Шпионская история. 9 серия. Ч. 2

Шпионская история.
9 серия..Часть 2.
  Таганрог стал глубоким тылом. В нем по-прежнему была расквартирована 111-я пехотная дивизия. Остальные части покинули город.Келе и Урбан-оба тоже со своими частями были на фронте.
  Что  ей делать? Искать связь с подпольем? Нет! Это было ей категорически запрещено.
«Я скучаю. Работы мало. Я не знаю, куда себя деть», -- писала она Кёле.
«Каждому человеку нужен отдых. Пользуйтесь им. Я бы с удовольствием сейчас поменялся с вами -- у меня дел невпроворот», -- советовал Кёле.
«Похоже, что мы устраиваемся здесь надолго, -- сообщал он в другом письме. -- Говорят, зима на Кавказе мягкая».
Из этого письма следовало, что наступление германской армии на Кавказе остановилось, застопорилось.
Солдаты горнострелкового корпуса взобрались на Эльбрус и водрузили на нем знамя со свастикой, о чем торжественно возвестило берлинское радио, но это была скорее символическая победа, чем свидетельство серьезных успехов на Кавказском фронте.
.Берлинское радио вещало:
»В наше грозное время, когда под Сталинградом и в Предгорьях Кавказа решаются судьбы Европы и мира, немецким солдатам необходимо мужество, мужество и еще раз мужество! Оно должно заменить германскому солдату сердце.
Великая Германия выковала и вложила в ваши руки меч. Для нашей полной победы вы должны проявить несгибаемую волю и безмерную храбрость. Победа уже близка! Утроим же наши усилия. «
Но через несколько дней из короткой реплики, которой перебросился комендант со своим помощником в присутствии Ларсон, она узнала, что под Сталинградом случилось «что-то непредвиденное».
Вскоре уже ни для кого не было тайной: отборная 6-я армия генерала Паулюса, а также некоторые части 4-й танковой армии Гота окружены русскими под Сталинградом. Хотя сводки последних дней были весьма туманными, что свидетельствовало о неблагополучии под Сталинградом, все же никто из немцев не ожидал такого поворота.
Русские армии, которые, по всем данным, должны были уже истекать кровью и сопротивлялись на пределе своих возможностей, вдруг перешли в наступление, и оно завершилось окружением огромной массы немецких войск.
К Ларсон, жившей в России, то и дело обращались офицеры комендатуры: откуда у русских столько сил? Тысячи русских были убиты на их глазах, тысячи и тысячи взяты в плен в сорок первом году! Не бесконечны же людские резервы у русских? Что она могла им ответить?..
Один офицер сказал: «Похоже, что русского мало убить один раз. Его надо убить дважды». И эта фраза стала ходовой.
В конце ноября прислал письмо Урбан.
«Я написал Вам несколько писем на ростовский адрес, но не получил ответа. Вы совсем забыли меня.
Я вспоминаю Таганрог. Наши встречи. Прошло совсем немного времени, но мне сейчас кажется, что все это было сном. Чудесным сном. Но сны кончаются. Как, впрочем, и жизнь.
На Кавказе идут тяжелые бои. Русские сопротивляются с невероятным упорством. Упорства им всегда было не занимать. Даже в первые дни войны. Но теперь они умеют не только умирать, но и воевать!»
Астрид удивилась, что военная цензура не вычеркнула эти строчки. Подумала о том, что Матиас неосторожен даже в письмах. Ларсон не знала, что письма военнослужащих германской армии, направляемые адресатам на оккупированной русской территории, не перлюстрировались. Перлюстрировалась только почта, шедшая в Германию. Действительно, от солдат на другом участке фронта или находящихся в непосредственной близости от фронта нелепо было бы скрывать то, что и так им известно. Другое дело -- Германия. Родственники. Или письма, которые шли военнослужащим вермахта в Норвегию, Францию, Грецию. Им незачем было знать о настроениях на Восточном фронте.
Астрид не получила ни одного письма Урбана на свой ростовский адрес. Письма, наверное, пришли туда, когда ее уже не было в Ростове. Она тотчас же написала Матиасу.
«Это первое письмо, которое я от Вас получила. Очевидно, письма на ростовский адрес пропали. Я не забывала вас, Матиас, и не хочу больше скрывать, что постоянно думаю о вас». И это было правдой. Но Урбан не получил этого письма. Оно не застало его на Кавказе.
 ***
-- Фрау Ларсон? -- Перед Астрид стоял пожилой санитар. Военная форма мешковато сидела на нем. Красные воспаленные глаза свидетельствовали о постоянном недосыпании. -- Я передаю вам просьбу унтерштурмфюрера Панкока навестить его в нашем госпитале.
-- Панкок? Он ранен?
-- Если бы только ранен. Он ослеп. У него обморожены руки и ноги. Правую ногу пришлось ампутировать. Его привезли к нам слишком поздно.
-- Но я... я не могу сейчас, сегодня!
-- Панкок очень просил, фрау Ларсон. Грех отказать умирающему.
-- Хорошо. Я приду. Где помещается ваш госпиталь?
-- Не знаю, как называется улица. Это на выезде из города в сторону Мариуполя. Раньше там была русская больница.
-- Я приду сегодня вечером после службы, -- пообещала Астрид.
Госпиталь был переполнен. Кровати стояли в коридорах, и только узкий проход между ними позволял с трудом передвигаться. Стойкий запах карболки, йода, разлагающегося обмороженного мяса ударил ей в нос, как только она очутилась в этом коридоре. От этого запаха у нее закружилась голова. Сопровождавший ее врач, видно, заметил это.
-- Вам плохо?
-- Да. Мне что-то стало не по себе.
-- Пройдемте отсюда. -- Он завел ее в комнату старшей медицинской сестры, дал понюхать нашатырного спирта. Накапал валерьянки. Она выпила.
-- Вам лучше?
-- Да.
Панкок лежал в палате, где койки тоже стояли почти впритык.
-- Вот сюда, фрау Ларсон. -- Врач показал на угол, где лежал весь в бинтах Панкок. Там, где должна была быть правая нога, одеяло западало. На лице от бинтов были свободны только нос и рот.
В этом искалеченном невозможно было узнать высокого белокурого молодого красавца, каким прежде был Панкок. Невольно щемяще дало себя знать чувство жалости, но Астрид постаралась тотчас же подавить его: зачем он пришел сюда, зачем все они пришли на русскую землю? Сколько загублено жизней?! Сколько лежит только в Петрушиной балке! А в Ростове?.. Это -- женщины, старики, дети! Он не расстреливал?.. А кто стрелял по поезду, в котором она ехала в октябре сорок первого, кто гнался за ней в танке?..
-- Можете присесть. -- Врач пододвинул маленькую табуретку.
Ларсон не знала, как вести себя. Жалости к этому изуродованному человеку она уже не чувствовала, но не чувствовала и торжества от того, что возмездие свершилось. Уж слишком беспомощен был этот калека.
-- Господин Панкок, к вам пришла фрау Ларсон. Я оставляю вас, фрау, меня ждут другие больные.
Врач ушел, а Астрид все еще сидела молча, не зная о чем говорить. И Панкок молчал. Затянувшееся молчание стало угнетающим. Наконец она услышала тихий голос Панкока.
-- Это вы?
-- Это я, Нолтениус.
Панкок снова замолчал. И он, видно, не знал, о чем говорить.
-- Вы помните прошлый Новый год? -- спросил он. -- Бал. И мы танцуем... Неужели это все было?
Астрид молчала. Вдруг она услышала глухие рыдания, точнее не услышала, а поняла по тому, как стал кривиться его рот.
-- Мне кажется, я прожил сто лет. Сто лет! -- повторил Панкок. -- Каждый день там, в котле, был подобен году. Вы, конечно, знаете, что я был под Сталинградом? -- спросил он.
-- Нет, я этого не знала.
-- Мы все оттуда, -- сказал раненый с перебинтованной головой, лежащий слева от Панкока. -- Видения Апокалипсиса -- слабая копия того, что нам пришлось пережить.
-- Какая бескрайняя, какая ужасная, леденящая душу степь, -- почти прошептал Панкок. -- Ни одного деревца, ни одного кустика -- бескрайний, безмолвный белый саван. И холод, холод!..
-- Но не скажи, Нолтениус, там бывало не только холодно, но и жарко, и на земле, и в небе, -- снова вмешался в разговор раненый с перебинтованной головой.
-- Вы были вместе с Нолтениусом? -- спросила Астрид.
-- Не совсем. Он -- на земле, я -- в небе. Я -- летчик, -- пояснил раненый, -- мы возили окруженным грузы. А Нолтениус и его танки охраняли аэродром Питомник.
-- А мне больше всего запомнился голод, -- раздался еще один голос. -- Мне казалось, что я никогда больше не смогу насытиться.
-- Я вышел в рождественскую ночь, -- заметил третий, -- и глянул на небо. Стоял жуткий мороз. Казалось, даже звезды дрожали от холода. И мне вспомнились близкие. Отец-священник перед алтарем. Я почувствовал, что мои близкие сейчас молят бога сохранить мне жизнь, и мне стало теплее.
-- Какой там бог! -- вмешался четвертый. -- Забыл разве, что перед Рождеством нам выдали шнапс и по куску свежей конины? Вот тебе тепло и свет.
-- Я помню другое, -- сказал Панкок. -- Воронье. Сколько их было? Они собирались кучами. Они так отяжелели от человеческого мяса, что еле взлетали.
-- И все-таки, камрады, счастье, что мы здесь, а не там, -- сказал белобрысый раненый.
-- Да, это верно, -- согласился тот, который говорил о шнапсе. -- Теперь мы будем жить. Если мы выбрались из этого ада, мы обязаны жить!
-- Хорошо бы, -- сказал летчик. -- Но война еще не кончилась.
-- Я принесла вам, Нолтениус, яблок, -- сказала Астрид и положила кулек на постель рядом с Панкоком.
-- Спасибо. Спасибо, что вы пришли. В сумке адрес моих родителей.. Напишите им, что видели меня. Пожалуйста, -- попросил Панкок.
-- Хорошо, -- сказала Астрид.
Через день она узнала, что Панкок умер.