Механизм самоуничтожения

Она стояла посреди пустынного зала.
Зал был похож на озеро, начищенный до блеска паркет сочился солнечными лучами, которые не находили покоя нигде - ни на хрустальной люстре, где свет образовывал спирали и преломления, точно диковинный маленький змей, ни на стенах, расплываясь там огромными, дрожащими пятнами, ни на ее плечах, превращая свое тепло и белизну в плотную, светящуюся накидку.
Она стояла отвернувшись к окну, вытянув вперед руки, точно хотела тонкими пальцами коснуться старинных, фаянсовых часов, которые стояли на пыльном камине вот уже двадцать один год, не издавая ни звука. У часов было большое, выпуклое стекло, похожее на глаз, в котором черный зрачок дал трещину, и трещина эта, черными тонкими стрелками показывала одно и то же время, вот уже двадцать один год с небольшим - 19:20.
Он не видел ее лица, но мог поклясться, что она стоит закрыв глаза, плотно сжав губы, пытаясь, наверное, улыбнуться своим мыслям, которые витали в воздухе, отражались от паркета, бросались неясными тенями на стены, мыслями, которые не давали ей никогда покоя. Он уверен был в том,что вот еще чуть-чуть и она начнет петь или тихим, дрожащим голосом станет читать свои собственные стихи. Но ничего этого не происходило. Легкий ветерок заставлял дышать шторы, больше похожие на старые, корабельные, просоленные паруса, ветерок коснулся ее волос, и они качнулись, точно в такт незвучащей мелодии.
-Стой... что ты? - пробормотал он, силясь подойти к ней хотя бы еще на шаг - Постой же.. - только и мог промолвить он.
- Уходи - холодное эхо вскрикнуло на стенах, вырвалось в окно, спугнув с карниза двух черных ворон.
Вороны противно закаркали, расправив свои большие черные крылья и скрылись прочь.
Он остался неподвижным.
Она тронула пальцем часовое стекло оно отозвалось звоном, точно нервным смешком.
- Я двадцать один год - проговорила она наконец, стоя вполоборота, теперь она внимательно смотрела на часы, точно силясь вспомнить что-то. Что-то очень важное.
Еще одно движение и на тонких искрящихся пальцах остался лоскут паутины. Она поглядела на нее так удивленно, точно не знала никогда, что такое паутина и время. Как время неразрывно связано с пауками,которые с упорством старых ведьм плетут свои паутины, и с травой, которая растет тысячи лет, не взирая на то, что ее сжигают, давят, вскапывают, взрывают, топчут, едят и косят.
Как оно неумолимо и уязвимо это время!
- Я двадцать один год - повторила она, вновь глядя в окно - ждала этого часа. Знаешь - взгляд ее пронзил его лицо насквозь - Я никогда не думала, что найду то, что искала. Я никогда не знала, что я ищу. Я искала эту комнату. Я всю жизнь искала ее! -
Он знал в эту секунду, что она не помнит его, даже не знает и никогда не встречала. Он был уверен, что она разговаривает сейчас не с ним даже, а сама с собой, обращаясь к его лицу затем только, чтобы слова звучали громче, чтобы они имели хоть какой-то вес.
Никого не было в этой квартире, в этом доме, даже в этом городе не было ни единого человека, который видел ее такой как сейчас. Такой настоящей, такой нечеловечной. Казалось, что тело ее еле выдерживает тот сильный, сверхъестественный дух, который вот-вот и разобьет эту кожу в осколки, который сплетется с окружающим солнечным светом в огромного, дышащего жаром дракона, обернется огненной лошадью, затем львиной мордой, с горящей, взъерошенной гривой, потом ринется на него, испепелив, и унесется прочь в открытое окно.
- Знаешь - продолжала она, смотря на него точно сквозь стекло прозрачное и тонкое, каждое слово заставляло стекло это дрожать - Каждая ступенька в этом доме пережита мной как день. А дней было немало. Дней было столько же сколько и ночей. Мне кажется иногда, что я живу уже миллионы лет! - она слегка опустила веки, показывая ему свое новое лицо, испещренное морщинами и страданиями, лицо уставшее и надоевшее само себе, лицо двадцатилетней старухи, а потом оно снова обрело былую свежесть и свет, она улыбнулась - страшно тебе? Страшно тебе было идти за мной по этим ступеням? Страшно было дышать мне в затылок, не понимая,что черт возьми происходит!? Страшно тебе сейчас стоять вот так, открыв рот и выпучив глаза... страшно? - она кричала на него, схватившись одной рукой за часы, а другой описывая в воздухе непонятные фигуры, которые обретали в смешанном свете формы и надвигались на него точно пауки, готовые схватить в свои сети, сотканные из черных тонких пляшущих теней. Он попятился, волосы на затылке зашевелились. Хотелось кричать, глаза его воспринимали жизнь не так, как обычно. Зайдя в этот странный дом, он надеялся уличить ее в измене, предполагая, что она идет к любовнику или второму мужу. Про второго мужа он думал не раз, но ничего не спрашивал у нее. Но только переступив порог он вдруг осознал, что квартира эта, как и весь дом, давно заброшена, что тело его внезапно приобрело странную, растекающуюся форму, что воздух в этой квартире стал спертым, сжатым, густым, все движения были медленными, размытыми. И этот свет, отражающийся на паркете оживал перед ним воинственными духами древности, у каждого было по копью в руке и по барабану, они плясали вокруг напевая свои древние, шаманские песни, они кричали и рычали, превращаясь то в зверей, то в языки пламени и окутывали его спутницу ярко-фиолетовой аурой, точно она находилась в коконе фиолетового света, она превращалась в огненный дух и он ничего, ничего не мог поделать с этим. Она с легкостью волшебницы меняла свои лица перед ним сотни раз, превращаясь то в ребенка, который обиженно кричит, то в старуху, которая щурится на солнце и скрипуче смеется. И каждый раз он видел как часы на старинном камине показывают одно и то же время. 19:20
- Нет... - выдохнул он едва слышно. Она удивленно вскинула брови.
- Что же? Совсем ни капельки? -
- Нет...я пошел за тобой... чтобы - пролепетал он
- Знаю я зачем ты пошел за мной! - порыв ветра сорвал со стен старые картины, покрытые плесенью и паутиной, картины затрещали, разламывая деревянные рамы пополам, тени, похожие на летучих мышей бросились в рассыпную, истошно пища. 
Она нахмурила брови которые превратились в две длинные часовые стрелки, тени скрыли половину ее лица, она криво раскрыла рот, пытаясь произнести еще какие-то слова, но вместо этого волосы на ее голове зашевелились, зашипели, закручиваясь вокруг шеи и рук живыми, черными змеями - Ты пришел, чтобы шпионить за мной! Глупый ты человечек! Ты пришел, точно запуганный ягненок, притворившийся бравым самцом! Ты пришел, чтобы уличить меня, ты! ТЫ! Все люди этого мира напоминают мне скотов! Все люди думают лишь о том, о чем думают звери, потому что боги не научили людей думать иначе! Потому что люди - это самое, что ни на есть отродье! Лысые обезьяны, покинутые мудрыми хозяевами, точно забракованные щенята! - кричала она, поднимая в воздухе маленькие, искрящиеся смерчи, которые вертелись вокруг нее, подобно пустынным духам.
- Люди не так уж плохи. Ты сама такая же точно! - выпалил он, преграждая путь перед собой ладонью.
В миг все померкло, смерчи рассыпались тихой, тонкой пылью по паркету, она слабо улыбнулась вновь, превращаясь из страшной дьяволицы в обычную девушку, которую он повстречал давно, в парке. Она сидела, читая книгу, а он был пьян и совсем чуть-чуть храбр, чтобы сесть рядом на скамейку. Тогда,как и сейчас было солнечно.
- Механизм самоуничтожения - сказала она шепотом, косясь на часы, теперь ему казалось, что она боится приблизиться к ним, даже посмотреть - Вот что это такое. -
- Что? - удивился он, сделав пару шагов в ее сторону, но она покачала головой, останавливая его.
- У каждого человека без его ведома и согласия внутри установлен механизм самоуничтожения. Проведя свои двадцать лет и тринадцать месяцев в раздумьях о Боге, о смысле, о людях и нелюдях, о всем том, о чем думаю все - тут она осеклась, неуверенно глядя перед собой, точно ожидая, что он поддержит ее, но он промолчал.
- Я пришла к выводу о бессмыслии затеи. Если мы смертны - это совершенно не выход из положения. Люди прошедшие через лабиринты ... Разве они смогут сказать дорогу блуждающим в них? Перерождение? Тоже бредятина, по сути это миллионные грабли разных размеров, конечный итог - это та большая гра-бля, о которую споткнется каждый мудрец, пройдя по пути Будды, влепится в нее лбом и отправлен будет в нирвану, некое пространство где будет ему так хорошо, что он забудет все основательно.... станет целым с такими же идиотами, наткнувшимися на большую граблю познания. Нет, в нирвану не верю. Ни один из моих насущных вопросов не решили ни религия, ни наука, ни люди, с которыми говоришь-говоришь, вроде бы говоришь, а вроде бы и лучше бы промолчал. А такие люди все. Нет человека, который бы стал словом "собеседник" потому что либо он соглашается молча, пытаясь дополнить, но все же останется в своем теле, при своей грабле, либо это спорщик, которого тебе не понять, потому что он как баран, упершийся в свои ворота даже головой в сторону твоих мыслей не мотнет. Выходит есть только один собеседник для тебя - ты сам. Тогда к чему это все? - она странно посмотрела на него, словно он на мгновение стал тем, кого она все эти годы мечтала в нем увидеть. Но туман этот быстро рассеялся.
- И я нашла - наконец решительно сказала она, она бросила на него взгляд, развернулась и схватила часы. - Эта квартира в которой мы с тобой стоим... Я ее нашла сама. Я долго ее искала. Она не во сне, хотя это можно назвать и так. Она не среди закоулков для медитирующих, сидящих по разные стороны планеты точно в одном душном зале ожидания перед полетом в ад. Нет ни здесь, ни там, ни в реальности, которую люди путают с пешеходным переходом на котором глаза у них открываются лишь когда горит зеленый свет, закрываются на красный, а на желтый люди не реагируют, для чего он совсем не понимая. Мы с  тобой там, куда еще не добрался ни один человек всю свою бурную, пустую молодость и никому не нужную, мудрую старость положивший на изучение древних и рождение новых методик просвещения, прозрения, высирания... Нет. Мы здесь, потому что еще никто не входил сюда. - она подмигнула ему.
В окно, жужжа, влетело насекомое, оно плясало по стенам, натыкаясь на них, точно пьяный на свои воспоминания о прошлом, отлетало и вновь кидалось на стену. Она взмахом руки прихлопнула насекомое, а после долго разглядывала его на ладони, едва заметно морщась.
- Налетели твою мать! Скоро здесь появятся и люди. Верный признак! - пробормотала она недовольно вытирая ладонь о стену - Прилетела одна мошка скоро будет стая, а за ней и живой воздух и растения, и люди. Надеюсь мы успеем до этого. - она быстро улыбнулась и взяла часы в руки. - Я родилась в это время - она постучала по стеклу - 19:20 таково мое рождение, которое в одну милисекунду отщелкнуло на этих часах,этими самыми стрелками.И вот уже 21 год я живу потому что на этих часах есть время. И потому что оно все равно заканчивается, высыпаясь сквозь пальцы цветным, радостным конфети. Я узнала о механизме самоуничтожения не так давно. В один из ярких дней, как этот, ко мне пришел дед с карманными часами в руке. Естественно он давно был мертв, но выглядел вовсе здоровым и живым. Он постучал пальцем по часам, вот так - раздался звон стекла, внутри часов точно кто-то глубоко вдохнул и замер, она рассмеялась в ответ на этот звук - и дед мой испарился. Я стала думать об этом. И надумала вещь простую и вполне очевидную. Бессмертие! Вот, что такое настоящая смерть! Бессмертие! Ты понимаешь? - она взглянула ему в глаза с такой надеждой, что ему казалось, что голова его сейчас закружится и он упадет на пол бездыханным, сокрушенным, точно ничтожное насекомое, которое так легко и безжалостно она прихлопнула.
- Нет... прости. Не понимаю - признался он, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. Так же оно колотилось у него, когда он впервые украл деньги у матери из кошелька. Кажется там было рублей десять, последние из зарплаты. Он сводил своих друзей, будущих наркоманов и зэков в кино, а после долго не мог заснуть, оттого, что знал, что мать,наверное, хватит сердечный удар и сердце его колотилось и ему хотелось умереть, чтобы скрыться от позора. Умереть, чтобы смертью искупить свой страшный грех. Ему тогда было десять лет. После он воровал и больше, и не только у матери. Он воровал у себя. Изо дня в день он воровал у себя нечто ценное, вставая по утрам на работу, целуя по ночам не тех женщин, читая не те книги, выпивая не то кофе, он воровал у себя каждый божий день, а сердце его оставалось спокойным, ледяным. Сердце его стучало и стучало, пока он не встретил ее в парке и она вывернула его жизнь изнутри, наружу и он вновь научился дышать и чувствовать, и то страшное жизненное воровство он простил себе, он окупил его сполна своей любовью к ней.
- бессмертие - вот чего хотят люди и, к сожалению, чего они добиваются. Мы все когда-нибудь умрем, говорили заведомо мертвые. Мы будем вечно жить! Кричали заведомо бессмертные. Как только человек узнает Бога, а узнает он его не в церкви, высиживая воскресные часы на своей ленивой заднице, узнает он его не подавая мелкие гроши бедным и хваля себя за щедрость. Нет, Бога люди познают в страшные моменты в своей жизни. В прекрасные моменты своей смерти. В моменты, когда они становятся счастливы и мнят себя бессмертными, вечно молодыми люди забывают свое природное, генетическое уродство. Они забывают в себе лысых, мутировавших обезьян. В эти часы они готовы разорвать себя на мелкие части и раздарить миру, оставляя за собой право первенства, оставляя в руках своих твердую уверенность в своей силе, молодости, святости, божественности, бессмертности. Люди заглушают своими громко бьющимися сердцами другой очень маленький, точно тикающий механизм. - она гордо потрясла молчащими часами - механизм самоуничтожения. -
- И что ты хочешь? - он нервно потрогал себя за подбородок, вцепился в волосы на висках, он дышал так быстро, что казалось ему точно он взлетит на воздух, как часовая бомба - ты хочешь приблизить момент своей смерти?! -
-Нет! - она звонко рассмеялась - я лысая  и милая обезьяна! Я знаю свою цену. Я урод - я человек! Я хочу поквитаться с Богом. - она потрясла в воздухе кулаком и скривила рожицу, какую кривят в зоопарке животным маленькие, злые дети.
- Каким это способом? - удивленно спросил он.
- Я заведу их! - улыбнулась она.
- И что произойдет? -
- Я умру - спокойно ответила она, хлопая ресницами.
- То есть как умрешь? Это же я и говорил! Ты хочешь ускорить процесс... Но это же глупости! Пойми же ты! Жизнь прекрасна, ты еще так молода, ты просто впала в какую-то непонятную депрессию.. Ты слишком много читаешь книг...и телевизор, они постоянно показывают всякие страсти..успокойся..давай пойдем домой...ну же.. - он кинулся было к ней, чтобы обнять, успокоить ее, гладить по волосам, шепча что-нибудь вроде "успокойся моя хорошая, это сон, это всего лишь сон.." он так хотел зарыться в ее волосы, вдохнуть этот живой, знакомый запах, он так хотел успокоить свой собственный, больной разум. Он готов был уже поверить, что на самом деле он сошел с ума... Он мечтал открыть глаза и понять,что все это выдумано, что это лишь приснилось ему.
- Замолчи! Я не маленькая тебе! Я не снюсь тебе! Глупый ты человечек! К черту книги! К черту телевизоры! Человек не способен приблизить время своей смерти! Оттого, что никто не способен был сделать это до сегодняшнего дня! Только я отыскала эту комнату. Эти часы - мои! Ты слышишь!? Мои! Их спрятали от меня в момент моего рождения. Разве хоть один здравомыслящий стал бы появляться здесь! Стал бы подчиняться сотням других таких же злых и ничтожных людей,как он сам?! Стал бы он ломать себя, превращаясь в тупую машину, способную только есть, спать, размножаться и думать, что он способен думать!? Нет нет и нет. Это все было сделано насильно! Пойми же! Никто и никогда не согласился бы жить, осознавая, что механизм самоуничтожения был придуман задолго до появления его самого на свет! А я... - она успокоилась, лицо ее стало холодным, серым, она не говоря ни слова перевернула часы, щелкнула крышкой, крышка дзынькнула, отлетая куда-то вниз на паркет, который поглотил ее точно черное, живое озеро, играющее тонкими полосками света на своей поверхности - А я обманула их всех. Я первая пришла сюда. Я первая сломаю этот механизм. Я изменю то, что невозможно изменить...Я - раздался тоненький писк, затем еще один механический вдох и колесики тихо зажужжали...- она победно вскрикнула, осматривая часы со всех сторон, потрясла их, послушала, прислонив близко к уху и засияла улыбкой. Часы вернулись на свое место на камине.
- И что же будет дальше? - спросил он, не сводя глаз с часовых стрелок минутной и часовой.
- Я не знаю - просто ответила она, он ошарашенно вытаращился на нее - Ты же сказала,что...-
- Черт побери! Заткнись - огрызнулась она - откуда мне знать,что будет если никто еще этого не делал?! Наука - это искусство случая, ошибки. Разве ты не знал? - она жадно облизнула губы - Я думаю,что что-нибудь начнет происходить, когда пройдет минута...Вот..вот..сейчас -
За несколько секунд до того, как сдвинуться с места минутная стрелка задрожала, заскрипела, осыпая с себя пыль и дернулась вверх. Затем, через минуту, вновь вверх.
- Они идут обратно - пробормотала она с удивлением - я думала, они пойдут вперед.
Минутная стрелка стала ускоряться, часы тикали все громче и громче, казалось, что она и он попали в темный, сырой тоннель, что они стоят на дрожащих рельсах и вот-вот из-за поворота появится поезд, который сотрет их в пыль, не успеют они и вскрикнуть. Его ослепила вспышка света. Он услышал точно сквозь преграду ее крики, а затем какое-то лепетание, приглушенное, скулящее. Часы отбивали свой быстрый, леденящий душу ритм "тик-так-тик-так-тик-так"... Раздался хлопок, потом еще, он почувствовал, как шторы сорвало вниз резким порывом ветра, как стены стали плясать и смещаться в стороны, точно фигуры на шахматной доске, он вдруг узнал ее лицо в этом полумраке и мельтешении цифр, слов, цветов и ощущений, громких вспышек, ярких звуков, число семь соскочило с циферблата и стало круглым, затем он проглотил его, потом она разрезала ладонью паркет и оттуда понеслась вода, точно кто-то открыл все краны, они стали тонуть вверх тормашками, ощущая во рту соленый, знакомый вкус. Она прикоснулась к нему впервые за эти долгие часы, она улыбнулась ему и из ее сердца в его полилась музыка... Такая музыка, которую раньше он не слышал ни одной своей клеточкой. Тела их стали трескаться, точно хрупкие коконы.
- Не бойся...Я возьму тебя с собой - сказала ему она, не открывая рта - Нам будет трудно, но справишься - в ее словах то там, то здесь мелькали непонятные слова, они стали заплетаться и путаться, превращаясь то в иностранные древние восточные наречия, то в свист дельфина, он крепко сжал ее лицо и руки, она стала таять в нем, а он в ней. Это было точно так, как если бы они стали пластилином, а затем и вовсе единой материей, которой прежде не существовало.
- И все-таки, что происходит!? - пролепетал он своим третьим ребром, которое еще было на месте, в отличии от остальных органов и частей тела, которые сначала разлетелись в стороны брызгами света, а потом стали размазываться по стенам бликами и пятнами красок.
- Успокойся. Механизм самоуничтожения остановлен. Мы с тобой теперь вовсе не лысые обезьяны - она засмеялась, вертясь ярко-зеленой спиралью по комнате, оставляя на нем самом желтые и черные вкрапления, он в ответ засмеялся и вошел в нее плавной синей дугой, расплескивая вокруг волны энергии и тепла.
- А что же мы теперь будем делать? У нас есть работа? А обязанности? А желания? А мы будем любить друг друга как люди? А любовь ли не...? - он стал забывать как говорить, язык его разлетелся стаей розовый птиц, которые вдруг закапали на потолок цифрами и буквами.
Она уже не могла говорить, она все вертелась и кружилась, и выкрикивала что-то нечленораздельное. После он увидел только белый росчерк света в окне, и как мир за ним был абсолютно нормальным, человеческим, как паркет стал возвращаться в горизонтальное положение, он увидел напоследок только ее глаза, вернее отражение ее глаз в стекле часов, которые с невыносимой скоростью неслись против часовой.
Он запомнил только одно чувство, оно оставалось в нем до самых последних обратных секунд. Это чувство было стенами, паркетом, хрустальной люстрой, это чувство было его прошлым и настоящим,и не состоявшимся будущим, это чувство сидело на парке, на скамейке и читало книгу, чувство это изменяло ему и светилось от счастья, принимая пошлые букеты роз, это чувство вскрикнуло черной вороной на карнизе.Это чувство было непобедимо даже механизмом самоуничтожения.
Он знал и понимал это чувство, как никто другой. Но только он уже никак не мог вспомнить его названия...