Белая сказка

Окружающий меня мир, словно новорожденный ребенок, чист и беззащитен. Пришедшая зима запеленала его и, дав полную волю своей фантазии, преобразила до неузнаваемости. Кустистые стебли бурьяна стали похожи на кораллы, вышедшие из морских глубин. Единоличница расторопша, одетая в белую шубку, смотрится нежной, беззащитной, несмотря на свою колючую репутацию. Засыпанный снегом пень, давно почившей липы, напоминает царский трон, около которого, облепленный челядью, величаво, как и подобает его сану, стоит царь-батюшка – борщевик, в высокой резной короне. В шаге от него, тесным полукругом, расположились стебли пижмы, макушки их венчают высокие боярские шапки из холодного белого меха. Из-под шуб, небрежно наброшенных на плечи, видны помятые резные кафтаны. Род знатнее – боярин  повыше, вперед выступает. Менее знатные – позади жмутся, а любопытные, не взирая на знатность, свои головы меж высокородными просунули, может, подхалимничают, а может, пытаются царю дельные советы дать. Прямо как на боярской думе!
И только омут остался все той же черной жемчужиной, прикованной журчащей, серебряной цепочкой к огромному камню, из-под которого она берет свой исток. Сидя в седле, брошенном прямо на снег, я заново познаю некогда знакомый до мелочей мир. Маленький кустик шиповника, обильно цветший весной и подаривший мне осенью горсть красных кисло-сладких ягод, спрятался под снежный холмик. А плакучие ивы, прекрасные в своей грусти летними днями, сейчас стоят, словно выщипанные стога. Снег так укутал их, что ни одного прутика не видно.
И все же не смогла зимушка перекрасить весь мир в белый цвет. Не справилась с калиной, на ветках которой жаром горящих углей пылали кисти ягод. Меня окружала первобытная тишина, в чреве которой покоилось зерно пробуждения. А пока все живое, как и я, знакомилось с измененным миром, присматривалось и прислушивалось к нему, не нарушая покоя. Даже моего друга-ветра не было слышно, словно его, спящего, снегом завалило. Морозный воздух прозрачен, без запахов, кажется: коснись его стеклянной палочкой, а попросту сосулькой, – и он зазвенит нежным звоном хрустальных колокольчиков.
Не только я осваиваюсь в этом изменённом пространстве. Вон Печенег стоит, словно натянутая струна гитары, каждый мускул напряжен до дрожи. Приподняв голову и раздувая ноздри, шумно втягивает в себя воздух, выпуская его обратно облаком белого пара. Прямо конек-горбунок! Что с ним? Вспоминает позабытые ощущения или просто пытается понять: не таит ли в себе опасность этот мир, погасивший в себе привычные запахи, изменив не только очертания предметов, но и их форму?  Почувствовав на себе мой взгляд, он посмотрел на меня, громко фыркнул и, тряхнув гривой, отпрянул в сторону, встав на дыбы. Танцевал легко, непринужденно, грациозно перебирая передними ногами, исполняя замысловатые па. А может, он дирижировал сокрытому от моих глаз оркестру, музыка которого заворожила саму белолицую матушку-зиму, заставив ее внимать волшебным звукам? Вдруг конь на мгновение замер, затем разом опустил передние ноги, при этом, высоко подбросив задние, и пошел, взбрыкивая по склону бугра, подняв над крупом хвост. Остановился только затем, чтобы завалиться на бок. Перекатываясь с одного бока на другой, он смешно и неуклюже дрыгал ногами, щенок, да и только!
Своей ребячьей шалостью он зажег во мне желание испытать то чувство, которое было доступно сейчас только ему. А возможно, разбудил во мне находящийся под спудом зов крови моих пращуров. Не знаю, но, торопливо сбрасывая одежду, я почему-то немного нервничаю. Наверное, это связано с предстоящими незнакомыми ощущениями. А все новое, неизведанное таит в себе желание познать его и, конечно, маленькую толику сомнения. Как знать. Тут еще пуговицы не хотят из петель вылазить, да и сапоги так в ногу вцепились, будто это их последняя спасительная соломинка.
Наконец моё тело освободилось из плена одежды и почувствовало приятно обжигающее дыхание мороза.
     -Эге-гей!» – закричала я и побежала к Печенегу.
      Он перестал барахтаться в снегу, поднял голову и, видя мое приближение, резво вскочил на ноги. Конь принял мою игру. Убегая от меня, он то замедлял бег, то ускорял. Когда расстояние между нами сокращалось, подброшенный копытами снег осыпал меня, и тысячи колючих, холодных иголочек впивались в тело. Это было ошеломляюще необычно! Каждый раз после такого душа у меня дыхание в груди замирало. Вдруг Печенег остановился, повернулся, и стал, ждал моего приближения. Не чуя подвоха, прямо с разбега я висну у него на шее. Этот же сатана одновременно делая шаг назад, вытягивает и наклоняет шею так, что мои сомкнутые руки соскальзывают с нее, и я кубарем качусь по крутому склону, прямо под иву. Сошедшая с нее лавина снега полностью засыпает меня. Выбравшись из снежной купели, начинаю карабкаться по склону. Трава спрятана под снегом, и мне не за что ухватиться. Время от времени плюхаюсь на белую мягкую перину, которую постелила для меня зима. Каждый раз снег холодным огнем обжигает тело. Достигнув вершины бугра, я бросаю на Печенега испепеляющий взгляд. Он стоит, как ни в чем не бывало, всем своим видом говоря: “ Игра есть игра, обижаться нечего”. Что ж, он прав, сама ведь втянула его в эту затею. Достав из “сидора” полотенце, начинаю вытирать разгоряченное тело, парующее, словно земля по весне. Вычесав снег, набившийся в волосы, собираю их в пучок на затылке и опускаю в капюшон башлыка, а концы его обматываю вокруг головы. Получилось что-то вроде чалмы. Печенег, расставив ноги, усердно отряхивается, но грива и хвост цепко держат снег, словно не хотят с ним расставаться. Спешу на помощь. Вычесав гриву с хвостом и, протерев спину, седлаю его. Конь нетерпелив. Перебирает ногами, фыркает, пятясь, приседает. Он весь в движении. В нем горит желание выплеснуть накопленную энергию в бешеной скачке.
       Перед тем как сесть в седло, я еще раз бросаю взгляд вокруг себя.
Над белой холодной землей нежно-голубое небо, по нему разбежались симпатичные белые облака, они словно с солнышком в салки играют. Кстати, а где же оно? Повернув голову, я замерла. Всадник, цвета спелого апельсина, оседлал вершину кургана, расплескав вокруг себя нежно-оранжевый свет. Свет разлился по близкому горизонту и узенькой тропкой пал к моим ногам. Солнышко точно приглашало к себе в гости. На первый взгляд, оно было так близко, что я невольно протянула руки, чтобы взять его, но оно зависло между ладонями и, не трогаясь с места, ушло далеко-далеко от них. Тогда я иду на хитрость. Прикрыв один глаз, я протягиваю к нему руку, и оно доверчиво ложится на ладошку. Осторожно, чтобы не спугнуть его, я другою ладонью глажу его по макушке. Хочется верить, что даже могущественному светилу тоже приятна ласка, как и нам, смертным.
– До встречи, Царь Света!
Я сажусь в седло, а солнце покидает вершину кургана. Каждого из нас ждет своя дорога. И, хотя наши дороги разные, каждая со своим предназначением, все же друг без друга они ровным счетом ничто. Эти дороги ниточками вплетаются в общее полотно мира, покрывающее расстояние и время. А что если где-то ТАМ оно отражает в зеркальном отображении происходящее Здесь и Сегодня? Тогда выходит, что я присутствую повсюду?