, сжимая все еще теплую фигурку осьминога в ладони. Она не решилась попросить взглянуть на него ближе, хотя я видела, что ей очень этого хочется.
- Странно… - пробормотала я и вышла в коридор.
- Скорее нет, чем да, - усмехнулась она. Я ждала пояснений, но она так ничего и не добавила.
Мы, не сговариваясь, пошли на чердак. В просторной комнате с небольшим окном стояли металлические предметы неизвестного – по крайней мере, нам – назначения. Под потолком забился испуганный нашими шагами голубь. Не сразу сориентировавшись, куда ему прятаться, он едва не налетел на нас, затем, испугавшись еще сильнее, вылетел в окно. Я оперлась о грязный дверной косяк и нервно засмеялась. Элли покачала головой:
- Что за день?
Пол на чердаке был засыпан толстым слоем керамзита.
- Вот откуда он на верхних этажах, - пробормотала Элли.
Было ощущение, что мы попали в парник, – сырое тепло упиралось в деревянные перекрытия и жестяную крышу, местами провалившуюся, местами погнутую. По щиколотку увязая в оранжево-коричневых гранулах, мы шли к дальней стене.
- А здесь часто бывают люди, - сказала я, с отвращением глядя на груды пустых пивных банок и бутылок.
- Неудивительно, - ответила Элли. – Тепло, крыша в самом прямом смысле над головой, - она пригнулась, едва не ударившись об очередную балку, - и, главное, никто тебя не увидит.
Сначала из-за перегородки, затем справа из затененного коридора послышались шаги. Тихие, шуршащие. Затем они застучали по крыше. Внутри у меня все похолодело. Со всех сторон к нам приближалось нечто. Очень организованное нечто – будто мы находились в самом его центре, в кольце, и оно сжималось, чтобы раздавить нас, топало сотнями крошечных ножек, отбивая ритм своеобразного реквиема.
По стенам чердака начали плясать бордовые блики света, они медленно приближались, окружая нас кольцом. Теперь стук шагов гулко отдавался у меня в голове и в грудной клетке. Казалось, мое сердце прожигает ребра, рвется наружу. Я опустила глаза, готовая увидеть его свечение сквозь одежду и плоть. И я его увидела. Я не сразу поняла, что светилось вовсе не мое сердце. Светился маленький серебряный осьминог, висевший у меня на шее. Его глаза горели тем же пламенем, что появилось вокруг нас. Вдруг он зашевелился, его щупальца начали выписывать в воздухе какие-то фигуры.
Спиной я чувствовала спину Элли. Она была твердой, надежной и уверенной. Как и всегда. Я перевела дух и вновь посмотрела на осьминога. Он извивался, подпрыгивал и издавал гудящие звуки. Я сосредоточилась на этом гудении, и шорох шагов вокруг стал казаться мне шумом дождя. Это просто дождь… Глаза-рубины сверкнули, я ощутила их пронизывающий взгляд. Тот, кто смотрел на меня ими, увидел меня всю, от поверхностной бравады, маски, притворства, правды, лжи, переживаний, до самых потаенных желаний, страхов, мыслей, светлых и темных порывов, тех, что я даже наедине с собой боялась облечь в слова. Этот взгляд пронзил все внешние и внутренние оболочки, рассмотрел абсолютно все. Но мне от этого не стало ни страшно, ни неприятно. Это было. Просто было.
- Это всего лишь дождь, - выдохнула Элли. – Давай уходить отсюда. Еще одного подобного переживания я просто не вынесу.
- Идем, - не стала спорить я.
Неверными шагами мы побрели в сторону коридора и лестницы, спустились в холл. В самом его центре на полу были полузасохшие пятна крови. Я готова была поклясться, что когда мы пришли, их не было. Теперь же их невозможно было не увидеть. И практически невозможно было обойти.
- А пятна-то свежие, хоть и присохшие, - тоном эксперта объявила Элли. – Как мы их не разглядели сразу?
- Смотри, это следы от собачьих лап. И собака, судя по их размеру, немаленькая…
- Мне тут нравится все меньше и меньше, - с напускным оптимизмом заявила Элли. Она любит такие вот неподходяще радостные интонации.
- Пошли, - коротко сказала я, чувствуя, что осьминог снова начинает нагреваться. Выйдя – почти выбежав – из здания бывшего санатория, мы обернулись, чтобы посмотреть на него в последний раз. Он смотрел на нас пустыми разбитыми окнами. Враждебно и зло. – Никогда. Больше никогда мы не придем сюда, - сказала я твердо.
- У твоего осьминога глаза светятся, - тихо сказала Элли.
- Тебе кажется, - отмахнулась я, прикрывая своего неожиданного защитника рукой. – Нам пора домой.
Растрескавшийся асфальт был абсолютно сухим. А что же тогда шум дождя?..