Карта 13

         Банально… Что бы вы стали делать, если бы узнали дату своей смерти? Право, ну что такого ужасного в этом вопросе? Каждый поступает по-разному. У каждого в нашем мире есть выбор. Мы все так живем: не ожидая ничего плохого, ни о чем не думая; но в один непредугадываемый момент всякий человек получает письмо. Многие боятся его больше всего в жизни, а потому никаких писем  у нас никто не пишет и никому не посылает.  В нем всего одна строчка: «Вы умрете такого-то и такого-то». Причина не указывается. Не случается промахов. Не случается ошибок. Неизвестен отправитель. И никто ещё не сумел выявить ни единого признака приближения этого события. Никаких закономерностей. Никаких предзнаменований.


         Вся жизнь делится этим письмом на ДО и ПОСЛЕ; у каждого это самое ПОСЛЕ определяется отпущенным сроком. Можно уйти в религию или в загул, с пьяными беспробудными дебошами; можно посвятить остаток жизни тому, чем всегда мечтал заняться, бросить все и потерять ко всему интерес, посвятить себя совершению добрых дел или самых отмороженных зверств, плакать, биться об землю, посыпать голову пеплом и чахнуть день за днем, делать что угодно. Раньше срока уйти не получится. Это относится и к пытающимся уйти до указанного времени с помощью самоубийства. Ты просто получишь новое письмо с новым сроком, на какое бы время не запланировал свой уход. Все расписано заранее, все прослеживается и просматривается, все отлажено неизвестной волей…


         А мое ПОСЛЕ никакое: я получил письмо, и расписываю по дням, нет, по часам, нет, по минутам и секундам свою оставшуюся жизнь --- я не потрачу это драгоценное время на то, что для меня --- банальщина. Вероятно, находятся люди, для которых получение этого письма ничего не значит; те, для кого это не страшно; даже те, кто этого ждет и жаждет. Я не отношусь к этим людям; не стану лгать, я боюсь. Но несравнимо страшнее увидеть, как такое письмо распечатывает кто-то из твоих близких, и знать, что не изменишь адресата и не найдешь адресанта… А потому я стану ждать своего часа столь стойко и спокойно, сколь смогу. Две недели… Проклятый мир… Мир, состоящий из Города, как все его зовут, большой, но все же тюрьмы, граница которой --- просто земля, обрывающаяся в никуда, в бездну цвета неба. Будь проклят тот день, когда я здесь появился…


         Тринадцать дней осталось… Как все просто подходит к концу. Удивительно просто, бесстрастно; лучше б не получать никаких писем, лучше не знать. Чей изощренный и извращенный ум не только уничтожает людей всеми мыслимыми способами, но и пытает их знанием, методично терзает течением уходящего от них времени, деморализует, лишает сил, ума, логики, а некоторых и всего того человеческого, что в них вообще было?...


         Это день дождя; день хорошего терпкого кофе, мокрых дорожек в потертом запустелом парке, обшарпанных переулков. Ни одного знакомого места сегодня --- ходить только там, где ещё ни разу не был в городе!... Это день тишины.


         Интересно, а останутся ли в моем мозгу картинки хотя бы этого периода «после письма», после того, как я… Вот это я и узнаю. Узнаю, останутся ли в моей памяти мокрые вороны, просветы в тучах, запах цветущей липы, заколоченные темные башни --- все, что осталось от старого монастыря, трава, продирающаяся сквозь растрескавшийся асфальт, бесконечная пестрота товаров на витринах и прилавках?...


         Двенадцать дней --- ничтожно мало, когда есть, зачем жить, и чрезвычайно много для того, кому здесь делать нечего. А есть ли смысл ещё что-нибудь делать? Уверен --- есть. По крайней мере, ещё хочется создавать что-то, что останется после меня, и не только останется, но и будет сиять, будет привлекать внимание. Все свои двадцать лет до этого делал или не делал что-то, старался работать, невзирая на лень или иные подобные ощущения --- а теперь пытаюсь создать самое прекрасное, что когда-либо создавал: самую лучшую свою картину. Я придумал эскиз, проработал в нем все, что хотел, и уже кладу первые мазки --- двенадцати дней должно хватить… Каждая черточка --- черта моего лица, нет --- мира, такого, каким я его вижу. Всегда хотел изобразить эту карту для своей колоды Таро --- старший аркан за номером тринадцать. Успел сделать остальные 21 карту, а с этой почему-то тянул. Ничего, видимо, Её время пришло, как и мое.


         Девятый день начался с музыки и ею же и закончится. Не могу я уйти без неё, никогда не наслушаюсь вдосталь… Весь день в наушниках: на пешей прогулке; в транспорте; сидя и медитируя где-нибудь в парке; дома за любым делом. Только рисую я по большей части без музыки. И все остальные дни будут полны ею же. Я уйду, ещё не знаю, куда, а все мои любимые жанры: от этно-экспериментала, дарк-фолка и нойза до трэша, депрессив-блэка и брутал-дэта останутся. Может, я так пропитаюсь ею, этой музыкой, что, если вернусь, продолжу слушать её же… Почему-то не сомневаюсь в такой возможности.


         …А на третий день Её образ стал наконец завершаться, проступать во всем его величии и необъяснимой, нечеловеческой красоте. Во все времена как только её не изображали: от бабочки, срывающейся с уст человека, до ангела; от скелета в перепачканной землей хламиде и с косой, до схождения под землю… Я же считаю, что это --- полет к звездам. И потому мне Она почему-то представляется именно такой, ослепительно красивой, ошеломляюще прекрасным, ангелоподобным существом, излучающим свет, подобно Светоносному, --- но не золотой свет, а белый, --- и лишенным какого бы то ни было злорадства, инфернальности, отягощенности своей миссией, лишенным чего-либо человеческого. Я не знаю, какова Её цель, каков Её смысл --- но если он есть, то по сути своей это не кара и не бессмыслица.


         …Если свет перестанет светить, тьма озарит нам дорогу. И чем темней становится фон, чем глубже проваливается, выгорает, обугливается эта пещера холста, тем ярче горит Она. Тем белее её идеальная несуществующая кожа, тем легче её снежные волосы, идеальнее хрупкий, но сильный профиль, тем живее её глубокие глаза, нечеловеческую мудрость которых нам не понять… С каждым мазком, с добавлением каждой мельчайшей детали Она становится мне чуть понятнее, но чем --- этого я пока не могу объяснить. И кажется, что её босые ноги с залитого кровью грубого камня пещеры готовы ступить сюда, на чистый деревянный пол моей  чердачной комнаты, из окна которой так хорошо наблюдать, как гаснут летом сумерки поздних закатов…


        Последний день. Уже не страшно, только легкое волнение в душе. Завтра будет то, что будет, но мне важно то, что есть сейчас. Этого-то ничто у меня не отнимет.


        Десять вечера. Звучит “Felbel Fittich” Bethlehem. Я закончил картину. И теперь она стоит, озарённая блуждающим закатным светом из окна, обращенного к западу, и мягкий свет красиво блестит на масле… В воздухе висят скрипы далеких поездов с железной дороги, находящейся в получасе ходьбы от дома. За окном плавно и неназойливо покачиваются нежные листья тополей, и ни один человек не проходит пустынным сквером, в котором полутьма уже скапливается, как вода в колодце после половодья. Половодье теней… Они будут прибывать и прибывать, и эта темная вода выйдет через край всех колодцев, ложбин и ям, наполнит улицы, дороги, затопит дома и все, что есть на свете… Красивое сравнение.

        В стареньком побитом приемнике неназойливо ворчат помехи, приходящие неизвестно откуда, кажется --- из необозримых далей, находящихся на расстоянии вытянутой руки, но до которых мы не можем дотянуться и которые не видим. И потому нас разделяют тысячи километров… Мне всегда казалось, что в этих местах никогда не гаснет закатный огонь…

        Почему-то так спокойно… А не стоит уже ни о чем думать. Я люблю летние закаты, такие, когда небо не закрыто облаками, и воздух сумерек абсолютно прозрачен. Он кристален, и порой, когда я подхожу к окну в такие часы, мне кажется, что я вижу мир на тысячи километров вокруг. Нежно-огненное небо, удивительно высокое, кажется и материальным, и одновременно абсолютно проницаемым---словно это какая-то завеса, сквозь которую надо только пройти… Оранжевое, розовое, лиловатое, золотое небо, фантастически окрашенное… Во время таких закатов мир совершенно тих, словно на всей земле нигде не раздается ни звука. Все становится каким-то особенно живым, настоящим, неподдельным, до всего хочется дотронуться, ощутить, но ты знаешь, что это необязательно; именно в такие часы полностью перестаешь сомневаться в реальности чего-либо: деревья становятся сочнее, их тёмная листва кажется жёсткой и гладкой; дома кажутся тёплыми и шероховатыми; глядя на дорогу, можно услышать, как будут звучать твои шаги по ней… А главное --- в такие часы хочется веселиться, столь же свободно и искренне; веселость приходит сама.

        Я неподвижно сижу на диване рядом с окном, устроившись поудобнее; комната, наполненная мягким светом заката, кажется частью мира, находящегося за окном: все такое же ясное, предельно четкое, исполненное какого-то особенного глубокого смысла… Любуюсь небом, прекрасными сочетаниями цветов, наслаждаюсь покоем; кажется, что я, как и всегда в такие моменты, приближаюсь к ответам на какие-то очень важные для себя вопросы… Почему-то такие закаты всегда ассоциируются у меня с песней “Friday I’m In Love” The Cure…

        Мой ВЭФ слышит, наверное, полмира… Голоса, вещающие на самых разных языках, неизвестных мне, но смутно понятных, тихое или, наоборот, оглушительно громкое, пение, удивительные шумы, таинственные, волнующие сигналы --- может быть, из других миров?... Что-то услышишь сегодня?... Привычно нажав кнопку включения, я стал осторожно проворачивать ручку настройки, предварительно попрыгав по разным длинам волн, пока не нашёл ту, которая интуитивно интересовала меня сегодня. Пристально вслушиваясь, я замер, слившись с этой комнатой и с закатом, и со всем миром…Все было вполне привычно до тех пор, пока…

        Неожиданно меня точно выбросило из собственного тела --- такое сильное я испытал потрясение, мгновенно выйдя из состояния концентрации: закат переливается на небе, деревья за распахнутым окном словно прислушиваются всеми своими черными листьями, а из-за слегка помятой решетки динамика льются… слова. Это не слова какой-либо радиопередачи, это не песни или радиопостановки --- это молитвы. Чьи-то мысли, чьи-то просьбы, чей-то гнев… Неожиданно в мою комнату заглянул весь мир, заговорил разом через мой старенький, потрёпанный временем ВЭФ, прорвавшись ко мне сквозь его динамики. Я оказался вдруг словно в пустоте, за многие, многие километры от нашего мира, отделённый от него… небом за моим окном, кристально-ясным закатом; я будто сидел на вершине мира в своей маленькой комнатке, и слушал то, что, по сути, не предназначалось для моих ушей, точно заглянул в миллиарды чужих голов, сердец, душ, без спроса,  точно подслушивал. Первая мысль, первое чувство --- невольный смутный стыд, молниеносно в мозгу: «Я ведь случайно услышал все это, я не намеревался это делать…»; ощущение такое, словно ты шёл по дороге, по которой ты ходишь много лет, и оказался свидетелем того, что тебя не касается, но что задело тебя так глубоко, что оторваться от зрелища ты уже не можешь… Я слушал и слушал, и старался не шевелиться и даже не дышать, будто это могло как-то повлиять на передачу… Какое же радио передает людские молитвы, что за волна возносит их… куда? Радиосвязь с Богом?... Это что-то совсем уж немыслимое… Я никогда не отрицал существования Бога и не сомневался в нем, но считал, что мне не стоит слишком ломать голову над многими вопросами, которые, тем не менее, тайно жили у меня в душе… Может, ради именно этих вопросов я и устраивал раньше свои вечерние бдения, проводил этот почти что ритуал, дожидаясь ясного заката, сумерек, садясь на диван, включая приемник, замирая и прислушиваясь к чему-то неведомому… Может, этого я ждал, это старался услышать?...
        А из приёмника несутся то ясно и чётко, то тихо и неразборчиво, то с шумами и потрескиваниями слова незнакомых мне людей; речь становится то тише, то громче, иногда слова сыплются из-за решетки динамика, будто вековая пыль, а иногда яростным потоком, единым духом проносятся мимо. Человечество, сознательно или несознательно, обращаясь к кому-то, или в пустоту, изливает себя. Машинально прислушиваешься к такому монологу и сердце щемит: я представлял себе, о чем могут молиться люди, но все равно не думал, что этот бесконечный хор голосов, в котором каждый легко различим и понятен одновременно с другими, имеет такую силу. Мне показалось, что на меня льются потоки грязи, но, как бы люди ни были гнилы, я слышал не только просьбы о богатстве, удаче, ниспослании бед на головы врагам, не только жалобы на жизнь; в мое сердце прокрадывался холод: «защити моих родных», «пусть не будет ничего этого… уже не нужно… лишь бы… был жив...», «если бы я мог что-то сделать для них…», «неужели я так и умру, ничего не поняв?... не верю…», «спаси мою семью…» Люди просят помощи. Люди просят о спасении близких им людей. Люди просят о знании. Люди задают вопросы… Не все так запущено, как кажется циникам нынешнего века. Пока не услышишь такую радиопередачу, не поймёшь… А кем надо быть, чтобы удостоиться чести побыть вот таким радистом? Не знаю… Кажется, я сейчас сойду с ума. И что за чертовщина в канун дня смерти?...

        Вдруг в дверь постучали, и все умолкло, и я вернулся туда, где был: в мир, где людям приходят уведомления об их собственной смерти, и никакие молитвы не отведут эту смерть от тебя или другого. Но полно, не стоит снова о том же, и я все же поднялся навстречу неизвестному визитеру. Стук повторился, мягкий и деликатный.

        Я отворил дверь, и глаза мои залило светом, и мне показалось, что я увидел свою мятущуюся душу внутри собственного тела, озаренную этим светом… За дверью стояла Она, словно сошедшая с моей карты № 13, но тут же умерила свой свет, и стала похожа на земную женщину, красивую не по-земному. Как-то странно улыбнувшись (мне?!...), Она спросила очень глубоким голосом: «Могу я войти?», я кивнул без слов; Она вплыла, и мне показалось, что в комнате зазвучал Celestis, потому что свет Её был теперь как то ласковое свечение Земли, какое мы видим из космоса… Она ещё умерила свое сияние, и теперь почти не светила, я мог рассмотреть Её, да что там --- я пожирал её глазами. 

        «Вы --- Смерть?», --- на одном выдохе спросил я. «Как догадался?», --- слегка усмехнулась в ответ Она.
        «Ведь я вас рисовал. Никто другой не пришел бы сюда в таком обличье.»
        «Все верно», --- и Смерть подошла к моей картине, половицы скрипнули под её ногами, как под ногами любого человека, встала перед полотном. «Никто до тебя --- никто! --- за Вечность, что вы, люди существуете, не изображал меня столь красивой. Я уже давно не прихожу к людям, но к тебе не смогла не прийти --- не удержалась.»
        «А… А как же письма? А как же мы умираем?? Разве не вы?...»
        «Я ни к кому не прихожу лично. В вашем мире заведен порядок с письмами, и я лишь знаю, кто, когда и отчего умрет. Я всегда везде и рядом. Мне нет нужды являть кому-либо свое лицо. Но теперь, когда оно так прекрасно… Я кое-что подарю тебе --- ты того стоишь. Уж очень у тебя своеобразное восприятие … меня», и она улыбнулась. А улыбка у неё все-таки страшная… Блистательная, притягивающая и страшная…
        «Простите, но … понадобится ли мне ваш подарок? Я ведь завтра…»
        «… умру», --- спокойно продолжила она за меня. «Увидишь.»
        «Скажите мне, что я увижу?»
        «Свой полет к звездам…», --- она все знает… «Нет, до чего же любопытный», --- беззлобно фыркнула она. «Есть люди, чьи тела после смерти обращаются в пепел. Но есть и те, чьи тела обращаются в снег». А потом вдруг направилась к двери. И уже закрывая дверь, задержалась на пороге, и заявила в своей неподражаемой манере: «Спать ложись, полуночник. Тебе пора». И бесшумно прикрыла дверь, не попрощавшись.
        «Спать…» Мысль о сне, уже путаясь со сновидениями, почему-то засела в мозгу. Я, не глядя больше ни в окно, ни на картину, прошел к кровати, рухнул в неё, и уснул, не прошло и десяти минут. Без сновидений…


        Утром я проснулся сразу, и все произошедшее стояло перед моими глазами неизменившееся. Я не сомневаюсь, что это было, но к чему бы это?... Письмо все так же лежит на столе, картина так же стоит, повернутая к окну, и прекрасный лик Её столь же ясен, что и прежде… А планов-то у меня на сегодня не было --- вот тут я просчитался. Дурень… Не думал же, что не проснусь поутру. Надо было придумать хоть что-то. Изобрету по ходу.


        День будет прохладен и полон липового аромата. Благословен будь, ты, запах липы в пору цветения!... Пока цветет липа, есть, зачем жить… Буду гулять сегодня, а там посмотрим, что бы меня ни настигло.


        …Любимый парк недалеко от старой промзоны, нехоженый, нетронутый; потертые бетонные заборы с остатками чьих-то портретов, чьих-то фраз, каких-то надписей; терпкий запах железной дороги доносит издалека ветер, перебегают дорогу трясогузки… Всегда мне казалось, что мой дух --- это трясогузка, такая вот легконогая птичка…

        …Никогда не перейдешь спокойно дорогу в этом месте; зебра, по-видимому, ничего не значит для оживленного движения. Как и всегда, я огляделся по сторонам аж по два раза, шагнул вперед… А дальше был удар, и скрежет шин, и короткий полет. Было страшно, а вот больно не было. Не было ничего, только странное белое мельтешение перед глазами и запах цветущих лип, который хотелось вдохнуть полными легкими, и не удавалось…
        «Папа, снег!...» Где они видели снег в июне? Или эта маленькая испуганная девочка на руках у невысокого мужчины имеет в виду тополевый пух? И почему все вокруг с такими лицами? И почему у меня нет рук?... ?! А рук-то действительно не было… У меня теперь нет ничего. Попытавшись понять, что же я такое, я  с ужасом осознал --- теперь я сделан из снега, теперь я вихрь снежинок, и что мне теперь делать, непонятно. Вот что Она имела в виду… Ясно только одно --- я не мертв. И неудивительно, что люди в шоке --- ещё бы, увидеть, как кого-то сбивает машина, и он исчезает, а потом начинает идти снег… Я бросился прочь с этой улицы, туда, где только и мог спрятаться --- в небеса.
 

         Трое суток прошло. Познаю себя заново. Думаю точно так же, помню все точно так же, как и при жизни. Только живу в иной форме. Я всегда любил холод, всегда любил снег; мороз всегда наполнял меня силой. Но я не знал, что со мной может случиться нечто подобное… И не знаю сейчас, нравится ли мне то, что я теперь есть.


         Девять суток прошло… Если бы у меня были родные, они оплакивали бы меня, искали бы… Я всю жизнь жил один, но почему-то уверен, что у меня есть и родные, и друзья. Не знаю только, почему. В этом болезненном мире с его письмами,  в этом Городе без нормального имени я всегда был один. И никогда не помнил, почему. Может, сейчас пришло время узнать?...


         Двенадцатый день… Я в пустой комнате заброшенного высотного здания, находящегося на краю Города, бушую от ярости и бессилия. Ничего не происходит, ничего не меняется. Не возвращается память. Не происходит новых чудес. Я пытался выйти за границы Города. И не смог… Там ничего нет. Город висит в какой-то пустоте, имеющей цвет неба и не имеющей границ и края. Некуда лететь. Весь этот поганый мир ограничен Городом. Откуда же тогда радиопередачи в моем ВЭФе? Откуда разные языки? Все не так просто… В отчаянии бьюсь об стены, оставляя мокрые следы на потертых белесых обоях. Если бы кто-то проходил снаружи, он, верно, удивился бы, что на голову ему падает снег, и что из окна на седьмом этаже вырывается настоящий буран.


         Тринадцатый день. Я все ещё в этой комнате, всю ночь провел в оцепенении, ни о чем не думая. Утром случайно залетевший в окно ветер принес запах липы, который несколько успокоил меня и выманил наружу. Бесцельно покружив над Городом несколько часов, я увидел черный дым над одним из кварталов. Что-то беспокойно стало мне… Лечу туда.


         Густая, жирная сажа валит из окон двухэтажного здания вместе с дымом прямо в равнодушное небо. Пламя пожирает перекрытия на глазах. Где-то там, в огне, горят те, кто тоже получил письма… они не знали, что их погубит… Я ринулся ниже, сквозь гарь и жар. На широком открытом балконе лежала без сознания девушка, и огонь подбирался к ней. Я почему-то замер на секунду, увидев её, и что-то больно кольнуло мне сердце. Чем-то она была мне знакома, не знал, что такая живет в Городе... «Получила она письмо или нет, неважно. Огню не бороться со льдом…» Вперед, сквозь нестерпимый жар. Я неистово раздул свой ледяной вихрь, и мягким роем снежинок накрыл девушку и бетонный пол вокруг неё, и продолжал неистово валить снегом в дверной проем, и хлестать по огню, по углям… Вокруг все шипело, трещало, кипело, палило… остывало… заливало глаза… И я мягкими сугробчиками таял на её руках, груди, лбу, на её губах. «Её жар --- это мой жар, она не сгорит здесь… напрасно…»


         … Полные легкие аромата цветущей липы… Как хорошо снова полной грудью его вдохнуть. Вокруг был белый свет, такой же, как излучала Смерть… Я уж подумал, что это она склонилась надо мной. Постойте, а как можно склониться над… нет, теперь у меня снова есть тело. Я в больнице, судя по всему. И ослепительный свет --- это солнечный свет из большого окна слева, и склонившаяся надо мной --- это девушка, чье лицо я видел среди огня, копоти и страдания. Она улыбалась… немного похоже на Смерть, но человечнее, мягче. И глаза её были полны радости. Я взволновался: «Постойте, а давно я тут? И как я тут оказался? И где я?...»

      
         «Две недели. Вы …спасли мне жизнь, вытащив из огня. Никто не знает, откуда вы появились. Свалились, как снег на голову.» И она счастливо рассмеялась. «Вы вынесли меня из такого жара, который человек пережить не способен, а потом потеряли сознание, и очнулись только сейчас. Никогда не видела такого человека, как вы…»
         «Вы получили письмо?» --- неожиданно спросил я.
         «Какое письмо?» --- удивилась она.
         «Ну как какое? То самое, единственное, со сроком смерти…»
         Она посмотрела на меня испуганно.
         «Ах, не обращайте внимания, это просто страшный сон…Что это за город?» --- спросил я.
         Она снова улыбнулась. «Москва», --- был её короткий ответ.
         И он как молния пронзил мне мозг, озарил все внутри меня, как ослепительный свет… Что-то задвигалось внутри меня, какие-то воспоминания. Знакомое название… Знакомый город… Мир, где люди не знают сроков своей смерти, город, не ограниченный пустым безразличным небом… Теперь я все вспомню…
         «Нам ещё о стольком надо поговорить…»
         «Да…»