Слово

       Слово явлено, оно вышло на свет, вплавилось в матрицу сознания. Оно представляло неподвижный монолит, который не хотел умещаться в гибком потоке жизни, отторгался ею, как нечто инородное, не имеющее право на воплощение. Его невозможно было  обойти, перешагнуть, сдвинуть с места, его незыблемость не давала возможности для интерпретации.
       Есть фразы- корабли, они всегда в движении или до поры ждут попутного ветра, чтобы расправить крылья-паруса и подставить их энергии перемен, вибрирующей , звенящей, требующей оставить все сомнения и просто довериться очевидному не загадывая, что оно принесет. Есть фразы — пледы , укутывающие, укрывающие от напастей и холодов, за ними можно затаиться и переждать ночь, набраться сил, чтобы наступающее утро не застало тебя обездвиженным от усталости. Есть слова, рожденные ненавистью — ими можно даже гордиться , ибо ненависть — сильное чувство, почти как любовь, а временами сильнее. Она лишена равнодушия. Слово, не являясь даже пощечиной, напоминало, скорее, лишенный интонации голос, объявляющий остановки в метро.
        В сказанном  совсем не было выражено отношения — ничего личного, только зияющая пустота, крик в которую не отдавался эхом.  Оно было как лед, крепко прижатый к коже — так, что кости сводило от озноба. И, кроме холода, ничего не несло с собою и не оставляло шансов на понимание. Оно перечеркивало все, что ему предшествовало — драгоценные моменты душевной открытости, величайшего доверия, хрупкие попытки близости, все что сбылось, или еще могло сбыться.  Одним прицельным выстрелом оно лишало все это ценности и смысла. Так осторожно отодвигают подальше от себя  виляющего хвостом щенка, подаренного не вовремя и некстати. Оно  вырывало себя из вежливого контекста, невзирая на отчаянное желание ума спрятаться за ним от неизбежной определенности.
        Где слово было зачато? В какой промозглой ноябрьской бессоннице столкнулись атомы измотанного печалью сознания? Почему?  Каким таинственным образом в человеческом разуме вызревает это  отчаянное противостояние желаемого и действительного, мечты и реальности и невозможности отпустить тоску с миром? Заплетается в спирали и , со временем, уже не остается ничего, кроме опутавших, душащих колец, желающих сомкнуться на шее, затянуть узел потуже. И весь мир с этого ракурса  предстает беспросветно затянутым в обручи обмана, предательства, вины  и одиночества.
       Ум с готовностью синтезирует тому необходимые подтверждения. Это несложно — ведь мир не идеален.От легкого придушения несбыточным возникает эйфория, и страдание становится сладчайшим зельем, маленькими глоточками пригубляемым в тиши и уединении.  Эта ледяная отрава, распадаясь в туман, проникает в дыхание того, кто осмелился оказаться рядом. Сковывает его движения, пытаясь подавить волю к жизни и радости, парализует намерения; и плечи, завязанные в узел в попытке защититься от страха уже не могут вынести того, что вчера еще было весьма необременительной ношей. Остается лишь желание вырвать единственно дорогое существо из  замкнутого круга, но нет, невозможно, ибо спасти простому смертному можно только себя, а помочь - только тому, кто желает избавления. Иначе хлеб даруемый превращается в камень , как только ладонь касается ладони.
       Как задавить в себе желание облегчить страдание? Ведь просто наблюдать -   бесчеловечно, а любое действие воспринимается , как покушение, и искренние порывы отдать однозначно расцениваются, как попытка взять. Ну хоть что нибудь -то можно? Да. Можно простить. За все совершенное и то, что будет совершено; простить, широко открыв глаза, узнавая  малейшие движения души и  разговор сердца, видя высочайшие вершины и глубокие пропасти,  стремление духа к Богу и  неверие, нашептанное рассудком. Простить, не ставя условий и не требуя объяснений. И просто потому, что не простить невозможно - такова природа любви. Она единственная остается безучастной к проискам эгоистичного ума. Ибо слушает только сердцем. Прощение необходимо, потому, что обязательно должен быть кто-нибудь, принимающий тебя таким, какой ты есть, особенно тогда, когда почему-то мучительно сложно простить себя.
       Сказанное старалось не допустить присутствия высоких чувств, понимая всю свою беспомощность перед ними, оно было направлено на себя, в попытке обеспечить безопасное существование за пуленепробиваемым стеклом. Сохранить шаткую иллюзию покоя в привычной изоляции.
       В слове была красота, которую приносит определенность. Она расчищает наслоения ненужных раздумий и печали и, сквозь промытое стекло, мир предстает в своем реальном обличье. Сказанное освобождало от груза одолжений и даровало долгожданную свободу быть собой.
               

Чистый лист бумаги лег на середину стола. На  белой сияющей поверхности проступило слово «Любовь». Наступало утро.