Поневоле

Агриков и Гаврилов ехали в «Мерседесе» по шоссе. Гаврилов сказал Агрикову, который сидел за рулем: «Смотри, как эта задрипанная шестерка трется, не пропускает нас. А сидит за рулем какой-нибудь инженеришка. Сноб, а не господин. Окладишко, что концы с концами еле сводит, а туда же – чувствует себя гражданином. Я бы не выдержал. Дал бы ты ему в бок».
Агриков сказал Гаврилову: «Подожди. Мы эту шваль успокоим. Поодиночке. Загоним в общину по Достоевскому так, что они давить будут друг друга. Позабудут друг друга. И Тургенева».
Гаврилов сказал Агрикову: «Я не совсем тебя понимаю, потому что не силен в литературе. Объясни».
Агриков стал объяснять Гаврилову: «А тут и объяснять нечего. Ты не смотрел фильм про Достоевского, а это дно, куда надо загнать это быдло – обратно в хлев их первобытных инстинктов, где нет чувства братства, которое они завоевали в семнадцатом году, а сам Достоевский игрок в рулетку, который от объяснений с себе подобными трясется и издыхает и издох бы, если ему в зубы кто-то не вложил какой-то предмет.
Не то что Тургенев, который в романе «Дворянское гнездо» поднялся над общиной, в которой сменил старосту насильника, а они ему усадьбу сожгли. То есть как змея в состоянии агрессии, лучше не трогать. Но ведь в романе «Отцы и дети» Тургенев подымается над этой общиной, в которой помещица Одинцова с формами тела отвергает нигилиста Базарова с предложением интима, предвидя как без свадьбы будет безобразно все выглядеть. То есть против свободы и демократии в пути от обезьяны к человеку как понимали в советский период этот переход. Но мы-то не обезьяны, а господа. Надо дать понять это этим плебеям».
Гаврилов буркнул в ответ Агрикову: «Ну и стукнул бы в бок эту задрипанную шестерку».
Агриков улыбнулся в ответ Гаврилову: «Придет время – сами будут уступать. Знаешь, как раньше холопы кланялись барину. В пояс. А ты Светку из нашего класса не можешь забыть, как она тебя бортанула с этим Петровым. И чего она в этом Петрове только нашла. Задрипанный инженеришка. Нет, я тебя понимаю, ты тоже был ею увлечен, но не так как в тот вечер, когда собрались всем классом через пять лет.
Нет, я помню, как когда еще учились при советской власти, ты сидел на задней парте и отпускал в ее адрес шуточки, тогда уже демократ в роли хулигана, которого и сторонились, и побаивались. А на вечер явился как король. Чиновник со связями, вилла за границей, папина пока, но и сам не промах.
А Светка так похорошела, что ты сам расчувствовался как школьник к ней, а она ни в какую. Даже на свидание. Петров, инженеришка, со своими гениальными идеями вцепился в нее, как клещ, и не отпускает. Просто смешно. Здесь только деньги, а там только песня, но что же, посмотрим, кто сильней. Интересно, что она тебе в ответ сказала?»
Лицо Гаврилова ожесточилось и показалось даже, что он скрипнул зубами, когда процедил сквозь зубы в ответ: «Я ей сказал, что чем больше у ее Петрова всяких идей в голове, тем больше вероятность того, что он с ней, если и выйдет за него замуж, до конца своих дней будет сосуществовать в хрущевке на мизерной зарплате. А она в ответ зло отчеканила, что профессор, у которого Петров в аспирантах, берет их с Петровым на два года в командировку за границу. И как только Петров переедет границу, сразу станет настоящим гением с деньгами. А дурак останется дураком там, хотя и с деньгами».
Агриков, не меняя выражения лица, спокойно промолвил Гаврилову: «А хочешь рассчитаться с этим Петровым, пока тот не уехал за границу? Он-то там что? Мозги? Для употребления, а мы деятельная сила. Мы держим Россию в руках, а еще что? У нас же у многих двойное гражданство, так что мы равноправны и здесь и там, а здесь можем распоряжаться Петровым по своему усмотрению. Как господа. Хочешь, я тебе расскажу, как?
Гаврилов пожал плечами и буркнул в ответ: «Занятно, конечно, послушать, как можно воздействовать на структуру общения в стране, если у нас есть такие ненормальные, что ей с милым рай в шалаше».
Но Агриков тем не менее более убедительным тоном стал выговаривать мысли в ответ: «Ты только о том, о чем толкуем с тобой, никому ни пол слова, но это же и в твоих интересах. Но ты сам сказал, что эта Светка ненормальная. А чем? С советских времен такие все еще вбили себе в голову то, что они люди, братья, и не знаю кто там еще, и живут этим чувством справедливости. А надо их толкнуть в этот мир скотства как до семнадцатого года, чтобы они ненавидели друг друга, давили, тогда и Светка уступила бы тебе как барину за мзду. Я думаю, ты бы не поскупился и ей бы было хорошо, и этому охламону ее инженеру осталось.
Гаврилов пожал плечами и в нерешительности ответил Агрикову: «Я-то вообще на ней жениться хотел».
Агриков с насмешкой даже махнул рукой в ответ и с веселой ноткой проговорил: «Да брось ты, жениться. А женился бы, у нас все связи в руках, жить как господа. А другая красавица подвернулась, что упустил, что ли? У нас же все связи, деньги в руках. У нас. А им отдаем на их нищенское существование, строить что-то. Но не очень. А то нам не останется. На виллы, проституток. Понял?»
Хотя Агриков произнес эти слова с веселым смехом, но Гаврилов все давно уже понял, что это не из-за проституток, а из-за класса деления общества опять на рабов и господ. Вот Горбачеву его Раиса Максимовна, наверное, не давала возможности ходить по проституткам, а  с Тэтчер он обсуждал вопрос, как обустроить Россию так, чтобы в ней осталось только пятьдесят миллионов человек, чтобы обслуживать для Запада ее сырьевые придатки. А про Ельцина молчат, как про пахана в тюрьме, история как  белое пятно, хотя хотят написать столько историй, что и одной не выдержим. А про него не пишут.
Гаврилов тогда сказал Агрикову: «Ты что, знаешь такую систему отношений, которую можно установить в стране так, чтобы в ней опять все стало по местам? Господа на свое, а быдло – на свое?»
Агриков с очень спокойным видом стал ему резюмировать в ответ: «А ты что, на замечаешь того, что она давно устанавливается? Расстрел Белого дома – это тот же разгон учредительного собрания до семнадцатого года, и при свободе и демократии господа как богатые люди стали расти как грибы. Кто умеет. Как щупальцами связали страну связями и быдло вверх не сунется.
А что до частностей – генерал Рохлин стал говорить лишнее, и хлоп – нет его. Всякие разговоры идут, что маршал Ахрамеев не сам повесился, но система существует. А теперь она в руках господ, у кого деньги и связи. И надо опять вернуть людей в состояние холопства как до семнадцатого года, чтобы они ненавидели друг друга, сцепились в этот клубок, чтобы нам легче было управлять ими.»
Гаврилов ему проговорил в ответ: «Теоретически - предположим, а конкретно в чем заключается эта система управления государством?»
«А вот смотри, сейчас появится человек Вячеслав Сомов, а сбоку меж газонов к нему направится другой, и столкнуться в одной точке. И так каждый день в любое время».
Гаврилов спросил Агрикова: «Ну и что?»
Агриков воскликнул ему в ответ: «Как, ну и что? Это для тебя, торгаша, этот факт ничего не значит, раз не грозит неприятностями. А этот человек воспитан при советской власти со свободным сознанием, что весь мир принадлежит ему, как свободное сознание бесплатного образования, медицины в чувстве братства и такие, как он, знают по теории вероятности то, что так не должно быть, что в том же месте в то же время появляется каждый раз один и тот же человек или не тот, а он появляется. Это третирует его».
Гаврилов пожал плечами и спросил у Агрикова: «И это все?»
Агриков ему сказал: «Да нет, конечно. Кто-то в каком-то месте вдруг уставится на этого Сомова с видом как на невидаль. В церкви кто-то у него на виду перекрестится не правой рукой, а левой. Переворачивается понятие всего святого в мире. Или высморкается, не отворачиваясь, или потрет нос.
Гаврилов воскликнул при этом: «Все трут нос».
Агриков стал пояснять ему: «Все. Но не так часто. И он это чувствует как враждебную среду, и ты знаешь, как страшно для людей, воспитанных в чувстве братства, переходить в мир, в котором человек человеку волк».
Гаврилов спросил у Агрикова: «А что, если я сейчас выйду на встречу с этим Сомовым и потру нос? Посмотрю в действительности на то, как обстоятельна твоя теория?»
Агриков даже за руку схватил Гаврилова и сказал ему: «Ни в коем случае. Это опасно. Этот Сомов уже покалечил несколько наших соглядатаев. Особенно в начале действий против него. Когда действовали против него достаточно грубо. Лица кавказской национальности стали обзывать его дедом, а он погнался за ними и проломил одному голову. В другой раз один из наших соглядатаев шел сзади прямо за ним нога в ногу, а Сомов в ответ ударом ноги под коленную чашечку искалечил его.»
Гаврилов закричал: «И ему ничего за это не было? Не завели дело?»
Агриков в ответ с равнодушным видом резюмировал: «А что тебе, их жалко? Мы их нанимаем из одной партии клоунов, очень демократичных на вид, а наделе занимающихся вот такими делами. И поверь, с наслаждением. Как охотников за жертвой.
Вот сейчас поедем в трамвае, и одна женщина в красном потрет перед этим Сомовым нос, и ты увидишь реакцию этого Сомова на эту безликую особу. Она никто, ничто, а тут ей дают возможность поиздеваться над человеком с интеллектом, который смотрел на нее сверху вниз, презирая, а тут ей, ничтожеству, дали право топтать в его лице идеалы, которые она ненавидит. Топтать в пух и прах с тем же чувством, каким фашисты сжигали классиков на кострах. Мы вернем страну в страну господ, где не будет уже таких, что мечтали бы, чтобы на Марсе яблони цвели. Будут копейки считать, рады будут огрызкам с нашего стола. Если останутся жить.
Гаврилов с насмешкой в голосе проговорил Агрикову: «Да у вас целая программа заговора против Родины. Не под руководством ли ЦРУ?»
Агриков как само собой разумеющееся ответил Гаврилову: «А если и в ЦРУ, то что это так тебя удивляет? Где у твоего отца вилла? Во Франции. И у тебя, и у отца двойное гражданство. А я гражданин России и США.»
По пути к трамваю Гаврилов спросил у Агрикова: «А чем вам так досадил Сомов?»
Агриков стал перечислять: «Больше всех он досадил моей сестре. Она сдавала сына в детский сад, а там нянечка одна работала из-за ребенка, которого водила в тот же сад. Но повадился забирать муж, и сын проговорился, что он дарит нянечке под видом заботы о сыне конфеты. Но мы же каста избранных, чтобы поставить чернь на место как раньше, что «минуй нас больше всех печалей и барский гнев и барская любовь». И сестра использовала один из способов устранения в нашем уставе.
Один раз пришла и незаметно, когда нянечка вела детей с прогулки и заворачивали за угол, выхватила сына, посадила его в машину, а потом вышла и говорит нянечке: «Где мой сын?»
Сына нет. Все в растерянности. Нянечка побелела, а сестра выходит к ней и уже с сыном говорит: «Вот так всегда будет. Я буду в «Мерседесе» ездить, а ты в говне копаться».
По инструкции устава с нянечкой должен был из-за стресса произойти инфаркт, но она выдержала. Оклемалась и даже лучше стала, а брат ее – это-то и будет Сомов, подкараулил сестру в «Мерседесе», стекла побил, чуть сестру не убил».
Гаврилов спросил у Агрикова: «И что, нельзя было никак усмирить этого Сомова хотя бы с охраной твоего отца?»
Агриков пожал плечами: «Нельзя. Ты пойми, этот же Сомов идейный, бешеный и в неистовстве мог покалечить и охранников, дело бы получило огласку. Начался суд, разбирательство одного дела за другим, и не дай Бог выплыть наружу.
А так, хотя случай был, что один студент бегал вокруг трамвая с отверткой, хотел кого-то стукнуть, но не стукнул, забрали. А другой стукнул, посадили. И не надо жалеть ни тех, ни других. Эти умирают от стрессов, а те за то, за что им платят.»
Они вошли в трамвай вместе с Сомовым. Сзади. На два человека позади него. Сомов прошел в вагон в неестественной позе, озираясь вокруг, точно боясь действительности. А через остановку Гаврилов не заметил, как рядом с ним оказалась женщина с невыразительными чертами лица, встала сбоку от Сомова и нагло, стараясь пролезть сбоку перед ним, когда он оглянулся, со злорадством посмотрела на Сомова и стала тереть нос.
Потом она взвизгнула, стала кричать на весь вагон: «Ну ты, придурок, ты мне ногу отдавил!»
Но Сомов оглянулся и на весь вагон проговорил на ту женщину: «Ну ты, грязная пи…» - и дальше в ответ шла такая отборная матерщина, что Гаврилову показалось даже как бывшему хулигану двора, что весь мир сжался от такой матерщины. Все стали отворачиваться друг от друга, точно ни при чем.
А Сомов сказал еще напоследок этой женщине: «Ну ты, грязная сука. Еще слово и е… разобью» и выскочил из трамвая.
Гаврилову стало не по себе. Раньше, когда под синим небом раздавалось: «Да здравствует наша самая, самая партия!» - он что-то скажет против и чувствовал себя героем. А теперь партии нет, а что если она духом теперь эта матерщина? Гаврилов не захотел бы с этим Сомовым столкнуться на улице носом к носу в борьбе в идейном споре, какой будет Россия.
Но Агриков стал приводить Гаврилова в чувство: «Ты не менжуйся. Мы же господа. А как отстоять это звание? Не дай Бог это быдло опять устремится к идеалам и будет провозглашать чувство братства, такие, как Зои Космодемьянские, Павки Корчагины нас за нашу двурушность, что имеем капитал, что за демократию собственности поставят к стенке. Чтобы им в космос летать.
А теперь разве это мы боремся с ними? Нет. Это они борются с собой. Надо только капнуть среди народа, платить и найдется столько негодяев, что за деньги, за поддержку сверху увидят в этих высоких понятиях граждан своих врагов за свою несостоявшуюся жизнь, за то, что муж ушел к другой, за потерю работы, а этим нипочем, кто друг на друга смотрит как на братьев. На страну, как на страну мечтателей, ученых. Надо чтоб как волки.
Гаврилов снова успокоился и почувствовал себя как в засаде, где звери не страшны, так как они в клетке, а Агриков сказал ему: «Зверь обложен. Со всех сторон. Надо добить».
Гаврилов переспросил Агрикова: «А что этого Сомова так? Неужели только из-за твоей сестры?»
Агриков ответил Гаврилову: «Не только. Копнули под него, а он в Интернете против Ельцина, Гайдара, Чубайса, такие удачные стишки сочиняет, что свобода и демократия выходит из-под контроля из-за этих шуток над ней. Так что с этим Сомовым пора кончать. Надо сделать ход».
Гаврилов спросил у Агрикова: «И этот ход должен сделать я».
Агриков согласился с ним: «Да. Только вообрази, что это не Сомов, а Петров, который увел у тебя Светку. И ты пойми, мы уже почти держали Сомова, но тут он познакомился с Ирой, одной девушкой почти не противоречащей условиям сосуществования в наших понятиях, но Сомов под ее влиянием преобразился.»
Гаврилов ему сказал: «Что? Стал, как все, потребителем? Захотелось в любви реальную женщину?»
Агриков ему сказал: «Ты не совсем прав. Ему захотелось любви не в виде того пойла, которым пичкают быдло с экрана в виде всяких передач «Дом-2», а необычной, с идеалами, чтобы витать в космосе. Надо показать ему, как холопу, чтобы знал свое место.»
Гаврилов сказал Агрикову: «То есть я должен повлиять на эту его Иру этого Сомова, чтобы она потерла перед Сомовым нос».
Агриков сказал Гаврилову: «Ты все правильно понял, но по-моему не до конца, а как вид дразнилки. Что вот мальчика дразнили – он плакал, а дали игрушку – забылся, перестал плакать. Нет, это система жестокая, система господ для этих утонченных натур, что вот ему захотелось почитать этой Ире Пушкина, стать возвышенным и чистым, а тут она дает ему знать то, что побывала у нас и у нее есть инструкции на его счет и что он по отношению к нам вторичное, а не первичное звено.
Нет. Ты понимаешь, это мы так думаем по этому поводу, а он-то со своей утонченной натурой может качнуться до таких мыслей, что пропустили Иру сквозь строй как шлюху. Ты понимаешь, он мечется в своих мыслях, а мы сидим, пьем шампанское и хохочем на то, как он мечется в своих мыслях. Он же идиот, что так воспринимает мир, что он должен быть таким возвышенным. Так на вот, получи. Это такие умственные упражнения, поинтереснее компьютерных игр. Над ними головы работали.»
Гаврилов, пожимая руку Агрикову, заметил: «Не буду гадать, какие головы и где. Но сделаю. Дело будет доведено до конца. Мне уже интересно.»
Агриков ему добавил: «А эта особо спросит, кому это надо, как и где кто-то тер нос перед ним, придумай, что хочешь. Можно, что школьные товарищи. Можешь мою, свою фамилию назвать и хотя номера телефонов. Хоть Петрова с его нимфой. Хоть номера их телефонов. Скажи, что переживаем и за нее саму: а вдруг и у нее этому придурку в качестве какой-то привычки не понравится.
Но главное, чтоб она потерла нос перед этим Корчагиным, и он понял, что и она побывала у нас, а после перешла к нему, а значит, предала. Ты понимаешь, какой это будет для него удар. Может инфаркт приключиться. Это же новый вид оружия в борьбе в истории, чтобы снова в ней все расставить по местам. Холопов и господ».
Утром Сомов и Ира шли вместе по двору, где жил Сомов, а Гаврилов шел навстречу им с насмешливой улыбкой. Как учил Агриков, а уже, когда чуть было не столкнулись, отступил в сторону, а Сомов, выставив чуть плечо, прохрипел: «Вот придурок».
Гаврилов, все еще чувствуя себя господином, было оскорбился, но вскинул глаза, встретившись взглядом с Сомовым, вдруг почувствовал страх от этого выражения личности Сомова, и в первый раз подумал: не дай бог.
Но днем Гаврилов пришел в себя от прошившего всю его суть взгляда Сомова, подумав: а что он волнуется? Ведь он с этим Сомовым больше не столкнутся. Увидел раз, а дальше вместо него будет работать система, утверждая его значение господина над этим холопом.
И уже, когда столкнулся с Ирой в трамвае, будто случайно, а не преднамеренно, словно невзначай, проговорил ей: «Ах, это опять вы? А я, надо же, какие совпадения, столкнулся с вашим Сомовым утром во дворе и чуть со страху не умер, когда он опять так посмотрел на меня, как иногда в школе. Хорошо, что нос не потер.»
Ира спросила его: «А вы что, вместе учились?»
Гаврилов сказал ей: «Да, в одном классе».
Ира его спросила: «А что вы что-то говорили о том, что не потерли перед Вячеславом нос?»
Гаврилов стал объяснять ей: «Это целая история. У Сомова взрывоопасный характер, а мы как-то классом договорились и при встрече с ним терли перед ним нос. Будто неспроста. Так один у нас был в классе психолог Агриков, разработал систему, как вывести Сомова из себя. Пока тот кого-то не избил. А Сомов так посмотрел на меня? Неужели помнит?»
Потом Гаврилов остановился перед Ирой и с неожиданным вниманием сказал ей: «А что, если вы сами потрете нос перед вашим Сомовым?»
Ира даже обиделась и в ответ сказала: «С какой стати?»
Гаврилов выпалил ей: «Да вы поймите, я работаю психологом, сделал некоторые открытия в этой области, вернулся из-за границы и вдруг такой случай».
Ира выпалила ему в ответ: «А мне-то что?»
Гаврилов стал ей доказывать: «Как что? Мы же потом всем классом извинимся перед Сомовым, соберемся, выпьем. Это такой случай для сближения».
Ира замялась, не зная, что сказать в ответ, ответила: «Не знаю».
А Гаврилов воскликнул: «Соглашайтесь! Больше такого случая восстановить дружбу не представится. А мы будем потом смеяться и дружить. А как принято в качестве моральной компенсации я выделяю вам пять тысяч рублей.»
Как Ире не хватало этих денег заплатить за учебу! И она согласилась, сказала: «Хорошо!» и взяла деньги.
Но потом вдруг передумала, даже сделала жест отдать деньги Гаврилову, сказала: «А вдруг тут дело не в школьных товарищах, а какая-то подлость по отношению к Вячеславу. Нет. Не могу».
Но Гаврилов опять же на повышенных тонах стал убеждать ее: «Нет. Дело только в школьных отношениях, и вот сам несколько номеров одноклассников и дал ей номера телефонов Светы Князевой, Петрова и некоторых других одноклассников».
И Ира согласилась. Не хотела брать деньги, но взяла. Так были нужны ей. А потом позвонила однокласснику Гаврилова Петрову, там оказалась и Света, с которой он дружил. Ира его спросила: «Правда ли, что в их классе Гаврилов Сомову показывал нос так, что выводил его из себя?»
Петров, видимо с усилием вспоминая, ответил ей: «Этот случай не помню, но кто-то из класса точно разбил Гаврилову нос так, что повредил. Так, что обидчиков в школу вызывали.»
Ира поняла, что этот случай для других не так интересен, как для Гаврилова, что теперь мало что помнят о том, что не психологи, как Гаврилов, сказала говорившему с ней: «Жаль, что ничего не помните о том случае, о каком мне рассказал Гаврилов. Приятно было познакомиться».
И Ире вскоре представился случай осуществить задуманное в приказном порядке. Она поспорила с Сомовым на счет, какому быть образованию – платному или бесплатному, а Сомов, который прошел по конкурсу в институт на бесплатные места, стал утверждать свое: «Раньше, при советской власти, образование было бесплатное, и я за. Но ничего нет страшного в том, если платное. Лучшие прошли, а что толку штамповать инженеров как при советской власти так, что некуда было девать».
Ира даже задохнулась от негодования, когда стала выговаривать Сомову: «Значит, умные прошли, а остальные дураки? Их не надо учить? А что, если их талант раскроется после?»
Сомов, хотя и чувствовал то, что их спор зашел далеко, но не удержался и сказал: «По-моему, сразу видно, у кого какие способности».
И она, даже не задумываясь, встала и потерла нос перед Сомовым. А потом второй раз. А у Сомова мир перевернулся в глазах. Вывернулся наизнанку. Казалось, стало тихо, что он оглушен. Почему-то вспомнилась поговорка «Предают только свои». И он почувствовал себя ущемленным в том здравомыслии, каком воспитывают нас: что вот женщина посадила картошку, бомж выкопал, сказав, что ее дело сажать, а его копать. Она его убила, а ее посадили, спрашивая: «Как же так? Он же человек!»
Нас все время спрашивают: «Как же так?»
Что в самой богатой стране мы нищие и у них наши девочки в бассейнах, а ты полюбил, и тебя этой любовью как собаку в клетке палкой в зубы. И все с тем же спокойным здравомыслием спрашивают: «Как же так?»
На миг шевельнулось сознание своей обиженности, даже ущербности, а потом как спасительная мысль, что это просто так, его не травят увиденным, а это случайность и захотелось сжаться до холопского звания и быть незаметным. Но Сомов в душе отшатнулся от этих мыслей. И в душе его зазвучал вопрос: по какому праву? И Сомов в душе стал обретать очертания зверя.
Нас все травят этим «Как же так?» Вот в газете АиФ в статье о летчике Мересьеве. Как он безногий воевал за Родину, а после герой из квартиры на Тверской наблюдал, как господа проституток напоказ заказывали и увозили.
Мересьев говорил сыну:»Это же работорговля! Надо пойти заявить в милицию!»
А сын ему отвечал: «Что ты, папа. Это так теперь живут господа, а милиция крышует их».
По воле случая Сомов знал еще при советской власти девушек, секретарей райкомов, которые при переходе демократии попали в психушки. А Сомов превратился в зверя.
Говорят, что медведь погибает, когда по воле случая в гоне начинает отвечать преследующим его шавкам. А Сомов не медведь. Он уже понял, что, если отвечать им, то это гибель. А он не отвечал, а калечил. Как тому, кто шел за ним, ударил пяткой в чашечку и покалечил, как кавказцам, когда проломил одному голову трубой.
А один ночью один раз остановил его и крикнул: «Эй ты, иди сюда!»
И Сомов пошел. Сначала сердце его сжалось от страха, когда он пробовал думать, как же так. А потом наоборот звериное чутье взяло в нем верх, что тот не семейке крикнул, чтобы шли туда, куда надо, а ему снизу задавить, а самому стать господином. Но он пошел на того, как зверь, загнанный в угол, и ушел. И это звериное чувство – свобода и демократия Сомова.
Он уже спокойно посмотрел на Иру как зверь, еще не зная, задеть ли лапой жертву или нет. Потому что в нем пробудился звериный инстинкт выведать у Иры, почему потерла нос.
И в Сомове отсутствовала хоть капля сомнения в его правоте. Когда страну так обделили этими барщиной и оброком, что в богатой стране трудящиеся нищие. Но ему уже плевать было на то, что нищие. Он уже отвечал только за себя, почему-то явственно видя как пирует знать за столом, обсуждая вопрос как затравить медведя в его лице. Но у него в руках появилась ниточка добраться до них.
И он отвернулся от Иры, ничего не сказав ей в ответ. Они в очень сдержанной форме попрощались и расстались на этот раз. Сомов мысленно отдалил Иру от себя и воспринимал с тем же звериным чутьем как весь остальной мир. Изучал Иру не в силах отпустить, но как что-то чужое.
Утром он открыл дверь подъезда и в ту же секунду дверь подъезда дома напротив распахнулась тоже. Вышла девушка как ни в чем ни бывало и Сомова бесило не то, что она вышла, а то что она в это время госпожа по статусу, что травит Сомова, как борзые зайца во время охоты. У перекрестья газонов Сомова ждал какой-то замызганный тип, но чем хуже, тем разительней контраст тех, кто травил Сомова, как отщепенца общества. А кто-то в нескольких метрах высморкался и со злорадным видом посмотрел на Сомова, точно на него.
У нас в обществе новоиспеченных господ происходило страшное, потому что при советской власти в людях воспитывали чувство братства, а теперь наоборот при рыночной экономике сама система натравливала людей друг на друга. А у нас при теперешнем разгуле свободы и демократии хотели воспитать людей нравственными, высокодуховными людьми, но как рабов.
По сути дела эти все нравоучения с экрана были как коммунистический устав и в национальном вопросе, и в вопросе этики и коммуникабельности, и любви. Но если раньше все люди были равны, то теперь эти кавказцы из Кабардино-Балкарии убили молодых русских парней, но как господа из клана заплатили за это деньги, и им бы это сошло с рук, если б не выступления молодежи на Манежной площади.
Запрещают аборты, но женщинам страшно рожать в этой стране, где главный герой Чубайс, Хакамада, Абрамович, где то и дело клянут педофилию, а Дума не может принять закон против нее. И Сомов как зверь выживал, потому всю действительность воспринимал враждебно, как зверь.
А Агриков в это время встретился с Гавриловым и сказал ему с миной игрока на скачках: «Этого Сомова опять не додавили. Назначь этой Ире встречу в ресторане «Астра», а там мы сфотографируем ее в нашей компании, а потом подсыплем в вином порошок и спящую заснимем в комнате и пошлем Сомову. Думаю на этот раз проймет. Договорись о встрече с ней».
 Гаврилов сказал ему: «Но это уже выходит за рамки просто психического воздействия».
Агриков с тем же видом успешного хищника тем не менее пояснил: «Нужные люди сверху просят. Да и кто такая эта Ира? Мы же ей не повредим. А за встречу заплатим. Она же неравнодушна к баблу».
Гаврилов позвонил Ире и сразу же, извиняясь за свое предложение потереть нос перед Сомовым, сказал ей: «Ира, нельзя нам встретиться?»
Ира же с места в карьер ответила ему: «У вас предложения по отношению к Сомову странные. Он после предложенных вами действий по отношению к нему стал ко мне относиться отчужденно. Я еще узнаю, в чем тут дело. Но встречаться с вами не хочу».
Гаврилов взмолился: «Ира, умоляю вас! Я буду не один. Придет еще Агриков Володя, поедем прямо к Сомову и выпьем за дружбу, а мы извинимся и за прошлое, и за настоящее в том, что не тактично, не по-товарищески относились к нему».
Ира сделала паузу, все же думая отказаться от встречи, но Гаврилов добавил: «Мы вам за встречу выделим пять тысяч рублей», - и Ира согласилась.
Сначала согласилась, но как раз по телевизору шел фильм, как наших девушек вербовали в проститутки: под самым невинным предлогом отбирали паспорта, а потом как попадали в эти преступные организации, занимающиеся таким бизнесом, то трепыхнуться было нельзя. И Ира тут же позвонила Сомову, а при встрече сказала ему: «Вячеслав, я потерла перед тобой нос во время спора с тобой, но это твои одноклассники попросили меня об этом. Они сказали, что так шутили над тобой раньше, и просто хотели поразвлечься так над тобой, а потом помириться».
Вячеслав так и замер в страшном напряжении от этих слов Иры как зверь: вот он, тот момент, которого так ждал, как жертва, чтобы выйти на след преследователей. Ира назвала имена, фамилии преследователей-одноклассников. Но он не стал ее разубеждать в том, что не знает таких.
Он только спросил ее: «А чего они хотят?»
Ира сказала ему: «Они хотят завтра встретиться со мной в шесть часов в ресторане «Астра», но я боюсь ехать».
Сомов сказал ей: «Я после скажу, ехать или нет,» - а потом спросил у нее номера телефонов, которые дал Гаврилов и, прибавив, чтобы Ира никаких действий не предпринимала, пока не прояснит вопрос, попрощался с ней и пошел домой.
Из дома по узнанному номеру телефона сначала позвонил Петрову и, когда тот отозвался, спросил: «Это Петров Владимир?»
Тот ответил: «Да».
Сомов сказал ему: «Нам надо встретиться по вопросу, какой касается и вас со Светой. Вы же с ней дружите?»
Петров ему ответил: «Уже поженились».
Тогда Сомов ему сказал: «Вопрос будет касаться вашего одноклассника Гаврилова, он сейчас пакостит мне в отношениях с одной девушкой, а может и вам».
Они встретились на квартире Петрова, в которой он уже жил вместе со Светой как женой, и Света стала вспоминать: «Ну этот Гаврилов и тип. Не то чтобы мне проходу не давал, а и Владимиру угрожал. Сам не мог справиться, так подговорил с этим Агриковым ребят, и они встретили Владимира после школы, попытались избить.»
Владимир вспомнил: «Да, было дело. Их было пятеро, а я достал отвертку, и никто не сунулся. Потому что я очень зол был на то, что какая-то шпана вторгается в мою жизнь. Тут Гаврилов, чтобы задеть, сказал что у него со Светой что-то было, а я от ненависти подскочил к нему и дал не стержнем, а ручкой отвертки так, что у него что-то там хрустнуло во лбу. Так родители тут же как узнали, ворвались в школу. Чуть не посадили».
Тогда Сомов спросил их: «А я тоже сейчас дружу с девушкой. Но Гаврилов так достал кознями, чтоб рассорить нас, что уже выходит за всякие пределы. Так вот, он завтра назначил моей девушке Ире свидание в ресторане. Она придет, и я приду. Понаблюдаю за его поведением».
Света воскликнула: «Так пусть она не приходит на свидание с этим подонком!»
Но Сомов сказал Свете: «Это я попросил ее прийти на свидание. Посмотрю, как он будет себя вести, а после уведу из ресторана, чтобы после этого отстал от Иры. Знал свое место».
Петров пожал плечами и ответил ему: «Можно».
К шести вечера Ира была у ресторана «Астра». Агриков и Гаврилов уже ждали ее. Гаврилов с жестом, открывая дверь, пригласил их внутрь ресторана: «Прошу».
Столик был заказан. Все трое расположились за столом. Гаврилов разлил вино по бокалам, а прежде, чем выпить, Агриков предложил: «Прежде, чем выпить, пусть кто-то сфотографирует нас».
Гаврил отдал мобильник парню с соседнего стола, тот попросил: «Смотрите в мою сторону», Ира очутилась спиной к столику, а Гаврилов подсыпал ей в бокал порошок.
Сомов, Петров и Света сидели поодаль на другом конце зала, но жест Гаврилова, как он подсыпал порошок Свете, не ускользнул от их внимания.
Света сказала: «Надо же. Вот негодяй!»
Ира в этот момент сказала: «Мне что-то не по себе. Я поеду домой».
Ира встала, качнулась, сказала: «Мне что-то не по себе».
Гаврилов с Агриковым подскочили к ней, поддержали, сказали: «Мы проводим».
Тот парень, что хотел их сфотографировать, так и не щелкнул, отдал мобильник, но тут к Ире с сопровождающими подошли Петров со Светой, а Света воскликнула, глядя на Иру: «Что с тобой? Я провожу тебя!»
Ира кинулась к Свете, закричала: «Я с ней!»
И Света потащила ее к выходу. А Гаврилов и Агриков с неудовлетворенностью в лицах потащились к своей машине. А уже у их машины они не заметили как со спины сзади них очутился Сомов и похлопал по плечу Гаврилова, а когда тот обернулся, полоснул по горлу ножом с ладошку, которым еще в советские времена не раз пенопласт в цеху. Резанул со всей беспощадностью затравленного зверя, которому уже каждый миг была невмоготу эта травля, что уже не было сил терпеть. Резанул тем же движением, почерпнутом из бандитских сериалов. А потом, когда Агриков, находящийся несколько впереди Гаврилова, обернулся, резанул и его.
И что там разговоры про жестокость сериалов на экране. Сомов нисколько не ощущал жестокости в совершенном, а наоборот, как зверь, достигший добычи, то, что освободился от гнета рабства этой травли сделать его сумасшедшим. Он как раз сделал то, чтобы больше не чувствовать себя сумасшедшим. Они там на экране делают то, чтобы закабалить нас в рабство, унизить, растоптать, а Сомов, чтобы стать свободным человеком.
В это время подошли Ира с Петровым и со Светой. На лице Иры отразился ужас, Петров глядел так, точно хотел сказать, что вот это по-нашему, выражения лица Светы Сомов не мог разобрать.
Неожиданно не только для всех, но и для себя, Сомов запел:
«Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы – пионеры, дети рабочих.»
И тут также негаданно для всех Света:
«Близится эра светлых годов,
Клич пионеров «Всегда будь готов!»
После пропетого куплета Света в том же духе воскликнула: «Мне только сейчас стало ясно, что раньше, при советской власти, все были господами. Мне бабушка говорила, что только тогда из семьи трудящихся почувствовал, что она дворянского происхождения.
Ведь государство было таким, что давало возможность тебе раскрыть все твои таланты. Пока партия не переродилась, пока те, кто в ней, не переродились, не стали до того негодяями, что предали свой народ, поделив его собственность, а народ обрекая на нищету. Пока снова Россия не стала страной господ».
Они так стояли и говорили, точно с ними рядом не было трупов. А потом вдруг спохватились, решили разойтись, а к трупам не прикасаться. Чтобы не оставить следов.
И, и… прошло несколько месяцев, и ни слуху, ни духу даже о том, что случилось. Но до Сомова стало доходить, что Гаврилов и Агриков здесь господа для нищеты в России. А там, за бугром, со своим двойным гражданством и виллами напоказ для настоящих граждан той страны – наоборот, шваль. И господа той страны используют их как подставные фигуры в деле по разложению, уничтожению нашей Родины. А не получилось – спишут со счета их как в шваль. Не имеющую для них никакого счета. Так что понятие господ относительно. Не то что при советской власти все люди мечтатели, ученые. Чище всех в мире. Выше всех.