Капитан испанской армады

- Mi donna...- пробормотал он, - volverе a ti, querida, - и, опускаясь в кресло, привычно заполнил бокал, легко потеряв интерес к сражению, ровно столь же легко загоревшись им, - yo no podea quedarme, no me podena seguir - я не мог остаться, ты не могла последовать за мной...
Он с ненавистью пнул резной столик сапогом и тот с грохотом и звоном рухнул, уронив с себя все содержимое... - Если ты любила!..
- Капитан, вы в порядке? - мичман боязливо приоткрыл двери капитанской каюты.
- Пшел вон! - раздался пьяный крик.
- Oh Seтor, yo la perdono, ella me la traiga. Господи, я все прощу, верни мне ее...
Он запрокинул голову и смежил веки. В тот чертов майский полдень он привез ей обручальное кольцо...
Кольцо непростое, фамильное, огромный камень в скромном обрамлении, с первого раза не впечатлял, но, приглядевшись к нему, всякий начинал ощущать его силу. Он словно парил над людьми, и с высоты непричастности созерцал мирскую суету, а потом, жестоко наказывал. Всяк содрогался от гипнотического его воздействия. Чёртово кольцо!  Но семья находила общий язык с этим «дьявольским порождением». И теперь молодой офицер с некоторой тревогой ждал случая вручить его своей избраннице.
Del senor. Ha salido el plazo de nuestro arreglo con su padre. Ahora el plazo del luto ha cumplido, y pido su mano. Los asuntos del servicio, hacen apresurar con la respuesta y por eso pido estar determinado que a nosotros fijar el dea de la boda religiosa. Si hacerlo es embarazoso ahora... – он не договорил. И так все знали – корабль под парусами, трюмы наполнены провизией, и ядер с порохом в избытке.
Глядя на притягательный своей непроницаемой мерцающей глубиной овальный камень в древней серебряной оправе, молодой испанский офицер вспомнил, что последняя встреча с его непокорной донной закончилась серьезной ссорой, но он не придавал происшедшему большого значения, ибо чувствовал, что их сердца однажды, уже срослись... И не столь важно было то, что меж их телами сам собой возникал «девятый вал», - изнемогающая сладость слияния душ - вот, что приводило их на грань мыслимого счастья...
el car;cter!  Кремень...
 - Su destino - el mar. Su vida - la batalla. Si se encontrar; en el coraz еn el lugar para la mujer? Despertеis son desgraciados rompiendo entre el deber y el amor – девушка холодно произнесла эти слова. Маленькая ладошка, облачённая в перчатку, едва коснулась молодого человека – ничего не говорите. He decidido asе. Ahora vincularе la vida a la iglesia. Ud - el soldado. Y mi destino la vida cotidiana por la novici.
Она ушла, упрямая.
Он хорошо помнил свой первый поход. Будучи молодым романтиком, жаждущим битв и приключений, в одночасье оказался в самой гуще боя.
Корабли сходились, трещали борта, пороховой дым густо мазал воздух серостью, запах гари въедался в поры тела, а солёная вода жгла свежие раны, добавляя страданий раненым. Абордажный бой – лотерея. И кому-то обязательно не везёт. Корабли эскадры уходили под воду один за другим. Крупные волны накрывали горстку людей, волею судьбы оказавшихся в воде. Флот был разбит, и единственная уцелевшая бригантина, гонимая эскадрой, устало огрызаясь оставшимися орудиями, пробоинами по левому борту захлебываясь соленым пойлом, пыталась уйти от погони.
Только сейчас он осознал, как близок был к смерти.
Адмирал Гарсиа, имевший некоторый запас расстояния, удачно лавировал судами загоняя противника к опасным норвежским фиордам. Но на помощь британцам подошли шведские корабли, выдавливая испанцев в открытое море. Оставшаяся часть, как могла, противостояла неприятелю, но он прижимал смельчаков, всё ближе к кромке арктических льдов, но испанцам мешал сильный ветер и снег. Когда погоня отстала, адмирал Гарсиа, проведя суда меж балок, спрятал их в тихой, скрытой со всех сторон бухте. Настало время подсчитывать потери. От армады осталось менее трети, у англичан единственно уцелевшее судно, да горсть моряков.
Слава Богу, имелись пули, да ощутимый запас пороха. Но в пылу боя, а потом и погони, мало кто задумывался о еде, так, что запас продуктов был на исходе. Капитаны выставли охрану у складов, приказали всем отдыхать. На вторую ночь бухту сковало льдом, а к утру поднялась метель. Ещё несколько суток, и бригантины затрещала под натиском льда. Выгружали всё, что могло пригодиться при зимовке, а то, что она состоится, сомнений не было ни у кого…
Но что такое зимовка кораблей в норвежском фьерде? Все они были обречены на смерть...
- Марти,я знал, что вы еще не спите.
- Что случилось, старый ворчун, - капитан нехотя открыл глаза.
Старик боцман оглядел комнату.
- Когда вы прекратите эти безумства? И опять из-за нее... Столько лет прошло. Она наверное уже не та, что прежде.
- Не лучший способ поднять мне настроение... Что ты хотел сказать?
Боцман поднял изящный столик красного дерева с наборным узорчатым рисунком на крышке, изображавшем витиеватую монограмму, собранную не менее чем из полдюжины ценных пород, поднял пустые бутыли. Он проделал все это медленно и задумчиво.
Капитан внутренне улыбнулся. Таким старого вояку он видел лишь однажды - когда английский бриг ядром снес их мачту, а в пробоину шла вода, как кровь из взрезанной артерии, и брюхо их шхуны было наполовину полно.
- Что случилось? - повторил Веролли.
- Тот трехмачтовый... он идет за нами...
- Загасить все фонари, и чтоб ни огонька, ни звука...
Мраморный крест над воротами, огромные, серые стены, дубовая, узкая дверь с маленьким, зарешеченным окошечком в ней, впечатляли своей неприступностью, холодной отрешённостью, особой, гнетущей роскошью. Этот комплекс, построенный ещё тамплиерами как крепость, как неприступный рубеж и хранитель их тайн, уже много лет выполнял функции монастыря, скрывая за высокими стенами души двух десяток монахинь и нескольких послушниц.
Мощёная дорожка выводила через ухоженный двор к длинным и крутым ступеням, на вершине которых изваянием стоял человек.
Дверь, с лёгким присущим старым вещам вздохом отворилась и в её проёме появилось чёрно-белое одеяние, впрочем, имевшее лицо. - Настоятельница ждёт вас. – Монашка посторонилась, впуская гостью. Девушка с готовностью шагнула в зал. Дверь обречённой тяжестью закрылась, оставляя прошлое там, где море, где солнце, где он – сильный и благородный испанец.
- Итак, вы желаете принять постриг? - настоятельница оглядела вошедшую.
- Да, матушка Алисия, - твердо ответила она.
- Но вы еще так молоды... простите, вера ли привела вас сюда?
Донна опустила темно-огненные очи, смиряя внезапный проблеск.
- Да...
- Не обманывайте меня, я вижу, что ваше сердце далеко до молитвенного покоя.
- Но я желаю его обрести! - горячо донна.
Мать Алисия недовольно покачала головой.
- Красавица моя, обрести покой ты не сможешь здесь, ты вообще не сможешь обрести его. Твоя душа отдана уже человеку, тебе нечего дать Богу.
В рыданиях донна обняла колени настоятельницы, - примите меня, помогите мне, я умоляю вас, сжальтесь, пощадите, возьмите послушницей, возьмите на кухню, я буду выполнять самую тяжелую работу, я готова...
Мать Алисия прошлась по келье, задумчиво перебирая четки.
- Хорошо, но знай, я буду испытывать тебя три месяца, потом сообщу свое решение, - она положила сухую сморщенную ладонь на голову девушке. - Ты согласна убить здесь свою красоту и молодость?..
Монастырская жизнь скудна и бесцветна. Молитвы и пост, послушание и короткий сон - это всё, что могли позволить себе обитатели «цитадели Бога». Дни тянулись, ночи пролетали, но радости и покоя жаждущая их душа обрести не могла. Послушница честно пыталась всей душой отдаться Воле Господа, но … душа, стремление к жизни, не принимали затворничества. Срок испытания подходил к концу, девушка с трепетом ждала разговора с настоятельницей, но … случилась беда. На городок, расположенный у подножья монастыря, напал мор. Люди гибли, сгорая от болезни за считанные дни. И ни молитва, ни лекари не могли облегчить страдания. Народ покидал дома, убегая в неизвестность, умирая в дороге, и уже не знал где найти спасение. Монахини, как могли, помогали больным, укрывая живых за стенами своего монастыря, на удивление не тронутого мором, но люди продолжали гибнуть, и тогда не весть откуда пронёсся слух, что в болезнях повинна новая послушница, она - зло на их землю. Девушка уже открыто обвиняли в колдовстве и даже сама Алисия недобро посматривала на подопечную.
Трехмачтовый неприятельский бриг, на его счастье, двигался по течению, где льда не было, и продвигаться можно вполне комфортно. Однако лёд наступал, сковывая собой даже тёплые молекулы этой морской реки.
Меры предосторожности, принятые на вмерзших судах, возымели своё действие. Покрутившись менее суток, враг счёл целесообразным подойти ближе, тем самым, становясь полностью видимым. Это был мальтийский корабль, спасавших их от напора холодных масс.
«Слава Блаженному Августину!» - Команда радовалась случаю. Измождённые люди, как дети, не прятали слёзы счастья. Каждый понимал, если бы бриг их не обнаружил, то трапеза у хищников, несомненно, увеличилась бы за счёт их голодных замерзших тел.
Santificado sea tu Nombre.
Venga tu reino.
Danos hoy nuestro pan cotidiano.
Y perdonanos nuestros pecados,
Mis libranos del mal .
Porque tuyo es el reino,
Y el Poder y la Gloria,
Por todos los siglos. Amen.
В одиночестве, молился боцман, забытый счастливыми товарищами, покрытый снегом, с красными от мороза руками, и выдыхаемый его губами пар летел ввысь, превращаясь в серебряные буквы, которые мог прочитать его Господь.
И Он читал... Он читал и молитвы горожан, умиравших от чумы на далекой Мальте, и молитвы донны, убивавшей свою любовь, и молитвы молодого офицера, призывавшего смерть в заснеженном фьерде, и молитвы англичан, для которых испанский бриг был последней надеждой на выживание... давно уже определив судьбу каждого.
- Ты совсем замерз, Бартоло, - капитан накинул на старого боцмана свой плащ - идем ко мне, погреемся ромом и потолкуем... Мне вспомнился сегодня наш треклятый поход против англичан, - он разлил в своей каюте содержимое запыленной бутыли по двум вместительным бокалам.
- Да... ты был тогда совсем мальчишкой, Марти, - заулыбался боцман.
- Я, мальчишкой!? Vieja ballena, старый кит, - я был отважным офицером, пусть слегка ошеломленным боем и близостью смерти, вспомни, сколько крови и ужаса принесла та битва. Наш капитан Луисио Жиано Гарсиа-и-Лорансо, да возрадуется душа его в раю, был необычайным моряком и другом.
- Он сохранял хладнокровие тогда, когда и чертям было тошно, это правда. Но я так и не помню, как мы тогда выжили в этом ледяном плену.
- Ты почти замерз, был без сознания, когда нас нашел и подобрал мальтийский флагман.
- А, чертовы тамплиеры, это они рассказали тебе ту кошмарную историю о несчастной монашенке-колдунье, из-за которой погибал от мора целый город.
Капитан помрачнел.
- Я до сих пор не понимаю, как я смог отпустить его живым...
- Того мальтийского барона? Он спас жизнь твоей донне.
- Он выкупил ее из рук трибунала святой инквизиции, и она сама!! сказала, что желает выйти за него замуж... - капитан заскрежетал зубами от боли. - Почему... почему...
- Знала. Чувствовала душа! Скрываешь в сердце тайну – настоятельница, теплой ладонью касалась волос припавшей к её коленям девушки – поведай. Откройся. Теперь поздно скрывать думки свои сокровенные.
Девушка запрокинула голову, пристально вглядываясь в лицо старухи и, … заговорила. Сбиваясь, торопясь, будто кто-то вот сейчас, именно сию минуту остановит речь, сомневаясь правдивости, высмеет девушку, обидит. Она говорила тихо, переходя на шепот, иногда голос набирал силу, убеждённость сквозила в каждой произносимой букве и тогда твёрдость металла не оставляла слушателю усомнится в реальности фраз. И замолчала, вдруг, неожиданно, на полуслове. Плечи поникли, голова вновь склонилась к кистям рук матушки, и та уловила сырое тепло слёз.
Солнце сохло. Ещё немного худобы и погибло бы. Вчера, была не больше и не ярче Луны, а нынче – Месяц. И с каждым новым днём – убывающий.
Горе спускалось на землю медленно и неотвратно.
Надо же такому случиться, Князь, с молодой женой, боярами, да дружинниками, охотился эа Вышгородом. И силки расставлены, и соколы готовы парить выискивая добычу как вдруг, с неба, рухнул Змей превеликий, ужасая людей и животных. Вдарившись о землю, иссыпался прахом, от чего хилое Солнце вовсе скрылось из виду, запорошенное останками чудовища. Ночь опустилась на Мир. Холодом и неуютном тронула всех, от мала до велика. И даже соколы втянули шеи, укрывая головы перьями. И не деревья, казалось стояли поодаль – погребальные курганы в одночасье предстали взору бедняг.
Вдруг. Молния хлестнула сумерки, разделяя их правильным зигзагом. И ещё, и ещё раз. Вдарил дождь, выливая влагу всю и сразу, размывая, отбеливая черноту, а за ним – Солнце, да такое яркое, такое жаркое, как в бытность!
- Волхва сюда! – Всеволод не показывая растерянности, распоряжался предельно ясно, и народ опасаясь гнева Князя, заговорил: «Волхва! … Волхва! … Волхва к Князю!» - Слова цепочкой передавались от одного к другому.
- Испугалась? – Входя в шатёр, Всеволод, лукаво поглядывая, спросил жену.
- Я жена Князя! – Гордо ответила Власта.
- Девочка моя. Рассказ интересен, даже более чем …. Сдается мне, что в своих грёзах ты являешься русской княжной, да не абы какой, а супружницей самого Всеволода – могучего князя руссов … и не «лукавый» ли ведёт тебя под руку …. – монахиня задумалась.
- Нет, матушка! – Девица встрепенулась – Они давно преследуют меня. Всегда награждая разными сюжетами, но я, в них, постоянна, куда бы сон, ни увлекал. И суженый мой, Всеволод, так же реален, как то, что я всё это, говорю Вам сейчас.
- Желаешь ли продолжить, дитя моё? – Рассказы послушницы затронули сердце женщины, увлекли её, возможно первый раз за многие годы добровольного заточения и она, оказалась готова слушать былинные сказы воспитанницы.
- Верно, ли говорят люди, что в наших краях объявилась ведунья, пророчествующая будущее?
- Истинно так, Князь. Третий день наводит страхи, будто Веру нашу забудут люди и станут молиться чужим богам, возносить им молитвы и отбивать поклоны.
- Чудно. А ну, как посмотреть на неё, послушать. Глядишь, уму-разуму и научимся – Всеволод зашелся громким, добрым смехом, а за ним и весь люд, разделяющий с ним трапезу. - Подать ведьму сюда мигом!
Не прошло и полу часа как в палату ввели женщину, вопреки сложившемуся мнению о старческом возрасте ведьм, довольно молодую и красивую. Она, нисколько не смущаясь стояла спокойно, сохраняя достоинство, прямо глядела в глаза Князю. Власта, сидевшая всё время пира смиренно и покорно, напряглась, словно ожидая беды. Ведунья только раз коротко бросила взгляд на княжну, но и этого мгновения хватило, что бы напугать им девушку.
- Ну, повествуй – весело просил Всеволод – или прежде налить добрую чарку мёда?
- Зря радуешься, хозяин. Боюсь, не понравятся мои пророчества, зело осерчаешь.
- А, ты не бойся, как видишь праздник у нас. Казнить не стану.
- Не для всех ушей, слова мои, хочешь знать истину – скажу, но только вам двоим – женщина указала на Власту и Князя, - тогда не обессудь.
- Хорошо. – Не задумываясь произнёс Всеволод, и кивком указал гостям на двери. – Ну, вот, теперь мы одни – повествуй. Колдунья подошла к княгине, обошла её и тихо произнесла: «Жизни, твоей хозяйке, три недели срока и погибнет она, от руки товарища твоего».
- В уме ли женщина! – Князь подскочил с места, зло выглядывая на пророчицу – Вон! И твоё счастье, что обещал не причинять тебе смерти.
Таверну содержал голландец, что для Санкт-Петербурга было не в диковинку, наоборот, всячески приветствовались заморские хозяева, умеющие удивить народ диковинными кушаньями. Прислуживали тоже – иностранцы, аккуратные, чистые и со своими, одними им известными, странностями. Пиво пенилось по кружкам, покойные беседы гостей не приглушали даже стук деревянных башмаков о российский дубовый пол.
- Пора бы и поостыть, мой друг. Судьба. А от неё не скрыться, видно на роду написано остаться бобылём. Что ж. Встречайте реальность такой, какая она есть. Теперь одному Богу известно, когда сможем прогуляться по уютным, испанским улочкам. И пока Государь Император не соизволил выдать высочайшее разрешение на наш отъезд, значит пылиться нам по этим забегаловкам не один день. А по сему – время надобно проводить в радость и с пользой! Ваша сеньорита несомненно достойная донна, но, судя по Вашему рассказу, - определилась в жизни и не нам судить о её поступке. Смиритесь, сударь и отпустите её из своего сердца.
- Ты, добрый малый и, видимо прав. Но … - он не закончил фразы – а знаешь ли мой милый друг, зачем вчера вечером меня отзывал на улицу тот, не понравившийся тебе, франт, с напудренной мордой? Сообщаю. Российской империи требуются хорошие моряки, и мы попадаем в их число.
- То есть Вы хотите сказать – Вам предлагали службу?
- Не мне, а нам! Они же понимают – такого боцмана не сыскать во всех ближайших портах!
- Рад Вашему доброму настроению, синьор! И что ответил им мой капитан?
- Пока ничего, мой друг, пока ничего. – Он оглянулся на окно, за которым чужой туман, скрывал чужой, неуютный берег - … а любовь! – Словно опомнившись, продолжил ранее начавшийся разговор – Похоронил её. Глубоко, глубоко. В той пучине, в которой мы оплакивали наших погибших товарищей.
- А, что, капитан! Может, и впрямь послужим русскому Государю? Тем более он бывает очень щедр!
Испокон века сармины жили в этих краях, и никто не покушался на их территорию. Они умели со всеми договариваться мирно, полюбовно, без ссор и обид. Занимались земледелием, пасли овец, да собирали мёд. Иногда охотились, но убивать зверей им не позволяла Вера, каждая Семья являлась кусочком рода, а всякий Род считал своим родоначальником кого то из зверей. Посему и почитались все дикие жители лесов и полей – неприкасаемыми. Но два раза в году, позволялось охотиться, считалось, в эти дни, сами животные отдавали человеку тех из своих сородичей, кому пришло время уйти, и не всегда это были старые и больные. Для своих же стад сармины сооружали запруды, на случай, так часто случавшейся в этих местах, засухи. Перекрывали ручьи, а то и небольшие речушки, создавая особый ареал обитания всякому для которого необходима влага. Дикие утки и гуси, любили эти места, где никто не трогал и они могли совершенно спокойно растить своих птенцов. Вода же имеет свойства просачиваться, намывать себе русло и потом, соединяясь с другим, промывшем себе ход ручейком – соединялись, образуя новую речушку, на радость бобрам, коих водилось в этих местах, несметное количество.
Сарминнские юноши всегда считались образцом мужчины. Благородные, сильные, умелые, они и воинскому искусству обучались на удивление легко, становясь отменными воинами. Старейшины Родов каждый год отбирали в дружину самых искусных отроков и попасть в число избранных считалось особым почётом. Но, как уже было сказано, сармины не вели воин все, же имели достаточно сильное войско.
С некоторых пор до жителей этой славной земли стали доходить слухи, что на соседей свалились напасти. Будто ночами, откуда ни возьмись, налетают тати, числом не мерянным, грабят деревни и забирают людей в рабы. И будто лицом они черны, а пощады не знают. Тогда старейшины порешили огородить жильё частоколом и призвать из дальних поселений воинов, укрепляя ими порубежные дружины. Так же было сказано очистить от леса каждую деревню, что бы враг ни смог подойти неожиданно. Основную дружину, решено разместить в двух днях хода от самого дальнего рубежа, тем самым создавая простор манёвру, позволяя вовремя поспешать на подмогу любой укреплённой деревне. Потом назовут это селение – столицей и дадут звучное имя, а сейчас люди денно и нощно укрепляли свои дома, ставя высокие, толстые стены, пересыпая землёй, тщательно утрамбовывая её, для силы добавляя камни и глину. Крепости получались круглыми, с двумя расположенными друг против друга крепкими воротами и тайным лазом, выводившим защитников далеко в лес. За каждым тыном имелся ручей, снабжавший людей водой, а в арсенале хранилось достаточно стрел и копий.
- Не тот Царь. Ох, не тот. Забыл свои обязанности, всё больше жене потакает, да к нам в карман лезет. Разучился наполнять казну серебром, да и мы не можем расширить торговли. На восток не сунуться, на юг – ни-ни, только что и остаётся друг с другом торговать. Менять Князя надо. И чем раньше – тем лучше, – отрезая изящным ножом восточной работы кусок мяса, проговорил дородный вельможа – на днях приезжает с грамотой басурманин, там и решится – заговорщицки подмигнул товарищам.
- Ты что задумал? А ну, давай всё по порядку. А может не доверяешь?
- Вам? Тем у которых Царь считает казну в сундуках, да заставляет содержать его солдат? Не смешите!
- И то, верно.
Осталось поставить лишь жирную точку и дело многих последних лет, можно считать законченным. Велимудр не ждал за него наград да почестей, более того, никто не ведал, чем занимается этот человек долгими зимними ночами, почему не спит под соловьиную трель июня либо в дождливый вечер промозглого октября. Тысячи дощечек с письменами на них, прошли через его руки, сотни рассказов мудрецов записано по памяти – всё, что возможно было отыскать человеку, – нашёл, систематизировал, записал в кожаные книги. Труд, проделанный переписчиком впечатлял. Для сохранения Знания необходима и достойная этому делу «бумага», и непросто поучить столь ценную вещь не вызывая подозрений и соплеменников. Первое – отыскать двухлетнего жеребёнка. И не просто убить, а принести в жертву, да с таким расчётом, что бы он сразу перешёл в человеческое царство, то есть ускорить процесс эволюции и, по сути, совершить благое деяние для животного. Далее вырезалася полоса кожи, схожая с нужного размера листом. Снаружи покрывался особым раствором, как бы изолируя, образуя некий слой. Затем листы в нужное время выставляли на солнце, под луну и далее приходилось ждать того момента, когда космическое излучение будет направлено именно на тот участок, где её дожидается лист. Тогда впитанная от природы энергия накапливалась, освещая и облагораживая будущую книгу.
Мездра, внутренняя поверхность кожи, - ворсистая, тысячи или даже миллионы ворсинок пронизывают её, и если развернуть все ворсинки в одной плоскости, то рабочая поверхность такого листа будет сравнима с несколькими квадратными километрами. Затем, листы сшивались в книгу, скреплялись скрепками из лиственницы, и наконец, обтягивалось всё кожаным ремешком. Страницы, исписанные глухариным пером, мокаемым в киноварь, приводили в восторг писаря. Он реально ощущал ту силу, которая исходила от Книги.
Два земных пласта сошлись кряжисто ухнули и образовали на ужас природе горы. Потом их назовут рифейскими, окружат тайнами, былинами и прочей сказочной. И было от чего. Пещеры и ходы, явные и тайные – тянулись внутри до самого холодного океана, скрывая в своих подскальных озёрах неожиданных, не встречающихся более нигде, существ. И даже говорят, те кому удалось побывать в заповедных глубинах гранита, существуют переходы из настоящего в прошлое или, наверно врут, в будущее. Там то и решил упокоить свой труд Велимудр, схоронить от реальности ту Мудрость и то Знание, которое оставили наши предки, и которое в эти дни – гонимо и преступно.
Написать сей труд ему повелел Род, однажды ночью, во сне ли, на яву ли, явились старейшины, те, что некогда жили на горе Меру и обязали схоронить переданные ими Знания. Таких Книг – двенадцать, и рассыпаны они по все Мидгард-Земле, самая близкая, продолжением которой являлась его Голубиная или Глубинная Книга, уже была написана и хранилась, как поведали ему, в пещере, хранимая негасимым огнём. Где были, или должны быть, другие – упомянули вскользь, из чего он понял только, что некоторые из писаний замкнуты в больших рукотворных горах, похожих на конус, где жар солнца отпугивает случайных любопытных от тайного места.
- Дочка. – Алисия первый раз так назвала послушницу – Разговор предстоит долгий, непростой. Ничего не надо сейчас отвечать. Думай. Молись. А когда будет готов ответ – дай знать. Тогда открою всё, что знаю сама. Пока же, скажу основное. Готова ли, ты, дитя моё сосредоточится и выслушать?- Сегодня ожидала нечто подобное. Не спалось, и тревога наполняла меня каждую минуту всё более и более. Я не могла понять, в чём дело, и когда вы меня позвали, сердце забилось более всего. Непременно. Непременно выслушаю вас и поступлю так, как пожелаете.
- Нет, девочка. Одного моего желания недостаточно. Ты должна осознать всё серьёзность и ответственность, которую примешь на себя, но я рада твоему ответу. Он обнадёживает.
Алисия говорила не торопясь, расставляя акценты в нужных местах. Замолкала на долго, тем самым придавая некую таинственность и важность момента, затем вглядывалась в глаза девушки, смущая её этим, и продолжала в том же темпе, словно сберегая силы для последнего броска, для самого важного слова. Барышня испугалась. Вдруг, она осознала всю важность возлагаемой на неё миссии.
Посольство сарминов, утром заехавшее к князю, с просьбой о помощи в ратных делах, находились в крайнем недоумении, не понимая как поступить ввиду отсутствия информации. Они понимали – случилось что-то крайне неприятное, какое-то большое горе в семье их друзей. Наконец, вышел Воевода и в один миг народ смолк. Только шмели гудели, не прерывая своей важной работы.
Витязь медленно поднял глаза на соплеменников. Тревога волной прокатилось по площади, народ ухнул и отступил, словно ожидая удара, и он последовал.
- Княжна мертва – это всё, что мог выдавить из спекшегося горла богатырь.- Все знают как её любили, плачьте, люди. Она заслужила ваших слёз.
Тяжёлая поступь увела Воеводу внутрь палат, к Князю, к одру княжны. Тишина окутала толпу липким, туманным наваждением. И кажется горе – безмерным, воздух душен, земля жжет ступни, и только шмели продолжали трудиться, но и они гудели не так как раньше – ниже, басовитей.
- Итак, господа! Я Вам предлагаю экспедицию, если хотите, некую авантюру! Которая, окажется не только полезна, но и принесёт существенные дивиденды. Прости, забыл представиться. Граф, Михайло Воротынский! И не спрашивайте, как вас нашёл. Мне нужны именно такие люди. Люди чести. Умеющие держать слово и не боящиеся опасностей! Так что на это ответите? - в соседней хоромине несколько молодых мужчин по виду военных офицеров склонились над картами Гибралтара.
- Синьор. Ваш напор сравним с наглостью, и не будь Вы, Воротынским, уверяю, моя шпага ответила бы за меня! Кстати, правильно понял, Вы потомок именно того самого воеводы, который остановил 120 тысячное войско османов с двадцатью, если не изменяет память, тысячами янычар и тьмой пушек? Всего лишь полусотней тысяч солдат?
- Польщён вашей осведомленностью, теперь и у нас-то редко вспоминают ту викторию. Не думал, что испанские господа так сильны в русской истории.
- Приходилось изучать. Сия воинская доблесть спасла от ига не только русские земли, но и всю Европу.
- Что, правда, то правда. Долго будут турки помнить деревню Молоди. Более половины армии потеряли. До Европы ли стало, остаться бы живыми. – Граф улыбался усами. – И всё же, жду ответа.
- Это морская экспедиция?
- Нет.
- Сколько времени займёт сие путешествие?
- Два–три года.
- Как предполагаете нас использовать?
- Узнаете только после утвердительного ответа, но уверяю, ничего зазорного для офицера не предложу.
- Данное предприятие легально?
- Отчасти.
- Вы представляете интересы Императора.
- Отчасти.
- От какой?
- От самой малой.
- У нас есть время думать.
- Конечно. До утра. Убеждён. Разговор останется сугубо между нами. Честь имею. – Воротынский обернул плащом лицо и не узнаваемым вышел, из так полюбившегося морякам, заведения.
- Капитан. Вы, что-нибудь поняли?
- Конечно! Мы нужны, а это главное!
Лишь только рассвет тронул булыжники мостовой, как чёрная, глухая карета, вывозила испанцев из города. Всё решено. Приключения начинались…
Барон с гитарой в руках сидел на своей неприбранной постели, пенно-перинистой, и, небрежно перебирая струны, думал. О ней, об их не сложившемся походе в Африку, куда, впрочем, он ни в коей мере не покинул твердой решимости вернуться, - упускать золото из рук было не в его привычке. Еще в свою юную бытность его обучили этому – жестко и навсегда. О неизвестно откуда взявшемся в Атлантике русском крейсере и долгом разговоре с прощелыгой Воротынским.
- Используют они нас, хотят жар загрести чужими руками… ну что ж, сыграем в поддавки, синьоры, - капитан нехорошо ухмыльнулся в усы.
За всем этим брожением вокруг и около них крылась какая-то тайна, древняя тайна, и каким-то десятым чувством он невольно связывал ее со своей донной… Аристократическая рука в кружеве сорочки потянулась к хрустальному бокалу с красным вином. В груди стало теплее…
Гитарная струна резко вздрогнула, и пальцы своевольно взяли другой аккорд… а на глаза навернулись слезы. Повинуясь сиюминутному желанию, благородный идальго, сначала неуверенно и негромко, словно пробуя голос после долгого перерыва, но потом громче и тверже запел по-испански. Бархатные переливы звука и мелодия печальной песни заставили боцмана проснуться за тонкой перегородкой. Он уже слышал эту песню однажды…
"Где-то между Гельвес, Фуэнте и Севильей
Есть долина, полна ароматами лилий,
Знает каждый корсар, офицер, канонир, -
Судоходен здесь ласковый Гвадалквивир,
Для торговых морских каравелл и фрегатов
Интерес был в пуэбло испанских богатых...
Как-то жил в Андалусии знатный сеньор
И растил свою дочь, донну Лилиодор.
Покупал для колоний своих африканских
Ружья, рыбу, рабов - ссыльных и иностранцев,
На плаццо дель Меркадо прекрасный товар -
Пленный юноша возле дворца Алькасар.
Статен, горд - Мартильядо Франсиско Веролли
Продан в рабство ему за полсотни пистолей,
Благородным идальго был прадед и дед,
Но прошло уж с тех пор много горестных лет.
Уходя в моряки молодой Мартильядо,
Принял в дар от отца перстень с черным бриллиантом,
Умиравшему клялся он жизнью отцу
Подарить его той, с кем он ступит к венцу,
Только змейка-судьба его сделав корсаром
Создала, посмеявшись, ту странную пару -
Там на площади встретился каторжник, вор
С той, что ласковей лилий, с той Лилиодор.
"Перстень мой был похищен мальтийским бароном,
Он повесил всех пленных на радость воронам,
Но оставил меня умирать у столба...
Эта пуля, смотри, для мальтийского лба,
Обещай только ждать, поклянись мне на крови,
Что с другими ты будешь смертей всех суровей". -
"Я убью себя, - донна сказала в ответ,-
Если ты не вернешься к исходу двух лет".
Среди лилий в долине, как тень она бродит,
Уже год пролетел и второй на исходе.
Как кинжал в тонких пальцах холоден, остер -
Если жив, ты вернулся бы к Лилиодор..."

(продолжение следует)