Нападение зомби-алкоголиков. Часть 1

- Что это будет, Фема, ты мне не скажешь?

Фемида Артишок, закадычная подруга и сотрудница Аграфены Балетмейстер, пожала плечами. А что она могла сказать? Кашу заварила не она, не ей и расхлёбывать. Или не так?

- Не знаю, Агаш, мне кажется, наш презик вообще головой долбанулся. Это ж надо, в славянской стране сухой закон ввести! Такое мог придумать только полный ****ько.

- Или инопланетянин...

Подруги переглянулись и, как по команде, прыснули.

- Ладно, смехуёчки это хорошо, - сказала Аграфена, - но работа не ждет.

- Это точно.

Аграфена Балетмейстер - худая, истощенная женщина с парой фиолетовых мешков под глазами, в зеленой рубашке с подкатанными рукавами и зеленой же бейсболке - подпёрла дверь плечом и провернула ключ. Дверь поддалась со второй попытки и, щелкнув заедающим замком, впустила женщин во вверенный им объект - бело-синюю железную будку, принадлежащую некому господину Баран-Шашлык Бадоеву, владельцу идентичных торговых точек по всему городу. В коммерческом плане будка занимала весьма выгодное положение: сзади парк, где постоянно "зависает" молодежь, сбоку дома, из которых каждое утро к будке ползут заядлые алкаши, а за ними, совсем недалеко, школа, откуда старшеклассники на перемене сбегают накатить рюмочку портвейна или взять бутылку дешевого пива. Бизнес процветал, что тут говорить. Да и сама Аграфена с Фемидой употребляли, так сказать, в медицинских нормах. А теперь...

- Как бы Баран-Шашлык не прикрыл нашу срань-контору, - сказала Фемида. - Кому в жопу нужны "горячие обеды" и холодный кофе? Весь выторг на бухле и держался. Эх... Дать бы кое-кому в бубен.

- Спокойно, Фема. Всё будет нормалёк, вот увидишь. Наши люди, они же без пьянства загнутся быстрее, чем от эпидемии холеры. Зуб даю, не сегодня-завтра пойдут массовые протесты, и этот урод будет вынужден отменить указ.

- Твои б слова да Богу в уши, - вздохнула Фемида, помогая подруге расставлять товар. Когда приготовления были завершены, она закатила до уровня бюста белую фланелевую сорочку и завязала концы узелком. - Как думаешь, Симе понравится?

Аграфена взглянула на подругу. Над черной юбкой, точно спасательный круг, нависал жир. Живот исполосован растяжками, как у беременных, ноги ровные, словно столбы, на голове разноцветный кавардак - персональная работа парикмахера-абстракциониста. Бог с ним, с животом. Рожей-то она походила на улитку.

- Дура ты, Фема, - сказала Аграфена. - Сорок лет, а ума нет.

- Чо это? Я не поняла, это ты меня сейчас оскорбить хочешь, да? Подруга называется. Я пирсинг сделала, а она...

- Чо ты сделала?

- Пирсинг, ёб твою мать! Слепая, что ли?

Аграфена прищурилась. И в самом деле: из пупка торчала серёжка в форме сердечка.

- А, пирсинг! - сказала Балетмейстер. - Так бы сразу и говорила. Ну чо, пирсинг как пирсинг. Красиво.

- Спасибо.

Фемида просияла. С мужиками ей не везло. Первый пил, второй бил, третий голубым оказался. Несмотря на попытки прихорошиться, личную жизнь наладить не удавалось. Она жила сама в маленькой квартирке и по вечерам напивалась, иногда с Аграфеной, иногда сама. Последняя её любовь - Симарон Потаскушка, тридцатилетний шизофреник-девственник, который выглядит на пятьдесят и круглый год носит желтые шорты (зимой в руке), - был завсегдатаем их заведения. Каждое утро ровно в восемь он маячил возле будки, бормоча какую-то нелепицу и высыпая на прилавок мелочь. Фема кидала ему робкие "маяки", но пока что тщетно. Симарон обладал интеллектом таракана, посему вряд ли догадывался о пламенных чувствах немолодой и непривлекательной официантки из пятисортной задрипаной наливайки.

- Что-то тихо пока, - сказала Фемида Артишок.

- рано еще. Полвосьмого только. К восьми подтянутся.

- Блин, а чо мы им скажем?

- А чо мы им должны говорить? Так и скажем: извините, ребята, лафа закончилась. Бухло изъяли из продажи. Пейте кофе.

- Да они нам тут будку перевернут! С ума сошла?

- Не перевернут. Что-нибудь придумаем. Кстати, ты тетрадь с долгами взяла? А то налить налей, а расплачиваться мы должны. Родственники, что ли?

- Взяла. Толку? Это ж не люди уже - антисоциальные элементы! Гляжу  в глаза, а там - пустота. Прямо зомби какие-то.

- Тю на тебя! Хорош страху нагонять. Сама бухаешь безбожно.

- А вот не надо, не надо, Агаш, меня этим попрекать. У меня - другое. У меня от горя, от одинокой бабской участи.

- Горе у неё. Кончай заливать. Кто-то вроде идёт.

За окошком, заставленным сигаретами, шоколадками, чипсами и карточками пополнения счета показался седовласый мужчина лет шестидесяти в сером костюме-тройке. Солидный мужчина, - таких Аграфена видела по телевизору, но никогда возле ларька с дешевым пивом и беззубой продавщицей. В руке кейс. Если бы не глуповатое выражение лица, она бы приняла его за бизнесмена.

- Пива нет, - сказала Балетмейстер. - И водки тоже. Вина тем более. Что-то еще хотел?

- Я есть знаменитый голливудский актёр Лесли Нильсен, - сказал мужчина с плохо скрываемым американским акцентом. - Горбачев, Матрёшка, Перестройка. Как пройти на Дерибасовскую? Я есть заблудиться.

- Чо? - покосилась Фемида Артишок. - Ну ты дедуля оторвался от отчего дома, так сказать.

- Дерибасовская в другом районе, - сказала Балетмейстер. - Может, возьмешь пачку сигарет? Ты какие куришь? У нас есть...

- О, я есть не курить, Горбачев, Матрёшка, Перестройка. Я есть вести здоровый образ жизни и... как это? Вегетарианец.

- Чо говорит? - ткнула в бок подругу Фемида Артишок. - Афганец? Мой второй тоже был оттуда.

- Мясо он не ест, - сказала Балетмейстер.

- А-а. Зажрались вы там в своей Америке, проклятые буржуи!

- Тихо ты. Человеку, может, помощь нужна, а ты сразу буржуи...

- Вот пускай ему Джордж, мать его, Буш и помогает!

Седые брови солидного джентльмена взметнулись на лоб.

- Ноу, ноу. Джордж не мать, Джордж - отец.

- О, слышала? Он еще и отец ему родной! Извращенцы.

На улице окончательно рассвело. В парке щебетали птицы, на тротуары высыпали люди, а из близлежащих домов к трём мусорным контейнерам, стоявшим возле ларька, подтянулись бродячие собаки. Некоторые прыгали внутрь и рыли объедки, некоторые тушковались в сторонке, ожидая местную кормилицу бабу Франю. Два ободранных пёсика - Пиф и Паф - занялись ленивым утренним сексом.

- Значит так, - сказала Аграфена, - пойдёшь прямо, до конца улицы, и налево. Там остановка троллейбуса. Сядешь, доедешь в центр, а там уж спросишь, чо дальше.

- Горбачев, Матрёшка, Перестройка! Сенкью вери мач! Как это? Спа-сибо.

- Спасибо сосуды не расширяет.

- Что вы говорить?

- Мани, говорю, на базу Васьмана.

- Ес, ес! Сейчас.

Лесли Нильсен порылся в пиджаке и извлёк большой кожаный кошелек. Отсчитал пару зеленых банкнот, положил на прилавок.

- Ни ху...

- Тихо ты, - ткнула подругу Аграфена, и сгребла деньги. - Давай, дедуля. Не болей, - улыбнулась она, засветив зубы, похожие на поломанный забор.

- Спа-сибо, - улыбнулся Нильсен своей вставной (не может быть у человека его возраста таких зубов) голливудской челюстью. - До свиданья.

Он двинулся мимо собак, а Фемида Артишок присвистнула:

- Живут же люди! Да тут на собственное дело хватит. Ой, я на радостях, кажись, труханы испачкала. Ты пока тут подежурь, а я на секунду в тубзик, хорошо?

- Иди уже, а то щас еще личинку отложишь.

Подруги похихикали, как две обкуренные малолетки, и Фемида Артишок удалилась в деревянную пристройку, расположенную за будкой, рядом со столиками, где днём заседают "синяки".

Аграфена Балетмейстер окинула взглядом улицу, просканировав на предмет чего-нибудь подозрительного, и спрятала деньги в карман. Лесли Нильсен уже исчез из поля видимости, а самым подозрительным, что обнаружил её бдящий глаз, был мальчик с портфелем, который ковырял в носу веткой.

"И всё-таки, - подумала Аграфена, - какое-то слишком спокойное утро".

- Вася...

Аграфену передёрнуло.

- Ёб твою мать! - закричала она. - Шоб тебе шарик на первое мая не достался! Что ж ты людей пугаешь?

Она и не успела заметить, когда в окошко втиснулась непрезентабельная физиономия Симарона Потаскушки. Глаза его были полузакрыты, как у наркомана, на щеках густая щетина, из ноздри течет зеленая сопля. Зелёная, как те доллары, что Балетмейстер спрятала в карман.

- Вася, - повторил он настойчивей.

- Щас придет твоя Вася. В туалете она.

Бог его знает почему, но этот горбатый примат с оттопыренными ушами и сексуальностью Квазимодо называл Фемиду Васей. Может быть, так звали его бывшую девушку, а может, он не догадывался, что Фема - женщина. В любом случае, троллеподобная морда в окошке вызывала у Аграфена отрыжку и эстетический шок.

- Вася, - почти крикнул Симарон, и ударил кулаком по прилавку.

- Оу, тихо, ты чо, белизны напился? Я щас ментов вызову будешь буянить. Кумекаешь, ты, тормоз эволюции?

- Г-г-г.

Он скорчил такую гримасу, что Аграфене захотелось отвернуться. Нет, ей НЕОБХОДИМО было отвернуться. Иначе она рисковала выблевать завтрак ему в лицо. Эти желтые, кривые зубы, больше похожие на волчьи клыки. Эти "сонные", затуманенные глаза, подернутые молочной пеленой. Слюна, текущая по подбородку желтой струйкой и капающая на одежду. Грязный, вонючий гоблин совал свою рожу в окошка ларька. Грязный гоблин с грязными, волосатыми лапами...

- Эй, ты чего? Убери руки! Руки убери, сказала! Куда полез?

Он её не слушал. Он запустил клешню в её рубашку, и только тут Аграфена сообразила, что с ним не так: он мёртв. От него несло разложением, как из вскрытого трупа на столе патологоанатома.

- Г-г-г...

Пустые глаза будто читали её мысли. Изо рта вывалился синий, распухший язык. Его облепили мухи. На прилавок шлёпнулась слюна.

- А ну пусти! Пусти, я тебе сказала!

Каким-то чудом ей удалось вырваться. В серой, волосатой лапе остался кусок зеленой рубашки.

- Сука! - завопила Балетмейстер. - Я отдала за неё в "Секонд Хенде" шестнадцать гривен!

Похоже, Симарона это мало заботило. Он рычал, как собака, и силился ухватить её за шею. Сзади раздался треск ломающихся веток. Послышался звериный рык. О нет, она не хотела оборачиваться. Она не хотела видеть ЭТО.

Из парка надвигались они.

Завсегдатаи пивной лавочки в слегка видоизменённом облике. Дед Кирилл в синей бейсболке и клетчатой рубашке. Он всегда мешал пиво с водкой, приговаривая: "Если бы не ебучий простатит, я бы кинул тебе пару палок, старушка". Дворник Ефим в грязно-оранжевой жилетке. Он приходил раньше всех, так как без допинга приступить к работе не мог. "Руки трясутся, мать, - говорил он, - не могу метелку поймать". Сантехник Витя в идиотской маленькой тюбетейке. Этот бегал весь день и, кажется, лишь тем и занимался, что остограмливался. Как-то раз он похотливо подмигнул Аграфене и сообщил, что от него ушла жена. Аграфена ответила, что если он еще раз ей подмигнёт, это будет не самая горькая потеря. В проёме открытой нараспашку двери (СЕЙЧАС ЖЕ ЗАКРОЙ!) она узнала много кого. Большинство были постоянными посетителями, некоторые захаживали иногда, кое-кого она видела на других точках. Они брели шаткой поступью стариков, бормоча, будто заклинание, три слова:

- ПИВО! ВОДКА! ВИНО!

Целый сонм голосов, в котором явственно различалось только это послание.

"Хор Веревки, твою мать", - подумала Аграфена, метнувшись к двери.

- Фема, засранка гребаная, НЕМЕДЛЕННО ВЫЛАЗЬ!

- А?

Приглушенные стоны и пердеж, - вот всё, что разобрала Аграфена.

- Я тебя не слышу! - сказала она. - Или говори громче, или перди тише.

- Я говорю, я еще не посрала! - крикнула подруга.

- Фема, не беси. Если ты щас не выйдешь, срать придется на небесах! На нас напала армия бешеных алкоголиков!

Снова сдавленный стон и пердеж.

- Хто?

- *** в пальто! Тут твой Сима припёрся! Вылазь быстрей!

- Сима? Ну, передай ему, чтоб обождал минутку. У меня запор. Наверное, что-то не то съела. Проклятый "Мезим" не помогает, надо ставить свечку.

- Сама передай, дура.

Аграфена Балетмейстер захлопнула дверь и провернула ключ. Она любила подругу. Но также она любила по вечерам смотреть "Окна" с Дмитрием Нагиевым, поедая хлеб с маслом и почухивая мужа за ухом. Сегодня вечером ей все еще хотелось делать это.

"Сама виновата! Нечего так долго срать".

Симарон Потаскушка, последняя в буквальном смысле прижизненная любовь Фемиды Артишок, ущипнул Аграфену за зад. Женщина подпрыгнула на месте и коротко взвизгнула, как девочка, которую тискают одноклассники. Вот гад, как близко подобрался. Нужно быть осторожней.

Алкоголь из продажи изъяли (хотя Аграфена уже слышала разговор начальника о том, чтобы торговать из-под полы, - "как в старые добрые времена"), а вот нож-открывашка и бейсбольная бита, припасенная Балетмейстер для особо недоходчивых клиентов, были на месте. Она взяла нож и, выкинув ржавое лезвие, вонзила в загребущую лапу. В лоб ударила струя крови. Ничего, не в первой ей мараться. В деревне у бабушки свинья перданула в лицо поносом, как-то живая осталась. Разумеется, она, не свинья. Свинью зарезали и съели.

- Р-р-р!

- Я тебе дам "р-р-р"! И Васю дам! Ты у меня щас за всё получишь, дэган одноклеточный!

- Р-р-р!

Симарон Потаскушка был крайне возмущен. Аграфена проткнула плоть насквозь, налегла сверху всем телом и оторвала руку. Та шлёпнулась на пол с неприятным звуком, будто кто-то уронил в погребе мокрую тряпку. Лапа, точно паук, забегала вокруг Аграфены, исполняя в ускоренном темпе упражнения для начинающего пианиста. Прицелившись, женщина придавила её ногой и прокрутила ступню, туша "окурок". Раздался чудовищный хруст. Симарон недоуменно потупился на обрубок и снова зарычал.

- А я смотрю, ты не очень-то и расстроился! - сказала Балетмейстер. - Ничего. Я приберегла кое-что "сладенькое" на второе.

В школе этот трюк выходил на ура. Вот и сейчас, несмотря на дряхлую задницу и потерявшие былую гибкость кости, она надеялась, что еще способна тряхнуть стариной. Аграфена Балетмейстер подпрыгнула, вцепилась руками в потолочную балку и выкинула обе ноги вперед, расквасив половину оскаленной рожи в окошке. Симарон Потаскушка, не успев и вякнуть, улетел в "тёплые края".

- Гудбай, беби! - сказала Балетмейстер. - Эта сказка не про нас.

Что-то заскрипело. Аграфена высунула голову в окошко. На прилавке, впившись зубами, повис мальчик, который недавно ковырял веткой в ноздре. Аграфена узнала его по тому же безбашенному, пустому взгляду. Ребенок-Даун, вот кто был перед ней. Он сопел, рычал и пускал слюни.

- И ты туда же?

Мальчик ехидно сузил глаза.

- А вы что думали, тётя, я за красивую улыбку пятерки получаю? - процедил он сквозь зубы. - Восемь часов утра, тётя. Пора бы остограмиться.

Аграфена высунула руку и отмерила педагогический шалобан. Мальчик слетел, как назойливая муха с плеча.

- Остограмиться ему. А ну шуруй в школу, обормот!

- ВОДКА! ПИВО! ВИНО!

Со всех сторон к будке подступали они. Зомби-алкоголики. В далёкой молодости Аграфена смотрела фильм "ночь живых мертвецов". Конечно, не оригинальный, Джорджа Ромеро, а ремейк восемьдесят девятого года. То, что сейчас происходило на улице, очень напоминало этот фильм. Мёртвые, обезумевшие люди, едва переставляя ноги, волочили свои тела, чтобы удовлетворить каннибалистическую жажду человеческой плоти. Вот оно, продолжение. Утро непохмелённых синяков.

- ВОДКА! ПИВО! ВИНО!

- Срань Господня! - сказала Балетмейстер. - И что это творится? Одно утро трезвые - и уже с ума посходили. Нельзя у русского человека алкоголь отнимать. Это святое.

- Хелп ми! Хелп ми! - кричал кто-то слева. - Я гражданин Соединенные Штаты Америка! Вы нарушаете мои конституционные права! Я буду жаловаться!

Это был Лесли Нильсен. Он нёсся, как угорелый, обратно, отбиваясь кейсом (судя по звуку, там находились кирпичи) от озверевшей толпы. Сзади его преследовало человек пять. Как для старика, он держался отлично, - Аграфена сомневалась, что сама осилила бы такой кросс. Узрев знакомое лицо, высунувшееся из будки, Нильсен просиял во все тридцать два отполированных голливудских зуба.

- Матрёшка, Горбачев, Перестройка! Хелп! Они повсюду! Это какой-то... найтмэр! Фак!

- Бог тебе поможет, - сказала Аграфена, и закрыла окошко.

Не останавливаясь, Нильсен нырнул в мусорный бак, от которого тут же отпрянула шайка голодных и облезлых собак. Надо сказать, мужчина в сером костюме-тройке, белой рубашке и при галстуке смотрелся там довольно ничего. Синяя пластмасса выгодно контрастировала с его костюмом, подчеркивая индивидуальный, неповторимый стиль.

- Алло! Полиция? - кричал он в телефон. - Полиция, приезжай! Вызывай ФБР, ЦРУ и лейтенанта Коломбо! Фак! Брюса Уиллиса не забудь! То есть "не понимать"? Щет! ТУТ НАПАДЕНИЕ ЗОМБИ-АЛКОГОЛИКОВ!

Точно. И как она раньше не додумалась?

Аграфена вытащила мобильный (или "дебильный", как называла его подруга) и набрала номер мужа. Антидот Балетмейстер, её супруг, три года как не пил. До этого он безвылазно сидел в запоях, выносил из дому всё, за что старьёвщики платили хотя бы копейку и пропивал. Чего скрывать, Аграфена закладывала за воротник вместе с ним, однако не до такой же степени. Когда она попыталась воспрепятствовать продаже стиральной машинки "Рига", которая досталась ей по наследству от родителей, муж хладнокровно и жестоко избил Аграфену. После этого инцидента он наносил ей увечья каждый раз, когда она становилась у него на пути, и кто знает, чем бы это закончилось, если бы однажды пьяный в хлам Антидот не забрёл в церковь. Он закимарил прямо на полу, под иконой, и батюшки сочли за благо не тревожить спящее лихо. Пускай проспится, а после они укажут ему на дверь.

В ту знаменательную ночь Антидот обрёл Бога.

Он очнулся от глубокого забытья на рассвете. Сердце гулко стучало в груди, перегоняя заледеневшую кровь. Что-то загадочное витало в воздухе: то ли его газы, то ли дух прозрения. Антидота сковал иррациональный ужас. И причина этого состояния крылась в иконе, висевшей над головой.

- Эх ты, - сказал Иисус Христос, глядя на мужчину пронзительными и суровыми глазами. На лбу божьего сына и Великого Страдальца За Род Человеческий выступили морщины фрустрации. Он жевал яблоко и сплёвывал семечки в руку. - И не стыдно тебе, а? Совесть совсем пропил, так хоть бы печень пожалел. Она-то в жизни пригодится.

"Это не на самом деле, - подумал Антидот. - Это галлюцинация".

- Матерь Божья, - сказал он, и перекрестился не той рукой. - Белку поймал.

- Чего? - возмутился Иисус. - Какая я тебе матерь, ты, олигофрен неоперабельный? Значит так: сейчас я сделаю вид, что ничего не слышал, а ты поклянёшься здоровьем матери... хотя, нет, мелковато. Поклянешься тринадцатой зарплатой на заводе, что в жизни больше не притронешься к спиртному. Ты меня понял?

- Понял, - повторил Антидот с вопросительной интонацией, словно не соображая, что значит это слово.

- Давай, клянись.

- Товарищ Иисус! Но как же я без...

- Ничего не хочу слышать! И вообще, давай, не гневи Бога, а то я тебе щас...

Как следует прицелившись, Иисус пульнул семечкой от яблока Антидоту в левый глаз. Мужчина вскрикнул и прикрыл глаз рукой.

- Ай! За что?!

- За всё хорошее. Думаешь, Аграфене было приятно, когда ты её батареей по позвоночнику огрел? Клянись, я тебе говорю.

- Клянусь, - выпалил перепуганный Антидот. - Вот те крест.

- Э-э, не, крест себе оставь. У меня уже есть один.

- Клянусь свободой Анжелы Дэвис - большей ни капли!

- Смотри, - пригрозил Христос, -  я проверю. Я-то здесь, но мои агенты, как мухи, - повсюду. Узнаю, что выпил, отправлю прямиком в Ад - сатанинские унитазы драить!

- Товарищ Иисус, честное пионерское. Больше не буду!

- Это хорошо. А теперь спи.

Неожиданно икона взмыла в воздух и стукнула Антидота по голове. Мрак окутал его сознание. На утро, когда он проснулся, Антидот запамятовал всё. Всё, кроме божественного озарения, снизошедшего на его голову в образе гигантской лиловой шишки.

- Больше не пью, - сказал он себе. - Тотальная завязка.

И он не пил, как и обещал, ни капли.

- Алло, Антидот?

- Да, Агаш.

- Ты где?

- На диване, телевизор смотрю. А что?

- В новостях ничего не говорили?

- О чем?

- Ну...

- Сказали, вроде, что со вчерашнего вечера резко повысился уровень преступности. Представляешь, одного мужика, торгующего на хате самогонкой, съели заживо бомжи-каннибалы! Вот до чего доводит этот проклятый алкоголь! Я всегда говорил...

- Антик, ты на улице был?

Пауза.

- Нет. А что?

- Антик, это всё не шутки. Это правда. Люди действительно озверели.

- Тоже мне новость.

- Похоже, это какой-то вирус, распространяющийся исключительно на алкоголиков, или массовый алкогольный психоз в очень экстравагантной форме. Не знаю. Меня окружили, Антик.

- Агаш, что ты хочешь сказать?

- Ты только не нервничай. Они тут. Бомжи-каннибалы и зомби-алкоголики.

- Что-о? - Речь его наполнилась неподдельным изумлением. - Во имя Иисуса, что там  за ГОЛОСА?!

- Это похоже на фильм "Ночь живых мертвецов". Помнишь, мы смотрели в кинотеатре? Только с поправкой на то, что сейчас утро и эти мертвецы ко всему еще и алкоголики.

Антидот закашлялся. Прочистив горло, он изрёк:

- Дева Мария! Это Знамение! Это Знак свыше!

- Да-да, это знамение, но ты там собираешься выручать жену? Я тут, между прочим, одна.

- А? Что? Конечно, да, сейчас еду! А что с напарницей?

- Боюсь, Феме кирдык: она пошла в туалет и до сих пор там.

Сонм голосов, скандирующих "ВОДКА! ПИВО! ВИНО!", прорезал одинокий истерический вопль. Кричала то ли женщина, то ли самка кенгуру. Голливудский актер так же не избежал беды. Троица бомжей с вытянутыми перед собой трясущимися руками взяла в кольцо мусорные баки. Лесли Нильсен тщетно отбивался кейсом, однако после непродолжительного отпора оставил потуги противостоять ораве голодных неандертальцев и закрыл крышку контейнера. Генномодифицированные бомжи-уроды барабанили сверху в тупой ярости. Двое принялись раскачивать бак, третий зычно зарычал, выстукивая тремоло по своей груди, как Тарзан, и, сграбастав перепуганную дворнягу, откусил ей голову.

- Агаша, держись! Я еду!

- Супермен, оружие прихвати.

- А? Что?

- Ну, там вилку с ножом или монтировку хотя бы.

- А, да, само собой! Агаша, я еду! А ты пока в милицию позвони.

- Когда в нашей милиции будут работать одни трезвенники-язвенники, тогда и позвоню, - Сказала Аграфена, и положила трубку.