Детство

 (иллюстрация Людмилы Котовой)
 

      Детство проходит весело, но мгновенно. Красочные воспоминания напоминают мозаику, которую мы собираем в детстве, превращая в большую картину. С возрастом детали теряются, мозаика распадается и начинаешь забывать, что было на том или ином кусочке. Остается только чувство беззаботности и беспечности, которое тоже, в конце концов, тускнеет и притупляется. Ты уже не можешь вспомнить, как это - быть любимым избалованным ребенком.
 
 
 
I. Вишни.

       Каждый рязанский сад славится своими вишнями. Их когда-то посадили и забыли об их существовании. Они растут, стареют, ломаются, и никто о них не заботится. Но они каждый год радуют своими черно-красными ягодами, без которых невозможно представить лето, потому что у лета вкус вишни - сладкой и сочной - Владимировки и терпко-кислой - Чендиревки.
Вишни цветут в середине мая - это белоснежные облака спускаются с небес и накрывают сады бело-розовым покрывалом. И маленькие, молоденькие, и старые с облупившимися стволами вишни, превращаются в невест. Когда дует легкий ветерок, миллионы лепестков слетают с деревьев, закрывая еще нежно-зеленую травку, и та тоже замирает, будто примеряя фату. Пчелы, радуясь белоцветью, перелетают с одного цветка на другой и дополняют летающий хоровод лепестков.
Позже, когда цветки опадают, мы на какое-то время забываем о подаренной нам красоте, и уже с деловитостью всматриваемся в появляющиеся зеленые горошины будущих ягод. «Будут вышенки». Именно не вишенки, вЫшенки.
И вот, начинается июльская жара, и мы ждем, когда же зажгутся первые красные огоньки на деревьях, чтобы сорвать первую, пусть еще кислую и твердую ягоду. Тот вкус, который остается во рту после этой ягоды, разжигает желание. Хочется скорее набрать горсть душистых вишен и медленно раздавливать их языком во рту, чтобы ощутить сладко-кислый сок, так хорошо утоляющий в жару жажду. А потом, как можно дальше, выплюнуть косточку.
И вот, наконец, созревают все ягоды. И сады ломятся от вишен. Сытые осы переползают с ягоды на ягоду, выискивая самый лакомый кусочек, и, наевшись, сонно замирают на надкусанной вишне.
На языке оскомина, есть вишни уже не хочется, но они сами просятся в рот, и ты, невольно, опять посылаешь ягоду за ягодой в рот. Руки уже почернели от вишневого сока, язык тоже, и тут тебе дают в руки корзину и посылают рвать эти вишни. Как это не хочется делать, но тебе напоминают о вкусном вишневом варенье, баночку которого достают в зимний холодный вечер к чаю, и ты плетешься за всеми, повесив на грудь либо алюминиевую кастрюльку, либо маленькое ведерко для дойки козы. Когда рвешь вишни, важно, чтобы обе руки были свободны, потому что все равно - одной рукой рвешь в корзину, а другой - себе в рот.

То лето мы отдыхали  у бабушки в деревне вместе с моей школьной подругой - Маринкой. Мы перешли в десятый класс. Лето было жаркое и веселое.

Мы с Маринкой пришли с улицы в четыре утра. Роса была сильная,  кеды хлюпали, набравшись холодной воды. Мы тихо прошлепали мокрыми ногами по коврику на полу, стали раздеваться, чтобы лечь спать.
- Не залеживайтесь, в шесть вставать. Кума на рынок собралась с вишнями. Пойдем ей помогать - не открывая глаз пробормотала бабушка, поворачиваясь  на кровати к нам спиной
- Да, кеды отнесите на терраску, а то они не высохнут - добавила она и тут же уснула. Мы переглянулись. Спать вроде не хотелось, но понежиться под теплыми одеялами мы были не прочь. Я нырнула под свое ватное одеяло и блаженно потянулась. Маринка легла тоже:
- Лучше не спать - прошептала она и через секунду засопела. Я не успела на нее рассердиться, потому что сон одолел и меня.
- Милюнчики, вставайте - разбудил нас голос второй бабушки. Мы ее звали баба Кузя за густые усы, которые украшали ее верхнюю губу. Она однажды решила избавиться от них и побрила их. С тех пор - это была ее «головная боль». Бабушка выглянула из кухни:
- Чайку попьем, а потом уж и завтракать будем, когда придем.
Мы покорно побрели за бабушками в соседний сад, где уже суетилась их подруга - кума Полька. Она была их дальняя родственница и бабушки считали своим долгом во всем ей помогать. Кума несла огромный железный крюк.         
- Понгинать вишни будем. Олька встанет на железку, а мы будем рвать. Вон, вишни, какие вымахали, с лестницы не достать. Да и лестница трухлявая. Ну, с богом.
Она стала подпрыгивать, чтобы зацепить крюк за верхушку, но это ей никак не удавалось. 
- Отойди - моя бабушка взяла у нее из рук крюк и ловко зацепила верхушку:  - Держите, девки.
На голову обрушился ворох веток, листьев и вишен. Я оказалась в самом центре и наступила на железную ручку крюка. Перед носом висела гроздь из черных вишен. Руки потянулись к ней. Я поднесла ее ко рту, и, как бусинки с нитки, сорвала губами все вишенки.
- Хватит жрать, рви. А то на электричку опоздаем - дернула меня за рукав бабушка. Я покорно начала срывать спелые, сочные, черные ягоды и бросать их в кастрюльку. Она наполнилась через несколько минут.
- Кума, неси корзину, будем высыпать.
Кума притащила три корзины и, улыбаясь, поставила их перед нами.
- Как же ты их потащишь? -  ахнули мы с Маринкой, потому что в куме было килограмм
пятьдесят, не больше. Маленькая, похожая на подростка, кума снова взяла в руки корзины и продемонстрировала нам, как она с этим справится.
- Две свяжу и на плечо, а одну в руке. Еще бы взяла, да еще сумку придется нести, чтобы поесть с собой взять чего-нибудь.
- Кума - ты гигант - вздохнула Маринка.
- А, в войну, мы вон с Кузькой такие бревна на лесозаготовках таскали.
С одной вишни получилась почти корзина. Мы с надеждой посмотрели на деревья. Если так пойдет, то три-четыре вишни и мы управимся.
- Все, оборвали - сказала бабушка.
- Нет, еще на верху осталось - возразила я.
- Отпускай крючок - это птицам на осень.
Я сошла с железки и вишня, встряхнув листвой, как девчонка, которой помыли голову, взмыла вверх, распушив ветки и листья.
- Полегчало - сказала Кума и, подхватив крючок и корзину, побежала ко второй вишне. Та была потолще и повыше, и кума зацепилась только за большой сук. Пока мы пересыпали оставшиеся вишни, а бабушки поправляли платки, кума пыталась согнуть эту вишню.
Силы были неравные. Вишня долго не хотела нагибаться, но потом она поддалась, но крюк соскользнул с ветки и упал на землю. Ветка взметнулась вверх и стала распрямляться вместе с кумой, висящей на ней. Все произошло мгновенно, однако, мы успели поймать куму, летящую в нашу сторону. Но все упали на корзину с только что сорванными вишнями.
- Жаражи бежрукие. - прошамкала кума, поднимаясь с нас и отряхиваясь. Баба Кузя с трудом вылезла из расплющенной корзины. Мы с Маринкой согнулись пополам от смеха.
- Што ржете. Я шелюсть потеряла - опять прошамкала кума и встала на четвереньки.
- Что? - спросила баба Кузя
- Челюсть. Зубы вставные - хором ответили мы с Маринкой.
- Давайте искать - вздохнула бабушка и тоже встала на четвереньки.  Мы поползли под траекторией полета кумы.
Прошло десять минут. Мы проползали под пятью вишнями, пригибая траву и ощупывая ее. Зубов нигде не было.
- Как сквозь землю провалились - сказала бабушка.
- А может они улетели в другую сторону? - вдруг подумала я. Мы поползли дальше.
- Да вот же они. На ветке висят - показала Маринка на повисшую челюсть на уровне наших глаз.
Кума ловко схватила свои зубы, вставила их в провал рта и снова превратилась в старушку-веселушку.
- А что девки, приключение? Ладно, давайте рвать. Пойду за новой корзиной, в которую Кузькин зад не влезет.
- Нечего полетами заниматься - сказала баба Кузя, двумя пальцами отлепляя подсыхающее платье от зада:
- Загубила платье и штаны, теперь только на тряпки. Тьфу!
Остальные вишни оборвали без приключений. Только изредка кто-нибудь из нас начинал хохотать. Каждому виделась своя версия этого происшествия.
- Кума, а летать приятно? - спросила Маринка.
- Ты  зубами что ли за ветку цеплялась? - добавила бабушка.
- К ногам тебе гири нужно было привязать - проворчала баба Кузя и мы, представив куму, летящую с гирями на ногах, снова начинали хохотать.
- Фиг я вам чего-нибудь вкусненького привезу - отмахивалась кума, но хохотала вместе с нами.
Сколько лет прошло, а до сих пор вспоминаешь это с улыбкой.

     Лето проходит, и, как ни странно, у вишни никогда не желтеют листья - они либо краснеют, либо опадают зелеными. Листья опадают, но вишни, если их не успевают оборвать остаются на деревьях. Это - зимние вишни. Они немного подвяли, но вкус - вкус лета, солнца, радости, остается в них. Они напоминают о том, что придет следующий год, опять будет белый хоровод, опять лето. А сейчас нужно оставить их в покое, дать отдохнуть до весны и, пусть они сохранят эти вишни для птиц, которые вместе с ними вдохнут новую жизнь с первыми весенними проталинами и маленькими смолянистыми почками на ветках, которые снова и снова будут дарить нам память детства.

 
II. Яблоки.

     Год бывает яблочный и нет. Если год яблочный, то все думают, что же сделать с этой уймой яблок, а если нет - что же делать без них.
Тот год был особенно урожайным.
Середина  августа. Дни жаркие и солнечные, но вечера уже прохладные. Сады ломятся от яблок. Яблони почти все старые, и ветки с трудом держат все яблоки, которые день ото дня становятся все тяжелее, краснее и слаще. Правда, некоторые ветки все-таки ломаются и лежат под деревьями так и не убранными. Наконец под яблонями собирается целый ковер из яблок, по которому невозможно пройти, не разгребая себе ногами тропинку.
Раньше всего поспевает Коричневое (по-простому Кариш). Его небольшие полосатые яблочки имеют непередаваемый вкус и запах. И, ко всему прочему, они такие сочные...
Я ночевала в сарае у своей подруги Ольги. Он стоял в середине сада рядом со старым Каришем. Ночью, вернувшись из клуба, мы замерзли и с удовольствием завалились на старую железную кровать, укрываясь огромным лоскутным ватным одеялом. Оно пахло сеном и яблоками. Мы уснули убаюканные этими запахами - запахами свежести и прохлады.
Утром нас разбудил шум. Ольгина мама втаскивала в сарай мешки.
- Спите, девки, еще рано. Это мы яблоки собрали, чтобы не гнили.
Она подтащила один мешок к нашей кровати. Из-за ее спины показалась Наташка, Ольгина племянница и наша ровесница: - Девчонки, я к вам, можно - не дождавшись разрешения, она нырнула к нам под одеяло.
- Ты откуда? - спросили мы в один голос.
- Ходила коров доить. У матери опять руки болят - завертелась между нами Наташка, пытаясь уснуть.
- Не хочу больше спать - сказала Ольга, поворачиваясь лицом к мешку с яблоками:  - Кому яблочка? - обернулась она к нам, кидая яблоки на одеяло. Я взяла в руки самое красное яблоко, понюхала его и надкусила. Сок брызнул в разные стороны. Наташка тоже нехотя протянула руку к яблоку.
- Давайте представлять, что будет с нами через двадцать лет - села на кровати Наташка, жуя яблоко.
- Сказала тоже. Мы не знаем, что с нами будет через год, а ты - через двадцать. Это так долго - ответила я, доедая первое яблоко и протянув руку за вторым:
- Куда огрызки кидать? - спросила я у Ольги.
- А, под кровать - ответила она, кидая на пол свой огрызок.
- Тебе проще - заметила Наташка: - Ты - городская. Там жизнь легче, да и проще. И бабушки у тебя.
- Ну и что, я поступлю в  педагогический институт и приеду в деревню детей учить. В Ивановском, вон, какую школу отгрохали - возразила я, надкусывая третье яблоко.
- Кто тебя отпустит - засмеялись девчонки:
- Тебе здесь-то бабушки каждый день все стирают и еду чуть ли не в постель приносят.
Меня это задело. Я отбросила очередной огрызок и протянула руку за следующим яблоком:
- А кто в колхозе каждое лето работает: Кто на покос с вами ходил? Кто зерно возил? Даже, помнишь, Нотька, я с тобой коров один раз доила.
- Да ладно, не злись - согласилась Ольга: - Мечтать, так мечтать. Через двадцать лет нам будет уже по тридцать пять. Девяностый год. Почти конец века. Господи, это так долго - мы продолжали жевать яблоки, осмысливая  ту пропасть лет, которую нам предстоит прожить и то, что может произойти за это время.
- Ну, начнем с мужей... - хрумкая яблоком мечтательно произнесла Наташка.
Мы стали выдвигать свои версии, выискивая в них свои достоинства и недостатки. Количество детей мы обсуждали с жаром. Ольга была шестой в семье, притом ее старший брат, Наташкин отец был ровесником и другом моего отца. Наташка была третьей, у нее было еще два брата. Поэтому они считали, что детей должно быть не меньше трех и обязательно, чтобы девочки. Я была единственная у двух бабушек и совсем молодых родителей, и мне совсем не хотелось делить с кем-то еще их внимание и ласки.
Солнце уже встало высоко, и его полуденный жар стал припекать крышу сарая. Под одеялом уже было жарко, и мы сели на кровати в позе «лотоса», жуя яблоки и бросая огрызки.
О нас вспомнили ближе к обеду. Бабушка, взволнованная моим отсутствием, отправилась на поиски.
- Да в сарае они, спят - услышали они голос Ольгиной матери: - И Наташка с ними. Проголодаются- придут.
Они подошли к двери сарая и открыли ее.
- Девки, вы сдурели! - в один голос воскликнули они: - Смолотили втроем целый мешок яблок.
- А огрызков-то сколько? - добавила моя бабушка: - Заворот кишок будет! Меня ж твои родители повесят!
Мы прервали свою беседу и посмотрели на земляной пол. Его не было видно. Он был завален огрызками яблок.
- А я еще подумала - задумчиво сказала Наташка: - Почему у меня живот болит?
Странно, но мы не объелись и не перестали любить яблоки.
Больше никогда нам не выпадало такого пиршества. Но вкус Кариша всегда напоминает о детстве, о тех розовых мечтах, которые были в наших головах тогда...
Прошло и двадцать, и тридцать лет. И все не так, как мы мечтали. У нас у всех сыновья. У девчонок по одному, а у меня - два.
И каждый раз, когда я приезжаю в деревню, я подхожу к тому дереву, к тому сараю и улыбаюсь, вспоминая полупустой мешок из-под яблок  и гору огрызков, которую мы потом выметали из углов и из-под кровати. И наши мечты о будущем....

 
III. Дикая клубника.

     Странно, но детство и лето постоянно связано с тем, что ты что-то жуешь. В начале лета - это щавель и кочетки, какие-то травинки, позже появляется первая морковка, за которой нужно ночью залезть в чей-то огород. Потом яблоки-зелепуки: жесткие и кислые, но съедобные. Лесная земляника тоже очень вкусная, но ее почти не бывает, потому, что когда она поспевает, трава в лесу бывает по пояс, и землянику больше давишь, вытаскивая из сплетения травинок. Но, правда, когда ее удается собрать и нанизать на травинку, то, какое удовольствие по дороге домой снимать с этой травинки ягодку за ягодкой или все сразу и ощущать свежесть леса в жаркий июльский день.
       И, наконец, самое вкусное, после вишен лакомство - это дикая клубника. Это не только лакомство для детей, но и время сбора ягод для взрослых. Их таскают ведрами и корзинами и сушат на раскаленных крышах домов, чтобы зимой заваривать в чай и ощущать аромат лета, вглядываясь в разрисованные морозными узорами окна.
      Наша деревня окружена оврагами, которые называют Поповы Бугры. Они тянутся на многие километры и образуют своеобразный лабиринт. Если ты пошел по одной стороне, то на другую сторону уже перейти нельзя, потому что в низине - болото. Раньше там было много ключей, и в том месте, где они били, создавали «корцы» - бочажки с чистой водой. Когда я была маленькая, мы с бабушкой ходили за водой для самовара. Она клала белый платок на поверхность бочажка и аккуратно цедила в бидон чистую воду. Вода была холодная и вкусная. Но как-то весной прорвало плотину на пруду, он весь вылился в Бугры, и бочажки покрылись зеленой ряской.
     Но главным в Буграх была дикая клубника. Так у нас в деревне называли полевую землянику, чтобы не путать ее с лесной земляникой. Когда она цвела, Бугры покрывались бело-зелеными пятнами. Издалека казалось, что это постелили бархатный ковер - такой он был ровный и аккуратный. С одной стороны Бугров шла ровная  березовая посадка, во главе которой стоял старый дуб, а вернее Дубчик. Он был такой старый, что внутренность его превратилась в труху, а он держался на одной коре, но продолжал быть крепким, несмотря ни на какие природные катаклизмы.
Идти за клубникой, значит идти к Дубчику. Сбор начинался от него и тянулся по одной стороне километров пять, почти до Могилок (деревенского кладбища), где можно было перейти болото и выйти на дорогу, ведущую к деревне.
За ягодами собирались основательно: брали ведро или бидон, надевали тренировочный костюм, потому что часть пути нужно было ползти на коленках, покрывали голову платком, чтобы не напекло и отправлялись в путь. Обычно нас было пять или шесть подружек, одетых на один лад. До Дубчика  идти минут десять, но мы старались опередить друг друга, чтобы забить самое хорошее место.
Когда клубника поспела, Бугры из бело-зеленых превращались в розовые. Жесткие резные  листья  дикой клубники отвоевывали свое место под солнцем наверху, но чем ниже росла клубника, тем глубже она забиралась в траву, и, уже у самого болота, ее можно было найти, только раздвигая руками высокую траву. И эта клубника была особенно вкусная - она была крупная и белая, вся в пупырышках и не мягкая, а плотная. Но сначала нужно было нарвать ягоды в те бидончики и ведерки, которые мы принесли. Мы выбирали себе участок, вставали на коленки срывали красные спелые ягоды. Через минуту пальцы становились липкими и сладкими. Постоянно хотелось их облизать, но было некогда, потому что азарт собирательства охватывал всех.
- У меня уже половина.
- У меня тоже.
- У меня - крупная - слышались крики.
Когда емкости были полными, мы относили их в тенек, мыли руки в старом бочажке и залезали в густую траву, чтобы наесться белой клубники.
Это очень красиво. Ты лежишь на животе на примятой траве и рассматриваешь все вокруг: цветы, которые не нужно ставить в вазу - они так переплелись, что уже сами образовали сказочный букет, и можно только запомнить его, потрогать рукой и понюхать. Наглый кузнечик прыгнул на нос. Нужно затаиться, но очень щекотно. От моего: «Апчхи!» - он  побил рекорд Бугра по прыжкам в высоту, перепрыгнув самую высокую ромашку перед моим лицом. Вместе с ним откуда-то выпорхнули бабочки и стрекоза. Недалеко муравьи достраивают очередной муравейник, из которого, как пальма растет куст клубники. Вот и белая клубника. Большая, сочная. А если ее набрать целую горсть и жевать... Все девчонки затихли. Каждая думает о своем. Так хочется продлить это удовольствие, но нужно идти домой.
По дороге думаешь, что сейчас тебя посадят чистить эту клубнику, от которой через пять минут под ногтями образуется зеленая корка и начнет щипать. Под вечер, когда жара немного спадает, около каждого дома на старых телогрейках устраиваются дети и взрослые. Перед ними стоят тазы, в которых высыпана клубника, она уже немного размякла, руки опять сладкие и липкие, опять хочется их облизать. Даешь себе зарок больше не связываться с этой клубникой, но и на следующий день ты идешь в Бугры, потому что клубника быстро сходит, а так хочется еще и еще насладиться ее вкусом и ароматом.    
С возрастом меняются вкусовые ощущения, но вкус дикой клубники остается тот же и, приходя каждый год к Дубчику, и, поклонясь ему и ягодам, ты знаешь, что они подарят тебе снова этот вкус, который хранит в себе тайну - тайну детства.
 
 
IY. Горох.


     Горох всегда сажали у Дубчика за посадкой. Огромное зеленое поле манило к себе, как только появлялись первые стручки. Но они были плоские, горошинки в них были мягкие маленькие и совсем не вкусные. Можно, правда, было пожевать весь стручок, но он был жестким и не доставлял никакого удовольствия. Мы ходили кругами вокруг этих посадок, как лиса вокруг зеленого винограда и ждали того момента, когда можно было залезть в зеленую гущу и, поднимая плети, срывать толстые, толщиной в палец стручки.
Настроение портило то, что, чем больше поспевал горох, тем чаще показывался в поле объездчик - строгий дядька на лошади, который запрещал мять и рвать горох. Но мы готовились.
Однажды днем к нам домой прибежала Нинка, моя подружка. Она ходила в посадку за первыми свинушками, но вернулась с целым подолом гороха.
- Поспел - радостно сообщила она, приглашая попробовать горошины.
- Здорово - сказала я, нажав на стручок  и высыпав большие гладкие и круглые горошины в рот. Молодой горошек был сладковатый и сочный.
- Завтра идем. Моя бабка сказала, что объездчика завтра не будет, он в Рязань собрался - добавила Нинка и побежала к Наташке, сообщить и ей это радостное известие.
- Ба, мы завтра за горохом собрались, дашь свое платье? - попросила я бабушку, которая вошла в комнату.
- Какое?
- Пестрое. Оно широкое и с большим вырезом. Если подпояшешь, за пазуху хорошо складывать.
- Бери, только не озелени.
Я залезла в гардероб и вытащила бабушкино платье. Оно мне великовато, но, если подпоясать его поясом, то за пазуху можно нарвать целую кучу гороха, и издалека не будет видно. Вдруг поедет председатель...
Подготовив, таким образом, рабочую одежду, я отправилась к девчонкам. Мы договорились идти после обеда, когда высохнет роса и гороховые стручки вылезут навстречу солнышку.
Как всегда мы прогуляли полночи, потом, естественно проспали до полудня  и  только  часам к двум отправились на промысел. Выглядели все, как чучела в своих одеждах. Но мы были полностью уверены в своей маскировке. В конце деревни мы остановились у ветелок, чтобы еще раз проверить свою подготовку.
Над деревней кружил «кукурузник». Он летел очень низко, как-то даже помахал нам крыльями. Мы замахали ему в ответ руками. Он еще раз прокружился над нами и помахал.
- Дядьке тоже, небось, хочется с нами за горохом - догадалась Ольга. Мы все согласились с ней.
Самолет в последний раз пролетел над нами и исчез в синем небе.
Мы дошли до Дубчика, посидели в его тени, заглянули в первые березки посадки и увидели несколько подберезовиков.
- Сначала дело - сказала Нина: - Бабка велела нарвать побольше, а то мне попадет.
Гороховое поле было огромное, казалось, что оно ограничено только со стороны посадками и дорогой, а дальше было море, зеленые переплетенные стебли, как волны накатывались одни на другие, и стручки, как бурунчики выскакивали из этих волн и звали их скорее сорвать.
Я подвязала платье потуже, приподняла его, чтобы получился мешок, затем прошла  метров десять, увязая в траве, и стала рвать горох. Стручки уже были полные и отрывались от плети легко. Постепенно своеобразный мешок на груди наполнялся стручками, и я становилась все круглее и круглее. В метрах пяти от меня прыгала Нинка, похожая на колобок на двух тонких ножках.
- Девчонки, давайте быстрее, а то вдруг объездчик поедет - подошла к нам не менее круглая Наташка.
- Нотька, у тебя грудь получилась, как у нашей продавщицы - прыснула Ольга, перемещая свой «живот».
- Ладно, пошли, потом еще сходим - сказала Нинка.
- Лучше ночью пойдем, там никого бояться не нужно - добавила Наташка: - С ребятами. Они фонариками посветят, а мы порвем.
Мы начали выбираться из травы, дошли до дороги.
- Слушайте, я так еще не одной горошины не съела - сказала я, запуская руку за пазуху и вытаскивая крупный стручок.
Девчонки последовали моему примеру. На дороге оставались пустые, без горошин стручки.
- Мальчик с пальчик крошки сыпал на дорогу, а у нас - стручки - почему-то заметила я. Девчонки оглянулись и рассмеялись.
На деревню мы входили гордые, довольные своей добычей. У колодца стояли мои бабушки и Ольгина мать. Увидев нас, они прервали бурную беседу, и повернулись в нашу сторону.
Мы подошли к ним, поддерживая руками отвисшие платья.
- Сожрали много гороха? - мрачно спросила моя бабушка.
Мы переглянулись.
- Да он уже спелый - сказала Наташка: - Вкусный.
- С тухлою капустой – передразнила ее Ольгина мать.
- С чем? - не поняли мы.
- Сегодня с самолета посыпали какими-то химикатами, чтобы жучков не было. Сожрали много? - повысила она тон.
- Да нет, ели пока от Дубчика шли. И все.
- Все, по домам - скомандовала моя бабушка: - Чем отпаивать будем? И медичка, как назло уехала на три дня. Ну не клизьмы же им ставить?
- Вон, бабка Сиповна бежит, что-то несет.
Нинкина бабушка несла что-то в фартуке:
- Нате, конятник, ну конский щавель. Заварите, настоится с часок и пусть пьют. Щас Нинку пойду тоже поить.
Она ушла. Ольга с Наташкой тоже разошлись по домам. Бабушка печально посмотрела на меня:
- Ну почему с тобой всегда что-нибудь происходит.
- Да ладно, ба, может, пронесет? - махнула я рукой.
- Вот именно. Пронесет - сказала бабушка, отправляясь домой.
Она была права. И не только по отношению меня.
Это длилось целую неделю. Когда приехали мои родители, чтобы отметить мой день рождение, их встретила бледная немощь измученная крепким чаем и сухарями.
На этом наша гороховая эпопея закончилась.    

 
Y. Грибы.

      О грибах можно писать, говорить, слушать, и это никогда не надоест, потому что - это самое прекрасное и удивительное, что могла создать природа. Меня всегда поражало: как, например, подосиновик-челыш может вылезти из грязной черной земли и иметь белоснежную ножку и ослепительно-оранжевую шляпку, или, как маленькие белые, которые ты примечаешь рано утром в лесу, на следующий день становятся  великанами с мощной толстой ножкой и тяжелой шляпкой. Они стоят, крепко вцепившись в землю и даже, как-то грозно и насупившись, смотрят на тебя среди высокой травы. Ты проникаешься уважением к этому серьезному созданию, но в своих ощущениях уже видишь вкусный суп, в котором плавают кусочки этого деликатеса. Нужно встать перед ним на колени и аккуратно вытащить из его ложа, полюбоваться его красотой, приложить к щеке холодную коричневую шляпку, положить его в корзинку и тут же забыть о нем, потому что глаза сами уже начинают искать следующие грибы. Это азарт, и, даже, когда еще не наступил грибной сезон, а ты заходишь в лес, инстинкт срабатывает мгновенно: взгляд с надеждой  устремляется вниз... Но еще не время.    
     Грибная охота в крови каждого человека, даже, если человек говорит, что он не любит ходить за грибами, он просто никогда в жизни не сталкивался с настоящим  искусством поиска грибов.
Самым грибным местом в нашей деревне был Маленький лес. Весной и зимой, когда на деревьях не было листьев, он просматривался насквозь, но летом он превращался в большого зеленого ежика, который ощетинился своими осинами, березами, дубами и орешником и греется на солнышке. Посреди леса была дорога, по которой могли ездить только телеги, потому что однажды в распутицу там проехал пьяный тракторист и застрял, увязнув в земле по самую кабину. Трактор вытащили, но колея превратилась в глубокую канаву, а со временем стала небольшим болотцем на радость местным лягушкам. Там у них был санаторий для выращивания головастиков. Справа от колеи был густой лес с небольшими узкими тропками, которые вели к большой поляне (наше любимое место для костров), а слева были две рощицы - первая осиновая, которая располагалась на двух буграх, а вторая - березовая. Обе рощицы были чистые и светлые. В них даже было немного травы, так как не одно поколение деревенского стада выщипывало траву с бугров. Они делали это так искусно, что ни одна современная газонокосилка не могла бы соперничать с ними. Хотя не нужно было забывать про экологически чистое удобрение. В первую очередь это относилось к нам, ребятам, потому что в маленьком лесу можно было бегать босяком, опасаясь только укусов больших рыжих муравьев, которые устраивали свои муравейники в конце березовой рощи. Осинник они почему-то недолюбливали.
      Первые грибы называются колосовиками. Они появляются, когда начинают колоситься озимые. Это бывает обычно в июне. И мы называли такие грибы «испуганными». Они внезапно  выскакивали на несколько дней  и также внезапно пропадали. Искать их было неинтересно, и каждый просто надеялся на удачу: повезет, принесет целую корзину белых или подберезовиков, не повезет - один два для первого супчика. Все ждали основных грибов и хвастались, кто когда нашел первый, настоящий - пятого июля, десятого июля, а в прошлом году было жарко, так вообще только в конце июля, когда пошел дождик.
      Но главное в Маленьком лесу было то, что внизу каждого бугра было влажно, там были остатки пересохшего болота - «Горелое болото», как его называли, поэтому, какая бы жара не была, там всегда была влага и сырость. Это давало грибам жизнь в любую засуху.
     Больше всего я любила ходить за грибами с Нинкой. Она знала все тропы, и  казалось, что у нее особенный нюх на грибы. Я тоже не уступала ей в поиске. Мы никогда не ходили за грибами рано утром по росе, как это полагается настоящим грибникам. Мы знали, что «наши стоят», что в наши укромные уголки никто не заглянет и для нас всегда будет с десяток молоденьких подберезовиков и подосиновиков. Мы встречались у входа в лес и начинали наш поиск у пяти осин, которые неожиданно выросли в стороне от леса. Между ними проходила тропинка, ведущая к основному осиннику и они, как бы приветствовали всех входящих в лес. Люди проходили мимо них, даже, не обращая внимания на их радостно распростертые объятия. Все спешили вглубь. Моим было второе дерево, которое стояло на взгорочке. Если пройти от него полшага и раздвинуть невысокую траву, всегда можно найти три-четыре челыша, которые присели в этой траве и прикрылись оранжевыми шапочками. Сначала можно увидеть тот, что побольше, он дразнит, стоя на одной ножке, а там и его младшие братья - небольшие, кругленькие на белых, покрытых чешуйками ножках. Первый улов.
Настроение поднимается. Нинка окопалась у другой осины - там тоже семейка.
Осиновая роща на первом бугре - наш позор. В свое время наши мальчишки по дурости расписали стволы осин своими инициалами. Осины подросли и стали похожи на арестантов с наколками. И чем выше они становились, тем уродливее становились эти шрамы. Мы стараемся не смотреть на деревья, а спускаемся с первого бугра. Там низинка, она заросла травой. Здесь нужно быть внимательным. Подосиновики могут прятаться везде. Но в середине дня их уже не скроет никакая трава. Те грибы, которые не сорвали рано утром, уже подросли, шляпки их раскрылись, и ножка стала тоньше и беззащитнее, но это не повлияло на их красоту. Такой гриб можно уже увидеть издалека, особенно, если ты стоишь внизу и заглядываешь на бугор. Сначала видна ножка, а потом и шляпка - красная или оранжево-коричневая. На ней обязательно примостилась улитка, мечтательно жующая кусочек гриба. Безжалостно сбив ее щелчком в траву, срываешь этого красавца и аккуратно кладешь в сумку. Какой бы ни был размер гриба, он кажется абсолютно пропорциональным. Иногда, правда, появляются исключения. Однажды я просто не поверила своим глазам, когда в траве увидела огромную оранжевую «сковородку». Гриб не сломал свою ножку только потому, что рос в густой траве, и она держала его величественную голову. Но, к сожалению, такие грибы бывают уже червивые и самое противное с уховертками внутри, которые проделали массу ходов в шляпке  и обжились там со всеми удобствами. Все равно тащишь этот гриб домой, хотя и знаешь, что баба Кузя возьмет его своими пальцами-сардельками, разломит пополам и скажет:
- Накой хрен такой брали - и выбросит в помойное ведро.   
Если облазить осинник, можно набрать штук двадцать-тридцать подосиновиков, но мы идем дальше, в березовую рощу. Если осины, как школьницы, перешептываются, хихикают, сплетничают, то березы в своих белых сарафанчиках похожи на группу студентов-медиков, пришедших на практику и внимательно рассматривающих своих первых больных.
Но мы уже смотрим только вниз, потому что здесь нужно быть внимательными. Таких подберезовиков, которые росли в роще, я никогда не видела: они походили на пасхальные яички - маленькая серая шапочка, одетая как береточка на толстой серой ножке. Может, это был какой-нибудь гибрид подосиновика-челыша, который заблудился в березовой роще и замаскировался под подберезовик. Мы обожали такие грибы и всегда знали, где они растут - в небольшой канавке, которая разделяла осинник и березняк. Дальше, уже в самой роще, росли обычные подберезовики: с темно-коричневыми шляпками и, похожими на стволы берез, серо-черными ножками. Березовая роща тоже росла на двух буграх, и, когда мы подходили ко второму бугру, наши сумки были полны красных, серых, коричневых шляпок. Конец рощи упирался опять в колею, около которой был большой пень, на котором можно было посидеть. Но это почти никогда не удавалось из-за муравьев, которые то справа, то слева устраивали свои тропы. Кусались они очень больно.
- Ну, еще лисички и все - подскакивала Нинка от очередного укуса и чесала ногу об ногу. Я соглашалась, и мы шли в орешник. Там была парочка мест, где всегда можно было найти семейку расшлепистых лисичек, которая пряталась под ветками и листьями.
Мы обходили свои места со стороны густого леса, ободрав уже все ноги в зарослях орешника, пробирались на большую поляну, отдыхали в шалаше, который несколько лет подряд строили всей компанией в зарослях, выбирались на маленькую тропинку среди ореховых зарослей и, наконец довольные, несли домой свою добычу.
Бабушки ждали меня, приготовив иголки и нитки. Мы сушили самые крепкие подберезовики и подосиновики на зиму. Я с удовольствием резала толстые ножки на кружочки и нанизывала их на нитку по очереди со шляпками. Потом эти «бусы» вывешивались на стенку дома и сушились на солнышке, пока не превращались в «черные камешки». Тогда бабушка складывала их в белый полотняный мешочек и вешала на чердак до конца лета, чтобы потом забрать их в Москву.
Конечно, самым лучшим урожаем были белые грибы, но, к сожалению, чаще всего они были червивые, поэтому их вымачивали  в соленой воде, варили и солили. То же самое делали и со свинушками. А зимой на каждый праздник на столе была тарелочка с белыми и тарелочка с черными солеными грибами, куда добавляли порезанный колечками лук, немножко чесночка и поливали все это душистым подсолнечным маслом. Грибы были твердыми и хрумкими. С вареной картошечкой и с соленым огурчиком они были самым изысканным лакомством моего детства. 
;
 
YI. Рассветы  и закаты.

     Конечно, все это красиво. Но это начинаешь понимать с возрастом, когда до чертиков надоедает бетонная коробка квартиры. Хочется бесконечного простора, огромного купола то синего, то черного неба и разноцветных рассветов и закатов.
Реже всего в детстве обращаешь внимание на рассветы, потому что возвращаешься с улицы под утро, устав от ночных костров, игр или катаний на лошадях. Глаза уже слипаются, и ты, ни о чем не думая, кроме как о теплой мягкой постели, по привычке, добираешься до своего крыльца, чтобы скинуть с себя промокшую от росы и закопченную у костра одежду, надеть ночную рубашку, нырнуть под  ватное одеяло и тут же уснуть, ощущая лишь истому, которая растекается по телу, унося в царство сладких снов.
     Поэтому начну с закатов.
Это нужно видеть. За деревней начинается дорога на Клетки. Это деревня в двух километрах от нас, и ее домики еле заметны на фоне горизонта, и до них - прямая дорогая, идущая во ржи, и электрические столбы, уходящие к горизонту, подтверждающие все правила перспективы.
Это дорога солнца, уставшего и теряющего все яркие краски. Совсем недавно оно огненным шаром плыло по небу и вдруг коснулось земли. Небо вздрогнуло и озарилось ярко розовым цветом. Это тоже было какое-то мгновенье, и розовое сменилось малиновым. Солнце уже дотронулось земли и начало медленно проваливаться куда-то, затягивая с собой облака, которые из белых стали фиолетовыми. Вот уже половина диска видно над землей. Малиново-алое небо застыло, ожидая, когда последнее облако всосется в дыру. Собрав последние силы, солнце, как одеяло потянуло его за собой и нырнуло за горизонт, оставив ослепительный след и удивленные звезды, сверкнувшие на небе с противоположной стороны деревни. Еще какое-то время горизонт озаряется меркнувшими красками, и темнота накрывает все бархатным покрывалом. Небо чернеет, а звезды начинают мерцать яркими светлячками.
     Перед закатом в деревне начинается самая суетливая жизнь. Сначала деревня замирает, окунувшись в оранжевый туман. Но вот на дороге со стороны маленького пруда, появляется  деревенское стадо, и тишина нарушается мычанием и блеянием. Коровы, будто не наевшись за день, стараются еще пощипать травы, торопясь куснуть то тут, то там. Но хозяйки уже вышли из своих домов и манят куском черного хлеба, посыпанного солью:
 - Красотк, Красотк. Иди, милок, домой. А чтоб тебя! - приговаривает хозяйка. Хлеб съеден, а Красотка так и не хочет идти домой, хотя ее вымя уже будто волочится по земле.
За коровами выбегают овцы. Они похожи на спортсменов, заблудившихся на соревнованиях. Прижавшись друг к другу, по трое или по четверо они с громким блеянием бегут какими-то зигзагами, пока не услышат крик своей хозяйки. Тогда их цель определена, и они несутся за первым призом в загоне, куском «лизуна» - огромным бело-грязным солевым комом, который любят лизать все животные. Среди коров и овец степенно идут козы, деловито всматриваясь, кого бы боднуть. Во главе этой банды коза Милка - самый главный враг детей, но любимая коза кумы Польки.
     Правда и Кума все-таки один раз пострадала от нее. Виноваты были мы. Нас было человек пять, и мы решили испытать Милкины нервы.
Кума замешкалась дома, когда стадо было уже посередине деревни. Мы решили сами загнать Милку в загон. Коза не могла понять, почему ее окружили со всех сторон и пытаются куда-то потащить. Она нагнула голову и приготовилась к атаке. Мы ухватились за ее рога, но тут моя бабушка командным голосом приказала идти домой. Наш интерес к козе пропал, но ее воинственный пыл не угас. Я поняла, что если отпущу рога, то мне будет плохо, Милка уперлась в землю маленькими копытами, не желая на подчиняться. Любка, внучка Кумы завизжала и отбежала от Милки. Кума появилась во время:
- Черт вас попутал, отойдите от козы, она бодается! - подбежала она ко мне, тоже хватая Милку за рога. Я отпрыгнула от козы, а та с удивлением уставилась на свою хозяйку. Мотнув головой, она с легкостью отбросила Куму в кусты сирени и пошла в нашу сторону. Каким-то образом мы с Любкой в два прыжка оказались на крыльце, которое было на приличном расстоянии от нас:
- На тебе платье красное - заикаясь сказала Любка. Я посмотрела на свое красное платье в белый горошек и решила больше вечером его не одевать. Кума погнала Милку в загон:
- Ну, не дуры, девки, а еще городские - целый вечер ругала она нас.
Когда стадо загоняли в сараи, опять наступала тишина, и солнце начинало свой закатный путь. 
     А теперь о рассветах.  Они всегда разные: с туманом и без него, теплые и сырые, красивые своим разнообразием красок.
Я помню один, особенно красивый. Был конец июля. Мы с моей подругой Нинкой собрались на рыбалку со знакомыми ребятами и, чтобы не проспать, всю ночь проиграли в карты. Удочки и черви были заготовлены еще с вечера, и нам оставалось только дождаться первого солнечного луча.
- Светает - сказал Колька, в очередной раз выглядывая на улицу: - Пошли.
Мы взяли снаряжение, и вышли на улицу. Домов не было видно. Все было в густом молоке тумана, который из мутно-серого превращался в розово-голубой и прозрачный. Мы шли к пруду и, казалось, что мы плывем в розовеющем киселе. Невысокие деревенские дома были еле различимы и казались спящими динозаврами. Мы подошли к  Барскому пруду. От воды  тоже поднимался туман. Стало даже немного  зябко.
- Сейчас солнышко взойдет, и согреемся - сказал Колька, постелив нам с Нинкой телогрейку. Мы уселись и стали ждать солнце.
Туман начал потихоньку исчезать и все вокруг вдруг стало оранжевым и розовым. Капельки росы на траве заблестели всеми цветами радуги, и, казалось, включились миллионы маленьких лампочек. Небо заалело, и появился огромный желто-оранжевый полукруг солнца. Это был не лениво садящийся шар, а отдохнувшее и набравшееся сил светило. Оно как-то мгновенно выскочило из-за бугров и повисло над нами, согревая и лаская. И все проснулось вместе с ним: и мы, и рыба и деревня.
- Красиво - сказали мы с Нинкой, умиляясь рассветом.
- Угу - ответил Колька, вытаскивая пятого карасика.
 
 
YII. Дожди и грозы.

     Погода летом бывает переменчива, но, только когда становишься  старше начинаешь ощущать телом эти изменения. А в детстве тебе все равно. Погода - это только причина, по которой ты носишься целый день на улице или с тоской смотришь в окно, перечитывая все имеющиеся у деревенских жителей книги.
     Дожди бывают разные: те, которые радуют - они приносят прохладу в жаркий летний день, те, которые раздражают - монотонно стучат по крыше и день, и два, а иногда и неделю. Но иногда бывает и страшно. Когда солнце скрывается за свинцово-фиолетовыми тучами, и эти тучи, то тут, то там кто-то хлещет яркими хлыстами молний. И гром, от которого закладывает уши. Начинаешь невольно вспоминать и историю с богом Гелиосом на его колеснице, и физику, отсчитывая секунды после вспышки молнии.
Две грозы в моей жизни были особенно страшными. Первая гроза была в тот год, когда в деревне появилось электричество. Для бабулек, живущих в деревне, это было потрясение. После керосиновых ламп, которые вечерами вешали на крюк в потолке, и, которые коптили и освещали только пятачок над столом, лампочка, освещавшая всю комнату, была чудом.
Мы с бабушкой тогда жили у кумы Польки. Своего дома у нас еще не было и лето мы проводили в небольшой горнице с двумя кроватями и большим сундуком, который выполнял роль гардероба, стола и еще одного спального места.
Когда начиналась гроза, бабушки загоняли нас в избу (у кумы гостили и ее собственные внуки), мы садились на лавку под образа, бабушки садились напротив, держа в руках сумочки с документами, крестились при каждом ударе грома и приговаривали:
 - Свят, свят, свят.
 Мы повторяли за ними и хихикали, пихая друг друга. Кума Полька отвешивала подзатыльник первому, попавшемуся под руку, и снова садилась на лавку.
Когда сама гроза накрывала деревню толстой черной тучей, в комнате становилось темно, от молний на стенах сверкали отблески, а при каждом ударе грома на насесте испуганно кудахтала курица или каким-то охрипшим голосом орал петух.
     В ту грозу мы также сидели и крестились под пристальными взорами бабок. Электрическую розетку, когда проводили свет в доме  Кумы,  почему-то установили под иконами. Кума ее боялась и прикрыла занавесочкой, чтобы не видеть лишний раз. Раскаты грома становились все сильнее и сильнее. Мы считали:
- Раз, два, три. Километр от нас. Раз, два, т...
Вспышка молнии и удар грома произошли одновременно.  Грохот был такой силы, что мы на мгновение оглохли. Занавеска на розетке поднялась, и из розетки вылетели искры. В одно мгновенье нас как ветром сдуло со скамейки. Мы стояли в дверном проеме, крестились и приговаривали:
- Свят, свят, свят.
Кума и моя бабушка выглядывали из-за занавески на кухне:
– Вот, а  ты, Парашка, говорила, зачем здесь розетку поставила. Вот и уберег господь – почему-то прошептала кума.
- Чего уберег-то, все пробки перегорели - возразила моя бабушка.
- Ну и хорошо, теперь грозу можно спокойно пережидать. Электричество кончилось, током не убьет - заметила кума, усаживаясь снова на скамейку.
Гроза потихоньку уходила, только потоки дождя стекали по крыше ручьями, унося за собой все утихающее громыхание и уже еле заметные вспышки молний. Когда чернота ушла, и мы высыпали на улицу, чтобы вдоволь попрыгать в лужах, то увидели, что вместо четырех тополей, стоявших в конце деревни, видны только три, а четвертый, огромный тополь, сломан посередине, и валяется, перекрыв чуть ли не всю улицу. Мы побежали смотреть на поверженного гиганта. Вокруг него и в его листве лежали мертвые птицы: воробьи и вороны. К вечеру только  деревенские мужики распилили тополь и оттащили его с дороги, а мы собирали мертвых птиц и хоронили их под остатком дерева.
     Вторая гроза застала нас в поле. Было время сбора луговой земляники или дикой клубники, как у нас говорили в деревне. Мы возвращались уже домой, изрядно устав и объевшись сочных ягод. Не захотелось делать крюк, чтобы дойти до дороги, и мы свернули в поле, на котором была посажена картошка. Между грядок было легко идти, земля была сухая и твердая. Туча появилась откуда-то из-за Маленького леса и, казалось, что мы успеем дойти до дома до дождя. Но туча начала расти на глазах, расползаясь в огромное черное одеяло. Сначала мелкий дождичек смочил пыль под ногами, оставляя пятна грязи, которая тут же налипла на туфли, затрудняя движение. Ровно на половине пути хлестнула первая молния, как огненный кнут, перечеркнувший небо. Следом за ней ударил гром и полил дождь такой силы, что борозды между грядками тут же наполнились водой, превращая всю землю в черный скользкий кисель. На какой-то миг мы застыли, но следующий удар молнии, который будто впился в землю  почти у наших ног,  заставил нас побежать. Мы бежали, скользя в грязи, визжа при каждой вспышке молнии, и, казалось, что деревня отодвигалась от нас, вместо того, чтобы приближаться. На мне висела Светка, внучка кумы Польки. Она не умела бегать и цеплялась за меня изо всех сил. Когда мы, наконец, выбрались из превратившегося в болото поля, позади нас образовалась зигзагообразная колея, будто стадо коров прошлось по картошке в спешке. Когда я отлепила от себя Светку около дома Кумы и добралась до своего дома, гроза кончилась. Солнце отгоняло с неба бестолковую тучу, и она уползала, волоча за собой серо-сизые остатки, грозя новыми вспышками уже другому месту.
Бабушка стояла на пороге крыльца и уже оттуда грозила мне кулаком:
- Все. Пишу родителям телеграмму. Пусть забирают тебя. Я что каждый раз с ума должна сходить? Увидели тучу, домой. Что до греха доводить.
Так она ругалась, пока я плелась к дому. На тело навалилась усталость, ноги были ватные и грязные, платье прилипло к телу, волосы  на голове висели сосульками.
- Новое платье, первый раз одела. Ну что за зараза - закончила свои причитания бабушка, когда я вползла на крыльцо: - Раздевайся, вон целое корыто воды дождевой набралось, мыть тебя буду.
Я покорно стянула мокрое платье. Из комнаты вышла баба Кузя и взмахнула руками: - Ирод тебя подери, Парашка, ты из чего девке платье сшила?
- Из ситчика. С тобой же покупали.
- Ольк, поди, взгляни на себя в зеркало.
Обе бабушки присели на лавку и расхохотались. Зеркало было в нашем старом гардеробе. Оно было такое же старое, как и сам гардероб, поэтому довольно мутное, но в нем я смогла рассмотреть боевую раскраску своего тела. Все цветочки с «ситчика» перевелись на мое тело, и я была похожа  на кошку-копилку, которая была расписана анютиными глазками и, которая была реликвией бабы Кузи.   
Бабушка притащила большой таз, поставила его на крыльце, и они в обе руки с бабой Кузей начали отмывать меня. Вода была холодная, но мне уже было все равно, лишь бы переодеться и залечь в кровать под любимое ватное одеяло.
На следующее утро начались новые приключения: я заболела, все тело покрыли чирьи, и конец лета я протосковала в самую жаркую погоду на берегу Барского пруда, с печалью наблюдая, как все мои друзья весело ныряют с мостков в воду.
   Были дожди и со смешными моментами. Один раз мы ходили в Ивановское, в соседнюю деревню. Наташка повела меня посмотреть новую школу. Её только недавно отстроили, и она была гордостью деревенских ребят. Теперь им не нужно было ездить в старую школу больше пяти километров. Всего в полутора километрах, почти под боком, была новенькая восьмилетка.
Было начало лета, тепло, хотя очень дождливо.  Дожди были небольшие, но частые, и мы постоянно ходили в кофтах и в резиновых сапогах.
Мы возвращались домой после похода в школу под моросящим дождичком.
- Я уже привыкла. Даже приятно от такого дождичка - сказала Наташка, подставляя ладони дождю. Я согласилась. Но у Барского леса дождичек превратился в ливень и, когда мы подошли к плотинке, это уже была стена дождя, от которого одежда уже не могла никак защитить. Сначала мы ежились от холодной воды, текущей за воротник, но потом, смирились с тем, что вода была везде. Плотинка -  самое коварное место в деревне. Это узкая полоска земляной насыпи, слева от которой был Барский пруд, а справа – глубокий овраг с болотом. Две глубокие колеи, оставленными грузовиками, делали невыполнимой задачу для любой машины проехать в деревню после дождя. Мы чуть пару раз не соскользнули в лужи, которые образовались в колее, но стойко преодолели это препятствие. Осталось только подняться в горку. Но здесь нас ждала неудача. Сначала  водой залило сапоги, потом мы,  все-таки, рухнули в лужу, образованную стекающим вниз потоком воды.
- Ну и погуляли - сказала Нотька, когда мы выбрались на зеленую травку пажи, которая была тоже скрыта под водой.
- Да ладно, зато ноги помыли - ответила я, снимая сапоги и выливая из них желтую грязь: - Бежим.
Мы бежали по мягкой гусиной травке, как маленькие, пытаясь прыгнуть в лужу и получить как можно больше брызг.
В такой же дождь мы попали как-то и с Маринкой, моей подругой, которая иногда приезжала со мной в деревню. Мы вернулись с прогулки мокрые до нитки. Бабушка дала нам переодеться и выглянула в окно:
- Сергей Иваныч со станции пришел, мать в луже моет.
- Кого? - хором удивились мы с Маринкой.
- Ботинки его - ответила бабушка.
Сергей Иваныч был мой сосед и ровесник, но его вид, всегда серьезный и внимательный делал его очень взрослым и все, даже бабушки называли его по имени и отчеству. Мы с Маринкой до сих пор вспоминаем этот момент, когда идет сильный дождь, а мы болтаем с ней по телефону:
- Иваныч пришел со станции? Мать помыла его в луже?
А ведь прошло больше тридцати лет.

 
 
YIII. Поповы бугры.

     Наша деревня находится совсем недалеко от Рязани, километров в тридцати. «Мелколесье, степь, да дали...» - как у Есенина. Но я бы еще добавила и посадки. Они перечерчивают поля на правильные квадраты, завлекая своими стройными березами, пройтись по ним в поисках подберезовиков или свинушек. Странно, но сыроежки, которых в грибной год бывает в посадках море, наши деревенские почему-то не брали. Чаще всего эти посадки сажали на буграх, которые некогда образовали теперь уже пересохшие ручьи. В детстве мы не задумывались о происхождении этих оврагов и бугров, а просто называли их так, как называло их не одно поколение местных жителей: Барские бугры, Клетские бугры, Поповы бугры.
Поповы бугры тянутся от Барского леса, мимо Могилок, вплоть до Дубчика. Они извиваются причудливыми поворотами, образуя в своей низине маленькие прудики или болотца, заросшие камышами, ивняком и красивыми болотными цветами. Перейти с одного берега на другой можно было только в очень засушливое лето, да и то с кочки на кочку. Если прыгнешь неудачно, то обязательно одной ногой нырнешь в вязкую тину. Потом, пока дойдешь до дома, нога подсохнет, и грязь на ней превратится в серую, потрескавшуюся корку. Раньше, напротив Могилок стояла церковь. Бабушка рассказывала, что она была очень красивая, белая с позолоченным куполом. Через дорогу была поповская усадьба, поэтому бугры и получили такое название. Церковь взорвали в 1947 году. Кирпичи растащили по домам, а остальное    превратилось в две большие кучи мусора по разным сторонам дороги. Со временем всё заросло бурьяном, кустарником и ежевикой. Ее почему-то было особенно много в ямах, которые когда-то были погребами или еще чем-нибудь. Сердобольные бабки успели унести по домам иконы и очень гордились своим подвигом, правда, не очень понимали ценность спасенных ими темных досок. 
Когда я уже была замужем, мы с мужем приехали в деревню. Мне захотелось показать ему избу кумы Польки, где мы жили с бабушкой, до того как у нас не появилась своя горница. Кума готовила на кухне, напевая тоненьким голосочком. Она что-то резала на большой доске. Увидев нас, она поставила самовар:
 - Чайку попьем. Только угостить-то нечем. Мои московские еще не приехали.
- Кума, бабушка тебе колбаски привезла и гостинцев. Вот, возьми - я передала ей сверток.
- Ну, с ними и попьем - обрадовалась кума.
Мой муж заинтересовался иконами, которые висели в углу. Одна из них была особенно интересной - это была картина на дереве, изображающая какой-то библейский сюжет.
- Это я в церкви откопала, пока там трактором не разворотили все - пояснила кума, встав на лавку и снимая икону. Она была обрезана с одного конца.
- Кто же ее отпилил? - удивились мы с мужем.
- Да я. Она в угол не влезала. Такая большая была.
- А где второй кусок?
- Да вот он! - кума стряхнула с разделочной доски крошки и радостно показала нам обратную сторону: - А накой она мне такая большая, а тут два дела сыграла - и для души и для желудка польза. На святой доске и еда будет святая.
Мы рассмеялись. Кума умела найти всему объяснение.
     На другой стороне бугров, напротив бывшей церкви, было кладбище или, по-простому, Могилки. Оно было очень старое, располагалось на высоком бугре, который был похож на старинный курган, а, может, он и был им когда-то. Мы ходили туда с бабушкой и бабой Кузей и каждый раз они рассказывали мне что-нибудь новое о похороненных там людях. Там был очень интересный надгробный камень. На нем было написано: Киселев и 1746. Бабушка говорила, что это какой-то ее родственник. Мы ходили от могилки к могилке и бабушка разговаривала со всеми. Мне казалось это очень смешным.
Я поняла её, когда спустя много лет, придя на кладбище и, видя, на фотографиях на памятниках, знакомые лица, невольно обращалась к ним, как к живым. Я очень благодарна бабушке, что она научила меня этому.
Нам, маленьким, Поповы бугры приносили много радости: это клубника и земляника, грибы в посадке у Дубчика, горох, да и просто лихое катание на велосипедах по скошенным буграм. Даже, если и свалишься, трава смягчит падение.
Зимой Поповы бугры заносило снегом, казалось, нет оврага, а плоская белоснежная равнина упирается в еле заметный из-под снега Дубчик, обрывается в Посадках, а затем бесконечным белым одеялом тянется к горизонту. К сожалению, мне не так часто удавалось попасть в деревню зимой, но эта белоснежная сверкающая красота западает в душу на всю жизнь. Однажды я каталась на лыжах  и выехала в поле. На сверкающем белизной снегу застыла в стойке лиса. Мы обе замерли. Я боялась пошевелиться и спугнуть это огненно-рыжее чудо. Лиса с интересом рассматривала меня. Белый кончик ее хвоста нервно подрагивал. Первой не выдержала я и пошевелилась. Лиса подскочила,  прыгнула в сторону посадки и исчезла. Больше такой красоты я уже не видела никогда. Это было настоящее вольное чудо природы.
А ночью Поповы бугры превращаются в огромных динозавров, которые застыли под миллионами сверкающих звезд, храня тайну своей красоты и неведомой силы. И эта тайна каждый раз влечет тебя побродить в одиночестве, наслаждаясь той радостью, которую дарят эти бугры только тебе.

 
IX. Бабушки.

    Когда я была маленькая, мне ужасно повезло: рядом со мной было четыре бабушки - одна прабабушка, моя родная бабушка и ее сестры: Мари (баба Маша) и Ксюня (баба Кузя или Кузюля). Потом родилась моя троюродная сестра Танька и баба Маша занялась своей родной внучкой, умерла моя  прабабушка Дуня, и остались только Кисточка - моя бабушка и Кузюля. Они и носились со мной каждое лето в деревне, регулярно обещая отправить телеграмму о моем поведении родителям или вообще отослать в Москву, чего, конечно, никогда не делали, а, по-моему, проживали вместе со мной все приключения, которые доставались мне каждое лето с лихвой.
   Бабушку звали Прасковья Семеновна - Паня, Параша, но так как она всегда была в курсе всех событий, мы с девчонками стали называть ее Чекист, потом - Чекисточка, и, в конце концов,  она стала просто Кисточка. Все остальные бабульки звали ее Кума. В нашей деревне было правило - если ты хоть седьмая вода на киселе друг другу, все равно родня, все равно Кум или Кума. Ну а баба Кузя получила свое имя из-за усов, которые не давали ей покоя. И из-за похожести с каким-то там Кузьмой Михайловичем, дальним родственником. А на самом деле ее звали Ксения Семеновна. Да, правда, еще раньше ее почему-то звали Чупа ( это было задолго до появления Чупы-Чупс) и жила она недалеко от Третьяковской галереи в Чуксином тупике.  Она была немного глуховата (во время войны на лесозаготовках на нее упало бревно), поэтому говорить с ней приходилось на повышенных тонах. Но потом она приспосабливалась к голосу и сама тебе начинала орать в ответ:
- Чего орешь? Я что глухая?
Моя бабушка была самая образованная из них, она закончила четыре класса церковно-приходской школы, очень любила читать, всегда смотрела новости и вникала в политику. Баба Кузя окончила только один класс, потом ее забрали из школы, чтобы сидеть с Митькой, самым младшим их братом, и, видно с тех пор, она так и стала нянькой. Во время войны мой отец и дочь бабы Маши (Танькина мать) жили с ней  и с бабой Дуней в деревне, а моя бабушка и баба Маша работали в ЗИЛовской столовой в Москве. Баба Кузя нянькалась со многими детьми в деревне, и было смешно, как взрослые дядьки и тетки называли ее «Нянька, Нянёк».
Бабушка много рассказывала мне о родственниках, об их судьбах, но в  детстве интересы бывают избирательными, и многого, что нужно было бы сейчас знать, пропускаешь мимо ушей. Запоминаются какие-то моменты.
     Все мои рязанские родственники в давние времена были простыми крепостными графа Мосолова, семьи были большими и трудолюбивыми, что давало возможность не умереть с голода, иметь корову, лошадь. Один из моим пра----дедушек однажды поругался с батюшкой, за что он при крещении детей стал давать им непривычные для рязанской глубинки библейские имена: Абрам, Сара, Сема.
В конце девятнадцатого века многие мужики из деревни поехали почему-то не в Москву, а в Петербург. Уехал туда и мой прадед Семен Михайлович Киселев с молодой женой Дуняшей. Он умел читать и считать и его устроили швейцаром в богатом доме. У Дуняши родилась тройня - два мальчика и девочка, но они вскоре умерли от какой-то детской болезни. Дед за деньги согласился распространять революционные листовки, его арестовали и выслали к себе на родину. Я точно не знаю, родилась ли бабушка в Питере или нет, но в Рязань они уже приехали с ней. Бабушка родилась в 1907 году, потом была Ксюша -  в 1910, Маша - в 1912 и Димуля - в 1915. Жили в достатке, много работали. Революция не принесла много изменений в жизнь глубинки. Исчез барин, зачем-то разломали его дом, вырубили огромный яблоневый сад перед ним. Но сирень перед Барским лесом радовала даже нас почти до восьмидесятых годов, пока не появились дачники и не изуродовали все.
Дед Сема, как причастный к революции, стал первым председателем сельского совета, но его случайно убили в драке в 24 году. (А вот его отец, Михаил Абрамович пережил его на восемнадцать лет и умер от голода в 1942 году.) Моя бабушка, как самая старшая в семье, работала где только можно, а в 31 году, после рождения моего отца, перебралась в Москву. Отец до школы оставался у бабы Дуни, а потом и всю войну жил в деревни. Туда отвезли и Зойку, дочь бабы Маши.
Про моего деда Максима я мало что знаю, потому что бабушка сбежала от него через три месяца после свадьбы, беременная моим отцом. Но развелись они только в 37 году уже в Москве. Почему так? Я не знаю. Про свое замужество бабушка не любила рассказывать. Они познакомились с дедом на торфоразработках. Он был красавец и гармонист, а бабушка маленькая, рыжеволосая, в веснушках дурнушка, как она себя описывала. Он ухаживал за ее подругой, высокой и красивой, под стать ему, а ей так хотелось его отбить у нее. Она плясала и пела под его гармошку, хотя, натаскавшись за день пластов торфа, сил оставалось совсем немного. И она добилась своего: однажды она приболела, лежала в бараке с температурой, он пришел и сказал, что хочет на ней жениться.
Свадьба была шикарная и многочисленная. У родителей деда было восемнадцать человек детей. Парашка была счастлива ровно неделю. Максим пил и, когда она, однажды высказала ему, он просто поколотил ее. Через три  месяца бабушка вернулась домой.
Машка тоже неудачно вышла замуж: она родила Зойку, второй мальчик у нее вскоре умер, муж Федя пил. Они не прожили и трех лет вместе.
Баба Кузя была старая дева. Она очень любила одного парня, но его родители уже договорились о его женитьбе, и баба Кузя больше не захотела ни на кого смотреть, а потом была война и многие мужики не вернулись с фронта... Молодым девчонкам не хватало мужей, а бабе Кузе было уже под сорок. Её Федя вернулся с фронта. Его младшая дочь была моей подружкой.
Зато Димуля был женат семь раз. Три раза до войны и четыре после. У него не было родных детей, но были приемные. Всех он очень любил, и все его жены дружили между собой. Он был весельчак, балагур, играл на гармошке и умел рассказывать интересные истории. В деревне его звали «Русский» или «Тёркин». Я помню его уже взрослым и ужасно кривоногим. Однажды, когда мы купались, я увидела, что на икрах обеих ног были  шрамы.
- Секешфекешвар. Венгрия. Пулеметное ранение - объяснил он и добавил:
- Ох, и венегерочка у меня там была. Закачаешься. Бабушка ткнула его в бок: - При девке. Помолчи. Трепло.
 Он умер раньше всех, в пятьдесят шесть лет. Три жены приезжали его хоронить и, обнявшись с последней, тетей Шурой, очень плакали.
    Обычно все эти сведения я черпала во время чаепития. Ближе к вечеру бабушки ставили самовар, доставали сушки и сухари, мне выделялся бутерброд с «сухой» колбаской, заваривали крепкий чай, наливали в кружки и, пока чай «стыл», начиналась беседа. Поводом могло служить любое явление: кто-то подошел к колодцу - тут же вспоминалась родословная и все события из его жизни, или начинались обсуждаться деревенские новости...
Однажды бабушки узнали о беременности одной из моих подруг.
- Это надо же в шестнадцать лет. В наше время такого не было. Это распущенность - возмущалась баба Кузя.
- Да - соглашалась бабушка: - В наше время, помнишь, ну, кроме Лизки, Липки, Нюрки, Варьки, Любки, и никто никогда до свадьбы ни-ни - подытожила она, а я, смеясь, загибала пальцы.
Бабушки так и не поняли комичности ситуации.
 
     Мозаика, мозаика - красивая картинка.
Как хочется и сейчас, въезжая в деревню, увидеть ровную зеленую травку пажи, аккуратные домики подпоясанные палисадниками, ветлы и березы, которые хотят обнять и прижать тебя к своим шершавым стволам....
Но - этого уже давно нет.
Грустно.   
Низкий поклон тебе – моё Мосолово.