Рождество

Рождество



Зима в тот год выдалась холодная и снежная. Мороз пощипывал щёки, нос, даже руки умудрялся кусать сквозь варежки, связанные бабушкой из толстой овечьей шерсти. На улице то там, то здесь мелькали закутанные в платки девчонки. Повсюду слышался хриплый лай собак. Мешочек для даров был полон. И, хотя солнышко ещё не село, девочка решила больше не колядовать. Она продрогла. Особенно замёрзли пальчики на ногах. «Загляну по дороге к дяде Мише,   подумала она,   и домой».
    Над трубами хат столбиками вились дымы, уходя в небо. «К морозу!» – вздохнула девочка, ускоряя шаг. Под подошвами резиновых сапожек весело поскрипывал снежок. Путь её пролегал мимо глубокой балки, по дну которой, всхлипывая И клокоча, покусанная морозом, бежала речка Бенак.
    Пряча нос в рукавичку, девочка краем глаза заметила на склоне одинокую фигуру женщины. С трудом, преодолевая сугробы, та несла на спине огромную вязанку стеблей бурьяна.
    Девчушка остановилась и поёжилась. Представила, как холодный, колючий снег забирается в рукава фуфайки бедной женщины, набивается в голенища сапог и, тая там, обнимает лодыжки ледяной примочкой, которою служат чулки.
    Девочка узнала женщину. Это была Настя-Горемыка. Настоящую фамилию ей давно заменила кличка. Когда-то она жила на Украине, но после того, как бандиты убили её мужа - милиционера, не смогла там больше оставаться: всё напоминало о нём. Взяв с собою младшего сына, перебралась в наше село, к своей дальней родственнице. Колхоз выделил ей заброшенную завалюху, обещая в скорости построить новую хату. Но этому не суждено было сбыться. Началась война. Младший сын пропал без вести под Ростовом. А старший, партизаня в лесах на Украине, был тяжело ранен и попал в плен. Его долго мордовали в гестапо, но он никого не выдал. Так и умер под пытками.
    От прошлой жизни остались у Насти фотографии, да две внучки-погодки. По большим праздникам невестка присылала ей потёртые открытки, где сообщала, что все живы-здоровы, чего и ей желают. А прошлой весной удосужилась выслать фото внучек и пять рублей.
    Горемыка по-прежнему ютилась в малюсенькой хатёнке, у которой глухую стенку пришлось подпереть бревном, чтобы та не могла обвалиться. Помощи ждать было неоткуда. Сил и денег на постройку новой хаты тоже. Никому не было дела до бедной женщины.
    Выползя из яра, Настя озябшими руками отряхнула с подола снег и, взвалив на спину вязанку, побрела к хате с подслеповатыми окошками, жалобно смотревшими на этот, такой несправедливый мир.
    Девочка вздохнула.
  - Значит, Горемыке и хату топить нечем,– вслух произнесла она.
    Подождав, пока женщина скрылась за калиткой, сплетённой из хвороста, девочка немного поколебалась, а потом несмело постучала в окошко.
  – Пустите покалядовать!
    Марлевая занавесочка на мгновение распахнулась, вновь приобретая прежнее положение. Звякнула щеколда, и из хаты вышла Настя, кутаясь в латанную-перелатанную чистенькую фуфайку. Она открыла калитку и пригласила в хату.
    Миновав сени, которые служили одновременно и сараем, девочка очутилась в крохотной комнатке, где большую её часть занимала печь. От неё к образам тянулась лавка, выставляя напоказ пузатые чугунки разного размера. Старая деревянная кровать, стол между окнами да три табуретки. Справа в углу стоял расписной сундук с облупленной местами краской. От порога к лавке тянулся самотканый половичок. Девочка замялась, боясь наступить на него.
  – Проходи, проходи, не бойся, не запачкаешь. На улице сейчас грязи нет, снежок её надёжно укрыл.
    Собачий холод стоял в комнате. На столе громоздилась махотка*  с квашеной капустой, а рядом с ней россыпью лежала холодная вареная картошка в мундире. Хлеба видно не было.
    Настя благоговейно стояла, скрестив на груди руки, пока девочка читала длинную колядку. А после, порывшись на припечки, достала небольшой тряпичный узелок. Она развернула его. Там лежали три конфетки-подушечки. У девочки сжалось сердечко. Отказаться от этих конфеток она не могла, но и взять тоже.
  – Бабушка, а давайте мы с Вами чаю попьём, – предложила гостья и, не дожидаясь ответа, высыпала на стол содержимое своего мешочка.
    Конфетки затерялись среди других даров. Настя растерялась.
  – Что ты, что ты! Сейчас же собери всё в мешочек, – начала она, но девочки её перебила:
  – Не переживайте, это уже третий по счёту. Так что и мне, и Вам хватит.
    Чтобы по-быстрому закипела вода, хозяйка поставила на загнетку* таган** и, налив в чугунок воды, разожгла под ним огонь. Пока вода закипала, она растопила плиту. Комната постепенно стала наполняться теплом. А Настя тем временем постелила вязанную своими руками скатерть и достала из сундука две чайные чашки с блюдцами, по краям которых пробегала золотая полосочка.
  – У меня самовар был, да немцы спёрли, – пожаловалась она, ставя на дощечку чугунок с кипятком.
    Опустив в него несколько веточек материнки*** и накрыв глиняной миской, сказала:
    – Пусть немного настоится, ароматнее будет.
    Взяв с окна жестяную баночку-светильник, Настя зажгла фитилёк. Робкий огонёк отчаянно задымил. По комнате заметались тени. Горьковатый дымок, выбрался из утробы ПЛИТЫ, И ТЕПЕРЬ першил в горле, рождая в сердце лёгкую грусть. Большим деревянным половником Настя налила в чашки чай.
  – Кто тебя научил читать такую длинную и красивую колядку? – спросила она девочку.
  – Моя бабушка. Она страсть, сколько их знает.
  – Я уже и не припомню, когда ко мне колядовать забегали. Наверное, глянут на мою хату, и заходить боятся.
  – Этим летом у Вас будет новая хата, – твёрдо сказала девочка.
    Настя поставила чашку на блюдце и недоверчиво посмотрела на гостью.
  – А ты откуда знаешь? Может, чего твоя мама в правлении краем уха слыхала? – с надеждой в голосе спросила она.
  – Нет. Просто я сама знаю, что Вам построят хату, только до лета продержитесь, – уверенно сказала девочка.
    В сенях заблеяла коза.
  – Кушать требует, – вздохнула Настя.
  – А Вы угостите её пряником, ведь сегодня праздник, а она тоже тварь божья.
  – И то верно, – согласилась Горемыка, – ничего, что, я её в хату пущу? Ты не забоишься?
   – Нет, так даже чай веселее пить будет, – засмеялась девочка.
    В комнату вместе с козой зашли петух и три курочки. Настя быстро свернула половичок и, немного помешкав, раскрошила им пряник. Козочку угощала девочка. После пряника четвероногой гостье была предложена запаренная сенная труха. Коза стала, есть её с большим аппетитом. Настя вытащила из-под лавки чугунок с картофельными очистками и, залив его водой поставила на плиту.
  – Огород-то полностью засаживали?
  – Да как сказать, засаживала, но не весь, частично. Картошка хорошая уродилась, а вот кукурузы собрала мало.
  – Что ж так?
  – Да, я её поела, когда она ещё молоденькой была. А дальний угол сил не было вскопать, так и пропустовал лето. Правда, я с него козе траву собирала. Всё лишний раз по балке не лазить, там летом такая свирепая крапива растёт, не приведи Господи...
  – А Вы её на зиму курам не заготовляете?
  – Кого? Крапиву, что ль?
  – Ну да, от неё они несутся хорошо.
  – Первый раз слышу, хотя и жизнь прожила…
  – Вы её под корень сломите, повяжите небольшими пучками да высушите. Только, когда давать им будете, на землю не бросайте, а то перетопчут. Лучше к яслям подвяжите, пусть себе треплют её на здоровье.
  – Ты прямо, как старушка, всё знаешь, – улыбнулась Настя.
  – Приходится, – вздохнула малышка, – жизнь-то, она не мед. А этой хитрости нас бабушка Лушка научила.
  – Это та, что в Новосвободней живёт?
  – Ну да, она намедни приходила, полбарсука принесла да махоточку жира с него. Вы ели барсучатину?
  – Едала, но это давно было. Мой человек заядлым охотником был. Царство ему небесное, с
охоты пустым никогда не возвращался.
  - А вы приходите к нам завтра в гости, мама с бабушкой угостят вас.
  - Самим-то, чай, не густо, а тут ещё нахлебница явиться.

*Загнеток – место, расположенное перед отверстием печи под дымоходом.
**Таган – обруч на ножках, служащий подставкой для котла, при приготовлении пиши на огне.
***Материнка – трава душица.
– Нельзя так говорить, мы должны любить ближних и помогать им. Про это самое и батюшка в церкви не раз твердил. Но в последнее время люди озверевать стали. Вон бабка Могилина кота отлупцевала. А за что, спрашивается? Мало того, что бедолага в чугунок с горячим борщом угодил, так ему ещё и по шее навешали.
– Обварился?! – ахнула Настя.
– Господь миловал, борщ-то чуток поостыл на загнетке, но всё же горячеватым был. Я кота домой притащила, так мама столько щёлоку на нас извела, пока от жира отмывала! Теперь у нас живёт, домой боится идти. А дядька Иван Прокопенко что сотворил, гад! Своей собачонке хвост отрубил, говорит, что она от этого злее станет. Себе бы лучше чего-нибудь оттяпал.
– Нельзя жестоким быть, на том свете Господь за всё спросит, – вздохнула Настя, подливая девочке в чашку чай. – Моего сыночка люди замордовали. Звери бы до такого не додумались: живого человека калёным железом жечь. – Настя заплакала.
– Они своё уже получили, да и на том свете их по головке не погладят. А, кто жив, остался, тем ещё хуже, говорит моя бабушка, с таким тяжким грузом просыпаться, а вечером в постель ложиться. Несчастные они люди.
– Что несчастные, то это верно, но всё же живые, – сказала Настя, вытирая слёзы.
– Бабушка, а у Вас совсем дров нет?
– Совсем, сердешная. Плетень, что от балки стоял, третьего дня, как сожгла, хлеба испечь не на чем. Вот, таскаю бурьян да палю, чтобы от холода не околеть. Мука кукурузная как назло кончается...
– Чтобы хлеб из неё испечь, надо пшеничной добавить, а то прямо в печке буханка разваливаться начнёт.
– Да где же её взять, слава Богу, что эта еще есть.
– Это точно, без неё бы мы пропали все.
–Рассуждаешь не по детски, – грустно сказала Настя, – тебе в твоём возрасте меньше всего о житейском надо думать.
– Приходится, коль нищета за пятки хватает….
Девочка и женщина умолкли. Сидя друг против друга, и подперев руками головы, они смотрели на угасающий огонёк светильника. В плите, потрескивая, догорал бурьян, козочка легла, прижалась к ней, грея свой бок. Петух с курочками уселись на сундуке. Луна, похожая на кукурузную лепёшку, заглядывала в крохотное оконце, вычерчивая на земляном полу светлые квадраты. Тишина обняла маленький мир, вместивший в себя одну большую, нелегко прожитую жизнь и другую, делающую свои первые шаги. И эта маленькая жизнь уже начинает осознавать всю красоту мира. Его несправедливость   граничащую с безумством.
Возможно, что здесь и сейчас, впервые в истории Мироздания, перекрыв время, встретились лицом к лицу закат с восходом, тем самым, замкнув неразрывную цепь жизни, плавно переходящую из одного состояния в другое…