Время Греха

                ВРЕМЯ ГРЕХА.
Итак, отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия Света. (Рим. 13.12)

«Время греха» - роман о человеческом бытие и деньгах – религии нашего общества, загоняющей всех в глухой тупик безысходности. Сужение ментального пространства смертельно опасно, прежде всего, для женщин, ибо им по природе своей более консервативным, труднее всех вырваться из сжимающих сознание тисков тоталитарной секты нового Вавилона – царства сумрака, вырождения, мерзости, отступничества, разврата, упадка и запустения. 
               
- Тогда я тебя отправлю в Тауэр, и тебе там отрубят голову! – Строго сказал Хиггинс.
Элиза надула губы и  опустила голову.
                Б.Шоу «Пигмалион»

"Один критик пытался восстановить реальную жизнь автора по повести, которая случайно попала к нему в руки. От деталей, которые ему показались абсолютно автобиографичными, он пришел в ужас и на остальную жизнь автора смотрел не иначе, как разукрасив ими. Когда автор об этом узнал, он пришел в ужас от того, как вообще люди читают книжки"
               
                Людмила Коль. "Игра в пинг-понг. Исповедь Не - Героини"


Все действующие лица  вымышленные, все совпадения случайны.
                Автор.



ОГЛАВЛЕНИЕ

«Новый Вавилон».
«Панночка».
«Простить, значит, понять».
«Микадо»
«Virago». Вместо эпилога.



                Новый Вавилон.

«Сумрак – оптическое явление, дневная ночь»
Ночь для отдыха, ночь для любви, ночь для кошмаров… Почему именно ночью совершаются самые страшные, кровавые, леденящие душу злодеяния? Почему ночь отведена для самого светлого таинства жизни – любви и продолжения рода человеческого, для зачатия новой жизни? Почему они выбрали Сумрак – дневную ночь? 
Удар был нанесен оттуда. Теперь он не сомневался. В его душе было достаточно уязвимых мест – совесть, порядочность, милосердие, отзывчивость, доброта, щедрость, любовь. Его душа это было «их» место. Ее. Он сам ей показал. И потайную дверцу тоже. Только она могла входить туда беспрепятственно. Сам отдал ключи от нее, кроме тех случаев, когда он запирался изнутри. И душа его в эти часы улетала, превращалась в гусиное белое перо и выплескивалась ровными рядами строчек на белой бумаге. В это время в доме было пусто, его хозяин отсутствовал. Но он возвращался, проскальзывал обратно, и дом звенел от радости, наполнялся музыкой счастья, сладостными звуками любовной истомы.   
 Он был покрыт кольчугой, но душа - ахиллесова пята, дверца, ключи… Ее мысль выковывалась в клинок прочнее толедской стали. Ключи у нее, и дверца открыта настежь. Остались лишь кольца защитной рубахи, но клинок тонок, как игла и легко проникнет сквозь стальное сито, разрезав его, как самурайский меч шелковый платок. Укол! Его душа вздрогнула, удивленно посмотрела на лезвие, схватилась за него пальцами, потянула еще сильнее к себе, насаживаясь все глубже и глубже. Ее лицо отражало любопытство и злорадство, упоение местью и хладнокровие. Душа продолжала цепляться за лезвие, обливаясь собственной кровью. Она даже ослабила хватку.
- Зачем вообще ее держать? – Мелькнула мысль. – Пусть сам убивает себя. Ему это понравится. – Она отпустила эфес и отошла, чтоб не испачкаться, наблюдая с усмешкой, как кровь души уже хлещет во все стороны. Он опустился на одно колено, мотал головой от боли, из груди рвалось какие-то мычанье, похожее на стон. На губах выступила пена. Он прохрипел:
- За что?
- Да не переживай ты так! – Ее холодные голубые глаза прищурились. – А то сдохнешь раньше времени.
Боль опоясывала, сжимала грудь. Легкие судорожно вздымались, как кузнечные мехи, стараясь вырваться из сжимавшего их обруча и захватить побольше воздуха. Он старался вздохнуть полной грудью, задержать дыхание, протяжно выдохнуть, чтобы прогнать это наваждение, чтобы вырвать из себя клинок, но только еще глубже, до хруста грудины, всаживал в себя.
Кто-то невнятный серый клубился вокруг нее и нашептывал:
- Классно ты его! Просто супер!
Она отступила к выходу - тени метнулись вслед, швырнула ему в лицо ключи от потайной дверцы. Он опустил голову и услышал, как фыркнул двигатель машины. Она умчалась в никуда. Шатаясь от боли он вышел на улицу, но там его встретило лишь белое безмолвие сугробов. Клинка не было. Он вошел в его душу полностью. С эфесом. И растворился там. Он разжал руку. На окровавленной ладони лежали те самые ключи. Подумав, он зашвырнул их в ближайшую снежную глыбу, и с хрустом, словно это был винтовочный затвор, закрыл изнутри задвижку двери. Душу клонило в сон, ей хотелось улечься в гамак, прижаться, как израненной руке к телу и уснуть.
- За что?
- Да не за что! – Скажет большинство женщин. – Очень часто мы не соображаем, что делаем или говорим. В этом суть женской логики.
- Логики нет мужской или женской! Есть просто логика или ее отсутствие. Говорить одно, делать это другое! Суть не слова, а поступки!
- Ха! Велика разница. Ну, сказала, ну сделала… Плюс упрямство. Кто ж откажется от того, что сказано-сделано. Неправой себя признать? Да какая женщина пойдет на это?       
               
«Членистоногие надвигались, сопровождаемые странным запахом плесени…». Он взглянул на слово «странным» и прописные два «н» и «ы» слились своими одинаковыми завитушками, вырисовывая другое слово – «страшным». Ручка выскользнула из привычного захвата и болталась между указательным и средним пальцами. Он задумался. Что-то было действительно страшное в этой «странности» запаха. Тлетворность? Возможно. Но не сладковато удушающая, а наоборот, мельчайшими иголками раздражающая слизистую носа. Запах скверны? Запах чего-то съедобного, но вызывающего желание выплюнуть? Что здесь страшного? В бесконечности потока и обреченности вдыхать этот воздух? Он явственно ощутил этот запах и понял его основу - кисловатость дрожжей. Вот в чем опасность и сопутствующий ей страх. Бесконечность потока соединенная с процессом брожения захлестнет все своей мутной волной и гарантирует им победу.
«Они заполняли собой серую мглу, заставляя туман темнеть, принимая цвет их скользких, тускло поблескивающих панцирей-кольчуг, чешуйки которых удивительным образом напоминали мелкие монетки. Эти твари огибали ботинки, пытались залезть, но мохнатые ножки были слишком коротки, чтобы преодолеть высокий рант. Их челюсти сдвигались и раздвигались с одинаковыми интервалами, нарушавшимися лишь попытками укусить за обувь. Но кожа была груба и неподатлива. Они упирались многочисленными ножками, кольчуги преломлялись, напоминая изогнувшуюся пружину, но все было тщетно. Одни уходили, вливались в общий поток, тут же забыв про свои тщетные попытки укусить,  их место занимали следующие ненасытные твари, напирающие из бесконечности влажной густой серости. Вся эта торопящаяся куда-то  масса напоминала безжизненную металлическую реку, уносящую свои тяжелые воды в неизвестность. К звенящей тишине пересыпаемых из одной ладони в другую мелких монеток изредка добавлялся чуть слышный треск, словно кто-то вдалеке, насколько позволяет чувствительность уха, ломал спички.
Сумрак наполнился слабым холодным свечением – отблеском их чешуйчатых панцирей. Если посмотреть в иллюминатор самолета, идущего на снижение, так выглядит последнее покрывало из облаков, отделяющее нас от осеннего вечернего города, мрак улиц которого чуть разряжает искусственный свет фонарей.
Он поднял ногу и, стараясь держать подошву, как можно ровнее по отношению к полу, чтобы побольше раздавить этих тварей, сделал шаг вперед.  Раздался отчетливый треск. Ломающиеся спички превратились в хруст сухих веток. Но обитатели сумрака даже не заметили гибель нескольких десятков своих сородичей. Их бесконечный бег не прервался. Новые полчища наталкивались на внезапную преграду ботинка, привычно пробовали ее на вкус – не получалось, и устремлялись дальше, огибая подошву.
Тогда он двинулся вперед, с каждым шагом впечатывая в пол десятки этих тварей. Мелькнула мысль:
- Хорошо бы катком!»               

- Лукьяненко пишет: «Первый слой сумрака похож на наш мир. Но он мёртв и высушен. Краски серые и смазанные. Время в нём течёт медленнее, чем в обычном мире. Но такой ход времени имеет место только для физических процессов».
Он отбросил книгу в сторону и посмотрел на Писателя. Тот покачал головой.
- Не согласен?
- Это не так. Сумрак часть нашей жизни, если и называть его параллельным миром, то лишь условно, чтоб выделить. И краски там такие же, и время течет с той же скоростью. И мысль опережает движение, вопрос в том: какая это мысль? Можно ли ее увидеть до материализации? Предугадать, а значит, предотвратить. Как, если Сумрак живет в головах? Мы не можем понять, что ими движет? Алчность, порок, злоба, зависть… Может это и есть дьявол? Инкубы, суккубы… в мужском ли, женском обличье… «люди Сумрака», которые существуют наряду с нами, где все расплывчато, неестественно, в тоже время примитивно убого, где отсутствуют чувства, а движущей силой служат лишь низменные животные инстинкты. Они живут, как наши отражения в зеркале, при этом его поверхность не кажется нам искривленной, но, тем не менее, кривизна присутствует незримо, они внешне схожи с нами, они могут брызнуть в нас чем-то обжигающим, что по ошибке мы примем за кипящую страсть крови и чувств, но это ледяной ожог, они холодны и безжизненны, ибо алчность, подлость, предательство не может никогда согреть и их артерии наполнены темно-красной тягучей жидкостью неживого существа.
- Стать таким же, чтобы влезть им в голову?
-  Как? Разве это возможно? Возможно, ли изменить себя на время?
- Нет! Но они рядом… сидят за столиками, идут по улицам, собирают в урнах пустые бутылки и банки, обгоняют нас на дорогах, делают ставки в казино, ворочают миллионами и управляют государством. Имя им – легион. Может это и есть царство Антихриста? Апокалипсис, наступление которого предрекал Иоанн в своих Откровениях? Так он наступил или существовал всегда?
- Это война добра со злом! Вечная война…
- Справедливая или нет? – Он прищурился.
- Вспомнил Гуго Гроция? Оставь… - Писатель махнул рукой. - Голландец просто пытался как-то оправдать кровопролитие, дескать, не всегда оно несправедливое, бывает и заслуженное… Может, еще хочешь вызвать всю эту мразь на честный бой?
Кивок в ответ.
- А что такое честный бой?
- По правилам!
- Какие правила в бою, если цель одна – убить противника? Напомнить про рыцарство? Про кинжал с тонким длинным лезвием и кротким именем «Милосердие»? Чтоб легче было просунуть в щель между латами и добить?
- Но честь…
- Что честь? – Перебил его Писатель. – Еще какую-то сотню лет назад честь называли понятием неясным, туманным, трудно поддающимся определению и весьма далеким от морали и нравственности. Никогда не задумывался, почему антоним слову «честный» - «подлый»? И почему крестьян когда-то называли «подлым» сословием? Разве они были плохими людьми, ибо именно так в нашем сознании ассоциируется подлость? Это они извратили ценности, переделали смысл отдельных слов, взяв их себе на вооружение. Мы вспомнили о чести, а чем был плох «подлый» человек? Ведь это их характеристики – подлый, подлость, подлец…   
 Просто рядом с ними были другие. Воины. Это у них была «честь» - обязанность убивать и умирать самим! И они это делали не задумываясь! Убивали и умирали сами! Рождались, чтоб умереть. Но с честью! Зачем пришли спартанцы в Фермопилы? Задержать врага? Задержали. Греки успели собрать армию, чтобы позднее разгромить персов у Платеи. Можно было уходить, но спартанцы пришли сюда умереть! До какой степени нужно любить самого себя, гордится самим собой, чтобы не задумываясь пожертвовать самым дорогим, что есть у человека - собственной жизнью! Честь это высшая степень самолюбия, эгоизма, как хочешь назови. Так трактует Брокгауз и Эфрон. Честь это добровольная обязанность умереть. А когда человек легко отдает собственную жизнь из любви к себе, он не задумываясь отбирает чужую. Одну, другую, третью, сотую и т.д. Честь – это право на убийство себе подобных. Нет, это не достоевщина с терзаниями Раскольникова: «Тварь ли я дрожащая или право имею»? Это не его рассуждения о процентщице Алене Ивановне, вошь, дескать, и жить ей на свете незачем. Раскольников тоже был объят Сумраком, ибо совершил свой поступок, а это есть преступление, под влиянием денежного долга, и чем он отличается от варнака с большой дороги место которому на виселице во все времена? Нравственные страдания наказания? Полноте! Он ее топориком, как мясник свиную тушу. Ты докажи, что ты право имеешь! Только не на убийство, ибо мы ходя во плоти, не по плоти воинствуем, а на то, чтобы подняться над Сумраком, выйти из него, если уже попал туда. Не-е-ет, топориком, чтоб деньги не отдавать, а потом на каторгу, к своим же, варнакам и убивцам, только без Санкт-Петербургского университета за плечами. (Это я к тому, что образование роли не играет). Итак, в слове «честь» мало, мой друг, того, что мы привыкли называть моралью! Честный бой? Это бой насмерть! Ибо на кону – честь или жизнь, что одно и тоже. Какие правила, если цель убить? И крестьяне не были плохими людьми, просто они рождались для мирного труда, а не для убийства и неизбежной смерти в бою. А воин не раздумывал: «Тварь ли я дрожащая или право имею?». Он знал - зачем пришел на белый свет. Убивать и умирать! Выходит, честь связана со смертью, а подлость с жизнью? Вопрос в цене этой жизни? Прожить честно и умереть с честью, прожить подло и умереть подло? Это как?  Или, может, просто не было на Руси «подлых» людей? Жили, пахали, сеяли, охотились, когда нападал враг – брались за оружие, сражались и умирали. С честью! Но кто-то ведь придумал «подлость»! Кто-то разделил на «честных» и «подлых»! Одно слово стало синонимом лучших человеческих качеств, другое – худших. Может дело не в сути кто ты -  воин или пахарь, а в «отечестве», «отчестве», в отце, наконец? «От чести» рода получать это самое право убивать и одновременно обязанность умирать? В защите своего отца, отческого рода, а, значит, и чести? Тогда это меняет суть дела! И «честный» действительно лучший, а подлый тот, кто предает, кто не хочет защищать свой род, кто не помнит своего родства – отцов и дедов. Ладно, оставим это истории.   Ты хочешь объявить «честную» войну Сумраку?
- Да!
- А милосердие?
- К ним? – Недоумение на лице.
- К ним тоже! Ты знаешь, что любая война, справедливая или нет, пробуждает в человеке самые низменные инстинкты, оставив лишь толику христианской любви, называемой милосердием – сострадание к раненому врагу, милость к пленным, пощада для женщин, стариков и детей… и дело это сугубо индивидуальное, несмотря на все женевские конвенции. 
- Но они наступают! Молчать? Дать им возможность утаскивать свои жертвы в омут ядовитого тумана. Очертить круг, как Хома Брут и спасаться молитвой? Ведь они везде! Снизу, рядом, сверху. Одни указывают, заставляют жить по их правилам, другие грабят, воруют, насилуют, третьи, которые должны защищать нас – оберегают их, четвертые жалят снизу… И они плодятся, их все больше и больше! Что делать?
- Русский вопрос! Забыл еще спросить: «Кто виноват?» А ты отличишь муляжный терновый венец от настоящего, ибо в зеркале неясно из чего его шипы, из твердого, как сталь растения или мягкой податливой меди. Они суть наше отражение, ты забыл?   
- Но за ними пошли… Так что ж…
- Им все равно не победить.
- Стоять и смотреть? Ничего не делая?
- Я разве сказал бездействовать?
- Значит, война? Кровь?
- Не знаю… не по плоти воинствуем… но, боюсь, без крови не обойдется… Нас меньше, но мы умнее, хитрее, наше оружие – наш интеллект, которым они обделены.
- Но горе от ума?
- И от ума тоже… но горе ведь побежденным, а мы не побеждены!
- Но ты сказал «ум»?
- Я добавил к нему интеллект.
- Не вижу особой разницы.
- А зря! Ты думаешь, они глупы? Да, в массе своей. Но они недаром смотрятся в зеркало, и коноводы их берут пример с нас во многом. Они додумались до муляжа из терновника и до копирования библейских заповедей. И слова-то правильные, все о благе народном, о страхе Божьем. Ум скопировали, развили – было с чего, хоть и остался он лишь отражением, способным на хитрость и вероломство, но не на добрые дела. А интеллект не скопируешь, он врожден, ниспослан Господом в момент оплодотворения. Интеллект и есть то самое, что люди веками пытались объяснить непорочным зачатием, схождением Святого Духа. Интеллект это Божье Провидение в человеческих руках, это оружие возмездия для антихриста, а не тривиальной мести одних подобий Божьих другим. Месть порочна сама по себе, порождает отмщение и делает это все бесконечным. А возмездие это осиновый кол в сердце вурдалака. А они и есть упыри, и кровь их хоть и красна на вид, но не пульсирует, истекает медленно, как взболтанный томатный сок. И еще справедливость и совестливость! То, что нас отличает от них. То, что никогда не отразится в зеркале, ибо тоже дано Господом, вдохнувшим в нас жизнь.
- Как отличить их?
Писатель задумался, представив тварей. Они шевелятся, трогают друг друга мохнатыми лапками, удостоверяясь, что вокруг свои – а то, как чужак заберется, надев их личину, не доверяя родному… - Стоп! – Его осенило. Он вспомнил и воскликнул. – По запаху! Запах. Сладковато-кислая плесень их душ, которая пробьется даже сквозь благородный французский парфюм. Это они! Ты должен стать дегустатором! Почувствовать щекотанье в ноздрях и тогда приступить к главному. К вскрытию истины!
- Их цель?
- Благородная кровь! Еще бы! Они ее боятся, их страх инстинктивен, но он и придает им силы, ибо их легион. Его не увидишь ни в темных маслянисто-нагловатых или холодно-голубых глазах. Их тонкие, поджатые в презрительную куриную гузку или, наоборот, толстые, по-африкански выпяченные губы, со скошенной на сторону челюстью, открывающие влажную от слюны гортань, также не выражают страха. Но он есть! И они об этом знают. Вытравливают его из себя. Но разве можно вытравить то, что живет под кожей, что питает и определяет их существование? Они этого не ведают, но именно страх движет их по жизни. Рожденный сумраком в нем и останется, если не схватит спасительную молекулу, не поселится в нем эмбрион Непорочного Зачатия. Они были всегда: вампиры, упыри, вурдалаки, как их только не называли. Люди придумывали им имена, ибо не могли объяснить то, что с ними происходит. Религия, которая господствовала в умах, называла их демонами, и подтверждала, что сонм их, они искушают, эти самые инкубы, суккубы, но церковь, не Храм Божий, а именно церковь с ее четкой организационной структурой, централизацией власти, определила имя тех, кто должен и может противостоять злу и тьме – светом. Они - Ангелы Неба. Но церковь тут же оговорилась: «Среди нас их нет! Они на небе!» Почему демоны Сумрака нас окружают, а ангелов вдруг нет?
- Стать Ангелом Неба?
- Да.
- Тогда и они распознают.
- А с ними надо выглядеть негодяем. Это полезно… Это защищает от таких же тварей, узнающих «своего» подлеца, демона, шайтана, как не назови, смысл один, только рангом повыше. Узнав, надкусив твой ботинок, они уберутся прочь, переламывать хребет тем, кто послабее или тем, кто хоть как-то посмел проявить в себе черты Спасителя. Ах, как же приятно, легко и непринужденно можно унизить и поставить на колени любящего, переживающего, совестливого человека!
- В чем же их слабое место? Где оно?
- Еще раз - в страхе! В вечном страхе - боязни разоблачения, как бы тщательно они его не скрывали под маской самоуверенности, которая проистекает из ощущения бесчисленности подобных им. Отсюда отсутствие раскаяния и стыда за свои поступки, за свое поведение без малейших угрызений совести, патологический эгоцентризм и неспособность к истинным чувствам, к любви. И чем выше ставка, тем больше боязнь разоблачения. 
- По ним не скажешь, что они чего-то бояться.
- «Не скоро свершается суд над худыми делами, оттого не страшится сердце человеческое…» И прав и нет Екклесиаст.   Они бояться не справедливости, они ее понимают по своему, они бояться тех, кто сможет разоблачить, выгнать из Сумрака на свет Божьей истины, крикнуть, занеся ботинок над мразью: «Король-то голый!» И тогда запах плесени станет нестерпимо острым и жгучим, как пот, стекающий с грязного тела, выставленного в жаркий солнечный день у позорного столба на всеобщее обозрение и посмешище. Дневная ночь для всех без исключения озарится Светом разоблачающей праведной, обреченной Божьей властью, Истины, который расплавит их до конца, превратив в зловонные лужи. И да сгинут они в преисподнюю, оставив в покое людей! Но их надо сначала привлечь, в качестве приманки нам нужна совестливость.
-  Есть ли она, совесть? Всегда ли она права? Сомнения, сомнения… с самого детства, когда мы начинаем поиск собственных нравственных ориентиров. Мы слышали о них, и это было Слово, но в восторженной лихости юных лет, черта между Словом и делом зыбка и не очень-то и заметна. Придут сомнения… А если нет?
- Даже если не возникнут сомнения, что что-то не так делаешь, а со временем их становится еще меньше, они покрываются густой плесенью надежды – ведь кто-то поступает еще хуже, ведь в прошлый раз сошло с рук и ничего, и, в конце-то концов, есть же отпущение грехов, разорвать эту паутину поможет твоя совесть. Она подаст голос и не примет никаких объяснений, оправданий, заискиваний. Совесть заставит сказать правду самому себе, раскаяться, если совершил дурной, дурные поступки и принять единственно верное решение, чтобы искупить этот грех. Но при этом надо ответить еще на один вопрос: «Тем ли идеалам ты служишь?». Ведь есть и другая совесть, другая правда, которая все искажает, переворачивает с ног на голову, превращая Добро во Зло, белое в черное, искренность в лицемерие, возмездие в месть. Правда у каждого своя, но Истина едина, ибо она складывается из цепи поступков или слов, превратившихся в действие. И здесь в силу вступает закон равновесия Добра и Зла, что есть высшая Справедливость. В тебе должно победить Добро, потому, что в ком-то побеждает Зло. Добрых людей больше, чем плохих, злых, но Зло всегда тяжелее. И то и другое живут в душах человеческих. Добро невесомо, как воздух, как солнечный луч, а Зло – камень грехов, чем их больше, тем он тяжелее. Один мерзавец против сотни, тысячи хороших людей. Почему? Потому что Зло тяжелее. Но тысяча хороших людей не может противостоять одному - у него есть меч, а у них его нет. Тогда должен выйти тот, кто сильнее мерзавца и победить его, как Давид Голиафа. Добро легче зла, но сильнее, потому что несет в себе свет Истины, раскрывающей мрак, в котором таится Зло. Нужно не только самому прислушиваться к голосу совести, но помогать найти утраченное чувство веры в справедливость другим людям, исправлять и спасать их представление о ней, заставить испытать страх и раскаяние за содеянное, чтобы всегда количество добрых людей превышало тех, кто продал свою душу Злу - сатане. Если все будет наоборот, значит, впереди нас ждет Апокалипсис. Сказано: «Нет ничего быстрее мысли человеческой…» Есть! Подумать еще не успеешь, как совесть подаст первый сигнал опасности быстрее скорости света, ибо это не вспыхнувшая лампочка - рефлекс для собаки Павлова, а всего лишь биение собственного сердца, ускорившего или, наоборот, замедлившего ход часов жизни. Мысль вторична, ибо сигнал подает душа, а не разум.
- Можно ли собственной шкалой нравственных ценностей определить подлость другого человека? В чем главный смысл подлости? В том, что тот, кто обладает ей в полной мере, живет, выживает, растет за счет другого.
- Можно! А как иначе? Твои мысли и поступки зависят только от твоих нравственных ценностей. Они, внешне подверженные разуму, на самом деле, не связаны с ним, даже если ты внушил их себе и теперь ожидаешь нечто приятное. Можно обмануть других, можно промолчать, скрыть свои непристойные мысли от них, но обмануть свою совесть невозможно! Останься один на один с ней. В лесу, в поле, в сутолоке улиц, в храме перед иконой… где угодно, лишь бы отрешиться от мира, и ты услышишь ее. Упреки молчаливы, но неотступны. Говорить будешь ты сам – она заставит. Нет, не правду, ибо в своей правде ты попытаешься витиевато объясниться, а истину, которая призовет сама к раскаянию, если совершил или удумал что-то плохое. Она подскажет то решение, которое поможет воздержаться или искупить грех. И сразу полегчает. Уходи почаще говорить со своей совестью. Но не мучайся, не превращай ее в болезнь или страсть, не представляй себе совесть израненной рукой, которую нужно лелеять, холить, бережно поддерживать и оберегать. Осуждая себя, лишь сожалей о недостаточности еще свершенных добрых дел, убеждай в твердости своего намерения сделать больше, тогда обретешь решимость, разгонишь сомнения, уныние, тоску. Осознай и переживи заново собственные моральные обязательства, отчитайся в своих поступках, прими на себя вину, если это необходимо, но выполняй свой долг дальше – держись своих нравственных ориентиров. Хотя бы перед самим собой! И ты поймешь, что она есть - Совесть!
- Что же за время, в котором мы живем?
- Время Греха. Оно наступило, и снова возник Вавилон – город Сумрака, царство отступничества, упадка, вырождения, разврата и запустения. Мы все сейчас живем в нем.
- И с чего или с кого начинать?
- «С жены, сидящей на звере багряном…»   
- Почему?
- Женщина – лакмус, катализатор жизни или смерти. Во все века она – хранительница основ Дома, Семьи, вдохновительница мужчин на свершение тех поступков, которыми будет обеспечении и прославлен род человеческий. Она первая инстинктивно чувствует грядущие перемены и или сопротивляется им или, наоборот, первая стремится навстречу, стараясь укрепить, сохранить, приумножить, вернуть утраченное доселе. Искушение было слишком велико и первородный грех повторился, ибо она преступила границы разумного, за что последовало изгнание всех, пусть не из рая земного, а душевного, но этот путь все равно ведет в преисподнюю.
- Поясни!
- Сколько мы знаем женщин - русских святых? Княгини Ольга и Феврония, блаженные Ксения Петербургская и Матрона Московская… и… навскидку, не припомню больше. Но едва ли подвижницы княжеского рода-племени отражали настроение большинства современных им женщин. Огромное количество древних источников говорит совершенно о другом – древнерусские женщины выставили усердных защитниц язычества – «баб-идомолиц» и «баб богомерзких». Причем «творят это не только бедные люди, но и жены богатых мужей» - сказано в рукописи XIV века. Следовательно, Св. Ольга скорее исключение, подтверждающее правило. Столь пристальное и всестороннее внимание к женщине со стороны авторов богословских трактатов является прямым подтверждением того сопротивления, что встретила православная церковь именно в женской среде. Богословы не гнушались и вольным, а то и противоположным по смыслу изложением Священного Писания. Автор, например «Слова св. Дионисия о жалеющих», памятника XIV-XV вв., ссылается на апостола Павла (1 Кор. 7:14) «неверующий муж освящается верующей женой, а неверующая жена освящается верующим мужем», но приводит лишь первую половину изречения, а вторую излагает по-своему, прямо противоположно апостолу – «святится муж неверен о жене верной, тако же и окаянной женой в окаянство впадает… аще бо жена чиста, то и муж чист, аще же жена нечиста, то и муж нечист». Кстати, еще одно подтверждение многочисленности противящихся и сохраняющих верность языческим обрядам и обычаям женщин, в легкости наказания – наложения епитимьи (поста) от года до трех.
Мужчинам-волхвам отводилась теоретическая деятельность, они что-то проповедовали, рассуждали о своих богах, в то время, как женщины осуществляли все на практике, начиная от подношений и молитв идолам, изготовления различных зелий, наговоров, до порчи погоды. Открыто выступавших волхвов уничтожали, но в домах, в семье долго жило язычество, за которое держались женщины, а с ним обрядность, обиход домашней жизни. Людям всегда ближе бытовая сфера, и понятно, почему женщина оказалась более способной и более стойкой к этой отверженной христианством деятельности. В тоже время нельзя категорически утверждать, что борьба с ними не велась, исходя даже из обилия источников с наставлениями, как поступать с «богомерзкими бабами,» однако, организованных преследований, «процессов ведьм», как в Европе, на Руси не было и в помине.
За что держалась, что спасала русская женщина? Вечность и неизменность бытия, их физическое ощущение в природе, в собственном физиологическом существовании, в жизни и смерти, в добре и зле, в естественной человеческой сексуальности и, главное, в продолжении рода. Мир вокруг жил – лес, поля, озера, реки, все кишело и дышало разными существами. В жилище обитал домовой и его иные образы – гнетко, лизун, стень, запечник и подпольник. У домового, как и положено, была своя домовиха. В бане жили или банник или обдериха, в овине – овинник, в риге – рижник, на гумне – гуменник. А выйди за ворота, там и лешие, и водяные с болотниками, и полевые с полудницами. Их голоса, топот, уханье, визг слышались за каждым кустом. И кто их успокоит, задобрит, кто защитит свою семью от злых духов и призовет на помощь добрых? Конечно, женщина! Ведь русская дохристианская религиозная жизнь была преимущественно домашнего характера. Чествование главных богов по праздникам осуществляли мужчины, а в будни, из которых в большинстве своем состоит жизнь, все возлагалось на женщин. Существовали обряды, даже физически трудные для женщин, как, например, опахивание селенья от «коровьей смерти», выполнявшиеся непременно без участия мужчин. Женщина – служительница домашнего очага обладала даром гадания и чарования, высшего ведения, проникающего в тайны природы от укрощения стихий до сбора различных трав и приготовления особых, целебных или иных зелий.   
Ее обостренное ощущение живого мира, языческой реальности, благодаря особой тонкой внутренней организованности, нервной чувствительности никуда не делось с появлением христианства. Парадоксально, но эти языческие представления получили подкрепление в христианском учении об ангелах стихий – «к каждой твари приставлен ангел, ангел облаков и мглы, ангел снега и града, ангел мороза, зимы, зноя» и т.д. Значит, и церковь этого не отрицала! И как было женщине впустить в себя Христа, а вместе с ним незнакомых, далеких иудейских персонажей? Вопрос – почему же мужчины приняли Его? Потому что нашли в нем себя, собственную тоску, стремление куда-то в беспросветную даль, на небеса и одновременно желание жить на земле сытно, богато, вольготно. Может видели ту самую Волю, о которой всегда грезила русская душа?
Русская женщина старалась удержать своих мужчин, сохранить неподвижность бытия, где завтра будет таким же, как вчера, как сегодня, где им, женщинам, уготована особая, значимая роль, пусть ограниченная домашним кругом, но ставшим символом постоянства. Это объясняет консерватизм русской женщины на протяжении столетий. А как же было поступить иначе, когда перед глазами был пример трагического окончания благостной истории христианского преображения князя Владимира, завершившейся братоубийственной войной, давшей, кстати, первых русских святых – Бориса и Глеба. Сыновей забирали в школы и матери рыдали, оплакивая их, как мертвых, ибо они уходили в другой мир, где существовала грамота, осмысленные тексты, а значит и новое виртуальное пространство, развивающееся не по законам живой природы, а по воле человеческого сознания. И женщины сердцем чувствовали, что эта новая ментальность враждебна им. И не ошиблись! Византия передала Руси аскетизм в морали и отрицательный взгляд на женщину, как на источник греха – «от жены начало греха и тою все умираем» - не больше и не меньше! Помимо «греховности» женщины, Византия передала и мысль о «поганстве» - нечистоте, которая периодически удаляет женщину от главной святыни новой религии – храма и сразу ставит в положение гораздо более низкое, чем мужчину, относительно новой веры. Не почувствовать разницу в отношении к ним двух вер – старой и новой женщины не могли, а соответственно, сознательно или бессознательно держались прежних обрядов и традиций. Удаление женщины из общества в терем, (для богатых), полная зависимость от родителей, потом от мужа, чрезвычайно замедляли, а порой и препятствовали, признанию христианства с их стороны. Приниженность положения, безответность и беззащитность толкали женщину широко пользоваться чарами, снадобьями, наговорами, которые одни остались в ее распоряжении.
Реформы Никона вызвали новую противленческую реакцию женщин, снова женщина выступила на стороне господствовавшего религиозного настроения. Исходя из чего? Видимо, из того, что греческие «новшества», вводимые патриархом, воспринимались ими, во-первых, как усиление существующего гнета, во-вторых, как возможность вернуть себе прежнее, почти забытое положение, что и нашло свое отражение в ряде течений старообрядства.
История русского революционного движения всех мастей, начиная со второй половины XIX века знает такое количество женских имен, которое не идет ни в какое сравнение с женщинами, канонизированными русской церковью за всю историю Православия на Руси. Засулич, Фигнер, Перовская, Брешко-Брешковская, Крупская, Рейсснер, Арманд, Землячка, Коллонтай, Дора Бриллиант, Фанни Каплан, наконец, и многие-многие другие. Словно на Руси объявились новые апостольские первохристианские общины. Почему? Да потому что, как и в римских провинциях, в российской империи появилась новая вера, отражающая чаяния женщин – униженных и оскорбленных.  Женщина Древнего Рима, существо приниженное, охотно принимала веру, объявлявшую, что во Христе нет различий между мужским и женским полом. Недаром первоначальное христианство называли религией рабов и женщин. Причем женщин не только плебейского, но и аристократического сословия и в процентном отношении женщины составляли большинство первых христианских общин. Учитывая римское законодательство, категорически запрещавшее браки аристократок с вольноотпущенниками или рабами, церковь была вынуждена создавать свое особое брачное право. Тертуллиан, Каллист и другие епископы апостольского времени разрешали заключать брак с любым христианином, вне зависимости от его статуса.
Женщины принимали деятельное участие в христианской миссии, при апостолах они были «сотрудниками в благовествовании» , содействовали образованию новых общин, как дочери апостола Филиппа, как Дамарь в Афинах, как Лидия в Филиппах. Апостолы проповедовали открыто, в то время как их «сотрудники» тайно проникали на женскую половину домов, куда вход мужчинам был запрещен, обращали ко Христу женщин, а через них целые семейства. Соответственно, эти женщины получали в новых общинах особое положение предстоятельниц или патронесс. Женщины не только «благовествовали», но выступали даже учителями, наставницами новой веры. Хотя, надо оговориться, ранняя апостольская церковь не соглашалась с этим. Напротив, учительская деятельность женщин даже объявлялась запрещенной , однако, в сектах гностиков  и монтанистов  она продолжалась.
В церковной иерархии женщинам отводилась и богослужебная роль. Ее выполняли так называемые диаконисы, помогавшие при крещении и миропомазании женщин. Наконец, огромное количество женщин первых трех столетий христианства пострадали за веру, обнаружив при этом величайшее мужество. Исповедницы и мученицы пользовались и пользуются огромным уважением и почитанием. Число их огромно, по сравнению с русскими святыми женского пола.
А на Руси наблюдалась совершенно обратная тенденция. Если христианство апостольского времени поднималось снизу вверх, от низших слоев к высшим, из лачуги раба во дворец цезаря, то на Руси, привычно шло сверху вниз княжеской волей. Семя евангельской проповеди падало в совершенно разную почву. Господствующие религиозные настроения были противоположны, хотя и там и здесь женщины выступили их выразительницами, представителями того, во что веровала, молилась народная мысль и совесть.  И вот появилось новое евангелие – марксизм. Недаром Луначарский предлагал Ленину объявить его религией. Однако, вождь мирового пролетариата категорически отверг это слово, хотя в душе был истинно верующим, только не в Христа, а в машинообразного государственного бога.   
В результате произошло то, что и должно было, в конце концов, произойти. Советская власть признала прежнее привилегированное положение мужского пола и отменила все законы, подтверждающие это, заявив тем самым о себе, как о феминистской власти.  Речь шла не только о равных правах, но и об установлении привилегий женскому полу. Права родителей и помощь родителям не рассматривались, вместо этого конституционно было заявлено об охране интересов матери и ребёнка, помощи одиноким матерям, но не об охране интересов семьи, и ни слова о помощи отцам - одиночкам, что фактически противопоставляло женский пол мужскому. В тоже время, обеспечивалась защита прав женщин «на оплату труда, отдых, социальное страхование и образование». От кого? От мужчин? Но в условиях полного огосударствления и превращения человека в винтик системы эта мера была бессмысленной и излишней. Зададимся вопросом - что есть матриархат? Буквальный перевод означает «власть матери». В академическом изложении - некий общественный строй с доминирующей ролью женщин в семье, в хозяйственной, социальной и общественной жизни. Ставить знак равенства между Советской властью и матриархатом бессмысленно, однако, признаки матриархата все-таки имели место. Почему? Древний принцип в условиях тоталитарного государства, построенного на всеобщем недоверии друг к другу, но объединяющего идеологией будущего: Разделяй и властвуй! А кто даст это будущее - новые винтики для государственной машины? Женщины! Гениальность марксизма в ленинском-сталинском изложении. Женщинам - воплощение их древней мечты, уничтожаемой, но не уничтоженной до конца византийским православием, мужчинам – веру в светлое бесконечное будущее, при одновременном столкновении двух родовых памятей, т.е. коллективного бессознательного по Юнгу. Одной - женской, очень древней и выстраданной из дохристианских времен, другой – мужской, менее старой, но достаточно продолжительной. И не просто воплощение женской мечты, а реванш за столетия унижения! Не была ли забота государства просто использованием женщин, как инструмента для подавления мужчин после завершения классовой борьбы и уничтожения эксплуататоров?   
 Итак, Советская власть определилась, какому полу она будет оказывать материальную помощь, направленную на поддержание семьи, освободила женщину от необходимости иметь полную семью, а также от необходимости спрашивать мнение мужа даже в таком ключевом моменте семейной жизни, как сохранение жизни зачатому совместно младенцу, приняв закон об абортах. Все это чрезвычайно ослабляло и так довольно непрочную советскую семью. Оттесненный на вторые роли в главной ячейке общества, мужчина стал терять уважение не только со стороны жены, но и собственных детей, в первую очередь мальчиков, для воспитания которых особенно необходимо обретение уважения к отцу, если они хотят стать мужчинами. Не менее важно это было и девочкам, которым предстояло вступать в семейную жизнь, имея за спиной родительский пример. Ведь власть, которой обладает женщина над психикой своего ребенка, зависит от ее собственных мировосприятия, шкалы ценностей, надежд, желаний, ибо, если их нет или они негативны, ребенок с большим трудом сможет найти свой жизненный путь, и будет иметь лишь те ориентиры, которые ему внушили или он впитал их сам.
 Все громче зазвучало в обществе, что «мужчины нынче не те». И ведь это касалась, прежде всего, славянских семей, потому что на Кавказе или в азиатских республиках СССР, несмотря на все законы и указы, роль мужчин оставалась прежней, главенствующей, что позволяло представителям мужского пола этих национальностей смотреть на славянских мужчин свысока и пренебрежительно. Семья теперь ассоциировалась исключительно с женщиной. Кстати, еще одна подробность из практики заключения браков, это отсутствие мужчин, работающих в органах ЗАГС. Семейная жизнь молодоженов начиналась с женского напутствия.
  Помимо «равных» прав с мужчиной, помимо привилегий, установленных законом, возник и механизм определенного психологического давления на мужчину, уделом которого оставался лишь героизм на фронте или на производстве. Любое недовольство мужем можно было выставить напоказ – в бесчисленные месткомы, профкомы, парткомы и прочие надзорные (за жизнью советских людей) инстанции. Излюбленной темой стало пьянство, вплоть до временного ограничения дееспособности. При этом никто не задумывался о причинах. Борьба была объявлена с последствиями.
Возникает другой вопрос – если «материнство, женщина, дети» были вознесены на пьедестал, то отчего ухудшалась демографическая ситуация? Не потому ли, что слово «отец» практически было выведено из оборота и о нем вспоминали чаще с негативным оттенком. Патриархальная семья дореволюционной России не нуждалась в планировании семьи. Количество рождавшихся тогда детей говорит само за себя. Или пропаганда «защиты материнства и женщины» была лишь пустым лозунгом? Не совсем. Советская власть попыталась решать эту проблему путем стимулирования рождаемости, выплатой денежных пособий, предоставлением квартир одиноким матерям без очереди, но все было бесплодно, потому что опять же боролись с последствиями, но игнорировали причины. А ведь трагедия продолжается, хотя и оборачивается уже в некий фарс под названием «материнский капитал». К нему мы еще вернемся.    
Капиталистический Запад процентное соотношение полов среди своих наемных работников не интересует. В любом бизнесе важна единица, ее независимость, мобильность, эффективность, а какого она будет пола, разницы нет. Институт семьи теряет свое прежнее значение, однако, западные государства, в отличие от России, предпринимают определенные меры для его упрочения и сохранения. При юридически закрепленном равенстве полов, и даже разрешении, в отдельных странах, однополых браков, признании понятия «гражданский брак», сохраняются немаловажные принципы, одним из которых является малый семейный бизнес, присущий прежнему «традиционному обществу», где семья была первичной не только социальной, но и хозяйственной единицей общества, небольшим предприятием со своими средствами производства для выработки продуктов на личное потребление, на продажу и т.д. – крестьянские (фермерские) хозяйства, мелкое кустарное производство, сфера общественного питания, торговля. Сама процедура развода непроста и довольно длительна по времени. И третье, это решение вопроса с кем остаются дети после развода. Да, безусловно, процент неполных семей, где мать остается с детьми больше, чем тех, где воспитание ребенка берет на себя отец. Но, во-первых, это соотношение имеет явную тенденцию к выравниванию, а, во-вторых, не идет ни в какое сравнение с современной Россией, где только-только начинается борьба отцов за уравнивание своих прав, хотя судьи, где по-прежнему имеет место преобладание женского пола, рассматривают подобные дела фактически прецедентно: «Так было всегда! Ребенок остается с матерью!». Кстати, о судьях…, можно вспомнить Чехова: «Назначайте женщин судьями и присяжными, и оправдательных приговоров не будет вовсе!».      
  В СССР хозяйственная функция семьи была просто объявлена частнособственническим пережитком капитализма, спекуляцией, эксплуатацией - в общем, тягчайшим преступлением. На селе крестьяне были насильственно согнаны в колхозы, лишены земли, скота, средств производства, то есть, превращены в наёмных работников. В городах было запрещено заниматься ремеслами и оказывать какие-либо платные услуги в частном порядке. Семья, не связанная серьезными хозяйственными узами, совместным трудом для выживания и повышения благосостояния, неизбежно становилась сожительством под одной крышей разнополых людей, распадающимся по любой их прихоти, при любом достаточно серьезном испытании. Отпадала также необходимость в рождении многочисленного потомства.
В России к этому добавилось максимальное упрощение процедуры развода, и их количество выросло во много раз. Количество детей, оставляемых отцу по-прежнему минимально, чаще всего это происходит лишь по причине отказа матери от ребенка. К 90-м годам мы вышли, уже имея перекос в главной социальной основе общества – в семье, возглавляемой женщиной. Казалось, рыночная экономика позволит воссоздать ту самую хозяйственную единицу, которой была когда-то семья, что позволит ее сплотить, усилить. Ан нет! В ней никто уже особо и не нуждался. Объявленная свобода была воспринята, как вседозволенность во всем. Какая-то ни было, мораль рухнула в одночасье. Все куда-то побежали, устремились. Мужчины брать реванш за поражение в правах, женщины – за удержание, упрочение и развитие достигнутого. Путь один – через материальное благополучие. Началась новая гражданская война, все против всех, в которой не будет победителей, а лишь одни побежденные! Разбогатевший мужчина меняет опостылевшую ему своим вечным «пилением» жену на другую, более молодую, красивую, главное – более покладистую, потом на третью, четвертую и т.д., даже и не связывая себя узами брака. Также могла поступить и женщина, однако, роль бессловесного мужа – домашнего работника, воспитателя детей ее тоже устраивала, поэтому если мужчина соглашался со своим положением, такие семьи сохранялись. Увеличилось количество разведенных или одиноких женщин с ребенком (и не одним) на руках. Всеобщий бардак, потеря тотального контроля над населением, в том числе и в новой сфере – налогообложении, вызвало резкое увеличение отцов – неплательщиков алиментов. Подсознательно или осознанно, но это была определенная месть со стороны мужчин, лишенных права голоса в своей семье, в том числе и в вопросе о потомстве, поставленных в зависимость от жен, униженных собственной неполноценностью, неспособностью по вине государства содержать семью, находивших утешение в пьянстве, опять же грозившим всеобщим и публичным порицанием и наказанием. Появилось огромное количество просто одиночек, как мужчин, так и женщин, вовсе не собирающихся создавать семьи или отодвигающих подобные планы в неопределенное будущее, поскольку главным для них стала «успешность» и собственный эгоизм – жить ради себя, жить для себя, без каких-либо ограничений.
Все стало товаром, который продается за деньги. Ум, интеллект, руки, тело. Кто во что горазд, поскольку моральные барьеры рухнули, а со времен Веспасиана «Деньги не пахнут!». Заработать одинокой женщине, а тем паче матери с ребенком в условиях дикого российского рынка сложно. Можно выгодно продать себя, неважно в каком качестве – жены, любовницы, проститутки, ведь кроме тела ничего не требуется, как и особых усилий. У мужчин спрос на женщин остался, куда деваться от природы! Оттого всю Европу, да и не только Европу, но даже и Восток, заполонили русские жены, русские проститутки, (иногда сложно одних отличить от других!) периодически навещающие Родину, (если не угораздило попасть в настоящее рабство), в совершенно ином статусе – «успешной» женщины, замужней или нет, но живущей, работающей или «работающей» (в зависимости от профессии или «профессии»), на благополучном, обеспеченном Западе.
Аналогичная картина наблюдается и внутри страны. Помимо жриц продажной любви самых различных категорий от элитных до  низшего сословия, падшего до уровня животных, появились «охотницы» - дамы высшего света или полусвета, сумевшие или еще стремящиеся выгодно продать свой «товар», при удачном раскладе отнять у мужей часть их состояний, жить в свое удовольствие, но не забывать о возможном повторении «охоты».
Количество же нормальных женщин, как и нормальных семей, устоявших под натиском советских законов, сохранивших при этом традиционный взгляд на семью, на домострой (в хорошем, а не негативном восприятии), где существует любовь и уважение мужа к жене и наоборот, вне зависимости от того работает ли женщина вне дома или целиком посвятила себя семье, т.е. дохристианское восприятие Дома, как обители Духа Семьи и домашних духов, сокращается.
Приведенные примеры, безусловно, гротескны и категоричны. Жизненные ситуации, частично относящихся к той или иной вариации семейных отношений и состава семьи, намного разнообразнее, однако, необходимо и вспомнить о том, как росли дети в проклятые 90-е годы прошлого века, даже в нормальных семьях с традиционным укладом, где родители были вынуждены вести борьбу за существование, за выживание, оставляя детей фактически на самовоспитание. И дети росли на тех примерах, которые обрушивали на них средства массовой информации, общество и улица. Вырастало поколение не похожее на собственных родителей, не желающее горбатиться, как они за жалкие копейки, жаждущее получить все и сразу.
А как иначе? Ведь и государство этому потворствовало. Трудовые накопления, пенсии – фикция. Один дефолт, развалившаяся пирамида или обанкротившийся банк, и все превращается в прах. Кредитная система удушающая. Квартира, машина, то есть то, что давно уже не стало роскошью, а обыденностью, доступны лишь в том случае, когда есть возможность расплатиться за них сразу, не влезая в кабалу долгов – кредитов. Или, как вариант, получить в подарок… А почему бы и нет? Ведь за все надо платить! В том числе и за обладание женщиной. И она с этим согласна! Мотивация человеческих отношений отныне заключается не в получении ответных отношений, а в деньгах, порождая трагедию за трагедией, заводя все общество в ментальный железный мешок, из которого нет выхода.
Но если при Советской власти женщины отвоевывали свои утраченные за тысячелетие позиции, то оказалось, что граница разумного пересечена и процесс двинулся дальше. А что впереди? А впереди тупик. Тупик одиночества, омертвевшего ментального пространства, неподвижности. Не той, языческой неподвижности, когда каждый день был похож на предыдущий и последующий, наполненные дыханием и смыслом жизни, могучей и волнительной, как водный поток, а иной, тоже похожей на реку, но эта река забвения - Стикс. Она безжизненна и мертва, вместо воды, в небытие течет презренный металл, осевший монетками – панцирями на спинах членистоногих, когда-то напоминавших людей, но у которых теперь нет души, нет сердца. Им не ведомы чувства, они бредут, подчиняясь общему потоку, неся лишь смерть и разрушение всем и себе в том числе, ибо и этого они понять уже не в состоянии. Их души давно проданы, заложены, залиты металлом, как горло фальшивомонетчика. Ведь идея денег религиозна по своей сути. Как любая религия, деньги дают ощущение бесконечности, ибо «много денег не бывает!». Одновременно человек не ощущает из-за обыденности самого предмета, что он попал под их влияние, как тоталитарной секты. Но эта бесконечность обманчива, ибо замкнута, и человек движется не вперед, а по кругу, как цирковая лошадь, при этом цель остается недосягаемой. Человек ускоряет свой бег внутри металлического холодного цилиндра и, в конце концов, загоняет себя до смерти. Это путь в тот круг преисподней, где нет огня и чертей, жарящих на нем грешников. Это один из кругов собственного ада, куда загоняет себя человек. Его описали еще древние греки. Именно там Тантал не может утолить жажду и голод, Сизиф втолкнуть камень на гору – они испытывают муки сознания близости цели и невозможности достичь ее. А ведь согласно мифам, они получили наказания от богов за чрезмерное стремление к богатству и власти, за мошенничество и гордыню. Греки сразу отметили опасность, исходящую от денег, создав еще один миф  - о царе Мидасе, где показали, как мертвеет все, соприкасающееся с деньгами, превращаясь в безжизненный металл – золото, имея в виду, прежде всего, ментальность человека, его сознание.   
 Женщина, в силу заложенного в ней инстинкта сохранения существующего положения, будет ходить по гладким округлым стенам и выхода не найдет. Это состояние сродни практически неизлечимому женскому алкоголизму. Мужчина по своей врожденной способности к поиску может остановиться, отступить назад, попытаться найти спрятанную потайную дверцу, придумать, как ее открыть и вернуться к заветному камню на развилке дорог. Женщина – нет! Ей не вырваться из металлических безжизненных тисков, потому что ее функция – сохранение и созидание Дома, очага, семьи там, где она оказалась, даже если это замкнутый цилиндр. Но у нее нет контакта с живым миром, ибо металл не пропускает ничего, она не может подпитаться энергией природы. Между ними стена денег и нет мужчины, который бы взял ее за руку и вывел за собой! Что ее ждет? Смерть в холодной, безжизненной преисподней! Сначала ментальная, в танталовых муках сознания бесплодности ее блуждания, отсутствия того, что нужно сохранять, созидать, преумножать, любить, воспитывать. А за пониманием сужения всего и вся, своей оторванности от живого, когда-то ее окружавшего и питавшего наступит коллапс сознания и включится процесс физического умерщвления.




                «ПАННОЧКА»


               

                П р о л о г

Я хотел спросить, почему все это сословие, что сидит за ужином, считает панночку ведьмою? Что ж, разве она кому-нибудь причинила зло или извела кого-нибудь?
                - Было всякого, - отвечал один из сидевших…

                Н.В. Гоголь. Вий.

               
             
        Что есть любовь? Сколько умных голов билось над разгадкой этого слова. Нет, я не имею в виду физическую сторону вопроса – о ней написаны многие тома - и популярной литературы, и медицинских диссертаций от светил психологии и психиатрии до сексологии, масса бульварных и просто порнографических изданий.
        Я имею в виду внутреннюю, духовную и поэтому главную составляющую этого слова. Что кроется за этими шестью буквами, которые вызывают такой спектр человеческих чувств, от самых возвышенных до самых низменных, толкающих человека на самые необъяснимые поступки, оценку которым, не даст ни один психолог. Да и сам влюбленный не сможет ничего объяснить. Интеллектуальные защитные силы организма исчезают. Человек на глазах глупеет, сходит с ума, не спит ночами, может совершить такие поступки, которые противоречат не только здравому смыслу, но и его собственным убеждениям.  Любви  посвящали романы классики - мэтры и мастера слова, как в прозе, так и в стихах. Бились с ней художники, стараясь отобразить на полотне, дабы человечество уберечь от нее, а может, наоборот, воспеть и прославить, поскольку сами испытали «нечто». Так или иначе, дорога у каждого своя. Хоть Толстой и сказал, (я перефразирую слегка), что все счастливы одинаково, а несчастливы каждый по-своему, я думаю – не совсем был прав Лев Николаевич. Пути к этому счастью, называемому любовью, у каждого свои, ибо неизвестно чем закончиться эта дорога, слишком уж она терниста. И никто, кроме самого влюбленного, не может определить, что вдруг произошло с ним. Да и он тоже пребывает в неведении. Потому что вопрос: «За что любят?» - абсурден. Нет на него ответа. Тайна кроется в человеческом подсознании, которое ему только ведомыми путями что-то определяет и вырабатывает установку именно на эту женщину, а не другую. А второе, это, безусловно, сама женщина, которая источает определенные импульсы, волны души, не видимые глазу, не определяемые приборами, но ощущаемые только тем, кто предназначен для их восприятия. Любые уговоры или меры воздействия на влюбленного бессмысленны. Все попытки противодействовать ему обречены на провал. При этом, никогда нельзя плохо говорить о человеке, который  кому-то дорог и любим. Это вызывает отторжение и неприятие самого говорящего. Внезапно вспыхнувшие воспоминания заслоняют собой все то, что произноситься в этот момент. И сами слова воспринимаются, как направленные против тебя, что, естественно, вызывает внутреннее неудовольствие и раздражение. Произносящий их, как бы сразу оказывается за незримой чертой, которая ограждает твое собственное «Я», глубоко личностное, до которого никому нельзя дотрагиваться.
            Когда ты любил эту женщину, то для тебя она была святой, богиней, королевой, и никому не позволительно низвергать ее с того пьедестала, кроме того, кто ее туда воздвиг. Только он вправе решать какой участи она достойна, оставаться вечной загадкой, непостижимой и любимой, такой, какой он ее создал, или быть преданной забвению.
         Любые попытки проникновения в этот личностный круг души, где место лишь двоим, вызовут инстинктивное сопротивление, как будто непроходимый лес, состоящий из высоких невиданных деревьев, сплошь усыпанных острыми шипами, и окруженный волчьими ямами, вырастет за одну секунду и ощетинится, готовый порвать любого, приблизившегося на недопустимо близкое расстояние. Так опытный сторожевой пес определяет только ему видимую границу, за которую перешагивать никому не рекомендуется без риска испытать на себе мощь удара широкой груди и стальные безжалостные клыки. Продолжение разговора в том же русле, как раз и будет нарушением этой запретной черты, на которое уже последует ответный бросок. Говорящий может не ощутить его на себе, но душа слушающего уже вцепится мертвой хваткой в его горло.
           Эта женщина, какой бы падшей в глазах других не была, в его понимании она останется той, какой он ее создал и низвергнул, со всей болью, что, возможно, пришлось ему испытать от нее и которая вспыхнет сейчас с новой силой. Может, по старику Фрейду, это и есть боль сладострастия и недостижимости, которая заставляет повторять все снова и снова. Как альпинист, сорвавшийся с вершины, ободранный и покалеченный, подлечившись, поднимается вновь и вновь по недоступной ледяной вертикали. Он изучает свои ошибки, и вновь шаг за шагом, уступ за уступом, упрямо стремиться преодолеть все заново.
          А надо ли это?  Задай себе этот вопрос и попытайся ответить. Что тебя толкает на это безрассудство? Что заставляет стремиться наверх? Может это просто чувство самоутверждения?
                Весь мир на ладони
                Ты счастлив и нем…
          Не хочу, не могу сравнивать Женщину с вершиной. Она – последняя, холодна, мертва и бездушна. Да, да, да, именно бездушна. Поэтому никогда ты не испытаешь тепла ее души. Никогда ваши сердца не будут связаны незримыми нитями. Вершина останется там, высоко в небе, такой же холодной и бездыханной, когда ты спустишься на землю. И второй раз ты уже не захочешь туда подниматься, ибо она тобой покорена. Но и остаться там ты тоже не захочешь, потому что она «бездушна». А человек не может жить в «бездушном» пространстве. Ему необходим воздух для легких и воздух для души!
       Другое дело, если ты сам принял решение о том, что сорвавшись, и убедившись в отсутствии какой-либо цели, вершины, к которой нужно было стремиться, и поняв всю, действительно, безрассудность своих тщетных попыток завоевать ее сердце, потому что она просто этого не стоит, потому что «король-то голый!», тогда чей-то мудрый совет тебе будет нужен. Ибо он откроет глаза, нет, скорее подтвердит, твои догадки, твои собственные выводы о ничтожности предмета устремлений. Не сотвори себе кумира! А как же без этого? Как без обожания? Это же твой маяк, твоя путеводная звезда. Да ты просто испугался остаться во мраке. Соберись с духом, с мыслями, веди свой корабль по карте, по компасу. Ты шел вслепую, зачарованно уставившись на призрачный зеленоватый свет ее глаз, манящий тебя, как огонь лампы мотылька. Ты видел мираж, призрак, а не живое существо. Там впереди были скалы и рифы и ты упрямо лез своим форштевнем на них. И если, Господь уберег тебя, значит, ты еще чего-то стоишь в этой жизни. Значит, ты еще нужен Ему, для того он и открыл тебе глаза и уши. «Да имеющий глаза увидит, да имеющий уши услышит…»
        А если в ней ты видел совершенно иную женщину, не ту, что стояла перед тобой, а другую, придуманную, созданную твоим воображением? И тогда возникает парадокс отторжения и притяжения одновременно. Ты не можешь любить ту женщину, которая существует, но любишь женщину, которая все-таки есть в ней. Или тебе так кажется! Вы не можете быть вместе, потому что вы полностью антагоничны, но вы не можете и друг без друга. Бред душевнобольного! Но про любовь так и говорят: «Это болезнь, от которой не помогут ни капли, ни таблетки!»
               
        (Немного из  скандинавского эпоса…или по Г.Х.  Андерсену)

  Далеко-далеко на севере, где-то в черных, неприступных горах Норвегии, обитал злой-презлой тролль. И не было большей для него радости, как досадить чем-нибудь людям. Счастливых сделать несчастными, любящих разлучить, друзей превратить во врагов, добрых в злых, красивых в уродов и т.д. А уж на выдумки он был мастер. Как только не развлекался тролль, разжигая в людях самые низменные страсти, пробуждая все самое плохое, не брезгуя при этом и обычными человеческими слабостями, развивая их до величины порока.
К примеру, если человек любил вкусно поесть или обожал сладкое, тролль был тут, как тут. Он подкладывал и подкладывал обжоре самые лакомые кусочки, и радостно потирал руки, видя, что бедолага не может остановиться.
Пьянице и наркоману он всегда подсказывал, где можно найти еще немного отравленного зелья, чтобы тот уже не мог никогда вырваться из затянувшей его трясины.
Воришке он всегда в первый раз предоставлял возможность безнаказанно стянуть кошелек, отвлекая жертву  пустяковыми вопросами.
Видя колеблющегося, сразу нашептывал ему на ухо всякие гадости и вскармливал червячка сомнения, искажая правду, заставляя лгать, лицемерить и изворачиваться. И у человека все смешивалось: ложь выглядела правдой, а правда представлялась обманом, прекрасное становилось обыденным, уродливое – обаятельным, злость вытесняла доброту, жестокость милосердие и так до бесконечности.
В человеке разрастался Порок, принимая гигантские размеры, вытесняя все хорошее и добропорядочное. И здесь тролль уходил в сторону, предпочитая издалека наблюдать печальный финал.    
Веселился тролль, когда видел, что плоды им посеянные взрастали, и человек не мог остановиться в своем падении, скатываясь на самое дно. Он радовался от души, когда его подопечные смертельно заболевали или убивали невинных, когда их ловили и наказывали за это.
Самые преданные изменяли, родители отказывались от детей, а дети забывали престарелых родителей. Человечность отношений вытесняла алчность и материальная выгода. И миром правил золотой телец.
Далеко от обители тролля к югу, и простираясь необъятно на восток, лежала огромная страна. В ней были леса и пустыни, горы и бескрайние степи, ее омывали моря и океаны. Жили в ней самые разные народы, говорившие и на своих языках и на одном, понятном для всех, веря в разных богов, но, не мешая друг другу, и не тяготясь тем, что живут вместе. И здесь троллю удавались великие гадости, приводившие к невероятным ужасным последствиям. Люди, на время, как бы сходили с ума, начинались войны, междоусобицы, гибли миллионы невинных от младенцев до стариков. Но смущало тролля одно обстоятельство. Каждый раз, несмотря на чудовищность и масштабы претворяемого им Зла, изобилие посеянных среди людей семян злобы и порока, всегда проходило какое-то время, и чары рассеивались. Исчезали, как ядовитый туман. А люди расправляли плечи, протирали глаза и продолжали жить, сначала бедно, но честно. Помогали друг другу, совместно отстраивали разрушенные города, поднимали пашни, рожали детей, и жизнь возрождалась, а вместе с ней возвращались и доброта, и милосердие, и любовь к ближнему.
Это мучило тролля. Не давало ему покоя. Значит, недостаточно он мотался по просторам этой необъятной страны, сея смертоносные бациллы. Не проникали они в души людей, в их сердца, а лишь опускались на землю ядовитым кровавым туманом, застилавшим глаза. Действие его было кратковременным, хотя и достаточно эффективным. Но поднимался спасительный свежий ветерок, разрывал облако в клочья и прогонял подальше.
И задумался тролль о том, как же поразить этот народ в самое сердце, как сделать болезнь неизлечимой. Долго размышлял старый тролль. Даже забросил на время свои мелкие пакости. Так ему хотелось уничтожить до конца этот народ. И в один скверный день он приступил к воплощению своего замысла, пригласил к себе самых лучших стеклодувов и, посулив им огромное вознаграждение, заказал отлить гигантское зеркало. Не нужно было бы мастерам своего дела браться за это. Да тролль не был бы троллем, если б не умел искушать. Переглянулись мастера с подмастерьями, и, махнув рукой, согласились на свою голову. Когда зеркало было готово, то, не дожидаясь пока оно остынет, тролль щедро расплатился с мастерами и прогнал их. Заплатил, не скупясь, но по-своему. Не на всю артель выдал золото, а каждому в отдельности, да по разному. Мастерам дал меньше чем подмастерьям. Пошли они по дороге домой, да рассорились, узнав, кто сколько получил. Старшие тогда отобрали у младших, то, что им принадлежало по праву, а те затаили обиду, переросшую в ненависть. Дорога была долгой, так что ссора разгорелась в драку, в которой они все поубивали друг друга. Потому секрет создания зеркала так и остался тайной.
А тролль, тем временем, остался перед все еще пылавшим жаром зеркалом. Он увеличился, раздулся до невероятных размеров, и его отражение заполнило всю площадь стекла. Так он и замер, а медленно остывавшая поверхность  впитывала с отражением всю злобу и ненависть, исходившие от тролля.
Когда стекло окончательно остыло, то отражение тролля уже навсегда запечатлелось в нем. Тролль подхватил зеркало и вознес его высоко над ненавистной ему страной. Туда, где нет воздуха, где царит лишь вечный холод. Он подождал, пока гигантское зеркало не промерзнет насквозь, и тогда легонько стукнул по нему своим похожим на орлиный коготь ногтем. Тотчас мельчайшая паутина трещин разбежалась по поверхности стекла. И одно гигантское зеркало превратилось в триллионы мельчайших зеркал, размером с песчинку. Но в каждом сидел тролль. И тогда он ударил изо всех сил, и зеркало распалось сверкающим ледяным дождем и обрушилось на ненавистную ему страну. Его капли-осколки были такими ледяны, что даже нагрев при падении не смог их растопить. Они только еще уменьшились, став совсем неразличимыми для глаз.
И небеса разверзлись, и смертоносный дождь выпал на землю. Миллионы людей внезапно останавливались, почувствовав мельчайший укол. Удивленно оглядывались, поднимали головы к небу, но там светило солнце и ничего необычного вокруг не происходило. Люди моментально забывали об этом, а ядовитые осколки, пробив одежду, проникнув через кожу, по мельчайшим кровеносным сосудам устремлялись к сердцам, проникали в головы, неся с собой безжизненный холод.
И люди менялись. Не сразу, не в одночасье, а в течение многих месяцев и даже лет. Внешне никаких метаморфоз не происходило, а вот то, что творилось внутри…



                Глава 1

                В один из дней в конце августа 20… года. Хельсинки.

Рация противно запищала. Один раз, другой и третий. Полицейский, лет тридцати, сидевший за рулем, вышел из дремотного состояния, недовольно посмотрел направо, и обнаружил, что напарник, расплывшись на сидении, крепко заснул и не реагирует. Здоровенный белобрысый парень, весь усыпанный веснушками, посапывал, раззявив рот, и тоненькая струйка слюны засохла в уголке толстых губ. Пришлось тянуться самому, заодно схватившись другой рукой за челюсть, чуть было не вывихнутую мощным зевком. Часы показывали около четырех утра, и ужасно хотелось спать. Было очередное новолуние, но впервые за лето томительно ощущалось окончание белых ночей. Ни тебе проблеска рассвета, ни месяца, небо было все затянуто, почти по-осеннему, и на улице царила кромешная тьма, кое-где разряженная фонарями. Правда, далеко на востоке намечалась утренняя серость, а может, это небо просто отражало тот же искусственный свет. Диспетчер назвала адрес и сообщила подробности, добавив, что скорая уже на месте, а эксперты готовятся выезжать.
- Эй! – Водитель толкнул в плечо напарника, и потянулся за ремнем безопасности. – Просыпайся! Вызов. - Парень недовольно заворочался.
- Куда? – Буркнул спросонья.
- А куда мы чаще всего выезжаем последнее время? – Ответил вопросом на вопрос и повернул ключ зажиганья. Вместе с урчанием мотора заметались огни проблесковых маяков, забросав полутьму улицы яркими голубыми цветами.
- Что опять к этой чертовой семейке? – промычал напарник, надраивая лицо огромными ручищами так, что, казалось, он хотел содрать все веснушки вместе с остатками сна. 
- Угу. – Мотнул головой водитель, выруливая от тротуара.
- Перкеле! – Выругался напарник, защелкивая ремень и отворачиваясь к окну. – За те полгода, что они вернулись, это в который же раз… И когда они уймутся?
- Уже! – Процедил водитель, вглядываясь в предрассветный сумрак дороги, когда серость асфальта, выхваченного светом фар, мало чем отличается от общей серости обступивших улицу домов.
- Что уже? – Не понял напарник.
- Доигрались! Один труп есть. – Пояснил водитель. – Медики уже там работают. Опередили нас.
- Ух ты! – Сон в миг улетучился. Полицейский повернулся всем корпусом к водителю, облокотившись на спинку сидения. – Убийство? И кто кого?
- Никого! Повесилась… эта… русская.
- А-а-а. – Несколько разочарованно протянул напарник и откинулся на сиденье. Помолчал, вглядываясь, как и водитель, в дорогу, потом добавил: - Ну, надо ж! А по мне так тот должен был первым… Ее муженек. У него от этой бабы совсем мозги поехали. 
- Да ведьма она! – Зло бросил водитель, заворачивая на нужную улицу.
- Насчет ведьмы не знаю! – Хмыкнул молодой полицейский. – А вот то, что шлюха, это точно! Где он ее откопал? В «Сохо», в «Алькатрасе»?
- Тогда «Сохо» еще не было. В «Микадо» , наверно. Ну, вот приехали! – Показал рукой.
 Впереди бешено мигали маяки двух карет скорой помощи, стоявшей у одного из домов. Полицейские выбрались из машины и, поправив ремни с амуницией, двинулись к подъезду, мельком окинув взглядом пятиэтажку снизу доверху. Все окна в доме были темные, за исключением двух на последнем этаже. Стеклянная дверь внизу распахнута, и у нее стоял один из водителей скорой, ежась от утренней прохлады. Второй, видимо, оставался в машине, или поднялся с врачами.
- Хей!  – коротко бросили ему, проходя мимо. Он отозвался:
- Хей!
 Вызвали лифт, прислушались к голосам, что доносились сверху. Бесшумно опустилась кабина, напарник открыл дверь, они вошли внутрь. Водитель поискал взглядом нужную кнопку, ткнул пальцем. Поехали наверх. Не разговаривали, каждый думал о своем, водитель смотрел на кнопки управления лифтом, напарник - в пол. Оба настраивали себя к встрече со смертью. 
Первым, кого увидели полицейские, выйдя из лифта, был ее муж. Он молча и неподвижно сидел прямо на полу, прижав к груди колени, уткнув в них опущенную голову и обхватив ее руками, так что лица было не разглядеть. Полицейские покосились на него, водитель кивнул напарнику – мол, постой здесь, а сам посмотрел налево и вниз, куда вела лестница. Тело женщины было там, на междуэтажной площадке. Над ней склонились врачи. Полицейский осмотрелся вокруг и заметил, что к ограждению пятого последнего этажа, возле которого он сейчас стоял, были привязаны колготки. Он наклонился к ним. Обыкновенные колготки, ничем не выдающиеся, телесного цвета, носками связаны вокруг поручня на два узла, и свешиваются вниз.
- На них что ли повесилась? – Мелькнула мысль. – А как же петля? Они ж даже в петлю не завязаны, а просто, как наброшены… Ладно, пойду к медикам. – И стал спускаться, показав знаком напарнику - оставайся с мужем. На нижних ступеньках, за две до конца марша, валялся тапок, смешной и пушистый, с головой какого-то зверька на носу, зайца или кролика. Второй лежал на площадке рядом с трупом. 
Один из врачей разогнул спину и выпрямился, встретившись глазами с полицейским. На немой вопрос, отрицательно покачал головой. Второй медик еще проделывал какие-то манипуляции с трупом.
- Что скажете? – Полицейский спросил первого врача. Тот пожал плечами:
- Асфикция.
- Каким образом? – Скрипнула дверь наверху. Врач не успел ответить, оба обернулись и посмотрели наверх. Высунулась голова соседки. К ней сразу шагнул напарник, предупреждающе выставив руку ладонью вперед:
- Стойте!
Женщина никуда не вышла, лишь тихо и испуганно произнесла шепотом:
- Это я вызвала всех!
- Хорошо! – Откликнулся снизу водитель, он был старшим патрульной машины. – Мы вас опросим. – И добавил. - Чуть позже. Пока оставайтесь дома, пожалуйста. – Дверь снова скрипнула и голова соседки исчезла. Напарник вернулся к мужу, который все это время оставался в той же позе и ни на что не реагировал.
- Каким образом? – Старший полицейский снова посмотрел на врача и повторил вопрос. Тот поднял и опустил плечи, покачал головой.
- Непонятно. – Произнес второй доктор, распрямляясь.
- Что вам непонятно? – Вопрос адресовался уже ему.
- Да странно все как-то! – Врач отвечал загадками.
- Что непонятного и что странного здесь? – Полицейский потянулся за блокнотом и выудил его из нагрудного кармана. – Она повесилась? – Кивнул на труп.
- Мы констатируем смерть от асфикции, но мы не видим следов от повешения. – Спокойно отвечал ему второй доктор, сняв очки и устало потирая переносицу.
- Как это? А это? – Он обернулся и показал на колготки, сиротливо свисавшие сверху. – Это что инсценировка?
- Не знаю! – Отрезал врач, водрузил очки на нос, и посмотрел прямо в глаза старшему патрульной машины. – Это уже по вашей части.
- Нет уж, поясните! – Не отставал от него полицейский.
- Смотрите сюда! – Вклинился в разговор первый доктор и присев к трупу, откинул в сторону длинные светлые волосы. – Сюда! – Он повторил, указывая на шею.
Полицейский наклонился и стал всматриваться.
- Странгулярной полосы нет! И других никаких следов нет! Но есть асфикция – удушение. Более подробно покажет вскрытие. – Высказался врач.
- Так может, это он, – полицейский мотнул головой наверх, имея в виду мужа, - того… её?
- Я же сказал следов нет! – Врач, раздраженный непонятливостью, нахмурился и выпрямился. Вмешался второй:
- У нас создалось впечатление, что если она и задумывала суицид, то какой-то больно театральный что ли… представление напоминает. Как будто надеялась, что кто-то придет и остановит её. Может, хотела мужа своего попугать? – Видя, что полицейскому еще не понятен ход его рассуждений, врач поднялся на несколько ступеней наверх и продолжил. – Смотрите! – Он взялся было за колготки, но полицейский тут же произнес:
- Трогать нельзя! Это улики!
- Я знаю. – Усмехнулся врач, показав ему руки с надетыми на них резиновыми перчатками.
- Простите, - извинился старший, - продолжайте.
Врач кивнул и, взяв обеими руками колготки, развел в стороны и показал, как была просунута голова жертвы. Потом отпустил их, и они плавно упали на прежнее место:
- Она привязала колготки, накинула их на шею, и опустилась вниз, так чтобы они начали сдавливать ей шею. Стоя, она перетянула сонную артерию, и стала погружаться в забытье, затем, потерявшее равновесие тело, подалось вперед, и артерия оказалась совсем пережатой. Лишенный питания мозг поочередно отключал все жизненно важные центры – легкие, а потом и сердце. Она умерла, как уснула.
Заговорил первый доктор:
- Так не вешаются! Мне кажется, - он повторил тоже предположение, что прозвучало и раньше, - ей хотелось кого-то попугать или… пошутить. Только шутка оказалась неудачной. Но что спьяну не сделают…
- Она была пьяна? – Спросил полицейский.
- Сильный запах присутствует, но уровень алкоголя в крови покажут лишь анализы. Да и еще… следов от шприца на венах нет. О других наркотиках пока сказать ничего нельзя.
- А ее муж?
- Мне показалось, что тоже пьян! – Сказал второй врач. – Вначале он суетился, пытался помогать нам, от него сильно пахло. А как понял, что это конец, то уселся там, - доктор мотнул головой наверх, - и сидит вот в таком положении все время. Мы вызвали для него психиатрическую помощь.
- Я думаю, что ему придется проехать с нами. – Произнес полицейский. Затрещала рация у него на поясе и сообщила, что эксперты приехали и сейчас поднимутся к ним.
- Дело ваше! – Пожали плечами оба врача. Первый добавил:
- Совет - пусть лучше его посмотрят сперва специалисты. Может укол нужный сделают. Вам же легче потом с ним работать.
Полицейский кивнул, наклонился и еще раз внимательно посмотрел на труп. Он и до этого видел не раз эту женщину, когда приезжал сюда по вызовам соседей или её самой. Да она была привлекательна, и всегда выглядела очень молодо, можно сказать потрясающе, даже во время тех скандалов, что устраивали они со своим мужем. Но сейчас смерть преобразила её. На бледном – и не просто бледном, белом, как мел лице проступили все морщины, сделав ее почти что древней старухой, под глазами были синие круги, а губы стали совершенно бескровными. Врачи не успели закрыть ей глаза и словно прищурившись, она смотрела куда-то вверх, из правого выкатилась слезинка, размыв тушь ресниц, которая теперь грязным подтеком застыла на щеке. Полицейского поразил цвет ее глаз – они были холодно зеленоватого цвета, со стальным блеском. Такие называют змеиными. Не смотря на то, что смерть уже властвовала над телом, глаза смотрели, как живые, продолжая притягивать и завораживать. Полицейский с трудом оторвал свой взгляд от них и мельком осмотрел тело. Ничего особенного, черная майка с какой-то надписью на груди и темно-синие обтягивающие джинсы. Руки пониже локтей и босые ступни ног побагровели, видно кровь застаивалась в венах. Это особенно контрастировало с белизной лица. Его взгляд снова обратился к глазам. Ему даже показалось, что ресницы чуть-чуть затрепыхались, что сейчас она вздохнет и сядет. Конечно, этого не произошло. Но ее глаза словно продолжали жить отдельно. Полицейский с трудом отвел свой взгляд в сторону и распрямился:
- Ведьма! – Прошептал он. – Настоящая ведьма!    
Приехали эксперты. Дальше начиналась обычная рутинная полицейская работа по протоколу.
Чтоб не мешать, старший патрульной машины заглянул к соседке, оставив напарника по-прежнему караулить мужа.
Пожилая женщина поджидала его прямо за дверью своей квартиры:
- Это я, я вызвала всех. Какой кошмар, как мы все тут устали от этих двух ненормальных. И угораздило его же связаться с этой русской шлюхой. – Затараторила она прямо на пороге, еще не дав полицейскому, как следует войти в маленькую прихожую. Он недовольно поморщился, корпусом отодвигая женщину вовнутрь. Соседка попятилась, он прошел в квартиру, держа наготове блокнот и ручку. Она сразу уставилась в белые листы бумаги, потом перевела испуганный взгляд на полицейского.
- Давайте все по порядку. – Произнес он усталым голосом, приготовившись записывать. – Когда вы обнаружили, кого, в котором часу, и так далее… По порядку! – Повторил он.
- Да! – Кивнула соседка. – Все по порядку. Было тихо, и я ничего не слышала. Правда, сперва они чего-то там шумели у себя, но это было вечером, часов в десять, я было испугалась, что концерт продлиться всю ночь и придется опять вас вызывать…
- Ближе к делу! – Прервал ее полицейский. – Где и когда вы обнаружили труп?
- А я ничего и не обнаруживала! – Изумилась соседка.
- То есть? – Полицейский нервно пощелкивал шариковой ручкой. В его блокноте была пока что одна единственная запись: «Ссора около 22.00».
- Я же и говорю. – Соседка опять начала тараторить. – Они немного поругались и затихли. Я подумала, что всё – успокоились. Посмотрела еще немного телевизор и пошла спать. А уже ночью, этот начал стучать мне в дверь и кричать: «Помогите! Вызовите врачей!». Я так перепугалась, что не хотела даже открывать, но он бы мне сломал дверь, а потом я подумала, может ему действительно нужен врач, может, кому-то стало плохо, и открыла.
- И что потом? – Она начинала утомлять полицейского своей трескотней.
- Потом он, как бешенный ворвался ко мне в квартиру, стал кричать: «Телефон! Быстрее! Где телефон?» и носиться по комнатам. Я ему показала, и он схватил его, начал что-то набирать, но видно у него это не получалось. Когда он проскочил мимо меня, я быстро выглянула на лестницу и увидела эту, его жену, лежащую там внизу на площадке. Тогда я поняла, что и правда что-то случилось. Он уже сидел в кресле, пойдемте, я покажу. - Она повернулась и пошла в глубину квартиры, полицейский двинулся за ней. – Вот здесь! – В гостиной  соседка указала на одно из двух довольно обшарпанных кресел, стоящих напротив телевизора. Другой какой-либо мебели в комнате не было. Чуть правее виднелся проход на кухню. Она продолжила:
- Он сидел в кресле и обескуражено смотрел на телефон, прижимая трубку к уху. Тогда я забрала у него аппарат и позвонила сама. Все это время он смотрел на меня умоляющим взглядом и шептал: «Спасите её! Спасите её! Она хотела пошутить!».
- Пошутить? – Переспросил полицейский. Вспомнились слова врача на лестнице. – Вы уверены, что он именно так и сказал?
Соседка обиделась. Она слегка подправила прическу и раздраженно сказала:
- Я, офицер, женщина хоть и в возрасте, но из ума не выжила и обладаю феноменальной памятью. Я, к примеру, помню то, что было десять, двадцать и тридцать лет назад с точностью до дня недели. А если, что-то, случайно запамятую, то у меня есть мой дневник, который мне все напомнит. Я могу назвать вам абсолютно точно сколько раз вы приезжали сюда, успокаивать эту парочку. – Она кивнула на стену, общую с квартирой соседей.
- Верю, верю! – Поспешил он успокоить женщину, а заодно и прервать повествование о феноменальных способностях ее памяти. – Что потом?
- Да ничего! – Фыркнула соседка. – Как я ему сказала, что дозвонилась, что едут, что пусть встречает – он и убежал туда, к ней.
- Что он там делал? – Полицейский спросил, пребывая в абсолютной уверенности, что соседка все время наблюдала за происходящим.
- Пока не пришли врачи, он сидел возле нее. На коленях. Старался приподнять ей голову, гладил и что-то все время говорил. Только я не расслышала что. А потом поднялись врачи, его отстранили, осмотрели эту и сказали ему. Он, как обхватил голову руками, громко застонал, и стал подниматься наверх. Я-то дверь быстренько закрыла, думаю лишь бы не ко мне. Но он не пошел сюда, а уселся прямо на пол. А врачи продолжали что-то с ней делать, пока вы не приехали.
- То есть, вы ее не видели висящей?
- Висящей? – Поразилась женщина, отчего ее блеклые голубые глаза округлились, а нижняя челюсть отвалилась. – А она что повесилась? Бог ты мой! Кто бы мог подумать! – В испуге закрыла ладошкой рот.
- Так не видели? – Повторил вопрос полицейский.
- Нет! – Она отчаянно замотала головой.
- Да-а-а… - Полицейский в раздумьях постукивал ручкой по блокноту. – Не густо!
- Нет, если б он ее придушил, я бы не удивилась! Сколько крови она высосала мужику-то.
- Что, что? – Напряг слух полицейский.
- А то! – Отрезала соседка. – Сколько раз про себя думала, и что он в ней нашел? Опоила его чем-то, не иначе! – уверенно заявила женщина. – Ведьма она! Ведьма и шлюха эта русская! Сперва с одним мужем жила, довела, что сбежал от нее вместе с ребенком в Таиланд. Потом сколько мужиков сюда по ночам переводила… Думала, никто не слышит и не видит… - Усмехнулась. – Как же! Потом этого привела. Объявила нам, что это ее новый муж, а с тем она развелась. И началось… Он, – опять на стенку показала, - мне сразу понравился. Видно, что мужчина серьезный, воспитанный, вежливый и состоятельный. И зачем ему эта… Потом они уехали. Я так была рада. Целый год отдыхали от них. А полтора года назад вернулись вдруг и все продолжилось… А она повесилась…  ну надо ж! Никогда бы не подумала! Скорее он загнулся бы с ней! Ведь высох весь, истощал, позеленел. Пить стал помногу. А она… То живет здесь, то уедет куда-то, то опять появиться. Как приедет - у них мир и тишина. Муж начнет в себя приходить. Потом пройдет какое-то время, опять шум, скандалы, драки. Она его выгоняет, он не уходит. По крышам тут лазал, помните, с балкона его снимали? – Полицейский кивнул. - Как не сорвался! А ведь насмерть бы, с такой-то высоты! Потом, смотрю, днем, пока он уйдет куда-то, на работу видно, она быстренько, с чемоданом, шасть из дома, и была такова. Только каблучками цок-цок-цок. После нагуляется и назад тащится. А он, бедняга, все терпел. Шлюха она! И ведьма! 
Полицейский стоял, молча подпирая стену. Дежурство подходило к концу, и усталость брала свое. Даже прерывать разглагольствования соседки не было сил. Но надо заканчивать. Он захлопнул блокнот:
- Спасибо! Вы нам очень помогли. Надеюсь, вы не откажетесь, если будет нужно, повторно ответить на наши вопросы.
- Я думаю, это долг каждого гражданина нашей Финляндии. – Чопорно ответила соседка.
- Безусловно! – Согласился полицейский и направился к выходу. На пороге обернулся, еще раз поблагодарил. – До свиданья, спасибо.
- Пожалуйста! До свиданья! – Соседка постаралась заглянуть через его плечо, что происходит на лестнице, но эксперты уже уехали, тело тоже увезли. Разочарованная она захлопнула дверь. С мужем самоубийцы занимались другие врачи. Видимо уже ему сделали успокоительный укол, теперь он не сидел, а стоял, опершись о стену. Напарник находился рядом и веером протянул старшему три паспорта – два с финским львом, один красный, с двуглавым орлом. Тот вытянул средний, российский, открыл. С фотографии смотрела она, Мария… Сколько ей? Должно было исполнится сорок… Н-да… Он посмотрел на мужа:
- Вы проедете с нами! –  Мужчина безвольно кивнул, соглашаясь. Напарник вопросительно взглянул на старшего, и пальцем показал на наручники. Тот отрицательно мотнул головой и, взяв мужчину осторожно под локоть, вывел из окружения врачей - психиаторов. Сопротивления не было. Напарник двинулся за ними.
Сзади кто-то кашлянул. Старший придержал мужчину за локоть и обернулся.
Один из врачей негромко произнес:
- Кажется, это наш пациент.
- Разберемся! Сначала он наш. – Ответил полицейский и нажал кнопку вызова лифта.   


                Глава 2.
                За три месяца до…               
                май 20…г.

            Он завернул в свой старый, весь наполненный зеленью, дворик Васильевского, где находился офис, и краем глаза отметил незнакомую машину, припаркованную неподалеку от входа. Всегда замечаешь что-то необычное, внезапно вторгшееся в привычную обстановку за время твоего совсем короткого отсутствия – со вчерашнего вечера. Может в детстве «Мурзилки» начитался? Это там печатали две на первый взгляд похожие картинки с прилагаемым заданием: «Найди столько-то отличий!». Вот, наверно, оттуда, из детства и осталась способность взгляда выхватывать и отмечать все незнакомое, появившееся как-то вдруг в привычной обстановке.
         Тем более, что мелочь эта была весьма заметной, которую трудно было бы оставить без внимания. Здесь взгляд не мог проскользнуть не остановившись. Машина была из разряда очень дорогих, что-то вроде «Ягуара», «Бентли», «Порша» или «Роллс-ройса». Он тоже отдавал предпочтение хорошим машинам, но не такого класса. В таких(!), он не разбирался. Для него это был своего рода китч, игрушки для богатых бездельников. Автомобиль все равно это средство передвижения, а не роскошь. Так, что ли говорилось? Машина должна быть надежная, простая, с повышенной проходимостью, а значит наиболее приемлимая и безопасная для русских дорог и просторов, с необходимым минимумом удобств. А эта, вся яркая и переливающаяся, просто вопила о своей новизне, навороченности и, главное, цене! Китч, да и только. «Номера вроде финские или эстонские» - машинально отметил мозг. Какое-то непонятное и нехорошее предчувствие вдруг заставило все внутри сжаться в стальную пружину.
- Нет, точно финские, сперва буквы, а потом цифры…
        Он сбросил скорость и медленно приблизился, не сводя глаз с чужестранной машины. И с каждым метром напряжение внутри росло. Она стояла в тени деревьев, как бы слегка прячась и не позволяя  рассмотреть сидящего или сидящих внутри. Предчувствия усиливались.
        Он остановился в метре от нее и замер в ожидании. Казалось, кожей ощущал, что за рулем другой машины, кто-то сидит и также внимательно смотрит на меня. Было не по себе, что стекла его машины прозрачны, а значит, он сейчас похож на подопытного кролика.
       Сколько это длилось, один Бог знает. Время остановилось. Со стороны это выглядело нелепо, как будто не люди, а машины изучают друг друга.
        Наконец, дверь «иностранки» беззвучно отворилась и появилась женская фигура. Проклятье! Нет, не может быть…  Это была она…
        Навсегда выработавшаяся привычка вставать, когда к тебе обращается или подходит женщина, сработала и сейчас. Как в зеркале он машинально повторил те же движения – открыл свою дверь, поставил сначала одну ногу на асфальт, затем другую, и замер, опираясь на дверь. Они стояли и смотрели друг на друга…
        Сколько прошло лет? Год, два, пять?. Господи, неужели все сначала? Почему она здесь? Как она меня нашла? Ах, да! У нее были мои визитки, адрес головного офиса не менялся уже много лет. Да она и бывала здесь уже раньше. Мысли мелькали не задерживаясь.
        - При-вет, любимый!
         А голос прежний, может только, какая-то хрипотца появилась, а может, волнуется. Хотя какое  к черту волнение  – она, отродясь, его не испытывала! Ее выдержке и самообладанию мог позавидовать древний спартанец. В горле ком, губы спеклись, как от жажды, еле разомкнул:
        - Здравствуй! - Мысли сменялись, как картинки в калейдоскопе. Сколько прошло лет? Год, три или пять? Смотря от чего считать. Господи, откуда она взялась?
         - Узнал? - Та же хрипотца.
         - Тебя забудешь. Как же!
         - Не ожидал? - Все по-прежнему. Та же манера говорить, отрывисто, отдельными словами, как будто успевая между ними еще перебросить конфету от одной щеки к другой.
        - Нет. – И тут же уточнил, - Если честно, то нет.
        - Рад?
        - Не знаю. – Язык предательски ворочался, а мозг отказывался что-либо анализировать, отчаянно выискивая способ выкрутиться из положения, и подобрать хотя бы какие-то подходящие слова, Черт, как себя вести? Что говорить? Не знаю!
        - Скучал по мне?
         - Не знаю.
         - Ну что ты заладил: «Не знаю, не знаю»? Ты же такой умный, начитанный, а тут вдруг заладил одно и то ж? - И это то же ее манера речи – то отрывистыми отдельными словами, то выпалит сразу целую фразу, как пулемет.
          - Так что «в зобу дыханье сперло»!
           - Хм. Не ожидал?
           - Не ожидал. – Мотнул головой
           - Значит рад?
            - Чему?
            - Тому, что встретились?
            - Не знаю. А мы, что должны были встретиться?
            - Должны, должны были. – Надо  выиграть время, успокоиться, нельзя оставаться застигнутым врасплох. Ты уже проиграл во внезапности, теперь нужно отойти и занять оборону, замкнуться, выждать, оценить и понять, к чему быть готовым. Господи, сколько минуло времени! Надо хотя бы прощупать, что можно ожидать?
             - Что ж случилось, что вдруг я потребовался? И как ты меня нашла? - Побольше вопросов, пока отвечает, будет время что-то обдумать. А ведь не изменилась совершенно. Те же ведьмины зеленые глаза, те же волосы, прическа, та же манера их поправлять сразу двумя руками, откидывая выбивающиеся пряди назад. Та же точеная фигурка, правда, взгляд изменился. Раньше она долго не рассматривала собеседника, а как будто внимательно  изучала что-то очень интересное, то справа, то слева от него. Но всегда внезапно, цепко и хватко на долю секунды впивалась взглядом, чтобы выхватить реакцию последнего на очередное брошенное слово или фразу, и  снова блуждала по сторонам.
         - У меня же были твои визитки. Открыла Интернет, Петербург, «Желтые страницы», адрес и телефоны не изменились. Позвонила твоему секретарю, она сообщила, когда ты обычно приезжаешь. Вот я и здесь! Опаздываешь, однако, дорогой!
        - Задерживаюсь - Ответил машинально. Как всегда не называет по имени.  А насчет визиток был прав.
        - Ах, да, забыла! Ты же шеф.
         -Угу. - Покачал головой и добавил. – Ну, так чем обязан? Ты же сделала когда-то свой окончательный выбор. Судя по внешнему виду и машине, видимо удачный.
         Да. «Бентли». Классная машина. – Не удержалась похвастаться – Двести пятьдесят тысяч стоит. А цвет какой! Полюбуйся. – Он усмехнулся, качнув головой.
- Значит, Бентли. Впрочем, какая мне разница!
 Она опомнилась и продолжила:
 - Только ничего ты тогда так и не понял, не смотря на всю свою эрудицию.
  - Видимо, все было слишком просто, чтобы я мог своим умом опуститься на этот уровень.
  - Может и так… Только, вспомни…
  - Я все помню! - Он сделал предостерегающий жест рукой, как бы отгораживаясь от воспоминаний.
 - Вспомни, милый! - Ее ресницы опустились утверждающе – Ты меня всегда спрашивал, а могла ли ты любить меня просто так, без денег, не как любовница, содержанка, а так, просто, как  человека, как  мужчину, который тебе интересен и дорог? Помнишь?
 - Конечно. Я же сказал – я помню все. Все мы уже проходили. Встречи и разлуки, любовь и ненависть, ее рождение, ее исчезновение, верность и предательство. Ты любила – разлюбила, потом опять любила и снова разлюбила. Жила, как на ромашке гадала. Хотя ты всегда предпочитала гороскопы. Сей разговор бесконечен. Ты не могла отказаться от той жизни, к которой ты привыкла. От тех правил, по которым всегда играла. Да и еще. Тебе же нужен был миллион евро, а лучше два. – Он уже опомнился от неожиданности и приходил в себя, обретая так нужную сейчас уверенность.
- А лучше пять. – Вставила быстро и хихикнула.
- Ага, пять. Заработала что ли?
                - Ага. Заработала. Своим умом.
                - Ну, наверно, не только умом? - Злой вопрос, но вырвался.
                - Ты прав! - Она прищурилась. – Не только умом, и другими местами. Но заработала.
                - Ну что, счастлива теперь? И зачем же тебе нужен я? Позволь полюбопытствовать. Может мало? Хочешь, чтоб я еще дал? Но ты ж знаешь мои принципы, я не делю – твое, мое. Если мы вместе - то все общее. Я работаю и зарабатываю на всех. А во-вторых, мы договаривались, что больше между нами никаких денег не стоит. Или вдруг что-то изменилось в твоем отношении ко мне? Я снова стал «милым, любимым, единственным»? Ты вдруг захотела отказаться от своих принципов? Отказаться от вечной лжи и обмана? Свежо предание, да вериться с трудом! А потом дважды, а в нашем случае со счету сбиться можно, в одну воду не входят, как ты помнишь.
            - А мне деньги и не нужны теперь. А ты не думаешь, что просто все это время, я любила только тебя одного?
         - Да ты что? Как интересно! Свежо предание, да верится с трудом. Конечно, любила, мучила, заставляла страдать, а сама просто жила с другим мужчиной. Спала с ним, ухаживала, готовила обеды, а любила-то меня оказывается! А что с ним-то теперь? Опять сбежала?
         - Он умер. – Она отвернулась, посмотрела в небо задумчиво, если б не знал ее, подумал – слеза накатилась.
- Прости. Соболезную. От чего? – Он равнодушно пожал плечами.
- Сердце. – Ответила коротко, по-прежнему смотря в сторону.
- Странно. – Покачал головой. – Сама говорила, он был такой здоровый, спортивный.
- Он много работал, все время нервничал, весь на таблетках.
- Было наверно из-за чего. – Усмехнулся скептически.
- Не из-за чего, а из-за кого! – Повернулась резко. – Из-за тебя!
- А-а! Ну, конечно. Жила с ним, а любила меня! Он сильно переживал… и умер. Классика романа!
         - Да! Тебя! – Бросила с вызовом. – Ты что думаешь, я не пыталась все это время выкинуть тебя из сердца, из головы. Но ты сделал что-то со мной, проклятый, и теперь я ничего не могу с собой поделать. Меня постоянно тянуло к тебе, как магнитом. – Вспыхнула, руками откинула волосы. – А он…чувствовал это.
         - Ты ж хвасталась, что вы пребываете в такой гармонии, вы так счастливы с ним вдвоем, думаете о ребенке, даже сроки называла м-м-м, - задумался на мгновение, подбирая нужные слова, - окончания планируемой беременности.
         - Не смогла. – Опять смотрела в сторону.
         - Что не смогла?
         - Забеременеть. – Произнесла глухо.
         - А пыталась? – Он снова усмехнулся.
         - Да! – Резко бросила, и посмотрела в глаза, чуть прищурившись. – Господь не дал.
         -  Ну и от меня Он тебе не давал… как говорила. А может, как всегда обманывала? А? Помнишь? Задержки месячных разные…?
         - Тянет меня к тебе. И все тут! – Повторила она, уходя от вопроса.
         - Ага.  Вчера тянуло. Сегодня. Может, еще завтра. А через неделю все кончится.
         - Не знаю. – Она опустила голову. – Не думаю. – И совсем тихо добавила – Я не могу без тебя. Я хочу жить с тобой. С таким, какой ты есть. Мне не нужен другой. Хочу быть рядом. Я очень, очень тебя люблю.
- Проходили уже, забудь!
   -Слушай, что мы здесь стоим? – Она вскинула голову и посмотрела прямо в глаза - Ты можешь меня куда-нибудь пригласить? Если хочешь за мой счет? А то, ты злой какой-то. Может голодный? Давай поедим. Подобреешь. А?
       Он криво усмехнулся.
        - Знаю, знаю, шучу. Не злись. Знаю – ты не позволишь. Ну, так как? Поедем на двух машинах? Или на моей одной?
      Он молчал, обдумывая ответ.
        - Эй, чего молчишь? Але, гараж? - Поторапливала. 
        - На моей. Посмотрим, как изменилось твое доверие ко мне, а то, может, по-прежнему, боишься. Я ведь на «своей» территории.
        - Да не боюсь я тебя! Боялась бы – не приехала б! Знаю, ведь, что любишь меня. И любил всегда!
        - Но-но-но. – Пытался остановить, но она продолжала:
        - Не присылал бы поздравлений ко дню рождения, цветов, если б не любил. А? - Наклонила голову.
        - Когда это было… «Кто любил, уж тот любить не может, кто сгорел, того не подожжешь…» Это тебя изредка прорывало, видимо выпив, как следует. Тогда ты вдруг вспоминала обо мне.
         - Да, этот, доставал все время. Ревновал. Он не верил, что у нас с тобой все закончилось. И ведь прав был. – Произнесла задумчиво. – Так, что не вдруг, дорогой. Я никогда о тебе не забывала. Отвечать не могла, а писала и звонила тогда, когда было действительно тоскливо и очень хотелось тебя увидеть, услышать. Чтоб ты меня обнял, поцеловал так, как только ты умеешь. Пошептал мне на ушко то, что только ты мне шептал. – Она потянулась, как кошка – Мне никогда такого никто не говорил.
        - Ладно, садись, поехали. - Хотелось хотя бы на время уйти от разговора - Поговорим в другом месте.
       Пока она доставала сумочку и включала сигнализацию, он обошел свою машину и открыл правую дверь. Садясь, она обдала запахом духов, которые были до боли знакомы. Он так никогда и не запомнил их названия, хотя она несколько раз произносила вслух. Они были какие-то необычные, может и известной фирмы, но он не был знатоком косметики, и его познания ограничивались лишь наиболее упоминающимися торговыми марками – «Шанель», «Диор», «Босс» и пр. Теми, что на слуху. Но запах духов вызвал и волну воспоминаний.
      Что было больше, счастья или боли, радости или страданий, тепла тех мимолетных встреч или холода ее измен, его страсти или ее притворства, а порой и откровенного равнодушия. Все опять ложилось на весы. Хотя какие, к черту, весы. Все кончилось. Давно.
       То ли давление начало скакать, то ли просто нервы напряглись так, что сдавили диафрагму и сбилось дыхание – но самочувствие стало совсем дрянным. Тронулся с места еле-еле, руки - ноги ватные, в голове туман.
        Она молчала, и смотрела вперед на дорогу. Лишь ровный шум мотора и запах ее духов – опьяняющий и до боли знакомый.

      
                Глава 3
      
                За три года до этого… 

                2 марта 200…г.
               
                - А что, дядько, - сказал молодой овчар с пуговицами, -
можно ли узнать по каким-нибудь приметам ведьму?
                - Нельзя, - отвечал Дорош. – Никак не узнаешь; хоть все псалтыри перечитай, то не узнаешь.
                - Можно, можно Дорош. Не говори этого, - произнес прежний утешитель. – Уже Бог недаром дал всякому особый обычай. Люди, знающие науку, говорят, что у ведьмы есть маленький хвостик…

                Н.В. Гоголь. «Вий».


               

        Тогда он часто мотался в эту страну. Был бизнес, были и другие интересы, связанные с его занятиями живописью. Эта страсть появившаяся еще в молодости и присутствующий при этом природный талант, сейчас, в пору, когда вопрос материального благополучия был решен, а бизнес отрегулирован, захватила его полностью. Когда-то, в молодые годы, ему неплохо удавались пейзажи и портреты, но со временем он вернулся к детскому увлечению историей и это переросло в пристрастие к написанию батальных картин. Он не имел специального художественного образования,  но брал частные уроки, у признанных мэтров кисти, чувствовавших в молодом художнике – любителе истинный талант.  Они настаивали на продолжении обучения в Академии, но ему было некогда – на первом месте тогда стоял бизнес, поэтому он для себя оставлял живопись в качестве хобби, полагаясь в основном на свою интуицию. Со временем, его картины получили известность, их иногда покупали, в основном, частные коллекционеры, фанатично собирающие материалы о былой славе русского оружия. Большей частью он дарил их сам краеведческим музеям или школам, чувствуя, что людям они нравятся, и отдает он в надежные руки, а не для перепродажи.  Хотя он и открыл картинную галерею, так что материальный вопрос тоже был учтен. В ту пору, он хотел создать полотно о Гражданской войне, об эмиграции, о старой русской армии, ушедшей после разгрома в Европу. В этой стране жили и сюда же уехали многие наши бывшие соотечественники, поскольку она когда-то входила в состав великой и могучей Российской Империи. Окончательное видение темы и самой картины еще не созрело, но он ездил сюда, готовил наброски, зарисовки, эскизы. Можно было, конечно, летать в Париж, но сюда было ближе, да и северные пейзажи его лучше вдохновляли, нежели парижская суета. Ну, а кроме того, был еще и бизнес.
         Поездки становились регулярными -  два, а то и три раза в месяц. В основном в столицу этой страны и ее окрестности, но иногда и дальше на запад, до древней столицы Финляндии – города Турку.
           Потом он часто думал:
           - Что не хватало ему, старому дураку, бизнесмену, художнику, лауреату, кавалеру и прочая, прочая. Погрузился бы  в свою историю, двигался вслед за своими полками и дивизиями, штурмовал с ними стены крепостей и стоял бы по колено в крови на Бородинском поле!  Значит, этого было мало! Может, захотелось вкусить и другую сторону их жизни? Представлял себя седым ветераном – полковником, задумчиво крутящим ус и разглядывающим молоденьких и хорошеньких барышень, озорно танцующих с юными офицерами? Но ты ж не корнет, полковник! Не подобало старому служаке мечтать на аллюрах о хорошеньких барышнях. Да и вряд ли ты в их вкусе. Да, хорош, достоин уважения, за свои седины и награды. По русским меркам - не беден, может даже богат. Но не более. Чем ты еще можешь быть интересен? На тебя молодежь смотрит, как на музейный экспонат. Разница в вашем возрасте - для них, это целая жизнь.
          - Не скажи! Здесь все зависит от женщины. Ибо в тебе есть то, чего нет у юнцов. Та самая мужская прочность, надежность, незыблимость скалы, тот крепкий жизненный стержень, который выковывается только годами и чувствуется сразу – в одном лишь взгляде. И не придурковатое: «Я старый солдат и не знаю слов любви!», а наоборот, тяжелая уверенность в себе и расчетливость слов, не бросаемых на ветер. Это и есть внутренняя красота мужчины, а не смазливая внешность героя – любовника, настоящего «мачо», схожего с голливудской звездой. Красота совсем другого толка, когда истинное состояние души, вроде бы и невидимое снаружи, отпечатано с фотографической точностью на челе. И любая женщина, взглянув на тебя, внутренне насторожится, потому что такой мужчина для нее тайна. А женщина любопытна по своей природе и с опаской, но захочет все-таки приблизиться. А может, как раз и нет для нее здесь никакой тайны, а есть ощущение твоей надежности, порядочности и честности, которое внушает ей уверенность в том, что на твое плечо, как раз и можно опереться. А какая женщина не мечтает встретить такого мужчину, ну хоть раз в жизни?
        Так чего ему тогда не хватало? Почему он не мог успокоиться и метался, неугомонный, в поисках какого-то призрачного счастья. Он обладал всем в полной мере. Да, без жены, но в огромной квартире, служившей одновременно в мастерской, на последнем шестнадцатом этаже нового дома с великолепным видом на залив.    Что ему, сорокапятилетнему, еще было нужно, как говориться, чтобы спокойно встретить старость?
        Сложный вопрос. На него ответ созреет не сразу и не может он быть однозначным. Потому-то и потому-то. Но есть одна ниточка, потянув которую можно попытаться распутать весь этот клубок твоих сокровенных мыслей. Он просто достиг того возраста, и умом, и достатком, когда бы хотелось, чтобы любимая тобой женщина родила тебе ребенка. Чтобы это было обдумано и осознано. Он жаждал отдать кому-то маленькому и беззащитному, только-только появившемуся на свет, всю свою нерастраченную отцовскую нежность и заботу. Его сыновья, уже взрослые, росли почти без отца, не то было время. Он мотался по точкам и гарнизонам, «тянул лямку» и «укреплял оборонный потенциал своей страны». Семейная жизнь как-то не складывалась. Он почти всегда был один. Жена и дети не успевали перемещаться за ним по просторам нашей необъятной страны. Скандалы по поводу его вечного отсутствия тяготили. Но дети выросли прекрасными людьми, благодаря мудрости их матери, которая посвятила себя их воспитанию, при этом отец всегда был для детей примером и мужа и мужчины, даже несмотря на ссоры родителей. Они вышли в самостоятельную жизнь, и его помощь им требовалась лишь периодически. С женой они развелись, почувствовав, что просто устали друг от друга. Он оставил ей все для дальнейшей обеспеченной жизни. И теперь, достигнув многого, он мог позволить себе расслабиться, заняться своим любимым делом – историей и живописью, писать полотна, путешествовать, знакомиться с интересными людьми и многое другое. Он и стремился к этому. Он создал бизнес, который мог работать без него. Механизм был отлажен, глобального воровства не допускалось, а по мелочи…ну кто у нас в России не ворует? Хороший работник и должен слегка приворовывать, главное, хозяину не в убыток - это чтобы не писали западные специалисты по маркетингу, менеджменту и прочим экономическим премудростям. Он нашел таких работников («Кадры решают все!» - золотой лозунг!), размеры прибыли были определены. Правила игры соблюдались. Кто их нарушал, а это быстро проявлялось, с ними просто расставались. Деньги – это лучшая проверка человека. Самое страшное искушение. Через него проходят немногие. Но проходят. Сам он, к деньгам, относился довольно равнодушно. По крайней мере, они не составляли для него смысл жизни. Это был некий рабочий материал, из которого можно было что-то сделать, слепить, как из глины, вдохнуть жизнь, а затем отойти и полюбоваться. Он продолжал думать, что делает это не для себя, а для страны, для людей. Как учили!  У него появилось свободное время, которого раньше, в той прежней молодой жизни, всегда не хватало. Он, как бы остановился на мгновение и оглянулся. Что он увидел? Нет, не сплошную гаревую дорожку. Было много славных дел и свершений. Но все это было сделано ради страны. А для себя, или своих близких, он сделал мало. Хотя, почему мало? Он всегда обеспечивал и дом и семью, но это было все материальное. А хотелось чего-то другого, духовного тепла, которое он мог излучать и получать взамен. Достигнув многого в этой жизни, он как бы остановился, осмотрелся и не ощутил своего места в семье. Хотя все было, как будто нормально – забота, уют, тепло очага. Но не хватало чего-то. И он не мог объяснить себе сам чего.
          - Все твои  поиски и переживания можно ведь и по-другому назвать: «Седина в бороду – бес в ребро!»?
          - Да нет. Не согласен. Похоть от беса, а Любовь это божий промысел. Если ребенок, появившийся в результате Любви, безгрешен изначально, то разве может он быть от дьявола. Никогда!
             Периодически в его жизни возникали женщины, и ему даже начинало казаться, что он в них влюблен, но… не складывалось. Он вел, можно сказать, затворнический образ жизни, не посещал шумные богемные вечеринки, грохот ночной жизни Петербурга его тоже не привлекал, да и сам город-то он видел в основном из окна своего автомобиля, проклиная то, что ему пришлось выехать и застрять в пробке. Персонального водителя он так и не удосужился нанять себе, хотя многие советовали именно так и поступить – дескать, пускай рулит, а ты занимайся чем-нибудь своим, и пробки не заметишь. Но этот способ эксплуатации человека человеком, ему почему-то казался настолько архаичным и даже неприличным, что он сделал одну попытку взять на работу персонального водителя, но выдержал всего три дня. Во-первых, естественно ему подсунули кого-то из знакомых, во-вторых, водитель безбожно опаздывал к назначенному ему часу, в-третьих, он не мог не критично, имея собственный огромный стаж, относиться к манере вождения другого человека, да и не только к этому, а и к знанию города и выбору самых оптимальных маршрутов. Хотя от последнего замечания, он честно пытался избавиться сам, усевшись на заднее сидение автомобиля. Но все равно он считал все это барством со своей стороны, и холуйством с другой. Его всегда бесили картины, когда несчастный водитель спит в машине, пока его хозяин веселиться себе напропалую. Или то, как порой используют водителей жены богатых людей, а также некоторые бизнесвумен. Просто, как самца. Он терпеть не мог подобных женщин, одетых во все эти «Гуччи», «Фенди», «Луи Виттоны», «Кавалли», «Д и Г» ext.  Нет, он не был против красивых вещей, они действительно были хороши и радовали глаз, но под воздействием спиртного, дамы, чьи туалеты были столь изысканы, а бриллианты ослепительны, раскрепощались и тогда до него доносились отрывки их разговоров:
            - Слушай, подруга, лечу на Ямайку, одолжи мне своего шофера! Он даже очень ничего!
           - Не бери! – Вмешивалась в разговор третья. – Я уже ездила с ним в Мексику, в Акапулько. Только с виду мачо, а на практике - ноль!
           - Что совсем ничего? – Глаза округлялись.
           - На африканскую страсть можешь не рассчитывать!
           - Может ты не в его вкусе? – Милая улыбка. Маленькая гадость, а как приятно! Выпьем же за женскую дружбу!
           - Какое мне дело до его вкуса! – Возмущенно, потрясая огромным бюстом, вываливающимся из «Кавалли». – Да на меня, как на мед, мужики липнут!               
 - Или на говно. – Другая откликнулась чуть слышно и в сторону.
 А первая продолжает:
 - Ну, нет мужчин! С кем я поеду? – Изучающий взгляд в его сторону – слышал или нет.
Он опускал глаза. Все это уже было в его жизни. Он вспомнил непродолжительный роман с одной такой тридцатипятилетней разведенной бизнесвумен. Естественно без детей. Все-таки у них что-то сдвинулось в голове, причем не в лучшую сторону, а противную самой природе. Женщина взяла на себя мужские функции добытчика, а вместе с ними и все сопутствующее – властность, граничащую с грубостью, циничность, иногда беспринципность – цель оправдывает средства, даже походка и та менялась, на жесткую, размашистую, которая должна демонстрировать то, как крепко она стоит на ногах. При всем великолепии женских форм, не оставлявших сомнений в принадлежности обладательницы к слабому полу, тщательно подчеркнутых изысканными костюмами, ощущалось какое-то внутреннее мужское присутствие. Он вспомнил о virago – так в средневековье называли мужской дух в женском теле - Жанна Д’Арк, Изабелла - королева Англии по прозвищу «Французская волчица» и прочие.
Да это был и не роман вовсе… Так… несколько встреч и несколько ночей, неплохой секс, потом совместная поездка в отпуск, неплохо проведенное время в тишине глухой итальянской деревушки, зато в пятизвездном спа-отеле, потом была попытка жить вместе, но у нее – мастерская была отвергнута сразу и напрочь, она лишь однажды перешагнула ее порог:
- Нет! Здесь не стильно! – Приговор был вынесен сразу. – Правда, вид из окна неплох. – Она выглянула и даже залюбовалась заливом, но мимолетно осмотрелась и добавила. – Грязно здесь и  беспорядок!
Он попытался защищаться:
- Домработница убирается…
- Дорогой, разве это можно сравнивать с моим гнездышком. Нам там будет гораздо уютнее.
Но все закончилось фиаско – он выдержал в гнездышке лишь неделю. Она уезжала на работу, он - или в офис, или в мастерскую. Встречались вечером и ее глаза были пусты, она думала лишь о бизнесе, о нем же и говорила, или какие вокруг все сволочи, или о том, как все воруют. Он пытался ей что-то объяснять, как-то примирить с действительностью, но непререкаемым тоном ему объяснили, что она знает лучше. От секса в последний вечер она отказалась напрочь. Он ушел тихо – она и не заметила. Остались друзьями.
Была еще одна, гораздо моложе, лет двадцати пяти. Ему показалось, что в ее глазах он что-то увидел, призывное, манящее, нежное и любящее. Но для начала она  попросила у него БМВ 5-й модели, объяснив весьма прозаично:
- Слушай, надоело ездить на такси. Купи мне машинку.
Самое интересное, что он послушался и купил. Да он никогда и не был жаден до денег. Но ей была нужна ночная жизнь – нет, не секс, до этого она была не гораздо охоча, нужны были подруги, тусовки, ночные клубы, ночные рестораны, постоянные перемещения куда-то, из одного заведения в другое. И он понял, что это ошибка. Они расстались легко. Она иногда присылала смску: «Как твои дела?» и приглашала на день рождения в какой-нибудь модный клуб или кабак. Однажды он даже съездил. Но, возраст, батенька, не тот…
Была у него женщина и из другого, как говорят социального круга. Добрая, симпатичная, незатейливая, заботливая, жадная до ласк в постели, но какая-то бестолковая по жизни, вечно попадающая в глупые ситуации, то ее обворуют, то сын влипнет в совершенно невероятную историю, то ей покажется, что деньги, оставленные для расходов, фальшивые, и она могла тут же ему позвонить на мобильный, и совершенно не интересуясь, занят он в данный момент или нет, истошным голосом, разрывающимся от отчаяния, закричать в трубку:
- Деньги фальшивые! – У его собеседников вытягивались лица. Ему пришлось сухо отвечать в трубку:
- Я перезвоню позже. Сейчас занят. – И отключиться. Через пять минут следовал звонок и снова с криком:
- Я все перепутала, они настоящие.
Потом он терпеливо объяснял ей, что нельзя по пустякам впадать сразу в панику, что ничего страшного не случилось, и, конечно, ему звонить надо, но и понимать то, что он может быть занят, а вопрос выеденного яйца не стоит, и может подождать до вечера. Она соглашалась, но через день все повторялось. И он устал от этого.               
            
               
          В тот приезд в Хельсинки, он остановился, как обычно в «Рэдиссоне».  Дорога была тяжелая, он устал и спустился вниз выпить кофе – время ужина еще не подошло. Хотелось сесть, вытянуть ноги, вдохнуть аромат бодрящего напитка, затянуться сигаретой, выпустить дым в потолок, сделать глоток холодного сока и… ни о чем не думать.
        В баре было малолюдно, если не сказать пустынно. Он подошел к стойке и заказал яблочный сок и чашку кофе. Пока бармен выполнял заказ, он неторопливо огляделся вокруг. Три-четыре трезвых финна, (день был будний), беседующих между собой и одинокая женщина, сидевшая совсем неподалеку от него с чашкой чая. И с ним вдруг стало происходить что-то необъяснимое. Увлекаемый неведомой магнетической силой он двинулся в ее сторону.
         Почему он обратил внимание на нее? Что произошло? Ни тогда, ни позднее, этого он объяснить не мог. Вдруг, не раздумывая, сфокусировано он пошел прямо к ней, абсолютно уверенной в том, что она русская. С чего он это взял?
          Женщина выглядела отрешенной и безразличной ко всему окружающему,  но ее взгляд поймал его сразу, тот самый взгляд – цепкий и неуловимый одновременно. Мыслей не было никаких. Мозг почему-то плавила одна единственная мысль: «Она!». Светловолосая. Лет тридцати с небольшим. Худенькая, с упругой грудью. Сделал три-четыре лишних шага, прошел мимо – устыдился в последний момент. Может она кого-то ждет? Мужа? А я тут… со своим знакомством. Но она ведь посмотрела на меня. И даже улыбнулась! Собрался с духом, разворот, приблизился. Бровь вопросительно поднялась, словно она ожидала, когда он преодолеет свою нерешительность. Или ей не понятно его непрошенное навязчивое вторжение в женское одиночество? Глаза! Найти скорее ее глаза! (Откуда такая уверенность, что глаза не могут врать?) Зеленые, ведьмины, смотрят, уходят в сторону, опять смотрят, опять ускользают. Улыбается, слегка наклонив голову.
         - Здравствуйте. Я могу чем-нибудь угостить вас? - Его первые слова знакомства. Нет, ну даже угадал. Русская!
          - Только чай. - Улыбка становится еще более обворожительной, взгляд светится изумрудами и затягивает. Зеркало души? А почему и нет? Или все-таки капкан? Удав заглатывал кролика, или слона, как в «Маленьком принце» Экзюпери.
   Он подозвал бармена, сделал заказ, и повернулась к ней. Нужно было заполнять внезапно возникшую паузу, и прозвучал первый вопрос:.
 - Вы из Ленинграда?
 - Нет, из Москвы.
 - Понятно.
 -А ты часто бываешь в Хельсинки? – Даже не спрашивая, она перешла на «ты». «Здесь нет Отечества, и отчеств тоже нет…». Он не возражал:
- Знаешь, давай отойдем в сторону, а то здесь, у стойки, нельзя курить. - Ему нужна была спасительная сигарета. Давно, он не испытывал подобного волнения, причина которого была абсолютна еще не понятна. В душе что-то происходило, причем совершенно необъяснимое. Слова подбирались с трудом, и также тяжело складывались в предложения.
- Конечно. - Она легко соскользнула с высокого барного стула и подошла вместе с ним к свободному столику в стороне.
  - Довольно часто. Как тебя зовут? - Она представилась, по память почему-то не зафиксировала ее имя. Впрочем, в этом не было необходимости. В тот первый раз она назвалась все равно не своим.
- Значит, ты из Питера?
- Да, из Ленинграда.
Его волнение нарастало. Появилась какая-то внутренняя дрожь и вместе с тем, какой-то азарт. Он вдруг пошел напролом, откинув сомнения и полагаясь только на интуицию. Пытаясь как-то осмыслить ситуацию и притормаживая сам себя, он делал короткие паузы, затягиваясь сигаретой и по глотку цедя сок. В мозгу свербило: «Она!».
  - Что пьешь?
  - Яблочный сок и кофе.
  - Что, правда, сок?
  - Правда!
  Она взяла стакан, понюхала и удивленно хмыкнула:
 - Действительно сок! Что так?
 - Я давно бросил. Выпил в этой жизни свою цистерну. - И пояснил. - Бурная молодость. Годы застоя. Просто устал от алкоголя. Да и здоровье уже не то. Давление пошаливает, желудок и так далее.
  - По-нят-но – Произнесла по слогам и покачала головой.
  - Что непривычно видеть русского и не пьющего?
  - Да нет, нормально.
   - А сама? Что ж ограничилась чаем?
   - Я тоже не любительница. Так, по чуть-чуть, иногда можно. А сегодня просто шла по улице, замерзла, решила зайти выпить чашку чая. - Чем больше он общался, тем больше засасывало. Какой к черту секс, какая похоть! Это Женщина, которую он искал. Господи, что же сделать, чтоб не упустить ее. Надо из кожи вылезти, чтоб понравиться, чтоб стать ей интересным, а потом, шаг за шагом завоевать ее доверие, ее сердце, наконец, ее любовь!
    - Дурак. Ты кого нашел? Любовь? Разберись сначала! Может она здесь сидит и выискивает таких, как ты?
   - Это не то место! Что я не знаю, где собираются проститутки? Почему я должен ее принимать за одну из них? А если это тот шанс, который выпадает один раз. И ей и мне. Почему мы думаем только о плохом, только о гадком и черном. Я чувствую. Ты понимаешь? Чувствую и все.
  - Что делаешь в Финляндии? - Ее взгляд на секунду стал жестким, тут же ускользнул и снова вернулся уже безразличным.
  - Так дела, встречи, бизнес, всякое такое - ответил что-то уклончиво-неопределенное.
 - Ну а какой бизнес все-таки? - Она была настойчива в этом вопросе.
 - Да самый разный – торговля, строительство, гостиницы, рестораны и прочее. Вот и езжу, консультируюсь с финнами, подыскиваю возможных партнеров для расширения. А еще есть и другой интерес - пишу картины.
 - Как интересно! Ты художник? В каком жанре? Если не секрет? - Ее лицо выражало искреннее удивление – Первый раз встречаю настоящего художника!
- Когда-то в юности был грех – рисовал. Друзьям нравилось. А вот сейчас, в старости (О-о-о, в старости - передразнила), занялся этим всерьез. Пишу картины батального направления, в основном, связанные с русской армией, ее походами, сражениями. Покупал в России старинные здания, восстанавливал их, захотелось заглянуть поглубже, кто там жил, чем занимался и пошло, поехало…А потом, я с детства интересовался историей. Даже поступать хотел в Университет, на исторический. Но меня переубедили, и попал я в военное училище. - Объяснил он как-то скомкано.
 - Так ты военный? - Некоторое разочарование в голосе.
 - Да. Бывший. Кадровый. Это, как диагноз. На всю жизнь. А что? Что-нибудь не так?
  - Да, нет, нормально. Просто, как-то все необычно. Военный, бизнесмен, художник… - Пожала плечами.
- Вот такая гремучая смесь.
- Понятно… - Протянула она. – Слушай, мне пора идти, может, проводишь немного?
- Конечно. С удовольствием. – Он натянуто улыбнулся, чувствуя собственную ложь и разочарование. Внутри будто что-то оборвалось - он ей не интересен.   
        Короткая светлая дубленка, синие обтягивающие джинсы, цоканье каблучков по булыжной мостовой. Он предложил ей руку.
       - О-о-о. (Как звон колокольчика!) Чувствуется русский.
       - По-моему, это нормально.
       - Да, конечно, нормально. Только от финнов этого не дождешься. Так только старички у них ходят.
       - А мы, русские, вообще ни на кого не похожи. Мы все – ярко выраженные индивидуальности. И даже только этим отличаемся от остальных. Не говоря уж про наш, и только наш, менталитет - Они вышли в вечерний город. Было довольно промозгло, и она инстинктивно прижалась к нему.
      - Холодно? Замерзла?
      - Да нет. Просто приятно идти под ручку с мужчиной. Уже забыла, как это бывает.
Они шли медленно в сторону метро. Он пребывал в таком смятении, что никак не мог продолжить разговор, но она ему помогла. Остановилась и посмотрела прямо в глаза:
 - Ты мне очень понравился. Хочешь, поедем ко мне?
Он еще больше растерялся и молчал, не зная, что ответить на столь неожиданное предложение.
 - Да, не удивляйся. Я просто хочу тебя. У меня прекрасная  квартира, с видом на море. Огромная кровать и черное белье.  – Откровенность ошеломила его. Наверно, она давно живет на Западе. Эта их…, Господи, как это называется… эмансипация, где женщины откровенно и прямо заявляют о своих правах, желаниях и не стесняются. Господи, какая кровать, какое белье. Мне это разве нужно? Мне нужна ты. Твоя душа. Твое общение. Твой запах. Твои глаза. Твое дыханье.
      - Может, лучше пойдем в гостиницу. – Пробормотал он нерешительно. По большому счету ему было все равно куда идти, но вдруг показалось, что он не имеет права входить в ее дом сейчас. Это может произойти потом, в дальнейшем, когда у них будут совершенно другие отношения. Если сложатся, конечно. В противном случае, ее дом будет казаться ему уже чем-то оскверненным. Поэтому, он быстро придумал какое-то оправдание своего нежелания идти к ней. - Я не очень-то люблю ходить в гости. Домосед. Всех приглашаю к себе. Хоть гостиница это и не дом, но все-таки.
      - Ладно. Как пожелаешь. - Она быстро согласилась, и они медленно пошли обратно.
      - Ты живешь постоянно в Хельсинки? Или… - Ему нужен максимум информации о ней, чтоб была возможность, как-то подстроится под ее образ жизни, мышления, интересы, привычки и многое-многое другое, из чего состоит любой человек. Так чтоб он мог понять ее, а соответственно, добиться обратного понимания и внутренней связи.
     - Да. Замужем за финном уже пять лет.
 Он несколько оторопел:
      - И где же муж?
      - Он далеко сейчас. На теплом море. Вместе с дочкой. У меня и дочка есть. Ха-ха. Не ожидал?
      - А почему ты не с ними? - Чего-то не укладывалось в голове.
      - Он поехал туда с ребенком отдыхать, попал в аварию на мотоцикле, теперь лежит в больнице - Яснее не стало.
      - Все равно, не понятно. А почему ты не с ними?
      - Потому что они ехали на месяц, случилась эта авария, теперь неизвестно, когда его выпишут. Он весь в гипсе. Когда снимут хотя бы часть, чтоб мог передвигаться, тоже непонятно. Нужны деньги. Что могли - заняли у его друзей. Больше нет. - Выпалила на одном дыхании.
   -  А сколько лет дочке?
    - Ане? Три года - Она вздохнула. - Я так по ней скучаю!
     - Значит, ее зовут Аня?
     - Да. Она такая прелесть!
     - Не сомневаюсь, судя по ее маме.
     - О-о-о. (Зазвенели колокольчики!) Спасибо за комплемент.
      - Я просто констатирую факт.
      - Все равно приятно.
      - Ну что ж я рад, что сделал приятно.
      За разговором они не заметили, как подошли к отелю и поднялись в номер.
       - М-м-м. Какой маленький - Разочаровано протянула она. Ему стало действительно стыдно, и он стал оправдываться.
       - Ты, знаешь, я всего на одну ночь приехал. Просто по пути в Турку решил переночевать. А вот послезавтра вернусь, сниму совершенно другой. Если ты, конечно, согласишься встретиться еще раз? - И весь напрягся в ожидании ответа.   
        - А почему бы и нет. - Последовало без промедления. - Нужно было все-таки поехать ко мне… - Разочарование не проходило.
       - Ты знаешь, я себя чувствовал бы наверно не в своей тарелке. К тому же я много курю, а как ты к этому относишься, я еще не знаю.
      - В общем, плохо, но терпимо. Но у меня много цветов, поэтому муж у меня курит на балконе, а тебе нельзя – соседи могут увидеть. Пришлось бы терпеть. Я же замужняя женщина.
    - Ясно. – Он кивнул.
   – А когда ты вернешься?
   - Послезавтра.
   - Ты позвони, как приедешь. Запиши номер. И еще… меня зовут на самом деле Маша, Мария -  И кокетливо добавила – Я буду ждать!
 - Как интересно! Теперь мы Иван да Марья. А почему ты сначала назвалась другим?
- А я знала, что ты за человек? – Пожала плечами.
- А теперь знаешь?
- Теперь вижу.
- И что ты видишь?
- Что ты нормальный мужчина, воспитанный, образованный. Что с тобой интересно. Ну, будешь записывать номер?
   - С удовольствием! - Она продиктовала – он записал в телефон. - Господи, неужели все так просто? Неужели мне просто везет и она не возражает встречаться еще и еще? Неужели интуиция не подвела? Еще не верится! - Я что-то не пойму, почему ты все-таки здесь, а не с ними, тем более, что они в больнице… - Как-то не могло уложиться в его голове.
- Я ж тебе объяснила – я здесь сижу, потому что работаю. Убираю квартиры у богатых финнов, получаю пособие на ребенка, а еще у меня есть квартира в Москве, на Воробьевых горах. Вид просто супер! Вот ее еще сдаю. Отсылаю деньги им. Еле-еле концы с концами свожу. Самой-то жить надо на что-то. А в Хельсинки жизнь дорогая… хожу на аэробику, к парикмахеру, на массаж… Я же женщина и хочу следить за собой!
- Ты прекрасно выглядишь!
- О-о-о!  А ты мне сможешь помочь немного… с деньгами? – Снова, блуждавший до сих пор по комнате  взгляд вцепился в него.
- Конечно! – Он мотнул головой, не раздумывая.
- Только не подумай ничего! Если не можешь, то так и скажи!
- Нет-нет, все нормально.
Он смутился. Она посчитала, что сейчас он примет ее за проститутку. Прорезался внутренний голос:
   - Святая наивность! С тебя запросили деньги! Дали телефон. Кто из проституток откажется лишний раз встретиться с богатым, нормальным клиентом? Ты еще не догадался?
    - Да, нет. Все не так. Это было бы слишком просто. Она не такая. Она не из тех. Ведь объяснила причины и необходимость помощи.
     - И ты поверил! Ну-ну.
      - Подожди. Я все узнаю и смогу убедиться в ее искренности.
      - Давай-давай! К тебе на улице никогда не подходили? Не просили помочь с лечением ребенка, на дорогу и т.п.? А?
- Сравнил! Это нищие! Попрошайки!
- А-а-а… Ну да! Здесь молодая и красивая. Только это роль! Не думаешь?
- Отстань!
- Правда? – Она пристально посмотрела ему в глаза. – А я ведь шла домой и вдруг вспомнила, что утром заглянула в гороскоп и увидела в нем, что вечером меня ждет приятный сюрприз, встреча.  И судя по всему, не ошиблась!
     - Ты веришь в гороскопы?
     - Верю! В отношении меня почти всегда все сбывается. А, кстати, кто ты по знаку?
    - Близнец. Двуличный значит. Могу быть и таким, и этаким. – Он усмехнулся.
    - Хороший знак! Легкий.
    - Я б так про себя не сказал. – Помотал головой.
    - Нет, правда. Хороший знак.
    - Значит это судьба! - Задумчиво произнес он.
   - Что судьба?
   - То, что мы встретились.
   - Конечно. Я ж говорю, в гороскопе было.
   - Да, нет, я о другом.
   - О чем?
   - Потом, как-нибудь поделюсь. - Ну вот тебе еще одно подтверждение того, что ты на правильном пути. Больше, больше расспрашивай! - А как вы жили раньше с мужем?
   - Вначале хорошо. У нас был бар. Был загородный дом, машина. Муж неплохо зарабатывал.
   - Ну и что случилось потом?
   - Что-что? Бар, работа допоздна, муж стал выпивать, иногда даже легкими наркотиками баловаться. Потом, когда родилась дочь, он запил и загулял.
    - С русской?
    - Нет, ты что! С финкой. Я устроила грандиозный скандал. Вычислила, где она живет, приехала туда с ребенком и такое устроила на лестнице…
    - А что она лучше, красивее, ну там, моложе тебя?
    - Ой, о чем ты? - Ее аж передернуло – Старше, разведенная, с двумя детьми!
    - Чем же его так прельстили?
    - Не знаю. Да ну его.
    - Ну и что дальше?
    - А дальше он вернулся, валялся в ногах, просил прощения, клялся, что этого больше не будет. Я, кстати, ему тогда сказала, что раз он мне изменил, теперь и я имею право ему изменить. Так что угрызений совести я не испытываю по этому поводу.
    - А что потом?
    - А потом… я настояла на том, чтобы он продал дом и бар, и мы уехали где-то на полгода. Жили в Испании какое-то время, потом в Таиланде.
    - А почему Таиланд? Это ж так далеко!
    - Ой, там все так дешево! Сейчас очень многие финны ездят отдыхать в Таиланд. Да и для ребенка просто рай. Она там целыми днями с няней. О ней заботятся - мне проблем меньше. Что ей делать в этом климате?
    - Ну, вообще-то да! - Хотя, многое не укладывалось в голове. - Ладно, потом на досуге поразмышляем. Завтра дальняя дорога – будет время подумать!
    - А сейчас, что ты их отправила снова туда?
    - Ане там лучше. Ты же видишь, какая погода! Да и с мужем отношения испортились после того случая. Меня стало всё раздражать в нем. Ничего не делал, не работал, выпивал по-прежнему. В общем, надоел! Стал неприятен. Пусть, думаю, едут.
   - А как же дочка?
   - А что дочка? Он ее безумно любит. Я за нее не беспокоюсь. Потом, там же есть няня. Так что все нормально.
   - А сама?
   - Сама скучаю, конечно.
   - А ты считаешь это нормально, что он попал в аварию, да еще с ребенком? Да и вообще, что додумался трехлетнего ребенка сажать на мотоцикл и в результате – авария. Ведь могли просто погибнуть! Я считаю тех, кто ездит на мотоциклах самоубийцами.
   - Конечно, ненормально! Правда, там все ездят на мотоциклах. Аннушка  тоже, кстати, пострадала, ей ногу глушителем обожгло. Но уже все в порядке, зажило.
   - Господи! Кошмар какой-то! Он же у тебя полный идиот! Ты подумай, он же мог вообще угробить ребенка!
   - Ну, вот такой он! Но очень ее любит.
   - Какая тут к черту любовь! Должны же еще мозги быть! - Он был просто поражен. Все это напоминало какую-то фантасмагорию. Чего она-то здесь делает, как мать, если ее ребенок пострадал. Как она может сидеть в этой дурацкой Финляндии?
    - Ну а ты-то, почему здесь? Почему не улетела тут же к ним, к дочке?
    - А на что? На какие деньги? Еле-еле наскребаю, чтоб отправить им. А так нужен билет, нужно с собой взять, потом билеты назад. Он же еще и виноват в аварии, поэтому выплачивали за те повреждения, что он нанес другой стороне, залезли по уши в долги. Ну, приеду я туда, и что? Буду смотреть на него? Здесь-то я хоть какие-то деньги зарабатываю, а там что? – Черт, вот пристал, со своими вопросами. Ему-то какое дело? – Ее это уже раздражало.
      - В общем-то, да, наверно, ты права. – Он снова смутился. - Я просто не могу, как-то все уложить вместе. Проклятые деньги. Везде они. – Ему казалось, что какая-то логика есть в ее словах. Не хотелось с ней соглашаться, но слишком много было информации, и он не мог с ней сходу разобраться. Потом, потом.
      - Слушай, ну хватит! – Она внутри уже вся разозлилась, но сдерживала себя, не подавая виду - Давай лучше о нас с тобой - Она лукаво улыбнулась и потянулась к нему. Они обнялись и крепко поцеловались. Как вкусны были ее мягкие губы! Как сладок и долог был сам поцелуй! Как дурманяще пахли ее волосы! И как близко и загадочно смотрели ее зеленые глаза, открывшиеся после поцелуя.
     - Ты здорово целуешься – Прошептала она, и ее горячее прерывистое дыхание обожгло ему щеку. – Я так люблю целоваться, а мне редко это удается!
      - Разве вы с мужем не целуетесь?
      - Да ну его. Он не умеет.
      - Что ж тут уметь-то особенно? - Он пожал плечами – Впрочем, я тоже люблю целоваться!
      - Видишь, как мне с тобой повезло. Правильно, что зашла в гостиницу. - Кокетливо произнесла она – Ну что? Я в душ?
      - Ты знаешь… - Он как-то замялся – Если хочешь, то мне ничего не надо от тебя.  Можем просто пообщаться.
      - Ну, так уж и не надо! – Она заманчиво улыбалась.
      - Нет, правда, человеческое общение гораздо важнее секса, поверь. Секс должен быть вторичен.
       - Неужели ты меня совсем не хочешь? - В голосе удивление.
       - Да, нет. Ты не так понимаешь сейчас меня. Конечно, хочу! Только мне важно, чтобы ты осознала – это не главное для меня в жизни. Хотя, безусловно, физическая сторона отношений между мужчиной и женщиной очень значима, но не первична. Может я и идеалист, но дух всегда превосходит над материей. И я еще не могу ничего объяснить, что сейчас происходит со мной, но позднее обязательно постараюсь это сделать. Наша встреча так внезапна и ошеломляюща для меня, что я пока теряюсь.
      - Поцелуй меня еще - Она потянулась своими губами.
      - Конечно, с удовольствием! - И опять был долгий, опьяняющий поцелуй.
      - Я же чувствую, ты меня хочешь… - Прошептали ее губы, когда, наконец, они оторвались друг от друга, и он зарылся лицом в ее пушистые волосы.
     - Подожди, я сейчас. - Она выскользнула из  объятий и прошмыгнула в ванную.
      Он закурил. Руки дрожали. В голове и душе был полный сумбур. Что с ним? Что происходит? Ничего объяснить себе он не мог. Ему хотелось, чтобы этот вечер быстрее закончился, чтобы наступил следующий день, и он смог заново, как бы на трезвую голову (хотя ни капли спиртного не было) оценить все произошедшее. Или это была какая-то сказка, сон, что-то привиделось, померещилось, и растает при первых лучах солнца? Или все-таки явь? Только день мог внести какую-то ясность в происходящее сейчас. Наверно, ему, хотелось, чтоб она немедленно ушла, и тогда можно было бы в этом разобраться. Если она не вернется снова, то, значит, все приснилось. Как же необходим этот временной промежуток!
         Но она не ушла. И они занимались любовью. Все было как-то странно. Он открывал для себя ее обнаженное тело, ее шею, плечи, ее небольшую, но абсолютно правильной формы упругую грудь, плоский живот, точеные бедра и стройные ноги. Он гладил нежную шелковистую кожу и вдыхал ее запах, чуть-чуть касаясь губами. Не было никакой страсти, была одна любопытствующая нежность. Он наблюдал, как она ласкает и целует его, как спадают ее волосы, их кончики и локоны струятся по мужскому телу, вызывая своим прикосновением приятный озноб. Но он по-прежнему хотел, чтоб это все закончилось, чтоб она ушла, а он остался наедине со своими мыслями. Сон это или явь? Чем быстрее пройдет какое-то время, тем понятнее все станет для него. Если все то, что происходит реальность, то времени впереди будет столько, сколько они захотят.
         Это действительно закончилось, она сидела на нем верхом, улыбалась, но в тоже время серьезно и пристально рассматривала его. Наверно, впервые за вечер, ее взгляд не рыскал по сторонам, а смотрел прямо в глаза.
      - Странно… - Тихо произнесла она.
      - Что странно? - Также тихо спросил он.
      - Не знаю. Не понимаю что, но странно. Как-то все необычно. Такого у меня никогда не было. Не могу объяснить!
     - Поверь, я испытываю тоже самое. Давай встретимся послезавтра, может, что-то и проясниться.
     - Да. Я буду ждать твоего звонка. И надеюсь, что ты позвонишь.
     - Можешь не сомневаться. Я всегда держу свое слово. Тем более, что мне этого самому хочется. При чем, ты даже себе представить не можешь как. 
      Она быстро сбегала в душ и вышла уже одетая. За это время он приготовил деньги, положил их в конверт и оставил на столе:
- Это тебе.
- Спасибо дорогой. – она взяла конверт и не заглядывая внутрь спрятала в карман джинсов. – Это правда, для тебя не обременительно?
- Нет. Мне даже приятно, что я могу помочь тебе.   
  Он подал ей дубленку, помог одеть.
- Я провожу тебя!
Она отрицательно помотала головой:
- Нет, нет, не стоит! Оставайся! – Видя, что он не слушает, повторила. – Я настаиваю! Тебе наверняка хочется осмыслить нашу встречу?
Он кивнул, пораженный ее догадливостью.
- Вот и мне нужно тоже самое. – Закончила фразу.
- Правда?
- Да!
 На прощание они обнялись и еще раз поцеловались. Потом он взял ее руки и приложил к своим губам. Какие тонкие, нежные были пальчики! Он поцеловал ладошки и произнес:
      - Уже до завтра. Честь имею! Я буду ждать своего возвращения и новой встречи с тобой!
      Она смотрела прямо в глаза и покачивала головой.
       - Странно. Как все странно и необычно.
       - Ты права. Все действительно странно.
         Он закрыл за ней дверь, вернулся к кровати, присел и снова закурил. Сосредоточиться было невозможно. Мысли куда-то уплывали, не успевая обрести хоть какую-то форму. Он откинулся на подушку и лежал, рассматривая потолок. Было тепло и радостно на душе. Усталость, преследовавшая его весь предшествующий день до этой встречи, улетучилась. Хоть он и остался сегодня без ужина, но чувства голода не испытывал. Усмехнулся про себя: «Французская диета!» Он вспоминал ее глаза, волосы, ощущал вкус ее губ и нежность кожи, вдыхал ее запахи, которые хранила постель, в ушах звучал ее голос. Господи, подумал он, спасибо тебе за это маленькое счастье, что ты дал мне сегодня. А я уж постараюсь его развить и превратить  во всеобъемлющее и всепоглощающее.      

                Глава 4.
               
                На следующий день.
               
                3 марта 200…г.

Она вышла из гостиницы, поежилась от пронизывающего ветра, и поплотнее закутавшись в дубленку, направилась к стоянке такси. Несмотря на довольно позднее время, стояли две свободных машину, она села в первую, назвала адрес и задумалась. Что-то показалось ей странным в этом русском, что-то досель незнакомое вдруг тронуло ее. Он был не похож ни на одного из тех мужчин, что во множестве встречались на ее пути. Она не могла понять почему возникло это чувство неуверенности в себе, которое она не испытывала многие годы. Ее тревожило это, но и притягивало одновременно.
Добравшись до дома и поднявшись в квартиру, она еще долго в ванной размышляла о странной встрече, смотрясь в зеркало, смывая дневную косметику и нанося на лицо ночной крем. Потом она легла, уютно свернувшись клубком под теплым одеялом, зевнула, отогнав от себя непонятные мысли, и стала быстро погружаться в сон. Впереди был новый день, а там посмотрим, что он принесет. Она не любила ничего загадывать, а всегда поступала исходя из ситуации. Ну, странноватый он какой-то, этот Иван, да мало ли чудаков на свете.  Спокойной ночи, Манечка, она пожелала себе, и окончательно заснула.

        Несмотря на практически бессонную ночь – в мыслях о ней, Иван никакой разбитости с утра не ощущал. Напротив, настроение было самое, что ни на есть приподнятое. Он улыбался официанткам, обслуживающим на завтраке,  раскланивался с финнами и финками, толпящимися у шведского стола, получая ответные поклоны и улыбки. Мир был прекрасен. Он торопился покончить со всеми утренними делами, чтоб усесться за руль и, встав на длинную монотонную трассу, ведущую на Турку и не требующую от водителя повышенного внимания, наконец, погрузиться в свои мысли. Рассчитываясь с портье за ночлег, он попросил заказать для него номер в Турку на одну ночь, и одновременно  снова в их гостинице по возвращению. На этот раз вместо скромного одноместного номера он выбрал люкс. Портье послушно пощелкал клавишами компьютера, назвал цену и вопросительно поднял глаза. Иван ответил, что это не имеет значения. Деньги не интересовали. Ему хотелась комфорта, уюта и общества той самой Женщины, что встретилась вчера.
       Наконец все формальности были позади, он спустился в гараж, вывел машину и еще некоторое время выруливал из города, пока, наконец, не вышел на автостраду и тогда он сам себе сказал: «Ну, давай, обсудим. Что вчера произошло?».
      - Вчера я встретил женщину.
      - Проститутку!
      - Фу, как грубо. И с чего ты это взял? Для меня она просто женщина. Причем женщина, увидев которую, я испытал «нечто», что давно уже не испытывал.
     - Ты просто пришел в бар и познакомился. На ее месте могла оказаться любая другая.
    - Могла, но не оказалась.
    - И что значит «нечто». Любовь, что ли? Ты в своем уме, парень? Не хватит приключений по жизни? Может, успокоишься? 
   - Да подожди, ты, со своими нравоучениями. И так столько всего непонятного… Ну не знаю я еще, что со мной. Слишком мало было времени, слишком мало было сказано. Я должен разобраться и в ней и в себе.
  - Ну-ну. Давай, разбирайся.
  - Хорошо. Предположим, она пошла со мной из корысти. Но как заработать на жизнь женщине в чужой стране, где она вынуждена жить, где она временно осталась без идиота мужа, который фактически бросил ее без средств к существованию, при этом, чуть не угробив себя и ребенка? Значит, надо помочь, надо что-то придумать, ведь человек в беде! Жизнь-то действительно дорогая здесь. У тебя есть друзья в этой стране, они уважают и любят тебя, если ты обратишься к ним, они не могут не помочь. Можно решить вопрос с трудоустройством – раз, какие-то существуют, наверное, программы помощи молодым матерям – ведь демократия у них же здесь, черт возьми! Ты поможешь сам. Конечно, ты-то на что? Она же нормальная женщина!
     - Пусть она и не проститутка. А если она так встречается со многими? У нее есть еще кто-то? Даже помимо мужа и тебя? Ты же не знаешь! Ты - единоличник и собственник! Ты ж никогда не будешь делиться женщиной ни с кем! Это все слишком сокровенно для тебя.
    - Ты прав! Муж пусть еще останется. Пока. Это мы потом посмотрим, а в отношении других, да, действительно, я не смогу этого позволить… Значит, нужно сделать так, чтобы никто ей был не нужен, значит надо стать тем, для нее, кто бы вытеснил кого угодно. Тем единственным и незаменимым. Надо, чтобы она меня полюбила. Вот и все. Чтобы я был для нее на первом месте во всем – в жизни, в чувствах, в постели.
   - Не забывай, у нее дочка!
   - Нет, конечно, помню. И уже люблю ее, хотя не видел даже на фотографии, надо будет попросить, чтобы показала. Но уверен, что она очаровательна, как и мать.
  - А то, что она где-то далеко, а не с матерью? Не наводит на некоторые размышления?
 -  Да, здесь, что-то непонятное. Ну ладно, муж уехал с дочкой, по причине того, что нужно отдохнуть друг от друга. Это понятно – ситуация довольно типичная, когда супруги хотят отдохнуть один от другого. А вот дальше… Случается авария, этот разбивается, дочка тоже оказывается в больнице. Мать должна сойти с ума от переживаний за своего ребенка. Нет. Она хладнокровно собирает деньги у друзей мужа, отсылает ему, а сама не едет. Что-то здесь не так. Да и как можно было отпускать трехлетнего ребенка с придурком, который ее посадит с собой на мотоцикл? Она, что не знала достаточно хорошо своего мужа? Допустим. Но почему же сама не рванулась, не кинулась стремглав к своему ребенку, попавшему в беду? Насобирала каких-нибудь денег и первым же самолетом туда. Там, на месте, все-таки вдвоем с мужем, что-нибудь, да придумали бы… Может и хотела, но ведь есть же хладнокровные женщины, которые в момент опасности, трагедии и т.п., ведут себя по-мужски – не раскисают в рыданьях и слезах, которыми горю не поможешь, а наоборот, собираются, концентрируются, и принимают жесткое, но правильное, на их взгляд, решение, которое может и не понравиться окружающим или вызвать их осуждение. Поэтому, что тут думать, она так решила, значит, посчитала, что так правильно, а не иначе. Хотя, безусловно, это не свойственно женщине, те более матери.
- В правильном направлении мыслишь! Хотя, в общем, подводя итог, ты, я вижу, все решил. Ну, что ж, попытайся!
          Так думал он, наматывая километры дорог туда и обратно. Так думал во время всех встреч, которые прошли у него в Турку, так думал и мечтал о ней вечером, лежа в одиночестве в своем номере. Мысли непрерывно вращались только вокруг нее, опутывали, нежно лелеяли, и предвкушали завтрашний день и долгожданную встречу. Он находил ее номер в телефоне, но… не нажимал кнопку вызова. Что-то его останавливало… - Опасение услышать, что она занята? С другим? – Ехидно вмешивался внутренний голос и он, почувствовав укол ревности, откладывал телефон в сторону.
– Не хочешь провоцировать ситуацию? – Не унимался двойник.
 - Отстань! – Он переворачивался на другой бок.


               


                Глава 5.

                Два дня спустя.

                4 марта 20…г.

Обратный путь пролетел незаметно, все по той же причине. Он рано вернулся в Хельсинки, разместился в огромном двухкомнатном номере, с сауной, с гостиной, со спальней, и с каким-то замиранием, наконец, набрал ее номер.
       - Привет!
       - Привет!
       - Узнала?
       - Конечно. Я ждала. - Груз свалился от этих слов, зато во рту пересохло, а может уже с самого начала разговора, язык ворочался, словно ватный.
         - Увидимся?
         - Конечно. Только не сейчас. Я еще иду на аэробику. Потом надо домой заехать, переодеться.
         - Тогда во сколько увидимся?
         - А ты где остановился?
         - Там же. Только номер чуть-чуть побольше.
         -Ну-у-у… - Потянула, раздумывая. - Давай через пару часов.
         - Конечно. Значит в семь? - Можно подумать он мог возразить. Он  был согласен на что угодно, лишь бы увидеть ее.
         - Отлично. Ты мне еще позвони и встреть. Хорошо? Договорились? Ну, все, целую. Пока-пока! - Короткие гудки.
         Господи, два часа. Как же медленно они будут тянуться. Он попытался сесть почитать какую-то книгу – ничего не получалось, мысли никак не хотели следить за сюжетом, теряли нить повествования, возвращались опять к ней. Он включил телевизор, но не мог сосредоточиться на экране, бесцельно переключая каналы, и, в конце концов, выключил его. Он ложился и вставал, курил и пил воду, смотрел в окно и пытался снова читать – все напрасно.
       Как же долго тянулось время! За пятнадцать минут до срока он оделся и, чтобы хоть как-нибудь сократить невыносимое ожидание, спустился вниз. Все-таки там веселее – люди ходят взад-вперед, не так одиноко.
      Семь часов. Он набрал телефонный номер.
      - Привет. Ты скоро?
      - Ой. Сейчас выхожу. Еще на метро, ну минут через двадцать буду.
     - Возьми такси. Я встречу. Все быстрее будет.
     - Да, нет, на метро точно быстрее получится.
     - Ну, давай. - Вздохнул обреченно. – Жду.
      - Все, бегу. Пока-пока.
      Еще двадцать минут, полчаса, сорок, пятьдесят. Ну, где же она?  Еще раз набрал.
     - Все-все. Выхожу из метро. Встречай!
     Вышел на улицу. Без куртки было прохладно, но он этого не ощущал. Где же она? Неужели не чувствует, как все в нем рвется ей навстречу? Нет, все-таки, мороз пробирал – вернулся в гостиницу, чуток погрелся и снова вышел. Наконец, увидел. Она приближалась. В той же светлой короткой дубленке, только вчера были синие джинсы, а сегодня коричневые. Каблучки цокали по асфальту, светлые волосы развивались, сама раскраснелась, разрумянилась. То на него посмотрит, то по сторонам, будто ищет кого-то. Он обнял ее, поцеловал ее волосы, вдохнул их пьянящий запах, голова закружилась.
     - О-о-о. Какая встреча! - Она как-то смущенно отстранилась, все также бросая взгляды по сторонам. – Ну, куда пойдем?
     - Я так тебя ждал! – произнес Иван, не отвечая на вопрос, пытаясь поймать ее глаза. Не получалось!
    - Верю. Я тоже ждала. Ну, так куда же? - Настойчиво повторила она. Было видно, что стоять на улице обнявшись ей совершенно не хотелось. Что-то ее смущало.
    - Ты боишься, что кто-нибудь нас увидит? – Догадался, наконец.
    - Ну, в общем-то, да. Я же все-таки живу здесь. Хельсинки город маленький, увидят, передадут мужу. Зачем мне лишние скандалы? Мне и так с ним хватает.
   - Ты права. Я хотел тебя пригласить поужинать. Если не возражаешь можно здесь в гостинице, в ресторане.
   - Не возражаю.
       Они прошли внутрь, выбрали столик и сели. Подошла официантка, подала финское меню, они попросили на русском, его долго искали, наконец, нашли. Он тут же выбрал, что хотел, мужчины всегда быстро определяются с едой, это только совсем уж изысканные гурманы мучаются в желаниях попробовать и то и это. А нормальный мужчина всегда точно знает, чего он хочет, и не лезет в дебри, дабы не нарваться на что-то диковинное, что может оказаться совершенной гадостью. Мясо, овощи, картошка, хлеб и запить все это – вот обычный заказ. В качестве альтернативы вместо мяса может быть рыба, все остальное будет таким же.
        Женщина всегда себя ведет по-другому. Свой выбор она делает осторожно, как бы вступая по тонкому льду. Она может расспрашивать официанта об одном блюде, о другом, о третьем, снова возвращаться к первому, пока не остановиться на каком-нибудь четвертом или пятом. После этого, та же  процедура следует по выбору салата, десерта, напитков и т.д. Наконец мучительный жребий брошен. Она может еще несколько раз после этого открыть меню, перечитать его, борясь с собственными сомнениями, потом со вздохом закрыть его и отодвинуть в сторону. Так оно и происходило.
        Все это время он молча сидел напротив и любовался ей. Он был счастлив – напротив  сидела обожаемая Женщина и ничто ему не мешало  ее рассматривать. Он внимательно следил за движением ее глаз, бровей, как смешно и рассержено она морщила лоб, пытаясь постичь содержание блюда. Потом морщины разглаживались, перелистывалась страница, и все повторялось сначала. Ну вот, кажется и все. Ее глаза поднялись, и она увидела, что он смотрит на нее. Скорчила гримаску, посмотрела по сторонам, потом опять на него:
     - Ну что смотришь?
     - Соскучился.
      - Правда что ли? – Лукаво прищурилась. – Я рада.
        - Я тоже -  Замолчал. Он просто наслаждался ее присутствием. Ему не хотелось произносить какие-то слова, складывать их в предложения, ему просто нравилось сидеть и молча смотреть, любоваться, восхищаться этой женщиной. Но, кажется, это ее тяготило.
      - Ну, что ты все молчишь? - Произнесла она, недовольно нахмурив брови. – Давай, раз пригласил – развлекай меня. Рассказывай что-нибудь! - У нее зазвонил телефон – Извини! - Она поболтала с какой-то подружкой, судя по обрывкам фраз, доносившимся до него, обсуждались неведомые косметические проблемы. Закончив говорить, она что-то пояснила по поводу звонившей, но у него не отложилось в памяти, поскольку  был занят разглядыванием ее самой, воспользовавшись удачной паузой в разговоре.
      - Ну? - Она вопросительно посмотрела.
       - Что ты хочешь услышать? - Обреченно вздохнул он.
        - Рассказывай о себе! – Она оперлась подбородком на руку и приготовилась слушать.
              - Что рассказывать-то?
              - Все! Мне интересно все!
              - Хорошо. Родился в Ленинграде. Ты ж заметила, что я не люблю название Петербург.
              - Заметила. Хотя странно, все говорят Питер, Питер.
               - Я считаю, что мы ушли от Ленинграда, переименовав город, но не пришли к Петербургу. То есть находимся где-то на полпути. «Ленинград» - это мое детство, это мои родные, это ленинградские старушки, среди которых была и моя бабушка. Это блокада, это революции, это люди, которых сейчас становиться все меньше и меньше. Поэтому, для меня это слово - ностальгия по старым, прекрасным, но уже невозвратным годам. А Петербург - история, столица империи, и переименование города просто так, на волне псевдодемократических преобразований, пустой звук. Люди должны быть соответственные, чтобы жить в этом городе. Это могли бы быть ленинградцы, но где они, сколько их осталось, считанные единицы. Ты знаешь, мне бабушка рассказывала одну поговорку – присказку. Задается вопрос: «Где в Ленинграде можно встретить коренного ленинградца?»
        - Ну и где?
        - Ответ такой: «В бане!» Почему в бане? Да потому, что все оставшиеся коренные ленинградцы живут в коммунальных квартирах, а там часто нет ни горячей воды, ни тем более ванны. Я сам до ухода в армию жил и рос в коммуналке. Можно сказать – я вышел из коммунальной квартиры. Почему мне так дороги и близки ленинградцы. Особенно ленинградские старушки. Знаешь, когда увидишь такую бабульку, одетую плохонько, но аккуратно, с шармом, в шляпке или без нее, просто сердце сжимается. Я сразу вспоминаю свою бабушку, ее подруг. Я помню, как они собирались у нас. Курили папиросы, очень своеобразно и элегантно держа их в руке, не ломая мундштук и, аккуратно постукивая указательным пальцем, стряхивали пепел. Куда все это подевалось? Ушло в невозвратную даль…
         Она заинтересовано и, не перебивая, смотрела на него.
       - Ты так тепло отзываешься о своей бабушке! Наверно она была замечательным человеком?
         - Ты права. Я считаю всем хорошим, что есть во мне, я обязан своей бабушке. Она не имела высшего образования – по своему социальному происхождению ВУЗ был заказан, но ей вполне хватало гимназического, и кроме того, она постоянно всю жизнь не расставалась с книгой. То есть процесс ее образования или самообразования продолжался всю жизнь. Она так и умерла с книгой во сне. И Господь послал смерть ей легкую – уснула и не проснулась. Поэтому тонко и ненавязчиво она прививала и мне любовь к знаниям, к живописи, к литературе, к искусству, к истории. Я бредил Древней Грецией, Римом, крестоносцами, участвовал в раскопках Керкинитиды, это древнегреческий город под Евпаторией. Я несколько лет отзанимался археологией у Пиотровского, не нынешнего, а у отца, уже покойного. Я мечтал об университета, я мечтал стать археологом или географом, мне нравилось рисовать, особенно солдатиков разных времен, разных народов. Но… жизнь повернулась так, что я попал в армию. И опять здесь не малую роль сыграла моя бабушка. У нее было свое представление, и кстати абсолютно правильное, о русском офицерстве. Ее дядя был царским офицером, ушел с белыми и похоронен где-то во Франции. Может даже на Сен-Женевьев-де-Буа. Поэтому тихо и ненавязчиво меня направили в военное училище. Но я об этом абсолютно не жалею. Я считаю, что вынес оттуда все лучшее, что есть в армии. Честь и честность, дисциплинированность и исполнительность, уважение к старшим, требовательность, но и необходимость заботы о подчиненных, об окружающих близких мне людях и многое, многое другое. А когда армия стала разваливаться, как и вся страна, то я понял, что мы никому не нужны. И я ушел, чтобы не маяться бездельем, чтобы не скатиться в полную нищету, чтобы, наконец, не спиться. Вот так.
        - Как интересно… - Она удивленно подняла брови. – Первый раз встречаю такого интересного, образованного собеседника.
         - Я рад, что тебе не скучно со мной.
         - Нет, ну что ты! - Опять затренькал ее телефон, оповещая о пришедшем сообщении. Она внимательно прочитала и быстро - быстро написала ответ.
        В ответ на его немой вопрос она пояснила: «Это мой знакомый»
       - Знакомый? - Несколько разочарованно протянул он.
         - Да, нет! Это совсем не то, что ты подумал. Молоденький мальчик, который мне помогает с компьютером, настраивает, фотографии делает классные. Просто мой друг и не более. Мы обмениваемся с ним месседжами. - Телефон опять тренькнул пару раз, сигнализируя  еще об одном сообщении. 
      - Ну, вот сидит за своим компьютером, делать нечего и развлекается.
       - Ну-ну. - Только и оставалось сказать. Потом пару раз звонили еще какие-то подруги, а может одна и та же, ужин пролетел незаметно - в его монологах, ее разговорах по телефону и в ответах на сообщения.    
         Рассчитавшись с официанткой, он посмотрел на нее и сказал: - Ну что, пойдем в номер?
          Она вздохнула и с какой-то, как ему показалось, обреченностью, кивнула:
 - Пойдем!
 - Что так?
  - Как?
  - Обреченно что ли?
 - Да нет, тебе показалось, просто устала сегодня – аэробика, косметолог, по магазинам пробежалась, мужу деньги отправила, весь день в бегах.
 - Вот и отдохнешь, расслабишься, полежишь, посмотришь телевизор, можешь в сауну сходить. Я номер заказал с сауной, наверно привыкла в Финляндии?
 - Да, нет. У меня дома есть, конечно, но я очень редко пользуюсь. А потом я не могу – не взяла никакой косметики с собой.
  - А зачем она тебе? Ты и так прекрасно выглядишь.
  - О-о-о. Спасибо за комплемент – Улыбнулась. Ей было приятно.
  - Это не комплимент, это констатация факта!
  - Помню! Но, все равно спасибо. Только я ничего с собой не взяла. А мне нужна масса кремов, и прочего – целый мешок наберется. Ты что? Я за собой слежу. Надо на ночь привести себя в порядок. Надо утром привести в порядок снова. Я же женщина! А сегодня я ничего с собой не взяла.
  - То есть, я так понял, что ты не останешься до утра?
  - Нет, конечно - Он был разочарован и не скрывал этого.
 – А чего ты хотел? Я ж вообще не знала – позвонишь ты или нет. Захочешь встретиться и на сколько. Я же не знаю твои мысли! - Она двумя руками отбросила назад волосы. – И потом, мы знакомы совсем не много.
  - Ну и ты не распознала еще who is who? Что я за человек?
  - Начинаю распознавать. Я думаю, что в следующий твой приезд все будет нормально. Мы заранее договоримся, я приготовлюсь как следует, и останусь с тобой на ночь. А сейчас не обижайся, но я не могу!
  - А тебе не кажется, дружище, - вмешался внутренний голос, - что она относится к тебе, как к «клиенту». «На время» или «на ночь» - это же принцип их работы. - Он отмахнулся. 
   - Жаль. Ну, пойдем! - Они встали, он захватил ее дубленку, и прошли к лифту. Когда кабинка опустилась, они вошли в нее, он нажал нужную кнопку, двери закрылись, лифт поехал, он обнял ее и опять, как и при встрече зарылся в пушистые светлые волосы. Какой сумасшедший запах исходил от них! Ему казалось, что таких ароматов он  не встречал и не ощущал никогда. - Как ты вкусно пахнешь! - прошептал. Она произнесла какое-то название духов, но оно не запомнилось.
       - Нравится? - Спросила кокетливо.
        - Очень. Не то слово. Обворожительно.
        - И мне нравится.
     Лифт приехал, они вышли и, продолжая  обниматься, подошли к номеру. Он открыл дверь и пропустил ее вперед.
       - Ну, как? Неплохой номер? По сравнению со вчерашним? - Спросил, размещая ее дубленку на плечиках.
        - Отличный!
        - Тогда располагайся поудобнее.
        Она плюхнулась на диван, взяла пульт телевизора и начала щелкать каналами.
        - А у тебя есть что-нибудь выпить?
        - Есть наверно в минибаре. А впрочем, я забыл, есть коньяк «Хенесси», я еще позавчера купил на границе, просто почему-то не предлагал при первом нашем свидании. А еще есть «Бейлиз».
      - Не-а. «Бейлиз» не хочу – очень сладкий, а вот «Хенесси» можно чуть-чуть. - Она нашла музыкальный канал и что-то подпевала.
        Он открыл коньяк, достал два бокала, в один плеснул «Хенесси», в другой простой воды.
      - Давай садись. - Сказала она, не отрываясь от экрана телевизора. Он присел рядом и подал ей бокал с коньяком.
      - Ну а ты, что? Серьезно не пьешь? - Спросила, мельком оторвавшись от музыки.
      - Я же тебе говорил.
      - Да. – Кивнула. -  Ну, я подумала, может, прикидываешься?
      - Нет.
       - Ну и ладно. А ты не будешь возражать, если я выпью?
        - А почему я должен возражать?
        - Не знаю… От меня будет пахнуть!
        - Переживу. К тому же у тебя просто шикарные духи.
         - Да! - Ей было приятно упоминание об этом.
          - Ну, давай выпьем! Выпьем за нашу встречу, за то, что мне так повезло, что познакомился с тобой, выпьем за твой дурацкий гороскоп, что привел тебя в нужное время и в нужное место, выпьем просто за то, что есть, милая, нежная и очаровательная женщина, и за то, что она сейчас рядом со мной. Спасибо тебе за это. За тебя, моя радость!
      - О-о-о! - Она смотрела на него с удивленным восхищением. – Мне еще так много хороших слов не говорил никто. Спасибо тебе. - Что-то незнакомое снова шевельнулось в ней.
      - Ты просто их заслуживаешь. Поверь, я могу сказать еще очень много хорошего о тебе, и это все впереди, хотя я считаю, что суть человека определяют не его слова, а его поступки. Вот когда одно неразделимо с другим – таких людей я уважаю, за крепость слова, не расходящегося с делом. «За слово купеческое» - как говорили в старину. Помнишь «Бесприданницу» или экранную версию – «Жестокий романс»? Как Лариса говорила: «Вася, ты же обещал жениться!». А он в ответ: «Поздно, слово дал купеческое!» Вот это были люди! Да и я стараюсь, чтоб слово не расходилось с делом. Хочу, чтобы и ты убедилась в этом. Давай выпьем!
      - Давай! - Они чокнулись и выпили. 
      - Как все необычно! - Произнесла она задумчиво.
      - Что необычно?
      - Да все. Ты, прежде всего. Я никогда еще не встречала таких мужчин.
      - Это только цветочки. Ягодки будут впереди! – Она подняла бровь удивленно. – Шучу-шучу, а то надумаешь сама себе черт те что. - Усмехнулся. – Да, кстати, возьми еще денег. Просто тебе они сейчас действительно нужны – Он достал из кармана пиджака и выложил на стол конверт, в который предварительно поместил крупную сумму. Маша взяла его, открыла и посмотрела.
    - Здесь очень много! - Она смущенно заулыбалась.
    - Ничего, ничего. Нормально. Просто мне так захотелось. Захотелось помочь тебе в твоей сложной ситуации. - Она обняла его и поцеловала. – Спасибо тебе. Ты такой необыкновенный.
   - Да-да. Раз это судьба, что мы встретились, значит я обязан оградить тебя от всего того дурного, что тебе приходится сейчас испытывать, взять заботу на себя.
    - О-о-о. Звучит заманчиво… - Покачала головой.
     - Да. Я если берусь за что-нибудь, то всегда стараюсь довести до конца. Я буду часто приезжать и всегда тебе помогать деньгами.
       - Замечательно. Я очень рада. Теперь смогу заняться зубами.
      - Я б не сказал, что у тебя какие-то проблемы с ними. Не заметно.
      - Есть проблемы. Надо вставить пару имплантантов, а это очень дорого здесь.
      - Может лучше в России? У меня есть связи...
     - Нет, ну что ты. Это надо делать только здесь, на Западе.
     - Не спорю. Может ты и права. Делай, конечно, как считаешь нужным.
      Их беседа текла неторопливо. Он подливал коньячок, а она, за глоточком глоточек, выпивала бокал за бокалом, потихоньку пьянея, но становясь еще более очаровательной и соблазнительной. Она раскрывалась и становилась более откровенной, чего собственно он втайне и добивался, преследуя невинную цель узнать о ней как можно больше. Узнав ее поближе, заставив хоть таким образом рассказать какие-то незначительные секреты, познать ее лучше, дабы узнанное обратить ей во благо, предугадать что-то, какие-то желания, чтобы их исполнить, или наоборот, узнать о том, что ей неприятно – и больше об этом не вспоминать.
        Она рассказывала о своей учебе в Москве, о своих московских друзьях и подругах. (Мужского пола, кстати, упоминался только один. И причем на его вопрос - какую роль он играл в ее жизни, ответ был: «Ну что ты подумал! Он был всегда только другом. Не более!») Она рассказывала, как уехала в Америку, в поисках счастья и денег, жила там с бой-френдом, потом рассталась. Появились деньги, и она сразу же купила шикарную квартиру в Москве, сделала ремонт и теперь ее сдает, имея дополнительный источник к существованию. Потом был Сингапур, еще один бой-френд, с которым она тоже рассталась, а затем уже Финляндия, где она встретила своего будущего мужа. Рассказы о ее бывших возлюбленных, пробудили в нем ревность.
      - Я думаю, что у тебя достаточно было мужчин в этой жизни. Взять одно Хельсинки, не считая Москвы, Америки и прочих стран.
     - Что ты подумал? Я никогда не была проституткой! - Она прямо таки искренне возмутилась – Да, были мужчины, которые меня любили и меня содержали. Потом мне становилось скучно с ними, и я уходила. Мне всегда везет – я встречаю очень хороших порядочных мужчин и стараюсь построить свою жизнь на постоянной длительной основе. Даже замуж вышла, ребенка родила. – Она повторила задумчиво, словно что-то припоминая. - Да, мы поженились. Все было прекрасно. Я забеременела, потом родила.
    - Кстати, покажи свою дочку.
    - С удовольствием! - Она поднялась, правда уже не очень твердо, взяла сумочку, достала бумажник, раскрыла его и протянула ему.
    - Вот, моя Аннушка!
     С фотографии на него смотрело очаровательное белокурое голубоглазое создание,  сказочная дюймовочка в кудряшках. Сердце прямо защемило. Господи, как он мечтал о такой дочке, как бы он хотел, чтоб это была его кровь. Даже ком в горле встал.
    - Прелесть. Просто прелесть. Очаровательный ребенок. Какая же ты счастливая мать!
    - Да, мой ангелочек! - Похвасталась она и добавила, погрустнев. – А сейчас в больнице, ножку себе обожгла!
    - Слушай, но все-таки твой муж полный придурок. Ведь мог угробить ребенка. Я б таких… - Ему настолько стал ненавистен этот белобрысый парень, чья фотография была рядом в ее бумажнике. Непроизвольно сжались кулаки.
    - Зато он ее очень любит. – Она упрямо повторила то же, что и раньше.
    - Да я вижу, как любит…
    - Нет, нет, любит. И она без ума от него.
    - Да что она понимает! Она же крошка. А он просто опасен для ребенка. Разве ты, как мать, этого не видишь?
   - Это была случайность!
   - Хороша случайность! Как только живы остались?
   - Ну что ты так разозлился, в самом деле? Все обошлось, они скоро возвращаются, вот проблема!
   - Не понял, в чем проблема? Дочка ж возвращается!
   - Дочка да, но и муж тоже.
   - А что муж?
    - Да не хочу видеть его! Я не знаю, но во мне что-то надломилось после той его измены. Да и вообще надоел. Пьет, наркотиками балуется.
    - И ты говоришь, что он хороший отец?
    - Да, представь! Аня его обожает и он ее тоже. Потом, когда они вдвоем, он не злоупотребляет.
   - Так наркотик такая вещь, что человек садится на него.
   - Да о чем ты? Это легкие наркотики – экстази, травка. Мы, раньше даже вместе иногда принимали. Это же не героин.  Только мне не нравилось – утром плохо совсем. – Коньяк заметно добавил ей раскрепощенности.
    - Ну, а что в них, в экстази? Я никогда в своей жизни не пробовал. Каковы ощущения?
    - Какие ощущения? - Она усмехнулась и выпалила. – Да ужасно трахаться хочется. Вот и все ощущения. Трахаешься всю ночь, как заведенная. Но я тебе говорю, я не люблю этого.
    - Чего, трахаться не любишь?
    - Да, нет, трахаться я люблю, не люблю состояние утром после экстази.
    - Ну, и часто вы с ним принимали?
     - Да, бывало, но не часто. А однажды, он сволочь, дал мне таблетку, а сам ушел из бара домой вместе с Аней…
     - Как это? И что ты делала?
     - Что-что? Изнасиловала какого-то мужика.
     - Прямо в баре?
     - А что тут такого? – Он в ответ недоуменно пожал плечами.
     - Ой, делов-то, затащила его в туалет, и там он меня оттрахал.
      - А потом?
       - Что потом? Потом послала его подальше и пошла домой. – Она спохватилась. – А что это я тебе все рассказываю? –  Шутя погрозила пальчиком. – Потом будешь меня шантажировать.
        - Чем? – Он удивился.
        - Ну, не знаю. Тем, что все про меня будешь знать. А у женщины должны быть свои секреты.
     - А муж? Он узнал об этом?
      - Я сама ему и рассказала. Он, сволочь, бросил меня в таком состоянии, что мне оставалось делать. Сам виноват.
     - Но говорят: «Сучка не подвильнет – кобель не наскочит!» - В нем проснулась жесткость.
     - Я ж говорю тебе, я была под воздействием наркотика – ничего не соображала.
      Ему представилась эта сцена в баре. Пара: пьяный финн со спущенными штанами, и она, прислонившаяся лицом к стене туалета, широко расставив ноги и задрав платье - неистово совокупляются, как в дешевом порнофильме. Пьяный или наркотический экстаз, сопровождаемый животными стонами с обеих сторон и выкриками, ее: «Fuck me, fuck me!», и его: «O-o, yes, baby, yes, baby!». Боже, какая мерзость! И это была женщина сидящая сейчас рядом с ним!
       Видно, все мысли отразились на его лице. Это не осталось ею незамеченным, и она сразу же решила отыграть назад.
      - Ну что ты, дорогой! Это было один единственный раз, просто муж поступил совершенно не обдуманно. Больше этого никогда не было. Да и таблетки я больше никогда не принимала. – (Черт, наговорила лишнего. Ишь, как его проняло. Разве разберешь этих русских? Как с ними сложно! А я уже пьяная. Несу всякий бред. Нужно все время думать, что говоришь. На кой черт муж возвращается? Так без него хорошо было. Надо этого, Русского, обрабатывать, а то он слишком задумался, впечатлительный.)
      - Слушай, ну что мы сидим, да сидим? Давай, может, сексом займемся? Трахнешь меня, как следует. – Он незаметно поморщился. Его коробило и от только что услышанного, и от той легкости, с которой она говорила и предлагала близость.
      - А ты куда-нибудь торопишься?
      - В общем-то, нет. Просто еще домой ехать. Да и завтра рано вставать – дела, надо с подругой в посольство сходить, а туда лучше пораньше, потом к зубному, потом квартиру убирать. Так что завтра - день тяжелый. Ну, я пойду в душ?
    - Да, конечно.
       Пока она закрылась в ванной, он пытался обдумать то, что услышал за этот вечер. Так  ничего и не понял. С одной стороны, она трахается с первым встречным, ладно пусть даже под воздействием наркотиков. Может, действительно так реагирует организм на эти таблетки, что человек ничего не соображает, это когда в туалет хочешь сильно-сильно, так готов на что угодно, лишь бы облегчиться. С другой… А что с другой? Сейчас ему казалось, что он любит уже эту женщину, и представить ее в чужих объятиях, совокупляющейся с другим, было просто невыносимо.
       Она вышла из душа, завернувшись в халат:
      - Ну, дорогой, твоя очередь.
      - Ок!
       Приняв душ, он лег рядом с ней, и опершись на локоть рассматривал ее обнаженное тело. Она запрокинула руки за голову и молча смотрела в потолок. Наконец, она не выдержала:
     - Ну что ты все смотришь? – Показала кончик языка. – Мы будем заниматься сексом? Что ты смотришь на меня? Раздевайся, я твоя! – Продекламировала и рассмеялась.
       - Я уже разделся.
       - Ну, так набрасывайся на меня.
        - Я не люблю заниматься просто сексом с женщиной, которая становиться мне все ближе и ближе, дороже и дороже. Я не знаю, что со мной происходит, я не могу пока еще этого объяснить. Но я могу заниматься с тобою только любовью, я могу только любить тебя сейчас.
      - Пожалуйста. Любить, так люби меня. Я не возражаю. – Она опять засмеялась.
     Он медленно целовал ее лицо, лоб, закрытые глаза, нос, щеки, подбородок, вдыхал запах ее волос и перебирал их пальцами. Он целовал ее губы, они открывались, и поцелуй получался глубокий и страстный. Они целовались и целовались до бесконечности. Она шептала:
 - Как замечательно!
 Он спускался своими губами ниже, ласкал руками плечи и грудь, покрывал поцелуями каждый сантиметр ее тела. Он брал в рот соски и чувствовал, как они твердеют под воздействием его ласк, как наливается и каменеет женская грудь. Иногда он останавливался и просто любовался ее лицом, его выражением, прислушивался к дыханию, которое становилось все глубже и чаще. В такие мгновения, с некоторым опозданием, она открывала глаза и, помедлив, с какой-то хрипотцой в голосе, говорила:
- Как ты все это делаешь! Боже, как мне хорошо. Не останавливайся, прошу тебя, продолжай!
      И он продолжал. Опускался все ниже и ниже, лаская живот и бедра, целуя ноги и коленки, гладя внутренние поверхности бедер, приближаясь к заветной цели – «что скрыто на время у всех милых дам, за что из Эдема был выгнан Адам…» - глупые пушкинские строчки почему-то приходили на ум. Но дальше стало сложнее. Все что он не предпринимал, не приносило никакого результата. Это длилось долго. Она постанывала и вздыхала, но ничего не выходило. Наконец, она приподнялась и прошептала:
 - Не мучайся дорогой, это очень тяжело для меня дается. Давай лучше ты.
 - Разве ты не хочешь… - Тоже шепотом спросил он.
 - Конечно, хочу. Только у меня это получается…, я это делаю с помощью душа. С мужчинами у меня это не выходит.
 - Ты хочешь сказать, что никогда не испытывала этого с мужчинами?
 - Испытывала, но очень давно. Здесь надо очень постараться, и это было один единственный раз в жизни и очень давно. Лет десять назад. После уже никому этого не удавалось.
                - Я обещаю тебе, что я добьюсь этого.
               - Хорошо милый, только в следующий раз. Я сегодня слишком много выпила, (это ты меня подпоил – добавила кокетничая), и сегодня точно ничего не получиться. А потом обязательно попробуем. Я сама, знаешь, как хочу! Поэтому давай-ка я все сделаю.
       Она действительно все сделала. И все произошло так быстро, что он и глазом не успел моргнуть, она соскочила с постели, закрылась в ванной. Опять все развивалось не так, как он представлял. Был обычный секс, при этом ему так же, как и накануне, хотелось, чтоб все закончилось быстрее. Почему? Потому что все в его голове было перевернуто с ног на голову. Ему хотелось любви, да физической любви с этой Женщиной, но не так. Чтобы это не превращалось в какой-то обыденный повседневный процесс, состоящий из объятий, поцелуев и каких-то поступательно-вращательных движений, а в нечто необыкновенное, сказочное, исключающее из себя само понятие времени, когда два человека просто растворяются один в другом. Потому он и сознательно старался уйти от того, чем занимаются миллионы пар в мире, превращая все в механический процесс, а добиться желаемого результата пока не получалось. Сказка не приходила.
       - Так она скоро подумает, что я близок к импотенции, или страдаю, как говорят врачи преждевременным семяизвержением. А доказать обратное – никак не получается! - Промелькнула горькая мысль.
   Она вышла из ванной,  одетая полностью.
        - Ты уже уходишь? - Изумился он.
         - Да, дорогой. Мне уже пора. Я же говорила, что завтра много дел. Не обижайся. Лучше приезжай поскорее еще. Я буду тебя ждать.
       Он встал, накинув халат, дал ей еще денег на такси, она пыталась возразить, дескать, еще метро открыто. Он сказал, что не хочет, чтоб она ходила по ночному Хельсинки и ездила поздно в метро - сработала русская привычка - поздно вечером небезопасно на улицах. Она рассмеялась, сказав, что здесь в любое время не страшно, но деньги взяла. Ему очень хотелось что-то сказать ей напоследок, что-то теплое и хорошее.
    - Послушай меня, еще одну минутку. Я хочу, чтоб ты поняла, что ты стала значить для меня очень много. Я буду скучать там, на сопредельной стороне, как говорят пограничники, именно по тебе. Буду думать,  буду стремиться вернуться сюда, чтобы увидеть и обнять тебя. Нас разделяют граница и Финский залив, ты говорила твои окна выходят на него, я хочу, чтоб случайно подойдя к окну, ты вспомнила, что на той стороне, живет человек, который думает о тебе, которому ты не безразлична. Вот наверно и все, что я хотел сказать.
      Она задумчиво и с интересом смотрела на него, потом произнесла -
    - Да, ты очень необычный мужчина.
    - Просто я – русский, и этим все сказано. Я не могу когда наполовину. Или все или ничего. Запомни это!
   - Хорошо, я постараюсь. - Ее задумчивость исчезла. – Ну все, я побежала. Тихо, я уже накрасила губы.
     - Ничего. Тебе помады жалко? - Спросил он, обнимая и целуя на прощанье.
    -Нет! – Засмеялась. – Ну все. Пока-пока.
    - До свиданья. Честь имею! - И поцеловал ей руку.
    - О-о-о. Я забыла, что ты русский офицер!
     - Да. Я им всегда останусь! Пока.
     - Пока. Звони, я буду ждать.
    - Не сомневайся, я позвоню, мое слово крепко. Беги! - Кивнув на прощанье, она выскользнула за дверь, а он постоял еще, слушая, как удаляется стук ее каблучков. Впереди была Россия, и было достаточно времени все обдумать. Но он чувствовал уже, что это свершилось. Она ему была нужна. Нужна, как воздух. И он понял, что сделает все, чтобы эта женщина стала его Женщиной. Чтобы он заслужил ее, покорил, очаровал – все что угодно. И здесь его ничто не остановит. Он добьется своего, любой ценой. Он ее полюбил. И сделает все возможное и невозможное, чтобы со временем, не сразу конечно, а постепенно, она ответила взаимностью. Он полюбил не только ее, но и эту очаровательную малышку – ее дочку, которой он готов заменить отца, и добиться того, чтобы она сама признала в нем отца. Смысл жизни концентрируется в этой Женщине. Никакого прошлого не существовало. Они начнут все сначала, с белого листа, и она сможет убедиться в искренности его чувств и его намерений. От добра - добра не ищут. Она не должна отказываться от него. Он прекрасно понимал, что она сильная и твердая личность, она тоже многого добилась в жизни сама. И не ее вина, что так все складывалось и сложилось сейчас. Она сама сказала, что это судьба, что они встретились. Плевать на гороскопы, но ведь он тоже так думает! И как ни крути, но его желания совпадают с ее гороскопом. Он хочет стать смыслом и ее жизни. И точка.

                - Славный был псарь! Только с недавнего времени начал он заглядываться на панночку. Вклепался ли он точно в нее, или уже она его так околдовала, только пропал человек… Один раз панночка пришла на конюшню, где он коня чистил. Дай, говорит, Микитка, я положу на тебя свою ножку. А, он, дурень, и рад тому: говорит, что не только ножку, но и сама садись на меня. Панночка подняла свою ножку, и как увидел он ее нагую, полную и белую ножку, то говорит, чара так и ошеломила его. Он, дурень, нагнул спину и, схвативши обеими руками за нагие ее ножки, пошел скакать, как конь, по всему полю, и куда они ездили, он сказать нечего не мог; только вернулся едва живой, и с той поры иссохнул, как щепка; и когда раз пришли на конюшню, то вместо него лежала только куча золы да пустое ведро: сгорел совсем; сгорел сам собою. А какой был псарь, какого на всем свете не можно найти…
               

                Н.В. Гоголь. «Вий».

               




                Глава 6.

                Перед разлукой.

     Иван до сих пор не мог объяснить самому себе, кем была для него та женщина. Что за зелье он выпил? Какие чары были посланы? Что это было? Помутнение рассудка, мальчишество, похоть, никому не понятная попытка крикнуть душой или все-таки любовь?
      И он полетел в эту пропасть, не испытывая ни малейшего страха, а только больше пьянея от свистящего в ушах воздуха. И скорость падения возрастала, а вместе с ней возрастала концентрация азота в крови, как в состоянии глубинного опьянения акванавта, хотя, казалось, стихии разные.  Все перепуталось. Вся физика сошла с ума. И законы Ньютона и Архимеда слились в одну, противоречащую всему формулу.
       Но парашютист, бросающийся в бездну, осознает весь риск разбиться, и степень его опьянения от чувства свободного полета контролируема собственным самосохранением. Водолаз, уходящий на глубину, тоже помнит об опасности другого опьянения - азотного, но оно подкрадывается неслышно и незаметно. Парашютист может выдернуть спасительное кольцо, а второму уже не суждено что-либо предпринять. Два океана слитых в один огромный – человеческой души. Вот здесь и необходимо то мгновение прозрения в тумане глубинного дурмана, когда ты еще можешь открыть спасительный купол, повиснуть на стропах и получить секунды на последнее предупреждение Господне. И от того, какое ты примешь решение – обрезать ли лямки парашюта и продолжить, а вернее завершить все, или отрезвиться окончательно и, глянув вниз, ужаснуться той геенне огненной, что тебя ожидает. И если решение будет верным, то может Господь и снизойдет на тебя Своей Благодатью, и жар, поднимающийся снизу, превратиться в теплые восходящие потоки, что, как былинку тебя вынесут на поверхность и бережно опустят на траву. И ты снова увидишь зелень лесов и полей, голубизну озер и дымку городов. Значит, ты еще не все сделал в этой жизни. Значит, Господь прощает тебя и ты еще нужен ему здесь на земле, чтобы успел сделать еще  что-то. А то, другое -  от беса.
Изгони его из себя и твори добро!   

     День за днем, неделя за неделей, его мысли концентрировались только на ней. Иван  снова отправлялся в дорогу и наматывал сотни километров и пересекал границы только с одной целью – увидеть ее, прикоснуться, заглянуть в глаза, почувствовать запах ее духов и раствориться в ней. Он что-то рассказывал, и, казалось, ей все было интересно. Иван показывал ей свои эскизы и зарисовки, и она послушно перелистывала страницы альбомов. Нет. Он не пытался перенести ее облик на холст или лист бумаги. Он не мог. Рука, пальцы, направляющие кончик кисти, должны были двигаться сами, мозг посылал какие-то неведомые импульсы, превращавшиеся в осязаемые глазом изображения, контуры, очертания и цветовые гаммы. Это не зависело от его настроения или желания. Он закрывал глаза и ясно представлял ее облик, но стоило руке потянуться к карандашу или к кисти, видение исчезало.
         - Не пришло еще время! – Понял Иван и решительно отложил все в сторону.  Пока он старался предугадать ее желания, ужом извивался в своей предупредительности и обхождении. Он исполнял все ее заказы привезти то или иное из России, мотался по книжным магазинам, скупая какие-то модные журналы, книги неведомых ему западных авторов, честно попытался хотя бы полистать их, дабы понять, что ее интересует, но так ничего и не понял из прочитанного. Иван искал какие-то гороскопы Зараева и было даже несколько неудобно, что взрослый солидный мужчина интересуется у продавщиц Дома Книги подобной ерундой. Он преодолевал свое смущение и даже выяснил, что это, оказывается, раскупают сразу, и не так-то просто их приобрести. Правда, был еще заказ на «Доктора Живаго», и ему трудно было все соединить вместе, но считая, что о вкусах не спорят, он не придавал этому никакого значения. Еще Иван ездил по аптекам и скупал сонные таблетки – она почему-то все время жаловалась на бессонницу, хотя, когда они спали вместе, этого не наблюдалось. Это он не мог уснуть и долго лежал и рассматривал ее в темноте, любуясь и иногда дотрагиваясь, так, чуть-чуть, только чтоб не разбудить, а осознать самому, что это все явь, не сновидение. Она-то всегда засыпала моментально, как ребенок, который только что играл (занималась любовью в нашем случае) и вдруг погрузился в сон. И о каких-то нарушениях его и речи быть не могло. Иван обожал смотреть на нее спящую, слушать ее ровное спокойное дыхание, разглядывать, как безмятежно разбросав руки и разметав волосы по подушке, она покоилась в объятиях Морфея. Одеяло немного сползало  и обнажало грудь, ровно поднимавшуюся и опускавшуюся в такт дыханию. Он рассматривал ее тело, стараясь запомнить каждую родинку, вдыхал благоухание совершенно неповторимого аромата из духов и запаха женского тела, в котором было столько свежести и радости жизни. Все это вместе и составляло то, что никакими словами не объяснить и не описать. Это был Запах Женщины!
         Она казалась очень грустной в день расставания, и это не укрылось от его внимания.
        - Что с тобой? Ты как-то не в себе?
        - Ты прав, не в себе. Завтра ты уезжаешь, а вечером прилетает муж и дочь. - Она ответила с грустью.
        - Почему так печально?
        - Потому что не хочу его видеть.
        - А дочь?
        - По ней, конечно, ужасно соскучилась. Наверно совсем отвыкла от меня. И по-русски вообще не говорит.
         - Как так? Она же русская. Пусть и наполовину, но русская. Тем более, что по матери. Мать-то всегда ближе. - Он был в недоумении.
         - Так-то оно так. Только Аня все время с отцом, и по-русски не говорит.
        - Подожди, но с этим надо бороться, и ты, как мать не можешь быть в стороне. Она же твоя дочь в первую очередь. Как же ты с ней общаешься?
       - А так. На русском, на английском, на финском. Она понимает, вообще-то, русский, когда хочет.
        - Постой, а вы крестили ее?
        - Да, муж крестил в лютеранской церкви.
        - Но это же нарушение церковных общепринятых канонов. Ребенок крестится по вере его матери. Только если мать не возражает, тогда крестят по вере отца.
       - Муж настоял, я даже какие-то бумаги подписывала. Да я не спорила. Какая, в конце концов, разница. Бог един.
      - Бог един, здесь ты права. Но это вопрос принципа. Твоя дочь все равно должна всегда помнить, что она русская. Это одно, а другое, неизвестно, как все сложится в дальнейшем, я имею в виду жизнь с мужем, и факт крещения дочери может быть использован против тебя.
    - Да каким образом?
    - Я сейчас не могу сказать каким, но это не есть хорошо! Я постараюсь узнать правомерность таких действий со стороны мужа.
     - Ой, да оставь ты это. Я просто не хочу его видеть. Ты, вот, уезжаешь… Я остаюсь одна.
    Его сердце начинало рваться, как гитарные струны. Заканчивалась виза, и он просто не мог не вернуться в Россию. Бессилие раздражало. Он старался, как мог, ее ободрить и утешить.
     - Я хочу, чтоб ты знала. На той стороне залива живет человек, который думает о тебе, которому ты дорога. Когда ты знаешь, что ты кому-то нужен на этом свете - становиться намного легче. Поверь. А ты мне нужна! - Он горячился.
     - Спасибо тебе. - Она грустно улыбалась и кивала головой. – Спасибо, что есть у меня.
     - Да! Я есть у тебя, и ты можешь положиться на меня во всем. Помнишь, как в песне:
         Я буду в дальней стороне,
         Но если ты попадешь в беду,
         Ты только лишь подумай обо мне,
         И я на помощь приду.

-  Я сделаю все, что от меня зависит, чтоб помочь тебе. Я постараюсь, как можно быстрее открыть визу и вернуться. Я буду звонить тебе и пытаться как-то поддержать морально. Ты знаешь, такая помощь, она ведь тоже очень важна. Нужны будут деньги – не волнуйся, я вышлю, об этом даже не думай. Главное, помни всегда, я на твоей стороне и ты можешь опереться на меня.
     - Спасибо тебе. Мне будет легче.
     Они обнялись и крепко поцеловались. Потом он довез ее до дома. Целоваться еще раз она отказалась, ссылаясь на то, что могут увидеть соседи. Поэтому он взял ее руки в свои и крепко сжал.
        - Помни все, что я тебе сказал. Ты не одна.
        - Хорошо. - Она послушно кивнула головой – Я помню. Спасибо. Я буду ждать тебя. Да, последнее, ты не звони мне пока, чтоб муж ничего не догадался. Хотя я думаю, что он увидит меня и все поймет.
       - Что поймет?
       - Что я не люблю его.
       - А кого?
       - Не знаю, пока никого. Но все возможно.
 Ее последние слова, как ураган захлестнули его, что чуть не потерял дар речи.
       - Девочка моя, я…я сделаю все, что от меня зависит, клянусь. Я не буду сейчас ничего говорить о чувствах, но я скажу обязательно, потом, чуть позже, когда приеду.
        - Хорошо. Приезжай скорей! Только не звони, я сама пришлю тебе мессэдж, когда можно позвонить.  И шли мне по е-мэйлу. К нему у него доступа нет, да если б и был, он по-русски не читает. Хорошо? Договорились?
       - Конечно. Я все сделаю, как ты хочешь. Я буду ждать твоих посланий. Эх, как я буду ждать! А можно я буду писать тебе письма. Я думаю, что прочитав их,  тебе станет легче.
       - Конечно, пиши. Я очень люблю получать письма. Буду рада. Ну, все тогда. Я побежала. Надо еще прибраться, потом созвониться с его другом, чтобы он завтра заехал за мной на машине и потом в аэропорт.
       - Беги. И помни!
       Он вышел из машины, открыл ее дверь и помог выйти. Она кивнула еще раз на прощанье и медленно пошла к дому. Он сел за руль и долго смотрел ей вслед. Она ни разу не обернулась, хотя он упрямо твердил про себя: «Ну посмотри разок, ну обернись!». Она скрылась за углом. Было и ему с одной стороны грустно так же, как и ей, а с другой стороны  все-таки распирала радость – он услышал ту самую обнадеживающую фразу – «Пока никого. Но все возможно». Значит, возможно! Значит, он делает все верно. Вперед и только вперед.

Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход…

                Глава 7.

                Время действовать.

        Иван пролетел незаметно границу, и приехал в город, но домой не тянуло. Незаметно для себя, он выехал на берег Финского залива, у «Прибалтийской», где поменьше народу, особенно зимой. Он долго сидел, курил и думал.
          - Там за сливающимися с горизонтом волнами, где море переходит незаметно в небо, ибо сейчас они были одного цвета – грязно серого, где-то там далеко, за Кронштадтом, лежал чужой берег. Чужой, но вдруг ставший в одно мгновение родным и близким, ибо там живет женщина, которую ты любишь, и которой ты, по крайней мере, не безразличен.
            Он первый раз для себя произнес слово «любишь» и понял, что это так и есть. Он мечтал, что настанет день, когда он вернется и прочитает все в ее глазах. И этот день будет самым счастливым днем в его жизни. К нему лежит тяжелая и сложная дорога, через перевалы проблем и ущелья трудностей, но он ее преодолеет. Он сидел и думал:
           - Помнишь, на Севере, ты сбился с пути, попал в пургу и, проваливаясь в снег по самую грудь, ты полз и полз вперед, потеряв ощущения времени и места. Была полярная ночь, тот самый час, когда наступает короткий рассвет, больше похожий на сумерки. Налетел снежный заряд и ты сошел с тропы. Когда закончилась эта короткая пурга, именуемая в северных метеосводках «снег зарядами», ты оказался один на один с Белым Безмолвием. Страха не было, было упрямство и желание достичь цели во что бы то не стало. И ты пополз. Небо было затянуто тучами, поэтому быстро сгустившаяся ночная мгла, не давала ориентироваться по звездам. Ты знал одно – это остров, и в любом случае ты выйдешь к океану, а по берегу все равно доберешься до человеческого жилья. Замерзнуть ты не боялся – одет был тепло, главное двигаться. Опасность заключалась в том, что могли встретиться скалы, занесенные снегом, и с них можно было сорваться.  Но и это не очень настораживало. Во-первых, ты двигался очень медленно, поскольку ползком, во-вторых, снеговой покров везде был очень большой, около трех метров, а с учетом толстой шубы, риск падения сводился к минимуму. А в-третьих, ты чувствовал, как у Джека Лондона, «жажду жизни». И она вела тебя лучше всякой путеводной звезды. Встать было не возможно – сразу погружался весь в снежную целину, потому ты полз, полз и полз. Иногда переворачивался и, глядя в темно-серое небо, лежал на спине, курил, отдыхал. Потом переворачивался и снова полз. И ты вышел! Сколько прошло часов неизвестно, на часы ты не смотрел, время остановилось. Была цель, и ты упрямо шел или точнее полз к ней. И когда ты увидел антенны поселка, показавшиеся из-за очередного тороса, ты понял, что победил!
         Вот и снова перед ним лежало Белое Безмолвие. И он видел Ее, свою путеводную звезду, а, значит, уже знал, что снова проползет, хоть на брюхе, хоть как,  зубами за стебли, но будет тянуть эту землю на себя и достигнет.
       Она не звонила и не сообщала ничего дня два. Он не находил себе места, связанный обещанием не звонить самому. Наконец,  телефон встрепенулся и выдал тревожный звонок, что пришло сообщение: «Позвони мне».
      - Здравствуй, это я.
      - Привет. Ух! – Она тяжело вздохнула.
      - Как ты? - Внутри все замерло.
      - Да все плохо.
      - Что с тобой?
      - Я ушла от мужа, живу с дочкой в гостинице. - Так свершилось. Почему-то стало легче. Теперь яснее цель, теперь нужно сосредоточиться и начинать действовать.
     - Ну что ты молчишь? - Она жалобно протянула.
     - Все нормально. Я уже думаю. Во-первых, успокойся и не волнуйся. Я с тобой. Просто мне нужно время, чтобы все хорошенько обдумать, что я могу предпринять. А то, что я могу что-то сделать, даже не сомневайся. Главное, помни, я с тобой, чтобы не случилось. - Сейчас задача номер один ее успокоить. Чтобы в горячке не напорола каких-нибудь глупостей. Надо узнать подробности.
        - Как все это произошло?
        - Да, так. Он все увидел еще в аэропорту и понял.
        - Что увидел?
        - Что я абсолютно к нему холодна.
        - И что он понял?
        - Он считает, что у меня кто-то есть.
        - А ты?
        - Я все отрицала. Просто сказала, что больше его не люблю.
         - А он не поверил?
         - Конечно, нет. Стал пить, при этом глотать таблетки – его же пичкали всякими транквилизаторами - болеутоляющими, у него их полно. Ужас что было! Хватал дочку, выскакивал на балкон, кричал, что выброситься вместе с ней. В общем, сплошной ужас.
      - Полицию не вызывала?
      - Какая полиция… он же ее отец!
       - Если отец угрожает здоровью ребенка, то здесь все дозволено. И полиция обязана вмешаться.   
        - Да они же финны. Они договорятся. А он скажет, что я все вру, что я шлюха, завела себе другого, и так далее.
        - Так, но это надо еще доказать. Ладно, не важно. Что потом?
       - Потом так продолжалось два дня. Я сложила вещи, пока он спал, забрала дочь и ушла. Живу в гостинице.
      - Он не знает, где ты?
      - Пока нет. Но, в конце концов, узнает.
      - В гостинице он тебе ничего не сделает. Там много людей. Оставайся пока там.
      - Да я так и делаю. Только выхожу что-нибудь купить дочке поесть, ну там, молочное, чего нет в ресторане.
      - Молодец! Так и держись!
      - Ты меня не бросишь? - Опять ее голос задрожал.
      - Даже не мечтай! - Ответил пожестче, чтобы вселить больше уверенности.
       - Спасибо тебе.
       - Еще не за что! - Как отрезал. – У тебя деньги есть?
       - Есть немного. Я заплатила пока за две ночи.
       - Я завтра вышлю. Будешь жить в гостинице столько, сколько потребуется. О деньгах не думай, все решу. Главное дождаться тебе моего приезда, вместе будет легче.
        - А ты скоро приедешь?
        - Честно, не знаю. Это зависит не от меня. Я сделаю все, что сейчас могу сделать. Главное положись на меня. Думай только о дочери и о себе. Твое обеспечение – это моя забота. Я подключу сейчас всех своих финских друзей, и обсудим сложившуюся ситуацию. Когда я приеду, думаю, что у меня будут готовые предложения к действию. Девочка моя, твоя задача – продержаться. И запомни – я тебя люблю. Этим сказано все. Я абсолютно не шучу, и говорю это в здравом рассудке. Я тебя люблю. Это значит, что я готов ко всему, ради тебя и твоей дочки. Я не бросаю слов на ветер. Я, действительно, тебя очень люблю. Люблю больше жизни. Я боялся тебе это сразу сказать, хотя понял для себя давно. Но я еще прислушивался и беседовал с самим собой, и пришел к этому осознанно и обдумано. Все. Жребий брошен и Рубикон перейден. Теперь я отвечаю за тебя и твою дочку - он выпалил это все на одном дыхании. Главное, ее успокоить. Сейчас только это главное. Боже, бедная девочка, с ребенком, в чужой стране. Успокоить!
      - Это правда? То, что ты сказал?
      - Правда! - Как можно жестче повторил он.
      - Господи, я так боялась, что ты откажешься от меня. – Она вздохнула с облегчением.
      - Ты мне веришь?
      - Да, верю.
      - Еще раз и более четко. Ты мне веришь?
      - Да!
      - Тебе стало легче?
      - Да, действительно, - в голосе прозвучало удивление, - стало легче и спокойнее.
      - Вот видишь, что я говорил. Человек должен знать, что он не одинок в этом мире. И тогда можно перенести все.
      - Спасибо тебе, что ты есть.
      - Просто, я люблю тебя. А любовь это великое чувство, оно сдвигает горы, и я их сдвину ради вас. Поверь, я очень упрямый и никогда не отказываюсь от своих слов.
      - Верю. Как все-таки здорово, что ты есть! Мне стало так хорошо и легко.
      - Чтобы стало еще легче, я напишу и отправлю тебе письмо по факсу в гостиницу, ты его прочитаешь и многое поймешь. Именно факсом, потому что, во-первых, он может взломать твою почту и все прочитать. Уничтожь, кстати, всю свою переписку! Во-вторых, этот листок бумаги всегда будет с тобой, как вещественное подтверждение того, что и я вместе с тобой.
       - Да? Ой, я буду ждать с нетерпением.
       - И оно будет всегда с тобой. Когда тебе будет становиться хуже, ты сможешь взять его и перечитать. Сразу полегчает! Вот увидишь! А потом я еще напишу и еще. Хочешь целый роман в письмах?
       - Хочу! Хотя, наверно, лучше воочию услышать. Глаза в глаза.  - Она даже рассмеялась.
       - И воочию тоже будет. Вот видишь, мой маленький, тебе действительно стало легче, если уже смеешься.
       - Правда, правда, легче.
       - Вы уже ужинали?
       - Нет, но скоро пойдем.
       - Вот и идите. Мне надо обдумать все, я напишу письмо и сегодня же отправлю. А ты попозже спустишься к портье и получишь его. А завтра созвонимся. Я сообщу насчет высланных денег и узнаю, как обстоят дела с визой. Тебе, надеюсь сейчас можно звонить свободно?
        -Да, конечно. Я буду ждать. И письма и тебя. Приезжай скорее. Целую тебя. Пока.
         - Я постараюсь, как только будет виза. Пока милая. Целую вас вместе с дочкой. Я люблю вас, я с вами, даже не смотря на то, что нас разделяет море. Ты можешь выйти на берег залива, посмотреть в даль, и будешь знать, что я там, и я думаю о вас. Пока, мои хорошие.
           Они разъединились. Поворот событий, конечно, был неожиданный. Теперь нужно было сесть и обдумать все спокойно, собрав в кулак всю волю и откинув эмоции в сторону.
         - Первым делом успокоить ее, значит, написать письмо. Пока пишу, буду думать. Начинаются боевые действия. Ну, милый, это твоя стезя, покажи все, чему тебя учили, используй все свои знания, силы и жизненный опыт. Покажи, что страна тебя не зря столько лет кормила, поила и одевала. Докажи это хотя бы для себя. Итак, письмо!  Оно должно все ей объяснить. Что она значит для меня, что для меня значит ее дочь, что я готов. Готов ко всему. За этим письмом последует другое, потом третье. И так, шаг за шагом, я буду приближаться к ней, пока она не осознает, что я ей нужен, пока не начнет испытывать ко мне  ответные чувства. А я приложу все силы для этого, главное убедить. Слова – воздух, нужны поступки.            

                Здравствуй, милая !

            Здравствуй, мое солнышко. И хоть солнце встает на востоке, для меня оно сейчас светит с запада.
             Я чертовски счастлив, что встретил тебя и, честно говоря, просто нахожусь в растерянности от тех чувств, что нахлынули на меня. Хотя растерянность, наверное, это не совсем подходящее слово, ибо я не терял присутствия духа и здравости мышления. Просто есть какое-то щемление в груди, тихая радость оттого, что ты нужен, тебя ждут и рады видеть.
            У меня не стоял вопрос – нужна ли ты мне? Я это просто чувствовал – нужна! И я хочу, чтобы ты знала и понимала – это не прихоть, не мимолетное увлечение, не попытка восполнить и заменить то, о чем я тебе рассказывал. Я прекрасно отдаю себе отчет в своих действиях, я понимаю, что ты молодая замужняя женщина, что у тебя есть дочь, что ты живешь в чужой стране.
              Я задавал себе вопрос: «А нужен ли ты ей? Ведь у нее семья, муж (плохой, хороший, но муж), ребенок, а ты вторгаешься в чужую жизнь со своим, может чрезмерным, вниманием, участием, какими-то чувствами. А она из вежливости, из такта, вынуждена отвечать тем же твоей персоне. Не есть ли это проявление твоего собственного мужского эгоизма, когда желаемое выдается за действительное, когда ты вдруг, непонятно с чего, берешь на себя право вторгаться и решать?»
            Хочется верить, что мой эгоизм минимален. Просто встретились два одиночества…
            Так мне показалось, (я не берусь утверждать, ибо не в праве этого делать), что ты была одинока. И единственная твоя радость – это дочь. Я видел, каким счастьем светились твои глаза, когда ты мне показывала ее карточку. Всю жизнь тебе приходилось рассчитывать только на себя, и ты просто устала, моя девочка. Ты платила за все дорогой ценой, добиваясь какой-то, тебе одной известной, цели. И ты уже добилась главного – у тебя есть очаровательная дочка. И ты, как мать, спасла ее от нашего страшного смутного времени, и пусть она вырастет русской в Финляндии, и пусть у нее будет меньше невзгод, чем выпали на тебя.
          А я по сути одинок. Хотя если посмотреть со стороны – это выглядит абсурдно. У меня как бы есть все, что необходимо человеку – дом,  сыновья, уважающие и гордящиеся отцом, известность в обществе, работа, приносящая и деньги и удовлетворение, возможность заняться своим любимым делом – живописью. А ему все неймется, все ищется. Наверно бури, «как будто в бурях есть покой».
        Я думаю виной всему - эта дурацкая загадочная русская душа, которую не может понять ни один иностранец. А в тебе я вижу что-то родное, такое же трепещущее, сомневающееся и мятежное, как и в себе.
       Знаешь, жизнь заставляет порой одевать маски – ханжества, порой зла и жестокости, иногда вынуждает лицемерить и лгать. Не поверишь, но я умею лгать, глядя прямо в глаза и не смущаясь абсолютно. (Это с армии – главное, не раздумывать, говорить четко, не запинаясь, и проскочит!) Что поделать, жизнь – это джунгли, а законы здесь – клыка и дубины. Но, как нас учили, главное не форма, а содержание, и с этим я полностью согласен. Я помню Печорина: « И под грубой солдатской шинелью может биться благородное сердце…».  Суть человека определяют не его слова, а его поступки. И здесь я не приемлю  подлость.   Наверно, я совершал в своей жизни плохие поступки, но знаю одно – подлостей не было.
        А с тобой хочется одного – быть самим собой, а не казаться. Я все время нахожусь, словно под панцирем, который состоит из внешней уверенности в себе, благополучия, респектабельности, мудрости и опыта прожитых лет. Хотя, наверно, это действительно присутствует, но кажется каким-то неживым. А с тобой, я оттаиваю и приоткрываю створки своей души, чтобы почувствовать успокаивающую нежность и прохладу твоего прикосновения к моему сокровенному горячечному, мятущемуся внутреннему «Я». А при этом и твои беды перетекают в меня и становятся моими. Ты уж прости меня за это, просто не могу по-другому. Я физически осязаю ту ниточку, что нас соединяет, и чувствую боль, которую ты испытываешь. И  я не могу тебя прикрыть телом и принять на себя эти удары судьбы, просто потому, что мне не пересечь границу, я вынужден стоять лишь за твоей спиной. (Господи, какой позор – прятаться за женщину!!!). Вынужденное бездействие и неспособность помочь угнетает ужасно.
           При этом, я понимаю, как слишком высока ставка. Как бы кощунственно не звучало, но это ТВОЯ ДОЧЬ. Слишком неравны (пока) силы. Но мы их будем равнять. Дай тебе Бог терпения и выдержки. (Ты подумала: «Легко ему там рассуждать!» - Поверь, нелегко.) Это война, причем война на территории противника, на чужой земле. У нас нет флангов, но есть тыл, и есть вера в правоту, а это уже немало. Надо быть готовой к долгой позиционной войне, в которой противник будет сильнее. Наша задача создать прочную, глубоко эшелонированную оборону и тщательно продумать возможности маневрирования и пути возможного временного отступления. Параллельно с этим разработать четкий план контратаки на каждый представленный противником аргумент. Для этого надо пытаться спрогнозировать его возможные действия. Нашим оружием должен быть материнский инстинкт плюс железная, холодная, мужская логика, усиленная женскими эмоциями.   Сейчас ты делаешь первый шаг, значит, надо быть готовой к ответу. Каким он будет, можно только предполагать. Преимущества,  территориальное, языковое, церковное - на его стороне. Будем стараться их обратить против него. И самое главное – противник не знает наши силы, значит, он переоценивает свои. На войне, как на войне. Как говорил Наполеон: «Главное ввязаться в сражение, а там посмотрим». Я всегда помню, русским можно нанести отдельное поражение, но победить их нельзя!
       Все, что я хочу тебе сейчас сказать: «Знай одно – я с тобой!».

        Я каждый день выезжаю на залив и просто сижу в машине, курю, смотрю вдаль и думаю о тебе. Вспоминаю твои глаза и волосы, твой голос и твою улыбку, твой запах и твою родинку на левом ушке. Я помню, как разглядывал тебя ночью, когда ты спала, спокойно и безмятежно раскинув руки, и я понимал, что это и есть - маленькое счастье.               
          Я знаю, что не смогу жить в Финляндии, а ты вряд ли сможешь вернуться в Россию, хотя, чем черт не шутит, об этом нужно говорить отдельно, не забегая пока вперед. Главное, помни, что ты не одинока, у тебя есть мой ум, опыт, связи, деньги, в конце концов, и я сам.

                СКУЧАЮ…

                Твой Иван.





                Глава 8.

                Сплошные письма…


       Письмо ушло. Она ответила по электронной почте, (оговорившись, что сразу все стирает), что очень была рада ему, письмо действительно вселило ей уверенность, хотя и не до конца, потому что следующим посланием она спросила, не бросит ли он ее. События принимали очень серьезный оборот. Муж искал ее и нашел, в конце концов. Был опять крайне тяжелый разговор, причем разменной монетой здесь служил ребенок. «Ничто в этом мире не стоит слезы ребенка!» Да, Достоевский прав. Муж грозил адвокатами и лишением материнства. Она опять нуждалась в поддержке. Кое-какие действия со своей стороны он предпринял, связавшись с финскими друзьями, но сам прекрасно представлял, что по телефону такие вопросы не решаются. Визы пока не было, и он в ярости метался по берегу Маркизовой лужи не в силах предпринять еще что-нибудь. Он высылал ей деньги и писал письма – все, что  мог сейчас сделать для нее.   Он обязан был на все ее вопросы отвечать  со всей честностью. Сейчас ей было тяжелее всех.


                Письмо второе.
               
                Здравствуй, солнышко !

              Пишу опять тебе на компьютере потому, что надеюсь отправить факсом, а рукописный текст может плохо пропечататься.
             События слишком стремительно развиваются, а мы не имеем возможности встретиться и обсудить сложившееся положение, потому хочу хоть как- то обозначить свой взгляд и изложить свое видение будущего. Безусловно все что я сейчас выскажу, подлежит корректировке поскольку я лишен возможности услышать твое мнение и твои замечания и предложения.
Первое. Брошу ли я тебя?– Отвечаю: «Могу!». Но при каких обстоятельствах?
Во-первых: Если ты сама об этом попросишь. Причем аргументировано и убедительно для меня, что я своим присутствием, существованием, вниманием и пр.  мешаю твоей личной жизни, ты любишь другого человека и этим все сказано.
Во-вторых: Об этом я не хочу говорить, ибо все ходим под Богом, и продолжительность жизни мужчин в России оставляет желать лучшего. И если… то не суди меня строго.
     Все! По этому вопросу, я больше не вижу возможных вариантов.
     Второе: Как я вижу дальнейшее будущее?
Если ты принимаешь решение уходить - то ты уходишь. Это должно быть твое решение, я просто не имею никакого морального права тебе даже подсказывать. Потому что главное - это ни наши с тобой отношения, главное - это твоя дочь. Как мать ты должна решить, что будет лучше для нее, тот отец, который есть, или он станет приходящим отцом, или его вообще не будет. Я могу сказать одно, я люблю твою девочку, даже не видя ее воочию, просто потому, что она твоя дочь. Может она и есть та дочка, о которой я  мечтал и мне не надо другой. Я думаю, что мне архисложно будет заменить ей отца, только потому, что мы граждане разных стран, но она может считать, что у нее есть еще один отец, (по крайней мере, я бы хотел им быть).
           В любом случае, ты должна составить приблизительный бюджет на месяц, учитывая все необходимые затраты – наем жилья, питание, садики, телефоны, аэробики, врачи, транспорт и прочее, о чем я просто не знаю. Это должен быть твой прожиточный минимум в этой стране, который я обязан обеспечить. (Не путай с прожиточным минимумом официальным, я не это имею в виду. Тот минимум, который позволит тебе безбедно существовать). Все остальное сверху будем определять по потребностям и моим возможностям. Я не настолько богатый человек, но я умею зарабатывать деньги, просто мне надо знать какие-то ориентиры, потому что порой я не знаю, сколько мне нужно и на что, поэтому я их трачу абсолютно легко и особо не раздумывая, может даже впустую. Тратить деньги – это прерогатива женщины! Мужчина должен их зарабатывать. Только нужно ему подсказать сколько.
        Я собирался со временем покупать недвижимость в Финляндии, пусть это будет твое. Месторасположение можно обсуждать, на Хельсинки свет клином не сошелся. Квартира или дом это тоже обсуждаемо. Естественно тебе нужна работа, чтобы быть законопослушным финским налогоплательщиком и пользоваться всеми их льготами. Я думаю, что тебе нужно будет и финское гражданство. Здесь я рассуждаю с точки зрения наибольшего благополучия твоей дочери. С помощью моих финских друзей, я думаю, мы решим эти вопросы.
           Наверно связываясь со мной, ты себя обрекаешь на судьбу жены моряка, который всегда в море. Но ты прекрасно представляешь, что я никогда не смогу постоянно жить в Финляндии, а тебе из-за дочери пока невозможно будет жить в России, и на данный отрезок времени это правильно и разумно. Раз у тебя есть дочь, теперь твоя жизнь подчинена ее благу, это закон человеческий и Божий и преступать его нельзя. Наши отношения вторичны.
            Если ты все-таки уходишь, то должна четко осознать, что так просто тебе дочь не отдадут. Любой твой шаг будет контролироваться, любое неосторожное слово или поступок будет использован против тебя. Уничтожь все, что может тебя компрометировать (фото, электронную почту, какие-либо письма, адреса, телефоны и т.д), все что каким-либо образом связано с прошлым, далеким и не очень. Никаких встреч, не связанных со служебными или судебными вопросами. «Париж стоит мессы» – не забывай! Главный принцип – не навреди.
            Мы наймем хорошего адвоката. Мы подтянем моих друзей и в первую очередь православную финскую церковь. Нарушен основной закон – ребенок должен креститься в веру матери. Муж увлекался наркотиками и выпивкой, склонял к этому и тебя. Изменял. И главное – подвергал жизнь ребенка опасности. Аргументы очень сильные и опытный адвокат их поднесет надлежащим образом.
           Главное не раскрывать наши планы, наша сила в недооценке нас противником, который считает себя на своей территории, со своим языком и лютеранской верой, с какими-то деньгами, уверен в своей правоте и не считает жену достойным соперником в суде. Пусть так и считает.
          Ты должна помнить, я с тобой, в радости и в горе - я не покину. Все, что в моих силах я сделаю.
           Я пишу эти строки, еще не зная чем закончилась твоя встреча с мужем. Я просто изложил свою точку зрения и свою жизненную позицию. Прости, что сделал это очень сжато, прямо таки по-военному, может даже излишне жестко, но нет времени на сантименты. Оставим нежность для встречи. События развивались очень стремительно, особо раздумывать некогда было. Все это требует безусловного обсуждения и не является догмами, за исключением ответа на первый вопрос – это мои жизненные моральные принципы, мое credo, я никогда еще от них не отступал. Как, если дал слово – то держи его, если ты мужчина, или не обещай. Я, может, не умею, как говорят «держать удар», но я умею подниматься после удара, а это тоже неплохое качество бойца.
                Я  абсолютно искренен, ибо считаю, что в наших отношениях не должно быть никакой недосказанности или двусмысленности. Я тебе сейчас верю, как самому себе, хотя жизнь меня учила, что доверять нельзя никому, особенно женщинам. Ты мне кажешься исключением. Я тебе доверяю, даже если это моя ошибка, хотя вот в это я как раз не верю. Я сейчас руководствуюсь и сердцем и разумом.
           А так, «я по-прежнему такой же нежный и мечтаю только лишь о том, как порой весенней, безмятежной возвратиться…» к тебе.
          Люблю, скучаю, обнимаю, целую тебя, моя девочка.
                Твой Иван.

            P.S.  Уничтожай все-таки письма тоже, вдруг они попадут куда-нибудь. Ты должна быть, как летчик-истребитель, каждые сорок пять секунд оборачиваться, чтобы «мессер» в хвост не зашел. Да война – это мужская работа, а она выпала на твои хрупкие плечи. Как же тебе тяжело, дорогой мой человечек. Держись. Дай тебе Бог сил.

      Так и текли день за днем, письмо за письмом. Он все больше убеждался в том, что нужен ей. Почти каждый день посылал деньги через Вестерн Юнион – по-другому, через счет, это было неосуществимо, официально она считалась безработной и получала пособие на ребенка. Появление лишних денег на счету контролировалось социальными службами и вызвало бы нежелательные вопросы, которые опять же давали преимущество ее мужу при разводе. Иван что-то ей советовал, разговаривал с друзьями финнами, подготавливал почву для решительных действий по приезду, чтобы плацдарм был подготовлен, и тогда они смогут нанести сокрушительный ответный удар. Он засыпал и просыпался с мыслями о ней. Они общались по нескольку раз на дню. Она все-таки вышла на спокойный разговор с мужем, он, с ее слов опомнился, они договорились, что ребенок будет поочередно находиться то у одного родителя, то у другого, так чтоб дать ей возможность хоть как-то заняться своими делами. Она говорила, что ей нужно продолжать ходить в поликлинику к стоматологу, посещать аэробику, парикмахерскую и косметолога, и прочие женские мелочи. Конечно, он был только «за». Иногда с ней ночевала в номере ее крестница – девочка лет тринадцати, дочь подруги, иногда она была там одна. Говорила, что прекрасно высыпается. Правда, ему не очень нравилось, что бывало, звоня по телефону и довольно поздно, он заставал ее в ночных барах, и  это было не очень приятно. Но она отшучивалась, все время твердя, что ей кроме него никто не нужен и не интересен. Но он чувствовал, что она выпила, и ему это, честно говоря, все очень не нравилось. Да, испытывал ревность, и нечего с собой поделать не мог. Но влюбленный слеп, и ничего не видит дальше собственного носа. А пока, шли письма, одно за другим


               
 Здравствуй, моя маленькая девочка!

               Очень хочется тебя обнять и приободрить, но, к сожалению, лишен, пока, такой возможности. Остается довольствоваться тем, что мои послания хотя бы морально тебя укрепляют. Ничего не бойся, ты не одинока, ты не в чистом поле, у тебя есть я. Спокойно найди квартиру и мы ее со временем обставим, а потом уже спланируем, как обрести постоянную крышу над головой. Слава Богу, мы живы-здоровы, у нас есть еще порох в пороховницах, есть кой-какие деньги и голова на плечах, а остальное приложиться. Я надеюсь, что до Нового года многие наши вопросы решаться.       
            Когда я приеду, мы обязательно съездим, я тебя познакомлю со своими друзьями. Я уже разговаривал с ними о тебе. Так что даже в мое отсутствие у тебя будут серьезные помощники, имеющие определенный вес и связи в Финляндии, которые не оставят в беде и всегда помогут. 
          Главное сейчас это наладить твой быт и условия для Анны. Друзья сказали, что у них есть хороший русскоговорящий и православный адвокат. И по законам Финляндии ребенка чаще оставляют матери, только если она не пьяница и наркоманка. И с работой они что-нибудь придумают.
         Так что главное не вешать носа. Через месяц-другой все нормализуется. И мы еще обязательно куда-нибудь съездим втроем на отдых, на недельку другую, к теплому морю. И учти, я очень упрямый, и привык добиваться поставленной цели, «уж коль втемяшиться в башку какая блажь…». Хотя все, что происходит отнюдь не блажь, и не седина в бороду, она уже давно седая, просто я нашел то, что искал. Просто ты даришь мне радость и счастье, а еще у тебя замечательная дочка. А я привык все возвращать сторицей, так что не обессудь.
         Все будет замечательно, и я все помню. И левое ушко с родинкой, и все остальные тоже, а главное это твои глаза, которые не лгут.
          Я скоро приеду и встану где-нибудь и буду стоять и ждать тебя. А ты опоздаешь немного, как и положено женщине, зато я увижу, как заблестят твои глаза, как ты улыбнешься, подойдешь, обнимешь, прижмешься и шепнешь: « Милый, любимый, единственный, как я тебя ждала, как я соскучилась, и как я счастлива, что ты со мной».

                Я сегодня хотел с тобой встретиться
                Прикоснуться колючей щекой
                Увидать, как глаза твои светятся
                И надеждой и давней тоской.

                Я хотел, но не смог с тобой встретиться
                По своей да чужой вине.
                В путь далекий Большая Медведица
                Вспоминай иногда обо мне.

            Это стихам уже много лет.  Но они полностью отражают мое состояние.
             Услышав твое согласие, я несколько успокоился. Если честно, я боялся отказа, что у тебя есть какие-то другие планы и цели, и в них для меня нет места. Я стал лучше спать и много работать, чтобы время бежало быстрей и приближало нашу встречу. Да и вообще надо работать больше и лучше, нам нужно много денег, и кто как не мужчина должен обеспечить дом. А раз есть стимул, так и работа спориться. А у меня есть два таких солнышка - теперь можно горы свернуть.

            До свиданья, моя дорогая. Целую и обнимаю, или наоборот обнимаю и целую. И очень люблю вас двоих. И, конечно, скучаю.       
                Твой Иван.               

               
 
 Что случилось потом, он так и не понял. Наверно это была первая размолвка. Наверно он что-то перетянул, передавил своей настойчивостью, темпераментом и неуемной жаждой деятельности, когда человек попал в беду, и ты рвешься из всех сухожилий, чтобы помочь. От нее пришло письмо, которое первый раз подействовало на него отрезвляюще. Правда, не надолго. За все время их отношений писем от нее было мало – три-четыре. Но лучше бы она их не посылала. Они все были не по-женски чеканны и жестоки. Он понимал, что жизнь ее закалила и приучила не особо церемониться с людьми, но себя-то он считал исключением, и полагал, что может рассчитывать на нечто большее, выделяющее его из всех ее знакомых. Поэтому письмо было, как удар, которого не ждешь. Он сделал вывод – что не достиг той степени доверия с ее стороны, на которую рассчитывал.
         Все началось с того, что он сообщил, что наконец-то получил визу и несется к ней на всех парах. Что он мог ожидать в ответ? Только – «Жду с нетерпением». Наивный. За время переписки многое изменилось. Ей удалось сплавить мужа вместе с ребенком опять в Таиланд, объяснив это тем, что ей нужно время самой разобраться в отношениях с ним. Ивану же было объяснено, что теперь у них развязаны руки, она наконец-то живет дома, и они могут спокойно подыскивать квартиру для нее с дочкой, оставив эту бывшему мужу. Не все, может, его и устраивало, но он посчитал, что ей виднее на месте. Помог опять с деньгами на отправку мужа подальше и готов был мчаться. Но не тут-то было. Пришло письмо, окатившее его с ног до головы ледяной водой:          
            

                Привет, Иван!
Мужчина всегда стремится сделать любимую и желанную женщину уютной и домашней. И когда это происходит, успокаивается, привыкает и начинает не замечать её.
(Мы всегда не ценим то, что имеем и тянемся к недоступному.) Он начинает искать что-то новое, и опять стремиться завоевать другую женщину, отличную от той, которая ждет его дома. Надо быть летающей, неуловимой, непредсказуемой, всегда разной, так ты будешь интересна мужчине, и не наскучишь ему. Я не хочу быть теплой и домашней, уже имела печальный опыт 4-х летнего замужества. Хочу быть желанной и недоступной, делать то,  что мне нужно, то что придет мне в голову в тот момент.
Я не смогу встретиться с тобой в эти выходные. Пожалуйста, уважай мои обстоятельства. Если люди договариваются о встрече, они выбирают подходящее время для обоих: «Ты можешь тогда-то, нет? Хорошо, давай перенесем на другой день». По крайней мере, так на западе. В России, как я поняла не так все просто. Или у тебя не все просто. Давай встретимся, когда мы оба сможем. Не обижайся, пойми меня. Ты ведь тоже хочешь, чтобы я тебя понимала.
                Пока. Мария.



Славный был человек Хома! – сказал звонарь, когда хромой шинкарь поставил перед ним третью кружку. – Знатный был человек! А пропал ни за что.
                - А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать. Нужно только, перекрестившись, плюнуть на самый хвост ей, то и ничего не будет. Я знаю уже все это. Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, - все ведьмы.
              На это звонарь кивнул в знак согласия.
               
                Н.В. Гоголь. Вий.

                Глава 9.

                Первые сомнения

    Ему казалось, что делал он все правильно, хотя, наверно, все-таки и вторгался в чужую жизнь. Кто он был? Кем он был для нее? Случайно встретившийся мужчина, из числа тех, что попадались на ее пути. Почему вдруг вообразил, что ее выбор должен был пасть именно на него? Помог – спасибо, а в остальном, - это ее право решать. Значит все, что он предлагал, ее не устраивало, хотя она вроде как соглашался со всем. Многое было странно и необъяснимо в ее поведении. Отъезд мужа с его помощью почему-то отодвинул проблемы с поиском другой квартиры, она как бы потеряла к этому интерес. Получалось, что квартира ей и не нужна. Деньги он высылал регулярно, за что получал благодарственные послания, где она сообщала, что ходит регулярно к косметологу, к зубному и прочая, прочая. Отказ встретиться  ошарашил. Ему было ясно сказано - она занята. Первая мысль – ревность. Кто-то есть еще кроме него. Она смеялась в трубку, говоря, что мужчины ей надоели, и никого у нее нет. Он старался этому верить, но червячок сомнения всегда грыз изнутри. Ему казалось, что такая Женщина, не может обходиться без мужского внимания. Она притягивает к себе, ему же оставляя сомнения. Иван раздвоился – ему хотелось ей верить, и одновременно, он доказывал себе, что верить нельзя. Как убедиться? Где же правда? Как мучительны были эти терзания, приносящие бессонные ночи, раздражительность и безразличие ко всему остальному, что не касалось ее.
        Наконец он выехал из России. Она ждала его, так, по крайней мере, казалось. Он пулей домчался до Хельсинки, разместился в гостинице и опять застыл в ожидании – она не рассчитывала, что он приедет так рано. У нее были еще свои дела!
        Потом они ужинали в ресторане и беседовали. Никаких изменений в отношении к себе он не заметил. Но и особой радости тоже. Зато когда поднялись в номер, она осмотрелась вокруг, потом плюхнулась в кресло и тут прозвучала та фраза, которую он ожидал менее всего:
        - Ну ладно, все замечательно, а ты денег-то привез?
         Растерявшись и даже поперхнувшись, он машинально ответил:
        - Да, конечно.
        - Ну, так чего ты тянешь? Давай быстрей! - Она протянула руку по направлению к нему и, поторапливая, пошевелила пальцами. – Давай, давай!   
        Он достал из своей сумки заранее приготовленный пухлый конверт и протянул ей. Она выхватила, открыла со словами:
 - О, мой сладкий, какой ты замечательный! - И, не обращая на него внимания, быстро просчитывала содержимое.
       Иван молча смотрел и не мог ничего понять. Что это? Цинизм, расчетливость, продажа своего тела или еще что-нибудь? Он же непрерывно высылал ей деньги, он дал понять, что они не должны стоять между ними, он давал и будет их давать. Но! Разве с этого должна была начаться встреча? Что, кроме денег ее ничего больше не интересует в нем? Или он ей  скучен? И она терпит его присутствие из-за них? Что происходит?
         Мария что-то щебетала, о чем-то рассказывала – было видно, что ее настроение резко улучшилось. Он рассеянно поддакивал, переспрашивал иногда, но мысли были далеко. Когда было уже совсем поздно, она предложила по-быстрому лечь в постель, он опять машинально согласился, и вообще все делал на автомате. Потом отвлекся от своих мыслей и задался целью добиться, наконец, ее оргазма, несмотря на слабое сопротивление.       
- Вот так уж я устроена! -  Она поясняла и успокаивала. - Да ты не переживай!
        - Как же без этого? - не понимал он. Любой нормальный мужчина, занимающийся даже простым сексом, безусловно, хочет увидеть, почувствовать женский оргазм. Это естественно, особенно, если ты любишь эту женщину. Значит, ей нравятся твои ласки, значит все, что ты делаешь ей приятно, и доставляют ей истинное наслаждение, венцом которого является оргазм.
        - Да брось, ты. Это абсолютно не обязательно. Я люблю и просто потрахаться. Это ж здорово! - Все объяснения.
        - Но ты же сказала, что «практически» никогда. Значит, все-таки было? - Не унимался он.
        - Было! - Нехотя согласилась она. – Но очень давно. Я же тебе говорила, еще лет десять назад, когда я жила в Сингапуре.
        - Ну, вот видишь, кому-то удалось, значит и мне повезет. Я не могу, чтобы любимая женщина не испытала со мной всего, что определено самой природой для любви. – Завершил он эту маленькую дискуссию по очень важному вопросу.
        На этот раз он все-таки решился пойти до конца. Да и она завелась тоже, балансируя на самой вершине. Теперь отступать было некуда. Она стонала, извивалась и умоляла:
 - Еще, еще немножко, сейчас, сейчас.
   Изнемогая от недостижимости желанного, она просила остановиться и прекратить, но он не соглашался и, переведя дух, снова и снова устремлялся к цели.
        Время куда-то отступило, но Цель была достигнута. В какой-то момент она вдруг застыла, ее тело оцепенело, она резко изогнулась и волна за волной начала содрогаться. Еще несколько секунд и она взмолилась - Все, все, все, отпусти, хватит, все…все. О…о.
        Она лежала почти без чувств, еле слышно постанывая и постепенно затихая. Он лежал рядом, мокрый, как мышонок, и любовался своим творением.
         Наконец, она медленно приоткрыла глаза, взглянула на него и тут же зажмурилась. Потом опять посмотрела и снова закрыла. Глубоко вздохнула, выдохнула и уже открыла их полностью.
        - Как тебе это удалось? - Голос был тихий, чуть-чуть с хрипотцой.
        - Просто. Просто потому, что я люблю тебя.
        - Господи, я не испытывала этого так давно. Я имею в виду с мужчиной.
        - Так это смотря с каким?
        - Ты прав. Ты действительно чудо-любовник.
        - Я не любовник. Я люблю тебя. Это разное.
        - Да, да, я вижу. Ты действительно любишь меня.
        - Люблю.
        - Господи, сколько же времени тебе потребовалось?
        - Не знаю. Может часа полтора. Да какая разница.
        - Бедненький, устал.
        - О чем ты говоришь? Я разве работал – я наслаждался.
         - Правда? Ну, тогда давай ты теперь. Ты как хочешь?
        - Мне все равно.
        - Тогда давай сзади. - Она быстро перевернулась на живот и, подтянув коленки, выставила напоказ ягодицы.
        Если честно, то ему не хотелось вот так, снова запросто переходить от одного действия к другому. Все это напоминало ему после тех предыдущих полутора часов нежности с его стороны, какое-то животное, не человеческое, спаривание. Но он послушно вошел в нее и постарался опять закончить все побыстрее. Она постанывала и двигалась бедрами навстречу его движениям. Почувствовав его финал, она тут же бодренько соскочила с кровати, исчезла в ванной на несколько минут. Затем появилась, улеглась и, поудобнее устроившись на подушке, спросила:
          - Ну, как? Тебе понравилось?
          - Да…конечно.
          - Правда? Ну ладно, тогда давай спать. - Переход был резкий и опять ему непонятный.
          -  Подожди. - Он пытался как-то возразить – Может, поболтаем?
          -  Ой, давай завтра. Я устала, спать хочу. - И тут же отвернувшись, стала засыпать.
        Его мозг отказывался что-либо понимать. Как, женщина, не удовлетворенная столько лет в постели, и наконец-то получившая «это», моментально переходит от одного состояния в другое? Это больше свойственно мужчине. Даже не мужчине, а самцу, который быстро совершил то, что ему хотелось, и, потеряв интерес к своей половой партнерше, отворачивается, засыпает. То есть спарились и разбежались.
       Голову сверлило: «Ты денег привез? Давай скорее. Теперь я кончила и хочу спать!» А как же он? Опять тот же вопрос: «Кто я-то для нее?» Бездушный автомат, точнее банкомат, который выдает купюры, а потом трахает, при этом доставляя ей максимальное удовольствие.  Как та корова, которая после искусственного осеменения, говорит ветеринару: «А поцеловать?» Только его-то никто не удовлетворял. Здесь физиология была не причем.  Да, это все приятно, но не этого же он ждал. И об этом он не уставал ей повторять. Разве трудно, как-то приласкать, побыть нежной, согреть теплом души, поинтересоваться, что  тревожит? Просто прижать голову к груди и погладить, поворошить волосы? Собака и та обожает ласку, а он ведь не собака. Он – человек! Да что ж такое, черт возьми! Он что не заслужил всего этого. Мелькнула злая мысль:
- Ну не испытываешь никаких чувств. Так хоть изобрази их. Если ты считаешь меня своим любовником, берешь деньги, так это только за то, что я тебя трахаю. Так получается?
            Было четыре часа утра. Сна не было ни в одном глазу. Он курил сигарету за сигаретой, пытаясь постичь мысли женщины, что спала рядом на кровати. Деньги – секс – спать! Что это? Это - проституция.
       Не выдержал:
- Милая… милая.. - Позвал ее.
 - Ну что тебе? - Недовольно пробурчала она, просыпаясь.
 - Прости меня. Я очень хочу спросить тебя одну вещь.
 - А утром нельзя? – Пробормотала сонно.
 - Нет. Я не могу уснуть иначе. Тебя, что кроме денег ничего не интересует во мне?
- Так! - Она резко села. Сон, как рукой сняло - Осточертели эти русские. Почему у вас вечно какие-то проблемы? Почему вы не можете, как все?
 - Что значит «эти русские»? И «как все» - это как?
  - А так – потрахались, тебе хорошо, мне хорошо, и все. Нет, вам надо еще чего-то.
  - Подожди, я не понимаю, а ты, что не русская?
 - Все. Мне все надоело. Я поехала домой. Разбирайся сам со своими проблемами. Ну, тебя, к чертовой матери! - Она спрыгнула с кровати и стала одеваться.
      Боже, как было обидно все это слышать. Но отпускать ее ночью, куда-то в неизвестность, он тоже не мог. Оставалось одно – выпросить прощения. За что непонятно, наверно за то, что не укладывался в привычную ей формулу, но он наступил на собственную гордыню и уговорил, упросил остаться.
      Она, наконец, улеглась, также отвернувшись, и тут же заснула, как ни в чем не бывало.
      Мучительный самоанализ продолжался до утра и закончился  тяжелым сном лишь с рассветом.
       Она умчалась по каким-то своим делам. Хотя  какие могут быть дела в воскресенье? Ну значит, могут. Договорились созвониться. Он остался в номере один на один со своими мыслями. Идти было некуда – везде выходной, да и не хотелось. Погода была чересчур отвратительной. Как говорят: «Хороший хозяин собаку на улицу не выгонит». Но ее дела были, видимо, так важны, что помогли превозмочь всю мерзость погоды, или его общество было чрезвычайно обременительным. Он бездумно смотрел на бушующую за окном метель, пытаясь отвлечься, сосредоточиться на чем-то ином. Но мысли упрямо возвращались к ней. Он вспоминал мельчайшие подробности прошлых встреч, включая последнюю, обрывки разговоров, какие-то произнесенные ею слова и фразы. Он снова начинал выстраивать логическую цепочку. Однако все не срасталось, цепь постоянно распадалась на отдельные звенья, которые невозможно было соединить, потому что они противоречили друг другу и отталкивались, как одноименные заряды.
       Может изначально он выбрал не тот путь? Или здесь вообще везде был тупик? «Налево пойдешь… направо пойдешь… прямо…» Куда тогда? А тогда только назад. Откуда пришел. Эх ты, «витязь на распутье»!
      Ему вспоминалось все, что когда-то неприятно поразило: во-первых, легкость, с которой она каждый раз  расставалась с ребенком на долгий срок, во-вторых, в его лице, допустим, она нашла хорошего, с материальной точки зрения  любовника.
- Но ты - вариант временный, ибо связывать с тобой судьбу она не намерена – ты же русский. Не для этого она уезжала. Но зачем резать курицу, которая несет золотые яйца? Ведь ты не так часто приезжаешь, а соответственно не так уж много и просишь к себе внимания. Неужели так трудно, хотя бы подыграть, притвориться на несколько часов, стать такой, как я хочу ее видеть и слышать? Пусть это мой эгоизм, но, в конце концов, я плачу деньги за эту игру. Ведь она же прекрасно понимает, что я не отношусь к ней, как к проститутке, покупая которую, мужчина договаривается о тех формах и способах своего удовлетворения, которые принимаются обеими сторонами. Причем, пожелания мужчины имеют явное преимущество. Если она прекрасно понимает, что мне нужно, так почему поступает с точностью до наоборот, если наши отношения - это не отношения клиента и проститутки, а я очевидный любовник для нее. Ведь любовник платит деньги в первую очередь не за удовлетворение своей похоти, а за отношение к себе! В противном случае, он мог бы просто каждый раз «снимать» себе одну и туже девочку. О чем я? Боже, какой цинизм во всем этом, и какая грязь. Противно! Я всегда видел в ней Женщину, и наивно полагал, что она видит во мне Мужчину, Друга, Защитника. «Как хорошо, что ты есть!» - ведь это ее слова, не ты их выдумал. А разве может все быть односторонним? Потребляя, ничего не давать взамен, кроме своего тела? Может, ты настолько неприятен, что любое общение с тобой в тягость? Такое ощущение, что как будто притворяется и встречается через силу, как каторгу отбывая несколько часов. Нет, это невозможно! Если бы это соответствовало истине, ей были бы неприятны и твои ласки в постели. Это самое сокровенное, где невозможно сфальшивить. Или это уже некая, он чуть было не сказал «профессиональная» привычка, или ей просто нравиться голый секс, причем с кем - безразлично – глаза ведь закрыты. Приятно и ладно. Но это нонсенс! Так не должно быть!  Чего-то я не понимаю. Ее ярко выраженная негативная реакция, вспышки гнева на твои замечания, все ее поведение, отличающееся постоянным безразличием к твоей персоне, поражали. Можно было исключить лишь те десятки минут, ну пусть час с небольшим, что вы занимались сексом. Ты старался доставить ей удовольствие, и это тебе удалось. Она испытала оргазм, и ей это было приятно, это очевидно и это правда. Все остальное время ты был ей безразличен, а может и неприятен. И это тоже правда! Но почему? Да, многие женщины страдают, как называют это врачи «дисфункцией сексуального удовлетворения». И это безусловно относится в первую очередь к проституткам, которые вступают в половой контакт с партнером, не испытывая ни малейшего желания, а выполняя просто обязанность. В них развивается этот самый комплекс «дисфункции». Но. Их отношения не были, по крайней мере, он так считал, отношениями заказчик – исполнитель. Она не могла не видеть этого. Ведь он не скрывал свою любовь к ней! И испытанный ею сегодня оргазм должен был пробудить в ней что-то, или он вообще ничего не понимал в женщинах.
С трудом собранный фрагмент портрета рассыпался на мельчайшие кусочки мозаики в течение одного вечера. Что на самом деле представляла из себя эта женщина?
        - Сегодня ты убедился в неправильности собственного ответа на поставленный тобою же вопрос. Ты неправильно прочитал условия задачи, выбрал неправильный алгоритм решения и в результате был ошеломлен неожиданным для тебя полностью неверным ответом. Что же происходит? Где ложь, где правда? «Как хорошо, что ты есть!» - И с порога: «А ты привез деньги?» «А ты меня не бросишь?» -  и ее рассказ об омерзительной сцене в туалете, где она отдается пьяному финну. «Когда же ты, наконец, приедешь? Я скучаю…» - и вдруг: «Я не смогу с тобой встретиться в выходные. Уважай мои обстоятельства…Давай встретимся, когда оба сможем». Но ведь муж-то уехал, и с чьей помощью? Да-а, баланс не утешительный. Лжет, говорит правду, снова лжет – какое-то гадание на ромашке. В этом женская непредсказуемость?  Или она посчитала, что все, ты спекся и с потрохами ее? Раз влюбился – так терпи, плати и не смей просить чего-либо, выходящего за рамки ею отпущенного?
      Она вернулась вечером, как ни в чем не бывало. Они ужинали, говорили о пустяках, ни один из них не касался вчерашнего инцидента. Потом поднялись в номер и смотрели «Сибирского цирюльника», привезенного им из России.
      Как сейчас ему был близок сюжет. Любовь, которая понятна только русскому, когда она на грани самоотречения, самопожертвования, когда все сосредотачивается в одном человеке, весь смысл жизни заключен в любимой, это с одной стороны. И мимолетное увлечение многоопытной женщины, для которой существует другая, лишь ей понятная цель, ради которой она пожертвует всем остальным, тем более такой мелочью, как любовь. И случается трагедия. Лишь тогда наступает прозрение, но это ж Россия! «Близок локоть, да не укусишь». Уже поздно.
        Ведь русский взнос за счастье милой –
        Не кошелек, а голова!
   Но голова не скатилась с плеч, хотя и была близка к этому. Просто все изменилось. Как говорили древние умные греки: «Нельзя дважды войти в одну реку». Жизнь уже все расставила сама по своим местам, и изменить чего-либо уже невозможно. Да и нужно ли это?
       И была еще ночь, и был день, когда они разъехались по своим делам, и опять была ночь. Он даже не помнил - занимались ли они любовью, наверно занимались, только все это было, как-то безвкусно, что, впрочем, ее вполне удовлетворяло. По крайней мере, внешне. То есть не произошло тех изменений, которые он ждал в связи с тем, что удалось ему накануне. Она не проявила никакого желания снова испытать оргазм, и не побуждала его к этому. Наоборот, выполнила все механически и также отвернулась спать. А он пытался фантазировать, что сейчас с ним, рядом, другая женщина, та самая, которую он создал, как Пигмалион свою Галатею, видя только телесную оболочку, забывая на время об истинной душе. Она была ему понятна, желанна и отзывчива. Когда она уходила, он начинал понимать, что в реальном мире она чужая, и вряд ли станет родной и близкой. И горечь осознания этого переполняла. Но что-то совершенно неподвластное собственной силе  воли его удерживало.
        Утром, он как обычно довез ее до дома, и они попрощались.
  - Когда тебя ждать снова? – Спросила она. Вопрос показался формальным.
     - Созвонимся. – Он ответил уклончиво.
     - Да, – она, как бы вспомнила, – ты пиши. Мне нравятся твои письма.
     - Хорошо, я постараюсь.
     - Ну, тогда пока! – Дежурный воздушный поцелуй, и она выскользнула из машины.
     Он опять долго глядел ей вслед, пока она окончательно не скрылась за домом, так ни разу не обернувшись. Что у него оставалось на душе? Правильно. Одна горечь.
     Но при этом, не было даже мысли о том, что бросить все это, отойти в сторону, забыть и выкинуть. То, что происходило с ним, не поддавалось объяснению, хотя вся логика была в полном противоречии с действительностью. Он сознательно отказывался от всех своих  умозаключений, и закрывал глаза на все, проглатывая обиду и надеясь на то, что вся эта горечь пройдет. Душа отказывалась следовать за мыслями и казалась скованной цепями, связанной веревками, разорвать которые не было никаких сил.

      «Философ хотел оттолкнуть ее руками, но к удивлению, заметил, что руки его не могут приподняться, ноги не двигались; и он с ужасом увидел, что даже голос не звучал из уст его: слова без звука шевелились на губах. Он слышал только, как билось его сердце…»
                Н.В. Гоголь «Вий»
       



                Глава 10.

                Треугольник.

         Это было в самом конце апреля, когда весна уже вступила в свои законные права. Весна – все-таки самое прекрасное время года, когда в тебя вливаются совершенно новые силы, чувства, ощущения. Мир еще не отошел от зимней спячки, но он уже весь внутри клокочет и готов взорваться веселыми брызгами капели. Так и душа страждет, томится и ждет чего-то нового, неожиданно радостного и приятного, так же, как вся природа бурлит в ожиданиях. Чего? Любви, конечно! Любви, которой еще не было, но была надежда, эта весенняя погода, эти солнечные лучи, растопят лед сердца, и все повернется к лучшему.
           Он готовился к очередной поездке в Финляндию, проводил какие-то последние, необходимые встречи, совещания, в предвкушении того, чтобы дела на несколько дней его могли оставить в покое и не тревожить. Какое это все-таки радостное чувство – ехать на встречу с Женщиной, которую любишь. Любишь несмотря на все подозрения, недостаток внимания к твоей собственной персоне, иногда даже, на твой взгляд, откровенный цинизм. Но что делать? Никто здесь не властен. Это болезнь, болезнь серьезная и продолжительная. Лечение платное, и расценки, ох, как высоки. Но «мужик, что бык – втемяшится в башку какая блажь…».
      
             Она валялась в постели. Вставать было лень. Разглядывая потолок, рассуждала: «Надоел этот Русский со своей любовью. Скоро опять приезжает. О, Господи! Ведь совсем голову потерял. Мне, конечно, это как бы и приятно с одной стороны, но уж больно он настойчив. Втюрился по уши. Дались ему эти чувства. Никак понять не может. Ну, встретились, ну, трахнулись, чего еще? Ну да ладно, придется потерпеть, мне это пока на руку. Пока с одним разберусь, с другим, и этот сгодится. Только умный больно, устала от его нравоучений. Намекаешь ему, что нет любви у меня к тебе, и так и этак – не понимает. Чуть что, начинает злиться. Плохо, что ли быть просто любовниками? Я тебе даю, ты мне платишь и все. Так было всегда и со всеми. Никаких проблем. А тут, на тебе, чувства у него.
          И муж осточертел! Чего ему там не сидится спокойно в Таиланде с Анькой. То, блин в аварию попал, чуть не угробился, то пьет сейчас, сволочь на мои деньги. Да, ладно бы только пил, так нажрется и давай трезвонить: «Люблю, люблю, давай начнем все сначала!». Еще один «влюбленный». Как они мне все надоели. Не дадут пожить в свое удовольствие. Пока были у мужа деньги, еще куда не шло, а сейчас-то, сидит на моей шее и туда же. Сил уж нет терпеть. Лучше бы за Анюткой присматривал. Как она там моя девочка? Скучно, конечно, без нее, но она была бы мне здесь помехой. Да и ей там лучше – тепло, море, солнце и нянька присмотрит».
         Голова болела от выпитого вчера.
- А этот Вейно тоже запал на меня. Ха-ха, есть во мне что-то приворотное, как мухи слетаются мужики – на мед, а может и на говно. Нет, мед лучше! Я сладкая, сексуальная и очень дорогая девочка. - Она потянулась, довольная собой. - А мужики это чувствуют. Ой, как чувствуют. Так и шарят глазами, раздевают. Прямо видно как возбуждаются.
          Русский, конечно, ничего, не плохой мужик, но до Вейно ему далеко. Может даже не по деньгам, а просто потому, что он меня не устраивает. Жить в России? Какой ужас! Да пошел он со своей Россией. Там и с деньгами-то страшно жить. Не-ет, будем держать этого Вейно. Ну и что, что с двумя детьми. Разведется. Нам детей больше не надо – будем жить в свое удовольствие. Он богатенький… Дом-то у его отца, ну прям музей. Да и деньжат у него… явно больше, чем у русского. Не любят финны про это говорить, но я-то раскрутила… И в Швейцарии у него, и в Голландии, и еще где-то лежат денежки на банковских счетах. Говорит, что в бизнесе, но ничего, вытащит сколько надо… Жадноват, как все они. С Русским трахатся тоже неплохо, но уж больно он нежный. И как-то быстро он кончает, как будто торопится куда-то, или как будто ему не нравится что-то. Но что здесь может не нравится? Девочка я просто супер, и фигурка и все при всем. И пососу ему, как положено. Странный он, какой-то. Все с нежностями… А я люблю чтоб меня… , как суку, а не гладили, как кошку. Ну не получаю оргазма, ни и что? Зато приятно. А оргазм – это с душем. Никаких проблем. Хотя надо отдать ему должное – добился-таки своего. Мне было очень хорошо. Но он не понимает, мне это абсолютно не нужно. Так что с Вейно в любом случае лучше. И трахается классно и разговаривать особо не о чем. По-английски много не наговоришь. Набор слов у нас одинаков. Вполне достаточно. А Русский…? Да, зануда он. Старомодный какой-то, хотя и не старый. Ему нужно общение, общение. Какое на хрен общение? Трахнулись, дал денег и разбежались. Отказываться от него, сейчас тем более, не буду, хоть и надоел. Но будет путаться под ногами и мешать с Вейно, быстро отошью. У меня не задержится. Письма, правда, будет с обидой писать. А, переживу, поставлю блокировку на его е-мэйл, отстанет.
        Она еще раз сладко потянулась, и, откинув одеяло, наконец, решила вставать. День уже был в разгаре. Нужно было сходить в парикмахерскую, записывалась вроде, а потом вечером с Вейно что-нибудь изобразить. Когда там Русский приезжает? Надо уточнить, чтоб накладок не вышло. Она голой побродила по квартире, не торопясь умылась, внимательно разглядывая себя в зеркало:
 Супер! - Подумала про себя. – Личико, груди, что надо. Правда, вот на левой видны слегка растяжки после родов. Надо будет заняться этим попозже. Когда с Вейно прояснится, и денежки большие заведутся.
        Выпила стакан сока и уселась за наведения макияжа. Процесс долгий и тщательный. Пару раз звонил Вейно. Поворковала с ним. «Конечно, дорогой, до вечера. Обязательно увидимся!». Потом позвонила Маринке - парикмахеру, уточнила время. Телефон опять затрезвонил. Взглянула на номер: «Черт, муж! Да! Ну что там у вас? Нормально? Как Анюта? Хорошо? Ты что опять пьяный? Вот бл…! Остановись, хватит! Кто приехал? Да мне плевать на него! Хватит пить! Как Аня? Что нормально? Анечка? Девочка моя хорошая… Что не хочешь говорить? Это же мама! Мама плохая? Как тебе не стыдно Аня, так говорить о маме? Почему не приезжаю? Дела. Дела, Анечка. Ты плаваешь? Нырять научилась? Умница! Приеду, приеду. Обязательно посмотрю. Ну что там? Не хочет говорить? Ты что ли там ей что-то наговариваешь? Нет? Ну ладно все, деньги экономьте. Ладно, я постараюсь прислать. У меня все нормально. Пока, пока. Поцелуй Аню за меня. Все. Фу-у-у. Вот сволочь, опять пьяный.
        Она устало откинулась на спинку стула. Надо денег! Вейно трясти пока нельзя, чтоб не соскочил, а вот Русский… Когда он там приезжает? Она набрала номер:
- Привет! Узнал? Можешь перезвонить? Давай! - Она отключилась. – Пусть он платит за разговоры, входящие-то для меня бесплатно, а ему все равно.
             - Привет! Я соскучилась. Когда приедешь? Послезавтра? Отлично! Я буду ждать. Ты позвони, как пересечешь границу. Любишь? Ну молодец! Что привезти? Ну-у, я подумаю и тебе отправлю е-мэйлом. Давай. Скучаю. Целую. Пока, пока. Послезавтра… Ну нормально. Перебьемся. Так, все, последние штрихи к портрету, можно одеваться и на улицу.
           Минут через сорок она уже входила в парикмахерскую:
 - Привет, девчонки! Привет, Марина, я не опоздала? Ну и отлично. - Плюхнулась в кресло.      
 - Что будем сегодня делать?
 - Не знаю… Давай подсветлимся! Джентльмены предпочитают блондинок! Так говорит мой Русский.
 - А как там твои джентльмены поживают?
- Да все отлично! Никто друг про друга не знает. Денег сыплют. Что мне еще надо?
- Не боишься?
- Чего? Кого? Один далеко, второй влюблен по уши, слепой, как котенок, третий еще только собирается влюбиться. Вот четвертого, никого нет.
- А Русский?
- Так я про него и говорю! По уши! Уже достал своей любовью и чувствами.
- А если любит по-настоящему?
- Да ради Бога! Люби, только мне не мешай. Я девушка свободная… Ну, не совсем, конечно, но для него вполне достаточно. И потом, Маринка, надоел он мне, хуже горькой редьки, со своей любовью. Я ему русским языком говорю: «Я. Тебя. Не люблю!» А он за свое: «Я добьюсь твоей любви, я заслужу ее!» Тьфу.
- А он не знает про другого?
- Ты что! Спрашивает постоянно: «У тебя есть кто-нибудь?». А я: «Ну что ты, дорогой. Зачем мне эти мужики. Они мне все так надоели. Только ты». Ха-ха-ха.
- Ой, смотри, доиграешься! А как узнает? Они же русские непредсказуемые.
- Да что он сделает? Ну надуется, ну поругается. Здесь же не Россия. А туда, к нему, в жизни не поеду! Ни на свидание, ни за чем другим.
- А тебе не жаль его? Мужик-то хороший, порядочный, не жадный.
- Не-а. Слушай чего их жалеть. Все они одинаковы. Чего ему неймется? Чего ему не хватает? Значит, самому это все нравится. Пусть тогда и терпит.
      Заиграл телефон.
- Сейчас, подожди, Маринка, отвечу. Хелло! Да, милый. Хорошо, милый. Да, я в парикмахерской. Ты заедешь? Ок. Конечно буду. Пока, пока. Ну вот, это Вейно,  идем в ресторан, пообедаем. 
- Ну, дорогая, ты даешь…Как у тебя так получается? И с одним, и с другим.
-Ха! Знаешь, как адреналинчик играет?
- Не знаю…
- Вейно зовет на майские прокатиться в Стокгольм. Видимо поеду. Крем, кстати, кончается. Ну тот, шведский, помнишь? Супер, правда? Надо покупать еще. Дорогущий! Но Вейно не пожалеет. А Русский приедет – надо гардеробчик обновить, чтоб было в чем новеньком поехать с Вейно. Ха-ха-ха. Здорово я придумала?
- Ну, ты даешь!
- Даю, даю. И одному. И другому. Ха-ха-ха. Не за просто так. Ха-ха-ха. Кстати, присмотрела тут в бутике одном, знаешь на Фредерикенкату, «Дольче Габана», такие штанишки классные, и футболочку, и туфельки. Просто класс! Уже померила, сказала отложить. Русский приедет, и все решим. А потом в Стокгольме, уже с Вейно оторвусь. Я знаю там пару-тройку магазинчиков… Еще отоваримся.
- Куда тебе столько?
                - Ой, девчонки, ничего вы не понимаете. Просто, это моя слабость. Женщина имеет право быть слабой, вот и надо этим пользоваться. Что я и делаю. Вот ты, Марина, содержишь салон, пашешь на себя, на ребенка, на мужа. Иногда можешь себе что-то позволить купить. А я хочу все время себе что-то покупать. И отказывать себе я не намерена. А мужики для этого и существуют, чтобы меня удовлетворять. По-всякому. Ха-ха-ха. А я их. Ха-ха-ха. А Вейно - миллионер, по крайней мере, так говорит. С ним надо поосторожнее, чтоб не соскочил.
                - А про Русского он не узнает?
           - Нет. Русский всегда предупреждает, что едет. А потом, у него дела еще здесь ведь, так что он тоже не может все время быть со мной. Да и я не позволю. Я же умею вертеть ими. Тут, правда, глупость сделала – русскому в лоб заявила: «Денег привез?». Так обиделся, так разошелся. «Я, - говорит, – думал ты ко мне какие-то чувства испытываешь, а ты, вот так, просто, за деньги!» Еле успокоился.
                - И как он тебя терпит?
          - Да любит же, говорю тебе. Вот и клинит его, что я тоже вроде как должна. Я никому ничего не должна. Ну, если только за деньги. Вот поедем с Вейно на пароме, все обсудим, если прогноз будет хорошим, то Русского на время отошьем, чтоб не мешал вообще.
          - Каким это образом?
               - Да скажу, что в Таиланд уезжаю, по дочери соскучилась. Ой, девочки, действительно так скучаю… Она мне звонит каждый день, плачет: «Мама, мама, приезжай! Посмотри, как я плавать научилась!». Сама реву. Подожди, Маринка, слезы аж навернулись, вытру.
        - А муж?
        - Да ну его, придурок, пьет там целыми днями на мои деньги. А что делать? Приходиться терпеть. А, не хочу вспоминать. - Под окнами парикмахерской загудела машина. - О! Вейно уже прикатил. Нетерпеливый. Девчонки, кто-нибудь выйдите, помашите ему, чтоб зашел, здесь подождал. Заодно посмотрите, оцените, какого я отхватила. А?
           Одна из девушек выглянула на улицу и помахала. Но финн не стал выходить из машины и знаками показал, что будет ждать здесь.
- Не хочет. – Сказала вернувшаяся.
- Понятно. Стесняется. Ну, пусть ждет. Маринка, долго у нас еще?
- Да, нет. Сейчас уже заканчиваю. Дай просушить твои волосы получше.
- Давай, давай. Все должно быть просто супер.
- Будет, будет. Ты не сомневайся.
- Тебе пора мне побольше скидку делать, как постоянной клиентке.
- Но ты ж у нас богатая клиентка.
- Все равно. Я почти каждый день у тебя. Кто еще столько к тебе ходит?
- Хорошо, хорошо. Десятку сбросим.
- Всего-то?
- Побойся Бога! И так с тебя немного берем.
- Ну ладно, ладно. Шучу. Ну что все?
- Вот теперь все.
- Ну ладно, побежала.
Она выпорхнула из салона. У тротуара стоял серебристый ландкрузер, за рулем сидел финн и обеспокоенно вертел во все стороны головой. Видимо не хотел, чтобы его кто-нибудь увидел здесь. Заметив ее, заулыбался, выскочил из машины, открыл ей правую дверь и помог сесть в кабину. Промелькнула мысль: «Как Русский !» Мелькнула, да прошла.
- Ну, здравствуй, дорогой. Давай поцелуемся. Ну что ты боишься? Думаешь, кто-нибудь увидит? Ну, давай отъедем.
- Да, может… случайно… жена… знакомые…
- Тогда поехали. Куда мы сегодня сначала?
- Есть… один хороший ресторан, на окраине Хельсинки. Там всегда… очень мало людей. Никто из моих знакомых туда не ходит.
- Хорошо. А потом ко мне?
- Конечно!
- Ты соскучился, милый?
- Ужасно!
- И я так скучала, ждала твоих звонков.
- Это… правда?
- Конечно, правда!
- Я… очень рад!
- А уж как я рада! Ха-ха-ха. – Он по-английски говорил прекрасно, но как все финны чуть-чуть тянул, делал промежутки между словами. Но так было даже и лучше, легче понимать.
Они действительно пообедали в маленьком ресторанчике, где кроме них сидела еще какая-то пожилая пара финнов.
- Вейно, ты ничего не сказал по поводу моей прически.
- Ты выглядишь просто фантастически.
- Спасибо. А мы пойдем еще как-нибудь домой к твоему отцу. Он мне очень понравился!
- Правда? Я рад! Конечно, как-нибудь сходим. Может… только несколько погодя. Когда у нас что-то определиться.
- Конечно, Вейно. Не будем торопить события. Нужно проверить наши чувства!
- А ты меня любишь?
- (О, Господи! И этот туда же!) Я еще не уверена полностью в себе, но скоро, кажется, определюсь. Ты должен ждать и надеяться.
- Жду, моя дорогая. Я тоже уже почти определился. После нашей поездки в Стокгольм, я окончательно поговорю с женой и тогда все. Мы снимем квартиру, и будем жить вместе.
- Да, но есть еще одна проблема. Ты не забывай о моем муже.
- Пусть он пока в Таиланде, а вернется, и мы спокойно обсудим ваш с ним развод.
- (Да, это у вас у финнов все спокойно. Муженек-то будет вести себя не как финн. Он же псих, я знаю. Почти, как Русский!). Конечно, Вейно. Ты такой умный и рассудительный мужчина! Я на тебя полагаюсь. А еще ты очень сексуальный. – Она потерлась под столом ногой об ногу мужчины. – Я уже сгораю от нетерпения. Мои трусики уже мокрые. Поедем скорее ко мне.
- Да, да. Сейчас я только рассчитаюсь. Я сам давно тебя хочу. – Вейно подозвал официанта, тот принес счет, Вейно внимательно его изучал, потом подал кредитную карту, и внимательно изучив еще раз уже чек, подписал его.
              - Н-да, это тебе не Русский… – Подумала она. – Тот краем глаза взглянет и платит. А этот умеет считать, и главное, любит это делать. Черт, какие они все скаредные здесь. Ну-ну посмотрим, как ты дальше запоешь!
- Знаешь, Вейно, послезавтра, мне надо будет уехать на два-три дня. (Сколько-там, Русский пробудет? Не знаю точно.)
- А куда? Зачем? – Вейно встревожился.
- Да к подруге, под Миккеле. У нее ребенок родился, я его еще ни разу не видела. Все обещаю и обещаю. Не хорошо обещать и не делать. Ведь потом у меня такой возможности не будет. Мы же все-время будем вдвоем.
- Да. Да. Тогда конечно. – Он успокоился.
          Они приехали к ней домой. И был секс. Вейно отработал прекрасно в тот вечер. Они выпивали и снова занимались сексом. Он исполнял ее любые прихоти. Ей нравилось еще, чтоб мужчина кончал на нее, на живот, на грудь, на лицо. Зато потом никаких проблем. Сбегала в душ, сполоснулась, не надо думать о беременности. По поводу предохранения от всяческих болезней, она принимала соответствующие меры: когда партнер был случайный –  тема презерватива даже не обсуждалась, он одевался и точка, когда мужчина был постоянный, то ему позволялось это делать без него. Только в определенные физиологией дни, все должно было сделано вне, за этим она старалась следить. Да и для мужчины, по ее мнению, это было высокой степенью доверия с ее стороны, что естественно заставляло его себя контролировать. Но сегодня было можно, поэтому их страсть с Вейно превзошла все границы
- Вижу, вижу, что ты тоже у меня на крючке. Сколько раз уже заводил разговор о разводе с женой и нашей совместной жизни. Особенно после такого секса. Будет, все будет, мой дорогой, только подожди немножко, заглоти поглубже. Конечно, я фантастическая девушка, где еще найдешь такую. Ха-ха-ха.


               

                Глава 11.

                Предложение.

          Иван приехал на следующий день. Они встретились, как обычно в гостинице. Пухлый конверт и ужин в ресторане, все как всегда. Правда, на этот раз он спросил:
 - А почему ты меня ни разу больше не приглашаешь к себе?
 С ответом нашлась быстро:
 - Знаешь, дорогой, после того разрыва с мужем, я всего опасаюсь. Вдруг он нанял кого-нибудь, за мной могут следить. Представляешь, он узнает, что ко мне приходил мужчина? Ты же сам говорил, надо быть осторожной. Может обвинить меня в чем-то, лишить дочери. Так что давай-ка в гостинице. Или тебе не нравится?
- Да, нет. Все нормально! Это я так. - Успокоился он.         
     Потом была обычная ночь. Ничем не отличавшаяся от других. Единственное, что ему вновь удалось заставить ее испытать оргазм. Она удивилась:
 - Как это у тебя стало получаться?
Он отшутился:
 - Достигается длительным упражнением. Все гораздо проще, я привыкаю к тебе, я начинаю тебя все больше и больше чувствовать.
 Дальше все было по уже сложившейся схеме: она не проявляла той страсти, какую можно ожидать от любящей женщины, он, памятуя об этом, и считая, что время не пришло, и он не разбудил в ней Ее, то есть любящую женщину, довольствовался малым.
       Утром, позавтракав в номере, отель был шикарный – лучший в Хельсинки, он предложил ей прокатится куда-нибудь на машине за город. Туда, где он ни разу не был, к примеру, на полуостров Ханко. Она тоже там не была и с удовольствием согласилась. Она вообще всегда была рада выехать куда-нибудь из Хельсинки. Видимо, по-прежнему не хотела, чтоб их кто-нибудь видел вдвоем. Хотя иногда она знакомила его со своими подругами, очевидно из свойственного женщинам желания просто похвастаться.
 - Слушай, у меня к тебе просьба! – Начала она разговор издалека.
- Ну, выкладывай! – Иван пребывал в прекрасном настроении. Она сегодня не злословила, благосклонно относилась к тому, что он смотрел на нее, и не корчила гримас по этому поводу.
- Ну, скажи, что выполнишь!
- Хорошо. – Он усмехнулся. – Я постараюсь.
- Ну ладно. – Она уселась, как прилежная ученица, готовящаяся отвечать на экзаменационный вопрос. – Слушай, тут неподалеку, есть магазинчик, бутик, я там присмотрела такие великолепные штанишки «Дольче Габана». Ты мне купишь их? А, милый?
Он поморщился в ответ:
- Слушай, ну ты же знаешь, как я не люблю ходить по магазинам. С детства. Я для себя-то забегаю на пять минут, вижу, если что нравится, покупаю и тут же вон. А с женщиной ходить по магазинам это пытка.
- Ну, ты ж не просто с женщиной, а с любимой. И потом это действительно тоже пять минут.
- Слушай, но я же дал тебе денег, сходи, выбери и купи. Я подожду в машине. – Он пытался сопротивляться.
- Не-е-е. Я хочу, чтоб ты был со мной. Чтобы посмотрел и похвалил меня. (И чтоб оплатил сам, не поймет никак, бестолковый!). Ну, милый… – Улыбка и взгляд были такими просящими, что он сдался.
        Это был не первый его поход с ней в магазин. Уже тогда он обратил внимание на некие метаморфозы, которые начинали с ней происходить. Казалось, она забывала обо всем на свете, об окружающих людях, и о нем, безусловно. Ее интересовало только то, что на прилавках. При этом ее глаза вспыхивали безумным пламенем, и взгляд метался с одного предмета на другой. Сегодня, во второй раз, он имел возможность наблюдать весь этот процесс в полной мере. Магазинчик был действительно очень дорогой, поэтому действующих лиц было всего трое. Он, она и продавщица, возможно, она же и хозяйка. Огонь безумия охватил всю Марию. Казалось, не только глаза излучали этот блеск, а вся она светилась. Брюки следовали за джинсами и наоборот, блузки, майки, футболки сменялись босоножками и туфлями. Все это мерялось, снималось, одевалось по новой, опять снималось, опять примерялось и так до бесконечности. Посмотреться в одно зеркало, в другое, сзади, спереди, сбоку, а вот с этим, а с этим, а так, а этак.
         В нем нарастало раздражение. Он же просил, не заставлять его делать то, что ему так неприятно. Во всем должно быть чувство меры. Ну, нельзя же так издеваться! Наконец, он не выдержал:
 - Я даю тебе еще пять минут. После этого сажусь в машину и уезжаю. Все.
Ее взгляд остановился на нем, медленно в глазах стал появляться какой-то разум. Правда, он ускользал, так как взгляд еще продолжал метаться по раскиданным и примеренным уже вещам, но все чаще и чаще и уже осмысленнее останавливался  на нем.
    - Ладно. Берем это, это и это. Ты не возражаешь, дорогой?
- Нет. Только давай быстрее.
- А все. Я все выбрала. Можешь оплачивать.
        Он достал кредитную карту, посмотрел счет и молча оплатил. Сумма была приличная, превышающая то, что он обычно передавал ей, а передавал он ей не мало. Те суммы, что доставались ей от него намного превышали верхнюю планку средней зарплаты в этой стране, не говоря уж о России. Но дело было не в деньгах, тем более, когда это касалось любимой женщины или какого-нибудь доброго дела. Но что-то здесь было не так. Он чувствовал это, но не мог ничего себе объяснить. Было что-то ненатуральное во всем, какой-то подвох или обман, подсказывала интуиция, но прорваться сквозь собственную слепоту и глухоту он не мог. Оставалось раздражение, которое не проходило даже тогда, когда они вышли из бутика, сели в машину и тронулись в сторону Ханко. Он молча вел машину, она размышляла:
-  Ох, Русский надулся снова. Жалко денег, что ли ему стало? Хотя вряд ли, он никогда не был жадным. Может чего-то сморозила не то? Сидит, молчит, курит одну за одной и дуется. Чего делать? Ума не приложу. – И вслух. - Ты злишься, что я так долго? Ну, извини, дорогой. Я же женщина, я обожаю магазины. Ну, прости, я не приняла всерьез, что ты их так не любишь!
- Да, ладно. Я уже отошел. – Он ответил искренне, раздражение отступило. День был чудесный, солнечный, автострада прекрасной и живописной – настроение поднималось само собой. Рядом сидела Женщина, о которой он мечтал, думал, любил. Ну что еще надо было?
- Слушай, я давно хотел с тобой поговорить очень серьезно. Ты не возражаешь?
- Давай. – Она, опять как послушная и примерная девочка кивнула головой.
- О нас с тобой. Я не могу жить так больше. Ты здесь, я там. У тебя своя жизнь, у меня своя. Если ты имеешь какие-то планы в дальнейшей жизни на меня, то поделись. Я не могу больше пребывать в неведении. Ты как-то странно себя ведешь, то оттолкнешь, то поманишь. Как будто забавляешься. Я взрослый серьезный человек и со всей ответственностью готов принять на себя все твои проблемы и проблемы твоей дочери. Просто, я хочу знать, какое место в своей жизни ты отводишь мне?
- Ну, дорогой, не задавай таких вопросов. Они меня ставят в тупик. Я еще не готова на них отвечать.
- Дело в том, любимая, что эти вопросы далеко не праздные для меня. Я привык всю жизнь брать на себя ответственность за тех, кто меня окружает. Неважно, это мои родные и близкие, или даже люди, которые работают со мной. Я один за всех в ответе. Если я слышу твое согласие, я начинаю действовать. Действовать в каком плане: я должен быть ко всему готов. Я должен присмотреть и купить соответствующую тебе, а точнее нам, квартиру в Ленинграде, отремонтировать ее, наполнить мебелью и прочими столь необходимыми вещами и ждать тебя. Я не могу позволить себе принять вас с Аней (О-о, с Аней!), да, с Аней, потому что считаю, что дочь должна жить с матерью.
- Кто ж ее отпустит? Муж? Да, никогда!
- Это мои проблемы! Если я за что-то берусь, то довожу до конца. Я очень упрямый.
- Я это вижу и чувствую на себе. Шучу, шучу.
- Я хочу, чтоб ты была моей хозяйкой. Маленькой хозяйкой большого дома, помнишь, как у Джека Лондона? Я хочу, чтоб ни ты, ни твоя дочь, ни в чем не нуждались. Просто на все это мне нужно время, и нужна уверенность. Уверенность, прежде всего, в тебе! Считай, что это мое предложение. Сердце мое давно у тебя, теперь я предлагаю тебе и свою руку, свой мозг и все, что у меня есть. Все будет принадлежать тебе.
- Я не могу еще тебе сказать, что люблю тебя, но я не могу и возражать против того, что говоришь ты.
- Значит, да?
- Значит, скорее да! (Попробуй, скажи сейчас нет. Из машины еще выкинет или разобьемся вдвоем. Нет, эти русские - сумасшедшие).
- Слушай, у меня к тебе тогда  просьба!
- Какая? Я вся во внимании!
- Приезжай на майские праздники, точнее, на 9 мая в Ленинград! Я так люблю город в эти дни. Я покажу его тебе, я подарю его тебе. Он будет весь твой, или наш с тобой.
- Ой, не знаю! (Срочно надо что-то придумать. Я же с Вейно еду в Стокгольм. И это уже решено!) Дело в том, что я забыла тебе сказать, ко мне приезжают знакомые из Москвы, и я уже обещала им, что мы поедем на пароме в Стокгольм. А потом мне самой позарез нужно в Швецию. У меня кончается крем, которым я всегда пользуюсь, а он продается только там.
- Но это же моя просьба! Неужели тебе важнее какой-то крем, нежели живой человек?
- Ну, я ж тебе говорю, дело не только в креме, дело в подруге, которая приезжает из Москвы со своей мамой и с сыном.
- Придумай что-нибудь. Заболей, якобы, тьфу, тьфу, тьфу. Дерева нет, чтобы постучать и не сглазить. Ты же мастерица!
- Ну, хорошо, я постараюсь. Так ведь билеты взяли уже.
- Да черт с ними с билетами. Сдай обратно, а не сдать, так я оплачу. Ты не представляешь, какой ты мне сделаешь подарок!
- Я постараюсь, правда, постараюсь. (Господи! Как отвязаться-то?)
- Скажи только честно. Ради меня можно отказаться от этой поездки?
- Можно! Ради тебя можно! (Ага, сейчас, уже отказалась!)
- Правда? Как я рад! Ты даже представить себе не можешь! Как я рад всему, что услышал сейчас!
- И я рада! (Во завелся, чем бы перебить его излияния чувств? Надо что-то придумать… А предложу трахнуться!) Слушай, а ты сейчас меня не хочешь?
- Как? Не понял, в каком смысле?
- В прямом. Я хочу с тобой трахнуться прямо в машине. Извини, забыла, ты со мной не трахаешься. Хочу заняться с тобой любовью в машине.      
- Где на трассе? Но это скоростная дорога! – Он был ошарашен неожиданным поворотом событий.
- Ну, найди где-нибудь съезд. Остановимся. Я очень тебя хочу.
        Он растерялся. Это была на самом деле проблема. На скоростной дороге, в Финляндии, эти остановки редки, и порой надо проехать 15-20 километров, пока встретиться что-то подобное. Тем более, что они уже подъезжали к городу, и он принялся колесить по нему в поисках более менее укромного уголка. Это была не Россия, где на джипе можно просто свернуть с дороги в лес и делать все, что душе будет угодно. Так они прокатались около получаса, пока он не присмотрел одно местечко. Но было поздно. Она сказала:
- Ты прости меня. Просто что-то нахлынуло. А сейчас прошло. Ты прав, зачем этим заниматься в машине. Мы лучше это сделаем в номере, вечером.
        Они гуляли, взявшись за руки по берегу Финского залива, бросали в воду камешки, обнимались, целовались, и ему казалось, что счастливее его на свете нет никого.
        Даже вернувшись вечером в номер, они легли в постель, и ему снова казалось, что она была нежнее обычного, что все-таки что-то сегодня с ней произошло, и виновником этого, наконец, стал он. Он ласкал и наслаждался ее телом, он шептал ей слова любви, она улыбалась с закрытыми глазами и согласная с ними кивала головой. Он заставил ее снова испытать высшее наслаждение, а потом, войдя в нее сам, замер, любуясь ее красотой. Она, почувствовав, что он остановился, открыла глаза и, удивленно посмотрев на него, прошептала:
- Что с тобой?
 Так же шепотом он ответил:
- Ты не представляешь, какое это счастье обладать любимой женщиной. Ты не представляешь, какое это счастье быть в тебе. Ты не представляешь, какое это счастье ощущать себя одним целым с тобой. Как я люблю тебя! И как же я сейчас счастлив!
       Прощаясь утром, он обнял ее и шепнул на ушко:
- Помни, я люблю тебя, я жду тебя в Ленинграде!
- Я не обещаю, я постараюсь. - Она слегка отстранилась и поморщилась.
- Я знаю, если ты захочешь, и если ты постараешься, и ты обещала именно это, то ты приедешь! Я буду тебя ждать. Ох, как буду тебя ждать!
            Они поцеловались, и он прыгнул в машину и понесся домой, в Россию. Еще никогда так он не торопился домой, практически без задержек пройдя обе границы, лишь для того, чтобы примчавшись приступить к этому сладкому и томительному ожиданию ее приезда. Единственную остановку  он сделал, выехав на Кронштадтскую дамбу, и послал ей сообщение: «Я счастлив и люблю!». На что моментально пришел ответ: «Ты самый лучший мужчина, которого я встречала в своей жизни». Большего он не мог и желать!               

                Глава 12.

                Был месяц май…

                Был действительно месяц май! Самый любимый им из всех двенадцати месяцев. И весь город, казалось, ощущал тоже самое в этой жизнерадостной весенней круговерти.
         - Я обожаю наш Невский, с его шумом, потоками людей, киосками, магазинами и прочими его вечными атрибутами, хотя облик проспекта безусловно изменился по сравнению с годами моего детства. Но что-то неуловимое, не бросающееся сразу в глаза, заслоненное сверкающими витринами новых, открывшихся за последнее десятилетие модных салонов, ресторанов, банков и отелей, оставалось, как какая-то нить, связывающая Невский шестидесятых и Невский сегодняшний.
        Тот же людской поток бесконечно текущий по обе стороны проспекта, те же человеческие лица, одни сосредоточенно торопящиеся или радостные, праздно гуляющие, уплетающие мороженое и беззаботно смеющиеся, те же влюбленные, не замечающие никого и ничего, те же петербургские старушки, редко которых теперь, к сожалению, можно встретить, но, тем не менее, сразу же узнать их, по какой-то внутренней исходящей от них интеллигентности, спокойствию и даже величавости, несмотря на внешнюю бедную скромность, но аккуратность; по чувству такта и меры в давно состарившемся гардеробе; по их речи, уверенной, вежливой, академически правильной, по их обращению друг к другу: «Дама, будьте так любезны… благодарю вас». Те же ларьки «Союзпечати», изменившие название и внешний вид, но оставшиеся таковыми по сути, те же краснощекие мороженщики и многие, многие другие черты и детали всегда присущие Невскому. Если бы я почаще бывал на Невском, то перемены, происходящие с ним, не были бы так ощутимы для меня, ведь всегда обращаешь внимание, как растут чужие дети, а как свои – не замечаешь. Поэтому, возвращаясь каждый раз на Невский, как будто издалека, ибо автомобильные пробки и та скорость жизни, с которой ты вращаешься, вынуждают его объезжать, и получается так, как будто ты вообще живешь в одном городе, а Невский в другом, так вот, возвращаясь сюда, ты каждый раз поражаешься тем переменам, что произошли с ним за время твоего отсутствия. И вырвавшись, наконец, из сутолоки дней, из забот о бизнесе, о хлебе насущном, ты останавливаешься на несколько минут, отбросив все мысли в сторону и неторопливо прогуливаешься по Невскому, как бы впитывая все его перемены, одновременно отмечая то, до боли знакомое старое, ощущая всем телом, душой, сердцем – это твой Невский, ты - его частичка и, как древо, тянущее жизненные соки из земли, так и ты наполняешься тихой радостью, силой, отступают невзгоды, расправляются морщины, появляется улыбка, и ты улыбаешься прохожим и милиционерам, домам и троллейбусам, перезвону часов на Думской башне, кораблику на Адмиралтействе, солнцу, лужам, голубям, всему, что тебя окружает. «Здравствуй, Невский! Как ты тут, мой старый друг и учитель? Да, мы с тобой изменились. В чем-то к лучшему, в чем-то нет. Я уже не тот мальчишка, родившийся и выросший напротив Гостиного Двора, постарел, возмужал, потрепала меня жизнь. Стал смотреть на нее по-другому, порой с усмешкой, порой наплевательски, а иногда даже цинично. Но все равно осталось во мне что-то, идущее оттуда, из глубины твоих столетий, что позволило сохранить и порядочность и честность, и давно вышедший из моды романтизм. Ты тоже изменился, дружище! Если б я периодически не приезжал к тебе, а пропал бы этак лет на «-дцать», боюсь и не признал бы сразу тебя. Появилось в тебе что-то чужое, непривычное. Это и лоск шикарных витрин «Невского Паласа», «Гранд Европы», «Нины Риччи», «Ланкома», банков и прочая и прочая, куда подъезжают и заходят немногие, но неторопливые, уверенные, с некой печатью превосходства над остальными, мужчины, или в сопровождении подобных им женщин, или девиц, чье положение по отношению к спутнику можно называть как угодно, ибо все равно это сводится к одному, древнему как мир виду профессии. Иногда они шествуют в сопровождении охраны, что тоже стало приметой времени, как мобильные телефоны, стили одежды и марки автомобилей. Они сидят в кафе, наслаждаясь обстановкой, чашечкой кофе, обедом, коктейлем, неторопливо беседуют, иногда взгляд их лениво скользит по людскому потоку, струящемуся по Невскому, через, как бы специально несдвинутые белоснежные жалюзи тонированных витринных стекол, для того чтобы еще более увеличить комфортность ощущением контраста между уютом внутри и уличной неустроенностью снаружи. Да и люди, куда-то спешащие по проспекту, практически не обращают своих взглядов на них, так как привыкли. А если кто и остановится, зачарованно разглядывая, то это или провинциальный приезжий, или такой же, как ты, пытающийся отыскать здесь что-то старое, знакомое.
        Он специально навестил Невский, внутренне готовясь к ее приезду, проверяя все те излюбленные им места Петербурга – Ленинград, что намерен был ей показать, удивить, заинтересовать. Ведь замысел о том, что она будет жить в этом городе, уже существовал, а это значит, что он должен был сделать так, чтоб в эти короткие два-три дня их свидания, она влюбилась в этот город, ну если не так, как он, то хотя бы чуть-чуть.
        Они каждый день перезванивались. Он, специально, лишний раз, не спрашивал о дате и времени ее приезда, но уже выяснил для себя в справочном Финляндского вокзала, когда прибывают поезда из Хельсинки. Один днем – «Репин», и один вечером – «Сибелиус», правда, есть еще ночной московский «Лев Толстой», но это вряд ли. Оставалось только ждать, когда она произнесет заветные слова: «Встречай, я выезжаю!». Он, как бы давал ей возможность спокойно утрясти все свои дела - с отменой поездки в Стокгольм, с подругой и прочее, боясь навредить своей настойчивостью в напоминании об этом.
- Она ведь взбалмошная. – Думал он. – Еще психанет, или не то настроение будет. Рявкнет: «Я же сказала, постараюсь!». Зачем нарываться? Вдруг еще передумает. Она же знает – КАК я ее жду!
 Но он все-таки не выдержал и спросил: 
- Когда тебя, хотя бы примерно, ждать? Лучше всего выезжай завтра, 8 мая. - Ответ ошарашил.
- Ой! – Даже по телефону чувствовалось, как она скривилась. – Ну, у нас уже билеты взяты на паром. Подруга приехала. Что я могу сделать?
- Ты же сказала, что постараешься! – Он просто был обескуражен.
- Старалась. Не получилось.
- Придумай что-нибудь! – Он был буквально застигнут врасплох, напуган и почти умолял ее. – Ну ради меня! Ты же говорила, что ради меня можно отказаться от этой поездки!
- Ну, что я могу уже придумать? – Она была непреклонна.
- Пусть одна подруга едет в Стокгольм.
- Не-е. Это не реально. Она вообще не знает английского, что она там будет делать? А потом, я же говорила тебе, что мне нужен крем. Я не могу без него.
Им внезапно овладел приступ холодной ярости. Он замолчал, чтоб не сорваться, потом выговорил, как припечатал:
- Знай одно. У тебя есть еще два дня, чтобы все решить. 9 мая, я буду стоять на Финляндском вокзале и ждать тебя. Поступай так, как подскажет тебе сердце, если оно есть у тебя. Все. Пока. – Он резко выключил телефон.
      Два дня прошли, как в тумане. Он сидел в мастерской, тупо уставившись в окно и куря сигарету за сигаретой. Изредка отвечал на какие-то звонки друзей и знакомых, поздравлявших с наступающими праздниками и спрашивавших его, как и где он собирается их провести. Он рассеянно что-то отвечал, порой невпопад, потом вешал трубку и тут же забывал о звонке. Все его мысли были сосредоточены на ней. Почувствует ли она его боль на расстоянии? Поймет ли, то, как ему важно увидеть ее здесь, в Ленинграде. Должны же мысли передаваться! Не может же она не слышать его мольбы! Все больше и больше болело сердце. Что это было – межреберная невралгия или действительно сердце, он еще не понимал. Не до этого было! «Она должна услышать мою боль! Она должна примчаться! Нельзя же бросать человека, который сейчас фактически в беде!» - Он продолжать верить в чудо. Оно должно свершиться. Был вечер 8-го. Она должна была уже или плыть на пароме или… Он набрал несколько раз ее номер. Телефон что-то бормотал по-фински и не соединял. Тогда он сел за компьютер и, собрав всю силу воли в кулак, отправил ей письмо:
             «Милая моя девочка! Зачем ты так поступаешь, я никак не пойму. Когда я пишу эти строки, может, ты плывешь уже на пароме в Швецию, и тебе нет до меня никакого дела. Может и читать ты их не станешь, а, может, и прочтешь - не знаю. Я ведь продолжаю тебя любить несмотря ни на что, хотя ты не представляешь, как мне больно твое безразличие, с которым я столкнулся, твое молчание, твое упорное нежелание отвечать. Разве ты видела от меня что-нибудь плохого, разве тебя любил еще кто-нибудь так как я? Не будь такой жестокосердной и холодной, я ведь живой человек, и ты знаешь, что я страдаю и КАК страдаю. Я об одном сейчас молю Господа: «Соверши чудо, пусть она приедет!»
             Милая! Мне, правда, очень плохо сейчас. Ответь хотя бы, не молчи».
      Ответа не было. Его нервы были просто на пределе. Утром, не выдержав, он отправил смс:
                «Я буду ждать тебя сегодня 9 мая на Финляндском вокзале Санкт-Петербурга дважды, днем и вечером, ты можешь приехать на любом из двух поездов. Подумай, моя девочка, очень хорошо, прежде чем все разорвать. Склеить будет сложнее».
                Он вышел из дома, сел в машину и поехал на вокзал. Там он купил огромный букет роз, он знал, что она любила красные розы, и встал так, чтобы видеть всех выходящих из поезда пассажиров. День был прекрасный, солнечный, из репродукторов на вокзале гремели духовые оркестры – это был самый любимый его праздник – День Победы. Праздник, который откликается в сердце каждого русского человека, ибо не было ни одного в этой стране, кто так или иначе не был связан с этим днем. Праздник чувствовался во всем: в солнце, в хорошей погоде, в музыке, в настроении людей, в их улыбках и смехе. И он стоял, прижимая к себе розы, и продолжал верить, что наступит праздник и для него. Что два праздника сольются в один, как только он увидит Ее. И как он будет тогда счастлив.
        Хельсинский поезд пришел как всегда вовремя. Его сердце возбужденно забилось. Он дождался пока выйдут все пассажиры, потом пробежался вдоль всего состава, заглядывая в окна – может, сидит не выходит, ждет, что он за ней сам подойдет и возьмет вещи, а тогда уже вместе они выйдут на перрон. Нет. Ее не было.
       Он побрел к машине. Бросил цветы на заднее сидение. Сел и закурил. Оставался вечерний поезд. Он думал, он успокаивал себя, что вероятность еще сохраняется, ибо утренний поезд выходит из Хельсинки слишком рано, что-то около шести утра, а она любит поспать, понятно, что ей не с руки ехать в такую рань. Ее телефон по-прежнему не отвечал, бормоча что-то по-фински. Он гнал от себя все дурные мысли, настраиваясь только на одно. На встречу.
        Вечером все повторилось. Он опять стоял на перроне, с цветами, окруженный толпой людей, спешащих из пригородных электричек, прибывающих одна за одной. В небе прогрохотало. Все оживились и устремились к Неве. Начинался салют. Так под гром орудийных залпов и гимн великому городу, которым встречают на наших вокзалах дальние поезда, наконец, прибыл «Сибелиус».  Ее не было!!!
       Когда он это окончательно осознал, ему стало настолько плохо, что он еле-еле добрел до машины. Как он добрался до дома, он даже не мог вспомнить. Как он пережил эту ночь одному Богу известно…
      На следующий день он дозвонился своим друзьям врачам, те приехали к нему, несмотря на собственное тяжелое состояние похмельного синдрома – праздник все-таки, и срочно созвонившись с госпиталем, отправили его туда. Прединфарктное состояние было очевидно. Он никогда не жаловался на сердце, и проходя каждый год, еще на службе, диспансеризацию, все кардиограммы были в норме. На этот раз все было плохо. Но лежать в госпитале он не мог. Ему тошно было находиться и общаться даже с тем минимумом людей, врачей, медсестер, которые там присутствовали. Да, палата была отдельная, уход вежливый, отменный и не навязчивый. Но он не мог. Он хотел одного – иметь возможность забиться куда-то в собственный угол, и самому в одиночку справится со своей болью и своими переживаниями. Как зверь уходит от стаи умирать в дальний овраг, так и он стремился избавиться от людей, от общества. Поэтому используя все свои связи, и сумев настоять на этом, он договорился, что будет приезжать каждый день, проводить несколько часов под капельницей, а потом возвращаться домой и соблюдать постельный режим. Через пару дней он позвонил. Телефон работал и она ответила.
- Привет!
- Здравствуй! Ну как съездила?
- Замечательно! ( Еще бы не замечательно, так хорошо раскрутила этого финна. Мало того, что он накупил мне всякой всячины, так еще и сделал фактически предложение. Ну, там развод, то да се, но к осени, думаю все разрешиться!) А ты как?
- Да плохо!
-Ну ты чего слал мне все какие-то письма…Не люблю, когда ты начинаешь ругать меня.
-Мне действительно было и есть плохо. И я не шучу. Я был в госпитале.
-Ой, а что с тобой?
-Было прединфарктное…сейчас получше. Но дело не в этом. Выслушай меня и не перебивай. Не беспокойся, я уже лежу дома. Со мной все будет хорошо. Я хочу, чтоб ты поняла одну простую истину: я бы сам слетал за этим проклятым кремом хоть на край света, за малую толику твоего участия, за эти два дня, что могла мне подарить. Могла, но не захотела. Эх, ты, милая моя, какую ж ты глупость сотворила несусветную! Ты ведь потеряла со мной очень много, гораздо больше банки крема… Я, все равно к тебе очень хорошо отношусь, несмотря ни на что. Но я смогу вернуться к тебе теперь только в том случае если поверю твоему поступку. Какому не знаю сам, но я должен поверить ему. Слова обманчивы, я на них купился. Прощай, любимая. Мне очень жаль, но мне нужно жить дальше и работать. Видимо без тебя, это твой выбор, ты сама так решила. Как будет завтра не знаю, может, конечно, что-то в тебе и перемениться, а может и нет. Помнишь, у Есенина:
                Да и ты пойдешь своей дорогой
                Распылять безрадостные дни
                Только нецелованных не трогай,
                Только несгоревших не губи…
               
- Ну, я не знала, что у тебя так все будет серьезно. Если б знала, конечно бы примчалась к тебе. А сейчас ты лежи, лечись и не нервничай. Тебе нельзя. – затараторила она. – Потом я сейчас в Таиланд собираюсь улетать, не могу больше без дочки. Ну, пойми ты меня - не могу я так быстро все решить. Ты очень хороший человек, и мне очень жаль, что все так получилось. Но не дави на меня. Дай время. Я все решу. Я не сделала еще никакого выбора. Но действительно хочу, чтоб он пал на тебя. Не торопи, умоляю.  Ну, а не хочешь со мною мучаться – так брось.
- Все было бы легко, кроме одного – я люблю тебя. Ну, ладно, когда летишь? – Он вдруг почувствовал какое-то облегчение от известия, что ее просто не будет в зоне досягаемости.
- Взяла уже билеты на 14-е.
- Надолго?
- Не знаю, где-нибудь на месяц.
- Хорошо. У меня через месяц день рождения. Я, надеюсь, ты определишься и пришлешь свой вердикт.
- Обещаю.
- Хорошо, верю. Тогда прощай на месяц. Мне тоже нужно время.
- До свиданья, милый! Целую.
- Да. Тебе, наверно, нужны деньги? – несмотря на всю боль, ему почему-то захотелось сделать ей что-то приятное.
- Ну, не помешали бы.
- Я завтра вышлю полторы тысячи, больше сама знаешь за один раз нельзя.
- Ты просто прелесть. Ты настоящий мужчина!
- Я это знаю. – Усмехнулся горько. – Ну ладно пока. Завтра пришлю сообщение о номере перевода.
- Целую, милый!
- Угу. Пока. – Он отключился.

               
Может он цеплялся за спасительную соломинку в виде месячной отсрочки, может надеялся, что у него что-то уляжется за это время, он сможет сделать какие-то переоценки и выводы, но в любом случае, ему нужен был отдых, сердце-то ведь болело по-настоящему, и врачи не шутили с ним. Пусть будет все, как будет.
            На следующий день он отправился в Вестерн Юнион и переслал ей необходимые деньги, сообщив об этом. В ответ получил дежурные «спасибо и целую». Накануне ее отлета, он все-таки не удержался и послал ей еще одно письмо:
          «Доброе утро! Не знаю, что тебе говорят про меня твои подруги, могу сказать, что говорят мои друзья. Про тебя знают двое: лютеранский пастор и православный священник. Оба сказали: «Брось ее!». А я, как видишь, не бросаю. Каждый из них спросил меня про деньги – много ли даю? Когда услышали приблизительные суммы –  дара речи лишились. Потом ругались. Один по-русски, другой по-фински. (Для финна, при их экономности – это вообще безумие.) Потом русский сказал: «Да, мой дорогой, ты влюбился всерьез и я буду за тебя молиться, чтобы у тебя все было хорошо», и финн сказал: «Я тебя не осуждаю, я уважаю твои чувства, потому что ты хороший человек, я буду за тебя молится». Поэтому, раз за меня молятся два священника, я решил еще подождать. А потом, я верю в твою порядочность, и знаю, если бы тебя не мучили сомнения, ты бы наотрез отказалась от моих денег, которые я предложил тебе вчера. Я, сознаюсь, это сделал специально, чтоб еще раз убедиться в тебе. Если бы ты не сомневалась, то я бы услышал в ответ: «Как я могу взять деньги у человека, который заработал из-за меня предынфарктное состояние!» Поэтому верю, что в тебе идет борьба, и буду ждать ее исхода. Мы с детства знаем: «Кроха сын пришел к отцу, и спросила кроха: «Что такое хорошо, а что такое плохо?»  Я знаю, что я хороший человек, и ты знаешь это. И не можешь поступить подло по отношению ко мне, используя меня только из-за денег и думая, чего не брать, коли дает. Ты так думать не можешь! Потому что знаешь, «что такое плохо». Знаешь, что Бог покарает. Значит еще не все потеряно. А если и сделала мне больно, то не специально, а случайно, и думаю, очень сожалеешь. Не волнуйся, я все пережил и простил давно тебя, потому что люблю. Мне кажется, и в тебе это чувство где-то тлеет, может, ты его боишься, и даже мысль такую отгоняешь. Поэтому, жду своего дня рождения, и твой вердикт, что в любом случае будет подарком, или  «Прости и забудь!» (я готов к этому - конец мучениям), или «Мы с Аней – твои!». Я готов, но уже к серьезному разговору, без кокетства, женских выкрутасов и ссылок на непредсказуемость женского характера и то, что «я все время разная». Женщина и должна быть разной: на работе, дома, на улице, в обществе, на кухне и в постели. Но она должна быть одинаковая в одном – в отношении к своему мужчине. Все, теперь дело за тобой! Нужны будут еще деньги, сообщи из Таиланда адрес. Твой, Иван».

    

    Месяц действительно протекал спокойно для него. Он стал забывать про боль обиды. Созваниваться было не реально, она просила этого не делать, так как сказала, что отключит телефон – слишком дорого. В общем он ждал ответа и поздравлений.
          Она наслаждалось жизнью по максимуму. Этот Вейно влюбился в нее по уши и был готов сделать все, что она не попросила. Русского жаль конечно, маялся сердечный, но что поделать, он - не ее выбор. Она ж не виновата, что ей лучше с Вейно. Рыба ищет, где тише, а человек, где лучше! Поэтому и объявила ему, что улетает. Пусть так и думает. Раз денег прислал – значит верит. Ну и пусть. Ему же будет легче – меньше страданий. Неужели сам не понимает, что в Россию она никогда не поедет жить. Ей нужен иностранец, и, главное,  богатый. А Вейно пока то, что необходимо. Своя фирма, большие деньги. Она уже договорилась, что часть акций будет переписано на нее - для мелких расходов, будет квартира в центре, которую он также запишет на нее, затем он разводится и женится на ней. Осенью помолвка. А там видно будет. Надо русскому только написать письмо, чтоб не тешил себя иллюзиями, но в тоже время оставляя его на крючке. Есть в нем все-таки что-то. И не только связанное с деньгами. Жаль было бы потерять его навсегда. 
            «Здравствуй! С днем рождения! Извини, что молчала столько дней. Мне нужно было время, чтобы все обдумать.
        Ты ведь знаешь, что меня очень волнует будущее моей дочери, и мне нужно думать о том, как будет лучше прежде всего ей. Я не могу жить без нее, и я знаю, что муж не позволит ей жить вне Финляндии. При том, что я ее мать, она все равно финка. Я не смогу выехать вместе с ней без разрешения отца.
За эти дни, что я провела в Таиланде, я убедилась воочию, как они любят друг друга. Я не смогу их разлучить. Поэтому, я вынуждена сказать тебе, (как бы сложно это не было), что я не смогу жить с тобой в СПб. Мы можем продолжать по-прежнему иногда встречаться, если ты захочешь, конечно. Я желаю тебе всего наилучшего, но я не могу предпринять ничего такого, что могло бы повредить Ане. Надеюсь, ты поймешь меня. Я очень ценю твою любовь и заботу обо мне. Может еще никто и никогда меня так не любил. Если тебя разозлит это письмо, то не присылай гневного ответа. Оставь о себе добрую память. Я ее сохраню. Забудь меня. С наилучшими пожеланиями…
Постскриптум: Мне жаль, что это случилось в твой день рождения. Я пробуду в Таиланде до июля месяца».
         Ну что ж свершилось… Вот и вердикт. Все нахлынуло вновь. Вся горечь, злость и обида. Но что-то здесь не так. Что-то не вяжется. Но что? Она выбрала самый простой и действенный способ для отрицательного ответа. Причина в дочери! Аргумент, против которого ничего не скажешь! Но все ее поведение отнюдь не свидетельствовало о готовности к жертвенности. Даже ради дочери! Он чувствовал что-то неестественное в ее словах. И это «нечто» пробиралось в подсознание и начинало там складываться в иное, приобретавшее уже очертания. Оно возникло не из этого, «прощального» письма, оно шло издалека, возможно из анализа тех встреч, ее поведения, ее рассказов, случайно вырвавшихся или оброненных фраз. Письмо лишь что-то подтверждало. Но оно было! Что оно? Чтобы вывести на свет ЭТО, нужно уличить в чем-то, найти какие-то подтверждения. А зачем? Зачем ему это было надо? Ведь ясно сказано: «Все!». Зачем тогда? А вот зачем. Чтобы самому убедиться в бесплодности своих притязаний, своих попыток завоевать эту женщину. Значит, чтоб оправдать самого себя? Нет. Чего себя оправдывать? В чем? В том, что отказался от своей цели на совершенно оправданных условиях? Да, наверно. Мужской эгоизм. Никуда не денешься. Нужно для самого себя. Оправдаться перед самим собой.


 
                Глава 13.

                Последние капли.

            Прошло полтора месяца. Он не ездил в Финляндию. И ему как-то становилось все легче и легче. Время-то действительно лечит. Конечно, он вспоминал о ней, и тот самый червячок каких-то сомнений в неестественности ее поведения шевелился иногда внутри. Но он старался отмахнуться от него и с головой уходил в работу.
         Где-то в начале июля он все-таки собрался в Финляндию. Поднакопились дела и встречи. И он поехал…
        На второй день вечером, собираясь утром следующего дня обратно в Россию, он сидел в номере и от нечего делать щелкал пультом телевизора, переключая каналы. Зазвонил мобильный телефон. Номер был ее.
- Да, слушаю.
- Привет! Это я. Узнал? – Все внутри напряглось.
- Привет! Узнал.
- Ты можешь говорить?
- Могу.
- А ты где сейчас?
- В Хельсинки.
- Какое совпадение! Я тоже. Ха-ха-ха.
- Ну и что? Давно приехала?
- Пару дней. Слушай, очень по тебе соскучилась…
- Правда? А я думал все…
- Правда, правда. Давай завтра увидимся?
- Я завтра уезжаю.
- Ну, задержись чуть-чуть. Я могу только днем. Я же не одна приехала, а все вместе. Аню отведу в детский сад и мужу скажу, что ушла по делам. А сама к тебе. Ты в какой гостинице?
Он назвал и непонятно для самого себя согласился встретиться. Хотя потом весь вечер думал, зачем он это сделал. Все сначала? Посмотрим. Ему действительно очень хотелось посмотреть на нее. Изменилась или нет? Похорошела или подурнела? Хотя, кто возвращается после стольких дней пребывания на курорте подурневшим?
         Он отложил отъезд и ждал ее на улице в летнем кафе. Она подъехала на такси, он открыл дверцу машины, помог ей выйти, затем расплатился с водителем.
        Они сели за столик, она заказала белого вина, и что-то без умолку болтала. Он рассеянно слушал, внимательно ее разглядывая. Платье, о котором она сейчас рассказывала, действительно ей очень шло, все облегающее, на бретельках, с оголенными плечами и верхней частью груди, подчеркивая саму грудь и вообще все округлости ее тела. При этом она сообщила, что трусики и лифчик входят в комплект и сейчас надеты. Он что-то спрашивал, она отвечала,  весьма бойко рассказывала об отдыхе, о дочери, но что-то ему казалось во всем этом, или в ней самой, странным. Но он отмахивался от этих мыслей, погружаясь в ощущение счастья, что находится рядом с ней. Они поднялись в номер. Она тут же заскочила в ванну и вышла уже вся обнаженная, легла на кровать, пальчиком манила его к себе, раскинувшись в томной, вызывающей позе. Он настолько отвык от ее нагого тела, настолько соскучился, что опять ушел с головой в омут. Его ласки достигли цели, и счастливая она прошептала:
-Господи, как тебе это удается?
- Просто, я не переставал любить тебя!   
- Я знаю. – Затренькал ее телефон. Она с кем-то очень резко поговорила по-английски. Он не особо прислушивался, понял только, что она обещала скоро быть. Да и она засуетилась, собираясь и одеваясь.
- Муж уже ищет. – Пояснила – Уже потерял меня. Ну ладно дорогой, мне надо бежать.
- Подожди еще хотя бы десять минут. Побудь со мной. – Попросил он.
- Десять минут? Ладно. – Согласилась – А ты ничего не привез мне?
- Конечно, привез. – Он встал, взял свой бумажник и отсчитал большую сумму – несколько тысяч. Потом нашел у себя в портфеле пустой конверт, положил их туда и конверт отдал ей.
- Вот это да! – Она искренне восхитилась, заглянув внутрь. – Ты еще никогда не давал мне столько сразу.
- У меня не было подарка, поэтому купи себе сама, что захочешь.
- Ты просто прелесть, а не мужчина. Слушай, а давай в конце месяца съездим в Стокгольм, на пароме. Я возьму Анютку. Она очень любит ходить в зоопарк, здесь-то они все-время ходят, а там просто чудесный зоопарк. А ты поедешь в другой каюте. В Стокгольме купим мне крем, а то опять кончился, ну и прошвырнемся по магазинчикам. Я там все знаю.  А на пароме будем вместе. Анька вечером уснет, а мы сможем потрахаться вволю. – Он нахмурился.
- Ну, любовью позанимаемся. – Она тут же поправилась. – Знаю, знаю. Тебе не нравится, когда я так говорю. Ну, как принимается мое предложение?
- Наверно, да. Хорошо, да. Я все организую, возьму билеты в Ленинграде и созвонимся.
- Здорово я придумала?
- Неплохо.
- Ну, я побежала?
- Беги.
Они поцеловались, и она выскользнула из номера. Почему ему сейчас так было хорошо, он не понимал, почему еще сутки назад он даже не думал, что встретит ее снова, будет заниматься с ней любовью, будет отсчитывать ей деньги, соглашаться на эту поездку. Что произошло с ним?
- Да мне было просто хорошо и все тут! - Подумал он.
         Те самые мысли, что беспокоили его раньше, вернулись лишь некоторое время спустя. Опять было что-то неестественное во всем. И тут вдруг в его мозгу резко всплыла одна деталь их встречи. На ней не было загара! Вернее был, но очень слабенький, как от солярия, а не от южного солнца, из-под которого она выехала два дня назад. Он ведь даже спросил, когда целовал ее обнаженное тело, и его удивило отсутствие белых полосок в самых интимных местах, прикрываемых обычно купальником. Она ответила тогда, что солнце ей противопоказано, и она вообще не бывала под ним, отсиживаясь в тени. Но сейчас он понимал, проведя столько времени в своей жизни на юге, особенно в детстве, что это невозможно. Там загоришь и в тени, если проведешь два месяца. Ну, невозможно по-другому! Даже если не раздеваться вовсе. Что-то, но загорит просто больше, или лицо, или руки, или ноги, но загорит! Не провела же она в погребе месяц - другой. Человек все равно как-то попадает на солнце, а потом носит летнюю одежду – юбки, причем короткие, она другие не признает, шорты, майки... Значит, что-то должно загореть! А купаться? Что выходит два месяца провести у моря (и у какого моря!) и не искупаться? Бред. Может, она вообще никуда не ездила? Может, это все выдумки? Таиланд, муж, их совместный отдых, совместный приезд? Что-то еще не совпадало… Что? М-м-м, а ее письмо? Он открыл компьютер, нашел его, то самое «поздравительно-прощальное». Написано по-английски. Понятно, там, дескать, нет русского шрифта, это так. Время получения. А какая там разница в часовых поясах? Посмотрел, посчитал. Интересная картина получается. Письмо  получено, а значит и отправлено (скорость-то Интернета бешенная, секунды на пересылку) в котором часу? Московское время минус часовые пояса… получается 4 часа 47 минут утра по местному времени. Не слишком ли поздно или рано? Такое возможно в нескольких случаях. Бессонница, но надо ночью куда-то пойти и найти компьютер. А муж? А ребенок? Нет, не годится. Потом она не страдает бессонницей. Он в этом убеждался неоднократно.  Другое. Допустим, сидели где-то с мужем допоздна, допустим в баре гостиницы – там есть всегда бизнес-центр с Интернетом,  но она не высидит столько без спиртного, и к половине пятого утра она была бы вдрызг пьяная. Отлучилась, якобы в туалет, пошла и написала письмо. Нет! Письмо написано абсолютно трезвым человеком, обдуманно и без эмоций. А потом оно достаточно длинное. Написать такое письмо за пять минут не получиться, тем более пьяному. Значит… Значит, оно послано не из Таиланда! Откуда? Скорей всего из Финляндии. Вот и ответ по поводу отсутствия загара. Значит, все было ложью! Начиная с майских праздников! Зачем? Если он ей действительно не нужен, надоел, неприятен или что-то в этом духе – послала куда подальше, и пошел бы он «солнцем палимый». Зачем ложь? И такая фантастическая, с Таиландом, с письмом? И «радостная» встреча после долгой разлуки? И где загар? Сплошной бред и обман. Он не мог понять одного? Зачем все это? Если он ей нужен только ради денег, если у нее есть еще кто-то… Ну скажи прямо. И  я уйду!
- Размечтался! – Ответил внутренний голос. – Ласковый теленок двух маток сосет! Извини, за грубый намек.
- Но нельзя же на искренность чувств отвечать подлостью и обманом!
- Еще как можно! Тебя мало обманывали в жизни?
- Это было другое! Бизнес и прочее.
- А какая разница? Для нее это бизнес, для тебя чувства. Не ровняй по себе!
- Нет. Она так не может!
- Ну, ну…
              Она сама не понимала. Уже месяц, как они жили с Вейно. Жили пока в старой, еще мужниной квартире. Идиллия, казалось, наступила. Претендент на ее руку ввязался в бракоразводный процесс с женой, ей предстояло тоже самое с мужем. Шесть месяцев ожидания и… начнется та самая жизнь, о которой мечталось. Дом в самом престижном районе Хельсинки, это помимо квартиры, еще один где-нибудь на юге. Она хочет на Лазурном берегу. Сан-Тропе, Ницца, Монако – ее бы устроили. Да-да, Монако лучше. И машину – «Ягуар» или «Бентли»? Она не решила еще. Да, и акции, дорогой, не забудь акции. И деньги на мелкие расходы. Финн морщит лоб, но он так влюблен. Кивает головой:
- Все будет, моя дорогая. Только…
- Что только? – Настороженно.
- Еще наши разводы не оформлены. У меня деньги вложены во многие проекты. В разных европейских странах.
- Черт! И почему нужно так долго ждать?
- Закон! – Он пожимает плечами и смотрит виновато.
- Да! – Вздыхает она. – (Черт бы взял ваши законы!) - И ласково прижимается. - Но ты ж выполнишь мои маленькие просьбы? – Он вспыхивает радостно:
- Конечно, дорогая! Мы поженимся и все сразу купим.

Иван заказал билеты и поставил ее в известность о дате поездки. Она отреагировала радостно. Он чувствовал, что в нем уже произошли какие-то изменения, но не подавал виду. Внутри росло раздражение от спектакля, который она невинно продолжала разыгрывать, а ему казалось, что из участника пьесы, он стал уже  зрителем. Иногда накатывала холодная ярость, но злился он скорее на себя, чем на нее, потому что понимал: кроме него самого, виноватых не было. Единственное, что он ставил непосредственно ей в вину, так это то, что видя его искренность и открытость, она поступала, на его взгляд, все-таки цинично. Просто пользуясь им, как вещью. И дело абсолютно не в деньгах. И не потому, что они так легко ему давались, как раз напротив, все зарабатывалось, конечно, не кровью и потом, а нервным напряжением, которое на самом деле гораздо тяжелее и значительно вреднее для человека по сравнению даже со сверхъестественными физическими нагрузками. Просто он ценил в людях честность, даже порой нелицеприятную для него, но честность в словах, делах и поступках. А здесь налицо был неприкрытый цинизм, с ложью, обманом. И главное ради чего? Ради денег? Нет в мире ничего грязнее денег. И в нравственном и в реальном, физическом смысле этого слова. Через какое количество рук проходят эти бумажки, какое количество микробов, грибков и прочей дряни на них оседает. И эта идиотская поговорка: «Что нельзя купить за деньги, можно купить за большие деньги!». Он так не считал. Есть вещи, нравственные, духовные, которые не продаются. Душу ведь не продашь! Но это было его собственное, индивидуальное мнение. Да, он его пропагандировал, утверждал и доказывал. Но не факт, что кто-то другой придерживался аналогичной точки зрения. Сколько людей, столько и мнений. А она, как раз и была из той породы, но все равно  цинизм был неприятен. Можно ж было, один раз посмотреть в глаза и сказать: «Я не та Женщина, которая тебе нужна, я никогда не буду тебе опорой в жизни, потому что я привыкла брать от нее все, что нужно мне. Ты никогда не сможешь положиться на меня, поскольку если мне будет выгоднее, я предам тебя. Я не могу быть постоянно верной тебе, потому что я все время ищу что-то лучшее для себя, и как только оно подвернется, я уйду. У меня нет моральных принципов, которые бы меня сдерживали». Да, такой ответ был бы неприятен, но он оценил бы тогда ее честность и ушел, сохранив в своем сердце уважение к этой женщине, ведь кроме секса, денег и его чувств их ничего более не связывало. Что оставалось теперь?
Он приехал как обычно под вечер. До этого она мило щебетала по телефону, как она «ждет и соскучилась». Но по приезду, на его предложение встретиться, был получен отказ. Причина – ребенок заболел, высокая температура. Но при этом она находилась с девочкой в городе и ходила по магазинам. Он слышал, как она переговаривалась с ней, слышал детский лепет в ответ. От такой явной  лжи, тем более, что речь шла о ребенке, здоровьем которого она прикрылась, он резко вспылил. Ведь ни одна, нормальная мать, не будет никогда врать про болезнь ребенка – это кощунство, во-вторых, если это так, и ребенок болен, то накануне дальней поездки, нельзя таскать его с собой по городу, а наоборот постараться, как-то подлечить. Ложь была настолько очевидной, и лицемерной, что он просто вышел из себя и наговорил кучу всяких гадостей. Хотя, почему гадостей? Он просто сказал то, как он понимал ее действия вообще по отношению к нему. Ему вдруг захотелось, чтоб она сама призналась во всем. Зачем? Наверно, чтоб потешить самолюбие, и так достаточно ущемленное и истоптанное ею. А может для того, чтобы дать ей еще один шанс поступить честно и рассказать самой все как есть?
Он отключил телефон до самого утра. Ночь была бессонная, он ворочался с боку на бок, пытаясь что-то объяснить самому себе. То он искал какие-то оправдания для нее, потом для себя и так до бесконечности. Где-то после завтрака он включил телефон, ему должны были звонить по совершенно другим, рабочим вопросам. За ночь он принял решение, что с ней все закончено, и в эту поездку он отправится один. Она позвонила и, как обычно, как ни в чем не бывало, спросила его о том, когда они встречаются и где. На что он сухо ответил:
-Ты никуда не едешь. Я так решил. Все. Давай завершать отношения. Для нас обоих будет лучше расстаться раз и навсегда. Я устал от твоей вечной лжи, обмана, притворства. Не хочу вдаваться в подробности, но думаю, что ты меня прекрасно сейчас понимаешь.
Она прореагировала совершенно спокойно на его слова:
- В отношении меня ты можешь поступать так, как тебе хочется. Но я, с твоих слов, и твоих обещаний, в свою очередь пообещала эту поездку Ане. Как мне теперь объяснить трехлетнему ребенку, который спит и видит поездку на пароходике? Ты об этом подумал, «справедливый» ты мой? Тот, который всегда держит свое слово? А? Подумал? Представь себе, как она будет плакать? Ты, который говорил, что в этом мире ничего не стоит и одной слезинки ребенка? А?
Он растерялся и машинально ответил:
- Это не я говорил, а Достоевский!
- Какая разница. Ты цитировал Достоевского. Разве не так?
- Так. – Удар был ниже пояса. У него не было аргументов что-либо возразить.
- Ну и что ж теперь? – Она почти насмехалась над ним.
- Теперь ничего. Вы едете. Где мне вас ждать? – Он капитулировал. По-другому он не мог сейчас поступить.
  - Жди в кафе, там на терминале. Увидишь нас – не подходи. Нас будет муж провожать. (Он поморщился.) Мы сами подойдем к тебе. Эх, надо было заранее билеты передать! Теперь придется как-то выкручиваться перед мужем.
- Тебе предлагалось встретиться вчера. – Сухо прокомментировал.
- Я тебе еще вчера объясняла, что у Ани была температура. А у тебя поехала крыша, начал нести всякую чушь.
- Да, конечно. – Он усмехнулся. – Ладно, все договорились. До встречи.
- Пока. Только не подходи к нам. – Она напомнила еще раз.
- Хорошо. – Отключил телефон. Как же быстро она его сломала! Да, ударила в самую болезненную точку. Знала ведь, что никуда не сможет деться. Пей до дна всю свою чашу. До дна!
Он приехал к терминалу задолго до посадки, сел в кафе и пил кофе, чашку за чашкой и курил сигареты одну за одной. Перед этим, он зашел в обменник и поменял все имевшиеся у него наличные доллары на шведские кроны. Он прекрасно понимал, что она его раскрутит на покупки, поэтому он решил ограничиться этой суммой, весьма приличной, сказав, что он или забыл кредитную карту, или что на ней мало денег.
Они появились внезапно. Сначала он увидел очаровательную белокурую девчушку, которая вбежала пулей в кафе и принялась лазать по всем диванам, забираться на высокие табуреты у барной стойки, спрыгивать с них, пролезать где-то под столами, прятаться от кого-то, в общем, вести себя так, как ведут все дети на Западе. Это у нас в России, большинство детей закомплексовано, задергано родителями и окружающими со своими вечными «нельзя», «стой», «куда ты», «это нехорошо» и так далее. На Западе этого никогда не увидишь и не услышишь. Здесь дети творят, что хотят. Хоть на голове стой, никто не сделает замечания. Демократия... С младенчества дети должны ощущать себя свободными, даже в ущерб взрослым, которые, впрочем, этого не замечают и не считают себя в чем-то ущемленными детскими шалостями. Короче, этот белокурый то ли ангелочек, то ли чертенок, была ее Аня. Мать появилась чуть позже, внимательно озираясь по сторонам. Нет, не отыскивая взглядом ребенка, и не его тем более. Его она увидела сразу и больше не смотрела, двигаясь в правильном направлении. Она постоянно оглядывалась, не видит ли кто другой с кем она сейчас встретиться. Наконец подошла вплотную.
- Привет, дорогой.
- Привет. Садись. Будешь что-нибудь.
- Нет. Дай лучше билеты. Мы с Анютой пойдем на паром, там и увидимся. А то боюсь, муж выследит.
- Муж? – Он усмехнулся.
- Да муж. А что ты смеешься? Он же нас провожал. – Она изобразила недоумение.
- Конечно. – Кивнул головой и передал билеты. – Встретимся на пароме.
- Давай. Аня, Анютка. – Она позвала девочку, но та особо на нее не реагировала, поэтому позвав ее еще несколько раз, ей пришлось идти отлавливать ребенка и, взяв уже за руку насильно уводить с собой. Та упиралась, что-то лопотала по-фински, но, в конце концов, подчинилась.
Он докурил очередную сигарету, допил кофе и потихоньку побрел на паром. Вечер для него выдался веселенький. Она мстила за вчерашнюю вспышку гнева и делала все, чтобы досадить ему, несколько раз уходила в каюту, переодеться, оставляя на него маленького ребенка. Надо представить, что это было за испытание. Девчушка – очаровательная, но оторва – глаз да глаз нужен. При этом, ни слова по-русски! При русской-то матери. Что она вытворяла! То забиралась туда, откуда можно было свалиться и покалечиться, то могла улечься на главной палубе, так что все дефилирующие пассажиры должны были или перешагивать ее или обходить, то ее ловили, то ее искали, то откуда-то выуживали. И при этом он умудрился найти с ней общий язык, ни зная практически ни слова по-фински. Под конец, они уже мирно сидели в ресторане, беседуя друг с другом, абсолютно не понимая собеседника, но им это никоим образом не мешало.
Все уловки с переодеваниями были предназначены лишь для нужного впечатления и привлечения интереса со стороны окружающих мужчин. Она ловила каждый брошенный на нее взгляд и смотрела в ответ в глаза восхищенным мужчинам, как бы приглашая их к продолжению. При этом она беспрестанно пила вино и с каждым часом становилась все более пьяной и развязной. Ее это возбуждало, и возбуждение передавалось мужчинам. Она все время уходила куда-нибудь пройтись, провожаемая восхищенными мужскими взглядами, которые раздевали ее на ходу и мысленно совокуплялись с ней. Она как бы говорила ему:
     - Смотри тоже! Какова я? Хороша ведь! Любой мужик будет мой, если только поманю пальцем.
   У него было такое ощущение, что если б не его присутствие, а она, сделав круг, возвращалась к нему и ребенку и присаживалась за их столик, с удовольствием бы закатила здесь оргию и отдавалась бы одному за другим. Он даже мог представить себе это, как мужчины стояли бы в очереди со спущенными штанами. Да и усевшись за стол, ее глаза продолжали рыскать по сторонам, оценивающе разглядывая мужчин и ловя их ответные взоры. Лишь порой ее взгляд скользил по нему, чтобы проследить за реакцией на происходящее.
- Зачем ты себя так ведешь? – Он все-таки не выдержал и спросил один раз.
- Как так? – Ответила, продолжая изучать окружающих.
- Вызывающе.
- Правда? Мне просто нравится, когда на меня все обращают внимание.
- На тебя обращают внимание только с одной мыслью.
- С какой же?
- Как бы тебя трахнуть.
- Да какая разница. Пусть думают, все равно не достанется. Слушай, дорогой, вот, допустим, ты хочешь, чтобы я всегда была твоей? – Она даже отвлеклась и посмотрела на него.
- Допустим такую ситуацию.
- Тогда дай мне миллион.
- Миллион чего?
- Ну не рублей же! – Усмехнулась. – Евро или долларов, можно и в них.
- Зачем?
- Чтоб я всегда чувствовала свою независимость ни от кого.
- Неужели ты думаешь, что деньги дают независимость от всех?
- Конечно.
- Материальную, да. Но, а как же любовь?
- А при чем здесь любовь?
- Да при том, что деньги всегда вторичны, поскольку они материальны.
- Ты идеалист!
- Я этого и не скрываю. Ты хочешь сказать, что будь у тебя миллион, ты бы любила меня просто так, за то, что я хороший человек, за то, что я просто есть на белом свете?
- Конечно.
- Это нонсенс. Любят совершенно по-другому. Любовь двух людей это некие невидимые нити, которые их соединяют. Это духовная, прежде всего, связь. А потом уже физическая, и потом уже только некая материальная. И деньги здесь абсолютно не причем.
- Короче, не даешь миллион?
- Полюби по настоящему, тогда все у тебя будет. Полюби, роди мне ребенка, переезжай ко мне… – Он резко мотнул головой – Слушай, бред какой-то несу с твоей подачи. Как будто мы торгуемся. Любовь это не рынок, не базар. Это, как вера в Бога, или она есть или ее нет. Это не покупается. Или покупается, но тогда это проституция! - Он бросил с досадой. -  Как ты не поймешь?
- Ладно, проехали. Не забивай себе голову. – Она опять вернулась к прежнему занятию – разглядывала окружающих и оценивала производимое на них впечатление.
Его поразили легкость и цинизм, с которыми она так легко рассуждала о человеческих отношениях. Впрочем, это не было чем-то новым. Он уже это все знал. Просто слишком неожиданно все было сказано. Не был готов, если еще учесть то, что происходило рядом. Как себя может ощущать мужчина, который любит женщину, а она готова отдаться на его глазах любому и всем сразу? И главное, что он никак помешать этому не может. Ибо здесь был один только выход – драться, как дерутся кобеля вокруг текущей суки. А она сейчас вела себя именно так. Мужчины по-собачьи чувствовали этот неуловимый для человека запах, запах течки. И она, как сучка, поднявшая хвост, источала эти призывные волны страсти и похоти, в ожидании, когда вся стая бросится на нее, или найдется один самец, который отобьет ее у других. Но своим звериным чутьем она знала, что победивший в схватке самец просто будет первым, потом наступит очередь и других, потому что он уже потеряет к ней интерес. Может она и хотела этого? Чтобы он стал первым, но он не собирался вступать в схватку, ибо уже был победителем, по крайней мере, сегодня, поскольку завтра предстоял шоппинг в Швеции, и его деньги здесь были решающим аргументом. Она была слишком расчетлива, чтобы так рискнуть, хотя любила это ощущение – лавирования между мужчинами, и в его памяти свеж был рассказ о сексе в туалете с пьяным финном, когда она наглоталась наркотиков, позабыв о муже с ребенком. Она и сейчас могла вытворить нечто подобное. А может и вытворила даже, во время своих постоянных уходов. Девочку давно уже уложили спать, и они сидели вместе в ночном клубе, где все вокруг пили. Финны и шведы отрывались по полной мере, как всегда добравшись до спиртного, а она продолжала периодически уходить и возвращаться. Иногда к барной стойке за очередным фужером вина, иногда в туалет, поскольку жидкости в ее организме было предостаточно, и она требовала исхода. Так что, в принципе, у нее были возможности устроить себе секс накоротке. Опьянев сильнее, она начинала приставать и к нему, то садясь на колени, прижимаясь ягодицами и похотливо имитируя известные движения, то просила обнять ее и поцеловать, при этом тут же осматривая зал, какой это вызовет резонанс у остальных мужчин. Да, свою чашу он выпил до дна в этот вечер. Порой он порывался встать и уйти, но что-то его останавливало. Ведь все-таки он любил эту женщину, и мысль, что кто-то, пусть не на его глазах, но где-то рядом, в пределах его досягаемости, будет овладевать ей, была невыносима. Поэтому он и оставался. В нем просто накапливалась злость.
Наконец, она напилась так, что ее уже шатало, и он уговорил  пойти спать. Ее впору было нести, ноги на высоких каблуках заплетались, она повисала на нем, и приходилось все время поддерживать чтобы не рухнула, да не разбила бокал с вином, прихваченный из бара. Наконец они добрались до его каюты.
- Посмотри, как там Анюта? – Попросила она. – Я чего-то перепила сегодня, лучше пока у тебя посижу.
- Хорошо. – Он заглянул в соседнюю каюту. Малышка безмятежно спала, умаявшись за столь богатый впечатлениями день.
- Все в порядке. Спит. – Сообщил он, вернувшись.
- М-м. – Она кивнула головой. – Хорошо. Пусть спит. Ну, что скажешь?
- По поводу?
- Вообще.
- Вообще, ты сегодня вела себя отвратительно.
- Да? Это как же?
- Ты сама знаешь как.
- Нет, не знаю. Расскажи.
- Напилась.
- Да, напилась! – Она мотнула головой. – Ну и что?
- Готова была отдаться любому.
- Ну-у, нет. Не любому. Только тебе. – Речь ее была тягучая, как у всех пьяных, при этом она не выпускала из рук бокал с вином, периодически отхлебывая из него, и пытаясь плавно им жестикулировать. Это, в конце концов, привело к тому, что она облилась вином.
- Вот, б… - Она выругалась. Неприятность немножко отрезвила и, поставив фужер, она занялась платьем. – Б…, это ж Дольче Габбана, - повторила она, – теперь пятно останется.
- Не останется. – Сказал он, подавая полотенце. – Вино белое, а не красное. Высохнет и нечего не будет.
- Ты так думаешь? Ладно, посмотрим утром. – Она с трудом стянула через голову платье, оставшись в одном лифчике и чуть видимых трусиках – стрингах. Потом вскинула голову. – Ну что смотришь? Лучше трахни меня.
- Как трахнуть?
- А так. Как сучку. Я же сучка? Ты ведь так думаешь?
- Сучка, это верно.
- Знаю, что сучка. Ну, так и трахни. Давай! – Она поманила рукой. – Я тебе сейчас помогу.
Он приблизился, она расстегнула ему брюки, достала член и взяла его в рот. Но надолго ее не хватило, была слишком пьяна. Он молча смотрел на все происходящее и то унижение, та ревность, стыд за нее, злоба за все это вместе взятое, что он испытал сегодня, скапливались в одном единственном месте.
- Ладно, хватит, – сказал он, – поворачивайся, давай лучше трахну, как ты хочешь. Как сучку!
- Давай! – Она пьяно кивнула, стянула с себя тут же трусики, и повернулась ягодицами. – Только не кончай в меня. Сегодня нельзя. Хорошо?
- Хорошо, хорошо. – Повторил он за ней, пристраиваясь и входя.
- Вот, замечательно, – произнесла, чувствуя его в себе, – давай, трахай меня, как последнюю сучку.
И он ее трахал, крепко держа за бедра. Трахал со всей силой, энергией и злостью, трахал за весь сегодняшний день, за всю ту ложь, лицемерие и цинизм, что испытал на своей шкуре. Она стонала от удовольствия, и выгибала спину.
- Так. Вот так. Трахай меня. Как хорошо. Трахай еще. Еще. Еще. Давай. Очень хорошо. – Вцепилась зубами в подушку, ее ногти царапали простынь, она готова была вывернуться наизнанку, подставляя себя.
- Ну что, сучка? Нравится? – Спрашивал он, не прекращая движений.
- Да. Да. Да. Еще. Еще. – Стонала она.
Он трахал и трахал ее до бесконечности, накапливая то самое, что собралось в нем, пока наконец, не почувствовал дикое желание излить это в нее. И не останавливаясь в движениях, он выплескивал с каждым выбросом спермы всю свою ярость, горечь обид, ошибок, ненависть и любовь одновременно. Кончив, он вышел из нее.
- О-о-о, как хорошо… - Она замотала головой. – Ты меня еще ни разу так не трахал.
- Естественно. – Усмехнулся в ответ
- Ты не в меня кончил? – Она спросила, еще не отойдя и с трудом разгибаясь.
- Нет! – Солгал он.
- Да? А где же все? – Подозрительно поинтересовалась.
- Да вот. На простынях. – Ответил, не задумываясь.
- Правда? – Она даже пошарила руками по кровати, не нашла следов,  но смирилась. – Надо было на меня кончить.
- Ну, я не знал…
- Не-а, я люблю это. Когда или на попку, или на грудь, или на лицо…- Она села, отыскивая платье, заодно еще раз поводила рукой по простыне – Ты, правда, не в меня кончил? – Ее подозрения еще не рассеялись.
- Правда, правда. – Кивнул.
- Что-то я нигде не чувствую…
- Значит на пол. – Нашелся он. – Я не следил куда. Знаю, что не в тебя.
- На пол… - Она повторила, попыталась посмотреть, но в каюте был полумрак, естественно она ничего не увидела, а учитывая ее состояние это было просто нереально. – Ну ладно. Смотри. А то, нам дети не нужны.
- Это точно. – Подтвердил он.
- Чего это ты так? Раньше ведь вроде хотел. М-м? – Она нашла платье и натягивала его на себя через голову. – Б… все мокрое.
- Хотелось, да расхотелось.
- Н-да? Ну и правильно! Зачем нам дети? И так все чудесно. Потрахались, теперь можно спать. – Попыталась встать, ее шатнуло, и она опять опустилась на кровать. – Б… вот напилась.
- Давай помогу. – Предложил он.
- Давай! – Согласилась. – Только еще где-то мои трусики были.
- Вот они. – Подал и помог встать, вывел из каюты, препроводил в соседнюю.
- Лечь помочь?
- Не, я сама. Все давай, до завтра. Спать хочу, не могу уже.
- Ну ладно, спокойной ночи. – Пожелал он.
- Да. – Она уже была не в силах даже отвечать.
Иван закрыл дверь в ее каюту, постоял немного в коридоре, потом вышел на палубу покурить, но встал так, чтобы было виден коридор. Не понесет ли ее еще куда этой ночью? А то загуляет, завтра будут проблемы. Хотя и так будут – похмельный синдром гарантирован. Покурил, выбросил окурок за борт и вернулся к себе. Видимо, на самом деле улеглась. После того, что он сделал с ней, чувствовалось намного легче. Действительно выплеснулись все негативные эмоции, что были накоплены за последнее время. И хотя ему не спалось, он лежал, опершись локтем на подушку, и смотрел на мерно катящиеся за бортом теплохода волны, на душе было спокойно. Испарилось все напряжение. Мыслей-то особенно и не было. Было приятно смотреть на воду, на чаек проносившихся мимо, это убаюкивало и, в конце концов, он уснул.
Утром он дал возможность ей поспать, не будил рано, сходил на завтрак, потом, когда уже все пассажиры покинули паром, позвонил ей в каюту. Она ответила не сразу, видимо спала.
- Ой, мы уже в Стокгольме? Хорошо, сейчас встаем.
- Вы идите завтракать, а я выйду на причал, погуляю и буду вас ждать там. Хорошо?
- О’ кей. – Повесила трубку.
Ждать пришлось долго, но погода была прекрасная, и он с наслаждением гулял вдоль причала, рассматривая причудливые очертания фиорда, в котором располагался порт столицы Швеции.
Наконец, они вышли. Анюта терла кулачком глаза и тащилась за ней, как на буксире, что-то недовольно выговаривая. Автобусов, приходящих специально к парому, уже и след простыл. Все пассажиры уехали в город. Он взял такси, она назвала водителю какой-то адрес, и через 15-20 минут они были в центре.
Ей было плохо после вчерашнего. Еще выходя с парома, она хотела купить что-нибудь опохмелиться, но он запретил этого делать, порекомендовав обойтись каким-нибудь бодрящим, но безалкогольным напитком. Она взяла нечто подобное и залпом выпила. Вроде стало полегче.
Начинались магазины… Они заходили в один, другой, третий. В каждом она зависала минут по двадцать, но подобрать себе ничего не могла. Ребенок при этом постоянно куда-то исчезал, залезал, прятался, снова появлялся, пытался уйти по улице в неизвестном направлении, на него девочка не реагировала, а если он пытался взять ее за руку, тут же вырывалась или начинала плакать. Тогда он громко окликал мать, но лишь с пятой-шестой попытки ему удавалось привлечь ее внимание, заставить отключиться от рассматривания прилавков и стеллажей с барахлом и поймать Аню. Через пару минут девочка опять отрывалась от матери, и все повторялось заново. Они пришли в какой-то магазин, где видимо было то, что матери, наконец, понравилось. Он погрузился в мягкое кресло, готовясь к длительному ожиданию. Оно оказалось действительно очень долгим. Он наблюдал за ней со стороны и понимал, что наверно вот так выглядят психически нездоровые люди, страдающие некой манией, в нашем случае - покупок. Ее взгляд был затуманен, глаза метались с одного предмета на другой, сознание отключилось полностью. Она уже не реагировала ни на дочь, ни на него. Девочка несколько раз уходила куда-то на улицу, ее приводили чужие люди, он снова пытался завладеть вниманием матери, но бесполезно. Сколько это все продолжалось он даже не смог бы и сказать. Периодически он что-то оплачивал из выбранного ею, а она углублялась в дальнейшие поиски. Терпение лопнуло. Он подошел к ней, взял ее и развернул к себе. Она не видела его в упор и, как зомби продолжала что-то рассматривать через его плечо.
- Очнись, очарованная. – Он слегка потряс ее. Впустую. Он несколько раз назвал по имени. Она не реагировала. Путем невероятных усилий, перекрывая ее взгляд телом, потряхивая и повторяя имя, ему удалось-таки завладеть ее вниманием. Глаза стали проясняться и в них появились признаки сознания.
- Что? Что случилось? – Она была недовольна.
- Послушай меня внимательно. Я устал от магазинов. Вот тебе все мои наличные деньги, трать их, я пойду в Старый город гулять. Аня остается с тобой. – Слово «деньги» произвело магическое действие. Она очнулась окончательно.
- Сколько здесь? Это все? – Сумма была приличная. – А карта твоя?
- Я не знаю сколько на ней денег, и потом, я думаю, что немало тебе оставляю, с учетом того, что ты уже приобрела.
- Ну, в общем-то да! – Она согласилась. – Хорошо, где Аня?
- Вон она. – Он показал. - Опять убегала, но ее вернули в магазин. Кстати, ты помнишь, что обещала ей зоопарк?
- Что? – Она не поняла. – Зоопарк? Ах, зоопарк. Уже поздно. Не успеем. В другой раз.
Иван кивнул:
 - Давай договоримся, где встретимся и во сколько.
Она немного подумала, назвала улицу, магазин на ней и приблизительное время. Он оставил их вдвоем.
Часа четыре Иван с удовольствием бродил по набережным шведской столицы, рассматривал многочисленные пароходики и яхты, пришвартованные вдоль них, углублялся в узкие средневековые улочки, сидел с чашечкой кофе в крошечных кафе, потом остановил свой выбор на небольшом ресторанчике и с аппетитом пообедал. В назначенное время он вернулся в условленное место. Ее, конечно, не было. Прошло еще полчаса, пока они появились. Она – обвешенная пакетами, со стонущей от изнеможения дочкой. Он забрал у нее покупки, взял снова такси и они вернулись на паром.
- Давай отдохнем немножко до ужина – Она просто взмолилась. – Ни у меня нет никаких сил, ни у Ани. – Было видно, что она вышла из того безумного состояния, в коем пребывала с утра.
- Нет возражений. Часика через два я постучу. Идет?
- Идет.
- У меня только одна просьба к тебе сегодня – не напивайся, как вчера.
- Нет. Ну что ты! Я очень плохо себя до сих пор чувствую. Ты замечательный, это я себя вела отвратительно вчера.
- Похвально, что осознаешь. Просто мне нужно с тобой будет серьезно поговорить. И я хочу разговаривать с трезвым человеком. Договорились?
- Да. Обещаю.
- Ну и ладно. Идите отдохните.
Вечер на самом деле прошел без приключений. Ужинали, ходили на представление, которое показывали в специально отведенном для этого зале, потом гуляли, потом она уложила Аню спать, потом еще долго сидели в том же зале слушали музыку. Она словно оттягивала момент ухода в каюту. Уже было за полночь, когда он напомнил, что ему хотелось бы побыть с ней наедине. Скорей всего она поняла это, как предложение пойти и заняться сексом, потому что ответила:
- Да, дорогой, пойдем. Ты сегодня столько для меня сделал хорошего. Теперь моя очередь. – Он усмехнулся, ничего не сказав в ответ.
Они поднялись в каюту, не успел он сказать и слова, как она исчезла в ванной. А дальше все повторилось. Может в этот раз он ласкал ее особенно нежно, понимая, что делает это в последний раз, а может у него просто прибавилось опыта в быстром нахождении тех точек на ее теле, что доставляли ей полноценное наслаждение, но она достигла оргазма очень быстро.
- Господи! Как же хорошо… Как у тебя так быстро получилось? – Шептала она, полузакрыв глаза, и приглаживая волосы на его затылке.
- Просто я любил тебя. И послушай меня внимательно… Мы встречаемся и занимаемся сегодня с тобой любовью в последний раз.
- Правда? – Она не проявила никаких эмоций.
- Правда! – Кивнул он, не отрывая голову от ее груди.
- Жаль… Мне с тобой хорошо. – Она вздохнула. Кажется, она ничего не воспринимала всерьез.
- Ты наверно не поняла меня. Это действительно последний раз.
- Что ты вдруг так решил?
- Это не вдруг. Знаешь, я был в каком-то забытьи и не видел, что происходит вокруг.
- И что же происходит?
- Ты сама прекрасно все знаешь…
- О-о-о… - она вздохнула, – ты, наверно, что-то себе выдумал? Да?
- На этот раз нет.
- Да ладно тебе. Никуда ты не денешься! – Она сладко потянулась.
- Почему ты так думаешь? – Он был несколько ошеломлен ее заявлением.
- Потому что знаю. Ты меня любишь. Я это вижу, я это чувствую, поэтому ты никуда не денешься. Не сможешь.
- А ты?
- Что я?
- Любишь меня или еще кого-нибудь?
- Нет, но с тобой мне очень хорошо. – Она освободилась от него и начала одеваться. - Давай не поднимать эту тему.
- Ты считаешь, что я не мог разлюбить тебя?
- Я не считаю – я вижу, что любишь.
- Ну-ну. – Он только покивал головой. Она наводила последний блеск перед зеркалом.
- Давай, спокойной ночи. Я пошла. Завтра меня будет муж встречать, так что нам лучше держаться порознь.
- Хорошо. Тогда прощай.
- Пока, пока. – Она помахала рукой уже стоя в дверях.
Ну, вот и все. Он ничего ей не сказал, никаких подробностей. Да и за чем? Она все равно бы сказала, что это неправда. Она опять так легко соврала про встречающего мужа… Пусть думает, что хочет. Да и вряд ли она будет себя этим утруждать.
Он хорошо спал в эту ночь, а утром поднявшись пораньше, позавтракал и выйдя на палубу с интересом рассматривал, как ловко и аккуратно швартуется к причалу огромный паром. Он сошел на берег в числе первых пассажиров и сел в кафе понаблюдать кто же все-таки их встретит. Кстати, насчет мужа не соврала! Просто он встречал не ее, а дочку. Быстренько передав Аню ему, она направилась со всеми своими пакетами к другой машине, где ее ждал другой мужчина. Приблизительно одних с ним лет, высокий, худощавый, белобрысый, как все финны. Он открыл багажник, перехватил у нее пакеты, сложил их туда, а потом они обнялись и поцеловались. Мужчина выглядел очень радостным, она же была довольно суха с ним, и быстро отстранившись, села на переднее сидение. Они уехали.
 - Теперь, действительно все. - Подумал он и, поднявшись, неторопливо пошел по набережной к стоянке, где бросил свою машину. Оплатил парковку и тронулся в путь. Еще не доезжая русской границы, он получил ее сообщение: «Ты самый лучший из мужчин, что я встречала в своей жизни». Он усмехнулся и послал ей: «Прощай!».
           Он вернулся домой, в мастерскую, и в тот же вечер рука потянулась к мольберту. Кисть двигалась уверенно и безошибочно. С холста проступали знакомые черты. Иван работал всю ночь и лишь под утро, даже не оглядываясь на законченный портрет, еле добрел до кровати и рухнул обессиленный, провалившись в сон.
            Проснулся поздно. Долго лежал, рассматривая потолок и вспоминая последние дни. Потом рывком поднялся, потянулся, прошел в рабочую комнату. Там стоял портрет. Это была ОНА. Сходство было фотографическое. Но что-то приковало его внимание. Он опустился на стул и внимательно всмотрелся в лицо. Нет, все было идеально – черты, округлости, изгиб шеи, аккуратный носик, чуть заметная завивка локонов и цветовая меняющаяся гамма волос от совсем светлого до русого, полные чувственные губы, маленький подбородок, крошечная, едва различимая и такая пикантная раскосость глаз… Стоп! Глаза! Вот что приковывало и завораживало его сейчас. Нет. Цвет был передан правильно. Зеленоватые, с небольшой поволокой, в них что-то поблескивало какой-то ледяной изумрудинкой. Но они были мертвые, не выражающие ничего, от них веяло холодом, и он моментально ощутил этот озноб, пробежавший мурашками по его спине. Они обжигали своей безжизненностью и одновременно замораживали ледяной насмешкой. Иван встрепенулся, и, преодолевая внезапно, навалившуюся на плечи невероятную тяжесть, схватил портрет и перевернул его. Сразу же в комнате стало жарко. Лето ворвалось и мгновенно вытеснило невесть откуда взявшийся холод. Он почувствовал, что лоб покрыт испариной, вздохнул, взял снова портрет в руки, осторожно приподнял, ни в коем случае не разворачивая изображением к себе, отнес в угол и, приподняв несколько других, прислоненных к стене полотен, просунул ЕЕ за них.
- Вот так-то лучше будет! Потом выброшу. – сказал вслух. И отправился завтракать.       
 
            «Хорошо же!» - подумал про себя философ Фома и начал почти вслух произносить заклятия. Наконец с быстротой молнии выпрыгнул из-под старухи и вскочил в свою очередь ей на спину…Он схватил лежавшее на дороге полено и начал колотить им со всех сил старуху. Дикие вопли издала она; сначала были они сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чище, и потом уже тихо, едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики, и заронялись ему в душу; и невольно мелькнула в голове мысль: точно ли это старуха?

                Гоголь Н.В. «Вий»
               



                Глава 14.

                Рецидив первый.

Она погрузилась в «новую» жизнь, с «новым» мужчиной, и ей было не до него. Она наслаждалась… купалась в подарках и внимании, которое их сопровождало. Иногда что-то заставляло ее задуматься о том самом Русском, но это было мимолетно, мысль ускользала, вытесненная более интересными вещами – поездкой по Европе. Италия, Франция, магазины, шмотки и драгоценности - сплошной бриллиантовый дым. Но все проходит, и праздное времяпрепровождение тоже. Вернулись в серую, скучную теперь Финляндию. Бойфренду нужно было заниматься бизнесом, а ей предстояло сидеть дома. Все чаще и чаще ее стали посещать мысли о Русском. Иногда она смотрела на Финский залив и вспоминала его слова о том, что там, далеко, на другом берегу, живет человек, который ее любит. Что с ней происходило, она сама понять не могла. Начинала ссориться со своим Вейно по пустякам, иногда напивалась, и тогда становилось совсем тошно. Однажды Русский приснился ей. Он нежно обнимал, гладил ее волосы и говорил: «Все будет хорошо, моя девочка, все будет хорошо. У тебя же есть я!». А она плакала во сне и ей казалось, что никого надежнее этого человека в жизни нет, и никогда она еще не чувствовала себя так уютно и безопасно, уткнувшись в его плечо. Но это был сон. Правда, подобные сны стали чаще и чаще посещать ее. Она откровенно скучала по Русскому. Ее тянуло к нему, как магнитом, несколько раз набирала номер, но позвонить не решалась. 
        Прошло пару месяцев, он успокоился, перестал о ней думать, раны стали затягиваться, как вдруг неожиданно раздался звонок.
- Привет!
- Привет!
- Узнал?
- Узнал. Зачем ты звонишь?
- А ты не рад?
- Нет.
- Не знаю…. Мне тебя не хватает.
- Меня или денег?
- Тебя! Денег у меня сейчас достаточно.
- Такое состояние разве у тебя бывает? Новый друг так обеспечивает?
- Да, обеспечивает. Но мне не хватает тебя. Я не знаю, что со мной происходит. Ты мне снишься каждую ночь. Я очень по тебе скучаю.
- Свежо предание, да верится с трудом…
- Я хочу тебя увидеть. Может, увижу, и все пройдет?
- Приезжай и увидишь.
- Я не могу приехать. Ты же знаешь, я живу не одна.
- Интересная вещь…Живешь с одним, думаешь о другом…
- Да. Так оно и есть.
- А где Аня?
- Она, то с бывшим мужем, то со мной. Так и делим.
- Понятно.
- Ты приедешь?
- Не знаю. Где-то через месяц. Буду по делам в Финляндии.
- Господи, целый месяц. А раньше не можешь?
- Нет.
- Хорошо. Я буду ждать. Только не звони, пришли по е-мэйлу, когда ты выезжаешь. И можно, я буду тебе иногда звонить?
- Ладно.
- Тогда пока?
- Пока.
- Ты меня еще хоть сколько-нибудь любишь?
- Не знаю. А тебе не все ли равно, любят тебя или нет?
- Нет, не все равно. Так любишь?
- Я же сказал - не знаю. Увидимся, тогда и станет ясно.
- Хорошо, я буду ждать. Целую тебя милый.
- Пока.
               Он повесил трубку и сам не понял, как опять произошло то, что он согласился на встречу с ней. Ведь вроде все успокоилось, ушло куда-то, и на тебе.
               Она звонила еще несколько раз. И каждый звонок отдавался болью в его сердце. Она бередила старые раны, которые только-только начинали затягиваться. Ее звонки становились настойчивее, с каждым разом она говорила, что все больше и больше скучает, что непрерывно думает о нем. В один прекрасный день прозвучало:
                - Я люблю тебя! Как же я люблю тебя!
 Он капитулировал. В нем снова проснулись чувства, которые он прятал глубоко-глубоко в себе, не давая выхода наружу. Несмотря ни на что, он все-таки продолжал любить ее, хотя понимал, что нельзя, нельзя этого делать. Но он теперь был другим. И шрамы на его душе не зарубцевались до конца. Он приближался к ней с максимальной осторожностью, как больной, только что вставший на ноги, делает первые шаги, в любой момент, ожидая нестерпимой боли. Иногда, казалось, он делал один шаг вперед, навстречу, и тут же делал два других – назад. Любое неосторожно брошенное слово, фраза сразу служили напоминанием о случившемся, рождали подозрения в очередной неискренности собеседника, и как иголки впивались в душу. В один из разговоров она вдруг сказала:
- Прислал бы денег…
 Это полоснуло так, что его передернуло от боли. Он еле сдержался и как можно спокойнее ответил:
- Тебе разве сейчас не хватает?
                - Хватает, конечно. Но когда их больше, то и жизнь лучше. Я бы себе что-нибудь купила... – протянула просяще.
- Давай исключим на данном периоде товарно-денежные отношения между нами. Это мне слишком о многом напоминает.
- Хорошо-хорошо, дорогой. – Она тут же согласилась. Но неприятный осадок остался. 
        Он снова написал ей письмо, в котором пытался просить о том, что если это игра, то лучше не начинать:   
   «Трудно собраться с мыслями, чтоб попытаться в сжатых строках письма изложить то, что у меня в голове, в сердце и на душе. Ты сделала меня таким, какой я есть сейчас – недоверчивым, вспыльчивым, циничным. Пожинаешь плоды, посеянные самой. За время, что мы знакомы, я испытал, видел, слышал и прочувствовал от тебя такого, что хватило бы на пятерых.
       Ты даже сегодня…, еще чуть-чуть… и я бы взорвался. Я принципиально никаких денег давать тебе не буду. Запомни это! Ты прекрасно знаешь, что я абсолютно не жадный человек, но ты меня многому научила. Я смогу преодолеть то недоверие, что испытываю к тебе, если пойму, что я тебе нужен не для денег. В противном случае, все повториться. Я никогда не забуду твою первую фразу при встрече весной: «Ты денег-то привез?». Никаких денег ты от меня не получишь. Никаких дорогих подарков. Неужели ты не понимаешь, что дорого внимание и отношение, а не подарок. Избавься от своего меркантилизма. Материальные ценности есть приложение к ценностям духовным – из их совокупности складывается понятие культуры – общества, человека, его души, его поведения. Знаешь, у англичан есть притча:
        - Что нужно сделать, чтобы стать истинным джентльменом?
        - Нужно закончить Оксфорд или Кембридж!
         - Я же закончил!
         - Не вам, а вашему дедушке!
Поэтому тебе нужно еще многое понять и многому научиться. По одежке лишь встречают… Прекрати вечную погоню за модными тряпками, возведенную в культ, прекрати погоню за золотым тельцом. Одевайся модно, но не сотвори из этого кумира!  Жизнь – не сказка. Наслаждайся ей, но не забывай – ничто не возникает из ничего. 
Теперь по поводу наших отношений. У нас есть впереди целый год. Раньше ничего все равно не получиться. И это замечательно! Это прекрасная возможность проверить наши, а в первую очередь, твои чувства. Если ты серьезно решила связать свою жизнь со мной, то должна и рассуждать серьезно. Ничего в этом мире по мановению волшебной палочки не делается. Все делается постепенно и продуманно. Я могу тебе в последний раз изложить свое видение ситуации. В последний раз, потому что я опять тебе открываюсь, как делал уже неоднократно, и был неоднократно, тобой осмеян и оскорблен. (Даже тем, что ты предпочла меня другому). Этот год и будет проверкой твоей надежности и крепости твоих чувств.
        Я купил новую квартиру. Через год, не раньше, она будет готова. Дом сдадут летом, еще 6-8 месяцев ремонта, насыщения мебелью и т.д. Мы жизнь начнем сначала, нужны будут ложки, вилки, спички, соль и т.д. Прозаично, правда? Зато верно!
        Второе. Я сейчас обсуждаю вопрос покупки земли, в престижном месте, на берегу залива, где собираюсь размещать гостиничный комплекс. Я хочу, чтобы ты включилась в этот бизнес, начиная со стройки и заканчивая организацией и раскручиванием его. Сначала в качестве директора, жены хозяина, а потом и полновластной хозяйки. Это поможет тебе реализовывать саму себя и получить ту самую независимость, о которой ты грезишь. Тебе будет куплена машина, но не Ягуар или Бентли, (о которых ты грезишь), а джип, что наиболее оптимально в условиях России. Тебе будет положена достаточно высокая зарплата на первое время. Твое занятие именно этим бизнесом оптимально для тебя – ты общительна и умеешь работать с людьми. Чем выше доходы, тем выгоднее нам обоим. Этот бизнес может быть только семейным! Это тебе подтвердит любой. Иначе работники будут воровать! Ты сможешь меня освободить от этой нагрузки. Я буду заниматься лишь живописью. Это все возможно и реально, если мне поможет твое терпение, выдержка, вера в меня и мои силы, желание помогать мне и, конечно, твоя любовь. Если ты настроена только потреблять, то уйди лучше сразу. Я еще раз говорю о том, что имеющийся у нас год, это замечательно. Год, который дает шанс спокойно и рассудительно подвести фундамент под наше семейное здание. Год, когда ты оправдаешь мои надежды и возродишь мою веру в тебя. А сейчас я тебя боюсь, я вижу в тебе опасность, коварство и один голый расчет. Моя любовь к тебе осталась, но она далеко уже не та, когда я готов был броситься в омут с головой. Ты говоришь – вот возьмешь и все переиграешь, ты непредсказуемый. Если бы это было так, я б сейчас не писал этого. Если ты не сможешь ждать год, то я ничего не теряю на этот раз, я все приму, как должное, и особо удивляться не буду. «Сюрприза» не получится.
      Мне нравиться твой взбалмошный характер, но ты сделала меня нетерпимым, верни мне назад мою выдержку и чувство юмора, поверь, не пожалеешь. Я хочу видеть в твоих глазах любовь, уважение и гордость за меня, а ты прочтешь тоже самое в моих.
      Теперь по поводу Ани! Я сделаю все, чтобы она жила с нами, ходила в русско-финский детсад, училась в русско-финской школе. Будешь ее туда отвозить и привозить. Если не ты, то наймем человека. Вопросы с твоим мужем решат мои адвокаты в Финляндии, мне их подберут.
      По поводу твоего бойфренда. Живи с ним, а хочешь, уходи от него. Я могу тебя обеспечить, НО если это не будет снова двойной игрой. Потом соберешься и уедешь окончательно, когда решим все вопросы с адвокатами, разводом и главное с ребенком. Твоих «мужей» через границу за тобой никто не пустит, это я гарантирую.
      И последнее. Я хочу от тебя ребенка! И хочу, чтобы ты этого тоже хотела.
     А все твои домыслы, что вот мол, добился чего хотел и остынешь – бред. Все слишком обдуманно. Я еще никогда так тщательно ничего не планировал. Знакомство с тобой – интуиция. Остальное холодный расчет. Я хочу закончить свою жизнь с женщиной, которую люблю, которая любит, которой доверяю, а она мне. Хочу быть окруженным любовью, заботой, уважением и детьми с внуками, хочу сделать еще много-много хороших дел. Хочу, чтобы ты мной гордилась. Только прошу, береги меня. Не надо сдувать пылинки и думать о завтраке, нужно согревать теплом души, жалеть друг друга, заботиться о ближнем. Ты же знаешь, мужчины живут гораздо меньше женщин, значит надо помочь ему сделать еще очень многое, прежде чем он уйдет навсегда. Это простая выгода, хоть и звучит цинично.
         Все. Возражай, спорь, доказывай. В спорах рождается истина. У нас с тобой есть время.
        Я тебя действительно еще люблю, хотя был на шаг от ненависти. Но все-таки люблю и очень сильно, может не так, как ты заслуживаешь. Если не прав, то я быстро наверстаю и исправлюсь. Скучаю, обнимаю и целую. Когда бы наша встреча не состоялась, я ее жду. На все воля Божья!               
                Твой Иван».
         Ответ был краток: «Я согласна со всеми твоими доводами!». Это обнадежило его и развеяло часть сомнений. Он понимал, что его письмо было довольно жестким, но он обязан был поступать именно так. Это было своего рода прививкой – то есть провокацией заболевания. Ответ был отрицательный, в смысле положительный. Она присылала сообщения, в которых интересовалась его здоровьем, самочувствием, чего отродясь за ней не водилось. Она повторяла, что он ей снится: «А во сне ты меня обнял и поцеловал. Как я хочу этого наяву. Как я соскучилась по твоим ласкам. Мне ни с кем и никогда так не было хорошо!». Таял, таял лед недоверия у него в груди. Они обсуждали самые различные проблемы, касающиеся будущей жизни в России – безопасность, здравоохранение, быт, отделку квартиры и ее обустройство, ее будущую работу и многое, многое другое. Казалось, взрослые люди, давно знающие друг друга, всерьез обсуждают те проблемы, которые касаются их реальных предстоящих взаимоотношений.   Он писал ей снова:
 «Меня очень радуют твои послания. В них действительно, может даже в первый раз за все время, что мы знаем друг друга, прозвучали какие-то человеческие нотки. Может, я в первый раз почувствовал твое отношение к себе. Я очень, очень рад, и очень тронут. Вот видишь, это совсем не трудно быть искренней. И ведь сразу все меняется, становится понятным, куда-то исчезают недосказанность и двусмысленность, появляется доверие друг к другу. Ты не только произнесла слова любви, ты сделала так, что я ее почувствовал.  Звони мне почаще. Я всегда рад слышать твой голос, потому что каждый раз надеюсь услышать, нет не слова любви, а именно то, что я услышал сейчас. Услышал именно сердцем и душой. Ведь любовь это не только признания и повторения одних и тех же слов. Это переживания за другого. Это мысли о другом человеке. Раз ты переживаешь, значит не порвана та ниточка, которая нас соединяет. Значит, все-таки встреча наша когда-то была предначертана свыше. Может и есть искушение пройти через все то, что мы с тобой проходим, чтобы соединиться когда-нибудь. Может и не мы сами это все придумываем, а опять-же свыше. Ты бросаешь мужа, уходишь к другому, а в результате, нас все равно тянет обратно друг к другу. 
        Ты знаешь, я сегодня опять не мог уснуть. Я не мог заснуть от радости. Как же приятно почувствовать и поверить в твою искренность. Это ведь действительно в первый раз. Девочка моя милая, солнышко мое ясное,  я вчера первый раз был счастлив! Вот как много для меня значит твоя искренность. Будь всегда такой. Не лукавь, не выдумывай небылицы. И все будет прекрасно.
      Нам есть что обсуждать, о чем советоваться. Главное, моя хорошая, помнить друг о друге, заботиться, жалеть, сочувствовать и помогать. Это и есть настоящая любовь. Это так замечательно, когда ты знаешь, что там, далеко, за пятьсот километров, за границей, есть человек, который душой сопереживает и твою боль воспринимает как свою. Это значит, что тебя любят и ждут. И время здесь уже не играет никакой роли. Не грусти, не вешай носа. У тебя есть я. И я очень за тебя переживаю, и за твою Аню. Помни об этом. Люблю и целую вас.

                Твой Иван»   
 
      Но взрыв все-таки произошел. Ее тон в разговорах начал меняться. Она стала вдруг оспаривать то, с чем совсем недавно соглашалась - по поводу переезда дочки в Ленинград, доказывая, что отец ее этого не допустит, что видимо, придется оставить ее в Финляндии, а она будет ее навещать. Кстати, дочь снова находилась в Таиланде, (а может и не возвращалась оттуда вовсе – кто разберет?), куда она отправила ее с бывшим мужем и, судя по всему, оплачивала их пребывание там, делая это с ведома своего сожителя.  На это он категорически заявил, что ее поездок в Финляндию после окончательного перемещения в Россию он не допустит и сделает все от него зависящее, чтобы дочь жила с матерью.
- Это мои проблемы, а не твои. Если я беру на себя ответственность за тебя, то во всем.
Она не соглашалась, но, в общем-то, не это послужило причиной взрыва. Она продолжала говорить о том, что любит его и очень хочет увидеться. С ее слов, он снился ей, снились его ласки.
- Никогда, и ни с одним мужчиной, мне не было так хорошо! Ты разбудил во мне женщину, я так хочу снова ощутить твои руки, твои губы, твои ласки…
        Наконец, он позвонил ей и сообщил, что выезжает в такой-то день. Он очень хотел ее видеть и этого не скрывал. Ему действительно хотелось увидеть эту женщину в совершенно новом непривычном для него состоянии –  пусть не любви, пусть влюбленности в него. Он мысленно рисовал себе картины тех метаморфоз, что произошли в ней, представлял себе, как будет любить ее, и чем она ответит на это. Верил в то, что все ее предшествующее поведение и поступки это лишь панцирь, оболочка, созданные ей самой. Это защитная реакция на любое проявление агрессии или попытки обидеть ее, помогающие преодолевать все в этой жизни, а на самом деле, там где-то на глубине запрятано самое сокровенное, чистое, нежное и ласковое, которое сейчас прорывалось наружу в виде любви.  Вера в это укрепляла его. Он хотел убедиться сам, своими глазами, что ему удалось преодолеть и разбудить в ней ростки прекрасного, и они пробиваются наружу. Но последний разговор ошеломил, как ведро ледяной воды.
- Когда приеду, ты постарайся вырваться хотя бы на полдня.
- Сложно. Но я конечно постараюсь.
- Я очень соскучился и  я очень хочу тебя любить. – Вот тут и последовал совершенно неожиданный поворот.
- Ты что с ума сошел?
- Не понял тебя?
- Мы что будем любовниками?
- Нет.
- Ну а как тогда ты это себе представляешь?
- Что это? – Он ничего не понимал и не успевал мыслями за ее речью.
- Ты мне предлагаешь изменить человеку, с которым я сейчас живу?
- Но ты же его не любишь!
- Ну и что? Пока я с ним живу, я буду ему верна. Я никогда не изменяю мужчине, с которым я живу! – Лучше бы она этого не произносила… Он завелся сразу.
- Да что ты говоришь… - Произнес с издевкой. – Свежо предание…
- А ты что думал? Я всегда так поступала. Жила с мужем была ему верна, живу с этим, значит ему. Если буду с тобой жить, буду тебе хранить верность. – И тут его прорвало.
- Так, мне все ясно. Вот ты и попалась! Да еще как! И ты хотела, чтобы я в чем-то тебе поверил? Ты мне только что сказала: «Мы что будем любовниками?». Ты, видимо, не понимаешь разницы между «любовником» и «любимым»! А я всегда ждал именно последнего! И опять было поверил тебе, что стал именно «любимым»!
- Ну, подожди… – Она пыталась возразить.
- Нет. Это ты теперь подожди. Дай уж я выскажусь. Все что думаю. Открыто и искренне. Если честно, то был просто ошеломлен неожиданностью твоего ответа. Чего угодно, но этого я просто не ожидал! Да-а, расслабился слегка с тобой, начал было снова чему-то верить и, мордой об стол. Так мне и надо! Это все к лучшему. Хуже если б ты сказала: «Я так жду этого милый, я так соскучилась по твоим ласкам, мне так тяжело жить с мужчиной, которого я не люблю!», а потом, занявшись с тобой любовью, я бы почувствовал всю ту фальшь, что была раньше и что есть на самом деле. А я ждал перемен, которые якобы произошли в тебе. Я ласкал тебя всегда с искренним наслаждением, потому что все делал для любимой женщины. Боже, как мне хотелось, наконец, увидеть и почувствовать тебя в постели, как любящую женщину! Ты хоть представляешь, как себя ведет в постели женщина, когда она любит? Вряд ли, тебе это незнакомо. У тебя все по алгоритму, который ты мне сама раскладывала. А нужна-то любовь, а не траханье. Эх, ты, прекрасная пустышка! ТЫ НЕ СПИШЬ С МУЖЧИНОЙ ПО ЛЮБВИ! ТЫ СПИШЬ ТОЛЬКО ЗА ЕГО ДЕНЬГИ! Как это называется…? Подумай сама! «Мы что будем любовниками?». Это сейчас ты спишь с любовником, при живом, неразведенном еще с тобой, муже. Ты их с дочкой сплавила подальше с глаз долой, и льешь теперь крокодиловы слезы. Любовник тебя содержит, и ты хранишь ему «верность». Ибо с «любимым» - ты спать не можешь. Просто так, из любви, и желания отдаться любимому мужчине, из потребности в его ласке, без денег - «порядочность» не позволяет! «Целомудренная» Вы наша!
          Ты продаешься за деньги, так, как это делала всегда, даже когда мы были в любовном трех- или четырех- угольнике. Сколько нас там «молочных» братьев? Я, муж, нынешний бойфренд и, еще кто-нибудь?
          И вдруг озарение: «Я люблю только тебя! Я очень тебя люблю! Я это только сейчас поняла!», и ты становишься такой невинной, что не в силах изменить человеку, которого ты не любишь - твои слова, но который тебе платит деньги - за секс и за то, что живешь с ним. Ну не платит, извини, дает. С кем «изменить»? Да с тем, кого очень «любишь»! Ну что ты? Как можно?
          Как же ты с нелюбимым этим занимаешься, да еще ни слова не говорящим по-русски? Как комично, наверно, это у вас происходит. Ты, по-английски имитируешь бурную «страсть и любовь» (по тому самому алгоритму!), а затем: «Oh, yes, yes, baby! Kiss me, my love! Fuck me, fuck me! Oh, yes! Oh, quickly, yes, quickly! Oh, oh, yes. Fantastic. You are the superman!». Он пыхтит, старается, а ты, знай, притворяешься. Какая гадость! Какая же дрянь, все это! И ты тоже. «Я люблю тебя! Как я тебя люблю! Мне плохо без тебя!» Заметно, как тебе  «плохо». 
        Пошла ты к черту! Бог тебя накажет, за жизнь твою беспутную, за отношение к дочке, за мою боль, за насмешки и издевательства над моей любовью. А может и уже наказал, что ты такая есть.   
        Провались ты пропадом, со своей Финляндией, со своими финнами, с деньгами, с твоей вечной ложью и притворством, со всем твоим ****ством… Кого мне действительно жалко, так это Аню. Зачем ты ее рожала? Кукушка ты самая настоящая. Все, к чертовой матери. Прощай! - Он швырнул трубку. Идиот, сколько же можно наступать на одни и те же грабли. Ведь в одну воду не входят дважды. Ты опять попался на тот же крючок. Забыл старую гусарскую поговорку – «Бойся кобылу сзади, а женщину спереди!». Не открывай никогда душу женщине, если она тебя не любит. Поверил в ее любовь? На, получи.
       Вечером получил от нее сообщение: «Что ты опять все поставил с ног на голову. Я, по-твоему шлюха, потому что не хочу изменить тому мужчине с которым живу?»
      - Ну, все. Надо с этим кончать. Я ей про Фому, она мне про Ерему. Дурой прикидывается, как будто ничего не поняла! Он сел и написал ей ответ: «Какая же ты все-таки испорченная женщина. Ничего у тебя святого за душой нет. Продала все за поганые деньги – главное, свою собственную дочь, от которой опять избавилась. Что уж говорить про меня и мою любовь. Я тебя поднял на пьедестал – я тебя оттуда и сбросил, ибо ты навеки обречена быть продажной. Рожденный рабом, им всегда и останется. Я имею в виду деньги. И не жить тебе никогда в настоящей столице, не быть королевой бала! Не по Сеньке шапка. Помянешь еще мои слова. А ты все равно сорвешься, не выдержишь со своим финном, потянет на другого, а он, видимо, хитрый, вычислит тебя. И вылетишь вон, пока кто-нибудь другой не подберет. Так и покатишься. Эх, и больно же ты мне сделала! И сильно меня разозлила. Ну, не бойся, мстить не буду, пару дней и успокоюсь – уйду в работу, в картины. Очищусь от дерьма, в которое еще раз вляпался. Я ж все понимаю, кто ты, а кто я. Можно спускаться к падшим, но нельзя становиться перед ними на колени и пытаться их боготворить. Спасибо, Господь хранит, направляет и оберегает от такой ведьмы. А ты, будь ты проклята навеки».   
        Наотмашь хлестнул. Пусть взорвется. Не одному ему всю горечь хлебать. Вырывать надо с мясом. Достаточно. Что ты ее воздвиг на пьедестал? А? А ты ее спросил об этом? Ей это нужно? Комфортно ли она себя чувствовала там? Нет! Потому что рожденный подлым, человек поднявшийся на высоту, ощущает лишь неудобство от этого положения, чтобы он себе не внушал, и мстит, причиняя боль, тем, кто стоит ниже его, тем кто его туда поставил. Возникает физический дискомфорт, который переходит в психологический и наоборот. Никогда нельзя показывать слабину. Это про них Пушкин говорил, «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей!». Ты лелеял и холил ее, как птенца за пазухой, ты ослеп и не видел ничего. Ты попался на обещания любви, потому что сам любил. Но ее любовь это мираж и фантазия. Захотелось пощекотать нервы, адреналина захотелось? Заскучала о тебе? Дудки! Если женщина любит, ее ничто не может остановить, ни расстояния, ни обстоятельства. А в твоем случае ей просто приелись серые финские будни, вспомнила, и захотелось развлечься, со всей своей «непредсказуемостью». Поманила – отшвырнула, поиграла, надоела игрушка – отбросила в сторону. «Мы что будем любовниками?». Надо было ответить: «Да!». Интересно, как бы прореагировала? Наверно, согласилась бы, денег опять попросила. Ведь это укладывается в ее привычную схему: «Бери то, что есть сейчас, не откладывай на потом. Перспективы - не для нее». А ты любви запросил…Но не смог задать этот вопрос – взбесился раньше. Слишком уж много нервных клеток она в тебе уничтожила. Сама таким тебя сделала. Теперь пожинай плоды. «Разрушающий дом свой получит в удел только ветер». Вот и получила в ответ целую бурю.   
         Ее взорвало, конечно, и она взбешенная прислала ответ: «Ты умер для меня! Твои оскорбления я никогда не прощу. Бог тебя простит! Мы никогда бы не смогли жить вместе. Слишком в нас много нетерпимости друг к другу… Ты хороший человек, но я - не для тебя».
Слава Богу! Кончилось. Она действительно замолчала и не проявляла себя никак.


                Глава 15.

                Рецидив второй.

Кончилось ли? Попробуй-ка выкини из сердца все, что прикипело и вросло! Но он честно старался. Где-то там, в глубине, что-то теплилось и трепыхалось, как огонек крошечной свечи. Нет-нет да мысли его возвращались к ней. Тянуло, не отпускало. Мысль подленькая мучила:
- Выбор был сделан не в твою пользу! Значит, недостаточно хорош оказался!
- Ты что спятил? Не понимаешь? Там денег дали больше! И она продалась, как обычная шлюха! А ты - сопли распустил.
И ненависть к тому, кто отбил.
- Эх, увели девушку. Прямо из стойла! А он и переживает. Окстись! Сдалась она тебе… Ты, что еще мало удостоверился, мало наблюдал, а лжи сколько, а измен?
- Но кто я ей был, чтоб она хранила мне верность. Я же не муж!
- Вот именно! Так… любовник. Который платил. За что? За свое же удовольствие! Мало удовольствия? Так плати еще!
Он не выдержал. Разузнал ее точный адрес, и на день рождения послал 51 огромную алую розу. Она их обожала. Продавщица в цветочном магазине округлила глаза и даже переспросила, не послышалось ли ей. Эффектно! Тут же раздался телефонный звонок:
- Привет! Ты что сдурел? Ты представляешь что было? Мой просто с ума сошел, я думала чокнется. – Тараторила она в трубку.
Он сухо ответил:
- Я поздравил тебя с днем рождения. Тебе было приятно?
- Мне? Да не то слово! Мне никогда еще таких букетов никто не дарил. Нет, ты представляешь, он ведь тоже приперся с розами, а тут звонок в дверь и приносят такой букетище. Это просто пипец был. Он весь в лице поменялся. Слушай… - взмолилась, а голосок прямо елейный, - ну ты не делай так больше. Но мне очень приятно. Просто, пойми, я же живу теперь с ним… - пауза, - а ты, по-прежнему меня любишь?
- А это имеет какое-то значение?
- Для меня да! Большое!
- Не знаю. Наверно, еще люблю. (А! Идиот! Сдался таки. С потрохами душу свою продал?)
- Ох, как приятно слышать. А я по тебе тоже тоскую…
- Свежо предание…
- Нет, правда. Иногда мне кажется, что я совершила ошибку.
- Ошибку совершают, когда выбирают вещь. Можно ошибиться в фасоне, в размере, мало ли в чем. А здесь проще. Или любишь, или нет! Ты его любишь?
- Не знаю! – Голос приглушенный.
- А зачем живешь с ним?
- Он хороший, он меня любит.
- А ты?
- Я… не знаю. Наверно, нет. А ты приедешь?
- Приеду. Но не факт, что к тебе. Нам не следует встречаться.
- Но ты же хочешь меня увидеть? Я похорошела. Похудела здорово. Косметолог не нарадуется. Вот еще немного ботекс проколю у глаз, чтоб ни одной морщинки, и просто загляденье, а не девочка. Ну, приезжай… Я очень по тебе соскучилась…
- Послушай! – Он взорвался. – Ты живешь с другим мужчиной, ты спишь с этим мужчиной, а мне предлагаешь свидание?
Она вспылила в ответ:
- Я ж не предлагаю тебе трахаться! Просто встретиться. Как друзьям.
- А мне не нужна твоя дружба! Мне была нужна твоя любовь!
- Значит, ты её не заслужил! – Чувствовалось, что она завелась.
- Или не купил? Он же богаче, ему и «повезло»! – Его раздражение тоже нарастало.
- Да! Настоящий миллионер! – Ее понесло. - Шесть месяцев ожидания и… начнется та самая жизнь, о которой мечталось. Дом в самом престижном районе Хельсинки, еще один где-нибудь на юге, во Франции, на Лазурном берегу. И машину – «Ягуар» или «Бентли». 
- Я уже все это слышал. Повторяешься. Что ж все в будущем времени? Что тянет-то? Али не доверяет?
- Сейчас нельзя! Он только начал бракоразводный процесс с женой. – Она уже начала успокаиваться.
- А ты развелась с мужем?
- Нет еще. Но подали на развод. Черт, у них это все так долго. По полгода при самом благоприятном раскладе и согласии сторон.
- Ницца, «ягуар», акции… а говоришь не продалась?
- Да пошел ты… - Повесила трубку.
Через час перезвонила:
- Прости, что сорвалась. Ты со своим букетом, просто все перевернул во мне. Мне плохо без тебя. Мне скучно и муторно. Он хороший, но… он, как все финны, медлительный, рассудительный. Да и в постели… мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой.
- Ты ж сама сказала, что ты не будешь трахаться со мной.
- Не буду! Но я очень хочу тебя увидеть. Ну, когда, когда ты приедешь?
- Через неделю.
- Где остановишься? Как обычно?
- Не знаю еще? Буду заказывать по Интернету. Может у вас там какой-нибудь симпозиум проходит, будут ли места. Ближе к поездке прояснится.
- Напиши мне, как приедешь. Очень тебя прошу.
- Хорошо! - (Согласился, таки!)
- Ну, пока-пока тогда? Целую милый! Я буду ждать.
- Пока. – Отключился. «Целую». «Милый». Черт, что это? Почему не отпускает? Да что со мной происходит?
Приехал. Написал. Получил в ответ:
- Ты к шести освободишься? Я приеду в гостиницу.
Ответил:
- Хорошо. Буду ждать.
Около шести еще одно сообщение:
- Встречай внизу. Я подъеду через пять минут.
Спустился. Подъехало такси. Выскочила. Коротенькая меховая куртка (от Кавалли), темно-синие джинсы (от Кельвин Кляйн), сапожки (от Гуччи), белокурые волосы чуть растрепались на осеннем ветру. Прищурилась близоруко. Он шагнул ей навстречу:
- Привет!
- О, привет! Слушай, рассчитайся с таксистом, мелочи нет.
- Хорошо! – Про себя усмехнулся. – How much?
- Eighteen euros.
- Please.  – протянул двадцатку и жестом показал – сдачи не надо. Таксист отозвался:
- Kiitos.  – Машина уехала.
- Ну? И как я тебе? – Он обернулся к ней.
- Ничего!
- Ничего это пустое место? Нет, скажи честно? Хороша?
- Как всегда. Безукоризненно элегантна.
- О-о-о! Теперь узнаю тебя. Ну что так и будем стоять на холоде? Приглашай!
- Куда? – Пожал плечами. Действительно, что она хочет?
- Куда, куда? – Передразнила. – Конечно, в ресторан. Не в номер же! Я же не трахаться с тобой приехала!
Усевшись за стол, она на удивление быстро пробежала глазами меню, выбрала улиток и попросила бокал «Шардоне». Он заказал себе что-то мясное. Быстро подали вино, она выпила почти залпом и заказала повторно.
- Ты чего, собралась сегодня напиться? По какому случаю пьянка? От жизни худой или на радостях?
- Слушай, хватит злословить! – Она допила и второй бокал. – Подумаешь чуть-чуть сухого. – Помахала рукой официантке, чтобы принесли еще. – А вообще на радостях – тебя увидела. За твое здоровье! – Она подняла новый бокал с вином, провозглашая тост. Сделала изрядный глоток и поставила на стол. – Неплохо выглядишь!
- Должно было быть хуже? – Усмехнулся он. – По твоим прогнозам?
- Ну, хватит… - Она недовольно сморщилась. – Заладил одно и тоже. Расскажи лучше о себе.
- Да мне нечего рассказывать. Все, как всегда.
- Рисуешь?
- Да.
- И все?
- И все.
- А меня вспоминаешь? – Она оперлась головой на руку и, чуть наклоняясь в сторону, разглядывала его. Зеленоватые глаза мерцали в полумраке ресторана. Он молчал, сосредоточено уставившись в свою тарелку. – Ну, скажи хоть что-нибудь.
- Ты ешь! – Показал на заказанных улиток. – Остынут.
- Да черт с ними! – Чуть мотнула головой. – Так вспоминаешь?
- Раз сижу здесь… - Положил приборы, развел руками в стороны.
- Как нам хорошо было вдвоем… - Прозвучало мечтательно.
- Хм.
- Помнишь, как смотрели «Сибирского цирюльника»?
- Помнишь. – Он повторил за ней.
- Пойдем к тебе в номер. – Вдруг произнесла.
- Чего это ты? – Он удивился. – Ты ж сама… - Но не договорил, она перебила:
- Я хочу просто поцеловаться с тобой. Трахаться не буду! – Замотала головой. Она уже была заметно пьяна.
- Хорошо! – Он согласился. Показал официанту - счет. Ему самому безумно хотелось эту женщину, сидевшую напротив, и не сводившую с него своих зеленоватых глаз. Ее взгляд не метался, как обычно по сторонам, впивался в него, гипнотизировал, манил, подчинял своей воле.
У нее в сумке (от Луи Виттон) затренькал телефон:
- Shit!  – она выругалась и начала рыться. – Разыскивает. – Нашла непрерывно трезвонящую трубку, поднялась из-за стола, ее шатнуло, но устояла и отошла в сторону. До него долетали лишь обрывки ее речи, но разговаривала она очень агрессивно и напористо. Смысл ее объяснений сводился к тому, что она имеет право раз в месяц встретиться с подругами и посидеть в баре поболтать и немного выпить. С раздражением она захлопнула телефон, выключив звук, и вернулась к столу:
- Достал!
- Что так плохо? – Поинтересовался.
- Ладно, проехали! Мы идем в номер?
- Идем. – Он уже успел рассчитаться за ужин и поднялся.
- А у тебя минибар есть? – Она почти повисла на его руке. Равновесие удерживалось с трудом.
- Есть.
- Отлично!
- По-моему, тебе уже хватит.
- Еще чуть-чуть можно. И никакого секса в номере, только поцелуемся. – Она шутливо погрозила пальцем, но впилась в него губами прямо в лифте. Он ответил. Они продолжали этот долгий поцелуй даже тогда, когда кабина остановилась и двери раскрылись на нужном этаже. Она с трудом оторвалась от него, продолжая прижиматься всем телом. Прошептала:
- Ты с ума меня сводишь. Боже, как ты целуешься. – Обнявшись, они вышли из лифта и направились в номер.
Она сразу распахнула дверцу минибара и, поводив пальцем по бутылкам, остановила свой выбор на белом вине:
- Во! «Шардоне»! То, что мне надо. Не буду мешать. – Не дожидаясь Ивана, сама откупорила и налила в бокал. Направилась к стоящему на письменном столе телевизору, с бокалом в одной руке и бутылкой в другой. Включила его и, пощелкав пультом, нашла МузТВ. Мелодия песни ей понравилась, подпевая, она повернулась к Ивану.
Он сидел на кровати, напротив письменного стола, на который она тут же взобралась, широко расставив ноги. Сделала еще несколько глотков вина, и снова посмотрела на него своим сумасшедшими глазами:
- Ну, целуй меня! – Произнесла капризно.
Он поднялся и впился губами в ее рот. Их зубы скользили, а языки поочередно проникали друг другу в рот. Руками он взялся за ее бедра и прижал к себе, потом поднялся выше и стал гладить груди, чувствуя даже через жесткую ткань бюстгальтера, как они наливались, как твердели и выпирали соски. Она застонала, прогибаясь назад, и оторвавшись на мгновение, шепнула:
- Поцелуй их! – И тут же опять прильнула к его губам. Он потянул тонкий свитер наверх, поднял до самой шеи, она вытянула из рукавов одну за другой руки, и снова обняла его за шею. Иван расстегнул застежку, и Мария тут же шевельнула плечами, и чашечки бюстгальтера соскочили вверх, а груди выпрыгнули на свободу. Он взял в руки и начал осторожно сжимать, теребя руками соски. Мария снова оторвалась от него и зашептала, щекоча горячим дыханием, одновременно надавливая на его плечи – вниз:
- Целуй! Целуй их!
И он прильнул к грудям. Целовал каждый сосок в отдельности и забирал их в рот вместе, ласкал языком, пощипывал губами.
- Сильней! Сильней! – Стонала она, изнемогая. Он прижимал сосок к верхнему нёбу, а снизу теребил его языком, вызывая у нее сладостную дрожь.
Он расстегнул ей джинсы, сначала пуговицу, а затем и молнию.
- Сапоги. – Простонала она. – Сначала сапоги!
Он послушно оставил ее грудь и повернулся сначала налево, стянул правый сапог, затем направо - левый. Тем временем она скинула свитер, и отшвырнула ненужный уже бюстгальтер. Голова была наклонена вниз, она тяжело дышала, не смотря на него. Потом бросила взгляд в сторону, заметила недопитую бутылку вина, схватила ее и сделала несколько жадных глотков, опустошив до дна. На ней из одежды оставались лишь колготки и трусики. Иван потянулся, чтобы снять их.
- Не-е-ет! – Она простонала. – Я не могу!
- Что ты не можешь?
- Изменить ему! – Она опустила голову и замотала отчаянно головой. Светлые волосы разметались по плечам и груди.
- Или не хочешь?
- Хочу! – Она кивнула головой. – Но не могу! – Опять замотала.
- А что ж ты хочешь?
- Лечь с тобой в кровать. Не раздеваясь больше. Ты и так почти все с меня снял.
- А то, что мы делаем, это не измена?
- Нет! Отстань, дай я лягу. – Она, пьяно шатаясь, стала слезать со стола, протянув ему руку, чтоб помог. Иван подхватил и перенес ее на кровать. Разделся сам догола, рухнул рядом. Они снова слились в страстном поцелуе. Их тела переплелись, лишь тонкий капрон колготок и чуть видимая преграда из трусиков мешали его проникновению.
Она вдруг оторвалась от него и, глаза в глаза, бесноватые огоньки безумия плясали в изумрудном пламени:
- Трахни меня в задницу!
- Ты что? – Он даже как-то отстранился.
- Да! Трахни меня! Только не туда, а в задницу! Ну, пожалуйста, я же вижу, я чувствую, как ты меня хочешь! – Ее рука ухватилась за его член и тянула на себя, прижимала к бедру. Вывернулась. Встала на локти, подогнула колени, сдернула в мгновение и колготки и трусики, оттопырила зад. – Ну, посмотри, какая она аппетитная у меня. Трахни туда! Я с ума схожу. Как я хочу, чтоб ты меня оттрахал.
- Но я не хочу так! – Он отказался.
- Не хочешь так? – Она опустила голову на подушку, застонала. – Ну что же мне делать. Я не могу ему изменять!
- Интересно, а то, что мы делаем, это не измена? – Он даже усмехнулся, повторив вопрос.
- Нет! – Она почти выкрикнула. - Хорошо! – Повернулась к нему опять лицом. – Я сделаю все сама.
Он уже сходил с ума от страсти и совершенно необычного возбуждения, которое только увеличивалось от всей ситуации, когда женщина хочет его, но не может этого сделать традиционным способом и предлагает самые невероятные способы удовлетворения. Он кивнул, соглашаясь.
- Становись на пол! – скомандовала она, села на колени на кровати и лицом прильнула к его животу…         
Когда все закончилось, она исчезла в ванной, а он обессиленный упал в кровать.
- Господи! Да что ж за сумасшествие такое. Почему она так притягивает меня? Еще несколько дней назад у меня и в мыслях не было, ни одной фантазии о том, что происходит сегодня.
Она вышла из ванны совершенно обнаженной. По пути снова заглянула в бар, выудила оттуда бутылку красного вина и откупорив, тут же сделала несколько глотков прямо из горлышка. Потом заглянула в сумку, достала телефон, посмотрела:
- Б…, десять звонков от него! Достал! – Швырнула телефон обратно и, держа бутылку в руках, прилегла рядом с Иваном, который закончил курить и потушил сигарету в пепельнице.
- Ну на х.. я сделала это?
- Что это?
- Да то, что с ним жить стала! – Еще глоток вина. – А ты все куришь, куришь, куришь… Когда бросишь?
- Никогда! – Он усмехнулся, обняв ее за плечи.
- Вот! – Она прильнула под бочок. – А он не курит. И любит меня. Но… - повернулась к Ивану, опять блеснули искорки изумрудные, - он такой скучный. Мне так с ним скучно. Все нудит, нудит, со своей любовью… А что мне его любовь? – Она попыталась развести руками, точнее одной, в которой была бутылка, другая была под Иваном. Чуть не облилась вином. – Бл…! 
- Зачем тогда живешь?
- Да-а-а… - Капризным голосом. – Ты вот не даешь мне миллион, а он даст!
- Значит, снова деньги?
- А на что мне жить-то? – Встрепенулась вся.
- На то, что зарабатывает твой любимый мужчина и приносит в дом. – Он отвечал ей спокойно.
- Нет. Это и так само собой разумеющееся. Мне нужны свои. Собственные. – Она в воздухе прочертила какой-то круг. Видно мешок с деньгами обозначила. – Вы, мужчины, сегодня есть, а завтра вас нет. И что делать бедной девушке? Искать снова? Нет уж, дудки! Захотел уходить, да катись ты… А у меня миллион есть. Зачем мне мужики-то потом?
- Чтоб заботились, чтоб любили, чтоб ухаживали, чтоб ты детей рожала.
- Фр-р-р. – Ее аж передернуло. – Каких еще детей?  Вот получу свой миллион и выгоню его!
- И что дальше?
- Дальше… - Она произнесла задумчиво, разглядывая потолок. Потом еще разок приложилась к бутылке. – Дальше, тебя позову, чтоб любил так, как только ты умеешь. Чтоб ласкал, как только ты умеешь… Согласен?
- Нет! – Он потянулся за следующей сигаретой.
- Опять курить? – Нахмурилась.
- Не опять, а снова.
- Черт с тобой, кури! Так почему не согласен?
- Потому что не вижу!
- Чего ты не видишь?
- Твоей любви!
- Нет, вы посмотрите на него! – Она уселась даже от возмущения. – Я бросаю своего бойфренда, кидаюсь в его объятья, почти изменяю с ним, а он моей любви не чувствует. А что это? – Она показала, ткнула пальцем в свою обнаженную грудь. – Не любовь?
- Пока нет. Пока один лишь секс.
- Ну, тебе не угодишь!
- А тому, другому ты угождаешь?
- А ему много и не надо. Дам ему раз в неделю, он и счастлив.
- А ты? – Он внимательно посмотрел на нее.
- А я нет! – отрезала. – Если с тобой здесь нахожусь. Ладно, - она спрыгнула с кровати, - буду одеваться. А то он там с ума сойдет.
- Заботишься? – Спросил с усмешкой.
- Да нет! – Равнодушно произнесла, втискиваясь в узкие джинсы. – Миллион нужно еще получить. А там и пошлю к е… матери.
- Что ты так много материшься?
- Да зае… все! Ты далеко, миллион не даешь, он рядом, так тоже еще дождаться надо, пока со своей женой разведется. Ну, встань, хоть поцелуй на прощание!
Он поднялся, обнял ее. Она уткнулась в плечо, всхлипнула:
- Ты люби меня, пожалуйста, Ванечка. Ты очень мне нужен. Меня никто еще так не любил, как ты. И я…
- Что и ты? – Он вдруг весь напрягся.
- И я никого не любила так, как тебя. – Прошептала ему куда-то в шею.
- Что ты сказала? – Он взял руками ее голову, развернул и посмотрел ей в глаза.
- То, что слышал! – она буркнула недовольно, вырвалась из его рук, отскочила к зеркалу. – Фу-у-у, ну и видок. Ладно, в такси подкрашусь. Ну, все, пока любимый! – Помахала рукой у двери.
- Подожди! – Он рванулся к ней.
- Все-все-все! – Она уже вышла из номера. – Сюда нельзя. Ты голый. Приезжай почаще, Ванечка. Я очень тебя люблю! – И хлопнула дверью. Он схватил простынь, кое-как прикрылся, выскочил следом. Она уже приближалась к лифту.
- Постой, а как ты ночью-то? Одна? Опасно!
Она обернулась, помахала рукой.
- Где, в Финляндии? Ну, ты даешь? Я на такси!
- А денег-то дать?
- Да есть у меня! – Послала воздушный поцелуй, поворачивая к лифтам. – Пока, любимый!
Ну что? Допрыгался? Теперь она уже и в любви тебе изъясняется! А ведь ты только этого и ждал!
Она позвонила спустя неделю и затараторила:
- Прости, но ты понимаешь, как для меня это все важно. Я захотела купить себе новый телефон, выбрала … модель, знаешь такая, самая модная сейчас. А старый он забрал себе. И я дура, сим-карту вытащила, переставила, а вся наша переписка осталась там. И он ее обнаружил!
- Ну и что было? – Спросил довольно равнодушно. Какое ему было дело до какого-то финна, с которым она живет и наставляет рога.
- Что! – Она задохнулась от возмущения. – Был скандал, да еще какой. Он оскорблял меня, я орала тоже, что ничего не было, что это было давно.
- А он что прочитал и перевел с русского на финский?
- Да!
- И ему не понравилось? – Съехидничал.
- Ты что, тоже спятил. Я еле выкрутилась. Он знает теперь все!
- Что все?
- Что ты меня преследуешь своей любовью!
Ничего себе поворот!
- Я? Тебя преследую?
- Ну да! Я так ему и сказала!
- И он…?
- Поверил! А куда ему деться? – Хихикнула. – Но я сказала, что ты очень хороший человек, что просто ты очень страдаешь, что я остановила свой выбор на нем, а не на тебе. И что скоро ты успокоишься. И он обещал, что предпринимать против тебя ничего не будет!
- Ах, даже так? Становится совсем интересно! И что же он может мне сделать? – Его заело.
- Слушай, у него такие связи… Где хочешь: в полиции, в разведке, в министерстве иностранных дел и еще черт знает где. Потерпи немножечко, и все уладится. Только не звони и не пиши мне пока. Я сама буду это делать. Просто будем очень осторожны!
- Но ради чего? Объясни ты мне, Христа ради!
- Ради нашей любви. – Голос был абсолютно искренний.
- О какой любви идет речь? О моей? Или о твоей?
- О нашей! Просто нужно подождать!
- Что?
- Ты знаешь чего! После, я буду вся твоя… Мы уезжаем снова в Италию, это ему и мне, естественно, - хихикнула, - компенсация. Похожу по магазинам, отоварюсь, а он пусть любуется со стороны.
- Да…
- Все, все, все. Пока. Больше не могу. Целую, милый.

Он приехал в Хельсинки через месяц. Зима была в разгаре. Мерцали гирлянды многочисленных разноцветных фонариков, поразительно, но не было снега. Улицы девственно чисты. Подметены и убраны.
- Удивительно, – подумалось, - почему мы живем с финнами на одной широте, у нас сугробы вдоль дорог, а у них, как будто и снег не выпадает?
Она примчалась в гостиницу, как всегда с получасовым опозданием. Чмокнула в щеку, и тут же огляделась по сторонам – не видел ли кто. Уселись за столик, подальше от окна – опять же она настояла.
- Не хочу, чтобы увидели. Хельсинки город маленький, сам понимаешь. Я и так еле-еле потушила его ревность.
Он больше отмалчивался. Достал маленькую коробочку, протянул:
- Это тебе!
Она раскрыла и ахнула:
- Сережки! От «Меркури»! С бриллиантиками, что я хотела! М-м-м. – Перегнулась через стол, поцеловала. И затрещала обо всем сразу – о сережках, о бриллиантах, о подругах, о парикмахерских и косметологах, о плохой погоде, о том, что в Финляндии и вырядиться некуда. Он помалкивал и отвечал на ее трещанье односложно: «Да» или «Нет». Как всегда заказала себе белого вина. Один бокал, второй, третий. Заметно нервничала, сцепляла и расцепляла пальцы, теребила то салфетку, то носовой платочек. Потом не выдержала:
- Мне надо в туалет! – Поднялась, прихватив сумочку, удалилась. Отсутствовала минут пять. Вернулась, села за стол, знакомым жестом откинула волосы назад:
- Ты ничего не замечаешь?  - Он посмотрел на нее внимательно и, не заметив изменений, покачал головой.
- Вот! – Она протянула левую руку. На безымянном пальце было одето какое-то кольцо белого металла с прозрачным камешком. Он пожал плечами.
- Тиффани! 1.5 карата! – Похвасталась.
- Ну и что? – Он не понимал, точнее, понял, что развела финна на приличные деньги, что кольцо кругленькую сумму тянет, а что дальше то? Ему-то какое дело?
- Это обручальное кольцо! – Тихо произнесла она, опустив глаза. И тотчас прижала его руку своей. – Прости! У меня не было выхода!
- Выход есть всегда! – Произнес он, стиснув зубы.
- Пойдем в номер, ну пойдем. – Потянула она его из ресторана. Он машинально подчинился. Она буквально утаскивала его за собой, приговаривая:
- Это ненадолго… это… ты знаешь… я получу то, что хочу, и всё. Я буду твоя.
- Маша! – Он слабо возражал, ошеломленный известием. – О чем ты? Это цинично, грязно… я не знаю, как назвать все, то, что происходит.
- Да, да, я циничная, грязная шлюха, - лепетала она словно в забытьи, - я не могу иначе, но я не могу и без тебя. А когда я получу этот проклятый миллион, я сразу брошу его, и буду только твоей. – Она усадила его в кресло, стала перед ним на колени, быстро скинула с себя свитер, за ним лифчик, расстегнула ему молнию... Он не реагировал на ее ласки. Тогда она сняла с себя все, и, раскинувшись на кровати, развела ноги, поманила его и показала пальчиком:
- Поцелуй меня… туда!
- Мне не хочется! – Он продолжал сидеть в кресле с опущенной головой.
Ее настроение поменялось мгновенно:
- Нет, ты подумай, я бросаю все, несусь к нему со всех ног, а он… Да мне пришлось час назад отдаться этому уроду, чтобы он опять ничего не заподозрил.
- Теперь ты хочешь, чтоб я целовал там, где часом раньше побывал член другого мужчины? – Он зло усмехнулся.
- Да я вымылась после этого! – Ей было не понятно.
- Вымылась, - повторил он за ней и добавил, - да не отмылась! Так! – Сказал он, поднимаясь из кресла. – Мы не в публичном доме, а я не клиент из очереди, поджидающий, когда освободиться нужная мне девушка.
- Значит, ты не будешь меня…? – Она пылала негодованием.
- Нет! – Он мотнул головой.
- Тогда я одеваюсь и пошла! – Маша быстро соскочила с кровати и стала собирать одежду, разбросанную по номеру. Через пару минут на ней даже куртка была наглухо застегнута. – Я ухожу! – Она демонстративно стала на выходе и распахнула дверь в коридор, выжидающе поглядывая на него.
- Уходи! – Она поколебалась с секунду, хлопнула дверью и, как ураган набросилась на него. Она покрывала все его лицо поцелуями, она натурально плакала, и, всхлипывая, причитала:
- Ну, прости меня, прости, мой милый, единственный. Никого не люблю так, как тебя. Не могу ведь жить без тебя. Ну, прости дуру, что вбила себе в голову этот дурацкий миллион. Получу его, и ты увидишь, что все измениться. – Ее язык раздвигал ему губы и проникал в рот, обжигая и возбуждая. Она раздевала его и одновременно сбрасывала с себя одежду. Ее тело горело, передавая жар возбуждения и ему, извивалось и просилось: «Возьми меня!». И он сдался. 
               Потом обнявшись, они долго лежали рядом. Он посмотрел на часы:
                - Начало четвертого. Тебе нужно идти.
 - Я никуда не пойду! – Она замотала головой.
- Он там с ума сойдет.
- Да и х… с ним! Ты не представляешь, как он мне надоел. Вечно ходит обиженный, рожа постная. Во всем подозревает. Тут пошли в казино, приревновал к мужику, что играл рядом со мной. Чуть не подрался с ним.
- Тогда странно, что телефон не звонит!
- Да я его выключила его еще в ресторане. – Она махнула рукой.
- Иди уж…
- Что опять выгоняешь?
- Да нет! – Он закинул руки за голову и рассматривал потолок. – Тебя не переделать, пока ты не добьешься своего. Миллиона. Но ведь, послушай Маша… - Он повернулся к ней и оперся на локоть. – Так ведь можно до бесконечности, один миллион, второй, третий...
- Нет! Обещаю. Один и я твоя! Ты согласен?
- Не знаю! А ты оставляешь выбор?
- Выбор всегда есть – ты же говорил. Можешь бросить меня и забыть? – Она приблизила свое лицо вплотную к нему. Зеленоватые глаза светились в полумраке комнаты, притягивали и завораживали. Она прошептала. – Никуда ты не денешься от меня. Я ведьма, я тебя околдовала.
- Панночка! – Непроизвольно вспомнилось.
- Какая еще панночка?
- У Гоголя, повесть такая есть – «Вий». Был там семинарист Хома Брут, убил он старуху ведьму, а та превратилась в прекрасную панночку и, умирая, потребовала, чтобы именно Хома читал несколько ночей поминальную молитву в церкви. Как двери за ним закрывались вечером, она вставала из гроба и мучила семинариста. До самой его погибели... Вот и ты, прекрасная панночка, которая мучает и одного и другого. Как бы все это бедой не закончилось?
- Но люблю-то тебя!
- Любишь? Странная эта любовь…
- Какая есть. Не нравиться, не гуляй! Брось меня. Помучаемся и забудем.
- Да вся беда в том, что ты нравишься мне, что люблю, разве терпел бы иначе.
- Тогда терпи! – Вздохнула она.
Он уже просто махнул рукой на все и решил:
- Пусть все будет так, как будет.   
Но все вышло плохо…
               
                Глава 16.

                Переезд.

Она просила встретить ее в Выборге.
- Я поеду московским поездом, своему скажу, что в Москву, по делам, а сама спрыгну к тебе на руки. Встретишь?
Мария ехала с целью посмотреть Петербург. Стороны достигли соглашения, что она бросает своего финна и переезжает. Она, казалось, была согласна на все – развод, переезд, беременность.
- Все как скажешь, милый! Не могу я без тебя! Я согласна со всеми твоими доводами. Я хочу от тебя ребенка.
Он приехал под вечер в Выборг и встретил ее. Еще два часа ехали по трассе Скандинавия, и вот, наконец, его квартира-мастерская на Васильевском.
- Н-да, - Ходила она, озираясь по сторонам. – Неплохо, даже очень неплохо. Правда, милый, я ожидала нечто худшее. Берлогу, что ли… В общем, одну комнату оставим тебе под мастерскую, одна останется спальней, кухня огромная – она же и гостиная - столовая, а третья – гостевая. Может первый муж приедет с Анюткой. Сам-то он, конечно, не поселиться, но мы его в гостиницу определим, а дочка со мной.
- Конечно! – Он обрадовался, что ей все понравилось. – Конечно. Пусть приезжают. Обязательно. А его мы поселим в «Прибалтийскую», тут, в двух шагах. – Ту самую картину он заранее спрятал, завернул в ненужные грязные тряпки, даже не поворачивая к себе холстом. Что там сейчас на ней, ему не хотелось смотреть.
И был секс… Долгий, страстный и нежный, осмысленный и безумный, когда два человека соединяются в одно целое, мечтая лишь о том, какое еще наслаждение можно доставить другому. Днем они гуляли по городу, он показывал красоты северной столицы:
- Да, какая прелесть. Я ведь была в Питере всего однажды. Когда училась. Мы просто сели на поезд и утром были здесь. Правда, ничего толком и не видели. Глупые были – пропьянствовали весь день, а вечером загрузились в поезд и обратно, в Москву.
- Вот видишь, девочка, теперь этот прекрасный город, с его дворцами и музеями, с его набережными и фонтанами, твой!
Они ходили, обнявшись по магазинам и, как всегда он покупал все, что ей хотелось. И ему было приятно, что исчез тот сумасшедший блеск в глазах. Она теперь двигалась не торопясь, внимательно рассматривала вещи, что-то примеряла и время от времени говорила, обращаясь к нему:
- Ты не устал, милый? Тебе еще не надоело? Тебе не наскучило?
Он таял от этих слов, поражаясь и не веря происшедшим в ней переменам. Вечерами они сидели на огромной кухне, пили чай и беседовали. Обсуждали, как и что они будут делать дальше. Решили так: она возвращается в Хельсинки, собирает вещи и переезжает жить к подруге на недельку – та пустит. Он приезжает за ней, они все загружают в его большой автомобиль и через два часа пересекут русскую границу.
- Сделаем все быстро и тайно! Он будет каждый день приезжать и умолять вернуться. Подождем, когда он уедет в очередной раз, тотчас загрузимся и рванем! Главное, чтоб он не перехватил нас на финской границе. У него связи, ты же знаешь. – Рисовала она план побега.
Так и сделали. Машина оказалась набита битком. Еле все втиснули.
- Ты что! Это еще и половины нет! Остальное потом.
Он наблюдал издалека, как к дому подруги подъехал тот самый финн, поднялся наверх, пробыл там какое-то время, потом спустился и понуро побрел к своему «Ландкрузеру». Фыркнул движком, уехал. Она позвонила тут же.
- Все! Я выхожу.
Дорогой молчали. Он старался ехать, как можно быстрее, но соблюдая по самому минимуму дорожные знаки. Когда границы остались позади, она облегченно вздохнула и тут же попросила купить ей пива, прихлебывала прямо из банки, иногда нервно смеялась и лезла целоваться, мешая ему вести машину.
Финн опомнился на следующей день, утром. Они занимались сексом, телефон затренькал возле кровати. Она поморщилась, но Иван не останавливался, продолжал толчками входить в нее. Мария протянула руку, нащупала телефон и сквозь стоны ответила:
- Да! – Финн что-то кричал ей в трубку, но она лишь громко стонала в ответ. Потом, видно ей надоело выслушивать, прохрипела в трубку:
- I’m… О-о!… fucking now! О-о-о! – И он сразу отключился. Она отшвырнула трубку и обхватила Ивана за шею, привлекая к себе:
- Так! Так! Еще! Еще! Глубже! Возьми меня всю!
Можно представить, - подумал Иван, - что твориться сейчас в голове у этого финна, когда он услышал, как любимая женщина в этот момент сладострастно отдается чужому мужчине!  Ну и черт с ним! Он получил то, что заслужил. – Сработал мужской эгоизм и чувство собственности. – Теперь это моя женщина!
Они наслаждались жизнью. Сидели на лоджии вечерами и умиротворенно смотрели на залив. Он читал ей какие-то любимые им книги. Они смеялись, обсуждали, иногда спорили. Он уезжал днем в офис, а она ждала дома и готовила ужин. Ему не все нравилось из ее стряпни, было несколько экстравагантно или экзотично – сказывалась прежняя жизнь, состоявшая из путешествий.  Но он все съедал, хвалил, и лишь ненавязчиво предлагал:
- А давай нашего, простого – картошечки с мясом! Капусточки соленой с огурчиками.
- Как скажешь дорогой. Приготовлю все, что захочешь.
Они поехали в салон выбирать ей машину. Ее взгляд сразу упал на ярко-красный «ягуар»:
- Вот! Хочу эту!
Цена его не смутила. Смысл покупки был в другом:
- Милая, - начал он осторожно, - «ягуар» прекрасная машина и твой выбор мне понятен. Но, посмотри сюда, - он указал на высоченные тротуары, – и сюда! – на клиренс автомобиля.
- Ну и что? – Она не поняла.
- А то, что они все будут твои. Машина будет не вылезать из ремонта. А тебе придется ходить пешком. У нас нужно ездить на джипах! – Вздохнул. - Тем более, что тебе предстоит учиться.
- Да ты что? Я умею ездить. У меня права… сколько лет!
- Я не это имел в виду. – Произнес успокаивающе. – Я имел в виду учиться ездить по большому городу, с его сумасшедшим движением. Это же не Хельсинки, это вся Финляндия, собранная в одном месте. Ты же не знаешь ни улиц, ни развязок, потом у нас знаки немного отличаются от финских и прочее. Вот что я имел в виду.
Она вздохнула и согласилась:
- Ладно! Ты прав. Тогда только «Мерседес».
- Это то, что и хотел тебе предложить.
Они походили еще немного и остановили свой выбор на неплохой трехлетней машине «ML». Он тоже пояснил:
- Не нужно новую! Ты все равно будешь где-то или кого-то цеплять. А как научишься, узнаешь город, мы эту продадим и купим новую. Согласна?
- Да! Какой ты у меня умница! – Она расцеловала его.
Единственное, ей не понравилось, машину-то пришлось оформлять на него. Но по-другому было и невозможно. Прописки у нее не было. Для того, чтобы решить этот вопрос с милицией нужно время. Он ей оформил доверенность на управление автомобилем, но не генеральную, так как опять же нужна прописка.
- Нет проблем! Не заморачивайся. – Ответила она и тут же уселась за руль. 
Идиллия продолжалась где-то неделю. Он возвращался из Сестрорецка, куда он ездил в отдел культуры обсуждать сроки открытия его персональной выставки, когда зазвонил телефон – высветился ее номер. Иван улыбнулся:
- Да, любимая, ждешь?
Она тут же перебила:
- Ты где? Приезжай скорей! Вейно погиб! – А дальше сплошная истерика.
- Да, милая, хорошо, держись там, я скоро буду. Я уже недалеко. Держись, моя хорошая. – Его прошиб пот. Погиб! Конечно, ему этот финн был безразличен, он даже злился на него и, положа руку на сердце, порой злорадствовал, но в глубине души сочувствовал и понимал, как переживает бывший, обманутый муж. Да также, как и он сам когда-то… И уж точно его злость никогда не доходила, даже в мыслях, до пожелания ему смерти! А тут…   
- Давай, Ванечка, скорее. – Она рыдала в трубку. – Я боюсь! Вдруг он что-нибудь с собой сотворил?
- Да ничего он не сотворил! С чего ты вообще все это взяла? – Старался успокоить.
- Я ему позвонила несколько раз, а он не отвечал! – Всхлипывания.
- А зачем ты ему звонила? – Вдруг кольнула ревность. 
- Да просто так!
- Ладно, я уже недалеко. Вместе и разберемся. – Сказал он намного суше, и они разъединились.
Когда он взлетел на свой последний этаж и вбежал в квартиру, она стояла молча у окна и в задумчивости разглядывала залив.
- Что случилось? – Бросился он к ней.
- Да, нет, все нормально. – Она устало обняла его и положила голову на плечо. – Просто он оставил телефон в машине.
- А зачем ты все-таки ему звонила?
- Просто узнать, как он там. Ведь я представляю, как я ему сделала больно своим отъездом.
- И не только отъездом. Я думаю, что ему гораздо было больнее услышать, что ты занимаешься сексом с другим мужчиной, почти в его присутствии. – Подумал Иван, но вслух ничего не произнес, а лишь крепче прижал ее к себе.
С этого дня она начала пить. Затаскивала его в ночные клубы и напивалась, а потом вела себя так, что он остро припомнил все подробности их поездки в Стокгольм. Тот самый первый вечер, когда они плыли в шведскую столицу. Она снова делала все, чтобы на нее оборачивались мужчины. Правда, это удавалось ей с трудом. В ночные клубы ходит в основном молодежь. Нужна ли им тридцатипятилетняя пьяная тетка, хоть и с потрясающей фигурой, когда вокруг такое множество молодых девчонок. Периодически она возвращалась к нему, делала глоток из стоящего на столе фужера и возвращалась назад в танцующую толпу. Однажды она вернулась и спросила, дыша в лицо перегаром:
- Ты наркоты достать не можешь? – Увидев выражение его лица, она состроила рожицу. – Ну, легонького чего-нибудь, травки покурить, или «экстази». Потом трахаться будем все ночь. – Мечтательно закатила глаза. Его начинало все это бесить. А когда она отправилась в туалет, он не удержался и пошел за ней, и караулил у дверей, вспомнив ту историю с финном и первым мужем.
Дома она нашла бутылку «Хенесси» и, пока он не заметил, выхлебала половину. Иван застал ее на кухне, где она вдобавок глотала какие-то таблетки и запивала коньяком.
- Ты что с ума сошла? – Он вырвал бутылку и отобрал таблетки. Мария отпрыгнула в сторону и в один миг взлетела на подоконник. Он остолбенел. Половинка стеклопакета была полностью раскрыта и Мария пританцовывая, заглядывала туда, в темную бездну улицы. Потом она обернулась, и так жалобно произнесла:
- Ванечка, мне ведь жить не хочется! – Он сделал было шаг к ней, но она жестом его остановила. – Не подходи! – И продолжила. – Ну, Ванечка, ну скажи, зачем я живу, всем от меня только боль достается. И тебе, и Вейно. Я же вижу, как тебе не нравиться все, что я вытворяю. А он там, бедный, страдает, ни за что? А? Скажи, Ванечка, зачем мне жить? Может шагнуть вот так, вниз? – Она выглянула за окно, и ее шатнуло. – В тот же миг Иван подскочил и, схватив в охапку, сорвал с подоконника, отнес в спальню, швырнул на кровать. Вернулся на кухню, сел и закурил.
Что делать? Он не знал! Он никогда не сталкивался с подобным проявлением человеческой, точнее женской, психики – невменяемостью. Именно это с ней и происходило. Ладно, пьяного мужика можно угомонить, связав или, на худой конец, врезав так, чтобы оглушенный уснул, да и всё. Но что делать с невменяемой женщиной он не представлял. Вызвать психиатрическую бригаду? И как им все объяснять? Показать этот несчастный донормил, которого она наглоталась с коньком? И что дальше? Психушка? Для нее? Без нормального русского паспорта, то есть паспорт был, но не было прописки. Черт, при чем здесь паспорт? Нет! Это просто не возможно! Услышал шум, поднялся, вернулся в спальню. Она, раздевшись догола, изгибаясь всем телом, как змея, ползла по полу к его ногам, терлась лоном о палас, и выкрикивала фантастическую смесь русских и английских непристойностей:
- Bitch, трахни меня, я же сука! Fuck my ass! Fuck me! Give me your cock, I want to suck it. Да, вые… же наконец, меня, как суку, как бл… я хочу, чтоб ты...
Он снова поднял ее на руки, снова перенес на кровать. Она вырывалась, но идти не могла, а только ползла, подвывая и продолжая выкрикивать все те же слова. Временами она сворачивалась в клубок и терзала руками свою промежность, бросая на него яростные взгляды. Концерт продолжался до шести утра, пока, наконец, она не забылась тяжелым сном. Он посидел еще немного, и тоже лег подремать рядом, готовый проснуться от каждого ее шороха.
Он очнулся в девять – запищал будильник в телефоне. Нужно было снова ехать в Сестрорецк по поводу выставки. Голова гудела, как чугунный котелок. Помотал ей, стараясь хоть, как-то привести себя в чувство. Посмотрел на Марию. Она спала, широко раздвинув ноги и раскинув руки в стороны. Вдруг почувствовав его взгляд,  приоткрыла щелочки глаз и простонала:
- Я сильно вчера напилась?
Он покивал головой, раздумывая над ответом, потом произнес:
- Ничего не видел омерзительнее! Если не бросишь пить, то я не хочу тебя больше видеть. – Встал, оделся, кое-как сполоснулся и уехал голодный.
Она позвонила часа в четыре и проворковала:
- Дорогой, ты еще сердишься?
- Да! – Он ответил сухо.
- Ну прости меня…
- Вечером поговорим! – Он хотел отключится, но она успела спросить:
- А ты когда будешь?
- Часов в семь. Пока!

Когда он подъехал к дому, то первое, что он заметил, это отсутствие «Мерседеса». Он взлетел в квартиру и остолбенел. Это был шок. По-другому, не назвать. Когда весь мир сужается до размеров квартиры с распахнутыми шкафами, из которых исчезло все. Следующее затем оцепенение и неприятие случившегося, озирание по сторонам в надежде, что это привиделось, что этого нет на самом деле, и опять волна холода, подтверждающая реальность бытия. Судорожные движения в поисках каких-то вещей, которые могут опровергнуть эту нелепость, взгляд пытается за что-то зацепиться, но все тщетно – ее нет, она ушла, исчезла, пропала.
              Мысль крутиться вокруг одного:
– Как так можно было поступить? Зачем? Кому это нужно?  Ведь еще несколько часов назад ничего не предвещало этого… Она разговаривала виновато, спрашивала когда придешь, что приготовить на ужин…  А в это же время готовила побег! Откуда эта иезуитская изощренность, эта хирургически отточенная меткость удара?
Он сел, закурил, выудил из кармана телефон, набрал номер. Долго не отвечала:
- Алле?
- Где ты? – Сказал на выдохе.
- Я уже в Финляндии.
- Каким образом, можешь объяснить?
- Ты же сказал, что больше не хочешь видеть меня, вот я и уехала!
- Ты же пьяная!
- Я позвонила в агентство, которое возит в Хельсинки и сказала, что мне нужен водитель без машины. Он довез меня до Ваалимаа, а дальше я его отпустила и поехала сама.
- Но ты же пьяная! – Он почти кричал.
- Не ори! – Она что-то глотнула. – Не пьяная, а с похмелья. В Финляндии можно ездить чуть-чуть поддатой. Вот и еду потихоньку. Пиво прихлебываю.
- Да ты не чуть-чуть, ты была вчера в хлам, ты даже представить себе не можешь, что ты вытворяла!
- Ну, все! Мне трудно рулить и разговаривать, опять же банка с пивом мешает. Ты же не хочешь, чтоб я попала в аварию? Я отдохну, и мы поговорим спокойно. Пока. – Она отключилась.
- Сука! Ну точно, сука! Что ж она вытворяет! – Он схватился за голову и честил ее почем свет стоит. В ярости схватился за трубку и стер напрочь ее телефон.



                Эпилог.

Все это промелькнуло в нем за те минуты, что они ехали в машине к ресторану. Он привез ее на Петроградскую, в одно популярное заведение. Здесь всегда было многолюдно и даже шумновато, несмотря на высокие цены, но он делал это специально – ему не хотелось оставаться с ней совсем один на один.
     - Куда ты меня привез? Здесь столько народу… - Протянула она разочарованно.
   - Ничего. Хорошая кухня, а то, что шумновато, так это обычное дело. Здесь всегда много людей. Ресторан популярный. И никто друг другу не мешает. – Объяснил он.
     Недовольно помотав головой, она направилась за метрдотелем, который проводил их к свободному столику на двоих. Еще минут пятнадцать – двадцать они изучали меню, в основном она, потом сделали заказ и, отпустив официантку, остались вдвоем.
      - Ну что скажешь, дорогой? – Она продолжила разговор.
      - Да ничего не скажу. Впрочем, как живешь? – Он закурил.
     - Все куришь? – Поморщилась.
     - Как видишь.
     - А ты не изменился.
    - Жизнь спокойная. Ну а как ты?
    - Хорошо живу. – Она, довольная собой, потянулась как кошка.
  -  Где живешь?
   - Вернулась из Испании. Долго там жила. Сейчас в Хельсинки. Имею деньги, машину…
   - Любовников – Не удержался. Вставил.
   - Иногда – Кивнула утвердительно.
   - Короче, достигла Олимпа! – Он подвел итог.
    - Да. Достигла.
    - Ну и что ж теперь. Чего-то не хватает?
    - Не хватает. – Согласилась.
    - Чего?
    - Не чего, а кого. Тебя! – Ее взгляд остановился на нем, как когда-то при первой встрече, резко и вопросительно, ожидая реакции.
      - Зачем? – Он пожал плечами.
      - Мне тебя не хватает.
      - Я это уже слышал. Причем, не один раз. И дальше что? Ты не ответила на вопрос. Зачем?
      - Я не могу без тебя.
      - Но эти годы обходилась?
      - Может и нужны были годы, чтобы я это поняла.
      - А-а-а… Годы?
      - Да! Ну а ты, что скажешь?
      - Ничего не скажу.
      - Ты меня больше ни капельки не любишь?
      - Нет.
      - А может…
      - Нет.
      - Ты ж не знаешь, что я хочу сказать.
      - Все равно. Нет.
      - Но ты же присылал мне цветы… Помнишь? - Он прервал ее:
      - Это было один раз и очень давно. Все закончилось, зачеркнуто твоим побегом.
      - И ничего не изменилось.
      - Ничего не изменилось с тех пор. – Повторил он за ней. - Мое мнение осталось прежним. Чтобы я его не повторял, поскольку оно нелицеприятно для тебя, давай оставим эту тему. Как Аня?
   - С ней все хорошо. Живет то со мной, то с отцом. Он женился на другой и у них есть еще ребенок. Аня уже ходит в школу.
  - Понятно. Когда начинает тебе мешать… Все, извини, не буду. Забылся.
     Принесли заказ. Она стала ковыряться вилкой в тарелке, периодически посматривая на него. Он пил свое кофе и тоже молчал. В принципе, ему говорить больше было нечего и не о чем. Все было сказано. Она пыталась еще несколько раз завести разговор на больную для него тему, но он ее обрывал кратким «нет». Потом он расплатился, довез ее до офиса и они попрощались. Она была явно недовольна.
   - Ну и черт с тобой. А мой муж жив и здоров! Я пошутила! – Кинула на прощанье, села в машину и укатила. Он стоял, улыбаясь ей, и помахал рукой.
                И ничто души не потревожит.
                И ничто ее не бросит в дрожь.
                Кто любил, уж тот любить не может.
                Кто сгорел – того не подожжешь. 

       Где-то через год Иван снова был в Хельсинки. Зашел в торговый центр – надо было что-то купить, заодно и пообедать. Он поставил поднос с аппетитно поджаренным бифштексом на столик возле самой балюстрады, откуда открывался вид сверху на длинную торговую галерею первого этажа, скинул куртку, повесил ее на спинку соседнего стула, уселся и принялся за еду. Покончив с мясом, он с удовольствием отпил глоток кофе, в очередной раз с сожалением вспомнив, что финны давно запретили курить в помещении, и внезапно услышал позади себя знакомый голос. К своему собственному удивлению никакого волнения он не испытал. Она разговаривала с каким-то мужчиной по-английски, сидя за соседним столиком. Со спины она его не узнала. Он осторожно обернулся вполоборота и посмотрел назад. Она сидела к нему спиной, изредка поворачиваясь в профиль, чтобы что-то достать из сумки, брошенной на соседний стул. Мужчина был незнаком ему, но это был явно не ее муж. Значительно младше, ниже ростом и черноволосый. О чем они говорили? Он прислушался. Потом усмехнулся. Разговор был о прошлом сексе, о предстоящем сексе, о его замечательных подарках и… конечно, о деньгах, в которых она как всегда нуждалась… 
Иван одним глотком допил кофе, аккуратно поставил чашку на блюдечко, неторопливо встал, потянулся, взял куртку, одел, поправил воротник. Потом сел обратно, усмехнулся, достал из кармана телефон, набрал номер. Он его помнил наизусть. Услышал, как за спиной что-то глухо затрезвонило. Чуть повернувшись, он видел, как она полезла в сумку, достала оттуда трубку, посмотрела номер вызывающего абонента и ответила:
- Здравствуй, дорогой!
- Привет! – Он поднялся, повернулся к ним, произнес громко и четко, уже выключив свой телефон.
 Мужчина удивленно поднял на него глаза. Она медленно повернулась, их взгляды встретились. Иван продекламировал, широко улыбаясь:   

И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.

Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»
Я отвечу: «Добрый вечер, мисс».


           Она была в столбняке. И как-то потухала на глазах… Куда-то исчезала вся красота, наведенная косметикой, вся усталость от бесполезной, никчемной, праздно проведенной жизни, вдруг выплеснулась наружу. Она выглядела совсем старухой. Или ему это показалось…
- Видишь, я был прав! Вот это действительно конец нашей истории. Извини, тебя наверно уже ждут? Трахаться! – Она молчала, лишь напряженно вслушивалась в его слова. Что было в ее взгляде – ненависть, боль, печаль, мольба о прощении или смертельная тоска, он не разглядел. Ему было все равно. Иван поднял руку, перекрестил Марию, улыбнулся ее спутнику, не понимавшему русского языка, оттого настороженно наблюдавшему за происходящим, одобряюще кивнул ему, повернулся и пошел вдоль балюстрады к лифту, чтобы спуститься на поземную парковку.
           Мужчина ошарашено смотрел то на уходящего прочь Ивана, то на нее. Она по-прежнему молчала. Кавалер начал что-то бурно расспрашивать, наверное про него, кто это, откуда. Наконец, ее оцепенение закончилось, она вскочила, быстро оделась, и схватив своего недоуменно оборачивающегося спутника за руку, поспешила в другую сторону на выход. Ее голова опустилась, плечи сжались, она как-то вся сгорбилась, но двигалась стремительно, увлекая мужчину за собой.
            Она пила и трахалась в этот вечер прямо в машине. Перед глазами у нее все время стоял Он – Русский, и смотрел на нее. Потом она оттолкнула своего знакомого и хриплым голосом приказала:
- Все! На сегодня хватит! Отвези домой! – И не обращая никакого больше внимания на мужчину, стала одеваться. Потянулась за сумкой, нашла в ней телефон, набрала номер и услышала его голос, спокойный и уверенный:
- Да, слушаю. - Она молчала, голосовые связки парализовало. Она не могла издать ни одного звука.
- Говорите, я вас слушаю. - Повторил Он. Потом более нетерпеливо. – Ну, говорите же. Вас не слышно. Але. Але. Вас не слышно. - Он помолчал, вздохнул и произнес. - Это конец. Не звони мне, не надо! - И отключился.
       Она еще пару раз автоматически набирала его номер, но телефон отвечал, что абонент не доступен – он выключил его полностью. Трубка выпала, она обхватила голову руками и скорчилась на сидении. Ее спутник, изредка бросая испуганные взгляды, уже вез ее домой.
Она медленно вошла в подъезд, поднялась на последний этаж и позвонила в дверь.
- Где? Где ты была? – Муж встретил ее криком.
- Заткнись! Я устала и хочу спать! – Она оттолкнула его в сторону и прошла в квартиру. 
- С кем ты была? – Он не в силах был сдерживаться. – С мужчиной?
- Да заткнись ты, наконец! – Заорала она, швырнула сумку на пол и схватилась за виски. – Какой мужчина? Ты спятил! Я же тебе объяснила, что сидела с девчонками. Выпили и поболтали.
- Почему ты не отвечала на звонки? Я столько раз набирал твой номер!
- Потому что, - она смотрела зло, но перешла на спокойный тон, - там рядом была дискотека и музыка орала так, что я ничего не слышала. А потом плюхнулась в такси и не доставала телефон до самого дома. Все! И вообще, да кто ты такой, чтобы я отчитывалась перед тобой? Где твой обещанный миллион? Где дом на Лазурном берегу? Так и живем в этой конуре!
- Но… я же купил тебе машину… мы жили в Испании… - Что-то пытался сказать муж. – Ты же знаешь… я много потерял из-за…
- Теперь ты меня хочешь во всем обвинить? Машину он купил? И все? Пожили в Испании? Твои деньги кончились, как и обещания? Где обещанные деньги, акции? Ты обманул меня!
- Но…
- Отойди с дороги!
 Прямо так, не раздеваясь, она подошла мимо него к бару и налила себе полный фужер коньяка. Выпила почти залпом, морщась от крепости и терпкости напитка. Тут же налила снова. Ей хотелось напиться и обо всем забыть.   Все так же в темноте, она прошла дальше и присела-прилегла на диван в гостиной, не расставаясь с бокалом. Мыслей не было. Она тупо смотрела перед собой и глоток за глотком пила коньяк. Она видела Русского, как он смотрит на нее, делает рукой крестное знамение и улыбается. Она пыталась вспомнить, что за стихи он прочитал ей, что-то нежное, но очень обидное. Есенина, наверно, он всегда говорил, что любит его. Но память подводила, алкоголь обволакивал, затуманивал и лишь вызывал желание плакать. Слезы сами лились из ее глаз, оттого изображение Русского искажалось, но взгляд его пронизывал, и слезы бежали еще быстрее. Она не понимала, что с ней творится сейчас. Муж уселся рядом со своим любимым виски «Гроуз», его бутылка была почти пустой. Он что-то бормотал:
- Милая девочка! Ты опять хочешь причинить мне боль. Пусть это будет в последний раз. Наступит утро и все исчезнет, как дурной сон. Милая девочка, как же я люблю тебя… - Мария скосила на него глаза. Алкоголь сделал свое дело, и муж задремал рядом с ней. Она вытерла слезы, тихо поднялась, скинула верхнюю одежду, сапоги, бросила все на пол возле дивана, прошла в спальню, переоделась в домашние джинсы, футболку, прихватила с собой колготки, вышла в прихожую, сунула ноги в тапки со смешными мордочками зайцев, открыла входную дверь и сделала несколько шагов к лестнице…
         Иван выехал рано утром. Ему казалось, что он впервые за долгие годы так хорошо и сладко спал. Радостно светило солнце и на душе было так же солнечно и ясно. Вчера вечером он видел номер вызывавшего абонента, прекрасно понял смысл звонка, сказал то, что должен был сказать, потом отключил телефон, а чтобы не возникало никаких поползновений в дальнейшем, просто вынул из него и выкинул в окно сим-карту. Его старого телефонного номера больше не существовало, ВСЁ осталось во вчерашнем дне.  Впереди была жизнь, как-нибудь разберемся и с номерами телефонов и со всем остальным. Главное, колдовство растаяло. «Панночка вмерла!» Он был в этом уверен на все сто.
Осталось последнее. Вернувшись в Россию, он первым делом направился в мастерскую, нашел ее портрет, завернутый в кучу тряпья, осторожно, даже не пытаясь посмотреть на нее, спустился обратно в машину. Поехал вдоль набережной. Где-то за гаражами, тянувшимися ржавыми боками металлических боксов по берегу залива, заметил дым. Что-то горело или жгли костер. Он остановился, вышел из машины, прихватив с собой обмотанный тряпьем портрет Панночки, и, увязая в песке по щиколотку, побрел на дым. Полыхала импровизированная свалка. Подойдя поближе, он размахнулся и швырнул портрет в кучу горящего хламья. Картина вспыхнула сразу, перемешавшись языками пламени с другим горящим мусором - картонными коробками, ящиками, досками, автомобильными покрышками. Что-то хлопало, взрывалось, выбрасывая вверх снопы искр. Убедившись, что полотно превратилось в пепел, он повернулся и побрел обратно. Добравшись до машины, снял ботинки, носки, стоя босиком на теплом асфальте, вытряхнул песок, потом посмотрел на них и отшвырнул  в сторону. Забрался в кабину, выжал босыми ногами педали, включил передачу и поехал домой.
 - Теперь, всё! Панночка точно вмерла!


                ПРОСТИТЬ, ЗНАЧИТ, ПОНЯТЬ….

- А как понять? Как понять то, что твой разум и душа, (удивительное единение!), отказываются понимать? Разделить для начала? Начнем с разума, а после с душой разберемся? Так что ли?
 - Приблизительно.
- Попытаться представить себя на месте этого человека? Представить, что сделал тоже самое?
- Да!
- С чего начинать?
- Войти в доверие.
- Хорошо. Здесь не нужно лицемерить, лгать, притворяться. Именно открытость располагает к доверию. Вошел. Дальше?
- Войти в доверие для того чтобы…
- Чтобы что? Обмануть?
- Да! Представь, что тебе нужно добиться от, скажем, чиновника, нужного решения, которое принесет тебе материальную выгоду. Чиновник – полная сволочь, но ты должен сделать так, чтобы он тебе доверял и…
- Прости, но этой сволочью должен быть тоже я?
- Абстрагируйся!
- Не-е-ет! Иначе все теряет смысл. То, что ты предложил мне мысленно смоделировать, называется прозаично: «с волками жить…». Хотя, даже в такой ситуации, я бы не стал брать на душу грех, исходить из «волчьей» логики. Я же должен представить совсем иное – вхождение в доверие к честному человеку, и, воспользовавшись этим доверием, совершить обман – обокрасть его, предать, бросить. Не кажется ли тебе, что я сейчас своими словами изложил то, что гласит соответствующая статья уголовного кодекса?
- У тебя, что никогда не было, что ты подводил людей? Людей, которые рассчитывали на тебя, а ты…
- Было! Было по глупости, от недостатка опыта, от юношеской самонадеянности, но, главное, непреднамеренно. Было и другое, вынужденное, когда со временем исчезало обоюдное доверие, и я сам просил отпустить меня на все четыре стороны, соглашаясь при этом на что угодно, на какие угодно потери, лишь бы максимально уменьшить то зло, что я причинял именно этим поступком.
- Все-таки причинял?
- Разницу между «вынужденным» и «преднамеренным» ощущаешь?
- Может быть, ты вынудил с собой так поступить? Как тебе этот поворот?
- То есть, я был той самой сволочью, с которой можно только так, по-волчьи? Тогда зачем вообще со мной разговаривать? И на эту тему в частности, если ты меня считаешь таковым?
- Я так не считаю! Я лишь предлагаю рассмотреть тот вариант, когда ты «вынудил» с собою так поступить!
- Вынудил или спровоцировал?
- Представь, что это одно и то же. Открытость провоцирует!
- Ах, вот оно что! Открытость! В любом случае, ты предлагаешь представить продуманное, рассчитанное, заранее спланированное подлое действо. Нет! Не было и не будет! И если не могу себе этого представить, то не могу и понять, почему люди решаются на это, вне зависимости от того, провоцируют их или нет, и, соответственно, не могу понять и представить, каким образом они претворяют свой черный замысел в жизнь! А если не могу понять, то не могу и простить!
- По-твоему, выхода нет? Нет и прощения? С тобой такого не происходило? Тебя обманывали, обворовывали, угрожали, но проходило время, которое «все лечит», и ты прощал. Не так ли? Ты их понять тоже не мог, но все-таки прощал? Почему? Объясни!
- Потому что их, тех о ком ты сейчас вспомнил, настигало возмездие. Не тривиальная месть, тем более с моей стороны, а Высший Суд и Высшая Справедливость, хотя совершенная возможно и руками человеческими, но, Боже упаси, без моего малейшего участия.
- Без малейшего?
- Что ты имеешь в виду? Если суды, в которых я выступал в качестве ответчика, то там лишь представлялись доказательства моей невиновности и клеветы истцов. Я защищался. По-твоему, мне нужно было после одной пощечины, в виде судебного разбирательства, которое должно было, по мнению тех самых людей, завершить процесс обворовывания меня, подставить еще и другую щеку? Уволь! В ответ на подлог представлялись истинные документы и «унтер-офицерская вдова сама себя секла». И вынесенные приговоры гражданского суда были лишь предвестниками Иного Суда. Но это лишь некоторые случаи из многих. Они не показателен, потому что Высшее Правосудие свершалось и без сбора дополнительных доказательств. Разве я могу что-то добавить к этому? Есть понимание того, что Зло побеждено, восстановлена Справедливость, а виновные, естественно прощены, ибо я согласен с Высшим Судией и требовать еще чего-то - грех. Они совершили, они Им наказаны, это для меня очевидно, значит, они мной прощены.
- А иного способа нет?
- Есть!
- Какой?
- Тот, кто совершил подлость, осознал, искренне раскаялся, пусть не публично и не наедине огласил свои извинения, ибо это лишь слова, но поступками и делами – главным, определяющим суть человека, постарался все исправить.
- Такое было?
- Было. Правда, этот человек долго не продержался. Не смог. Он повторил все еще раз, только хуже. При этом, как и в первый раз, старался держаться в тени, но фактически был инициатором, или, по крайней мере, соучастником, выражаясь юридическим языком.
- И?
- И было возмездие! Этот вариант лишь продолжительностью отличается от предыдущих. Простить, значит, понять. А понять можно лишь только ту меру возмездия, которая отпущена обидчику Богом. Пойми, что он наказан и сразу придет прощение и равнодушие к его дальнейшей судьбе. Пока не поймешь именно этого, пытаться понять или разделить иное мировоззрение, чьи-то помыслы, сомнения, колебания: «что такое хорошо, что такое плохо» - все эти сумерки чужой души, трудное детство, порочную жизнь, антисоциальное окружение, условия, среду и прочие «оправдания» - бессмысленно! Или возмездие или раскаяние с исправлением содеянного, если это возможно. Хотя, в последнее, слабо вериться. Вступив на скользкий путь, соскочить на твердую землю очень сложно. Инерция тянет, превращаясь в привычку.
- Но все-таки вериться?
- Как и в чудеса. Случаются же они с людьми… Просто не умереть от чего-то, спастись - не есть чудо, время твое еще не подошло. Так решил Господь! Можно ли исправить человека? Можно. Если Бог даст ему этот шанс, и он поймет его. Но, как правило, Господь дает испытания, соизмеримые с бездонностью смерти. А может это и есть Его возмездие…
- Что, по-твоему, Он сразу ставит на самый край бездны, чтобы заглянув туда, человек забалансировал? Или удержался или рухнул?
- Может и не сразу. Может, подает какие-то знаки, сигналы, предупреждения, предостережения, мол, не заходи далеко, обернись, посмотри на дела твои, покайся пока не поздно… А человек машет рукой, не понимает, мелкие неприятности лишь злят его, раздражают, и он упрямо идет с своему концу! Господь терпелив, но все когда-то заканчивается…               









 
                «МИКАДО».

                Часть I.

               «НИКОГДА НЕ ЖЕНИСЬ НА ДЕВУШКЕ ИЗ «МИКАДО»!

                Вместо пролога.

На форумах интернета:
www.amurspb.ru
…вообще самое популярное место в смысле приобретения любовных услуг это «Микадо». Заведение находится на Mannerheimintie, напротив Стокманна. Феи исключительно отечественного производства (других я не видел). Цены от 150 до 300 за час. Ближе к закрытию можно получить значительную скидку. 23.02.2004. 21.46.
www.travel.ru
В Хельсинки ночной клуб «Микадо» очень колоритен – заполнен «работницами» из стран СНГ. 30.09.2004. 09.57.
www.sextalk.ru
Печальные новости из Хельсинки! Для тех, кто собирается в Финляндию, думаю, что эта информация окажется полезной. Один из лучших фейских клубов Хельсинки – «Микадо» (Mikado) закрыли.  Официальная причина – неуплата ренты. Теперь в столице Финляндии фактически остались лишь два ночных клуба, где можно снять фей – «Alcatraz» и «Mermaid», но они по выбору фей всегда уступали «Микадо». 02.06.2005. 17.41.

Газета «Helsinki Sanomat» от 27.02.2006г.
«Торговля сексом исчезла с улиц Хельсинки»
После того, как в декабре был закрыт ночной клуб «Микадо», один из наиболее известных мест, где можно было найти проститутку, продажа секс-услуг исчезла с улиц центра города.


               


«Мудрая жена устроит дом свой, а глупая разрушит его своими руками»          
                Притчи Соломоновы. (Гл. 14, ст. 1)               

«У девочки накапливается огромная жажда любви, но из-за ее опыта оказывается так, что она способна воспринимать только сексуальное внимание. Это основное психологическое отличие проституток от других женщин. Реального переживания себя женщиной – потенциальной женой, матерью, привлекательной женщиной – нет!»
                Светлана Ильина, канд. псих. наук, автор первого в    России психологического исследования проституции.

 
               

               

                Глава 1.

                Детство. Отрочество. Юность.

Все двенадцатилетние девочки мечтают о принце и, естественно, видят себя в роли принцесс…  У одних он приплывает на большом корабле с алыми парусами, у других, напротив, его корабль терпит крушение и он, оставшийся единственным выжившим, с пустынного берега входит в их город, никем не узнанный, в оборванном платье, печальный и без доспехов, но все же сверкающий благородством, и тут на площади, он встречает ее, как Божье провидение, а она в его лице свою судьбу… И в мгновение ока, по мановению волшебной палочки, к нему возвращается все его великолепие, и они, взявшись за руки, идут к алтарю… Про ЗАГС они, конечно, слышали, но это было так прозаично… похоже скорее на жилищно-коммунальную контору. В церкви кто-то может и побывал – времена не те были, запомнил, что красиво там, поэтому – к алтарю! Романтично!
О каком принце мечтала худенькая и нахохлившаяся, как воробышек, Тося, сидя на подоконнике своего интерната, обхватив колючие коленки и водрузив на них узкий подбородок? Что или кого можно было разглядеть за грязным давно немытым стеклом кроме унылых почерневших деревьев, усыпавших землю, когда-то разноцветным, а ныне поблекшим ковром из листьев…
Времена алых парусов и блестящих доспехов уже канули давно в Лету, а натиск малиновых пиджаков и черных джипов «Гранд Чероки» еще не начался.
Девчонки играли в игру – всех знакомых и незнакомых мальчишек они мерили своими представлениями о «принцах». Преодолевая застенчивость, краснея и смущаясь, они обсуждали каким должен быть их суженый, и, фыркая, хихикая и пожимая плечами, говорили, что ни один, ни другой, ни третий, с пушком под носом, ни даже тот из старшего класса с настоящими усами, бросивший как-то на них взгляд или заговоривший с ними, они просто недостойны, никудышны, тупы и смешны, хи-хи-хи…
Тоська предпочитала одиночество, но умудрялась при этом состоять в девчоночьей компании, не выделяясь и не выпячиваясь, и даже слыла за «настоящую» подругу, которая никогда не выдаст, даже если чего-то случалось из разряда криминального, по понятиям взрослых. Ну, например, кто-то что-то где-то украдет, не важно, из мальчишек ли, или девчонок ли, а администрация интерната сбивается с ног, отыскивая и пропажу, и допытываясь заодно насчет вора. Или наоборот, ищут вора, а на украденное махнут рукой…
- Тоська – кремень! – говорили про нее девчонки и лезли обниматься, тем самым подтверждая ее статус «настоящей» подруги. Только она-то их подругами не считала никогда. Так… пустобрехи… Она тоже думала о принце, не избежав общей участи двенадцатилетнего возраста, но образ его был такой же блеклый, как и потемневшая листва поздней осени, принявшая в себя уже всю черноту земли. Просто, она еще не знала, чего и кого она хочет. Все было призрачно и неясно. То, что хочет, это понятно, но сформулировать в ясный образ не получалось.
Каких-то четыре года спустя, к шестнадцати годам, застенчивость и смущение постепенно отступали, и разговоры девочек становились смелее и откровеннее. Тоська жадно впитывала их пересуды, но от своей застенчивости избавиться не могла. Она стеснялась… стеснялась своей воробьиной худобы, стеснялась выпирающих острых  ключиц, стеснялась каких-то неровностей выступающих суставов на плечах, стеснялась торчащих ребер, случайно вскочившего прыщика, стеснялась совсем не пухлой, а скорее костлявой задницы, но, главное, она стеснялась своей крошечной, можно сказать, ничтожной, почти мальчишечьей груди. «Нулевой» размер - он и есть нулевой! С какой завистью она смотрела на пышногрудых девчонок, которые еще старательно, напоказ, чтоб все видели, запихивали свое богатство в лифчик, и при этом притворно сетовали:
- Ох, и маловат же! Все вываливается. Надо размер менять.
Еще годик, и она чуток округлилась и почти превозмогла свою застенчивость, оставался только «грудной» комплекс, да еще беспокоили аллергические прыщики на плечах и лице, от которых ей не удастся избавиться и потом,  но она почувствовала мужской интерес к себе, еще не осознавая того, что он зиждется лишь на одном естественном мужском желании оплодотворить как можно большее количество самок. Но это был интерес к НЕЙ, который она воспринимала, как проявление любви!
С девственностью она рассталась легко и безболезненно, несмотря на все ожидания, вытекавшие из пророчеств ее сверстниц, уже прошедших через это испытание.
Это было действительно что-то неведомое и грешное, но блаженного и сладостного, как наобещали подружки, испытать не пришлось ничего. Наврали, как обычно. Было некоторое смущение, поскольку пришлось раздеться перед мужчиной, но закрыв глаза, она избавилась и от этого, подумав про себя
- Ну, почти, как у доктора!
Первый в ее жизни мужчина, кажется даже и не заметил, что она была девственна. Крови или вовсе не было или было совсем немного. Посопев носом, покряхтев и подергавшись в ней, он завершил свое дело словами:
- А ты ничего! Люблю молоденьких!  - Он был значительно старше ее. - Грудь бы тебе еще побольше! – Последнее неприятно ужалило в тот самый комплекс, и она, молча, ответила тем самым холодным взглядом голубых глаз, что отличал ее с детства от всех девчонок.
- Глаза у тебя, Тоська, просто, как не живые… - Точно подметил кто-то из них еще, кажется, в шестом классе.
Нет, это не был взгляд презрения, это было скорее холодное безразличие к человеку, который выполнил то, что он должен был выполнить, вернее, то, что она захотела в данный момент. Так самка скорпиона убивает своего избранника, после спаривания, не испытывая к нему ни малейшей жалости. Убивать Тоська, конечно, никого не собиралась, но ее взгляд для нее самой превращал этого человека в «ничто», в пустое место. Он больше для нее не существовал.
Подружек у нее так и не было. Нет, она по-прежнему внимательно слушала все их рассказы, и по-прежнему считалась компанейской девчонкой, согласной всегда пропустить стаканчик другой перед танцами. Правда, портвейн она терпеть не могла с самого начала, уж лучше водки выпить рюмку другую, слегка зажмурившись, быстро протолкнуть в себя горькую обжигающую жидкость, запив каким-нибудь соком, чем тянуть большими глотками сладкое до омерзения вино. Здесь – раз, и захмелела, и мужчины тут как тут, крутятся, в любви готовы изъясняться. Или, так, по крайней мере, кажется…
Это девчонки считали ее подругой, но не она…
- Дуры! Им лишь бы замуж выскочить… За кого? Тут с расчетом надо… - Да и мать, сдавшая ее в интернат, чтоб не мешала, после восьмилетки домой забрала, поучала. - Тут  умом надо! Что я? Всю ведь жизнь на мужиков положила! Один муж, другой, третий,… а толку-то… как в нищете сидели, так и сидим. Одна я почитай надрывалась… Один по морям, другой по командировкам, третий… - рукой махала. - На них ни в чем нельзя положиться. Без мужиков лучше!
Это Тоська запомнила на всю жизнь.
Отца она почти и не вспоминала. Так, мелькнул в череде материных ухажеров, отметился беременностью, потом мать родила, да с ней новая «любовь» приключилась, этого выгнала за ненадобностью. И забыли про него. Все материны мужики были для Тоськи на одно лицо. Дело к школе шло, мать, от греха подальше – мало ли что мужикам вздумается – в интернат ее определила. Да и Тоське лучше, чем дома вечерами с отчимами сидеть, мать–то все в официантках, работа вечерняя, да ночная. Смутно помнила из детства, что брат у нее был старший, в юности материнской нагулянный. Бесшабашным запомнился, отчаянным… Только утонул он. Вот после той трагедии Тоську в интернат срочно и определили.
А мать все продолжала:
- Лучше, лучше без них. На себя можно только надеяться. Вот и тебя в хороший интернат пристроила. С языком, с английским.
Это была правда. С другими предметами дела обстояли плохо – не лезло ничего Тоське в голову, хоть ты тресни, спишет, прочтет и тут же забудет. Беда какая-то… А вот  английский был единственным предметом с хорошей оценкой. Ну да ладно, с горем пополам восьмилетку осилила… остальное, как-нибудь, в вечерней…
Дочь подросла, мать с собой стала пристраивать – всю жизнь по общепиту работала – официанткой. Ну а возраст-то вышел, куда там теперь, новых хозяев жизни должны были обслуживать молодые длинноногие, а мать как-то быстро превратилась в мужеподобное слегка сгорбленное существо на толстых ногах, слегка сгорбленное, с квадратным мешковатым лицом и мощной челюстью. Пивом только торговать из окошка, да ларьков тех не стало. Договорились с кем-то шашлыки жарить в павильоне у Озерков. Но работа сезонная, лето быстро прошло, а кто зимой-то купаться полезет? При гостинице, слава Богу, устроились. Взяли мать по старой памяти в зал работать, а дочку в посудомойки – ей ведь школу еще вечернюю заканчивать. Вот радость – объедки сгребать с тарелок, да парами отходов кухонных дышать, а потом еще в школу тащиться вечернюю, будь она неладна! Но Тоська следила за собой. После мойки в душ обязательно, кожу чуть ли не сдирала с себя мочалкой, от запахов неприятных избавлялась.
Здесь, в гостинице, что на Фонтанке располагалась, и встретила первого кавалера, несмотря на то, что в мойке работала. Прошла как-то через центральный холл в короткой юбке, вильнула бедрами, (ей это нравилось, задница чуток округлилась, могла теперь себе это позволить), – он и запал на нее. Не похож, конечно, ни на какого «принца» - маленький, лысенький, толстенький, в очках, зато почти звезда – журналист, итальянец, из неведомой Венеции, прямо из сказки. Чем не «принц»? Позвал к себе в номер, она возьми, да согласись. Все было как в сказке… Обходительность, такт, итальянская жестикуляция, мелодичность языка, на который он переходил, забывая английский, и все повторял в постели:
- Bellissimo! Bellissimo!  – В остальном общение было на языке Шекспира.
Несмотря на преклонный возраст горяч оказался, даже слишком. Ну да ладно, с нас не убудет! Зато денег дал так щедро, что полгода о посудомойке можно было не думать. Тоська даже про «нулевой» размер с ним забыла. Правда, он все больше сзади предпочитал. Предложил разок не совсем естественным образом плотские утехи осуществить, но она так резко ему сказала:
- No! – И повторила более грозно. - No! - Больше таких попыток не последовало.
После этой встречи ее озарило – чем париться в посудомойке, не проще ли этаким способом зарабатывать? Она давно приметила вызывающе и нарядно одетых молодых, и не очень, женщин, которые каждый вечер появлялись в вестибюле гостиницы, рассаживались по креслам и выжидали… Между собой они почти не общались, ограничиваясь кивком головы, что означало «Привет!».
- Каждый за себя! – Поняла Тоська. Это ее абсолютно устраивало.
 Женщин знала в лицо охрана и не задавала никаких вопросов. Видимо, существовала определенная договоренность. Время от времени, к одной из них подходил мужчина из постояльцев гостиницы, они перебрасывались парой фраз, а после удалялись в номер, провожаемые завистливыми и даже злыми взглядами тех, кому не повезло. Иногда, через час - другой, «избранная» возвращалась обратно и снова занимала прежнюю исходную позицию, поглядывая на тех, кто еще не был разобран клиентами, с некоторым превосходством и гордостью.
- Надо присоединиться к ним! Такие деньги и за что? За сущую ерунду! – Решила Тоська.
Но не тут-то было. Как только она появилась в вестибюле с конкретной целью, к ней сразу подошел охранник и отозвал в сторону. Оказывается та встреча с итальянцем не осталась без внимания. Ей очень четко и жестко объяснили: во-первых, «место» стоит денег; во-вторых, за каждого клиента следует платить; в-третьих, «вакансий» сейчас нет; и, в-четвертых, на нее уже наложен штраф за того, будь он теперь неладен, итальянца, который нужно срочно уплатить. В противном случае она не только лишится работы в мойке, но с ней поговорят совершенно по-другому и в другом месте, откуда она отправится или на уличную панель или сразу в морг. Охранник, белобрысый парень с короткой стрижкой, прижатыми, почти не заметными ушами, короткой могучей шеей, узким лбом и сильно развитыми надбровными дугами, по фигуре или бывший борец или тяжелоатлет, не шутил. Его глаза были прищурены, взгляд холоден и давил на переносицу, а могучий правый кулак время от времени со шлепком входил в ладонь левой руки. Тоська поняла:
- Это серьезно! Или убьют или посадят на героин и заставят отрабатывать каждую дозу. – Она знала про тех несчастных девушек, что в любую погоду стояли вдоль широких ленинградских проспектов и становиться одной из них… бр-р-р, ее даже передернуло. Выбора не было, поэтому она послушно кивнула головой и стремглав побежала к маме.
Мать успокоила:
- Не волнуйся, я обо всем договорюсь с охраной. Заплатить, конечно, этим гадам придется. А насчет работы… - Она задумалась. – Я позвоню кое-кому.
Так и вышло. Мать все уладила и через давнюю знакомую договорилась о «работе». Та свела с бригадиром, да не где-нибудь, а в «Ольгино» - в том самом знаменитом мотеле на Приморском шоссе. Знаковое и злачное место еще с советских времен. Раньше тут гуляли финны и фарцовщики, ныне те же финны и «новые русские» – бизнесмены и бандиты вперемешку. Времена меняются, а девочки всегда востребованы. Царство безудержного пьянства, наркоты и разврата. Стала Тоська там «работать». Но страшно было. Опытные девчонки делились, мол, сейчас уже лучше стало, а не то, что при «тамбовских» - наркота сплошная, да карманники.
- А еще нас потом и обвиняли! – Жаловались Тоське. – Как «Анджея» посадили, он свою долю другим передал – от «малышевских» отколовшихся. Они порядок хоть навели.
- Не знаю, чем лучше-то… - Думала Тоська. – Вон, какие рожи заявляются. Попробуй отказать! - Один так и сказал, не ей, а другой, сама слышала: «Плохо обслужишь - матку выверну!». Все перемешалось – «тамбовские», «малышеские», «казанские», какие-то разборки, стрелки. Про стрельбу иногда рассказывали. Кто-то кого-то убил. Никаких имен - одни клички «Пластилин», «Чум», «Коля Нос». Но на эти темы лучше не говорить – длинный язык до добра не доведет.
- Чего увидишь – молчи! Целее будешь! – Учили Тоську. Да ей и не привыкать держать язык за зубами.
 Между собой братва могла подраться, девчонкам заодно доставалось. Деньги, конечно, неплохие… но… за «крышу» плати, их самих обслуживай бесплатно, ментов продажных с ними заодно, и вообще… страшно. Вот за границей рассказывали… другое дело. Правда и там можно вляпаться, в рабство угодить, но если с умом, по знакомству проверенному, да страну нормальную выбрать…
- За границу надо ехать! – Решила Тоська. – Язык подтянуть, спасибо интернату, найти связи надежные и туда…               
 Подруга нашлась. Из соседнего подъезда. Нужный адресок в Германии и телефон раздобыли. Созвонились. На том конце провода - женщина с густым мужским баритоном, но приветливо:
- Приезжай к нам, в Кайзерслаутерн! Приглашение вышлю, жильем и работой обеспечу!
Про Сонечку Мармеладову Тоська и не слышала. Достоевского проходят в последних классах школы, где она фактически не училась, так изредка посещала, чтобы аттестат дали о среднем образовании. Да и разве изменило это что-нибудь… Страна уже пребывала в эйфории от того количества денег, что можно получить! Не заработать, а выиграть, получить, достать, украсть… Какая разница, и каким путем. Еще Веспасиан  заметил, что деньги не пахнут! И началось…
 
                Глава 2.

                Хороша страна Германия…

Месяц там, в «трудах праведных», мужчины, мужчины, мужчины,… а сколько интереса в их глазах! Месяц – дома, с мамой, с чаем, гуляние с собакой. И обратно!
Сначала надо чтоб выпил, как следует, разговорился про жизнь свою тоскливую, или, наоборот, развеселую… Но, как правило, мужчина коли выпьет, его жаловаться тянет. Вот немец пьет себе, пьет, ее угощает, сам накачивается постепенно и начинает про то, как он думал, что жена это «kuchen, kinder,  kirchen» , а вышло все наоборот,… а от выпивки процент Тоське капает… Ну а уж остальное от нее зависит и от щедрот клиента. Можно и в гостиницу пойти. Тут же, рядом. Все по таксе, все по часам. Одно плохо – с хозяйкой делиться надо! Как-то заспорила было Тоська, та про полицию сразу намекнула. Замолчать пришлось, затаиться.
И снова мужчины, мужчины, мужчины… молодые, старые, толстые и худые, веселые и хмурые, щедрые и жадные… К каждому свой подход нужен… от возраста, от положения, от настроения, от национальных особенностей характера. Потихоньку и немецкий освоила… совсем легко стало…
Разные встречались, но Бог миловал от извращенцев всяких, да и пока разговоры разговариваешь, можно прощупать, что за клиент.
Немцы педантичны, деньги отсчитывают точь-в-точь все до последней марки (тогда еще евро не было), но и свои тридцать минут заставят отрабатывать по полной…
Японцы – смешные… все чего-то извиняются, даже стесняются,… может членов своих… они и правда очень маленькие, даже презервативы с собой носят сами, у них они особенные… по «размеру»… И где такие продают?
Итальянцы, испанцы – весельчаки, щедры, но порывисты и необузданны, глядеть в оба надо, как и тот самый первый, все не «туда» норовят.  С этим Тоська давно себе зарок дала! Ни-ни, ни с кем, ни за какие деньги! Хотя многие предлагали доплатить – наотрез отказывалась, а некоторые девчонки говорили:
- Фи! Подумаешь, делов-то!
 Она же:
 - Нет! Ни в какую! – Сама себе табу определила. – Без презерватива - нет! Анальный секс – нет! В губы целоваться - нет! В другие – тем более нет! – И всегда, ну почти, всегда, этого придерживалась. За очень редким исключением в виде поцелуев… все остальное – категорическое «Нет!».
Американцы иногда захаживали, благо в городе база натовская располагалась. Этих Тоська сторонилась. Отвязные ребята, как напьются, так вовсе без тормозов, хуже русских.
Да все мужики – идиоты! Насмотрятся порнофильмов и в бордель. Думают, им тоже самое сейчас предоставят. Размечтались… Здесь тебе не кино, а реалии жизненные…
Девки, что с ней «работали», подружки якобы, это опять они так считали, все о мужьях бесконечные разговоры вели. Кое-кто из них уже и побывал замужем, кто в России, а кто и здесь в Германии. У некоторых даже дети имелись.
- Да из кого тут мужей-то выбирать? Вот дуры! – думала Тоська.
Правда, встречались ничего типы. Один даже понравились Тоське. Его звали Хорст, он был немцем, серьезный, большой такой, весь заросший черными волосами, только голова лысая, щедрый, гулял с Тоськой несколько дней, по окрестным городишкам возил, на пароходике катались – хозяйка от работы даже освободила – он был приятелем ее очередного мужа. С Хорстом было неплохо… Ему нравилась та же музыка, что и ей… Джо Дассен… Когда они ложились в постель, он всегда ее включал, и Тоська млела, пока он там, что-то вытворял с ней… С собой предлагал уехать куда-то в Южную Африку… Что она чокнулась, что ли? А мама? Но внимательный… и в постели нежный, все оргазма ее добивался… Ты что,  милый? Какой оргазм? Зачем? Мне и так все нравится… Это ж «работа», а не расслабление! Ну, погуляли, покатались, потрахались, заплатил щедро, подарков накупил,… причем здесь мой оргазм?
 Пролетела неделя с Хорстом, как один день, и он уехал в свою ЮАР, подарив Тоське на память магнитофонную кассету с музыкой, даже признание в любви написал на вкладыше картонном или что-то вроде этого. Она часто ее потом ставила, млела и предавалась мечтаниям…
Об оргазмах она, конечно, слышала, что улет полный, а как тут улетишь. Надо следить постоянно и за всем,… то на часы поглядывать, то за тем, чтоб презерватив не вздумал стянуть с себя – есть же идиоты, и не мало, да чтоб еще, то самое не вздумал,… а то, как уцепится за бедра железной хваткой, выкрутись потом…
Про себя думала:
- Как выйду замуж, а выйду по любви, и он меня на руках носить будет, и во всем слушаться, вот когда найду такого, рожу от него, тогда и с оргазмами решим! В остальном – баловство это. – Но образ «принца» созревать начал… под музыку Дассена.
К иностранцам ее не тянуло. Да и подруга, та самая, что помогла с Германией, туда же уехала, выскочив замуж. Вот здорово! Совсем рядом жили теперь. Что там пару часов для Германии, с их автобанами. Все больше и больше сходилась с ней Тоська. А та теперь жаловалась:
- Не сахар, Тоська, ой, не сахар! – честно признавалась. – Любит, конечно, но ты же понимаешь, каждую марку считает. А может и не доверяет… В общем, как была никем, так и осталась…
- Не-е… - Думала Тоська, - это не по мне! Мне нужно с размахом, с широтой, чтоб не жалел, чтоб баловал… И слушался! Наверно, только в России такие есть… Здесь, конечно, графья и принцы тоже встречаются, но разве они в наш бар заглянут… Да и что я со своей вечерней школой…
А в Россию хорошо было возвращаться… Приедешь, всем какие-то сувенирчики грошовые раздашь, и с мамой на кухоньке… Денежки, тайком провезенные – в укромненькое местечко, все больше и больше их там. Подсчитывали вместе:
- Молодец, ты у меня дочка! – мама нахвалиться не могла. – Скоро и на квартиру заработаешь!
Тоська кивала в ответ. Про свое жаловалась, про хозяйку:
- Иолка, сучка, все под себя гребет. Мужик вроде хороший попадется, щедрый, так потом все допытывает: «Сколько с него взяла?» – Передразнила грубоватый голос хозяйки. – Так бы и обыскала, будь ее воля! Да какое твое собачье дело? Взяла столько, сколько можно было взять. Раз дают! – Руками всплескивала. – Чего не брать-то? Мужик, он, за чем пришел? За этим! Получил? Понравилось? Отблагодари! Но это ж я старалась, а не она!
- Вот стерва! – Искренне возмущалась мамаша. – Ведь на твое кровное покушается!
- А то! – Тоська ложкой доставала из банки варенье, запивала чаем.
- Ну, а замуж-то там, дочка, никого не присмотрела? – Затаенно спрашивала мать, а у самой сердце ёкало, не дай Господи, найдет кого, влюбится глупая, уедет, а ей одной здесь на старости куковать. Там еще не известно, что за зять выпадет. Может и не захочет старую бабку на себе волочь. У них никто друг другу не помогает, каждый за себя. Ни дети родителям, ни родители детям.
- Не-е, - отмахивалась Тоська, а мать вздыхала облегченно, - кого там найдешь… Да и за русского хочу я…
- Правильно, дочка! – Радовалась мать. Сама дождаться пенсии не могла – год, другой всего остался, а там сиди себе дома, дочка деньги возить будет. – Проживем и без мужа. Твой «прынц» еще не приехал на белом коне. Ха-ха-ха… - Смеялась заливисто.
- Русский, то русский… да где его взять… - Задумывалась порой Тоська. В Германии, в Кайзерслаутерне, где она «работала», почти не встречались, а если и были, то сплошь переселенцы, с Поволжья, с Казахстана… нужны они ей,… голь перекатная… А в России сходилась пару раз, не надолго… С одним даже пожила немного, выгнала. Бездельник! Денег только у всех позанимал, а отдавать кому? Тоське? Ей аборта от него хватило! Забеременела дура по собственной глупости. Сейчас только еще ребенка не хватало от этого дармоеда! Пришлось к врачам идти, потом долги за него соседям отдавать. Разорение сплошное!
 Еще один был. Тоже, ни рыба, ни мясо… и женат, и дети у него, и то разводиться, то не разводиться… да пошел он…
Но пришло время, и надоела Тоське Германия. Достало ее то, что вечно делиться с кем-то надо! А одной «работать» - шиш! Полиция сразу заграбастает. Немцы, у них «орднунг», одним словом – «закон и порядок». Со временем новую подружку нашла себе в Питере, вернее сказать, вспомнила, что знакомы были когда-то в юности, вот теперь и пригодилась. Та надоумила к финнам податься, сама там жила, но нормальной жизнью, замужем, все честь по чести:
- Девки говорят, что там «работают» - сама по себе будешь! В «Финке» никто никому ничего не платит! Снимаешь себе квартирку на двоих-троих, в клуб идешь, клиента находишь, а дальше с ним или в гостиницу, или к нему домой.
- А домой-то не страшно? – удивилась Тоська.
- Где? В Финляндии страшно? – засмеялась подруга. – Да они сами там всего бояться. Только скажи: сейчас полицию вызову или закричу – соседи вызовут, так и сам умолять будет, чтоб не шумела, и расплатиться ту же, и на такси еще даст и отправит. У них с этим строго! Его ж в изнасиловании обвинить можно!
Что подруг касается, так это Тоська через всю жизнь пронесла. Пусть они считают ее подругой, но не она. Попользовалась, и в сторону. Другую найдем – об этой забудем. Читала Тоська когда-то одну книжку, забыла, конечно, название и про что она была, но понравилось – каждый знал только того, кого положено знать. Конспирация!
Всего две подруги были, которых она считала «своими», до поры до времени, конечно. Одна в Германии, та самая, что на мужа все жаловалась, вторая в Финляндии, тоже замужем, нет, не та, которая подсказала туда ехать, а другая, тоже из юности, к которой обратилась на первое время за помощью в Хельсинки, пока туда-сюда обустроишься, пообвыкнешь.
Но первая перевешивала. «Лучшей» была. Все оборачивала так, что не Тоська ей должна была завидовать, а она ей. А Тоське нравилось, что кто-то ей завидует… От матери ей это передалось. С одной разницей, что та сразу хвастаться начинала, а Тоська сюрпризы обожала, неожиданности: вот, мол, я какая… Она любила разглядывать глянцевые журналы с шикарными тетками-миллионершами, себя такой представляла… В будущем, конечно…
 А когда деньги зарабатываешь тут только конспирация и нужна, а не друзья-подруги лишние. Да при такой еще «работе», где все завидуют друг другу, клиента норовят перехватить, вот дуры! Тоська со временем сама выбирать научилась, а уж вцепиться – пропал мужик, но если что не по ней, или не так повел себя, не так сказал:
- Извини, я пошла! Вашего брата на мой век хватит!
Так и остались две подруги: «лучшая» и «вторая».
               






                Глава 3.

                Хороша страна Финляндия…
 
Понравилось ей в Финляндии… А говорили скучновато… Где тут скучать? Выходной если выпадет – отоспаться можно, воздухом свежим морским пойти подышать, по магазинам пройтись не спеша. Тишь и Божья благодать! Здесь только по пятницам-субботам оживление, да в канун праздников, когда все финны, от мала до велика, вне зависимости от пола, традиционно напиваются. Тогда несколько шумно становиться. А так… царство сонное.
Первым делом счет по-фински выучила. Ох, и язык же у них! Свой сломаешь, пока выговоришь. Но «sata, kaksisataa, kolmesataa…»  и так далее быстро освоила, в остальном английского вполне хватало.
 Клуб, как японский император назывался – «Микадо». Тоська не знала, конечно, про императора, но кто-то из клиентов умный попался, рассказал - она запомнила. Могла щегольнуть при случае. В самом центре, на главной улице, расположен. Красота! Пешком можно ходить, на транспорте экономить. Квартирку сняла на пару с другой девчонкой. Да виделись редко. Днем иногда столкнутся лбами. Одна спала – ей не повезло вечером, другая только с «работы» пришла, спать ложилась. 
В проституции, как в картах – новичкам всегда везет. Тоська без «работы» не сидела. Что ни вечер, то в десятку! И почти каждый раз на ночь! Это ж денег уйма! За такую сумму в России месяц горбатиться надо! Или два! А тут? Если на ночь не взял, а на время, то быстренько дело сделала, и назад, за вторым побежала. А второго можно и до утра раскрутить. Считай, тройную норму выполнила. И нет тебе хозяев, с которыми делиться надо. Сама себе хозяйка. Деньги, что за входной билет охранники брали, быстро в баре компенсировала угощениями от клиентов. Гардероб там тоже платный, если в холодное время года «работала», опять же с клиента можно взять. Мелочь, а приятно.
Со многими познакомилась, со многими не раз уже ходила. Нравилось им, значит. А что? Тоська девка покладистая, без норова, лишнего не позволит, а то, что традиционного секса касается – это от души, по полной программе. Все пожелания выполнит! Обходительная, вежливая, ласковая, душевная, одним словом. Такие, многим мужикам нравятся.
Телефон себе завела с финским номером, для постоянных, так сказать, клиентов. Позвонил заранее, и не надо в клуб идти. Опять же экономия  на входном билете. Сразу в гостиницу, если приезжий, поужинать заодно, затем в номер, или домой некоторые местные приглашали. Сперва побаивалась, а потом привыкла. Тихо и спокойно у них здесь… Без хулиганства!    
Про стеснительность и вовсе забыла… Это ж «работа»… Раздеваться, ложиться, садиться – пожалуйста! То так повернись, то этак встань, то наклонись, то сверху, то снизу, то сзади… В рот взять? Пожалуйста! Глаза прикрыла, презерватив надела, как будто палец собственный в напальчнике сосешь…
Вспомнила один случай, смешно самой стало… Пришла как-то с финном в номер, а он все смущается чего-то, стесняется… Спросила напрямки – в чем дело-то? А он и говорит, мол, член у него очень большой… Глянула – да! Чересчур! Сказала:
- Извини! Не могу!
А он:
- Да, да, я понимаю… - И деньги протянул. Время-то должно быть оплачено! Бедолага! Ничего, найдет себе другую… которой все равно.
Там в одном баре, в Хельсинки, стриптиз был. Кроме танцовщиц, один негр выступал с большущим достоинством. Тоська как-то с девками специально ходила смотреть. Ужас! Разве такое бывает? Смеялись все, пальцем показывали. А он тоже зубы скалил белоснежные, бивнем своим эбонитовым тряс.
Нет, ей определенно везло! И негры ни разу не попадались. Да она бы и не пошла с ними. Достанет еще такое… А вдруг отговориться не сумеешь! И что? Порвет всю! Зови потом полицию, не зови…
Да и с полицией никто из них тоже связываться не хотел. Клиентов только если припугнуть. Понимали, полиция с ними тоже разбираться не будет. Не совсем они тупые эти финны. Все понимают. А на границе? Каждый раз ехала Тоська и тряслась. Пограничники финские дотошные. Всматриваются, как через рентген пропускают, вопросов много задают, чемодан могут заставить открыть. А там презервативов море. На целый месяц работы. Вот и попробуй им объяснить что, да как, и зачем это везешь.
- Какая цель вашей поездки?
- К подруге!
- Надолго?
- На месяц! – А уши гореть начинают предательски. Вдруг в чемодан полезет. При Тоське одну девчонку так и сняли с поезда. Им что, лишат визы и поминай, как звали… Но, Господь хранил!   
А года шли… В Германию она, конечно, разок-другой съездила, «поработала» чуть-чуть, но в основном с подругой повидаться, а так в Финляндии обосновалась. Но тридцать-то скоро, а мужа нет, и кандидатур подходящих тоже.
Был мальчишка один, финн, веселый такой, общительный, чернявый, длинноволосый, весь в перстнях и наколках. Рок-музыкант какой-то. Познакомились смешно… Его друзья привели в «Микадо» девственности лишать. Ну и на Тоську выбор пал. Он так смущался, так смущался, а ей-то что? Потрогала, посмотрела – все у него нормально, сказала ему:
- Не бойся! Все будет ОК! - Презерватив одела, сама легла, помогла ему чуть-чуть, а дальше сам справился. Зато привязался… Ходить к ней стал. Чуть ли не замуж звать собирался… Фотографировался с ней – на память. Первая женщина, как-никак! С ним весело, конечно, но откуда у бедного парня столько денег, чтоб ее покупать каждый вечер, а уж про замужество и говорить нечего – нужен он ей, малолетка, одним словом.
Был еще немец один, тоже журналист, как тот первый итальяшка, постоянным клиентом, можно сказать стал. Часто в Хельсинки прилетал, сразу ей звонил. Правда, замуж не предлагал, но не очень-то и хотелось. Зря, что ли «лучшая» подруга про семейную жизнь с ними плакалась.
Пообтерлась, пообвыклась… Со временем сошлась Тоська с девкой «нужной». За границей жить почти постоянно и не приодеться – грех! Только Тоська всегда была очень экономной. Никогда и ничего с первого раза не покупала себе, как бы оно не нравилось. Семь раз отмерь – один раз отрежь! Это про нее. Зато выберет, так выберет – сидит, как влитое. Не все ведь и шло ей, даром, что из бутика, да проблемы с детства остались – ягодицы костлявые, грудь «нулевая». Тут нелегко себе вещь подобрать. А клиент-то глазами смотрит, внешний вид, фигурку, ощупывает - оценивает, а не ушами, как женщина. Это потом, когда разденешься, уже все равно…
А девка бесценная оказалась. Она тоже сперва «работала», потом за одного финна вышла, потом за другого… сейчас жила с третьим. Пойдешь с ней, к примеру, в Стокманн. Находишься, намеряешься, выберешь. И пошла себе на выход. Глянь, через 5 минут она следом идет. Да с товаром. За полцены – милое дело! Так и одевалась. А подругам «по цеху» всегда хвастануть можно, цену магазинную назвать, бедрами повилять в новых джинсах, мол, как сидят здорово. А у тех зависть в глазах:
- Ну, ты, Тоська, себя балуешь…
- А как же… - И бедрами, бедрами…
Никакими подружками новыми обзаводиться и не собиралась. Немецкого опыта хватило. Так, поболтать, да на пару иногда с кем-то, с клиентами сходить. Завалятся пара-тройка друзей, вот и хотят группового секса, один - одну выберет, другой – другую. Так это ж «работа».  Какая разница, одна ты в комнате с кем-то, или еще кто-то этим же занимается. Мы – «работаем»!
 Некоторые лесбийскую любовь хотели посмотреть, но Тоська на это не соглашалась, без нее желающие находились. Хорошо здесь было… Все заранее обговоришь… все условия свои выставишь… Извращенцы заранее предупреждают о своих причудах, так можно сразу сказать:
- No!
Старик один как-то попался. Внешне приличный вроде, а пошли с ним, замучалась… Только презерватив ему оденешь, только встанешь – он все сзади хотел, глянь, а он его снял, опять все сначала… И так раз десять. Всю пачку на одного извела. А они, между прочим, денег стоят!
Импотенты встречались… Ну тут уж, извини! Что могла, все сделала! Причем - честно! Всё испробовала! Не можешь никак – твои проблемы. Время вышло – оно оплачено! Некоторые начинали было спорить, мол, результат не получился, типа верни.
- Сейчас тебе! На часы свои посмотри! -  От того деньги всегда вперед брались. Закон их «работы»!
Наркотиками некоторые побаловаться предлагали… Ну на травку Тоська еще соглашалась, в Германии попробовала – ничего страшного, а к остальному – ни-ни! 
А еще здесь русские часто заглядывали. До Отечества рукой подать, вот и стали все сюда ездить. Бандитов, они еще тогда встречались – не всех отстреляли, Тоська сторонилась, издалека чуяла – в «Ольгино» таких вдоволь обслуживала и насмотрелась всякого. Бывали, в основном, другие – предприниматели, бизнесмены. С этими пойти можно. Щедрые, до поры до времени, пока не перепьются до чертиков, что соображать перестают. Иногда и казусы получались. Но всегда компанию девчонок набирали и гуляли вовсю. Одно плохо, старались при этом перепробовать всех по очереди. Отчего и споры возникали, ведь каждый раз платить отдельно нужно, а русским этого не понять – мол, заплатили же сразу и за всех.
- Нет, милые, мои, за каждый раз платить нужно! - Но Тоське везло – больше двоих не выходило подряд, да и то, обычно ее кто-то определенный на всю ночь забирал и не делился ни с кем. На ночь хорошо - такса двойная… Да потом и на завтрак сводит, и на такси даст,… если не жадный.
А еще, ну только русские так поступают, заказывает, глупый, сразу двух девушек себе, рассчитывает, что удовольствия вдвое больше будет. Дурак, сам-то пьяный, ему с одной-то еле-еле, а тут с двумя… «Работать», как правило, одной приходилось, вторая – так, на подхвате… Жаль, если Тоське первая роль доставалась – деньги-то пополам…
Одна с русскими проблема – всегда целоваться требуют в губы – попробуй им откажи, да без презерватива многие хотят – готовы иногда любые деньги платить! Вот дураки! Но тут уж дудки! Без резинки – никогда. А целоваться, конечно, приходилось…
Один встретился хороший мужик, из Сибири откуда-то, архитектор. Группой они прилетели обсуждать с финнами инфра… тьфу, не выговорить, в общем, что-то о городском хозяйстве, всей группой и в «Микадо» закатились. Девчонок толпу набрали… Напились, как следует, а затем в гостиницу повели. Этот на Тоську запал.  Славно погуляли… Там еще один из их компании на нее зарился, но не уступили ему. Он один себе на всю ночь ее заказал.  Потом еще в Питер прилетал, звонил - Тоська ему телефон свой русский дала. И прямо как по заказу! У нее день рождение на мужской праздник приходиться – 23 февраля. Ха! Все мужиков поздравляют, а они хором ее! Поздравляют, конечно. А вы что подумали? Класс!
Приехали эти самые архитекторы в канун самый её дня рождения – мужского праздника, он позвонил, она подружек кликнула, в ресторан сперва пошли. Он ей такой букет роз подарил… Тоська всегда обожала красные длинные розы. Потом к ним в гостиницу поехали… Эх, опять славно погуляли. Тоська тогда перепила малость – с утра похмельем мучилась. Но ночью, про «работу» не забывала. Главное, когда мужики напьются, им вроде б и хочется, а никак… Самое то! Постараешься для виду, а он сам все поймет и… спать скорее… стыдно ему, бедному. Хороший был тот архитектор, жаль женатый…
Мать не нарадовалась… Из однокомнатной в трехкомнатную перебрались, главное рядом, в соседнем же доме. Но из осторожности, вдруг спросят – откуда деньги, на мать покупку оформили. А так, все по-прежнему привычно, свой двор, свои ларьки продовольственные… Ремонт, европейским стандартом называемый,  сделали, родственников позвали. Мать все хвалилась им:
- Вот уж дочкой Бог не обидел! И работает все и работает! – Кем, правда, не говорила. Спрашивали, но отвечала обтекаемо. – Официанткой она там, иногда за бармена стоит. Зарплаты сами знаете какие там… Нечета нашим!

               

                Глава 4.

                Появление «принца».

Под Рождество католическое или лютеранское, черт их разберет, как правильно, в Хельсинки, в «Микадо» заглянул один русский, и сразу к Тоське, и на ночь! У нее дела в этот приезд не ладились, не «шел» клиент, это ведь поначалу везет, а потом все хуже и хуже. Конкуренция, контингент обновляется все время, молодежь наглая подпирает. А тут этот русский. Как увидела его, так и запала.
Осторожненько, вскользь спросила:
- Расценки-то знаешь? Двести евро!
Он махнул рукой, засмеялся:
- А на ночь?
- Четыреста.
- Долларами можно?
- Конечно.
- Тогда проехали и забыли! Лучше пойдем, поужинаем! Проголодался я сильно с дороги! – И в ресторан ее повел.
 Интеллигент, может даже из дворян, жесты, руки, пальцы, пальцы понравились Тоське, длинные, благородные, а ногти какие, нет, не из-под маникюра, а ровные, идеальной формы от природы, порода во всем чувствуется, порода…  аж страшно стало Тоське, черт его знает, как с таким себя вести. Но повезло – больше он сам что-то говорил, что-то рассказывал, а она все кивала, слушала внимательно, вникнуть пыталась, даже изредка и осторожно вопросы вставляла, чтоб полной дурой не показаться.
И Тоську озарило. В ее голове вдруг возник тот самый блеклый образ «принца» из детства, да юности, и зримо обрел все черты этого незнакомца.
- Вот кто нужен! Вот от кого рожать надо! И гены и деньги имеются – и все в одном флаконе! – думала про себя. – Порода прет из всех пор, из глаз карих светится, из-под ногтей вылезает! А говорит… Господи, она такие обороты речи только в интернате слышала, когда русских классиков проходили…
За одной ночью другая последовала. Тут Тоська неожиданно для самой себя, а может инстинктивно, раскрываться стала. Словно не с клиентом была. Оргазма ей захотелось… Но не все так просто, когда в первый раз! Он уж старался, как мог, да не в нем дело было, а в ней… Не получилось! Но он ободрял:
- Не волнуйся! Не в последний раз видимся! Все у нас получиться – обещаю! – И столько уверенности было в его голосе, что она с радостью поверила ему. И телефон он ее взял, и свой взамен дал… да вот только не позвонил больше. Потерял, что ли..
 Главное, ведь ехать с собой приглашал, а ей надо было еще два дня досидеть из-за визы! И «работать» больше не хотелось (он щедро заплатил!), да нельзя было ехать, нужно было истратить день в день, что потом на новую визу подать.
Уехал и не позвонил. Сколько раз она брала потом в руки трубку, хотела номер его набрать, но боязно становилось… Собралась было ехать опять. Сперва в Германию, потом в Финляндию. Она чередовала визы, чтоб не примелькаться. Но нет худа, без добра! И выхода тоже не было. Бац, ей немцы отказали в визе, бац, за ними финны… Что за напасть такая?
- Вроде в Германии все чисто было, а если и не совсем, то не всплывало… - Ломала Тоська голову. – Может, Иолка, сучка, письма ласковые слала, а сама подсчитала, что я ей не додала? То есть обокрала ее? Нечто я все ей должна была отдавать? И так на мне поимела, будь здоров! Может, кто из девок накляузничал, что утаивала порой? Так ведь, кажется, лишнего не болтала… Если только по пьянке что-то ляпнула… Заложил кто-нибудь… - качала головой зло, - ремесло-то нелегальное, вот «женская дружба» в которую никогда не верила, проявилась. Ну, еще там пару грешков за ней водилось, кое-чего лишнего у клиентов пьяных брала, вспоминать о том не любила. Скандалов ведь не было. Или кто-то все-таки заявил, пожаловался Иолке? Немцы ж не объясняют, почему отказ. Финны за ними, понятное дело, автоматом выдали. Что теперь делать, когда в паспорте сразу два штампа стоят? Куда сунешься? В какое консульство? Не к арабам же ехать! – Ее аж передернуло. Хотя среди клиентов и они попадались, но одно дело в Европе, где все цивилизованно и законно, а другое дело к ним. Бр-р-р…
Что делать? Решилась, набралась смелости – ему сама позвонила. А он, то ли занят был, то ли просто не вспомнил, пообещал позвонить, да и все на этом. Сидела, хоть локти себе грызи с досады.
Опытные девки подсказали:
- Ерунда! Имя поменяй! И паспорта. Проскочит! Они тупые, только по компьютеру смотрят, а те тоже тупые.
Мать, которой про встречу предновогоднюю рассказала, тоже присоветовала:
- К бабке сходи! Мне тут рекомендовали. Говорят, все наперед видит! Приворожит!
Сходила. Бабка женщиной оказалась, лет сорока. Вся под иконами сидит, свечами зажженными обставлена, ладаном пахнет в квартире. Встретила приветливо:
- Рассказывай, милая, что за проблемы приключились?
Поведала ей Тоська все, без утайки. Про визы, конечно, не говорила. Объяснила иначе, мол, со старой работы уволили, а новую не найти. Про встречу случайную рассказала…
Гадалка слушала, не перебивая, иногда что-то себе на бумажке помечала. Когда Тоська выговорилась, ее черед настал. И карты разбрасывала, смотрела внимательно, удивлялась чему-то. И на воду дула, со свечки воск капала, шептала что-то про себя. Смотрела, как застывает. Вертела, крутила, рассматривала со всех сторон. И все на бумажке записывала. Настороженно смотрела Тоська на странные манипуляции. Пыталась в бумажку заглянуть, что там? Да не видно было!
Наконец, заговорила:
- Все у тебя будет хорошо! Вовремя ты ко мне пришла. Не скрою, удивлена. Первый раз такой расклад вижу. И на картах, и в воске.
- Какой такой? – Тоську заинтриговало очень.
- Судьба твоя на перепутье. – Пояснила. – Большие перемены впереди. И к лучшему.
Тоська слюну сглотнула взволнованно.
- Первым наперво, имя тебе поменять надо. Имя оно, как судьба. Ты ничего не сказала мне, да я вижу, что не по тому пути ты шла. По плохому!
Тоська глаза опустила. Стыдно стало. И как догадалась то?
- Что было, то было, да быльем поросло. – Продолжила гадалка. – Дает тебе Господь шанс все исправить. Такое, милая, только раз в жизни бывает. Запомни это! И шанс твой, знаешь, в ком? – Улыбнулась по-доброму.
- В ком? – Тоська, встрепенулась, напряглась вся, аж во рту пересохло.
- В том самом, кого встретила случайно.
- Не хочет он продолжать знакомство. Пробовала. Никак! – Тоська отвела глаза в сторону.
- Еще пробуй! Вижу в нем судьба твоя. – Уверенно повторила женщина. – Ответит! Вот увидишь.
- Хорошо. – Покорно кивнула головой. – Попробую. Только женат он. – Еще одно препятствие выставила.
- Знаю. – Пожала плечами гадалка. – Ну и что? Говорю тебе – твой он будет! Это судьба! Такое, - она показала на стол с картами, на тарелку, где воск плавал, - редко очень вижу. Не упусти! А с ним… я отдельно, без тебя поработаю. Не волнуйся, - успокоила, - отзовется.
- А что еще видите? – Осторожненько спросила.
- Детей вижу. Двоих. Дом большой. Недалеко отсюда, но не в нашей стране.
- А дети какие?
- Первым мальчик будет, а второй – девочка. Счастлива ты будешь, вот, что я вижу, милая. А теперь слушай внимательно.
Тоська наклонилась ближе, чтобы не упустить чего важного.
- Итак, первым делом, имя поменяй.
- Да я уже собираюсь. – Тоська шепотом сказала.
- Какое выбрала?
- Анастасия.
- Хорошо! Отныне царственным страстотерпцам свечки всегда ставь, а они и дочь их Анастасия, за тебя Господа нашего молить будут. Кроме того, день выбери, лучше завтра, не откладывая в долгий ящик, поезжай по церквам. Семь церквей объехать надо за один день, в каждой церкви свечки поставить – Спасителю нашему, Пресвятой Богородице и Ксении Петербургской. Понятно?
- Да! – Кивнула Тоська, но переспросила. – А с детьми… когда?
- В следующем году родишь мальчика. После, когда поженитесь, переедите в новый дом, - она задумалась, что-то в уме подсчитывала, - лет через пять-шесть и девочка родится у вас. Хорошая разница в летах будет! Брат старший подрастет, помощником станет.
- А наоборот нельзя? – Вырвалось нечаянно.
- Что наоборот? – Не поняла гадалка.
- Ну, сначала девочка, а мальчик уже потом?
- Не-ет! – Усмехнулась женщина. – Что вижу, то вижу. Да и плохо ли сына родить?
Не ответила Тоська. Плечами пожала, про себя подумала: «А девочка лучше!». Но общим раскладом будущего осталась довольна.
Обрадованная Тоська уже уходить собиралась, как в дверях ее остановили:
- Постой-ка! – Женщина смотрела на нее очень внимательно. – Смотри, такой шанс Господом нашим один единственный раз дается. Повезло тебе. Не противься новой судьбе, не вздумай ломать! – Она даже пальцем погрозила. – Не прощается это!
Все сделала Тоська, как сказали. И церкви объехала, и свечки поставила. Имя поменяла. Месяца три потолкалась по присутственным местам. Один паспорт сменила, за ним другой – заграничный.
Подруга, та, что в Финляндии жила, тоже трясла ее:
- Давай, звони снова! Звони! Нельзя тебе такого мужика упускать! Звони, Тоська!
- По-старому еще называет. - Про себя отметила, а сама-то уже привыкать стала к новому имени.
- А как я ему объясню, что имя сменила?
- Скажешь - не нравилось! Вот и поменяла. Давно, мол, хотела. Тоська, Тоська, то ли дело Анастасия… Настя, Настюша…
Про Анастасию она уже знала, даже когда к бабке-гадалке шла. Кто-то подсказал ей, что у последнего царя так звали одну из дочек, и что ее якобы не расстреляли вместе со всеми, а спасли. Царевна потом блистала в Европе. В общем, мультик такой был штатовский, а может, японский. Позвонила… А он вспомнил… И понеслось… Тут ей визу дали финны по новому имени, да по паспорту. У него с женой какие-то проблемы начались, еще какая-то девка голову кружила, тоже вроде из «Микадо» (донесли оттуда), видно баб-то любит, но нам-то без разницы. С ней потом разберемся. Он квартиру снимал, жил один пока что… Эх, и снова ночи страстные начались… Узнала Тоська, наконец, что такое оргазм, изведала, что за сладостное чувство такое… Тяжело далось, но он добился. Упрямый! А она-то уж, как довольна-то была…
В Австрию поехали, потом в Венецию, вот она сказка где... Тоська все вспоминала того лысого хрена-итальяшку, что отсюда был родом, своего, почитай, первого клиента… Думала про себя:
- Что макаронник старый? Вот я и приехала твоей красотой любоваться.
Тут же в Венеции «своему» и объявила:
- Беременная я!
Он на месте от радости не запрыгал, но и не сказать, что равнодушным остался – обрадовался. В ресторан сходили – отметили. Как в Питер вернулись, он ее сразу в автосалон отвез – машину выбирать. Да не старую, а новую. Правда, она хотела автомат, а он настоял на механике:
- На автомате ездить любой сможет. А ты должна освоить механику, чтобы всегда могла на любой машине поехать, а потом мы тебе ее заменим на такую, какую захочешь!
Делать нечего, пришлось соглашаться, и новенькая Тойота встала под окнами ее дома.
Мать сразу родственникам отзвонила, хвастала свеженьким:
- Вот какой кавалер ныне у моей Тоськи!
- Насти, мама! – Поправила Тоська.
- Да, да, - закивала мать, - у Настюхи нашей. А твоя-то, - это уже сестре, про племянницу свою, - все ни как? Ну, дай Бог, дай Бог, тоже встретит своего… А машина вон, под окнами… красавица…
- Ха-ха-ха… - Потом смеялась, положив трубку. – Куда ей! Это ты у меня дочка умница! А что женатый – ничего… ты своего добьешься, свое получишь, ты с детства упрямая – я знаю! Надо будет, еще разок к гадалке сходим, посоветуемся… Ребенка, он, всяк на себя запишет, по нему сразу видно мужик порядочный. А замужество тебе зачем?
- Чтоб развестись потом, мама! Чтоб не косились, мол, дожила до тридцати, а никто не берет! Потому оженить его надо! Во что бы то, не стало! А так и в любовницах пока хорошо… - Обожгла мать своим холодным взглядом. Та и умолкла. Потом закивала головой:
- Правильно, дочка. Все правильно, говоришь…
- Одно плохо, мама! – Тоська зло глаза прищурила.
- Что плохо-то, дочка?
- Врачи сказали, мальчик у меня будет! А я о девочке мечтала…
- Давно сказали? Что ж молчала?
- На той неделе еще. – Тоська рукой махнула обреченно. - Говорить не хотелось!
- То-то я гляжу, ты всю неделю сама не своя ходила. А я и спросить боялась.
Тоська покачала головой:
 - Мальчик, что? – Пожала плечами равнодушно. - Вырастет, уйдет…, а дочка… как мы с тобой… втроем бы жили и не тужили…
- Сперва мальчик, потом и девочка… - Мать успокаивала. – Ведь так и нагадали тебе.
- Посмотрим на эти гаданья… Поживем – увидим. Словам верить, сама знаешь. Лучше синицу в руках держать. Как деньги! 
               

                Глава 5.

                Не все так просто, как хотелось…

Не все так просто… Казалось, рыбка, вот она, на крючке… Не тут-то было… Не одна Тоська такая умная была. Соперница возникла и серьезная. Из той же богадельни, что и она сама – из «Микадо». Слышала она про нее, да встречаться не довелось. Там, в клубе, мало кто с кем общался, больше сплетнями жили – кто-то, где-то, чего-то, слышал про кого-то… Вот, и перемывали кости, пока клиенты не подходили. Это в пятницу-субботу аншлаг, мужиков хоть пруд пруди, а в будний день маловато. Вот и чесали языками. О себе поменьше – у каждой есть что скрывать, а Тоська и вовсе, язык за зубами держала, о других, кто и что слышал, это, пожалуйста.
Лихая, говорят, была баба! С Эмиратов начинала, с бедуинами не боялась, в тюрьме даже где-то там отсидела. Но всегда сама по себе… Да и замужем, вроде… Подружек, даже случайных, из местных не заводила, держалась особняком, выхватывала четко, зная кого. Вот и на Тоськиного, глаз ее дурной пал.
К гадалке опять побежала Тоська.
- Это колдунья! – Уверенно заявила та. – На суженого твоего чары наслала!
- Так расколдуйте! – С мольбой смотрела на нее Тоська.
- Сложно! Но попробую. – Развела руками. – А тебе Богу молиться надо, да заступнице своей небесной. Отпадут от него тогда чары. – Но все равно, что-то опять с воском вытворяла.
- Да-а-а… тут пока молишься, разведут его на все деньги. И глазом моргнуть не успеешь. – Жаловалась она подругам, одной, затем другой. – Даже ребенок родился, а ему хоть бы что!
- Помогает хоть как-то? – спрашивали.
- Чем? Деньгами? Да! А сам почти не ездит. Ведьма его эта не пускает.
И ему втолковывала истерично:
- Монстр она! Знаешь, что вытворяла и вытворяет? С бедуинами трахалась… здесь мужей отбивала…
Он кивал виновато, соглашался, но ничего поделать не мог. И сердце разрывалось на части, и вину свою осознавал, но…
- Да пошел ты… - Взбесилась раз. – Все! Не пиши! Не звони! Я хочу забыть про тебя! – Для себя решила – ребенка на мать оставлю, раз та на пенсию вышла, а сама по старой протоптанной дороге. Бойфренд материн Петька еще есть на подхвате, если что поможет. Пока Тоська по заграницам ездила, мать сошлась тут с одним работягой. Но пьющий, паразит. Летом еще ничего, где-то вкалывает от зори до зори, деньги какие-никакие в дом несет, а зимой… устроиться в охрану и, знай себе, пить начинает. Но они его быстро с Тоськой приструнили. Запил – пошел к себе. У него неподалеку комната была в двухкомнатной квартире, пока не сообразили, да после запоя одного, когда совсем тяжко человеку бывает, быстренько на Тоську переоформили. Все! Решила Тоська к старому вернуться. К черту этого «принца»! Гены свои дал, и свободен. Ребенка и так содержать будешь, никуда не денешься. А я себе другого поищу – пока годы позволяют. Да и подруга «лучшая» поддакивала:
- Конечно! Что ты себе другого не найдешь!
Но тут мать вмешалась:
- Это как это? А на юг мне ехать надо? У меня спина болит, рука не поднимается. Врач сказал - нужны морские процедуры. Ты о матери-то подумала?
- Не знаю ничего! Не буду мириться! – Отрезала дочь.
Мать метнулась к телефону. Подругам звонить.
- Сделайте что-нибудь… - Взмолилась. – Уговорите Тоську! Пусть потерпит, остынет. Бабка все равно предрекала - ее он будет. Ее!
- Не хочу от него ничего брать! И денег мне не надо! – Но это в сердцах бросила, умом понимала, возьмет, конечно.
Первая – «лучшая» скромно отнекивалась:
- Ну что я ей скажу? Я же всего лишь подруга…
«Вторая» вмешалась.
Уговорили Тоську. Он приехал с огромным букетом алых роз, длиннющих… ее любимых. И где только нашел такие? Деньги совал, хоть как-то загладить, исправить… Отталкивала, локти выставляла, к себе не подпускала, потом обнять дала, потом поцеловать, в общем, до кровати так и добрались… Ох, как внутри у нее все клокотало, что не ее, не ей все достается, а кому-то… И кому? Да, такой же, сучке… из «Микадо»!
- Никуда он не денется! – Убеждала «вторая» подруга. – Ты что не видишь, что он за человек? Порядочный! Никогда не бросит, раз ребенка ему родила! А та, стерва, сейчас с ним наиграется и бросит! Вот увидишь! Целехонек достанется!
- Да не нужен ему ребенок, если эта сука завелась! – не соглашалась Тоська.
- Да-да! – Поддакивала «лучшая».
- Неправда! – Настаивала другая.
Рассосалось… Та, выкачав некую сумму сбежала, у него начались проблемы с бизнесом, он как будто в семью вернулся. Жена его приняла и даже забеременела по-быстрому. Чувствовала, что не все ладно, удержать этим пыталась.
Тоська, конечно, взбеленилась, узнав о еще одном ребенке, опять порвать отношения было решила, но что-то ее остановило. То ли в азарт вошла:
- Нагадали ведь! Все равно мой будет! Любой ценой, но добьюсь!
 То ли он убедил, что все равно любит только ее, а жена это сделала без его согласия. Да и не только словами, но и внешне, своим поведением это подтверждал. К полной любви и согласию, так сказать, дело шло…
Хотя, какая любовь? И кто ее выдумал? Тоська этого не понимала. Любовь – это в книжках.
- Вон он… читает много, а что толку? Смотрит в книгу, чего там видит, не поймешь. В общем, решила я ждать! Господь ко мне смилостивится и даст счастья, – ему не знаю какого, а, главное, мне. Чтобы денег было много, чтобы мы почаще с тобой виделись. Помнишь, как хорошо было, когда и я в Германии, и ты рядом. Нельзя нас долго разлучать… - Писала по е-мейлу она той, что «лучшей» и «ближайшей» своей считала.  – И ушла бы от него, да куда? В Германию дорога закрыта, – испугал ее отказ в визе, всплыло что-то…, - в Финляндии, в «Микадо» от него не спрячешься. Вмиг вычислит! Буду терпеть!
- Бедная ты моя… Что ж за сволочь он такая… - сочувствовала «лучшая».
- А чего терпеть-то? – Другая по телефону говорила. – Все ж налаживается. Вот увидишь и свадьба не за горами.
- Ты пиши, пиши, что там еще ваш папа натворит. Все рассказывай. – Первая свою линию жалостливую гнула. Заодно и про своего собственного мужа не забывала. – Опять началось, как машину купил, все, говорит, с деньгами сложно, опять по пять-десять евро на день выделяет! Свекровь туда же. Терпеть ее не могу! Нос острый, длинный, как у Буратино, во все сует! Достала советами: «Экономнее жить надо!» Да куда уж экономнее! Приедет, хоть бы мне что-нибудь купила! Не-ет! Сыночку любимому, да детям. А мне – шиш! Жадная.
- Этот не жалеет… - Замечала Тоська.
- Погоди, погоди, все они такие, еще напомнит! – Предупреждала первая.
- Так радуйся! – Говорила вторая. – Где еще такого щедрого, доброго, нежадного встретишь?
И Тоська поняла, как на привязи удержать – ссорами! Ох, как он не любил их… А повод – дело пустячное. Сам-то он и правда добрый был, все сволочи пользовались, и сосали из него и тянули деньги, то на благотворительность, то просто в долг – без возврата, то еще что-нибудь… Но может иногда и взорваться! Наговорить сгоряча. Потом жалеет о сказанном, ходит прощения просит:
- Сам знаю, знаю, что если Юпитер гневается, то он не прав! Прости ты меня! – Повторяет.
- Тоже мне, Юпитер, - Зло думала про него Тоська. Она-то и понятия не имела о высшем римском божестве. Слышала где-то, что планета такая есть… - Ты у меня кругами-то походишь… хвостом покрутишь,… долго будешь вымаливать…
Что-то, а паузу она держать умела. Стойко! Ни шагу назад!
- А до его страданий, мне дела нет! – Этот она сразу для себя решила. – Вот еще, на мужика нервы тратить! – Но для острастки показывала на свои волосы. Она всю жизнь шатенкой была. – Вот, полюбуйся, все по твоей милости!
- Что? – Не понимал он.
- Волос седой! Да не один! Только и хожу в парикмахерскую закрашивать.
Он пытался близоруко разглядеть, да куда там…
Все кончалось примирением, подарками, деньгами, сексом. Вот уж тут Тоська во вкус вошла… Когда-то плод запретен был, а как распробовала, то стала просто требовать! Да и научились они, если раньше до полутора часов на нее тратили, то теперь бывало и в десять минут укладывались…
- Улет… - Шептала она, лежа на спине, бессмысленно уставившись в потолок, - … улет полный…
Мама отправлялась на юг, а они посерьезнее – то в Париж, то в круиз по Средиземному морю, то на Сардинию – там дети самого Путина отдыхают. То-то родственникам будет, что рассказать!
Иногда с расспросами приставал, как банный лист к заднице. Терпеть Тоська этого не могла.
- Расскажи, да покажи… - передразнивала. – Что рассказывать-то? – Сразу в клубок сжималась, глаза ледяными становились. Он еще долго не замечал этот ее знаменитый взгляд.
- Ну, про детство, юность, чем занималась, где училась, что делала до встречи со мной?
- Так, это допрос? – Глаза-льдинки расширялись.
- Ну, почему допрос? – Он искренне недоумевал. – Ну, хочешь, я про себя тебе все расскажу?
- Не надо! – Отрезала она. – Все уже десять раз слышала! И про баб твоих тоже!
- Причем здесь бабы? Я про себя! Ну, если ты все про меня уже знаешь, расскажи о себе… - волынка продолжалась.
- Господи, - думала, - (вот достал!) Училась в школе, потом работала. – Цедила она сквозь зубы.
- Где?
- Что где? Сначала с мамой, шашлыки продавали у Озерков, потом в гостинице, тоже в ресторане, еще в магазине работала. – Выдавливала из себя по капле.
- Потом?
- Что потом? Потом – суп с котом! – Холодный гнев уже приливал к голове. – (Вот привязался!) Так, - она переходила в наступление, - тебя интересует, как я оказалась в «Микадо»? Ну, скажи?
- И это тоже… - Он разводил руками.
- Случайно! Я тебе еще в самый первый раз об этом сказала. Что здесь-то творилось? Дефолты, бандитизм, нищета, почти голод. Вот и поехала…
- И долго?
- Что долго?
- Там «работала»?
- Нет! – отрезала. – Все! Достал своим допросом. Тебе бы ментом работать!
- Ну почему? Это же нормально знать о человеке все, когда любишь его… - Он подчеркивал интонацией последние слова.
- Все о себе, даже я сама не знаю! – Тоська поднималась и уходила, показав, что разговор закончен. – (Не хватало ему про меня еще все знать! Достаточно «Микадо»!)
Но он не унимался и спустя несколько дней или недель начинал опять:
- А до «Микадо»? Ты же как-то говорила вскользь о Германии?
- Да, у меня там живет моя лучшая подруга. Ты ее знаешь, видел. К ней часто ездила. Она очень близкий мне человек!
- Ближе меня? – Он усмехнулся, а глаза светились любовью.
- Ты, дорогой, это ты! А она это совсем другое. Как можно сравнивать? – А про себя. – Совсем спятил! Конечно, она ближе!
- И что в Германии? Ты просто ездила к подруге? Ты ж говоришь, что здесь было все сложно… Она тебя приглашала и оплачивала все твои расходы?
- (Ага, сейчас!) Да, ездила. И не только к подруге. – Выцеживала она. – Еще работала там… немного… деньги же нужны были…
- Как в «Микадо»? – он грустнел на глазах.
- Ну, причем здесь «Микадо»? Ты меня теперь всю жизнь будешь им попрекать? – Она готова была взорваться.
- Нет, что ты, дорогая, я не попрекаю, и в мыслях этого нет. Пойми меня, мне просто интересно знать о тебе все. Твое прошлое, настоящее, интересы, увлечение и так далее.
- Вот мое настоящее! – Она кивала на него. – А еще ребенок! Ну, ладно… - она якобы сдавалась. Устало качала головой. – В Германии я работала, иногда, - подчеркнула это слово, - в баре.
- Кем?
- Есть такое понятие «консумация»… Слышал?
- Слышал. – Пожимал плечами.
- Это когда специальные девушки в барах беседуют с посетителями, - рассказывала она усталым менторским тоном, - чтобы те покупали как можно больше выпивки, а нам за это хозяин заведения платит хороший процент. Это не запрещено законом, это никакая не проституция. Ты доволен?
- А где в Германии? Она большая…
- В Кайзерслаутерне! Слышал про такой город? Все! Хватит, мне надоело!
Он кивал головой, про Кайзерслаутерн слышал. Знал, что это довольно большой город, там была крупнейшая в Европе база войск НАТО, футбольный клуб и так далее.. Но про себя думал другое: он достаточно поездил по свету и прекрасно знал, что «консумация» лишь прелюдия, ширма для проституции. Просто клиент должен сначала как следует заплатить за выпивку, а девушка тут же просит заказать ей что-нибудь подороже, например, шампанское или какой-нибудь экзотический коктейль, хотя для нее могут налить туда просто подкрашенную воду, а потом можно заводить разговор о сексе. И это подразумевалось везде и во всех странах. Единственное отличие от публичного дома, что девушка может отказаться по какой-либо причине. Но такое случается редко, и ей постараются тут же найти замену, поскольку и от этого хозяин имеет свой барыш. Кроме, конечно, случаев, когда сам владелец заведения стремиться избавиться поскорее от посетителя из-за его поведения или внешнего вида.
- Почему она держит меня за глупца? Разве она не знает, что я объездил почти все страны континента? Почему она все это скрывает? – Думал он, выкуривая сигарету за сигаретой. – Ведь мы договаривались не поминать «Микадо», так зачем, если и было в ее прошлом тоже самое, почему честно не рассказать? Или было что-то, но намного хуже?
- Ага! Конечно, размечтался! Так я тебе и рассказала! – В свою очередь думала она. – Я тебе рассказывала про ту, с бедуинами, а ты подумаешь, что и я не лучше. Нет уж, дудки! Бедуинов у меня не было, а про остальных тебе знать не зачем. И что его так все интересует?
«Лучшая» подруга из Германии все наставляла:
- Ты, Тоська, когда письма пишешь мне, все рассказываешь, стирай обязательно после отправки! И корзину проверяй, они туда сначала падают, так ты очищай ее. Всякое бывает, оставишь случайно компьютер включенный, а он сядет невзначай и прочтет. Как мы своим кости перемываем! Ты смотри за ним! Он у тебя далеко не прост, как кажется!
- Я бы с простым и не связалась! Зря, что ли в отцы выбирала? – Отвечала ей. – Вон мать, с Петькой своим, то живет, то выгонит… толку от него… так… починить, отнести-принести, денег с гулькин нос, это еще пока не пьет, а запьет, так мы его мигом за порог. Иди в комнату жить!
- Это хорошо, что ты догадалась его комнату на себя переписать! Умница, подруга!
- А что еще с него взять? Не переписала бы, глядишь пропил бы. Да и так сопьется когда-нибудь и помрет. А комната денег стоит и немалых!
- Ладно, с вашего папы еще что-нибудь получишь…
- Ох, дождаться бы…
- Ты, главное, письма стирать не забывай! Мой-то ладно, хоть по-русски не понимает, а твой…
- Ок, подруга. Все сотру. 

                Глава 6.

                Цель уже близко…

Ее рассуждения о «принце» или «идеальном мужчине», наконец, отделились от той смутной, уже поблеклой детской мечты и трансформировались в конкретное понимание сути, места и предназначения мужчины в ее жизни. Все это Тоська могла свести в некую таблицу мужских характеристик по их значимости для себя и ребенка.
В левой части этой таблицы должны были расположиться пункты, которые были обязательны для него, в правой – категорически запрещены. Она попыталась было начать некие геометрические построения в голове, но ту же махнула на это рукой и просто перечислила их для себя:
- Во-первых, он должен меня любить! – Подумала немного. – Нет! Это не главное, во-первых, он должен быть с деньгами… - Представила себе мешок с деньгами, имеющий человеческий облик, который сразу приобрел карикатурный образ мужчины-кошелька, маленького, пухленького с длинноногой блондинкой. – Нет! – Решила Тоська. – А где порода? Интеллект? Так не пойдет! Он должен (свое мнение пусть держит при себе!) одновременно любить меня, ребенка, соглашаться с моим и маминым… Нет! Уважать мое и мамино мнение, быть при этом породистым, образованным, богатым, щедрым, не иметь дурных привычек – с недавнего времени она не переносила запах табачного дыма, - тем более не пить… Ах, да! И секс! Он должен не забывать о моем либидо и обеспечивать мне оргазм!
Вот таким должен был быть ее избранник. Соответствовал ли нынешний ее идеалам? Тут же морщилась – не совсем…
- Его плюсы… ну, любит, ну, не беден, щедр, ну удовлетворяет… - что-то она запнулась… Перешла к отрицательным. – На все имеет свое мнение! Вечно предлагает все с ним обсудить. А где с ним тягаться, с моими-то 8 классами против его диссертаций? Тут рот лишний раз боишься открыть, косноязычие нападает. А он привяжется – ну давай поговорим… Да о чем? – Ее литературные пристрастия ограничивались глянцевым журналом «Караван историй», одного номера которого ей хватало месяца на три.
- Ну, конечно, мы – быдло! Крестьяне перед ним, барином! Они у нас вон какие, дворянских голубых кровей! Хорошо хоть это ребенку достанется… - Тоська все больше распалялась, сама себя заводила. - А так? Курит! Вечно поедешь с ним, потом всю одежду хоть неделю на балконе выветривай!  Все провоняет! – Сама раньше курила, да и нынче если выпьет, (а это она иногда любила!), то наплевать было – накурено или нет, сама могла схватиться за сигарету, подымить, но мать тоже бросить заставила. Злилась, а сказать ему об этом почему-то не решалась, и в отношении его нетерпимость к накуренному помещению выливалась в нетерпимость к нему самому. – А ему по херу! Потому что и я ему по херу! И мое мнение по херу! И это он говорит, что любит! Какая это любовь? Это унижение сплошное! Так! – Пришла она к заключению, - Нет у него никакой любви! Привычка просто! Пришел, ему поесть дали! Поговорить с ним не о чем! – Постепенно начинало скапливаться раздражение.
Если бы Тоську спросили прямо в лоб:
- А ты-то любишь его?
Она бы автоматически, не задумываясь, ответила:
- Конечно! А что не видно? Рожала бы я от него ребенка?
Но себе-то врать она и не собиралась… Любовь… А что это? Это соответствие мужчины тем требованиям, которые Тоська может выставить. Не нравиться – до свиданья, или я пошла! Муж, он практически тот же клиент, не нравиться, развернулась и прощайте! А если соответствует, то ее благосклонность к нему будет в домашнем уюте, в воспитании ребенка, в готовке, уборке и прочих рутинных женских делах. Но в том объеме, который определит она сама! Окружать сплошной заботой или сдувать пылинки с мужа она не собирается. Не в домработницу же превращаться! И еще: не с утра! У нее было то, что дороже и святее всего на свете – это ее сон! Оттуда еще, с Германии… Работа-то ночная, главное, выспаться. Нарушение ее сна было равносильно объявлению войны! Даже мать боялась…, даже ребенок был приучен: встал, вышел, оделся, бабушка в детский сад отвела.
Его жалобы на усталость от бизнеса, какие-то болезни и прочие неприятности, пролетали мимо ее ушей, не затрагивая ничего в глубине души. Наоборот, это иногда вызывало некое ноющее ощущение, похожее на незначительный болевой эффект от намятой десны.
Он видел в ней женщину-подругу, любовницу от слов «любить» и был искренен в своих желаниях поделиться, как невзгодами, так и радостями. Мало того, ей вдруг начинало казаться, что он хочет свои проблемы переложить на нее:
- Вот еще! И мне это надо?
Правда, иногда она выражала свое возмущение, когда дело касалось чьих-то претензий на его деньги:
- Нет, ты представляешь? – Жаловалась она «лучшей» подруге. - Все, ну абсолютно, все давят на его порядочность! Он кормил, кормил всех своей благотворительностью, они привыкли, а как только у него возникли проблемы с деньгами, так они ему в упрек - мол, за границу ездили, (с ней, конечно), жили, небось, не в сарае, машину себе поменяли, а нам? Вот наглецы! А он переживает… Плюнул бы! 
Таким образом, полностью сформировалось Тоськино отношение к любви, семейной жизни и к мужчине, который может в ней присутствовать. А может, и нет!
Вон подруга «лучшая» говорит: «Ну что в ней хорошего? В этой семейной жизни? Сижу на попе ровно, куча детей и никуда!»
- Ладно! Штамп в паспорте получить надо! Чтоб не косились! А там и развестись можно по-быстрому. Вон у меня мать… сколько раз замужем побывала…
С такими мыслями Тоска решила перейти в наступление. Нужно было брать быка за рога – ее «суженый» медлил с разводом. Способ достижения, он же мера наказания, уже испробован и апробирован – ссора. Поводов, хоть отбавляй. Но ссора нужна была значительная. Он закрутился с делами, отсутствовал пару недель, утрясал какие-то очередные свои проблемы, почти не звонил, и это был хороший повод…
Тут позвонила одна знакомая. (Тоже себя Тоськиной подругой считала!) Позвала чего-то с девчонками отметить в ночной клуб. Тоська вообще-то никуда не ходила – ну там к родственникам съездить, очередной покупкой или поездкой похвастаться, фотографии ворохом рассыпать, себя показать – Париж, Вена, Зальцбург, Барселона, Рим, Флоренция, Пиза, Марсель, Ницца, Монте-Карло, Пальма-де-Майорка, Ибица, где только не была она с ним… Ну, в цирк с ребенком, в парк, в садик вечером, (утром мать отводила – сон святое дело!), с собакой погулять, машину на станцию отогнать, в парикмахерскую, на прическу или на маникюр, вот и все маршруты. А тут решилась.
- Пошли!
Коктейль, другой, третий… Мужичок виться стал… ничего вроде… Потанцевали. Прижимается. Она не отталкивает. Даст ему рукой подержаться, там… здесь…, и так, ненавязчиво, неторопливо своей снимает… Он опять начинает обшаривать некоторые ее округлости… К себе в гости приглашает… на чашечку кофе… Тоська уже подвыпила, танцует и думает:
- А трахнусь-ка я с ним! Заодно и чувства своего проверю… Коль любит – простит! Не простит – ребенок-то все равно останется, ну куда он денется… У него день рождения скоро, небось, в семье опять будет… вот ему и «подарочек»…
Девчонкам бросила на прощанье:
- Домой пора! Мама ждет и ребенок! Вот, кавалер проводить берется! – А тем особо и не до нее.
Выскользнули из клуба. Мужичок все теснее прижимался, предвкушал…
- Ну, ты особо-то не рассчитывай. – Про себя думала. А ему улыбалась соблазнительно и одобряюще. Кавалер поплыл весь, все жарче обнимает, в ушко шепчет, в гости настойчиво зовет, скрасить жизнь холостяцкую…
- Веди уж! – Согласилась окончательно. – Только я ненадолго! Муж дома ждет! (Это на всякий случай!)
Кавалер про себя обрадовался:
- Замужняя… неудовлетворенная… Самое то! Такие бабенки до секса жадные, и проблем с ними никаких! Разве кто захочет семью рушить?
Квартирка маленькая, однокомнатная. Она сразу в ванную проскользнула, только полотенце попросила. Он подал и побежал «ложе любви» готовить. Тоська профессионально и быстро разделась, подмылась в нужных местах, закуталась и, держа в руках одежду аккуратно сложенную стопочкой, вышла к нему. Стандартная комната со стандартной мебельной стенкой и разложенным диваном, приглушенный свет. Интим обустроил! Случайный знакомый был уже в халате на голое тело, только носки снять забыл.
- Твоя очередь! – Тоська мотнула головой в сторону ванны. Он с готовностью умчался, а она достала из сумки пачку презервативов, положила один на видном месте, что не искать потом, привычно легла и стала дожидаться кавалера. Легкое беспокойство почувствовала:
- Правильно ли я делаю… Надо ли так? – Но он уже вернулся. Халат сбросил, в полной «боевой готовности» предстал. Отступать было некуда. – Ладно, черт с ним! – Решила. – Будь что будет, лишь бы побыстрее.
Тоська – губы в сторону, целоваться не будем, да и он, как пионер уже был готов к главному. (Глаз скосила – и презерватив сам уже натянул! Свои имеет… Ну и отлично!) Все свершилось за пару минут. Она  слегка стонала для приличия и его успокоения – экстаз имитируя, но как только почувствовала, что процесс завершен, тут же поднялась, одежду прихватила, и в ванную. Вернулась в комнату уже полностью одетой. Кавалер по-прежнему лежал обессиленный, и ее появление в одежде вызвало у него неподдельное изумление. Он явно рассчитывал на продолжение. Пришлось огорчить:
- Ты уже уходишь? Тебе не понравилось? – В его голосе сплошная горечь предстоящего расставания.
- Что ты, дорогой, ты был просто великолепен. Мне так хорошо было… Но я же предупреждала – муж дома, бежать пора. Мне сложности не нужны!
Закряхтев, кавалер поднялся, нашел свой брошенный на пол халат и, как побитая собака, потащился к двери, провожать. Воздушный поцелуй на прощанье.
- А телефонами обменяемся? – Его голос звучал последней надеждой.
Она улыбнулась, заходя в лифт, помахала приветливо ручкой.
- С ума, что ли сошел? Какой тебе телефон!
Вернувшись домой, быстро приняла душ и тут же села за компьютер. Хорошая вещь компьютер! Для ссор самая подходящая… Кстати, тоже он подарил. Отчего она не любила с ним один на один выяснять отношения? Оттого, что логики ей не хватало, да и словарного запаса тоже. (Ну не матом же орать! С ним, как на базаре, нельзя.)
- Ну, ты и красноречив… - Бывало, она ему говорила восхищенно. – Мне в жизни так не научиться глаголить!
  Из-за этой проблемы Тоська сразу падала в собственных глазах. Опять «унижение»! Аргументировать свои претензии не получалось, а он пользовался этим, и загонял ее в тупик своими безупречными доводами. (На самом деле, он этим не пользовался, просто просил объяснить доступным человеческим языком, что ей в данной ситуации не нравиться, и при этом излагал свою точку зрения.) Проигрывала она ему, чувствовала это, вот в душе росло, накапливалось затаенное бешенство. Вот и выходило, что уверенности в своей правоте хоть отбавляй, а высказать, так же ясно, как он, не получалось! Ко всему добавлялась злость за невысказанное, помноженная на обиду за собственное косноязычие, его «упорство» в споре, плюс жгучее желание отомстить за все вышеперечисленное. За все «унижения»! А с компьютером так удобно. Пиши себе, вали все в одну кучу, какие мысли лезут в голову – выкладывай все, в любом порядке и количестве – пусть потом разгребает, переваривает. И начала строчить:
- Долго думала, что тебе написать и поняла, что жалеть тебя больше не буду! Началось это все полтора года назад, осенью, когда тебя вдруг осенило, что я тебе нужна. (Это когда я тебя выдрала от той сучки!) Ты в это так поверил, что и меня убедил. Вот я и подумала, может, мы просто не знали друг друга. И все, что произошло с нами, должно было произойти. А теперь надо присмотреться или притереться. Может это и впрямь судьба. И от этих мыслей я стала счастливой. Но мое счастье было коротким. Наступил Новый год, который ты провел с женой. А я себя убедила, что тебе тяжело в короткий срок порвать с прошлым. А сердце говорило, что что-то не так. И вот я вижу, что штамп в твоем паспорте стоит по-прежнему, хотя обещал развестись. Во мне все оборвалось в туже секунду. Больше я тебя не любила. Опять не мой, опять стал чужой. Не скажу, что я рассчитывала, что ты женишься на мне, да и я не была готова к этому. (Ну, конечно, не готова!) – Усмехнулась. Продолжила:
 - Но согласись любить свободного человека легко и приятно. А я хоть и продолжала встречаться, но знала, что это не надолго. Зря я так затянула. Надо было сразу рвать. Поиздевалась я над собой страшно. (Кто над кем?) Ты того ребенка видишь чаще, чем нашего. И когда я тебя слышу, создается впечатление, что у вас крепкая и дружная семья. Так и есть. Вот и береги это. А про меня забудь. А то, что ты хочешь и меня рядом, так это чистой воды эгоизм, который родился раньше тебя. – Остановилась, подумала – не переборщила? Нет! Мало. Надо еще! Надо про то, что все раздражает!
 - Я понимаю, со мной легко. Я понятливая терпеливая. Не каждая женщина будет тебя терпеть. В общем, время сделало свое дело и меня стало раздражать в тебе все! Я не могу с тобой находиться рядом. Меня убивает, когда ты куришь в номере гостиницы, где я сплю. Я приезжаю из поездки прокуренная до мозгов костей. Я стираю вещи, которые не носила даже. А чемодан выветриваю на балконе неделями. Я не хочу это больше терпеть. Я не хочу с тобой разговаривать. Меня шокируют твои резкие, категоричные высказывания своего мнения. Только ты у нас читаешь правильные книги! - Он еще посмеивался над глянцевым «Караваном историй»!
 - Слушаешь правильную музыку и, вообще, делаешь все правильно в этой жизни. Ненавижу, когда ты  кого-то осуждаешь из людей. От твоего эго, я схожу с ума. Когда ты занят, я должна тебя ждать и не важно, как долго. Но стоит тебе освободиться, я должна стоять в полной боевой готовности. Ожиданий ты не терпишь. Твое время бесценно. Только у тебя дела, а я так, ерундой занимаюсь. Меня раздражает твое самолюбие и гордыня. – И теперь главное:
 - Меня отпусти с миром. Я совершила несвойственный для меня поступок. Я тебе изменила и сделала это продуманно, то есть, специально. Себе доказать, что к тебе больше не вернусь. Да и ты говорил, что если я такое сделаю, ты никогда не простишь. Так сделай это. Прошу отстань от меня. Я не знаю, что еще я должна сделать и написать, чтоб ты понял, я не хочу с тобой быть. Я ЕЩЕ БУДУ СЧАСТЛИВА. Надеюсь, ты понял, что все кончено. – Хватит! Она подумала еще немного и решительно нажала клавишу «Отправить». Пусть теперь побеситься. А мы подождем! Как же – кончено! Все только начинается!
Что с ним творилось потом, её не интересовало. Жалости, угрызений совести она не испытывала. О чем это вы?
- Я свое уже отстрадала! – Заявила ему, когда он пытался звонить, что-то выяснить, и отключала телефон.
«Лучшая» подруга одобрила:
- Так ему и надо! Может быстрей соображать начнет!
Другая сказала:
- Ты с ума сошла, Тоська! Зачем ты так?
Зато результат был! Хотя имелись некоторые опасения… Он вспылил:
- Это что? Возврат к старой профессии? Так и знай, я перекрою тебе границы! – У него связей было достаточно, она это знала, но со временем привыкла – тявкает, да не кусает.
- Да перекрывай! Буду жить в России! – Парировала. – Я тебе объясняю, я это сделала намеренно, чтобы порвать с тобой!
- Ты с ним за деньги? – Он не мог никак успокоиться.
- Нет! Я же тебе все объяснила!
- И ты с ним, так же, как со мной… -  Аж запнулся. Воздуха не хватило. Задело, задело мужскую гордость.
- (Сейчас! Что я не знаю, как с клиентами обращаться!) Не-е-ет, я вела себя, как недотрога, а у него, видно давно женщины не было, и без всяких прелюдий он исполнил свой мужской долг!
Он простил ее «подарок» на день своего рождения. Он любил ее. Он страдал и мучился, ревновал и винил себя… Она добилась своего – день развода с женой приближался.
Правда, осадок от ее поступка остался. Нет, нет, да вспоминал. Она спокойно отвечала:
- Дорогой! Когда я чувствую, что меня любят, что я нужна, что меня удовлетворяют, я никуда не пойду! Я тебе обещаю!  Это был горький опыт, который ничего не решил. Я тебя очень люблю! И я знаю, что ты меня любишь! – И тут же лезла целоваться.               


          





                Глава 7.
         
                Открытия.

- Отлично! Как он там говорит: жребий брошен и Рубикон перейден. Какой такой Рубикон не знаю, но измену пережил, значит, дальше все, как по маслу пойдет. – Сидела Тоська на кухне довольная. Ногти свои рассматривала. С ними тоже беда была вечная, как с этой сыпью на плечах и лице. Но прыщи-то понятно – аллергия, а вот ногти ломались, слоились.  Врачи говорили:  нехватка витаминов, гормонов… Витамины пила, гормонов опасалась.
- Черт! Маникюр нормальный не сделать, только отрастать начнут, сразу ломаются. Таблетки противозачаточные еще пить приходиться…  Опять же из-за него! Презервативы, он, видишь ли, не любит! А я страдаю! Чем только не приходиться жертвовать ради него! А отдачи? – Про то, что пять лет уже не работала нигде – не вспоминала. Это само собой разумеется. Как бы ему трудно не приходилось, но деньги давал исправно. Но и тут Тоська обставила все так, что ему чуть ли не упрашивать приходилось их взять.
- Ты ведь знаешь, - выговаривала ему, - я экономная. Просить ничего не буду! Не дашь – и ладно. На мамину пенсию проживем. Работать устроюсь. Я работы не боюсь, надо в уборщицы пойду, да хоть машины мыть! С Петьки что-нибудь возьмем… Проживем без твоей помощи.
А знала… уверена была – ничего не пожалеет для нее. Вон, в Милан два раза ездили, по бутикам все таскал, ругался даже:
- Давай купим… Посмотри, какая красивая вещь. Тебе очень пойдет! Хочу, чтоб ты красивее всех выглядела! Почему ты не хочешь?
- Подожди, милый…, - она, молча, кивала головой, думая про себя, - хочу, хочу и то и это.
А вслух:
- Дорогой! Я очень ценю твою широту. Но мне не надо лишь бы купить, мне должно очень понравиться. (А не тебе!) – Ей, безусловно, импонировало отсутствие даже намека на жадность с его стороны. Но она привыкла покупать лишь то, что нравилось ей. - И потом, я берегу твои деньги!
 Это, чтобы помнил об ее экономности!  Чтобы потом они мне достались, и я от твоего желания не зависела! Сегодня ты щедрый, а завтра неизвестно! – Тоська никогда и никому ни в чем не верила. Особенно мужчинам и их обещаниям. Привычка! Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Почему с клиента деньги всегда вперед берут, потому что пока он пьяный, золотые горы обещает, а потом, передумав, может и положенное обратно затребовать!  - И что мне эти вещи? Мне камушки нужны, бриллиантики… А их время еще не подошло. Так что, будем беречь твои денежки, дорогой.
- Не надо беречь! – Кипятился он. – Я еще заработаю. Мужчина для того и существует, чтоб обеспечивать семью и свою любимую!
- Я знаю, дорогой! Давай еще походим, посмотрим. – В конце концов, Тоська сдавалась под его натиском и покупала то шубку, то джинсы, то сапоги, то еще что-нибудь из этих «Прадо», «Гуччи», «Роберто Кавалли» «Версачи», «Д и Г» и прочих итальянских брендов.
Шок от измены у него прошел, можно было приступать ко второй фазе – подсказывать, направлять, как ему «правильно» и быстро развестись с женой. Он увез семью на месяц в Италию, поэтому ежедневно обменивались электронными письмами. Тоська планировала отправлять на юг маму с ребенком позднее – в августе. Но в Турцию. Опять же, подчеркнуть – наши запросы скромнее!
Он по-прежнему скучал, писал, что ждет, не дождется, когда сможет снова ее увидеть, разные интимные мелочи и т.д. и т.п. В общем, обычный любовный бред. Влюбленные ведь слепы, как новорожденные котята, дальше кончика своего собственного носа и не видят.
А она предавалась размышлениям, излагая их в письменном виде, (ах, как это удобно!), и не давая ему расслабиться:
- Вот перед отъездом наговорил мне всякого разного, обнимал, расцеловал всю, я и растаяла. А потом уехал, и я опять осталась одна в своей кровати, одинокая со своими мыслями. Ты пойми, пока ты рядом и говоришь мне нежные слова, я забываю про все. Но стоит мне остаться одной, и мне с собой не справиться. Я грущу, мысли бегут, и я опять прихожу к мнению, что была права и с нашими отношениями надо заканчивать. В общем, ты не обижайся, но я, правда, не знаю еще, что надумаю к 8 числу. – Тоська якобы не приняла еще никакого решения, поэтому назначила ему контрольную дату, когда она объявит окончательно и бесповоротно свою волю.
Теперь немного ткнуть носом:
- В твоих словах много противоречий! Ты мне говорил, что если я тебе изменю, то ты никогда мне этого не простишь. Так? И на этом всю будет кончено, и ты перекроешь мне все границы! Так? А потом ты говоришь, что если я начну с кем-то встречаться, то не дашь мне житья и все равно добьешься того, что я буду твоей! Так? Это ты сначала мне закроешь границы, а потом, что со мной будешь делать? Добиваться меня? В общем, я так и не поняла, что же будет, если я тебе изменю? Я рассчитывала, что все после этого будет кончено, а ты утверждаешь то одно, то другое…  - Тоська задумалась, не слишком она… Может, хватит ему напоминать об измене? Махнула рукой. – Переживет!
Теперь нужно было осторожно приступать к главному:
- Ты пойми! Все женщины немного «язвы» и соперницы. Вот у меня язык и чешется кинуть камень в огород твоей жены. Что я еще могу сделать против нее? У всех женщин есть интуиция, и я, как ты понимаешь, не обделена ею. Ну и не будешь спорить, что женщин я понимаю лучше. Ты сам утверждаешь, что у нас с вами разное мышление. Ну, так вот: мне кажется, что она не очень расстроится, если ты уйдешь от нее. Более того, она ждет от тебя какого-нибудь прокола, т.е. причины для развода. Сам рассказывал, что у вас был разговор, и она сказала, что ты можешь уйти от нее в любую минуту. Думаю, что она, безусловно, догадывается обо мне. Год назад, когда у тебя были большие проблемы, она молчала, а теперь, она тебя не держит. Только ее банковский счет пополни, при этом рассчитывает на многое. Более того, мне кажется, что она ждет и не может этого дождаться – освободиться от тебя! Сам понимаешь, что с тобой нелегко. – Теперь успокоить надо. Тоська продолжила. – Это я написала, чтоб ты не переживал за нее. Так, во всяком случае, мне подсказывает сердце. Прости, если получилось грубо. Больше так не буду! Прости еще раз. – И подписалась. – Твое солнышко. – Он так ее называл и даже купил в подарок у «Булгари» украшение в виде солнышка обсыпанного мелкими бриллиантами за три тысячи евро.
- С ума сошел! - Она тогда ему сказала, но была страшно довольна. Ей никто и никогда не дарил столь дорогих подарков. Кроме него. Машина, она не в счет! Хотя… за три тысячи можно было купить один неплохой бриллиант, а не эту безделушку. Но все равно приятно… 
Все вышло так, как она и хотела! Жена сама подала на развод, он написал согласие, их быстро развели, и настал день, когда он переехал жить к ней. Петля затягивалась…
Он собирался переезжать в Финляндию, продолжить свой бизнес в благополучной и законопослушной стране, объясняя это тем, что он устал от России, с ее вечными обманами, воровством, взятками и коррупциями, бесчисленными проверками всевозможных инстанций, число, которых не уменьшается, несмотря на все обещания Москвы, а, наоборот, растет, как грибы в лесу. Она все это слушала, кивала и внешне соглашалась. Ездила с ним туда, участвовала в выборе будущего места жительства, типа дома, что-то обсуждала с риэлторами и продавцами, но про себя думала совершенно другое:
- Нужна мне твоя Финляндия? Что я там буду делать? Проходить через весь этот период социальной адаптации, как все русские? Больно надо! Ты еще, милый, не знаешь, что тебя там ждет…  Как пороги оббивать будешь. А я-то наслышана от подруг… И мне, что прикажешь? Все это время, может годы, сидеть дома, заниматься уборкой, готовкой, ребенком и тобой? Да я с ума сойду! И потом мама… как я без нее, а она без меня? Не-е-ет!
Про то, что Тоська все равно сидела дома постоянно, она и не думала. Это был ЕЕ дом, ЕЕ мир, и менять чего-либо в своем укладе она не собиралась. - На кой мне черт Финляндия? Вместо того чтобы тратить деньги на строительство дома там, лучше бы купил здесь. Неподалеку. Здесь бы я жила! С мамой!
Ему пыталась намекнуть осторожно, про домик в Санино, всего полчаса на машине от маминой квартиры, но он даже слушать не хотел:
- И как здесь жить в доме? С овчарками, с колючей проволокой на заборе, с охраной, с вечным ожиданием того, что кто-то залезет, ограбит, нападет, с вечными проблемами со светом, водой, канализацией? Сыт я по горло! Я хочу безопасности для себя и в первую очередь для своей семьи, то есть тебя и нашего ребенка. Ну, посмотри в телевизор, послушай, что передают каждый день в криминальных новостях!
- А я Родину люблю! – Пыталась она шутить.
- И я люблю! И хочу продолжать ее любить. Но, со стороны!
Убедить его было невозможно. Он говорил абсолютно правильные вещи, возразить было сложно, но так думал он. Вот если б это она первая объявила, поставила условием, тогда другое дело. А так дух противоречия ей не давал покоя.
Его развод с женой, по Тоськиному разумению, должен был иметь обязательно некое юридическое подтверждение тому, что в дальнейшем, его теперь уже бывшая жена не смела ни на что претендовать. Он оставил ей квартиру, купил еще одну, продав то, что у него было из недвижимости. Это требовалось закрепить:
- Мне все равно, как ты поступишь, дорогой, - подкидывала «совет» Тоська как бы мимоходом, - главное «хорошую», - (она выделила это слово), - бумагу у юристов составить.  Все, что ты дал или оставил, это должно быть в счет алиментов.  Сходи, сходи к юристам…
Он пообещал, но, конечно, никуда не пошел. Ему было достаточно его слова. И потом, он же никогда не откажется помочь своим детям! А ради чего живем-то? Ради детей!
Он как-то сразу почувствовал некий собственный дискомфорт в ЕЕ квартире.  Неудобства были не в малых размерах, он до этого жил почти в такой же, может чуть-чуть больше, и не в чужом, незнакомом ему районе огромного города. Нет, это было что-то другое, не связанное с бытом. Квартира была в отличном состоянии, чистая, прибранная, всегда проветренная, хотя ему было даже позволено курить на кухне.  Он не мог объяснить себе эти ощущения, это было какое-то шестое чувство надвигающейся беды. Не воздух, а атмосфера, аура ЕЕ квартиры душила,  стены физически давили со всех сторон, он не мог никак найти себе место. В спальне помещались одна огромная кровать и вторая, маленькая для ребенка, в гостиной – ребенок постоянно играл или смотрел непрерывно мультики, теща (будущая) сидела, вечно закрывшись в своей комнате, а ему… ему оставался уголок на кухне, возле окна, где он мог примоститься с компьютером на подоконнике, работать, смотреть телевизор, курить, есть, т.е. проводить все свое время.
Шаг за шагом, он начинал делать какие-то открытия для себя. Он бывал, безусловно, здесь и раньше, но не на правах жильца, мужа, а фактически в гостях, в дневное время или вечером. По непонятной для него причине она категорически запрещала ему когда-либо остаться на ночь.
- До тех пор, пока не переедешь жить сюда постоянно, нет!
- Но почему?
- Я не хочу! – Других вразумительных объяснений она не предлагала. – Ты переночуешь один раз, а потом ребенок будет меня каждый день спрашивать, а где папа? – Единственное, чем она аргументировала отказ.
Днем они могли заниматься в спальне сексом – Тоська выпроваживала мать в магазин, а ребенок был в садике. Но остаться на ночь – она была непреклонна.
  Все стены, в коридоре и в гостиной, все полочки в спальне, были увешаны, уставлены фотографиями в рамках. В основном ребенка, или ее самой с ним, мамы, подруг (тех двоих!) и все! Ни одной мужской фотографии не было! Даже его, как отца ребенка. Он спросил:
- А почему нет ни одной моей фотографии?
Она пожала плечами:
- Ты же не жил с нами!
- Но я же отец! Разве ребенок не должен видеть, знать своего отца, даже если он и не был пока что с вами. А как же растут дети моряков, полярников и других мужчин, кто годами не бывает дома?
- Хорошо… Я что-нибудь придумаю. – Тоська согласилась, но с явной неохотой. Появилась фотография, на которой с большим трудом можно было различить его. Снимок явно неудачен – издалека, вечером, на темном фоне, в длинной куртке, мерцающие огни, стоит какой-то мужчина. Он спросил заодно и об ее отце:
- А почему нигде нет его фотографии?
- И никогда не было… - Она опять пожала плечами, как само собой разумевшееся. - Мама же развелась с ним… Где-то в альбомах можно найти.
- Но это мама, а ты? Дочь?
Тоська поморщилась:
- Маме это бы не понравилось. Да и я никаких чувств к своему отцу не испытываю. – И чтоб завершить неприятный разговор, показала на рамку с его фотографией. – Ты доволен, дорогой?
Пришла его очередь пожимать плечами.
В спальне стоял небольшой по глубине шкаф со стеклянными дверцами. Там стояло какое-то количество книг, которые он как-то, в ее отсутствие, начал рассматривать на предмет чтения. Чтоб занять себя чем-то. Но ничего его не привлекло. Здесь были, в основном, издания из школьной программы, какие-то женские романы и… большое количество фотоальбомов. Не долго думая, он взял и начал их просматривать.
Надо сказать, у них с матерью была безудержная страсть к фотографированию всего и вся. С появлением видео, последнее добавилось к первому. Фотографировали и снимали всё! Все дни рождения, приход гостей, Новый год и другие праздники, гуляние с собакой, всевозможные поездки, ну а что касается ребенка, то здесь был наверно зафиксирован чуть ли не каждый день в его жизни. Он перелистывал альбом за альбомом, рассматривая знакомые и незнакомые лица. Ему было интересно, ему хотелось узнать о Тоське побольше, хотя бы на этих фотографиях, увидеть круг ее общения, посмотреть на нее в молодости. Это было нормально! Ведь он любил ее и собирался жить всю оставшуюся жизнь с ней, с женщиной – матерью его ребенка. А она упорно ничего не хотела о себе рассказывать и начинала злиться – он это видел явно, и замыкалась в себе.
Он просмотрел несколько альбомов, узнал родственников, подруг и знакомых, положил их на место и потянулся за другой стопкой. Когда он открыл первый, то понял все сразу. Это была Германия… Ни внешний вид, ни позы, в которых были засняты девушки, и Тоська в их числе, не оставляли ни малейшего сомнения в том, какой «работой» они там занимались. Их одежда, в основном, из полупрозрачных платьев, состояла фактически из бюстгальтера и полос материи или подобия тюля, падавших с бедер, и открывавших обязательные чулки. На Тоське, как правило, была одета очень короткая черная кожаная юбка, темные или наоборот блестящие, с люрексом, колготки и черные лакированные сапоги на тонком высоком каблуке. Верх прикрывала фиолетовая короткая кофточка с большим вырезом, завязанная на груди, оставлявшая обнаженным живот и спину. С Тоськой были засняты и самые различные мужчины, к которым она прижималась, или сидела у них на коленях, а они уверено, по-хозяйски,  держали ее за бедра или грудь. Причем часто ее рука лежала поверх мужской, поощряя или одобряя это объятие. Это был обыкновенный немецкий бордель…   
Он заволновался, захлопнул это альбом и открыл следующий. Здесь был «Микадо»! Этот клуб он узнал сразу по интерьеру. И снова Тоська, и снова мужчины, которые ее обнимали, лапали, да и ее руки располагались совсем откровенно, на чьих-то брюках или джинсах, поглаживая внутреннюю поверхность мужских бедер. Ее губы были почему-то всегда, как-то пошло и вульгарно, (может ему так показалось из-за того места, обстановки, где был сделаны снимки),  сложены трубочкой, как будто она посылала неизвестному фотографу воздушный поцелуй.
- Зачем? Зачем, хранить дома это? – Он не мог никак понять. – Среди других альбомов, с фотографиями ребенка, родных и близких, друзей и знакомых, природы и достопримечательностей. Зачем? Если любой нормальный человек воспринимает все равно эту древнейшую «профессию» постыдной! Если она сама говорила, что возврат к старому невозможен. Врала про Германию… Понятно, хотела скрыть… Но, зачем? Нет, не скрывать зачем, это объяснимо, стыд, совесть и т.д. Зачем хранить фотографии из борделей, фотографии своих клиентов?
Из альбома вывалились два клочка бумаги и упали на пол. Он нагнулся и поднял их. Один из них оказался визиткой. Он прочел:
- Sergio Tamazzo. Радио и телевидение Италии. Адрес… Венеция… телефон. Зачем-то записан его день рождения – 1 августа…
Он вспомнил Венецию, шикарный отель на Гранд канале, где они останавливались, где Тоська объявила ему о своей беременности…
Второй клочок бумаги оказался картонной вставкой в магнитофонную кассету. На нем тоже была надпись:
- For Tosja! 18 June ’94. I hope this music will remind you of some beautiful times we had together. Love Horst.  Напомнит о том чудесном времени, что мы провели вместе. – Повторил он вслух  по-русски. И добавил. - Вместе в борделе…
Он взял снова немецкий альбом, по датам на снимках нашел 1994 год. Судя по большому количеству фотографий одного и тоже мужчины, это был он, Хорст. Упитаный, покрытый весь густыми черными волосами и одновременно лысый.
- Обезьяна! – Неприязненно подумалось про немца. – Как она могла… с таким. И все за деньги…   
Третий альбом был еще интереснее первых двух. Здесь Тоська была запечатлена с русскими мужчинами, и дело происходило в России. Это было видно и по узнаваемым лицам соотечественников, и по тому интерьеру, в котором они находились. Сначала ресторан, затем, какое-то подобие ведомственной гостиницы, с ее «советским», сразу узнаваемым стилем: тумбочки и двери, покрытые «вечным» шпоном под темное дерево, мягкая мебель ужасной расцветки, убогий ковер, брошенный на диван, полированный журнальный столик, уставленный бутылками виски, вина, кока-колы, пакетами с соком и закусками прямо в полиэтиленовой упаковке. На снимках Тоську обнимал, целовал, чуть ли не лежал на ней какой-то мужчина в белой рубашке без галстука. Было видно, что дело происходило сначала вечером, а после утром. Сперва, у нее был веселый полупьяный взгляд, ужимки и гримасы, который сменился помятостью похмельного состояния и вида выжатого лимона – тусклый взгляд, мешки под глазами, прыщик, вскочивший на подбородке, распухшие губы после бурно проведенной ночи, и рядом какая-то другая бородатая рожа, тоже из вчерашней компании, обнявшая ее за плечи с таким выражением лица, будто перед этим он сказал:
- Ну, Тосечка, сфотографируемся на память о…?
- Значит, и в России тоже… И сразу с двумя… - Он низко опустил голову. Потом сложил все на место и решил дождаться ее. Пока было время, он вошел в интернет и просто набрал в поисковике фамилию итальянского журналиста. О публичных людях, да еще такой профессии, всегда можно почерпнуть достаточно сведений в мировой паутине. Он, кстати, сам не был исключением, и вся его собственная биография была представлена там же.  Google выдал массу информации и в том числе то, что этот пресловутый Серджио приезжал в Петербург и выступал на каком-то сборище пишущей братии в 1992 году. Кто такой Хорст, его не интересовало. Понятно, что один из ее «клиентов», которому она просто понравилась, и он ей подарил кассету с какой-то музыкой.
- Так вот, когда это началось… С «интердевочки» в гостинице… - Он вспомнил, как она рассказывала, что работала в ресторане, вместе с матерью, в одной из известных гостиниц города на заре своей юности. - Значит, десять лет… (До знакомства с ним!) Это стаж…
Но больше всего его поразил не тот факт, что она работала проституткой всю свою сознательную жизнь, он это подозревал и понимал, что ей стыдно сознаться. Дело было в другом. Появилась неуверенность, что за те несколько лет, что они были вместе, она не продолжала заниматься тем же, не встречалась еще с кем-то кроме него, о чем так красноречиво сейчас свидетельствовали фотографии с русскими мужчинами, сделанные в России. Внешних возрастных отличий, которые могли бы четко подтвердить, что это было давно, не было. Она выглядела так, как еще пару-тройку лет назад. Дат фотосъемки тоже не было. Закралось самое страшное сомнение – он ли отец ребенка? Он читал где-то статистику анализов ДНК, что даже во внешне благополучных семьях, до 30% отцов воспитывают не своих детей. А что можно сказать об их «семье»?
Он вспомнил, как совсем недавно, и совершенно случайно, увидел торчавшую из ее сумки пачку презервативов. Они давным-давно ими не пользовались. Он изумился и спросил:
- А зачем они тебе? Зачем ты их носишь с собой?
- На всякий случай! А случаи бывают разные… - Пыталась она отшутиться. Но видя, как он на нее смотрит, быстро вынула их и швырнула в мусорное ведро. – Прости дорогой, валяются просто так и неизвестно сколько лет. Старые, так сказать, запасы! Наверняка просроченные.         
   - А ее измена? Полгода назад? – Вспомнил он, и это только усугубило возникшую неуверенность…
      
         




                Глава 8.
         
                Мой и все моё!


Конечно, был скандал!
- Ты меня обыскивал!? Ты рылся в моих вещах!? Это низко! Это подло! – На щеках появились ямочки, губы поджались, а глаза блеснули привычными ледяными искрами.
Он отбивался:
- Роются, это когда роются. Я не рылся и нечего специально не искал. Я просматривал книги, стоящие на виду, - он показал на стеклянный шкаф, - увидел альбомы, лежащие сверху, а не под семью замками, и открыл их…
- Ну и что? – Ноздри чуть заметно трепетали.
- Ты в Германии, в Кайзерслаутерне, работала в борделях? – Он задал вопрос в лоб.
- Нет! Я тебе объясняла, что работала в баре.
- Ты думаешь, что я ничего не понял, увидев эти фотографии. Твои наряды, позы, мужчины…
- Ладно! – Она сдалась. – Да, я иногда, - (она сделала ударение на этом слове), - занималась там проституцией. Тебя это устраивает? – Взгляд стал просто обжигающе ледяным.
- Хорошо! – Кивнул он. – Тогда скажи, пожалуйста, зачем ты хранишь дома эти фотографии? На добрую память?
- Не знаю! – Она отрезала. Потом, немного подумав, добавила. – Это тоже часть моей жизни!
- Но ведь не та, которой стоит, наверно, гордиться?
- Какая разница? Она была и ее не вычеркнуть! - Он потер лоб – ее «логика» убивала. – Да и потом, там не только «это»…, там фотографии красивых городов, гор, замков, пейзажи, девочки знакомые, ну… и просто хорошие люди, с которыми я встречалась до тебя! До тебя! – Она повторила дважды.
- Хорошие люди… - Он повторил за ней. Не удержался и снова задал вопрос:
- Зачем хранить память о том, что составляет неприятную страницу прошлого? Почему ее не вычеркнуть? Я согласен с живописными видами, но не с фотографиями в борделе.
- Это не бордель был, а бар. Я говорила уже. – Моментально вставила. Он продолжал:
- Ты согласна, что это неприятная страница твоей жизни?
- Да! – Он ответила резко, но смотрела в сторону.
- У каждого в жизни были какие-то моменты, за которые нам до сих пор стыдно. Я, например, помню, что в восемь лет, взял у одного мальчика почтовую марку посмотреть и не вернул. И мне до сих пор стыдно за это!
- Причем здесь марка? – Она повернулась к нему.
- При том! Достаточно того, что наша память это хранит. К чему зрительные свидетельства?
- Хорошо! Я все просмотрю и что тебе не нравиться выкину!
- Причем здесь я? Это тебе не должно «это» нравиться, и у тебя самой должно быть желание избавиться от «этого» - Он показал рукой на альбомы.
- Хорошо! Возьми, просмотри и выкини сам все, что тебе не нравится!
- И еще один вопрос… - Не отпускал ее.
- Ну что еще… - она начинала уже выходить из себя.
- Там были фотографии… с русским мужчинами и здесь в Петербурге.
Она молчала, вспоминая.
- Что ты на это скажешь?
- Это было до тебя! Я уже говорила, мне нечего добавить!
- Кто они?
- Какая разница?
- Разница в том, что откуда я могу знать, что ты с ними не встречалась параллельно со мной! – Он тоже начал злиться.
- Я не могу тебе ничего сейчас доказать, но могу сказать лишь одно: это все было до тебя! (Вот привязался!).
- Ты не ответила на вопрос: «Кто они?»
- Я познакомилась с ними в «Микадо». Они откуда-то из Сибири. Архитекторы. Это было до тебя. Я после встречи с тобой в «Микадо» не возвращалась. Разве не видно на фотографиях, сколько мне лет?  - Он покачал головой. – Я там гораздо моложе была, чем когда мы встретились…
- Ну и как вы оказались вместе здесь? В Питере?
- Они были щедрые «клиенты». Я дала свой телефон. Они случайно прилетели сюда в командировку, позвонили, у меня был день рождения, нас с девчонками пригласили в ресторан…
- Потом в гостиницу?
- Да! Потом в гостиницу!
- И ты с ними… со всеми…
- Ты что с ума сошел? Там был один, который мне понравился. И в Хельсинки, и здесь!
- И этот телефон у него есть до сих пор?
- Я давала домашний, а мы жили тогда на другой квартире!
- А ведь врет… - Промелькнула мысль. – Ее номеру мобильного телефона, судя по цифрам, столько же лет, сколько и моему, то есть около десяти. Ни один нормальный человек, не будет давать первому встречному домашний телефон. Дают всегда мобильный. – Он вспомнил, как она всегда внимательно смотрела на номер вызывающего абонента. Если он был ей не знаком – просто не отвечала. – Интересно, она так поступает только при мне?
- Б…, вот привязался! – Парадокс, но думала она во время возникшей паузы, о том же. – Конечно, я давала ему свой мобильный телефон. Зря, что ли всегда смотрю, кто звонит, мало ли кому я давала свой номер, мне неожиданности не нужны! Господи, и когда отвяжется?
 Послушай, - она взмолилась, - я тебе клянусь, с того момента, как мы встретились, у меня больше никого не было!
- Да! И в мае?
- (Черт, забыла!) Прости, это была случайность… горький опыт, я хотела порвать с тобой, не получилось… Повторяю, возьми и выброси все фотографии, что тебе не нравятся. Я не возражаю!
- Я тебе могу сказать одну, возможно, очень обидную вещь для тебя: у меня появились большие сомнения насчет моего отцовства! – Он выпалил это зло.
- Ах, вот оно что… - Холодная ярость залила глаза. Это было оскорблением. – Я давно уже обратила внимание, что он для всех хороший, все его любят, кроме тебя. Все говорят, что из таких детей и выходит толк, что такие и пробиваются в жизни, что его темперамент и поможет ему в жизни. Но он не такой, как ты спокойный! Да он подвижный, шустрый мальчик. Он мешает тебе работать, он не похож на тебя, поэтому ты его не понимаешь, поэтому ты так строг с ним. Ты от него только требуешь, ничего не давая взамен. Как бы его не радовали твои подарки, но для ребенка этого мало!
- Ничего подобного! – Он пытался прервать ее поток. – Просто у меня свои взгляды на воспитание ребенка!
- Это не воспитание! – Ее было не остановить. – Это унижение ребенка! Одни строгости! В общем все! Тебе что-то не нравиться – тебя никто не держит! – Она хлопнула дверью и вышла из спальни.
           Забегая вперед, скажем, ссора была серьезной, естественно, (цель-то еще не достигнута!), в конце концов, закончилась примирением, но осадок остался. У него – от ее лжи, у нее - от того, что он начинает потихоньку прозревать, а, главное, у него получается уличить ее в чем-то! Вот этого прощать было нельзя! Да и как он смел, без нее, полезть в альбомы!
- Подожди, милый… - думала она разъяренно, - дай только до свадьбы добраться… - Для себя она решила уже четко и окончательно. – Свадьба, подарки, естественно, и развод!
В ссоре победила она, основной аргумент был плохое отношение к ребенку, он как всегда сдался, не потому что признал это, нет, он не считал так, он любил своего сына, баловал игрушками, но считал, что тот должен всегда чувствовать если не твердую отцовскую руку, то по крайней мере, твердый голос, который теперь стал мерилом строгости в отношении к ребенку. Просто он не мог долго находиться в состоянии ссоры, и ему было гораздо проще признать себя виноватым. Она же всегда держалась со стойкостью, которой могли бы позавидовать сразу все триста спартанцев, оборонявших Фермопилы. Его попытки примирения наталкивались на такие укрепления из волчьих ям, колючей проволоки, спирали Бруно, и железобетона, что прорыв линии Маннергейма, показался бы детской забавой. Как назло ему пришлось уехать в Финляндию, и оттуда, он продолжал пытаться достичь примирения. Он дико устал от этой ссоры, не мог есть, спать, нервы были натянуты как струны, которые начинали лопаться… Как-то ночью его даже рвало одной желчью… Он звонил, писал сообщения… Все без толку. Она или молчала, отключив телефон, или ее ответы были похожи друг на друга, как однояицевые близнецы:
- Мне не интересно, что с тобой происходит!
Он опять приехал с огромной охапкой роз и с предложением выйти за него замуж.
- Получилось! – В душе она хлопала в ладоши. Но встретила сухо, как всегда локти вперед, когда он хотел обнять, потом гнев был сменен на милость, он был допущен к телу, состоялся примирительный секс, по которому, Тоська, честно говоря, тоже уже соскучилась, но не подавала виду. К хорошему быстро привыкаешь… Можно было начинать обсуждать детали будущей свадьбы.      
Неожиданно для него, она объявила, что идет на работу. Как всегда, она вспомнила о какой-то старой знакомой, работавшей в неплохом месте, в аэропорту «Пулково», в магазине “Duty free”, и оказалось, что там есть вакансии. Он не мог понять смысл этого трудоустройства. Ведь они собирались в скором будущем пожениться и переезжать. Впрочем, он махнул рукой, пусть займет себя чем-нибудь.
- Как мне осточертела эта работа! Не высыпаюсь, целый день на ногах, в выходной могут вызвать… – Признавалась она и «лучшей» и «второй» подругам. Но первой, откровеннее. – Сама знаешь, зачем пошла туда!
Наступала пора принимать подарки… Она давно хотела хорошие часы, и он отвез ее в фирменный магазин, где после долгих колебаний, она выбрала “Longines” с бриллиантами за две тысячи евро.
- Ах, дорогой! – Она его расцеловала. – Я знаю, в следующий раз ты мне купишь Картье.
- Конечно, куплю, любимая! – Он даже не задумывался об этом. Это было само собой разумевшееся.
Пора было менять ей машину. Старой было пять лет – самый возраст для продажи. Тоська как-то проговорилась, увидев на улице Тойоту Камри:
- Красотища! – Он отреагировал сразу. – Будет твоей!
- Не-е-е… - Она протянула. – Дороговата… Лучше что-нибудь подешевле. (Тебе, дорогой, все равно, что покупать, а мне с ней оставаться, когда уйду от тебя… Чем дороже машина при покупке, тем она дороже и в эксплуатации.) – Это Тоська уже понимала четко. – Поедем еще Мазду посмотрим. Она мне тоже нравиться.
Посмотрели, поездили, походили по другим салонам… Тоже неплохая машина, но ждать полгода. А он всегда был нетерпелив, когда дело касалось исполнения ее желаний. Ему всегда хотелось сделать ей какой-то приятный сюрприз, удивить, порадовать неожиданным подарком, вызвать счастливую улыбку на лице. Он верил тем словам, что она иногда писала ему в смс: Люблю! Люблю! Люблю!
 Ничего ей не говоря, заехал в салон Тойоты, внес задаток, пришлось договор на себя оформить, но продавец услужливый молодой человек сказал, что проблем не будет:
- Как только машина придет, мы тут же оформим переуступку. И вы сможете автомобиль зарегистрировать на вашу будущую жену. Повезло ей с таким подарком! И с таким мужем! – Добавил, улыбаясь.
Тоська отреагировала тоже со счастливой улыбкой:
- Ой, хоть и ругаюсь за твой безрассудный поступок, но… буду привыкать к мысли, что скоро поеду на новой шикарной дорогой машине. Обожаю тебя за твои широкие жесты, бесценный мой!
- Дорогая, ты же знаешь, что моя жена должна выглядеть лучше всех. Тебе эта машина очень пойдет! И я заказал именно тот цвет, который тебе так понравился. – Она повисла на шее и зацеловала его. – Люблю! Люблю! Люблю!
А вот дальше началась цепь странных событий. Они поехали в Хельсинки, и там Тоська вдруг вспомнила о той своей давней знакомой, что промышляла в магазинах. Он не обращал никакого внимания на женское шушуканье, ну встретились и встретились, куда-то сбегали по магазинам, Тоська попросила у него наличных денег, он тут же снял их с карты и дал ей.
Они удачно своровали в Стокманне то, что ей очень понравилось. И Тоську распирало от радости, что она смогла «сэкономить» полсотни или сотню евро. Она не выдержала и проговорилась:
- Вот, видишь, купила себе джинсики, футболочку и еще так по мелочи… И все от «Хьюго Босс»! И за полцены! – Дернул же ее черт за язык.
- Как это за полцены? – Он особо и не обратил внимания на эти слова. Не понимал. – Распродажа что ли?
- Сейчас тебе! Распродажа! Это Лариска так умеет… - Она сидела рядом в машине, разложив на коленях покупки, рассматривала их, поглаживала рукой, расправляя складочки, и почти приплясывала, плечиками поводила, что-то мурлыча под нос.
- Как умеет? – Не доходило.
- Да так! Только не говори никому! – Тоська даже на шепот перешла. – Идешь с Лариской в магазин, ну, в Стокманн, к примеру, выбираешь вещь, меряешь, уходишь, а она ее тебе приносит! И за полцены! Представляешь? Здорово!
До него дошло. Он ударил по тормозам:
- Вы что? Сдурели? Это воровство! Это кража! Вы спятили? Я собираюсь со своей женой переезжать в эту страну, где люди двери в домах не закрывали, где честность всегда была их, можно сказать, национальным достоянием… где… - Он задохнулся от злости и выругался. Сзади кто-то из водителей, ехавших за ним, просигналил – не понимал, почему вдруг встали. Он тронулся с места, весь кипя, нашел парковку.
- Значит так! Все вернуть, все отдать назад… Если я… еще раз… про это увижу, узнаю, почувствую… я… я… сдам вас в полицию лично! – Он пригвоздил ее к сидению взглядом. Тоська сидела нахохлившейся курицей и лишь кивала головой. – Позор! Какой позор! – Он не мог никак успокоиться. – Боже мой, ведь ты же моя почти жена, ведь я же никогда и ничего для тебя не жалел… - Он говорил и говорил еще что-то, но Тоська отключилась и думала лишь своё:
- Вот сволочь! И я дура! Что меня за язык дернуло? Пошел ты со своей порядочностью! Я деньги семейные экономлю, а он тут сидит распинается! Ну я тебе устрою… погоди… ты у меня попляшешь… в полицию он меня сдаст с Лариской… стукач чертов, доносчик…
- Прости! – кинулась к нему на грудь, чуть ли не слезу выдавила. – Прости! Глупость сделала, первый раз в жизни. Ну, так захотелось эти вещи…
- А я? А я разве тебе в чем-то отказывал? Ну, зачем? Что у нас нет денег? Да если б и не было, разве так можно? Это же стыд и срам, позор несусветный. А если б вас проследили, все засняли на камеру, увидели, как она крадет, потом тебе передает, потом ты садишься в мою машину… Боже… - Он был просто в шоке. – Какой позор!
- Милый, любимый, самый дорогой мой… прости…. Прости дуру! Больше никогда! Обещаю тебе… – Она гладила его по щекам, теребила волосы, целовала в губы. Он стал успокаиваться. Повторил за ней:
- Никогда!
- Обещаю, любимый!
- И все вернуть!
- Обещаю! – Тоська выдохнула про себя. Кажется, пронесло! Инцидент был исчерпан.
Пришла и заветная машина из Японии. И Тоська стала обладательницей прекрасного автомобиля ценой в миллион рублей.
- Будешь теперь раскатывать в Финляндии. Я смотрел на их сайтах, Камри у них только по заказу. Считается дорогая машина. – Он улыбался, глядя, как она с восхищенно распахнутыми глазами ходит вокруг своей мечты.
Мама тут же позвонила родственникам и подробно объясняла, какую шикарную машину подарил ее дочери будущий зять. Они долго не понимали, но были тут же приглашены в гости, и Тоська отправилась встречать их у метро. Они ахали и охали, осторожно трогали кожу обивки, Тоська нажимала педаль газа, чтоб продемонстрировать приемистость машины,  пассажиров вжимало в кресла, и они испуганно хватались за спинки сидений.
- Пристегиваться надо! – Небрежно бросила она через плечо. – За границей уж давно никто не ездит без ремней, да и у нас, похоже, привыкают. Восторг был неописуемый.
Вечером, в постели, после бурного и продолжительного оргазма, она ему сказала:
-  За мной еще никто и никогда так не ухаживал, так не любил, так не баловал, и меня это возбуждает не меньше, чем секс с тобой. – В эту минуту она была почти искренна. 
Следующим этапом были бриллианты – давняя мечта Тоськи. Он предлагал купить их здесь, у него был друг, связанный с ювелирной торговлей, но Тоська сказала:
- Нет! Покупать будем в Хельсинки! Там есть хороший ювелир, из наших бывших соотечественников.
- Слушай, - он поморщился, - если там такой же соотечественник, как и… - Она поняла, что намек был на Стокманн.
- Нет! Ты что? – Тоська категорически затрясла головой. – Многие у него заказывают. Он камни получает прямо из Голландии. Сделает то, что именно мне нужно и что я хочу. А такого мне здесь не найти. Я уже ходила с мамой и смотрела. И это будет настоящий свадебный подарок, такой, о котором я мечтала всю жизнь! А вот кольцо, тоже с бриллиантами, купим здесь. Я присмотрела… - она хитро повела плечами. – Ты ведь не возражаешь, любимый?
 
   
         
 

                Глава 9.
                Ах, эта свадьба!

Надо было решать вопрос со свадьбой. Первое – когда расписаться? Второе – где расписаться? Третье – где отмечать? Четвертое – кого приглашать? Пятое – куда в свадебное путешествие? Ну и всякие мелочи – платье, цветы, букет невесты, лимузин, фотограф и видеосъемка…
Первое и самое главное. Все зависело от свидетельницы, которой должна была стать «лучшая» подруга. Ее приезд ожидался в середине августа. О «второй» Тоська не думала – что ей сложно из Финляндии приехать? Села на машину, через пять часов здесь. Итак, с датой определились – конец августа, суббота.
Второе – самое простое. Где? Во дворце!
Третье – где отмечать? Ресторан выбрали быстро.
- Хорошо! – Сказал он и пошел обо всем договорился.
Вот с четвертым было сложнее…
- Может по-простому, близкие родственники, свидетели… и все? – Он попытался внести свое предложение. Опять это проклятое шестое чувство… Что-то тревожило его,… и он не мог себе этого объяснить…
- Не-е-т, дорогой… -  певуче отвечала ему Тоська, - я праздника хочу… я первый раз замуж выхожу, хочу, чтоб на всю жизнь запомнилось… (Потом еще не известно сколько раз будет…)
- Ну и кого приглашать будем? – Ему ничего не оставалось делать, как согласиться.  Выяснилось самое интересное, что приглашать-то как раз некого! С родственниками все ясно, со свидетелями тоже, с мамой и ее Петькой тоже, а дальше… Тоська мучительно думала, кого назвать подругой и пригласить на свадьбу. Ладно, решила, бывшую соседку с мужем, потом еще об одной вспомнила – тоже пусть приходит.
- Остальные все с твоей стороны, дорогой!
Ох, как ему этого не хотелось… Опять, опять это беспокойство, предчувствия чего-то неизвестного, нехорошего… Но делать нечего, пришлось пригласить человек двадцать. Можно было и больше, друзей у него было много, и все бы пришли с искренним желание поздравить его и молодую жену, но он махнул рукой:
- Это все!
Так как дело шло к свадьбе, он намекнул пора, мол, работу-то оставить:
- У тебя ж столько забот! И платье, и туфли, бриллианты обещанные, кольца, да разве все сейчас упомнишь… На это нужно время. Ты не сможешь совместить работу и бесконечные поездки по магазинам. Тем более что все равно нам предстоит переезд в другую страну и так или иначе ты же последуешь за своим мужем. Не так ли, любимая? – Он привлек ее к себе и поцеловал. Она кивнула ему и ответила долгим глубоким поцелуем.
Настал момент, которого она ждала… Теперь осторожненько надо, чтоб не спугнуть, чтоб не заподозрил чего…
- Милый, - начала ласково и чуть печально, но, не выпуская его из объятий, - ты же помнишь, как сложно я туда устраивалась… собеседования… допуски… пропуска… это ж работа считай за границей… мы же каждый день проходим через паспортный контроль…
- Ну и что? – Пожал плечами. – Работа, как работа. Ничем от другой не отличается.
- Не-е-т, - опять нараспев произнесла, - эта работа дорогого стоит… Вот я ее потеряю, а где гарантия того, что ты меня не бросишь еще до свадьбы?
- Я? Брошу? А зачем? Дорогая, мы столько вытерпели, столько страдали, у нас столько совместных планов на будущее, мы говорили еще об одном ребенке…
- (Ты страдал… Хотя и я измучилась с тобой.) – Она молча улыбалась.
- Я не понимаю, чего ты хочешь?
- Я хочу еще один подарок! – Она хитро склонила голову и продолжала улыбаться.
- Ну, хорошо!
- Нет, скажи, ты обещаешь?
- Обещаю!
- Дай тогда мне денежек… - она попросила жалобно.
- Каких денежек, любимая? Все мои деньги – они твои. Ты знаешь все, что у меня есть на счетах! Как только ты станешь моей женой, мы тут же предъявим в банк свидетельство о бракосочетании, и они откроют тебе карту с полным доступом ко всему. Но уже сейчас, без карты, все в твоем распоряжении.
- Нет! На счетах – это понятно! А я хочу, чтоб были мои!
Он поднял и опустил плечи, потер себе лоб. Господи, ну что не сделаешь, для любимой. Дались ей эти деньги!
- Хорошо. Сколько?
- Десять тысяч! Евро! – Опять жалостливым голосом.
- Десять? Ладно, завтра привезу.
- Ой, мой любименький, мой бриллиантовый, мяу, мяу, мур, мур, чмок, чмок… - А внутри, кулачком вверх-вниз. - Yes! Yes! Yes! Получилось!
Про себя он потом подумал:
- Бред какой-то. Жена едет за мужем и просит у него компенсацию за работу, которую оставляет. Я понимаю, когда муж платит за то, или взятку дает, чтоб жену взяли куда-то на работу,… но чтоб за увольнение. – Ему достаточно было сделать один телефонный звонок, и ей бы просто сказали:
- Извините, или вы нам не подходите, или у нас сокращение… - Он это понял лишь потом.
Для свадебного путешествия она выбрала Америку.
- Любимый, я так мечтаю съездить туда… Пожалуйста…
Он написал друзьям, они тут же откликнулись – его давно уже звали, прислали приглашение. Но США – не Шенген! Визу получить не так-то просто. С Тоськой вышла заминка. Американцы требуют принести все загранпаспорта, что выдавались российским гражданам ранее, включая, естественно те, которые закончились по сроку действия. А у Тоськи-то прошлый паспорт на старое имя – раз, отказ Германии – два, отказ Финляндии – три. Они его с мамой просто уничтожили.
Офицер госдепартамента посмотрел на нее озабоченно:
- Я не знаю, что с вами делать! – глухо звучал его голос с сильным акцентом через переговорное стекло.
Вмешался он:
- Это моя невеста. Мы едем в свадебное путешествие.
Офицер перевел взгляд на него:
- Невеста еще не жена, сэр. К вам у меня никаких вопросов нет! А вот что с вами, мэм, делать…? - Офицер еще раз перебрал бумаги, лежавшие перед ним на столе, потом взялся за печать, задумался и… шлепнул. Пройдено!
- Ура! – Опять объятия, опять поцелуи.
Дело было за бриллиантами. Ювелир оказался нашим питерским евреем, но к нему она ходила одна. Пришлось ждать в машине.
- Ты будешь меня смущать! – Так было объяснено. Через час вернулась.
- Все! Выбрали! – Тоська принялась объяснять какие камни, сколько карат, какие серьги, какой кулон будет. – Любимый! Все как я хотела! Сейчас он все посчитает, ему ж с Голландией надо связаться насчет камней, через недельку скажет. Но это будет в два раза дешевле, чем в России. Видишь, как я экономлю твои деньги! – Это она всегда любила подчеркнуть.
- Наши деньги, дорогая. – Откликнулся он.
Через неделю ответ был получен: одиннадцать тысяч евро. Аванс – семь тысяч.
Он снял со счета эти деньги, убрал в чемодан, закрывавшийся на замок и  они отправились в Хельсинки.
Поселились в Скандике, ему нравился этот отель на берегу залива, и комфортом, и близостью к центру. Он давно уже заказывал номера для некурящих, уважая Тоськину нетерпимость к табаку, но, нарушая гостиничные правила, ходил курить в туалет. Ну не бегать же на улицу, в конце концов.
До ювелира было никак не дозвониться, но у него должна была еще состояться встреча с адвокатом. При ней он достал деньги из чемодана, пересчитал, убрал в конверт, и положил во внутренний карман портфеля, застегивающегося на молнию. Она приводила себя в порядок перед большим зеркалом в номере. Спросил:
- Ты еще долго, дорогая?
- Минут десять-пятнадцать, любимый. - Проворковала, что-то там выделывая с ресницами. – Пойди пока, покури, почитай книжку… - Портфель стоял рядом.
 Он посидел на унитазе, старательно выпуская дым в направлении вентиляционного отверстия, почитал. Потом вышел, спросил:
- Ну что, дорогая, ты готова?
- Да, идем!
- Хорошо! – Привычным жестом он закинул ремень портфеля на плечо и открыл дверь, пропуская Тоську вперед.
Они не спеша прогулялись по улице, пересекли рыночную площадь, прошлись по Эспланаде, дошли до кафе «Стринберг», выпили кофе, встретились с адвокатом и, наконец, она дозвонилась до ювелира. Что он там ей объяснял, было не слышно, но закончив разговор, она сказала:
- К сожалению, завтра. Сегодня он не может!
- Завтра, так завтра! – Особой разницы не было. Они решили вернуться в отель, немного отдохнуть, поскольку вечером должны были отправиться в гости к его финским друзьям. Поднялись в номер, и что ему взбрело в голову залезть в портфель, не понятно, но… ни денег, ни конверта там не было!
Он внимательно посмотрел еще раз, он обшарил все остальные отделения портфеля, он посмотрел в карманах куртки, он залез в свой чемодан, перетряхнул все вещи, опять осмотрел портфель, может порезали, может и в Хельсинки теперь есть карманники…, но конверта не было!
- Тоська, деньги пропали! – Сказал он спокойным голосом. Больше всего он сейчас переживал за нее. Вдруг она подумает, что теперь не получит заветных бриллиантов.
- Как пропали? – Она медленно опустилась в кресло. Ее глаза округлились. – А где они были?
- Вот здесь! – Он поднял портфель, и показал внутренний карман на молнии.
- И что? – Она смотрела также ошарашено.
- И ничего! Их нет!
- Мамочка! – Она схватилась за подбородок. – Может ты куда-нибудь их переложил? – Ее голос дрожал. – И сколько там было?
- Семь тысяч! Всё, что брали на ювелира. – Он сел рядом с ней, обнял, зарылся лицом в ее пушистые волосы. Зашептал горячо. -  Девочка, моя милая, не переживай, никуда твои камушки от тебя не денутся. Очень хорошо, ювелира сегодня нет, а завтра я с утра зайду в банк и возьму эту сумму. И мы все закажем. – Ему показалось, что она плачет. – Не надо, родная! - Он гладил ее волосы, целовал в сладко пахшую макушку. - Успокойся, это всего лишь деньги…
Она встрепенулась:
- Может ты оставил в отеле, и их взяла прислуга?
- Нет… - Он покачал головой. – Во-первых, я проверил перед выходом, во-вторых, прислуга не возьмет, даже если я случайно выронил конверт.
- Такие деньги! Тут любой позарится!
- Нет. Не принято здесь. Прислуга могла подумать, что это провокация.
- А может ты выронил их в «Стринберге»?
- Насчет «Стринберга»… - Он задумался, пытался что-то припомнить.
- Давай поедем в «Стринберг»! Я сама схожу и спрошу их, вдруг кто-нибудь находил конверт… Все равно нам уже пора ехать в гости. – Она резко поднялась из кресла. Глаза были сухи и горели решимостью действовать.
- Давай!
Пока Тоська ходила в кафе, он сидел и размышлял о том, что его дважды грабили в этой жизни, один раз украли портфель из машины, кстати, тогда тоже деньги должны были лежать в таком же внутреннем кармане, но каким-то Божьим промыслом, он почему-то вынул их оттуда и переложил во внутренний карман пиджака. Еще один раз кошелек украли карманники, но он никогда и ничего не терял! И не мог он потерять этот конверт! Он просто испарился… Чудеса…
Вернулась Тоська. Печально покачала головой.
- Нет! Они ничего не видели. Я даже прошла и посмотрела за тем столиком, где мы сидели.
В гостях она выпила, а на обратном пути, что-то мурлыкала себе под нос. Потом посмотрела на него, невозмутимо спокойного, подумала:
- Надо отблагодарить! –  Отстегнула свой ремень безопасности, нагнулась к нему, нырнула головой под руль и потянула вниз молнию на его джинсах… Проворковала оттуда. -  Позволь дорогой! Мне очень хочется это сделать! На скорости! - (Yes! Получилось! За семь тысяч-то можно и так обслужить… А вместе уже семнадцать тысяч… с «компенсацией»…)
Они выкупили все бриллианты, они купили обручальное кольцо еще с тремя камнями. И была свадьба… С шикарным длинным платьем, лимузином, кольцами, букетами, во дворце, с фотографом, с оператором, за ними ездил автобус с гостями, они выходили и фотографировались, запускали в небо ручных голубей на Стрелке Васильевского острова, бродили по мраморным ступеням Михайловского замка, били фужеры на счастье, целовались под крики «Горько!», танцевали под ту музыку, что она выбирала сама – Джо Дассен, ту самую, что была на кассете, подаренной ей когда-то этим немцем, Хорстом из ЮАР. Но об этом знала лишь она. Потом, они улетели в США… 
   
                Глава 10.
                Развод.

Различные, не похожие друг на друга и, казалось, не имеющие между собой никакой связи, события уже выстраивались в последовательную жесткую цепь, которая легла своими звеньями на зубья звездочки, что Тоська приводила в действие, нажимая педали своего адского велосипеда, и эта цепь не должна была провиснуть и соскочить.
В своих замыслах Тоська имела три точки опоры, а ведь это главное условие любого равновесия – три слона, на которых когда-то держался мир. Во-первых, она сама. Во-вторых, ее мама. В-третьих, «лучшая» подруга. Все, что ей мешало, это был он, но его участь была предрешена, оставалось еще одно возможное препятствие – это «вторая» подруга, которая всегда имела свое собственное представление о ценностях семейной жизни и защищала их. Следовательно, нужно было избавиться от нее. Зачем выслушивать лишний раз то, что противоречит твоим убеждениям, намерениям и может препятствовать достижению цели.
А в чем, собственно, цель?
- В спокойствии! – Ответила бы Тоська, если б ее спросили. – В том, чтобы все было устроено в том порядке, который я определила. Ребенок от хорошего отца, материальная независимость ни от кого и благополучие, иногда мужчина – секс для здоровья, помощь по хозяйству. Нет, мужчина тоже может быть включен в сферу интересов и даже на положении мужа, но его роль и место будут определены раз и навсегда, после всех, после ребенка, мамы, собаки. Всё!
Мама была всецело на ее стороне:
- Правильно, дочка! А то увезет тебя с внучком за границу, а как же я тут, без вас. Скучать буду. Много-то не наездишь. Пока вы там обживетесь… Я уж старая… - Вздыхала притворно. – Таки помру в одиночестве. И потом… - шепотом ей, - чувствую, не нравлюсь я ему… Ой, не нравлюсь…
Здесь, она была права. Нет, он ничего не говорил, подчеркнуто был вежлив, но тещу не проведешь – чуяла, что не нравиться зятю. Наверно, ловила иногда на себе его взгляд, когда он, усевшись на своей вечной жердочке-табуретке, на кухне, курил в одиночестве, уставившись в телевизор или компьютер, а она выползала на кухню. Его раздражало в ней всё: внешний вид, голос, манера разговора и поведения. Бывает, что встретишь любого незнакомого человека, не важно, мужчину или женщину, и сразу же, независимо не от чего, возникает чувство антипатии к этому человеку. Оно может потом улетучиться, когда разглядишь под внешней, обманчивой и неприятной на  вид оболочке, совершенно противоположное содержание. А может и нет… В данном случае антипатия была устойчивой. Что-то его настораживало… Бог с ним с внешним видом! Понятно, что возраст женщину не красит. Здесь другое… Какая-то неестественность в ней, высокомерие и заносчивость, барство, он бы сказал. А с чего? С каких заслуг? Это вечное хвастовство перед родственниками. Нормальными, порядочными, воспитанными и честными  людьми, которые всю свою жизнь трудились, не покладая рук, и разве их вина в том, что государство оставило сейчас их прозябать в полунищенском состоянии. Ему было стыдно за это хвастовство. Он даже избегал встреч с родственниками, когда Тоська с матерью их специально приглашали к себе домой похвастаться очередным приобретением. Находились дела, и он уезжал. Ему было неудобно перед этими людьми. Он понимал, что является источником благосостояния для этой семьи, и не считал возможным это так выпячивать. Он так же, как эти люди, всю свою жизнь трудился, не воровал, не спекулировал чем-то, но не его вина, что фортуна была к нему более благосклонна, нежели к ним. Хотя Тоська почему-то очень часто, в ссорах, разумеется, обвиняла его в гордыне и каком-то хвастовстве.
- Я просто знаю себе цену и знаю то, что я умею и люблю трудиться. А еще я знаю, что я честный человек, и об этом знают многие, оттого, возможно, и ко мне относятся также. – Пытался он объяснять ей. Бесполезно!
А теща чувствовала неприязнь… Понимала, что если дочь уедет, то шансы на помощь от зятя будут невелики. Раньше Тоська ее содержала, а теперь… на пенсию, что ли жить?
Перед самой свадьбой и ей купили машину. Старую Тоськину быстро продали, с этим проблем не было – пробег маленький, состояние хорошее, как говорят в России в женских руках была. Такие машины ценят.
Он сам предложил:
- Давай, маме твоей на эти деньги машину купим!
Обрадовалась Тоська… Вот повезло! Надо ж и эти деньги у них останутся. По логике вещей, раз Тоське машину купили новую, то деньги, вырученные от продажи старой, должны вернуться в семейный бюджет. Что такое семейный бюджет, Тоська не понимала. Для нее это было абстракцией. ЕЕ деньги это ЕЕ деньги, а семейные,… скорее всего ЕГО. А тут сам предложил!
- Умничка, моя!
Помчались тут же с матерью выбирать. Быстрее, вдруг передумает! Нашли:
- Фу-у-у… - Выдохнули. Слава Богу, успели. Купили. Его, конечно, поцеловали. Даже теща! Знать бы, что Иудин поцелуй был…
  Родственникам тут же похвастались. Те только ахали…
- Да, дочка, - сказала ей мать чуть позже, - машину-то мне купили, а как теперь ее обслуживать? Не уверена я, что зять-то помогать будет. (Откупиться от меня захотел! Заткнулась, чтобы!)
- Не волнуйся, мама! – усмехнулась Тоська. – Все будет хорошо! Вот увидишь!
- Ну, я верю, тебе доченька… Ты уж про мать-то не забывай там…
- Да кто тебе сказал, что я там жить собираюсь?
- А как же…? – Мать вытаращила глаза и поперхнулась.
- Так! – Тоська поднялась и вышла с кухни, оставив мать в радостном недоумении. Та посидела, посидела, головой покачала. – Ну умница, дочка! Как все продумала! Что не делается, все к лучшему. Если решила чего, значит, просчитала вперед! И о матери не забыла, а то уж я, грешным делом, засомневалась…
Оставалась «вторая» подруга… Но и тут его виноватым сделала Тоська. Вывернулась. Он же далек был от всех хитросплетений, что плелись в ее голове. Будучи в Финляндии честно все рассказал ее подруге, когда свадьба, когда другая из Германии приезжает, где, что и как планируется.
Зато «вторая» все быстро раскусила. Женщины они всегда друг друга понимают быстро и их логика понятна только им.
- Под ту все подстроила!
Высказала по телефону Тоське все, что о ней думала. Та – ему тут же написала:
- Могу тебе сообщить, что свадьбы не будет! Вы мило пообщались с моей подругой, и ты ей сказал, что свадьбу я устраиваю для другой, подстраиваюсь, так сказать. А я не могу всем угодить! Одна не может в одном месяце, другая в другом. Так что свадьбы не будет!
- Подожди! – Он пытался, что-то понять. – Но ведь это наша свадьба. Почему мы вообще должны под кого-то подстраиваться? Ведь это наша жизнь, это наша судьба, это наше личное, которое не должно от кого-то зависеть! Чьих-то возможностей или наоборот!
Никто свадьбу отменять и не собирался. А вот от «второй» подруги она избавилась. И так легко! Та просто физически не могла приехать именно в этот день, на который пришлась свадьба. И этого оказалось вполне достаточно для разрыва.
Нет, он, конечно, настаивал, просил пойти на примирение. И Тоська сделала видимость попытки. Они приехали вдвоем к подруге, он оставил специально их наедине. Но, Тоська лишь взглянула на нее своим ледяным взглядом, тонкие губы чуть-чуть искривились в презрительной усмешке, та все поняла, поговорили не о чем. И разошлись окончательно. В машине Тоська ему сказала с притворным вздохом:
- Что я могу поделать, если человек не хочет мириться?
- Может еще попробовать? – Он надеялся на что-то. Ему искренне жаль было их многолетней дружбы. Он сам ценил такие отношения.
- Я. Больше. На поклон. Не пойду. – Членораздельно произнесла Тоська. – Много чести будет. Не хочет – не надо!
Оставалась одна, зато «лучшая» подруга. Он видел ее несколько раз, но она не вызывала у него симпатий. Нет, как женщина она была миловидна, можно сказать, даже привлекательна, но опять, будь оно неладно, шестое чувство, интуиция подсказывала, что-то здесь не так. Странная манера общения… кривенько улыбается, а глаза всегда уходят в сторону,… будто говорит совсем не то, что думает,… будто скрывает что-то… и взгляд… странный какой-то… Он долго думал, где он видел этот взгляд… D;j; vu … И вдруг понял! Это взгляд Тоськи! И цвет глаз абсолютно не имеет никакого значения! Взгляд! Ледяной, обжигающий холодом, и одновременно безжизненный и равнодушный… Взгляд полного безразличия к человеку. Только подруга лишь скользила по нему этим взглядом, старательно отводя глаза в сторону, а Тоська во время их ссор смотрела прямо и широко.
- Ладно! – Он махнул рукой на это. – Погостит, подпишется, как свидетельница, и укатит в свою Германию. Ей же не жить с нами! Как говориться, скатертью дорога!
Они вернулись из Америки. Ему там особо не понравилось, но Тоська была в восхищении. Маршрут был заранее определен ею лично: Нью-Йорк – Вегас - Майами. Везде побывали. Сбылась мечта!
 Неизбежность переезда приближалась… Он умчался в Финляндию, нужно было обживать дом, который строители только-только завершили. Каждый понимает, что такое обустроить новую квартиру… А дом? А в чужой стране?
Задачи, стоявшие перед ним, были чрезвычайно сложны и многогранны, и вся беда, что их нужно было решать одновременно и очень быстро. Во-первых,  доделать то, что не доделали строители – они во всем мире одинаковые, и даже при всем прилежании финнов, все равно остаются какие-то недоделки. Во-вторых, решить кучу бытовых проблем, начиная от заключения договоров на вывоз мусора, электричество, воду, телефон и прочее, что касалось дома. В-третьих, закупить множество вещей – от светильников до мебели, перевести, расставить, развесить, прикрепить, подключить. В-четвертых, решить массу социальных проблем – встать на учет в магистрате, в Кела, в налоговой инспекции, в поликлинике, узнать в полиции, когда нужно перерегистрировать автомобиль, поменять права и множество других вопросов, сложность решения которых усугублялась языковым барьером. Одного знания английского языка явно не хватало. В-пятых, нужно было продолжать работать, ибо требовался финансовый задел на будущее, пока он не сможет войти в нормальный режим материального обеспечения своей семьи. Все его сбережения, которые он специально готовил для переезда, свадьбы и начала новой жизни, подходили к концу. У него, безусловно, оставались еще активы в России, но чтоб вытащить их, превратить в живые деньги, нужно было время, нужны были определенные усилия, да и не было в этом сейчас такой необходимости. Он знал, что справиться и без этого.
Но нервозность, что денег на его банковских счетах осталось немного, присутствовала. Покупка дома, его обустройство, серьезные затраты на свадьбу в своей сумме превышали его прогнозы. Ему не было жаль абсолютно ничего. Он все делал для своей семьи, и все эти затраты оставались все равно в семье.
Тоська приехала вместе с матерью и ребенком. Теща ползала по дому и вокруг, как обычно, фотографировала все помещения до мельчайших подробностей, приговаривая:
- Вот уж родственники ахнут… - И расспрашивала, тщательно фиксируя в памяти, для тех же целей:
- А земельный участок сколько площадью? А дом? А первый этаж? А второй? А эта комната? А та? – И так до бесконечности, пока, наконец, они благополучно не отбыли обратно в Россию.
Он сорвал руки до кровавых мозолей, закручивая бесконечные саморезы, затаскивая и расставляя мебель, по ночам бился над заполнением различных анкет, мотался в Хельсинки к адвокату, потому что без его помощи все равно было не справиться. Но он сделал всё! Как  обещал! И он был горд, он стоял на своей земле, перед своим домом, уютным, теплым, защищенным от всех невзгод и погодных и житейских.
Тоська наблюдала над его потугами со спокойствием удава, готовящегося проглотить кролика. Ее план продвигался к логическому завершению, и спешка была уже ни к чему. Никуда не торопясь, она приступила к процедуре замены документов в связи с изменением фамилии. А в России это дело не простое. Сперва поменять внутренний паспорт, потом заграничный, потом подать на новую визу… Он пытался торопить ее, советовал переплатить для ускорения, где это возможно, но она тут же отвечала:
- Дорогой, я знаю, что у нас осталось совсем немного денег. Зачем лишние траты. Успеется. Еще так много всего покупать! У нас с тобой впереди долгая и счастливая жизнь. Лучше подождать чуть-чуть.
Она могла подать на развод прямо сейчас, пока он сидел в Финляндии, но дело с документами надо было довести все равно до конца. Без них не пойдешь в суд.
- А повод он мне быстро подкинет! – Делилась она с «лучшей» подругой своими соображениями. – Ох, и отдохну я от этих всех забот…
А та опять поддакивала:
- Завидую тебе, дорогая… Какая ты счастливая… Не то, что я…
- А ты  когда планируешь к нам-то? Я так по тебе уже соскучилась. Два месяца не виделись, а будто вечность…
- Слушай, наверно, в феврале получиться. Как раз к твоему дню рождения!
- Здорово! Заодно и развод мой отметим!
- Думаешь, так быстро получиться?
- А я больше и не собираюсь терпеть его! До Нового года и всё! Ауфидерзейн. «Прощай, мой маленький, твоя девчонка уезжает навсегда…» - Пропела Тоська.
- Ну и правильно! Чего тянуть? Думаешь, легко пройдет?
Тоська наморщила лоб:
- Не-е-е… нервы помотает… в этом я уверена… по всякому будет… страдания начнутся, болезни, мольбы, потом угрозы, потом опять мольбы, прощения будет просить, умолять вернуться, может опять какие-нибудь подарки, цветы, потом опять угрозы… Да все знакомо! Проходили. Не в первый раз. Он же предсказуем!
- Устоишь? Не сдашься, как раньше?
- Ты что? Я – кремень. С детства. Уже давно настроилась и готова ко всему. Не дрогну! А потом, говорю же, все наперед известно. Все его фокусы! Вряд ли чего-то новое придумает…
- А не боишься? Ведь вот грозит-грозит, а возьмет и что-нибудь сделает?
- А что он может мне сделать? Рассказать всем, что я проститутка бывшая? Ну и что? Да, я грешная баба, ну и что с того? Да, потом, я же его знаю, как облупленного, тявкать будет, и не раз, только не укусит! Он же любит меня… Ха-ха, может еще любовниками останемся…
- Что, правда, так думаешь? И это возможно?
- А почему нет? Он меня любит. В сексе мне с ним просто здорово. Что, правда, то, правда! Грех на душу брать не буду. Лучше его никогда не было. И он говорит, что ему нравиться. Верю! Будем встречаться… для здоровья. Он же ребенка навещать будет! Хотя там и есть у него какие-то сомнения,… которые меня просто бесят! Никогда ему не прощу!
- И не надо! Все ты правильно решила, подруга! Ладно, пока, мне надо детей укладывать. Завтра созвонимся! Целую, дорогая.
Он иногда приезжал в Питер. Опять погружался в дискомфорт ЕЕ квартиры. Она чувствовала его напряжение. В доме появилась их первая совместная фотография. Свадебная. Она красовалась в коридоре, чтоб все входящие в квартиру могли сразу ее заметить и оценить. В остальном, для него атмосфера была прежняя – гнетущая. Она чувствовала это, раздражалась, и однажды ее терпение лопнуло, она зло спросила:
- Тебе не выносимо с нами?
Он помотал головой:
- Не с вами! Мне здесь, в этих стенах невыносимо! Я не могу этого объяснить, но я задыхаюсь.
У нее сорвалось с языка:
- Вот и я жду не дождусь, когда ты уедешь обратно!
- Это правда? – Он внимательно посмотрел на нее. Она испугалась, что выдала себя:
- Я не это имела в виду. Просто вижу, как тебе здесь тяжело, и хочу, чтоб мы скорее уже воссоединились. Но ты видишь, как все медленно продвигается с документами.  – Он поверил ей. Кивнул головой. Настороженный взгляд сменился влюбленным:
- Насчет документов, мое мнение знаешь. Можно все ускорить. Это не те деньги, о которых стоит так переживать и экономить. Гораздо важнее наше семейное счастье и спокойствие. У меня есть вера в то, что мы заживем там, в Финляндии, в любви и полном согласии.
- И у меня такое же чувство, любимый! (Чуть не сорвалась, раньше времени!)
Он уехал опять. И снова писал, как скучает, как представляет, что все эти проблемы уйдут, как хорошо и дружно им будет в своем доме, как будут гулять по лесу, вместе париться в бане, как долгими зимними вечерами они будут заниматься любовью на ковре перед камином…
- И я не могу без тебя, - писала она с усмешкой, - ты самый хороший, добрый, надежный, заботливый, ласковый и любимый. Мур-мур.
Вдобавок ко всему неожиданно она купила собаку. Нет, разговор о покупке был еще раньше. Она объяснила ему:
- Ты же будешь много там работать. А я с ребенком и с собакой. Все веселее.
Он, в принципе, не возражал. Конечно, живя в загородном доме, отчего не завести собаку. Он сразу согласился, полагаясь на ее благоразумие в том, что они купят собаку после переезда, когда обживутся на новом месте. Но приобретения щенка сейчас его смутило:
- Уже купила?
- Да! Смотри какая замечательная!
- Подожди, - он смутился, - тебе не кажется это все преждевременным? – Про себя подумал: «Только собаки и именно сейчас нам не хватало! «Не было забот, так купила баба поросенка!»
- Ты же сам разрешил! – Она моментально напомнила.
- Да, но…
- Ты что свои слова обратно берешь?
- Нет! – Он капитулировал.
Волокита с паспортами, новой визой в Финляндию, продлилась больше двух месяцев. Она приехали с ребенком и со щенком перед самым Новым годом. К ним приехало много гостей. По ее инициативе. Он возражал, мол, давай первый Новый Год отметим в узком семейном кругу. Втроем.
- Я хочу гостей, пожалуйста, милый! – Она упрашивала. Махнул рукой.
 Они шумно и весело отмечали праздники. В Рождество все разъехались. Тоська поняла, что пора, момент настал. Тем более, через несколько дней у ее матери был день рождения, и она собиралась быть дома.
- Жаль, что тебе надо к маме…
- Почему?
- Вот, - он показал конверт, который только что принес из почтового ящика, - посол России нас приглашает на прием по случаю старого нового года. – Он решил пошутить. – Придется искать тебе замену!
Отлично! Повод уже нашелся:
- У тебя всегда найдется какая-нибудь баба, с которой ты сможешь сходить без меня! – Зло сказала Тоська.
- Что ты за чушь какую-то говоришь?  - Его это зацепило. – Бред какой-то! Когда это я ходил куда-то с какой-то бабой?
- Да везде! Без меня ходишь!
- Так ты только приехала… - Он развел руками, ничего не понимая.
- Ай, да брось ты…
Тоська фыркнула и поднялась наверх к ребенку. Его захлестнула обида. Он тоже улегся на диван, включил телевизор и бесцельно щелкал каналами, пока не задремал. Проснулся часов в десять вечера. Вспомнилась обида насчет бабы. Он, что подавал какой-то повод? За что его оскорблять? 
В доме стояла тишина. Он поднялся на второй этаж, зашел в спальню, включил верхний свет и обнаружил, что Тоська преспокойно улеглась спать.
- Ужина, я так понимаю, сегодня не будет? – Теперь он завелся.
- Что? – Она оторвала голову от подушки. Он выключил свет, хлопнул дверью и пошел на кухню готовить сам.
Через некоторое время она спустилась и ледяным голосом спросила:
- Тебе приготовить что-нибудь?
- Справлюсь сам! – Бросил он, не оборачиваясь.
- Ну-ну! – Тоська повернулась и ушла обратно наверх.
- Вот и все! Допрыгался! – Думала она, злорадно собирая чемоданы.
Он пожарил себе яичницу, съел и опять тупо уставился в экран телевизора, продолжая про себя переживать ее оскорбление. Наверху раздавались какие-то шорохи. Наконец, что-то загрохотало по лестнице. Он поднялся и увидел, как она тащит вниз набитые вещами чемоданы.
- Это что означает?
- То, что я уезжаю и с тобой развожусь. – На него смотрели ледяные глаза.
- Сейчас? Ночью? – В нем не улеглась обида, но теперь начинала подниматься злость.
- Да!
- С ребенком?
- Да! Сейчас его буду поднимать!
- Поезжай! Если сможешь! – Он отвернулся и пошел обратно к дивану. Он знал, что его машина перегораживает выезд из гаража, где стояла ее Камри. Видимо, Тоська сообразила тоже. Бросила чемоданы внизу, поднялась наверх и больше не спускалась.
Через какое-то время он отправился спать, но спальне Тоськи не было – она улеглась с ребенком.
Наутро он пытался помириться – бесполезно. Постепенно она перетаскала все свои вещи в машину. Ходила по дому, рассматривала, что еще забрать, упаковывала и относила снова в машину. Она двигалась, как тень, на вопросы почти не отвечала, когда он пытался ее обнять и поцеловать – отворачивалась, выставляла локти. Он несколько раз за день предпринимал новые, безуспешные попытки. Ответ был один:
- Мне надоели твои унижения! Я сказала, что я развожусь!
- Ты можешь объяснить, в чем я тебя «унижаю»?
- …
На следующий день, все повторилось с той разницей, что к исполнению задуманного она привлекла ребенка.
- Ты хочешь к бабушке?
- Да!
- Папа не пускает! – Ребенок начинал хныкать и ходить за ним. Он сидел в своем кабинете и не мог никак понять, что происходит. Ссора, на его взгляд, была абсолютно пустяшная. Он попытался с ней поговорить еще раз. Для начала надо было успокоить ребенка:
- Мама тебе не совсем правильно сказала. Вы, конечно, поедете к бабушке, только чуть-чуть позже, когда мы поговорим с мамой, а ты пока поиграешь у себя в комнате или посмотришь мультики.
- Тогда я посмотрю «Алешу Поповича»! – Ребенок тут же успокоился и ушел к себе.
- Объясни мне, пожалуйста, что происходит? – Он попросил ее сесть за стол и поговорить.
- Я уже сказала тебе, что устала от унижений и собираюсь уехать и подать на развод.
- Ты считаешь, есть повод так думать?
- Да!
- Может, пояснишь?
- А я тебе уже тысячу раз объясняла! И тысячу раз предлагала расстаться! Во время всех наших ссор, когда ты просил у меня прощения, ты соглашался, но не признавал своих ошибок в душе. Я не хочу, и не буду жить с тобой! Это унизительно для меня!
- Ты это поняла только сейчас?
- Нет! Еще весной! Ты думаешь, я так просто устраивалась на работу? Потому что пожила с тобой и поняла, что не могу и не хочу! Так ты настоял! Теперь я убедилась на все сто! Теперь тебе не убедить меня в обратном. Мне с тобой плохо! Я задыхаюсь здесь! – Она ладонью похлопала по груди.
- То есть, ты хочешь сказать, что еще весной ты уже решила, что жить со мной не будешь? – До него стал медленно доходить смысл, сказанного ей.
- Да!
- Тогда, прости, но зачем был весь этот фарс со свадьбой?
- Ты настоял! А я сделала глупость, что согласилась. Мне просто захотелось праздника! Почему я себе должна была в этом отказать?
- Подожди… - Он не мог прийти в себя от ее цинизма, - а как же люди, гости, свидетели, родственники, все мои друзья… Как это я настоял? А подарки, машины, бриллианты, свадебное путешествие… Это всего лишь какая-то сотня тысяч евро… Это тоже часть твоего праздника?
- Да! А что я этого, скажешь, не заслужила? Сколько лет терпела тебя, мучилась… 
- Подожди, но так не поступают… Получается, что ты заранее все спланировала, как только что призналась, еще весной…
- Я думала, что смогу с тобой жить! – Она оборвала его. – Ты же видишь, как я стремилась к этому – купила шторы, - показала рукой на окно, -  благоустраивала здесь все, принимала гостей, хотела создать уют. Я собиралась здесь жить! Но твои унижения меня добили! Все, выпусти меня отсюда!
- Что ты здесь обустроила? Шторы повесила? – Он тоже посмотрел на окно. - И все?
- Я сказала: «Все кончено!» Выпусти меня отсюда! Я больше не хочу выяснять отношения! Я тебя больше не люблю и жить с тобой не хочу!
- То есть, ты устроила себе праздник – фарс со свадьбой, получила одну машину себе, другую – маме, бриллианты, еще взяла с меня денег, съездила в Америку, прожила здесь две недели и все?
- Да! Я все эти подарки и деньги заслужила. А ты посчитай сколько раз за эти годы ты меня трахнул и перемножь это на двести евро! – Выпалила Тоська.
- Ах, так! – Он задохнулся от ярости и обиды. – Значит, это была любовь, это замужество - за двести евро?
- Да! – Ее ноздри чуть трепетали от негодования.
- Значит, все эти годы, я оставался твоим клиентом?
- Я тебе сказала, что я думала, что смогу с тобой жить, но твои унижения меня доконали. – Произнесла она более спокойным тоном.
- И ты перевела все на двести евро?
- Считай, как хочешь, мне все равно! Я развожусь! – Она отвернулась и уставилась в окно.
- Хорошо! Подожди еще чуть-чуть, и я тебя отпущу! – Он поднялся из-за стола, вышел к себе в кабинет и быстро набрал на компьютере расписку:
- Я, такая-то, Ф.И.О., год рождения, место рождения, паспорт, зарегистрирована по адресу, находящаяся в браке с, таким-то, Ф.И.О., год рождения, зарегистрирован по адресу, свидетельство о браке, номер, настоящим подтверждаю, что в случае развода, вне зависимости от того, кто будет его инициатором, в течение одного месяца после развода возвращаю принадлежащие моему мужу денежные сумму, которые он мне предоставил в качестве займа на собственные нужды и приобретение следующих товаров:
- автомобиль Тойота Камри
- ювелирные украшения
Итого: Столько-то тысяч евро.
Материальных претензий не имею.
Дата. Подпись.
Ему не нужны были эти деньги. Просто за ними стояли реальные символы того счастья, которое он создавал, но которое рухнуло в одно мгновенье и стало его горем. Она должна была вернуть ему эти предметы, а он хотел просто их уничтожить, чтобы ничто не могло напоминать в будущем о случившемся предательстве.
- Не было никакой свадьбы, не было никакой супружеской жизни, ничего не должно напоминать о ней!
 Он распечатал это на принтере в двух экземплярах и положил перед ней. Кинул ручку:
- Подписывай. Это будет наш брачный договор!
Она молча взяла бумаги, прочитала, усмехнулась и подписала.
- Теперь я могу ехать?
- Нет!
- Что тебе еще от меня надо?
- Сними и оставь бриллианты! Не было никакой свадьбы, не было никаких подарков!
Было видно, как ее всю передернуло внутри, но выхода другого не предвиделось. Сейчас ей нужно было любым способом вырваться отсюда.
- Там посмотрим! Ты у меня еще запоешь, и сам мне все принесешь… – Мстительно думала Тоська, снимая кулон, серьги, кольцо. Все выложила на стол перед ним.
Он сгреб все в карман, потом отогнал свою машину в сторону, вышел и в последний раз попытался помириться. Она уже сидела за рулем и прогревала двигатель.
- Послушай! Ты совершаешь сейчас большую глупость! Давай посчитаем, что мы оба были не правы… - Она презрительно усмехнулась. – Хорошо! Я был не прав и прощу за это прощение! Останься!
- Я все тебе уже сказала! Отойди в сторону и дай проехать.
Он молчал, не давая закрыть ей дверь. Тогда она включила заднюю передачу и тронулась с места. Ему ничего не оставалось делать, как отступить.  Она уехала…               
      

 
                Глава 11.
                Не надо жениться из «Микадо»!

Он просто сидел в кабинете и пытался выстроить какую-то логическую цепь, выделить какие-то причинно-следственные связи, хотя это удавалось ему с трудом. Какие-то обрывки воспоминаний, какие-то события из прошлого всплывали в памяти, отдельные слова, целые фразы, ее взгляды, которые он иногда ловил на себе, ее письма, его письма, эсэмэски, ничего не собиралось, не склеивалось и ничего не объясняло того, что произошло сегодня, точнее два дня назад. Он чувствовал себя очень уставшим – гости, праздники, эта нелепая ссора, проблемы с переездом, обустройством во всех его смыслах, все вдруг сплелось в одно и навалилось каким-то страшным грузом.
Он не выдержал, принял целую таблетку феназепама и ушел спать. Наутро, действительно наступило какое-то облегчение. Он просто старался не думать о случившемся. Отгонял эти мысли. Он взял лопату, часа полтора чистил выпавший за ночь снег, потом съездил в магазин, работавший без выходных, купил себе свежий хлеб, пообедал, лежал на диване смотрел телевизор. Потом снова принял снотворное и ушел спать.

- Мамочка, ну, наконец-то, я дома! – Тоська с матерью обнялись и расцеловались.
- Доченька, моя, любимая…
- Как хорошо-то здесь… - Потянулась…
- Конечно, дома всегда лучше. Ну как прошло-то?
- Ой, лучше не спрашивай! – Тоська махнула рукой. – Ну, такая сволочь, такая б...
- Что? Что случилось-то? – Мать обеспокоилась.
- Бриллианты отобрал, три дня не выпускал!
- Отобрал? Ах, он марамой!  Это ж твое, кровное! – Мать всплеснула руками. – Вот гад ползучий!
- Ничего! Я все у него заберу. Сам принесет! А то, вон, глянь, расписку написать заставил. Подонок! Сколько я на него батрачила?
Мать нацепила очки, развернула скомканную Тоськой в сердцах бумагу, расправила, разгладила, внимательно изучила.
- Да ерунда все это! Ничего он с этим не сделает!
- Вот и так думаю, мама! А хочет, через суды пусть добивается. Только бриллиантов жаль, вот гнида! Подожди… сейчас приползет, начнет в ногах валяться… доставит нам удовольствие. И камушки привезет, сам еще просить будет, чтоб обратно взяла… - Мстительно прищурилась Тоська. – Я ж его знаю. Как на ладони у меня. За столько лет хорошо изучила. Поплачет, поболеет, потявкает, опять поплачет, а там и успокоится.
- Ой, ли?
- А куда ему деваться? Это ж все от меня зависит!
- А ты, дочка, серьезно настроена?
- Серьезней не бывает! Развод и точка! С него брать больше нечего.
- Ну и правильно! Опять мы заживем с тобой душа в душу. А этот…, да все они мужики одинаковы… - Обнялись и расцеловались.
- Давай-ка выпьем, мама! Отметим мое освобождение!
- А давай, дочка!

На третий день, у него появилась возможность как-то все осмыслить. Он начал переживать за нее, за ребенка.
- Глупая девочка! Ну что творит – сама не ведает. Ну, поссорились, повод-то пустяшный, не рушить же жизнь, только-только начавшуюся. – Он написал ей.
- Начинается, мама! – Сообщила Тоська, получив смс. – Будем отвечать:
- Ты мне уже все сказал. Я согласна с твоими требованиями. Что еще? Я не вернусь! Поверь и начинай жить без меня! Я действительно подаю на развод и примирение не возможно.
Он продолжал уговаривать. Она читала его сообщения сразу же, но отвечала, всегда выдержав значительную паузу – пусть помучается!
-  Не надо мне писать! Оставь меня в покое. Меня не трогают твои слова. Я дам тебе знать, когда назначат развод.
Она действительно чувствовала, как ему становиться все хуже и хуже. И это Тоську забавляло. Его душа представлялась ей большой арфой, или скорее хитроумным станком для пыток, где можно было, затрагивая те или иные струны, веревки, сделать или побольнее, или, наоборот, чуть-чуть смягчить это состояние, а иногда, подкинуть ма-а-аленькую надежду, постараться, как-то приободрить, но зная, что это будет для него болезненнее, чем просто грубое слово. А потом снова ударить и похлеще!
Сначала дать советы, что ему говорить друзьям, как объяснять развод, и чем глупее, тем лучше:
- Друзьям, можешь сказать, что я тебя застукала с бабой. Молодая, мол, глупая она. И ты в шоколаде! Мужик мужика всегда поймет! Плохо будут думать обо мне. Какая я сука! Да и мне с твоими друзьями водку не пить! В общем, мне наплевать, что будет после развода!
- И не хочу я жить в их хваленой стране. Пожила – не понравилось! – Это про финских друзей. – Я Родину люблю! Ребенку надо в русский сад ходить, в русскую школу!
Теперь про свои собственные ощущения:
- Я вздохнула с облегчением, когда оказалась дома. Мне здесь хорошо, а с тобой плохо, невыносимо! – И еще:
- Плохо тебе? А мне-то хорошо! Я отдыхаю душой, и это придает мне уверенность в том, что я делаю, в том, что не хочу жить с тобой! Я уверена, что хочу жить одна. Я наслаждаюсь!
Теперь ударить, побольнее. Про его «жадность», заодно и про бриллианты напомнить. Пусть осознает!
-  Подумай о своем марамойском поступке! Будет тебе слава. И в России и в Америке и в Финляндии. Все будут знать, что забрал у меня подарки, в виде женских украшений, чтобы я рассчиталась за общение с тобой. Ты превзошел всех «благородных» мужчин. Не каждый до такого опуститься! А еще говорят «гусары денег не берут»…
Теперь немного якобы успокоить, хотя прекрасно знала, что эти слов вызовут обратный эффект:
- Уйди в работу с головой! Не переживай так! Запомни, мужик один не останется, его всегда приберут.
- Возьмешь себе домработницу, и кого-нибудь иногда будешь трахать…   
И дать, что есть мочи:
- Очень плохо тебе? Сейчас сдохнешь – мне все достанется! Так что подумай, надо тебе это? Отстань от меня!
Он еще на что-то надеялся и, пересилив себя, позвонил ее матери. Он очень не хотел этого делать, ибо она была ему неприятна.
- Поговори с дочерью! Пожалуйста! Ну, всякое в семейной жизни бывает. Тем более мы только начали…
- Ох,… - вздыхала притворно мать, - … говорила уже. Ни в какую! Ты ж ее знаешь! Она с детства такая у меня. Если встанет на своё, до конца будет. Оставь ты ее… Ну расходятся же люди… Не сошлись…
Он отключил телефон:
- Бред какой-то несет! Две недели прожили, и мать заявляет: оставь ты ее… Подожди, мать, а как же так можно… Какая нормальная теща, отдав, наконец, замуж взрослую дочь, за нормального человека… ведь я же не чудовище, не Синяя Борода, не изверг, не извращенец, не бил же ее кочергой каждый день, не измывался… я же все делал для своей семьи… ничего и для нее не жалел никогда… ничем не попрекал… даже ей машину купили новую…
А Тоська ему вслед за мамой и чем фантастичнее и лживее, тем лучше. Это больнее бьет:
- Вот и будешь потом объяснять своим друзьям, почему от тебя такого «хорошего» сбежали. Не нужна ни заграница, ни «дворец твой», ни твое благополучие. Просто так от хорошей жизни не отказываются. Я тебе говорила не один раз, что со мной никто так не разговаривал, что со мной так нельзя. Но ты считаешь тебе можно все, раз ты содержишь. Ты всех можешь воспитывать, всех строить, пороть и т.д. Ты все время меня оскорблял и попрекал материальным. Вот и пойми, наконец, что я ценю людей и человеческие отношения. Страшно терять людей, а не ценности. - (Это вставила, якобы ей наплевать на бриллианты!) - Каждому дается шанс в этой жизни! – (Теперь про свою значимость напомнить). - Тебе меня дал Господь. (Гадалка говорила наоборот, но это неважно!) Только ты это поймешь гораздо позже. Когда мы разведемся, ты будешь меня ненавидеть, а после все проходит и наступает безразличие. Вот тогда, ты и поймешь, что тебе Богом был дан «человек», который тебе отдавал душу, но ты относился, как и ко всем людям, как к мусору. Тебе все должны. Ты позволял с собой жить и ухаживать за тобой. Воспринимал, как должное. А это, смею заметить, не правильно. Надо быть благодарным. - (О «породе» напомнить, которая ее когда-то так привлекла). - Но тебе это чуждо. Ты же благородных кровей, а мы - крестьяне и быдло и должны знать свое место. Накопилось через край! Я не вернусь. Я не хочу унижения. Лучше одной, чем батрачить на такого сноба. Можешь злиться, проклинать. Меня не трогает что тебе плохо. И я верю, что одному не сладко. Советую еще раз начать поиски домработницы. Сразу почувствуешь облегчение, когда кто-то начнет за тобой ухаживать. А меня забудь и оставь мысль вернуть прошлое. Ты меня не понял и потерял. Не пиши мне, не унижайся. Я развожусь!
И еще… Пусть вспомнить о моей измене – «подарке» на день рождения. Знает же, что могу! Получи:
- Не прекратишь доставать – заведу себе ухажера, с которым буду трахаться, может, тогда отвяжешься!
      Он собрался ехать в Питер. Попробовать встретиться лицом к лицу. Он надеялся, что это обычная ссора, которые уже случались между ними и заканчивались примирением. Он посчитал, что действительно нанес ей обиду, (забыв сейчас про свои), отобрав это проклятые бриллианты.
- Что-то с ними не так… с этими камнями… - мелькнула мысль, - словно знак был какой-то тогда свыше… - Он имел в виду ту самую странную пропажу денег в гостинице. – Словно, Кто-то, сверху, подсказывал – не покупай их. Но я же обещал, а я всегда выполняю обещанное!
В Питере его ждало очередное унижение. На вопрос:
-  Я себя очень плохо чувствую, и дорога плохая. Может поеду на поезде, а ты встретишь на своей машине?
Ответ был четкий и недвусмысленный:
- Еще чего? Заказывай себе гостиницу!
- Но… - Он даже растерялся. Он никогда не возвращался в свой город, где он родился, где вырос,… чтобы снять номер в гостинице. Он попытался ей сказать об этом, но получил:
- Заказывай! Заказывай! Заказывай! Вот, оказывается, для чего я тебе нужна! Машина, квартира, где остановиться… Меркантильность во всем!
Но не преминула напомнить, чтоб захватил какие-то не забранные ею вещи. Самыми «ценными» среди них для нее были какие-то шерстяные пояса, присланные ее «лучшей» подругой из Германии для мамы. Об этом она не поленилась напомнить дважды!
- Собаке еще корм купи! – Тоже не забыла.   
Он стерпел и это. Остановился в гостинице, стал пытаться договориться о встрече. Она пинала его, как мячик, говорила, что сейчас ей некогда, потом написала, что приедет к нему в гостиницу. Его это окрылило! Вот он проблеск надежды! Наверно, она останется с ним на ночь, и тогда, за сексом они и помирятся! Блажен, кто верует… От встречи в гостинице она в последний момент отказалась,  назначила в ресторане. Он заказал столик, купил ее любимые длинные красные розы, приехал заранее, все проверил сам – сервировку, вазу с цветами. Она приехала с опозданием, спокойная и решительная. Приняла розы, приняла бриллианты, взяла еще денег – он сказал: на ребенка. Полтора часа разговора ни к чему не привели. Он безуспешно пытался ей обрисовать светлое будущее, перспективы… Но, все было бесполезно!
Неожиданно, Тоська предложила:
- А давай будем любовниками? Разведемся и останемся любовниками?
- Как это? А зачем разводиться? Ну, если тебе так в тягость жить в Финляндии, давай найдем какой-то компромисс, чтоб ты привыкала к жизни там, будешь чаще ездить в Россию, к маме…
- Нет! Развод мне нужен, чтобы быть абсолютно от тебя не зависимой! А любовниками быть для секса! Для здоровья! – Она невинным взглядом посмотрела на него.
- Нет! Я не согласен так! Ты хочешь, чтоб я опять мучился и не мог доверять тебе? – Он не понимал.
- Вот! – Попался опять. – Ты мне не доверял никогда. Ты до сих пор имеешь сомнения насчет ребенка!
- Но они имеют под собой почву. Не на пустом месте же возникли!
- Я ждала до тридцати лет, чтоб он потом сомневался!
- Солнышко, ну прости меня. Ведь этот вопрос меня задевает, мою гордость, а тебя оскорбляет.
- И унижает! – подчеркнула она.
- Согласен. Но надо раз и навсегда сделать экспертизу и поставить точку! И ты сможешь меня всегда ткнуть носом в это.
- Мне экспертиза не нужна! Я и так все знаю! Экспертизу делают тогда, когда нужны алименты, а мне от тебя ничего не нужно! Сыта всем! Давай расстанемся по-хорошему. Если я в чем виновата – прости меня. Давай заканчивать, мне пора ехать.


- Ха-ха! Мама, посмотри! – Тоська выложила из сумки ювелирные украшения, тут же надела, теперь крутилась перед зеркалом. Руку в сторону отвела, любовалась, как камни переливались, искрились на кольце.
- Что вернул? – Мать обрадовалась.
- А что я говорила? Как миленький!
- Ну и как все прошло? – Мать интересовало всё.
- Да нормально! Я же сказала – он предсказуемый. Все его шаги я заранее просчитала. Сейчас переварит – начнет угрожать. Все это уже мы проходили! Потявкает, опять приползет. Вот увидишь…

Он вернулся домой. Постепенно цепочка стала складываться. Безотцовщина – беспутная мать с кучей отчимов - интернат – проституция – встреча с ним. Это ее жизненный путь. Нет ни одного светлого пятна в биографии. Почему, почему если появилась возможность все начать заново, она от этого отказалась? Ведь даже уход из проституции, смена имени, их встреча… все это совпало по времени, и могло означать лишь одно - начало новой жизни для нее!
- Да! – Он соглашался. – Был сложный для нее период, когда он не мог разобраться в своих отношениях с женщинами. Да, для нее это действительно было унизительным и обидным. С себя он вину не снимал. Но, это все осталось в далеком прошлом, и сейчас, когда он все своими руками исправил, старался, как мог, загладить свою вину, и сделал все для того, чтобы она почувствовала себя счастливой… Да и тогда, когда ее положение можно было назвать «унизительным», он никогда о ней и о ребенке не забывал, и делал все от него зависящее, чтоб хоть как-то это компенсировать. Пусть материально, но не только. Он всегда брал ее с собой в поездки, старался наполнить для нее эти дни ощущением счастья, нет, не призрачного, а настоящего. Разве не было им хорошо вдвоем? Разве не писала она еще за две недели до разрыва:
- Ну как ты там, мой любимый мужчина?... Я таю от твоих слов… Ты меня балуешь, а я тащусь от этого…  Жду. Хочу. Люблю… А чего бы я за тебя замуж пошла?... Ты - мой желанный и долгожданный… Я твоя навеки… Люблю. Люблю. Люблю…. Приеду – залюблю!
– И это за две недели! Что ж я такого сделал, чтобы меня так возненавидеть? А если все это было продумано заранее? Воспитание в духе ненависти к мужчинам – от матери и от профессии… Как они там любят говорит: Они думают, что они нас имеют, а это мы их имеем! Отношение формируется только потребительское. Интернат – извращенное чувство круговой поруки, даже когда дело касается чего угодно, воровства, например. Это объясняет ее участие в кражах в Стокманне. Ну а я? Кто я? Клиент? С которого сняли все, что было возможным? Она в курсе всех моих финансовых дел. Синица лучше, чем журавль! Со мной можно было любезничать, писать любовные записки, а про себя думать о деньгах и о том, чтобы поскорее все закончилось. Родить ребенка от хорошего отца? Потом сбежать, понимая, что никогда не брошу и не откажусь от него! А я рисовал себя какую-то радужную картину, витал в облаках, пока она спокойно ходила по земле и рассуждала вполне прозаично? Куда она теперь? Посидит дома, пока есть деньги, потом опять за старое! Он вспомнил про те самые фотографии с клиентами из Германии, Финляндии, России… Она их отдала ему. Он собирался выкинуть, но не сделал этого. Что-то остановило. Просто убрал подальше. Сейчас достал, скользнул взглядом.
- Как она говорила? «Это тоже часть моей жизни»? «Там не только «это», но и достопримечательности»? Воспоминания на пленке, на фото? А в душе? Что в душе? Клиенты? Правила «игры»? Сперва деньги, потом секс? Или, как со мной – секс и деньги за него? Да, все правильно, в данном случае если поменять местами слова смысл не изменится, главное, в душе одни лишь деньги. А такая душа мертва!   
Выходит, я строил крепость, возводил крепкие стены, которые смогут выдержать любую осаду, защитить от любого врага, а он – враг был рядом… спал со мной… смотрел на меня широко распахнутыми глазами, подавал мне тарелку с супом, и всегда держал наготове нож, что вонзить мне его в спину. И, наконец, ударил! Так что ли?
Ее «унижали»! В чем? Как? Этого он вообще понять не мог! Ну, мог, когда-то резко ответить, когда его отвлекали от чего-то серьезного, но всегда извинялся и просил прощения за вспыльчивость… Но в чем еще-то? Он не понимал, что «унизительным» для нее было совершенно другое, отличное от того, что воспринимается нормальными людьми.
Возможно, «унизительным» было ощущение невозможности разговаривать с ним на равных, как ей казалось, страх ведь нападал, косноязычие, просто в себе замыкалась. Но ведь никогда ее этим не попрекал, не высмеивал ни в коем случае. Он знал о Тоськином очень «среднем» образовании, замечал множество ошибок в ее письмах, но не тыкал носом. Мог, конечно, сказать что-то шутливое про увлечение всех женщин, и ее в том числе, глянцевыми журналами. Но это общеизвестно! Нет мужчины, который бы об этом не знал и не иронизировал над женской слабостью и тягой к гламуру. И ничего обидного и, тем более, унизительного в этом нет. 
Или «унизительным» было то, что, он вел себя, как настоящий мужчина, строил дом, решал сам все проблемы, не спрашивая подчас ее мнение, не дожидаясь ЕЕ решения и разрешения?
 А может ее «унижало» то, что он имел свое, а не ЕЕ мнение?
 Нет, наверно, самым «унизительным» было собственное осознание и страх, да, именно животный страх того, что, в конце концов, все ЕЕ тайное станет явным. Ложь выходит наружу и чем дальше, тем больше. Если всю жизнь лгать и жить в тени собственной лжи, то каково ощущать себя вытащенной на Божий свет во всей неприкрытой наготе правды? И понимать, что это еще не всё, что всплывет и другое, еще более худшее. Унизительно! Еще как унизительно! Для таких людей нет ничего страшнее правды!
  И последнее, это понимание неспособности любить-то мужчину, любого, не только этого, и это было тоже «унижением» для нее самой!   
Он не мог молчать, не мог сидеть в одиночестве со своими мыслями, ему необходимо было с кем-то поговорить, кого-то выслушать, посоветоваться. Ему не хотелось верить в то, что сейчас вырисовывалось перед ним.
Он рассказал друзьям. Тем, кто его знал уже десятки лет. Рассказал всё. Всю правду. Не ее советы-небылицы пересказывал, а с самого начала.
Большинство сказало:
- Что ты хотел? Чего ты ждал? Не мог себе найти другую? Не с панели?
Кто работал в органах, те были более серьезны. Долго расспрашивали, деталями интересовались, бумаги смотрели, себе записывали что-то, помечали. Часа четыре беседа длилась. Под конец спросили:
- Сколько, говоришь, в браке пробыли?
- С сентября по бумагам четыре месяца. Три недели в Штатах, еще две-три недели в Финляндии. Из четырех месяцев может полтора наберется совместной жизни.
- А до свадьбы?
- До свадьбы… - Он задумался, подсчитывая, - месяцев восемь, так опять же, я в сплошных разъездах.
- Ну что мы можем подытожить… Называется это – мошенничество, статья 159 Уголовного Кодекса Российской Федерации. Пункт третий – «в крупных размерах»,  может, четвертый – «в особо крупных». Что такое мошенничество понимаешь? Вхождение в доверие и получение крупных денежных средств путем обмана. Пиши заявление! – Лист бумаги перед ним положили. – Нелегко придется… Баба, она, конечно, тертая, но лет пять своих получит!
- Я подумаю… - Он ответил. Он не готов был к такому развитию событий.
- Думай! Тебе решать! – Друзья пожали плечами. – Тебя, как последнего лоха, развели. Ситуация ныне модная, для нас привычная… с замужествами… с разводами… с мошенничеством… Не ты первый, не ты последний. И советуем анализ ДНК сделать! Хоть ясность будет.
Он вышел из прокуратуры, как выжатый лимон. Поехал в церковь, что когда-то построил. Сидел, смотрел на спокойные лики святых, думал… Написал ей зачем-то. Про все. Про визит в прокуратуру, про кражи из Стокманна, про фарс со свадьбой…
- Ну вот! Как я и говорила! – Усмехнулась она, показывая сообщение матери. – Пошли угрозы! – Но попал-то он в точку… Все ведь было правдой. Этого она терпеть не могла, когда попадалась, когда уличали ее, когда за руку ловили. Снова «унижение»! Вспыхнула ярость. Написала, всю ненависть вложив:
- Мразь! Подонок, гнилой доносчик. Тебе жить в 37-м году. Таких расстреливали, без суда, в своем кругу, как предателя, как стукача. – Пахнуло интернатским детством. – Ты с ума сошел? Я была послана тебе Богом, чтоб помочь исправить твою сущность. Но у меня опустились руки после того, что пишешь. От тебя смердит, твой разум сгнил. Мне стыдно за себя, как я могла связать с тобой жизнь. Делай, что хочешь теперь. Мне все равно. Дадут срок, так условно, за то, что родила от благородного человека. Ты меня добил. Я меняю номер телефона, стираю скайп, завожу новый е-мейл. Встретимся в суде!
Утром позвонил друзьям:
- Я не буду подавать заявление!
- Зря! – Ему ответили.
Из Америки позвонил друг, у которого останавливались:
- А ты знаешь, что жена моя сказала? Помнишь, ты рассказывал, как потерял семь тысяч евро в гостинице? Это она взяла! Профессиональная привычка! Клиент был без сознания – влюблен, чего не воспользоваться.         
- Неужели, правда? – Подумал. – Хотя, все один к одному. Почему бы и нет! Ведь получается, что всё обманом было получено, если она заранее все спланировала. А чем обман отличается от кражи? Какая разница?
 Он встречался с ребенком, гулял с ним, куда-то возил. Кстати, он сделал анализ ДНК. Это был его ребенок.
- Хоть что-то хорошее в этой истории…
 Вечером привел к ним домой. Тоськи не было. Встречала мать. Он ей сказал, что ничего не будет делать и согласен на развод. Он устал от всего этого. Он отдал матери эту расписку, что получил от нее в тот злосчастный день. У него больше не было никаких сил. Он думал еще о том, как он сейчас поедет обратно.
- Ну и правильно! – Обрадовалась та. – Я ведь к тебе всегда хорошо относилась, и сейчас хорошо отношусь. Что поделаешь… - пожала плечами, - …расходятся люди. Не сложилось, значит.
- Хорошо отношусь… - Подумалось, когда медленно спускался по лестнице. – А в квартиру свою не пускаешь! Мало ли что дочка с зятем поссорилась, ты же «хорошо» относишься. Что ж зятя, как бездомную собаку, на улицу… в гостиницу. – Вспомнил поцелуй, когда машину ей купили перед самой свадьбой. – Иудин поцелуй-то был.
- Ну и зря! – Сказал друг из Америки. – Лже благородство! Нужно было дать ей по полной мере! Вышла бы доброй старушкой!
Связь с Тоськой была только через телефон матери. Свой она действительно сменила. Звонить он на домашний не хотел, голос матери был противен ему, да и Тоськин слушать тоже не хотелось. Но не мог, не мог он не общаться, хоть так, через смс, все на что-то надеялся, уговаривал, стыдил. Писал теперь открытым текстом, и про «Микадо», и про то, как встретились, как вырвал он ее из того кошмара. Она вяло отвечала:
- Что мне-то, я грешная баба! – И еще, странное дело, пообещала, что как только разведут и она получит свидетельство о разводе, то вернет ему машину и бриллианты. – Все получишь обратно! Мне от тебя ничего не надо!
Позвонил ее бывшей подруге. Рассказал. Та сначала отмахнулась:
- Помиритесь! Не в первый раз! Сам знаешь.
Но когда подробности узнала, то задумалась:
- Хватит ей писать! Не стучись в закрытую дверь. Ты же им удовольствие доставляешь. Она там сидит и радуется, что кинула тебя. Тебя там совсем не уважают. Это их штучки, я поняла всю их семейку. Все твои шаги просчитаны. Она знает тебя очень хорошо. И не надейся, тебя так просто не оставят! Ее месть продолжится. Ну и дура же, Тоська! Такой шанс был… Если б я тебя не знала почти шесть лет, то могла еще что-то предположить… А так… Все у нее спланировано! Про нее все девчонки, кто знал ее раньше, говорит – попользуется человеком и в сторону. Так и со мной было, теперь с тобой. Да ты не мучайся, дождись развода, и празднуй освобождение!

- В суд одна не пойду! – Тоська почему-то испугалась. – Вдруг он там чего-нибудь выкинет?
- Не волнуйся, дочка, я с тобой! – Мать грудь вперед выкатила, плечи расправила. – Защищу, если что!
В суд приехали почти одновременно. Тоська с матерью – на ее машине. В коридоре села на краешек стула, мать развалилась на двух. Он стоял у стены напротив. Было видно, что Тоське не по себе.
- Ха! – Квакнула мать. – Плевое дело! Я три раза разводилась. Две минуты, и все кончено.
- Боже! – Подумал он. – Ведь это твоя единственная дочь, которая, наконец, вышла замуж, и совсем за неплохого человека. И тут же разводиться… А ты так мерзко… Вылитая «Bufo Vulgaris» …
Суд действительно занял пару минут. Они ответили на вопросы, что задала судья, подтвердили, что примирение не возможно, расписались, и именем Российской Федерации им объявили, что их брак расторгнут.
Когда вышли на улицу, он спросил Тоську с усмешкой, припомнив ее обещание:
- Ну что, когда машину-то ждать?
- Обойдешься! – Отрезала Тоська. – Это твои подарки! Забудь!
- Понятно! – Вспомнил про «двести евро».
- И в церковь тебе надо ходить почаще, каяться! – Это теща на прощанье посоветовала. Он отправился в детский сад, ребенка повидать. Погуляли с ним до вечера, домой привез его. Тоська даже не вышла, хотя и дома была.
- Хотел сказать… - Начал, было, он теще.
- Нечего говорить! – Она прямо выталкивала его за дверь. – И нечего прикидываться порядочным человеком! Все знаю! Знаю, какую напраслину на мою дочь возводишь! Иди! И не прикидывайся порядочным! – Повторила, прежде чем захлопнуть дверь.
Он ехал по городу, затем по трассе, как в густом тумане, держась четко правой обочины. Его обгоняли все. Даже тяжелогруженые самосвалы. Ему было не до дороги сейчас. Лишь изредка встречавшиеся Тойоты Камри вызывали резкую боль в душе, напоминая о том предательском выстреле в спину, что он получил сегодня вместе с решением суда. Ведь он надеялся до конца, что это всего лишь ссора и она, наконец, закончиться. Закончилась…
Он заехал в знакомую церковь, к знакомому священнику. Рассказал все, без утайки, как на исповеди.
- В церковь, говоришь, посоветовала ходить почаще… - Усмехнулся в бороду. – Тебе, построившему этот храм? И другие? – Он обвел руками вокруг. – Это им надо стоять на коленях всю оставшуюся жизнь и молить Господа нашего о прощении! Посоветовала не прикидываться порядочным? А ты бы обиделся, если бы она назвала тебя гомосексуалистом? – Взглянул лукаво.
- Нет! Это же чушь!
- Чего ж на чушь обращать внимание? Язык он без костей, знай себе мелет. Прости ты им Господи, не ведают, что творят! – Повернулся к алтарю, перекрестился. –  Не думай ни о чем! Господь сам все решит! – Снова обернулся к нему. – Что есть грех? Грех это, прежде всего, ложь. Ложь Богу, ложь ближнему, ложь самому себе.  Помнишь о семи смертных грехах? – И стал загибать пальцы, перечисляя. – Гордыня, сребролюбие, блуд, зависть, чревоугодие или плотоугодие, гнев, уныние. Сюда же можно причислить еще грехи, к небу вопиющие и грехи хулы на Духа Святого. Вот и посмотрим, что мы имеем. Из своей гордыни, из эгоизма своего она предала и бросила тебя. Из-за жадности к деньгам, сребролюбия, – обманом старалась заполучить их, не брезговала краденным, выкуп с мужа требовала, за то, что с ним поехать к супружескому дому. Знала, что деньги твои кончаются, но взяла! Долг супружеский за двести евро исполняла. – Покачал головой. - Чувств своих не хранила, а, наоборот, блудила, изменяла тебе, да так, чтоб побольнее, преподнесла, как «подарок» ко дню рождения. Зависть всегда ей владела, ибо жить хотела лучше других, не взирая, на способы приобретения благ. Гнев ее был непримирим, ссоры продуманные и тяжелейшие для тебя. Унынию предавалась… А что есть уныние? Это излишнее успокоение сном, а дороже у нее ничего в жизни не было, отсюда отсутствие страха перед Богом, о душе совершенная беспечность, и нерадение о покаянии до последних дней жизни. Ну и о последних грехах… Что мы относим к грехам, вопиющим к небу? Господа нашего всуе поминала, уповала на Него чрезмерно в своих помыслах, да жизнь свою греховную продолжала в одной надежде на Божие милосердие. Это грех хулы на Духа Святого! Достаточно тебе?
- Да! – Он кивнул опять.
- Вот и подумай, сын мой, что ее ждет там… - Он показал рукой наверх, к куполам храма. – А может, и здесь. – Опустил руку к полу. – Сочтет нужным – простит, а нет… на все воля Его!  Сказку о рыбаке и золотой рыбке помнишь? «И осталась одна старуха, а перед ней разбитое корыто…». Езжай с Богом, я помолюсь и за тебя и за нее!
   
Подруга бывшая прокомментировала:
- Это им надо в церковь ходить! Колдовали ведь на тебя! Знала она все! – Это про мать. – Она жила и живет за счет дочери. Сама ее куда надо пристраивала! А признать вслух это… ну какая же дура так поступит! Легче все списать на оговор. Кошмарная история! Какие они обе идиотки и глубоко непорядочные люди. Беги от них скорее! 
На 23 февраля, как и обещала, прилетела «лучшая». То-то радости! И день рождения, и день «освобождения» от «постылого» мужа.
- Счастливая ты! – Обнимала и целовала Тоську «лучшая». – Кончилось все для тебя! Поздравляю от души! Не то, что я… Все сижу со своим, и сижу… и никуда мне не деться. Как я тебе завидую!
- Я сама себе завидую… - Тоська плечиками заводила. – Камушки-то как? – Ручку оттянула, пальчик оттопырила, колечко-то теперь на другой руке красовалось. – А эти? – Одним боком повернулась, чтобы бриллианты в мочке уха сверкнули, другим. – Чем не компенсации за мои «унижения»!
- Давай, подруга выпьем за тебя! – провозгласила тост «лучшая».
- Давай! За конец моих «унижений» За нас, любимых! За нашу с тобой дружбу! – Чокнулась Тоська.
«Лучшая» сидела, улыбалась, про себя «радовалась» за подругу:
- Давай, давай, за «дружбу»! Так тебе и надо, сучке! Думала, королевой заживешь? Лучше меня? Мой мужик пашет, пашет, экономит на всем, а мне терпеть это приходиться и знать, что никогда он не разбогатеет! И прикажешь смотреть, как ты тут, в любви, да деньгах купалась? И ни в чем отказа себе не знала? Ишь, на свадьбе, как вырядилась… Унижал, говоришь… А когда десять лет подряд перед всеми мужиками раздевалась, ноги раздвигала, да в рот брала за деньги, тебя это не унижало? Ты про унижение ничего не знаешь… Унижение это когда тебе по пять евро, как школьнице на завтрак выдают… А ты у нас теперь с деньгами… Богатая… Ничего. Это у тебя не надолго! Деньги кончатся, да и неизвестно, как твой-то, теперь бывший муж, себя поведет. Он мужик серьезный. Ты его крепко обидела, глупая. Хитрой себя считаешь, а мозги-то куриные, если тебе замужняя баба советует разводиться с нормальным мужиком, а ты ей веришь, слушаешь, и, дура, разводишься! Жила бы с ним, как за стеной, и горя не знала! А теперь, думаешь, за счет ребенка прожить? Сомневаюсь, что он снова клюнет на это! Умнее, наверняка стал. Осторожнее. Обобрала его? Ничего, он, как сама рассказывала, хвасталась, глупая, умеет деньги зарабатывать. Снова на ноги встанет. Не то, что мой! Я-то насквозь тебя вижу! Никогда у тебя ничего не будет – ни дома нормального, ни семьи человеческой! По рукам опять пойдешь! Только за границу он тебя не выпустит! Это точно! Здесь будешь шлюхой. А в твоем-то возрасте, да с твоими данными, да с твоей вечной гусиной прыщавой кожей, с твоими ногтями… кому ты нужна? Лишь на дне самом! Шлюха, ты и есть шлюха! – Но вслух:
- Как я тебе завидую, дорогая! Как ты теперь счастлива!
- Сейчас бизнес какой-нибудь с мамой откроем, мужа под себя подберу… Заживем!
- Да, дорогая! Какая ты молодец! – А про себя вновь. – О каком муже мечтаешь, дура? Кому ты нужна-то? Вижу, самооценку-то он тебе задрал, только суть та же, не спрячешь. Или такого, как Петька ваш? Опускаться ох, как тяжело! Невыносимо! Как начнешь, так и покатишься.  Да и много ли вы в бизнесе смыслите? Прогорите. На работу придется устраиваться. А много ли ты работала в жизни? Сама рыдала, как тяжко в аэропорту было, как быстро все осточертело. Так что путь твой один – на дно!   
Напились. Ночью написали «второй». Тоська предложила, но писали с чужого телефона, дабы он не вычислил:
- Вернись к нам, в семью! Все простим! – Пошутить решили.
«Вторая» ему переслала, им отвечать не стала. Написал он:
- Если есть, что сказать, говорите мне, как виновнику. Других людей не беспокойте.
Часа в четыре утра пришел ответ:
- Вас мы попросим не встревать!
Он обозлился, написал:
- У одной уже есть проблемы, - имея в виду развод, - вторая тоже хочет? – Намек был понятен. «Лучшая» приехала в Россию сына от армии «отмазать». А он мог помочь доблестным Вооруженным Силам заполучить лишнего призывника. «Лучшая» понимала его возможности. Заткнулись. Утром написали «второй». Извинились.
На 8 марта он послал Тоське скупые поздравления. Опять не удержался. Болела душа! В ответ получил странное послание:
- Я за все тебе благодарна! И за свадьбу тоже. Но не смогла… Желаю тебе счастья! И встретить свою любовь. Чтобы ты мне когда-нибудь спасибо сказал, что не испортила тебе жизнь до конца. Я понимаю всю твою боль. Прости, если сможешь. Я не хотела ничего плохого. Тем более тебя оскорбить. Просто поняла, что быть с тобой не смогу. Врать и притворяться уже не могла. Чтоб ты не думал, а чувство вины у меня есть. За это каюсь и прощу прощения. Прости! Прости! Прости!
Он усмехнулся и написал в ответ:
- Ты говоришь о чувстве вины и раскаянии передо мной… Но покаяние есть поворот от лжи в делах своих к истине, к тому, как они выглядят теперь в глазах Господа. А у тебя не возникло желание что-то вернуть… хотя бы из явного… Камри, например, или бриллианты, или семь тысяч, украденных в Скандике, или десять тысяч, полученных в качестве «компенсации» за «потерянную» работу? Для меня это не деньги, а твои поступки, символы предательства, утраченных надежд и не сбывшихся ожиданий. Для тебя тоже! Это и есть чувство вины, за которую ты каешься и просишь прощение? Или я ошибаюсь?
Ответ не замедлил ждать:
- Нет, не возникло желание! Это были подарки. За шесть лет общения. И за это я не винюсь!
- Правильно! – Подумал он. – Все нужно разделить на двести евро…
Через некоторое время пришло еще одно сообщение:
- Достал! Не надо было жениться на девушке из «Микадо»!







                Часть II.      

                ПРОЩЕНИЕ.


«Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим…»
«Кто простил грехи, принес пользу и своей душе, и душе того, кто получил прощение, потому что... сделал кротким не только себя, но и его. Преследуя обидевших нас, мы не так уязвляем их души, как прощая их, ибо приводим их этим в смущение и стыд».
       Пр. Исайя.

 
                I.

По данным Гидрометеоцентра сейчас в Петербурге минус 4 градуса, ветер северо-восточный 17-22 метра в секунду, сильный снег и метель. На дорогах гололедица. 

Ехать Тоське никуда не хотелось, но Ильдар, поставщик товаров, с непрошибаемой ментовской наглостью потребовал рассчитаться сегодня же. Его давно уже выгнали из милиции, еще до переименования в полицию, но тон и замашки остались прежними. Теперь он был «коммерсантом», поставлял всякую галантерейную ерунду, и надо ж было сделать Тоське глупость – связаться с этим дагестанцем. Набрали с матерью товара, который лежал теперь мертвым грузом. Да все в долг, а покупатели почти не заглядывали в их павильон. Народ беднел стремительно и тратил деньги только на продовольствие. Аренду постоянно повышали, налоги росли, надзорные инстанции собирали свою мзду. Полиция, торговый отдел, пожарники, санэпидемнадзор, налоговая… со счету собьешься. Никого не волновало – есть у тебя с чего платить или нет. Плати! А не то… проблемы будут. Лица проверяющих были строги и серьезны, они называли выявленные бесчисленные нарушения, перечисляли законы и инструкции, подтверждающие это. Спорить и проверять, ни Тоська, ни ее мать были не в состоянии. Оставалось одно – платить. Можно было чуть-чуть поклянчить, попробовать «договориться» и уменьшить требуемую сумму. Тон проверяющих становился мягче, появлялась непременная улыбка удава, притягивающего взглядом кролика. Если это был мужчина, то сюда порой добавлялись похотливость взгляда и прямые намеки на благосклонность в обмен на удовольствие. С такими приходилось иногда спать, и Тоське казалось, что это поможет в дальнейшем – станет любовником и в следующий раз обойдет стороной с проверкой, а то и сам поможет материально. Но секс сексом, а деньги деньгами. Никто своего терять не хотел. Пальцем тыкали в потолок, мол, начальство требует. Да и в любовники записываться не спешили. Им и молодых девок хватало, из соседних павильонов, а ей как-никак уже за сорок.  И, во-вторых, вместо прежнего мог заявиться совсем другой проверяющий из этого же ведомства. С ним нужно было начинать все сначала. А даже если и тот же приходил, то не факт, что он соглашался на уменьшение платежа тем же способом.
- Все ж нормально было… - Старалась уговорить, напомнить.
Один, цинично усмехаясь, ей ответил:
- Было и было. А теперь нет. Да и сучка не подмахнет – кобель не заскочит.
Но одного таки она зацепила. Тоже из проверяющих ментов или полицаев, как их теперь называли. Вроде б ничего сначала, неплохо складывалось. Он разведенный. Все как положено – свидания, ухаживания, конфетно-цветочный период, даже в театр пару раз выбрались. В постели был не плох. Тоська даже планы начала строить на совместную жизнь. Но мент, есть мент. Вопросики - допросики, прям, как бывший. Врала поначалу легко, муж – заносчивая скотина, из-за этого и развелась, унижал постоянно, мол, малообразованная, ну не всем же университеты заканчивать, а она-то всегда работала по торговой части, вот, до замужества, например, в аэропорту, в Дьюти фри, хорошее было место, из-за него, козла, уволилась, потом назад не смогла восстановиться – место было уже занято, пришлось свой бизнес открывать. Только мент видно что-то про нее раскопал, она нутром почувствовала. Может, пробил по своим каналам, всплыло что-нибудь. Замолчал, расспрашивать перестал, на ее намеки о дальнейшей совместной жизни, не реагировал, или улыбался, не поймешь его – насмехался что ли? Встречаться реже стали, да и то ради лишь секса, все ссылался на занятость. Поняла, что «роман» к концу подходит. Звонить ему перестала, и он не проявлялся. Были и другие, да только их интерес к ней в постельных забавах заключался. И не более того. Ни тебе денег, мелкие дешевые подарки не в счет, да и то ни от каждого, ни тебе любви! Дочку она хотела! От кого? От этих? Что она совсем дура? Потом одной растить? Пришлось эту мысль оставить. А так ведь хотелось…         
Как она всех мужиков ненавидела!      
Вот и Ильдар о том же. Выслушивая его требования по телефону, Тоська представила, как кавказские маслянистые темные глазки превращались в щелочки, буравили и давили одновременно, нижняя толстая губа презрительно-угрожающе оттопыривалась:
- А не то…, сама понимаешь,… проблемы будут… - Его голос леденел, вырывался со свистом и словно арканом охватывал шею, сдавливал страхом нешуточной угрозы. На просьбу отсрочить платеж он рассмеялся. – Ты что? Забыла, с кем дело имеешь? Долги отдавать надо вовремя, а не то не расплатишься вовек…
- Ладно, Ильдар. – Тоська смирилась, выхода все равно не было. – Сейчас выезжаю.
- Давай, по-быстрому. Не люблю, когда меня ждать заставляют. – Бывший мент отключился.
Швырнув в сторону трубку, словно из нее продолжало доноситься змеиное шипение Ильдара, Тоська откинулась на подушку и уставилась в потолок.  Надо было везти деньги! И зачем они вообще взяли в аренду этот павильон? Когда развелась шесть лет назад словно в эйфории пребывала. А теперь? Деньги, которые удалось у бывшего мужа урвать, иссякли. Две машины, что он подарил – ей и маме, продали, купили одну на двоих – экономия и выгода. Однако, в цене, конечно,  потеряли, но бизнес свой открыли. Вложились вырученным. Поначалу казалось хорошо все будет, а тут кризис этот, чтоб его… Прибыли с павильона никакой не стало. Только долги сплошные. Кризису тому конца и края не видеть, несмотря на все заверения президентов, да премьеров из телевизионного ящика, что, мол, все позади. Откуда? И нефть вроде вверх ползет, а народ все нищает.
Хлопнула входная дверь. Она поняла, что сын вернулся из школы. Надо было заставить себя подняться с кровати, выйти, встретить и накормить. Не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Кроме одного – вот так, бессмысленно лежать на кровати и смотреть в потолок. С сыном отношения последнее время стали окончательно портиться. Он иногда огрызался, но чаще уходил в себя, лишь сверкнув не по-доброму, исподлобья, голубыми глазенками. Подруги успокаивали, мол, переходный возраст начался. Потерпи. Все через это проходили. Но она-то знала… здесь дело в другом, вернее, в ком… Это отец! Как она его ненавидела! Да, они развелись. Ну и что? Да она поступила не совсем красиво с ним, забрав перед разводом все деньги. Ну и что? Во-первых, попользовался ей, во-вторых, она честно извинилась, а в-третьих, он же мужик! Еще заработает. Да так оно и вышло. Ну, переживал, ну, страдал. Но она-то не любила никогда. А он? Сколько крови попил со своей любовью, доставал, то уговаривал вернуться, то грозился, никак угомониться не мог. Она даже Ильдара просила помочь разобраться, он тогда в ментовке еще работал. Тоже хорош гусь, пообещал, наврал с три короба, ничего не сделал, свое получил, да еще как! - Тоську аж передернуло от воспоминаний, - а потом и самого выперли. Все они мужики - козлы! Им только одного всем надо! И с сыном теперь… Алименты шлет, суммы на первый взгляд и неплохие, но она-то знает – для него – семечки, курам на смех! У самого в двух странах дома. Живет в свое удовольствие. Правда, для сына отказа нет ни в чем, но ей-то крохи дает с барского стола. И попробуй с него лишку взять. Заикнулась как-то, мол, через суд тебя прижму – платишь маловато, он тут же выслал ей все расчеты и даже налоговые декларации. Что она дура? Не понимает, что у него еще доходов до черта без этих бумажек и на счету имеется не мало! Подлец, лучше б сдох тогда при разводе. Все бы мне досталось! А теперь? Теперь сын к нему все больше тянется. Я же чувствую. Говорят по телефону подолгу, на каникулы к отцу ездит. Раньше хоть все мне рассказывал, что там отец ему наговорит, а потом, как отрезало, слова не вытянешь. Тихорится, дверь плотненько прикрывает, даже по скайпу шепотом разговаривает. Отец, небось, все про свою любовь ко мне треплется. Знаю я эту любовь! Сыта! Простить не может, что бросила. Или другое наговаривает. Про мое прошлое. Про «Ольгино», да бордели немецкие… Ну, грешная я была баба, чего в молодости не натворишь? Мстит, не иначе мстит. Все мои скелеты из шкафов хочет достать. А у самого их мало? Подлец! Любит он меня, как же! Сам говорил, когда-то при разводе, уговаривал семью сохранить, мол, в тайне все будет, вырастет сын и ничего не узнает, если родители рядом и живут вместе и счастливо, а иначе, мол, у времени есть такая особенность открывать истину. Ан, не по его вышло! Так теперь ждет, когда сын расспрашивать начнет. «Папа всегда говорит правду!» - Тоська передразнила голос бывшего мужа – слышала не раз, как он сыну говорил, а тот и рад повторять: «Мой папа никогда не обманывает!».  А может, уже и начал расспрашивать отца? А тот… Холодок пробежал по спине. С последних каникул сын вернулся какой-то странный. Все молчит больше, слова из него не вытянешь. Может , отец что наболтал…
Нет! – Отшвырнула эту мысль. – Мне он вопросов не задавал. Да и не будет. Не поверит отцу! Просто возраст у него начался переходный, вот и ведет себя так.
- Чем с отцом-то занимались? – Первым делом спросила, как вернулся неделю назад от отца.
- На лошадях катались почти каждый день. В аквапарк ездили. В бане парились дома. – Пожал плечами.
- На каких еще лошадях? – Не поняла сначала.
- На настоящих. Одна гнедая, другая белая. – Сын оживился.
- Откуда лошади-то взялись?
- Отец купил.
- И что он их дома у себя держит?
- Зачем? В конюшне стоят.
- Я в шоке! Он что совсем с ума сошел? Зачем они ему сдались?
- Да, папа давно говорил, что собирается. Вот и купил. Мы же держим собаку, а он лошадей… Они, мама красивые и добрые. Мы на занятия ходили, учились правильно ездить. Так здорово было! Черным хлебом их прикармливали, сахаром, яблоками, а они смешно губы тянули, а потом головами и гривами трясли. Нравилось им.
- А погода? В такую погоду катались? Дожди были проливные!
- Да это у вас. Там нормальная погода была. В первый день только не очень, а так лишь дождик изредка моросил, но он не помеха. Тебе не понять, мама…
- Конечно! Куда уж мне! – Фыркнула, не в силах сдержать нараставшее раздражение. Сын не ответил ничего, повернулся и ушел к себе, плотно затворив дверь перед матерью.   
- А если спросит? – Вдруг кольнуло прямо в сердце. – Нет! – Вновь отогнала от себя этот призрак. – Подлец! Сволочь! Доносчик! Благородство свое выпячивает. Лошадей он себе завел… А все остальные – я, мама, подруги – быдло, мусор, отребье, скоты, которых можно отправлять пороть на свою конюшню. Один он у нас благородных голубых кровей. Мерзавец! И этот туда же! – Тоська вдруг поймала себя на мысли, что почти ненавидит собственного сына также, как ненавидит его отца.
Затренькал телефон. Она скосила глаза и, увидев номер, стиснула зубы. Ильдар, опять. Протянула руку, нащупала вздрагивающую трубку, покачала в руке – швырнуть бы об стену. Потом выдохнула, прижала к уху:
- Да!
- Слушай, ну ты едешь уже? Где ты сейчас?
- Да, выхожу из дома.
- Только выходишь? – Ильдар разозлился. – Давай быстро, слышишь. У меня еще дела есть, поважнее тебя. Меня люди ждут, понимаешь? Из-за тебя сижу.
- Может, завтра? – Спросила вяло, без всякой надежды. Ильдар почти взорвался, слюной забрызгал, зашипел.
- Ты что совсем дура? Я сказал, давай и никаких «завтра»! Быстро. Пулей. Одна нога здесь, другая у меня. Поняла? Быстро, я сказал. – И отключился.
- Как они меня все достали… - Простонала Тоська. Но вспышка злобы придала ей силы. Она поднялась с кровати, скинула халат, нашла колготки потеплее, джинсы висели рядом на стуле, что-то одела под свитер и направилась в ванную привести хоть немного себя в порядок. По пути заглянула на кухню. Сын сам разогрел себе суп и сидел, склонившись над тарелкой, к ней спиной.
- Здравствуй, сынок! – Сказала она, как можно ласковей, но внутреннее раздражение не проходило.
- Привет, мама! – Он повернулся вполоборота и пробурчал в ответ набитым ртом.
- Как дела в школе?
Он прожевал и ответил.
- Все хорошо, мама. Я ем, видишь?
- Что будешь делать?
- Сначала уроки, а потом в компьютер поиграю.
- Никуда сегодня не пойдешь? – Сын ходил три раза в неделю в бассейн, но она не смогла вдруг вспомнить какой сегодня день.
- Нет. – Сын отвернулся к тарелке. Не поворачиваясь, продолжил. – На улице жуть. Метет по-страшному. 
- Еще и метель… - Подумала Тоська в ванной, всматриваясь в свое отражение. На нее смотрело бледное изможденное женское лицо. Нос заострился. Глаза запали и чернели кругами. Корни волос были все седые. – Надо срочно краситься. – Тоська запудривала темноту под глазами, чуть прошлась кисточкой по носу. – Глаза красить не буду! Губы тоже. И так сойдет. – Решила она. Расчесала волосы, вид седины корней раздражал. Стянула в пучок на затылке, прихватила заколкой. Вдруг вспомнила. – Надо посмотреть, есть ли презервативы в сумке. А то Ильдар будет приставать… Хотя сказал, что торопится. Да, наврать может запросто. – Его тоже приходилось иногда ублажать. Эта скотина, как и бывший муж, знал все о ее прошлом. Бывший муж… бывший мент… Она вдруг вспомнила, как однажды Ильдар, ухмыляясь, сказал ей:
- Ты запомни: ты – мой контингент!
Скоты! Чтоб вы все сдохли!
Она вышла из ванны и вернулась в спальню. Достала из шкафа презервативы, засунула в карман, чтобы переложить потом в сумку. Взяла телефон, позвонила матери:
- Я к Ильдару поехала.
- А что требует?
- Да! И именно сегодня вынь и положь ему.
- Вот скотина!
- Не то слово!
- Ты там поосторожней, дочка. На улице, видишь, что творится. – Тоська вспомнила, что сын уже упоминал про метель, подошла к окну, отодвинула штору, выглянула, но ничего не увидела – все стекло было залеплено снегом.
- Вижу. Да, уже без разницы. Все равно придется ехать. Ильдар не отстанет.
- Ну, смотри. Главное, осторожно.
- Постараюсь. Пока, мам.
- Пока, доча.
Тоська кинула телефон на кровать и направилась в материну комнату. Там, в угловой тумбе под замком, в маленькой шкатулке хранились их сбережения. Тоська открыла и совсем расстроилась – денег было мало. Со вздохом отсчитала требуемую Ильдаром сумму, несколько оставшихся купюр положила на место. Господи, как дальше-то жить? Правда, на карте скопилось немного евро - бывший присылает на сына, но это последний резерв.  Сунула деньги в карман джинсов. Выходя из материной комнаты, столкнулась с сыном.
- Ты наелся? – Спросила скорей для приличия. На самом деле ей сейчас было все безразлично.
- Да, мама. Я супа поел.
- Больше ничего не хочешь?
- Хочу! – Усмехнулся. В глаза посмотрел с вызовом. – Папиной селедки. И мяса.
- Могу сделать вечером. – Внутри вспыхнула, но сдержалась.
- Ты так не умеешь… - Протянул насмешливо. – Да и мясо вы такое никогда не покупаете.
Эх, чуть не сорвалась, чуть не бросила в лицо: «Так поезжай к своему папочке, коли тебе не нравится, как мать готовит! Провалитесь вы оба!». Испугалась, что в ответ услышит: «Хоть сейчас!». Промолчала. Отвела глаза в сторону.
 - Ты уходишь? – Прозвучал вопрос.
- Да, сынок. Надо съездить по делам.
Он неопределенно хмыкнул, посмотрел исподлобья и ужалил напоследок:
- Сегодня вернешься?
У Тоськи все внутри сначала съежилось, потом полыхнуло красной краской в лицо. Но не стыда, нет. Злости! Он никогда еще так не спрашивал! Конечно, она иногда не ночевала дома. Правда, это случалось редко, обычно она днем встречалась с мужчинами, если было где. К себе-то не пригласишь! Школа под боком, сын в любой момент вернуться может, несмотря на продленку. Пока был маленький, ходил в детсад на целый день, еще куда ни шло, домой приводила, да и то Петька пару раз забрал раньше времени – в дверях столкнулись с очередным кавалером. Сыну что-то соврала, дескать, мужа себе ищу, вот и знакомлюсь, а он глазенками хлопал:
- Зачем, когда папа есть?
- Опять он про этого! – Подумала тогда раздраженно. После, уходя в очередной раз в ночной клуб, стала специально говорить. – Я на свидание иду! – Чтобы отцу передал. Пусть подергается. Наверняка ведь еще ревнует. Сын молчал, но в его молчании чувствовалось осуждение.
С китайцем как-то в ресторане познакомилась. Приличный на вид. Давно в России, бизнес у него. Несколько раз днем с ним встречалась. Цепочку золотую с медальоном подарил. Там еще иероглиф какой-то был. Но на деньги не разводился. Решила вечером домой пригласить. На ужин. Так сын все под дверью простоял, когда они в гостиной уединились. И не прогонишь! Заявил упрямо, по-отцовски:
- Спать не лягу, пока не уйдет!
Пыталась опять объяснять ему, что мама еще молодая, что ей трудно одной его воспитывать, что она ищет мужа, что хочет еще дочку. А сын в ответ:
- Какую дочку? Чтобы была косоглазая, как этот?
Ничего тогда ему не ответила, да и до мужей ли тут стало? Где их найти? Все мужики – козлы! Им только секс подавай, а сами или нищие, или жадные, или женатые. Про свидания сыну говорить перестала, видя, как он обижается, как голубые глазенки наливаются слезами. Не спал по ночам, ждал ее возвращения.
- Почему ты не спишь? Ведь поздно уже? – Спросила как-то вернувшись посреди ночи после безуспешной «охоты».
- Чтобы ты не привела кого-нибудь! – Буркнул в ответ, отвернулся и тут же уснул.
 Теперь, если и ходила с кем-нибудь в ночной клуб, или там знакомилась, а потом оставалась у него до утра, вернувшись домой, легко лгала сыну про какую-нибудь подругу, с которой засиделась допоздна, потом было страшно одной возвращаться и поэтому она осталась ночевать. Был маленький - верил. И лишь огорченно говорил:
- Ну вот, сказала бы мне, я бы тебя встретил… Я же мужчина, солдат, так всегда папа говорит…
Она тут же начинала его зацеловывать, хотя упоминание об отце ей было неприятно:
- Конечно, ты же мой мужчина, мой солдат, мой защитник. В следующий раз обязательно попрошу, чтобы ты меня встречал, когда буду задерживаться.
А однажды, настал день, когда сын ничего не спросил. Лишь хмуро поздоровался:
- Доброе утро, мама. – И проскользнул мимо, даже не поцеловав. Она не обратила тогда внимания. Тоська смертельно устала, ей ужасно хотелось спать, да и голова раскалывалась от похмелья и бурно проведенной ночи. А сегодня он спросил, но другое: «Ты вернешься?». Грубо, зло ответила, почти на крик сорвалась: 
- Я же русским языком тебе сказала: «По делам еду!» - Ударить захотелось. Наотмашь. По лицу. Вложить в удар всю ненависть к нему, к отцу, всю злость на все свои собственные глупости, ошибки и неудачи. Даже рука поднялась… Аж, задохнулась, но удержалась в последний момент. Выпускала медленно пар. Дурная кровь отливала от лица. Заговорила спокойнее. – Ты же видишь, как мать с бабушкой надрываются, чтобы всех прокормить! – И совсем уже тихо, словно оправдываясь. - Конечно, сынок. Обязательно. Я только туда и обратно. И ехать не хочется, да дела… – Она вдруг потянулась обнять, поцеловать, но показалось, что сын в последний момент случайно отвернул голову в сторону, и ей удалось лишь скользнуть сухими губами по его щеке. Или не показалось? Или он это сделал преднамеренно? Опять закипела, но… 
- Пока, мама. – Сын уже повернулся к ней спиной и направился к себе в комнату. Тоська быстро натянула сапоги, одела куртку, легкую вязаную шапочку, подхватила перчатки, сумку и вышла на лестницу, яростно захлопнув за собой дверь.
На улице творилось что-то невообразимое. Ветер был такой силы, что Тоську вместе с дверью вынесло наружу. Согнувшись в три погибели, стараясь прикрыть лицо сумкой от секущей метели, она добралась до машины, благо вчера оставила ее почти у подъезда. Даже дышать было трудно, словно порывы ветра уносили с собой весь кислород. Вся машина превратилась в огромный сугроб. Тоська добралась до водительской дверцы, пискнула брелком, потянула за ручку, в ужасе думая, а что делать, если примерзла. Но нет, открылась. Она протиснулась внутрь, вместе с рухнувшим, опередив ее, снегом, захлопнула дверь, выругалась, сумку бросила рядом, между сиденьями, вставила ключ и с замиранием сердца повернула. Мотор завелся на удивление легко, заурчал, заиграл разноцветными лампочками торпеды. Она почувствовала, как холодно внутри, а ведь предстояло еще выбраться снова наружу и сгрести снег хотя бы со стекол. Вдруг вспомнилось: они жили вместе с мужем, она даже работала, правда, недолго, зимой он выходил заранее на улицу, сметал весь снег с ее машины, прогревал, а ей оставалось лишь преодолеть секундные неудобства погоды, отделявшие ее от подъезда до тепла и комфорта автомобиля.
- Подлец! – Прощальный вопрос сына не давал покоя. – Это все он, подлец, настраивает.
Тоська включила свет, наклонилась к пассажирскому сиденью и в полутьме на ощупь поискала на полу щетку – нужно было выбираться и чистить снег. Ее била мелкая дрожь – внутри было ужасно холодно. Чуть приоткрыв дверь, она начала протискиваться наружу и снова шквалистый ветер швырнул ей в лицо горсть колючего снега, запорошив заодно во второй раз внутренности машины. Тоська выругалась грубо, матерно, быстро выскочила, хлопнув со всей силы дверцей. Коченея от холода, она стала сбрасывать снег со стекол. Снежная крошка забивалась в перчатки, под рукава куртки, ледяными браслетами сковывала кисти рук. Очистив передние и боковые стекла, она занялась задним, вернувшись к капоту, обнаружила, что все опять заметено. Разозлившись и промерзнув до мозга костей, Тоська плюнула на все и забралась внутрь автомобиля, где стало заметно теплее, и принялась ждать, когда печка отогреет все стекла сама. Съежившись на сидении, она старалась унять дрожь. Прошло минут десять. Тоська чуть-чуть отогрелась, а потоки горячего воздуха сделали свое дело и снег, превращаясь в струйки воды, медленно сползал со стекол. Она опустила боковое стекло и морщась от хлестких ударов метели очистила залепленное зеркало со своей стороны. На правое махнула рукой – больше выходить из машины не хотелось. Медленно тронулась и выехала со двора. Попробовала притормозить. Получилось. Тормоза были в порядке, а неприятный звук, сопровождавший остановку, означал, что заработала АБС. На проспекте машин было немного. Все тащились еле-еле, пробиваясь сквозь белую снежную пелену. Тоська осторожненько влилась в поток, вцепившись двумя руками в руль, ей предстояло выбраться на кольцевую. Она не любила этот маршрут, там вечно все гоняли, как сумасшедшие, но тащиться через весь город времени не было. Ильдар и так наверно уже весь изошел. Странно, что не звонит. Останавливаясь на светофорах, она поискала телефон. Сначала в сумке, потом в куртке. Поерзав на сидении, она забралась пальцами в карманы джинсов, но там были одни деньги и презервативы, последние она вытащила и с раздражением швырнула в сумку. Трубки нигде не было. Она поняла, что забыла ее дома:
- Черт! Как некстати! Наверно, оставила на кровати. Проклятый Ильдар! Ну не возвращаться же. Да и на кольцевой в такую погоду никто мчаться не будет. Доеду! – Успокоила она себя.
На кольцевой было еще хуже. Если в городе силу стихии сдерживали дома, то здесь, на открытом пространстве, метель превратилась в сплошную белую стену, начинавшуюся в двух-трех метрах перед капотом.  Никакие фары не помогали. Тоська попыталась переключиться на дальний свет, но белая стена моментально придвинулась и словно стала забираться на машину, пришлось немедленно вернуть ближний, и пелена отступила в исходное положение. Тоська еле ползла, чуть не плача. Не видно было ни зги. Ни других машин, ни фонарей. Белая густая тьма обступила со всех сторон. Она даже не могла понять, где она, в какой полосе дороги, с краю или посередине. Последнее, что она услышала, это был какой-то непонятный приближавшийся шум, в мгновение ока превратившийся в черный силуэт фуры, непонятно откуда выскочившей и со скрежетом врезавшейся в ее машину, потащившей куда-то в сторону и вмявшей в стальное ограждение, превращая в пирог из железа и человеческой плоти.
 
«Пресс-служба ГУВД по Петербургу и Ленинградской области сегодня сообщает о многочисленных авариях из-за сложной дорожной обстановки в результате погодных условий.
 Около 18.30 в районе 67 км КАД водитель фуры Скания, пытаясь объехать аварийно остановивший КАМАЗ, не справился с управлением. Машину развернуло и бросило на ограждение, при этом фура полностью подмяла под себя легковой автомобиль марки Хюндай, двигавшийся в попутном направлении. Серьезно пострадал водитель легкового автомобиля - женщина, 197… г.р. С помощью спасателей она была извлечена из искореженной машины и в тяжелом состоянии госпитализирована в Александровскую больницу. Другие водители не пострадали. Обстоятельства происшедшего выясняются. Сопутствующими факторами аварии стали сложные погодные условия, темное время суток, несоблюдение скоростного режима».


Сын слышал, как периодически начинал звонить телефон матери. Наконец, он не выдержал, вошел в спальню, посмотрел на трубку, прочитал имя вызывавшего абонента, прошептал презрительно: «Чурка», и накрыл телефон подушкой.
Вернувшаяся бабушка лишь спросила:
- Мама не звонила? Когда будет, не сказала?
- Не звонила. Она телефон дома оставила.
Бабка чертыхнулась и пошла выгуливать собаку.
Утром матери тоже не было. Бабушка накормила внука завтраком. Не разговаривали. Он молча собрался и ушел в школу. Когда вернулся домой, никого не было. Он заглянул в спальню. Посреди материной кровати все также лежала подушка, которой он накрыл вчера телефон. Мальчик поднял ее, трубка была на месте.
- До сих пор нет! – Он зло швырнул подушку на место и вышел из комнаты. Входная дверь распахнулась, в квартиру ввалилась зареванная бабушка, сразу бросилась к нему:
- Несчастье, ох, несчастье… горе-то какое…
- Что такое? – Он постарался отодвинуться от занесенной снегом старухи, цеплявшейся за него.
- Мама в аварию попала. В больнице она. Утром позвонили, я сразу поехала. Вся переломана бедная, руки, ноги, позвоночник, голова. Вся забинтована. Операция была. Не знаю, выживет ли… Господи, за что наказание такое? Девочка моя… А-а-а… Машина даже не знаю где, но сказали, восстановлению не подлежит. А-а-а… Горе-то какое… Она побрела, не раздеваясь на кухню, оставляя на полу мокрые разводы. Уселась на табуретку, обхватив голову. Мальчик прошел за ней и встал в стороне, прижавшись спиной к стене. - Что мы с тобой делать-то будем? Как быть? Денег-то теперь сколько надо… врачам, на лекарства, на уход… Кого просить? Кто поможет? – Подняла глаза на внука. - Отцу давай звони!      
- Зачем? – Он спросил еле слышно. Бабушка искренне изумилась:
- Как зачем? Говори, что мама попала в аварию и сейчас в больнице. Пусть приедет, поможет.
- Зачем? – Он повторил вопрос. – Отец только расстроится. И потом он занят сейчас и приедет через неделю.
- Ты с ума сошел? Тебе что его жалко, а мать нет?
- Мне. Его. Жалко. – Твердо, четко, выделяя каждое слово, словам произнес сын. – И мать жалко. Но он ее любит до сих пор. Ему будет больно. Он будет переживать. А она поправится и без него.
- Да ты не понимаешь, что с ней произошло! – Бабка сорвалась на крик. – Она может и не выживет еще, а если и выживет, то может инвалидом останется на всю жизнь.
- А почему отец должен ей помогать? Она никогда ему не помогала. Она предала и бросила его. А ведь он серьезно болел потом и не раз. И в больницах лежал. Она приезжала, помогала ему? И сейчас он болеет, но держится. Пусть ей помогает тот, к которому она вчера ехала. Или те, с кем она ночует. При чем здесь мой отец? – Мальчик старался говорить спокойно, но смотрел как всегда исподлобья, правда, сейчас, его глаза были полны слез.
- Да ты такая же скотина, как и твой отец! Она вчера поехала деньги отдавать этому проклятому Ильдару! А ты что несешь? Скотина! – Взъярилась бабка.
- Именно. Если вы с матерью отца моего считаете скотиной, а то и похуже, я не раз слышал, как вы его обзывали, то я конечно тоже, как сын своего отца. – Он повернулся и деревянной походкой пошел к себе.
- Неблагодарный! – Фыркнула бабка ему в спину. – Вот выйдет мать из больницы, я все ей расскажу! Если выживет… А-а-а. – Снова заревела, размазывая рукой слезы по непросохшему от снега лицу. Попричитав еще немного, она разделась, села на телефон. Долго кому-то названивала, ревела, просила помочь. Одному, второму, третьему…
 После снова пошла к внуку. Он сидел за столом, к ней спиной и что-то рассматривал в компьютере.
- Позвони. Прошу тебя. Ведь ты сам сказал – он ее любит до сих пор. Позвони. – Попросила она, как можно ласковей.
Мальчик подумал немного, поворошил волосы, потом потянулся, взял в руки телефонную трубку, нажал кнопки. Потом повернулся к ней, брови нахмурены, нижняя губа поджата.
- Привет, папа!
- Здравствуй, сынок! Здравствуй, мой хороший! Как ты там? – Радостно отозвался отец.
- Нормально. Тут… это… ну, в общем, мама в больницу попала. Сейчас дам трубку… - Мальчик протянул телефон бабке. – На! Сама рассказывай.             
Услышав голос бывшей тещи, он сразу напрягся в ожидании чего-то ужасного. Сбивчиво, прерываясь на рыданья, напоминавшие собачий скулеж, (он даже поморщился), мать сообщила о несчастье. Его мозг выхватывал главное, отбрасывая словесную шелуху: вчера вечером, метель, гололед, попала в аварию, сейчас в реанимации, сломан позвоночник, ноги, открытая черепно-мозговая травма неизвестно выживет ли. 
- В какой она больнице? – Он довольно жестко оборвал причитающую тещу.
- В Александровской.
- Я еду. – Бросил он и отключился. Грудь словно сжало металлическим обручем. Даже дышать было тяжело. Он потер глаза и сильно, до боли надавил на глазные яблоки. Сколько раз он думал о таком исходе. Сбылось проклятое пророчество! Ладно, сейчас не до этого. Нужно действовать. Он резко поднялся из кресла и стал рыться в ящиках стола в поисках старых визитниц. Он когда-то был знаком с главврачом этой больницы. Даже если он и не работает, то подскажет к кому можно обратиться за помощью. Потом открыл сейф, достал толстую пачку денег. Неожиданно вспомнились строчки стихов:

Одного лишь боюсь предсказания,
Что тебя не смогу я спасти
От судьбы, что несет наказание
За поступки твои. Прости!

Не смогу уберечь от несчастья,
Когда в дом твой заглянет беда
Вместе с хмурым осенним несчастьем.
Просто рядом не будет меня.

Он повторил последние слова:
- Просто рядом не будет меня…

Накинув на плечи белый халат, он шел по коридору отделения интенсивной терапии вслед за дежурным врачом. Этот специфический запах больниц… «ароматы» лекарств, спиртов, мазей, антисептиков, впрочем, какие тут антисептики, мазь Вишневского в лучшем случае, да вечная хлорка, которой моют все от стен до полов. К букету добавлялся неосязаемый, но напряженно висящий в воздухе запах страдающей человеческой плоти, нервно щекочущий ноздри. Они вошли в палату и остановились. На единственной кровати лежала хрупкая женская фигурка, укрытая тонким почти бесцветным серым одеялом. Ее забинтованная голова неподвижно покоилась на тощей подушке. Лицо было иссиня белое, ясно выделялись темные круги у сомкнутых глаз, бесцветные пересохшие губы, между которых выходили наружу какие-то трубки и заострившийся нос. Он еле узнал ее. Лицо было похоже на маску. Маску страданий. Еще какие-то провода и трубки тянулись из-под одеяла в сторону. Тишину нарушало лишь пощелкивание, шипение и пиканье медицинского оборудования, к которому она была подключена. Врач покачал головой:
-  Сейчас она находится в состоянии искусственной комы и подключена к аппарату искусственной вентиляции легких. Состояние очень тяжелое. Видите сами. Шансы минимальны. Мы делаем все, что в наших силах.
Он повернулся к врачу:
- Мы уже все обговорили. Вы постараетесь, вы обещали. Уход и все прочее.
- Конечно. Это наш долг. И не только… Но медицина, прошу понять правильно, не всесильна… - Доктор опустил голову, но тут же снова посмотрел ему в глаза. – Вот сестра, постоянно находящаяся с больной. - Врач показал рукой на женщину в голубом медицинском костюме, сидевшую рядом с аппаратурой, которую он сразу и не заметил, поскольку все его внимание было приковано к кровати. Он кивнул головой в знак благодарности:
- Я могу остаться здесь какое-то время?
- Конечно. – Врач подал знак сестре, и та пододвинула к кровати белый стул. – Можете посидеть. Я буду у себя, если что… - Сестра качнула головой.
Он опустился на стул, еще раз внимательно вгляделся в знакомое любимое лицо. Немного подождав, он ласково взял в свою руку ее безжизненную хрупкую ладонь и нежно пожал ее тонкие прохладные пальцы, стараясь передать с теплом своей плоти энергию жизни, вдохнуть, влить ее в это угасающее искалеченное тело.

                II.

Он закрыл глаза. Вспомнил всё. Ту опоясывающую грудь боль, когда клинок предательства вошел точно в цель, расчетливо, глубоко. Он задыхался от ужаса, что это свершилось ее руками, он не понимал - почему и за что, он пытался сорваться, соскользнуть с тонкой стали, но она проросла стальными шипами-крючками и засела намертво в его душе.
- Не переживай, а то сдохнешь раньше времени! – Он слышал этот леденящий, с присвистом шепот, и в нем поднималась волна справедливого гнева, жажды мщения, но боль парализовала, лишала последних сил. Он твердил одно:
- Нельзя! Так нельзя поступать!
А она смеялась:
- Можно! Еще как можно! Ты же всегда презирал таких, как я, ты любил только себя!
- Это неправда! – Он мотал головой, кровь израненной души хлестала во все стороны. – Вся моя жизнь это опровергает. Я никогда не жил ради себя! Я мог что-то сказать, не подумав, но суть человека определяют не слова, а поступки. За случайно вырвавшееся слово, я всегда просил прощения, я всегда умел признавать свою вину. За слова, но не за поступки. За них мне не было стыдно. Я все делал для вас, для тебя!
- Признавал свою вину? Как же! Все равно думал по-своему. А дел, говоришь, не совершал? А полиция? Твое заявление?
- Я выполнил лишь то, что обещал давно. Я ждал, что ты образумишься, что не будет никакого развода. И только когда все свершилось, я выполнил обещание. Почему я это сделал, ты прекрасно знаешь – не позволить тебе вернуться на то дно, с которого я помог тебе выбраться. И ни грамма клеветы там не было. Все - чистая правда и голые факты.
- Ну и что! Да, я – стерва! Таких еще больше любят!
- Нет, ты - не стерва. В тебе нет эмоций. Ты сейчас пытаешься притвориться «миледи», видимо в отместку за то, что когда-то тебя подружки звали «пажом». Они, но не я! Ты для меня всегда была любимой. Но ты не видишь и не чувствуешь мою боль, боль близкого человека, ты безжалостна к людям. Ты подобие «снежной королевы» без сердца или с сердцем изо льда.
- Если я такая, тебе не страшно было звать меня обратно, уговаривать не разводится?
- Я всегда верил тебе. Верил и в то, что раскаявшийся грешник или грешница стоит сотни праведников.
- Оставайся сам праведником, а мне и так хорошо! Да, я – грешная баба!  Да, я лгала. Лгала всегда и во всем. Лгала, что люблю. Разве я не видела, как ты страдал и мучился от наших ссор? Разве не видела, что жил ради нас? Разве могла почувствовать или хотя бы заставить себя почувствовать твою боль? Нет! Может ли человек, испытывающий хоть каплю любви и сострадания к ближнему допустить этого? Нет! Но я могла, потому что не любила. Я всегда была расчетливой холодной тварью. Я все видела, но твои страдания меня ничуть не волновали. Я отворачивалась и быстро засыпала. Проблем со сном у меня не было никогда!
Я все заранее обдумала, решила и лишь для видимости уговаривала себя, что также, как и другим нормальным людям, мне нужна семья. Я ненавидела тебя изначально, потому что ты всегда был для меня недоступным барином, которому я должна была угождать. Любовь? Бред! Разве я не знала про себя «всё»! Я с юных лет была прислугой. Меня так и называли «слугой», иногда «пажом», чтоб не сильно было обидно, когда какая-нибудь девчонка брала меня с собой в компанию. Она была, конечно, более яркой, чем я, удачливой, красивой и фигуристой. Может ли рабыня поднять голову и посмотреть в глаза госпоже или господину? Может! Только ненависть поглубже запрятать, а потом отомстить!
Поставил меня на пьедестал? А что там делать служанке? Стать на мгновение богиней или королевой, а чувствовать себя рабыней на помосте, выставленной на продажу? Чтоб закружилась голова от успехов и всеобщего восхищения? А потом, когда часы пробьют полночь, оказаться на конюшне, куда отсылают всю челядь для субботней порки? Нет уж! Решила лучше останусь кем есть! Говорить со мной на равных, заботиться, любить, ни в чем не отказывать? Надолго ли? Чтобы потом унизить? Да уже унизил! Сделал своей Галатеей! А тебя просили? А за испытанное унижение в отместку буду оскорблять, обворовывать и обманывать! Все же пользовались твоей добротой, а что я хуже или глупее иных?
Ты вытащил меня из дерьма, в котором я купалась с юных лет, еще в «Ольгино», куда меня пристроила мать. А от него не отмыться! Оно впиталось в кожу, в мозг, в душу, хоть полностью окунись с головой в серную кислоту – не вывести. Женская нежность, стыдливость, изящество все превратилось в наклейку товара, предлагаемого мужчинам, чтобы разогреть в них еще большую похоть, увеличивающую материальную отдачу. Присовокупи сюда привычку лгать, прикидываться, входить в доверие, внушать его и обманывать тех, кто сдуру поверил, без жалости расставаться с использованными, ставшими ненужными теперь людьми – то, что давно стало моим вторым Я. Впрочем, почему вторым? Первым! Меня поймет только такая же мразь, как и я сама! О, да! Такие есть и их немало. Но с ними ухо надо держать востро. Разведут, и глазом не успеешь моргнуть. Им ведь, как и мне, соврать, обмануть, предать, что пописать. Такие же животные с психологией вечного раба, которые поступают лишь так, как удобно им. А попадусь, да что с меня взять. Ну, грешная я баба, и что?
Это совестливых, добрых, переживающих людей легко поставить на колени. Но не меня! Их даже заставлять не надо, чтобы они страдали и мучились, потому что они сами будут искать в себе несуществующую вину за то, чего не совершали.  Жить для других? Какая чушь! Только для себя. У меня одна икона – мама! А ты живи с мыслью, что меня тебе Бог послал, ищи свою вину и кайся в том, что удержать не смог. Мне каяться не в чем! Все что взяла с  тебя – это подарки. И не переживай сильно – сдохнешь раньше времени, а я еще отсужу положенное по наследству.  А то и помогу  побыстрее сдохнуть – друзей у меня немало. Таких же, как я. Пообещаю им… из наследства. За твои же деньги тебя и научат уму разуму, переломают ноги-руки, будешь ездить в инвалидной коляске, а то и вовсе прибьют. Тоже мне элита! Убедился, как легко взламывается твой сайт? Теперь там много чего интересного написано… Пусть и другие люди почитают. Глядишь и поверят! Чего не поверить-то? Разве мало отпрысков из «благородных» семей было подонками? Почему ты не можешь им быть? То-то! Да еще и сам поверишь в то, что я написала. Делов-то! Перевернуть все с ног на голову, добавить каплю правды в мутную пену сплошной лжи – тобой же брошенное случайно слово или грешок какой старый – кто безгрешен-то, а ты его заметишь, вспомнишь сразу, и начнешь каяться до посинения, не обращая внимания на остальные помои. Ну, еще естественно добавить то, чего все мужчины боятся – импотент, мол, самовлюбленный. У тебя есть друзья – евреи? Написать, что в душе ты тайный антисемит, пусть они задумаются! Да, вообще всех людей презираешь и тому подобное. Долго еще будешь отмываться от моего дерьма, дурак! Сам связался! 
Она растаяла в белой завесе пурги, и снег быстро замел ее следы. Оставалась лишь его боль.
Сколько раз в нем поднималось это чувство – мстить! Но он задавал себе вопрос:
- Хочешь отомстить, но не можешь? Или можешь? Не своими руками, так найми! – И отвечал сам:
- А потом?
- Потом? Да внуши себе, что это не подлость, а, скажем, адекватный ответ на то, как поступили с тобой!
- Думаешь, легче будет?
- Да! Первую неделю. Потом поймешь, что ты не лучше их!
- Ну она же сука, стерва!
- Сам сказал ей, что она не стерва. В стервах есть определенный шарм, и мужчины часто говорят о них с восхищением, правда те, кто не имел дела. Общечеловеческие радости и эмоции – любовь, сострадание к ближнему, жалость, сопереживание, понимание, чувство благодарности им абсолютно не свойственны. Ее бездушие граничит с жестокостью. Она расстанется с кем угодно, без сожаления и угрызений совести. Использовала – бросила, сказала, как отрезала. А страсть мужчин будет лишь подпитывать ее собственную внутреннюю ущербность. Но она и не «миледи», «пажом» была из окружения «снежных королев», им и останется. Съезди в монастырь. Поговори со священником, побудь наедине с собой, со своей совестью! Легче станет.
Он поехал. Долго рассказывал про любовь, про ненависть, про жалость, про злость, про жажду мщения. Старец вздохнул и ответил:
- Душа человеческая нелегко переносит оскорбления, особенно от близких людей, но если подумаешь, что прощением обиды мы делаем добро не столько оскорбившему нас, сколько себе, то легче извергнуть из себя яд гнева. И хотя твое сердце еще не хочет этого, ты убеждай его, проси Господа, чтобы помог самого себя победить. Трудно это, но требуется… Премудрый Иоанн Златоуст писал, что пчела, когда жалит кого-нибудь, сама погибает. То же претерпевает и христианин, когда обижает своего ближнего. Чем большую обиду наносит, тем более себя обижает. Почему? Потому что другому на теле, а себя самого в душе. Насколько лучше и достойней душа, чем тело, настолько больше ее обида и рана. Грехом своим, обидой другому нанесенной, как жалом себя уязвляет человек. Когда кто-нибудь оскорбляет тебя, смотри не на обидчика, а на движущего им демона и весь свой гнев излей на него, а того, кто им возбуждается, пожалей и прости!   
    Легче стало, но не надолго.
-  Что со мной происходит? Почему я не могу это объяснить самому себе? Какое-то внутреннее напряжение, ощущение, что натянуты все жилы, как нервы. Или нервы, как жилы? Биение в висках… Хочется выпить, залить все водкой, погрузится в нее с головой… Как кто? Правильно, как страус в песок. Нельзя допускать алкоголь в свой мозг, иначе… иначе… не могу представить, даже не хочу. Господи, дай сил превозмочь самого себя! Что это? Гордыня? В чем грех? В том, что не могу отступиться? Не могу простить? Кого? Себя или ее? Но ведь это все в прошлом.
- Нам не дано изменить то, что свершилось, что ушло в небытие. А тебя оно не отпускает или ты сам цепляешься, тянешь невидимыми нитями, пытаешься связать с днем сегодняшним. А он совсем другой! Оглянись! Вот луна. Половинка луны. Неделю назад она была месяцем, пройдет неделя-другая, она расцветет полнолунием, но сегодня она такая, какая есть. Тебе хочется взвыть, как волку? Ты и ест сейчас волк. Одинокий волк. Нет! Волк не будет грызть самого себя. А ты грызешь. Пожираешь себя изнутри вместо того, чтобы лечь и уснуть. Получи успокоение сна, испытай радость пробуждения, которая подарит тебе другую радость – встречи нового дня, новой жизни, солнца, мороза, искрящегося снега. Оставь воспоминания, оставь их горечь, усни, чтобы проснуться отдохнувшим, полным сил, надежд, (нет не надежд, оставь их юношам), себе возьми уверенность в неизбежности тех свершений, определенных и назначенных твоей судьбой, а, значит, и Волей Божьей. Разве ты не убедился в том, что Он благоволит к тебе. Изгони, убей своего двойника, того которому ты доверял все самое сокровенное, тайное, плохое, низкое до глубочайшей подлости, кровожадное, то, что ты не мог совершить сам, но обдумывал. Ведь это разум их порождал! Разум – зло! Слушай всегда душу. Она от Бога. Недаром в средневековье считали душу вторым человеческим телом. Оттого стремились дотянуться до нее. Облегчить душу – признаться? А в ней ли дело? А если нет ее? Тогда это не люди, те, кто ее лишен. Сон разума рождает чудовищ? Но воплощаются они наяву! Страшные мысли – намерения порождает не работа мозга, а его бездействие, сон, но воплощает их в жизнь уже не дремлющий, а проснувшийся разум!  В нем и сидит тот самый двойник. Он терзает недосказанностью прошлого, толкает на месть, вызывает снова и снова обиду, обида рождает гнев, гнев – злость, а все вместе это яд, медленно подтачивающий твои живительные корни, как бы они не были могучи! Ты загоняешь себя в тупик, но знаешь сам, что из любого тупика есть выход. Просто верни себя, не замыкай в давящем пространстве стен, распахни дверь, иди! Твоя дорога известна, тебе не надо прорубать просеки, стелить гати, наводить мосты. Ты должен просто идти. Отдыхать, уставая. Садится в тени вековых деревьев, расстилать скатерть, выкладывать нехитрую снедь. Но, как вкусна она! Ты скажешь – лето! Пусть будет, как сейчас, зима. Скрипящий снег, горячий кофе на морозе, его аромат, соединившийся с первой затяжкой сигареты, закружившей голову… Это и есть твоя дорога, пусть твоей Любви! Тот самый свет, что зальет весь мир для тебя в красках, звуках, твое ощущение, что благо любимого превыше всего, и есть истинная любовь, ибо ее природа познавательнее, чем само познание, которое лишь страсть и гордыня!
- Нет! Тварь ли я дрожащая…? Или мне хватит сил?
- На что?
- Просто жить!
- Просто жить? Или прятаться в раковине? Нет никакой раковины, это твои фантазии! Есть боль. Боль ежедневная. Утренняя, дневная, вечерняя, ночная. Короткое забытье сна с обязательной снотворной таблеткой, и пробуждение от солнечных лучей, напоминающих не приветливую улыбку жизни, а позолоченную сталь дорогого клинка. Колотая рана – большая глубина при небольшом внешнем повреждении, внутреннее кровотечение души, грозящее перитонитом. Рубленая – грубое разрушение тканей, широкое зияние раны. Может ли быть такое одновременно? Может! Сначала рубили, потом в разрубленную душу нанесли укол.
И теперь ты узник – узник этой боли, этих стен, похожих на просторный гроб, свинцовой усталости, стягивающей виски, узник одиночества, молчаливого созерцания положения вещей или движения предметов, звезд, луны, солнца, дней, часов, узник своей потери – несправедливой и тяжелой. Сначала рассекли душу наотмашь хлестким, рубленым ударом, для верности проткнули жалом клинка насквозь. Затем вырвали сердце и отрубили кисти рук. И ко всем страданиям истекающей кровью души добавился стыд – стыд за собственную немощь, за волчий животный вой на луну, за неправедный суд, за суровость приговора, за то, что привести его в исполнение взялась та, кому верил, как самому себе, значит, стыд за собственную веру, ставшую вмиг ошибкой. Стыд за то, что своими обрубками ты не сможешь подать, протянуть просьбу о помиловании  Высшему Судии. Стыд за то, что ищешь забвение в самом себе, пытаешься сбежать и спрятаться опять же внутри самого себя. Где же выход из замкнутого круга, спасение от стыда, от нестерпимой боли? В чем оно? Продолжаешь молчать под ежечасной пыткой? А молчание есть синоним речи, в котором проявляется твоя собственная вина.
- Вина в чем?
- Только в том, что ждешь возвращения, надеешься, живешь этим! Пока не выкопаешь могилу, не сбросишь туда непосильную ношу, не заровняешь землей, не засеешь сверху траву, всколыхнувшуюся по весне сочной зеленью, так и останешься тварью дрожащей!
- Так все-таки тварь дрожащая?
- Ты дрожишь, потому что считаешь себя виновным во всем. Но в чем тебя можно обвинить кроме собственных страданий и надежд? Ты жил порядочным человеком, и кто бы мог тебя унизить обвинением? Они? Они унижали себя сами и продолжают это делать! Ты не можешь иначе? Конечно, ведь героиню ты создал сам. Ты возносил, но спрыгнула с пьедестала она по собственному почину, перебрасывая ответственность на тебя, потому что она не была истинной королевой и богиней. Роман, написанный твоей душой, был не для нее. А низвержение всегда опасно, даже если оно произошло по собственному желанию, ибо рождает ненависть к другим, по чьей «вине» пришлось так высоко подниматься и так больно падать в собственных же глазах. А женская ненависть – скверна! Но разве она к тебе прилипла?
- А может, я умер? Иногда так кажется. Или умер кто-то другой, похожий на меня? Кто тогда ходит по дому? Пристально, с ожиданием и тайной надеждой смотрит в окно на затаившуюся между снежных валов дорогу, вздрагивает от каждого звука, напоминающего трель телефона? Кто хватает трубку, взирает в темноту экрана, оживляет его нажатием кнопок и вглядывается во вспыхнувшую голубую бездну – опять показалось…? Кто он? Я или…? Может, я не умер? Может, умерла душа – второе мое Я. А тело бродит само по себе, словно Вечный Жид, изгнанник Агасфер, не понимая куда приткнуться, присесть, прилечь… Белизна потолка, чуть заметный кофейный оттенок стен, густо разбавленный молоком с темными пятнами картин и старинных фотографий. Все привычно, знакомо и… раздражающе, отчего глаза сами закрываются, не хотят этого видеть. Опустошенное тело ищет опору. Лечь. Отвернуться. Уткнуться лицом в мягкую спинку дивана. Умереть или уснуть? Может, это и есть сон? Дурной ли, хороший – какая разница! Ведь можно проснуться! Нет… все-таки кто-то умер… Но кто?
- А тело?
- Что тело…? Болячки…, недомогания…ерунда!
- Холестерин высокий? Сахар?
- Что с того? Я даже не знаю, что это означает, и с чем это едят!
- Ты сам образуешь вокруг себя поле состоящее из черных мыслей, они превращаются в те самые атомы, что бьют по твоим нервным клеткам. Ты вроде бы вышвырнул их из себя, как ненужный шлак, ведь человеческий организм так устроен, чтобы выбрасывать все вредное и ненужное ему, но они не ушли, они вьются вокруг тебя мириадами мух, словно ты падаль. Ты сам бичуешь себя, словно монах истязающий плеткою плоть в ожидании прозрения, не понимая, что твое выздоровление в том, чтобы взмахнуть рукой и разогнать в стороны облепившую тебя нечисть. Тебе хочется быть падалью?
- Нет!
- Тогда окати свою душу ледяной водой, заставь вздрогнуть, покрыться мурашками озноба, а потом подставь ее солнышку, и ты почувствуешь его ласку, обволакивающее тепло и сам потянешься к нему, изгоняя все нечистоты и принимая вместо них Истинный Свет.  Сколько раз в неделю занимаешься сексом? Задумался? Что бы соврать такое… правдоподобное…? Пару раз? С кем? Сколько их, женщин, жаждет, чтобы ты обратил свое внимание на них? Пусть хотя бы сексуальное, (с тайной надеждой на большее)!
- А дальше? Как объяснить, не обидев, то, что кроме плотского наслаждения, ты ничего не можешь подарить им более? Нет, конечно, внимание, манеры, обходительность, умные речи, технику ласк, оргазм, ты обеспечишь – этого умения у тебя в достатке. Но этого мало! Они хотят дотянуться до твоей души, а это может лишь Тот, кто ее создал. Кажется так у Блаженного Августина? Изменить душу, распахнуть ее заново, предварительно вылечив - Тот же! И если Бог – это Любовь, то лишь Она. А ее нет! Есть! Но Она в руках другой, которая унесла Ее прочь из твоего тела, оставив щемящее, болезненное, кровоточивое чувство пустоты и какие-то хвори.
- «Когда мы возвращаемся в свой дом, а в доме этом пахнет воровством…»?
- Приблизительно так! И что в остатке? Обходительность и секс? А после секса? Снова обходительность, лицемерно выдавленная из себя. Они не ощутят эрзац, суррогат, подделку? Даже если не заметят, то ты-то шкурой чувствуешь, что лжешь, лицемеришь, и пылающая краска собственного жгучего стыда переполняет внутренности – перед ними и перед Ней – за измену. Кому? Любви, украденной у тебя. Стыда всего твоего существа, испытанного от осознания обидного примитивного и животного характера, как самого полового акта, так и наслаждения, с ним связанного, словно украденного и у себя самого и у другой женщины, несмотря на слабые попытки оправдания случившегося насущной потребностью и естественной необходимостью мужской и женской физиологий. Это не твой роман. Он написан без тебя, другими сочинительницами, пользуясь авторским правом распределить роли. И ты играешь свою, написанную именно под тебя, оставаясь безучастным внутри, безропотно, телом подчиняясь фабуле пьесы. Но ты – не актер, лицедейство не твое амплуа! Лучше Пушкина не скажешь:
Нет, я не дорожу мятежным наслаждением,
Восторгом чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятьях змией,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий…

  Но когда тело опустошено, стыд становится горше от осознания нечистоты собственной совести и от невозможности создать и воплотить нечто иное – своё, совершенно непохожее ни на то, что было, ни на то, что предложено сейчас.      Снаружи-то не заметно, нет никаких внешних изменений - чуть бледен, чуть насмешлив – к себе, за легкую испарину, выступившую на лбу после соития, за обычный (слово-то какое!) ритуал нежностей, за спасительную соломинку сигареты, ухватив которую, ты можешь покинуть ложе отгоревших страстей. Ну не тварь ли дрожащая или все-таки кто-то умер, оставив бродить в одиночестве чужого живого мертвеца, безразличного ко всему?
- Безразличного?
- Да! К солнцу, приветливо заглядывающему утром в спальню, к необходимости встать, умыться, приготовить завтрак, к самой еде, напоминающей коровью бессмысленную жвачку. Сигареты и кофе, пожалуй, они одни в удовольствие… Может, от них и оттолкнуться?
- Далеко уйдешь-то? До какого-нибудь инфаркта-инсульта?
- Надо выйти на улицу убрать снег – не хочется, поколоть дрова – не хочется, вымыть машину – не хочется, съездить в магазин за продуктами – не хочется, написать что-нибудь, хоть строчку… Не хочется!
- А что, черт возьми, тебе хочется?
- Ничего! Сидеть, смотреть в монитор, что-то читать в каких-то блогах, вяло вступать в переписку с анонимными собеседниками, (даже на ругань нет ни сил, ни желания), прикуривать сигарету за сигаретой, перемежая их глотком кофе. День, взошедший радостным солнечным лучом, гаснет, так и оставшись незамеченным тобой. Ты словно ждешь темноты. Почему лишь в сумраке вечера твое тело, твой разум поднимаются из кресла и что-то собираются сделать? Ну, хоть что-то!
- Проклятье, ты точно умер! Ты уже и этого не хочешь! Вспомни! В самый трудный первый год, когда это все свершилось, ты выходил с утра с лопатой, с газонокосилкой, с топором, работал до свинцовой тяжести в руках, до полного изнеможения, потом писал, писал, писал… страницу за страницей, главу за главой, книгу за книгой… А сейчас? Выдавишь из себя несколько слов, потом долго вспоминаешь, где та бумажка, на которую они случайно попали?
- А может не она забрала Любовь и душу? Кто тогда? Дьявол? Может ли он забрать душу? Фауст подтверждает: «Да!» Ему вторит молчаливым кивком Мефистофель, помахивает из-за спины подписанной кровью бумагой. Отцы-инквизиторы говорят: «Нет! Ибо дьявол имеет власть лишь над телом и воображением, т.е. чувствами и рассудком человека! Как и то, что Добро может существовать без Зла, но Зло без Добра - никогда!»   
- Нет, ты все-таки умер для всех. Кто-то другой, нехотя отвечает на письма, звонки, что-то готовит, убирает, разговаривает, пишет эти строки. Что его ждет? Болезни от усталости, физическая смерть? Или жизнь, которая внезапно ворвется весенним ветром в распахнутую дверь, в зияние раны, заставит рассеченные ткани души сойтись и зарубцеваться, наполнит легкие воздухом, взорвет кладбищенский туман апатии яркими красками лета, дурманящими запахами и шумом волн Средиземноморья, куда унесет тебя белоснежный лайнер?
- Кто станет этой жизнью?
- Помнишь ту, черноглазую, с тонким прямым носом римлянки, с чувственными, слегка вздрагивающими ноздрями. Кто выдумал, что римский профиль обязательно с горбинкой? Да посмотрите на древние статуи! Мужские лица еще встречаются, но женщины… Губы тоже чувственные, в меру полные, но без намека, вызывающего мысли о силиконе. Верхняя, с очаровательным изломом в виде широко растянутой буквы «м», прикрытая легким бесцветным пушком, который скорее угадывается, чем присутствует. Нижняя – ровная, чуть припухшая. В ней сокрыта вся страстность горячей итальянской женственности.
Сама высокая, черноволосая, волосы сплетены в тугой узел над идеально прямой шеей. Купальник подчеркивает хорошо развитые округлости грудей. Красные чашечки едва прикрывают соски, оставляя открытой любопытному взгляду нежную, чуть смуглую кожу ложбинки между двумя волнительными холмами, а четыре узких красных полоски, спускающихся с шеи, оплетают и одновременно поддерживают груди с двух сторон. Ах, какая красота, истинное произведение искусства, достойное кисти художника или резца скульптора! Плоский живот и женственный изгиб бедер, не узких, но и не широких, именно таких, которые просто не оставляют сомнений в материнском предназначении роскошного тела. Округлая плавная линия бедер с небольшим красным треугольником над лобком, переходит в стройные длинные ноги. Последняя тончайшая красная полоска стрингов ныряет между соблазнительных округлостей ягодиц, открывая взору всю их свежесть, упругость и бархатистость спелого персика. На ней нет колец и украшений. Они излишни! Лишь ногти длинных тонких пальцев покрыты белым лаком с блестками и подчеркивают общую смуглость загорелого тела. Ее полуобнаженная красота естественна, а все то, на чем останавливается мужской взгляд, выделено самой природой и ярким цветом купальника.
Она достает длинную тонкую сигарету и, зажав ее своими восхитительными губами, несколько раз пытается прикурить, но безуспешно - ветер гасит зажигалку. Ты чиркаешь своей, прикрыв рукой огонь, и аккуратно подносишь язычок пламени к ее лицу на уровне рта. Она улыбается, чуть изогнув тонкую бровь, смотрит тебе прямо в глаза, кончик сигареты касается огня, ее губы сжимаются трубочкой. Первая затяжка, два тонких пальца сверкают белыми коготками, отводя сигарету в сторону, она усмехается и выпускает вверх тонкую струйку дыма.
- Grazie, Signor! – Ее первые слова. Низкий, чуть хрипловатый, но проникновенный голос, заставляющий взволнованно биться сердце.  Едва заметный наклон головы. А глаза? Они прищурены и манят, манят, манят в темную бездну… Беатриче? Помнишь ее? 
- Или та очаровательная юная panienka… Ах, как обворожительны эти полячки! И почему я стер ее телефон? Хрупкая, голубоглазая, светловолосая, она так забавно щебетала – пшекала на своем родном языке. Мы сидели в баре знаменитого варшавского «Бристоля», довольно громко смеялись, я постоянно просил ее говорить медленнее, вслух переводил польские слова на русский, переспрашивал – правильно ли. Это забавляло и смешило нас обоих. Я даже поймал укоризненный взгляд пожилой одинокой дамы, сидевшей в паре столиков от нас. Кому он был адресован? Мне, взрослому мужчине, обнимающемуся с юной красавицей? Или ей? Или сразу нам обоим за столь развязанное поведение? Чужое осуждение меня лишь раззадорило. Я кивнул очаровательной собеседнице на эту старую грымзу, что-то сказал по ее адресу, мы вызывающе долго и страстно поцеловались у всех на виду и громко рассмеялись, вновь посмотрев на строгую блюстительницу нравов. Дама поморщилась и отвернулась, оставив бесплодные попытки призвать к нашей совести и стыду. А потом была чудесная ночь любви… «Kocham was bardzo…» Ну почему я потерял ее телефон? Обещал позвонить – ведь я понравился ей, и она мне тоже… и забыл, закрутился в сутолоке дел. Где теперь та милая паненка? С кем ты? Ведь мы могли быть счастливы… 
- Да какая разница с кем они! Прошлое не вернуть и не изменить. Главное, с кем будешь ты? С кем пройдет твоя боль и с кем ты снова почувствуешь радость жизни и Любви! Кто вернет тебе украденное, настроит заново твою душу, ударит по ее струнам, извлекая нежнейшие и благороднейшие звуки, которые не позволят вернуться к предшествующему состоянию? Кто заставит тебя с омерзением обернуться назад, ужаснуться тому, как мог жить до сих пор, не понимая какое чистое, одухотворенное, высокое чувство таилось в тебе самом, почему оно прозябало в предсмертной тоске одиночества? Твоя душа зазвенит, эти звуки побегут кругами по воде, усиливаясь и наполняясь новыми неведомыми ощущениями Любви и Счастья. А что такое Счастье? Это взаимная Любовь! Ты напишешь новый роман, и он станет твоей жизнью! Запомни, ты выжил в тот страшный первый год. Живешь и сейчас, хотя бы назло той, которая мечтает о твоей смерти. Но это ее грех, а не твой. Ты останешься таким, каким был всегда! Потому что ты нужен. И ей в том числе!               
Когда настал тот день, и боль отпустила его, он вспомнить не мог. Казалось, она будет вечной. Время текло медленно, тягуче, но все-таки шло вперед. Трескучая морозная зима уступала место весеннему щебетанью птиц, зацветало буйными красками  жаркое лето, моросила дождями осень до первых заморозков, и вместо боли однажды пришло сострадание – тонкая ниточка, протянувшаяся от сердца к сердцу. Даже если ее и не принимали, она была невидима в своей прозрачности, чистоте, терпеливости.
Он знал ее болезнь – это был СТРАХ - туман неизвестности. Страх становится всепоглощающим ожиданием душевной боли от осторожно бросаемых взглядов в будущее, где ждет неминуемое разоблачение. Можно попытаться избавиться от страха, отрешившись от раздумий о нем, но тогда заодно и от радости, от ожидания хорошего, что нам готовит день завтрашний, ибо он должен быть лучше сегодняшнего. Жить «здесь и теперь», только одним мгновением – нет ни истинной радости, ни страха. Можно сидеть и медитировать, воображая, что все вокруг прекрасно и страхи уходят. А потом? А потом они возвращаются. Он вспомнил слова священника: «Смотри не на обидчика, а на движущего им демона…», и понял: ее страх - ее демон!
 Какой для нее выход? Поставить барьер между собой и источником страха. Но как? Если этот барьер нужно возводить между матерью и ребенком? Как она его поставит? Ответом: «Подрастешь – узнаешь»? Он найдет другие источники – и в собственных промахах матери, и, конечно, в отце. Ребенку, особенно мальчику, всегда будет важным знать свою историю, ибо этим он должен определить свою роль в социуме. Мать будет хранить свою тайну, свой секрет, стараясь тем самым себя идеализировать, ради спасения собственной гордости и самоуважения. Но скрыть ее невозможно. Играть роль двадцать четыре часа в сутки и так круглый год без остановки никто не сможет. Тайна, как ее не скрывай, проскользнет тысячу раз во множестве оговорок, намеков, жестов и даже взглядов. А вечная боязнь разоблачения неминуемо отразится на чувствах и поведении лжеца.
Скрыть этот страх будет помогать самоуверенность, основанная на патологическом эгоизме, неспособности к любви, особенно при отсутствии раскаяния или стыда в содеянном, в прошлых и настоящих плохих поступках, не вызывающих никаких угрызений совести. Но в тоже время, чем выше ставка, тем больше страх разоблачения, тем более, что обманываемый начнет что-то подозревать. Как удержать самоуверенность? Помощники найдутся! Они есть! Нашепчут, вдохновят, пообещают поддержать, укрепят решимость стоять до конца. Но! Они отступят в самый важный момент, ибо движет ими зависть, радостная алчность ожидания падения такой же, как они. Ведь они искренне ее считают своей! А она – их.
На помощь самоуверенности приходят ненависть и гнев, как естественные защитные реакции, но вместе с тем, у человека сгорают Т-лифмоциты, без которых организм открыт для любых инфекций, вся система иммунной защиты ослабляется, падает защита против вирусов, грибов, микробактерий, поражаются слизистые,  снижается активность пищеварения, поражается нервная система, разрушаются психологические структуры, реакции мозга становятся непредсказуемы, нежелательные, нечеловеческие.
Не возникнет ли в ней комплекс Медеи? Не перейдет ли ненависть к отцу на сына? В любом случае, отрицательные чувства матери начнут губительно воздействовать на ребенка, который не может себя защитить здравыми рассуждениями. Он просто начинает понимать, кто стал жертвой, а кто был палачом. Последнее вызывает стыд, чувство непонятной вины за то, в чем он никак не может быть причиной. И все это очень тяжело переживается.
Как им помочь? Как ей помочь?
Средство от страха – любовь, доброта, согласие. Со всех сторон человеческого треугольника – мужчина, женщина, ребенок, это пучки векторов, направленных в одну точку, создающие вместе пирамиду жизни. Три человеческих жизни на одном общем основании, тянущиеся к одной вершине.  Но для нее путь к любви, доброте, согласию лежит за барьером, и она должна найти в себе смелость перешагнуть, перепрыгнуть через него. А если она не может, не хочет, боится? Ее рука сжимает горло, стараясь удержать спазмы рвущегося наверх страха. Устрани боязнь! Покажи, что бояться нечего. Разве можно бояться любви и доброты? Возможно, она рискнет сделать первый шаг, за ним и второй.
Пробовал. Не выходит! Пробуй еще. Только не ставь цели, не жди и не надейся. Она должна быть недосягаема. Вспоминай лишь то, что дарило радость вам обоим, то, что приносило в твою душу покой, то, за что ты можешь быть ей благодарен! За сына! И не требуй воздаяния, дари сам. Не стучи себя в грудь, а будь тих и свободен сердцем и душой от гнева и обид. И да хватит тебе на все это мудрости! 
Пойми, ребенку нужно пространство Любви, в котором ему тепло и комфортно. Оно должно быть замкнуто. Но одно окно во всю стену сейчас закрыто лишь наполовину, вторая створка распахнута – нет ее любви к бывшему мужу. Из-за этого дует сквозняк, ребенок будет простужаться и болеть. Не потому ли он так часто болеет? Прикрой собой, пусть твоей спине будет холодно, пусть твою спину секут холодные косые дожди, в бешенстве бьется ледяной ветер и пурга заметает снегом. Придет весна, и подтаявший лед с шумом рухнет вниз, освобождая твои плечи от тяжести.
Он вспомнил давние разговоры с сыном по телефону:         
- Папа, а мама сказала, что ты ее обидел.
- Люди ссорятся иногда, сынок, но нет таких обид, которые бы не прощались близкими людьми, если человек искренен в своем раскаянии. А это возможно, лишь, когда любишь. Если я ее чем-то и обидел, то я попросил прощения. А когда просят прощения, нужно прощать?
- Да, папа!
 - И я же люблю вас с мамой!          
- Я знаю, папа! А еще мама сказала, что у тебя давно есть другая мама…
- Нет, сынок! Ты же знаешь, что я живу один и по-прежнему люблю твою маму.
- Правильно, папа! А мама сказала, что у нее есть другой дядя… - Сухая горечь во рту. Выдавил через силу:
- Она пошутила, сынок.
- Я тоже так думаю, ведь я его не видел.  А то ведь, если мама найдет себе другого папу, у них будет другой мальчик, то зачем я им буду нужен?
 Как же горько все это слышать!
- Этого не случится, сынок! Мама шутит. И потом ты всегда будешь нужен мне!
   ……………………………………………………………………………..
- Папа, а мама мне показала сегодня цветы и сказала, что их ей подарил другой дядя.
 Спазм душит горло:
- Мама шутит, сынок.
- Я тоже так подумал. Наверно, она сама себе купила…
- Конечно, сынок.
- Папа, а если на маму нападет злой Тугарин-змей, ты приедешь ее спасать?
- Конечно, сынок! Ведь если любишь, то всегда придешь на помощь. По-другому нельзя.
- А когда ты сломал себе ногу и ходил с палочкой, мама ведь к тебе не приехала помогать.
- Она не могла, потому что ей надо было заботиться о тебе. А я сам справился. Я же сильный!
- Я бы тебе помог, если б мог приехать.
- Ты уже помогал мне, тем, что думал об этом.
- Правда?
- Конечно, сынок. Ведь намного легче, когда знаешь, что кто-то о тебе переживает.
- И цветы, ну которые она себе купила, они плохие. Не то, что ты ей присылал…
…………………………………………………………………………………
- Папа, а я написал Деду Морозу письмо!
- Подарок заказал на Новый Год?
- Нет. Я его попросил, чтобы он маму заколдовал, и она вернулась к тебе.
Опять горечь во рту:
- Значит, вернется. Дед Мороз всегда исполняет желания. Ты же хочешь этого, и я хочу, значит, наши желания совпадают, а от этого они становятся вдвойне сильнее.
- Надо Боженьку еще попросить, чтобы мама снова тебя полюбила!
- Не волнуйся, сынок, я всегда, когда хожу в церковь, прошу Его об этом.
- Правильно, папа!
…………………………………………………………………………………
- Поздно позвонил, сынок? Ты уже наверно ложишься и засыпаешь?
- Почти.
- Тогда пожелаю тебе спокойной ночи и хороших снов, в которых исполнятся твои желания.
- Как они исполняться, папа, если она опять сказала, что у нее есть другой и ушла с ним на свидание?
 Как же больно это слышать!
- Мама… шутит, сынок.
- Я знаю, она тебя бросила.
- С чего ты это взял?
- Я слышал. Так тетя Лена сказала.
- Кто это?
- Ну, у нее пудель такой пушистый. Она с нами иногда гуляет.
- Все будет хорошо, сынок! Это временно, она просто с тобой уехала к бабушке. Спи родной, утро вечера мудренее.
- Спокойной ночи, папа!
……………………………………………………………………………………
- Папа, меня Петька сегодня раньше из садика забрал, а мама дома была, и от нее какой-то дядя выходил.
- Какой дядя, сынок?
- Не знаю. В коричневой куртке с черными волосами. Я спрятался, чтоб он меня не видел.
- Может, по делам заходил к маме?
- Нет. Я спросил ее. А она сказала, что приглашала в гости, чтоб познакомиться и найти мужа.
Боже, как стыдно! Что сказать ребенку?
- Мама шутит, сынок!
……………………………………………………………………………………..
- Папа! Я никогда не засыпаю, пока мама не вернется!
- Почему, сынок?
- Чтобы она никого не привела.
- А что… - комок в горле, - она… кого-то вечером приглашает домой?
- Да вчера сидел тут у нее какой-то узкоглазый. Китаец, наверно. Они по-английски разговаривали. И пиво пили долго. А я не спал и подглядывал. А мама заметила. Я ей сказал: «Пусть уходит!» А она опять мне, что мужа ищет. Я ей сказал: «Зачем тебе муж? Ведь есть папа! Он лучше всех!» А она мне: «Я не люблю твоего папу!»
Что сказать ребенку? Что она вытворяет? Господи, ну что ж это такое? Как мне за нее стыдно! Чем помочь-то сыну?
- Мама шутит, сынок!
Он думал о ней:
- Она во власти страха, ее психические структуры разрушены, мышление работает отвратительно, реакции мозга нежелательные и нечеловеческие. Прав был Ницше: «Когда женщина ненавидит, (а ее страх порождает именно ненависть), она скверна!» Оттого и поступки бессмысленны, бесчеловечны.  Она стремительно скатывается вниз и ничего с этим поделать не может, ибо атакована мириадами атомов собственной ненависти, возвращающихся к ней, которые разрушают оболочку ее нервных клеток, потерявших способность к защите. Дьявольские посланники добираются и до ядра, вносят путаницу, и клетка, утратившая цитоплазму, обеспечивающую дыхание, защиту, питание и размножение, формирует под этим воздействием иные клетки, уродливые и страшные, несущие перевозбуждение, истощение, гибель. Чем я могу ей помочь?
- Будь ей благодарен!   
- И я могу быть благодарен этой женщине?
- Да! За сына!


……………………………………………………………………………………….
- Помогай маме, сынок. Ей ведь трудно одной. Ты ведь ее любишь?
- Маму я, конечно, люблю. Но тебя я люблю больше. Больше всего я люблю тебя, потом маму, потом бабушку… Я очень, очень тебя люблю, папа.
- Спасибо, сынок.


                III.
 
Но ей было мало его боли. Он посмел открыто сказать, что «король, то есть королева, пусть и «снежная», но голая!», он посмел это произнести вслух. Он напомнил ей про унизительного «пажа» и заплатит за это! Нужен повод. И он подвернулся.
Сейчас он видел всё, словно наяву.
 Как-то утром Тоська обнаружила, что у машины проколоты все четыре колеса и взбесилась:
- Вот, подонок! Ну, точно его рук дело! Я ему, б…, устрою!
- Ах! – Мать всплескивала руками, за сердце хваталась, - мою родненькую изувечили…
- Не изувечили, а изувечил! – Отрезала дочь.
Пришлось возиться с колесами на глазах у всего двора. Кто-то охал, выражая сочувствие, но большинство или равнодушно взирали на суету или усмехались в сторону:
- Поделом!
Он когда-то, еще до развода, проронил, невесело усмехнувшись:
-  Слишком много машин на одну нашу семью. В вашем наркоманском дворе народ не простит! Самое страшное в человеке это зависть!
Тоська отмахнулась:
- У нас всегда тихо.
Он возразил:
- Откуда тогда шприцы по всей лестнице раскиданы. А внизу, между прочим, участковый сидит. Знать, долю свою имеет и не пресекает.
Но разве сейчас Тоська об этом вспомнила? Нет!
- Это он! – Сверлило в мозгу, захлестывало яростью и жаждой мщения. – Прокрался ночью через границу, проколол колеса, чтоб не ездили на «его» машине и сбежал обратно! Мстит, гад! Ну, я ему устрою! Юбилей у него скоро, вот и получишь «подарочек»!
Участковый уполномоченный Ильдар Шурпаев, 36-летний дагестанец, вальяжно развалившись в кресле, выслушивал сбивчивые обвинения Тоськи в адрес бывшего мужа. «Гнида редкостная, падок на деньги и баб…» - отзывались о нем сослуживцы, но их мнение меньше всего интересовало майора. Маслянистые глазки неторопливо ощупывали женскую фигурку. – Худовата, а так ничего бабенка. Сейчас прощупаем – легко даст или поломается…
- Ты уверена, что бывший муж? – Прервал он словесный поток Тоськи.
- Он, он, Ильдар. Некому больше! – Участковый предпочитал, чтобы его называли по имени. Отчество все равно никому не выговорить. А баб это располагало. Правы были сослуживцы, майор больше всего любил деньги, баб и выпивку, хоть и был, как утверждал, правоверным мусульманином. Но Коран запрещал вино,  про водку там ничего не говорилось.  – Грозился. Обещал. – Не умолкала пострадавшая. – Мама, вон, с сердечным приступом…
- Так ведь он вроде б заграницей живет… - Проявил свою осведомленность участковый.
- Пробрался ночью и проколол все колеса!
Звучало фантастично, но, майор подумал, что можно было бы раскрутить обоих. Эта сама согласится, другого поприжать слегка. Куда они денутся! Милиция ныне сила!
- Слышь… - Ильдар пошевелил толстым указательным пальцем, унизанным традиционной для всех выходцев с Кавказа золотой печаткой, поманил Тоську к себе, мол, хочу кое-что сказать конфиденциально. Она чуть подалась вперед, наклонилась поближе к участковому. Майор хитро прищурился, подмигнул, произнес чуть слышно:
- Мне закатать его плевое дело…
- Закатай! По полной! Так ему, гаду, и надо! – Тоська даже не заметила, как тоже перешла на шепот. Горячее дыхание обожгло щеку Ильдара.
- Ну…, а как насчет благодарности? – Майор ощерился в улыбке, смотрел прямо в глаза. Тоська догадалась, о чем речь, но отстранилась, приняла строгий вид – не понимаю, дескать. Ильдар зашел с другой стороны:
- Чашкой чая угостишь? Я зеленый люблю… Расскажешь все в подробностях, как он тебя донимает. Такую молодую, красивую… - Темные глазки уговаривали, соблазняли. – Мы, - ткнул печаткой себе в грудь, - милиция, для того и существуем, чтоб защищать слабых и красивых, как ты…
- Правильно! – Подхватила Тоська. – Я - слабая женщина, но буду защищаться. И с твоей помощью тоже.
- Гарантирую! – Ильдар даже провел рукой по воздуху, как отрезал. – Мое слово, как банковский вексель! – Он слышал эту фразу в каком-то американском боевике и любил ей щегольнуть. – Слабых, особенно красивых, - он специально сделал ударение на этом слове – русские бабы любят лесть, - женщин, в обиду не дадим! Я не дам! – Майор еще раз ткнул себя в грудь пальцем.
- Спасибо, Ильдар! Сделай его. По полной! Чтоб впредь ему сюда дорога была заказана. – Она не могла никак успокоиться. Грудь бурно вздымалась. Лицо раскраснелось.
- Сиськи маловаты…, - думал про себя участковый, - но на безрыбье и эта сойдет…
- Так что? Приглашаешь?
Тоська тянула с ответом. Оглядела кавказца повнимательнее. А что, мужчина очень даже ничего… можно с ним… зато, он этого… мразиподобие, уроет. Плевала я на его связи! И у меня они теперь будут. Целый майор.
Ильдар ждал, плотоядно и призывно поблескивая глазками. Тоська решилась - приглашу завтра днем, мать в ларек на работу, ребенок в садике…, а я с Ильдаром…
- Завтра устроит? Днем?
- Во сколько? – Цепко ухватился майор.
- В час. Нет, лучше в три. – Быстро передумала. Лучше попозже. Меньше времени на это будет. Всегда можно сказать, что в садик пора, да и мать вернуться может.
- В три, так в три. – Согласился Ильдар.
Майор не поленился захватить с собой шампанское. Поднимался на лифте, а в паху уже было знакомое томление. Сели на кухне сначала. Тоська улыбалась, что-то говорила, собирая на стол, он разлил быстро шампанское, не дожидаясь ее, выпил один, налил себе снова. Разглядывал. На ней была одета футболка и какие-то домашние брючки из мягкой ткани. Ильдар мысленно раздевал Тоську и с вожделением представлял, с чего начнет… Она сидела рядом, что-то рассказывала про бывшего мужа. Майор чуть поморщился:
- На хрен он мне сдался! Какое мне дело, что там у вас… сегодня лаются, завтра мирятся. – Думал про себя. Участковый терпеть не мог семейные разборки. Сейчас мысли были совершенно о другом. С бывшим мужем потом разберемся. Томление в штанах крепчало, наливалось кровью, хотя он иногда поддакивал, цокал языком возмущенно, кивал головой. – Решим проблему! Отвадим! Надо будет – привлечем! Или руки-ноги хулиганы переломают. Будет в инвалидной коляске ездить. Ха!
- Правильно! Чтоб близко сюда подходить не смел!
Наконец, майору надоело. Во рту пересохло, и форменные брюки топорщились на причинном месте. Он выпил еще бокал шампанского, в нос ударило - срыгнул, и решительно протянул руку:
- Иди ко мне! Посиди на коленях! – Попросил, как приказал.
Тоська игриво повела плечиками:
- О-о-о… Чтобы это означало? – Но быстро пересела, положила руки ему на плечи. Майор крепко обхватил ее одной рукой за талию, другой принялся мять груди. Лифчика на Тоське не было, и женские прелести окончательно разочаровали участкового. Оказались еще меньше, чем он предполагал. Тоська прикрыла глаза, в ожидании ласк и поцелуев, заодно изображая, как ей приятны объятья случайного возлюбленного. Ильдар целоваться не любил. В его понимании баба создана для того, чтоб ее трахали. Долго и по-всякому.
- Вах, сейчас на кухне, прямо на столе и… - Разыгралась фантазия. Но Тоське опыта не занимать. Змейкой вдруг выскользнула и уже стоя в дверях, показала, где ванная. – Там висит полотенце чистое, - пояснила, - а спальня по коридору, направо. Поторопись, милый.
Ильдар даже не понял ничего сначала. Замычал что-то нечленораздельное:
- На хрена мне полотенце? – В себя придти не мог. Только думал сейчас поставит ее и, как…, а тут, на тебе… что за…
Тоська успокоила, видя, как налились кровью глаза участкового:
- Милый, я хочу всё и не здесь, а в спальне. – Многозначительно и многообещающе улыбнулась. – Давай в душ, я уже была.
Делать нечего, поплелся. Сбросил форму, окатил чуток себя водой, вытерся и побежал с дымящимся на перевес в спальню. Там царил полумрак. Свет выключен, окна тщательно зашторен, почти ничего не видно. Злость всколыхнулась:
- Хотел ведь на кухне! Вот, сука, упрямая. – Ильдар любил это делать при свете, чтобы все разглядеть. Усмотрел, наконец, Тоську, лежавшую голой на широкой кровати. Закипело. Буркнул зло. – Ишь разлеглась! В рот возьми!
Тоське пришлось подняться и подчиниться. Хорошо, презерватив заранее достала, освободила от упаковки, надела. Процесс пошел. Ильдар мычал от удовольствия, схватил ее за волосы, вжимал в пах:
- Давай, давай, сучка!
Тоське пришлось туго. Давно с ней никто так не обращался… хорошо, догадалась пригласить попозже.
Удовлетворенный майор в этот же вечер позвонил ему. Начал напористо, по-ментовски, но разговора не вышло. На угрожающий тон и повелительное «явиться для беседы» никак не отреагировали. Он внимательно выслушал участкового, сначала усмехнулся:
- Я живу в другой стране.
- Вот и разберемся!
- С кем? – Опять усмехнулся. Про себя подумал. – Бред, какой-то.
- С вами разберемся. В общем, жду и побыстрее. Это в ваших интересах! – Давил Ильдар.
- В моих? Хорошо. Разберемся. – И отключился. Немного подумал, вспомнил опять про «движущего демона» и набрал нужный номер. – Здорово, братишка! Нужна помощь… 
Ильдар выругался про себя:
- Ничего! Я тебя хоть из-под земли достану! Будешь у меня кровью ссать, в ногах валяться, упрашивать, чтоб на зону не отправил. Но в камере я тебя точно закрою. Посидишь, подумаешь, как нужно уважительно разговаривать с майором и как из своей проблемы выкручиваться.
А с утра у Ильдара начались неприятности. Ни с того, ни с сего, начальство вызвало. Участковый машину бросил возле опорного пункта, в отделение отправился пешком, по пути припоминая какие за ним водились мелкие грешки. По крупному ничего высветится не должно было. Вышло совсем иначе. Начальник отдела встретил с порога неожиданным вопросом:
- Материал по той квартире, где три дня назад колеса прокололи, закрыл?
- С чего это? – Ильдар даже опешил. – Там еще разбираться надо. Подозреваемый за границей, факты налицо… - но договорить не успел.
- Хватит мне рассказывать. – Начальник поморщился. – Вот объяснительная. – Подполковник накрыл ладонью бумагу, лежавшую перед ним на столе, и пододвинул к участковому. – Почитай, майор. Здесь все предельно ясно. Человек живет постоянно за границей, сюда не приезжал давно, остальное - чистая клевета. А эта бабенка со своей мамашей, та еще штучка. Твой контингент.
Фамильярность и подчеркнутая небрежность в обращении неприятно кольнули участкового. Они были одногодки с начальником, да и в органах выслуга одинаковая. Однако, Ильдар, хоть и майор, а все на земле крутится, в дерьме людском ковыряется, а этот, ишь, выбился, командует, бабло гребет, небось, лопатой, не то, что он, копейки сшибает.   Про свои грехи участковый в такие моменты вспоминать не любил. Да он их никогда и не помнил. Их и не было. Так… мелочи. Ну брал… с кого деньгами, с кого товаром, с баб, конечно, натурой,  наркоту мелкую прикрывал, сам иногда приторговывал неоформленным конфискатом, крышевал кой-кого из барсеточников, и прочую шелупонь. Работа такая… На зарплату что ли жить? Пару раз заводили на него дело, да Ильдар хитрый, кому надо сунул, подмазал, с кем надо переговорил, диаспора дагестанская подъехала, поддержала, кого-то за решетку упрятал через другой отдел, чтоб язык за зубами держал, кого-то наркоманы избили ненароком. А он чист. Нет фактов, нет свидетелей, нет дела… А что сослуживцы не любят, то их проблемы. Завидуют оборотистости участкового. Каждый живет, как может.
Пока Ильдар вчитывался в бумагу, подполковник с неприязнью рассматривал своего подчиненного.
- Достали эти... Скоро уже половина всего ГУВД из них будет. И этот… клейма ставить некуда. Гнать бы его в шею, да где других взять… лучше. Такого же пришлют.
- С чего он взял, что она… - Майор поднял глаза на начальника.
- А ты ее не видел? – С сарказмом перебил его подполковник. – Нечто отличить не можешь? Совсем нюх потерял! За ней шлейф из-за кордона тянется, из криминальной полиции. Они пустое дело открывать не будут. Только я не хочу, чтоб нам пришлось против нее еще одно возбуждать.
- С какой стати? – Не понимал участковый.
- Эх, ты, Ильдарка! – Покачал головой начальник отдела. Улыбнулся презрительно. – На сколько статей эта бумага тянет?
- Написать можно всякое… - Ильдар вдруг уперся.
- Ты, вот что, майор, - Подполковник изменил тон. – сдается мне, интерес там имеешь? С бабой этой снюхался? Чем она с тобой рассчитывается, мне понятно. Отрабатываешь теперь? Закрыть уважаемого человека пообещал? А ты хоть, дубина, поинтересовался, кто он?
- Да кто бы не был. Факты налицо!
- Тупой ты, Ильдарка! – Начальник разозлился. - Факты перед тобой сейчас лежат. А то, чем ты решил заняться, называется, знаешь, как? Или тоже забыл? Так напомнят! Думаешь, мне про тебя ничего не известно. УСБ не даром тобой давно интересуется. Если тебе сошло кое-что с рук, так меня благодари. Накануне министерской проверки мне проблемы не нужны были. Все. Вопрос закрыт. Материал, чтоб у меня был через три часа на подписи.
- А прокуратура? – Вдруг ляпнул Ильдар из упрямства, словно это был его последний шанс, хотя он и не понял даже, как вырвалось. Сдалась ему эта баба. Тон подполковника не обещал ничего хорошего.
- Прокуратура… - Насмешливо протянул начальник. – Про нее совсем мы забыли. – И как грохнет кулаком по столу, как заорет, что у Ильдара невольно голова втянулась в плечи. – Прокуратура в курсе! Сам прокурор звонил! Если не угомонится твоя баба вместе с тобой, он возбудит дело. Да не просто, а целый букет. И тебе все грехи припомнят. Забыл о подозрении в изнасиловании? Можешь загреметь. Дело-то до конца не закрыто.
- Там все в отказе… - Ильдар испугался по-настоящему, начал оправдываться. От прежнего самоуверенного джигита не осталось и следа.
- А как не откажутся? А? Что тогда, майор?
Ильдар молчал. Внутри его страх перемешался со злобой и на эту сучку, что подставила и на ее мужа бывшего.
- Свободен! Материал через три часа мне на стол. – Подполковник указал на дверь.
На улице настроение участкового несколько улучшилось. Страх уступил место злобе.
- Сперва с этим разберусь! С мужем! – Мстительно произнес Ильдар, набирая номер. Когда вызываемый абонент ответил, майор начал говорить в привычной манере, но хамить особо не стал. Что-то его остановило:
- Я не понял, почему вы ко мне не явились, когда я вас вызывал?
Спокойный голос ответил:
- А вам, майор, еще что-то не ясно в данном вопросе? По-моему, ответ был дан исчерпывающий. Или вам не хватаете опыта разобраться, кто есть кто? – Над Ильдаром явно насмехались. Кавказец вспыхнул. Как никак, но он целый майор милиции и какой-то… смеет…
- Я в органах столько же, сколько и мой начальник! Мне плевать на него и его приказы! –  Ильдар не сдержался, заревел в трубку. – Да мне если будет надо, то я добуду тебя из любой точки земного шара. Принудительно. И закатаю. Да я…
Разошедшегося джигита оборвали:
- Как будет угодно. Рекомендую через интерпол.
- Что? Да я тебя… - Абонент отключился.
- Кафир  поганый! – Выругался майор, попытался снова набрать номер, но он уже был отключен. – Разберусь!
Вечером пили вместе с Рустамом, молодым лейтенантом – азербайджанцем, что недавно определили Ильдару в помощники. Прямо в опорном пункте. Майор злобно молчал, вливал в себя водку, постепенно деревенея от алкоголя и ненависти ко всем – к начальству, к этой сучке, к ее бывшему мужу. Материал пришлось закрыть и отнести, как приказали на подпись в отдел. Испытанное унижение требовало отмщения. Лейтенант что-то весело рассказывал про каких-то баб, с которыми познакомился вчера в ночном клубе. Оба непрерывно курили, и от дыма уже было не продохнуть. Рустам поднял бутылку, обнаружил, что она пустая, убрал под стол и оттуда же достал целую. Разлил. Выпили. Закусили. Ильдар засунул в рот очередную сигарету, лейтенант хотел было продолжить прерванный рассказ, но майор его остановил:
- Пойду, выйду на лестницу, а ты форточку пока открой, проветри. Дышать нечем!
Вышел, оперся на стену прямо напротив входной двери в парадную. Мысли кипели от черной ненависти. В голове калейдоскопом мелькали сцены воображаемой мести всем, досадившим ему. Кто-то проходил мимо, хлопала входная дверь, завывал поднимающийся или опускающийся лифт, но Ильдар ничего не слышал и не замечал.
- Привет, Ильдар! – Вдруг из черноты омута мыслей его вырвал знакомый голос. – Как там продвигается наше дело?
Он медленно поднял глаза. Перед ним стояла Тоська. Она только что вошла в дом, хотела свернуть сразу налево к лифту, но заметила участкового и поднялась на несколько ступенек, решив узнать новости.
- Заходи, поговорим. – Хрипло ответил Ильдар. - Сейчас она мне заплатит, как следует. – Мелькнула мысль о мести, вдруг обретшая реальные очертания. – Заходи, заходи. – Он правой рукой приобнял за спину, одновременно охватил сзади шею и слегка подталкивал Тоську к двери кабинета. Она почувствовала что-то неладное, но было уже поздно. Дверь за спиной защелкнулась, Ильдар схватил ее за волосы, так что брызнули слезы, нагнул вниз, одновременно расстегиваю ширинку брюк.
- Ты, что, Ильдар? Что ты делаешь? – Откуда-то снизу донесся ее сдавленный голос.
- Давай, тварь, работай! – Прошипел майор.
- А резинку?
- Какую еще тебе резинку, б…, давай, шлюха, работай!
Лейтенант смотрел на происходящее с изумлением, но потом осклабился. Тоська поняла, что она попалась. Теперь надо сделать все, что хотят менты и поскорее убраться. Все равно пока не оттрахают – не отпустят. Все было, как когда-то в «Ольгино», в лихие 90-е, что бандиты, что менты продажные – суть одна. Попробуй откажи! И она принялась за работу, стараясь не дышать зловонием немытых мужских гениталий. Майор ослабил хватку, но не отпускал ее волосы. Подняв глаза к потолку, хрюкал от удовольствия. Заметив вожделенный взгляд Рустама, бросил ему:
- Хотел бабу? Сейчас получишь! Пристраивайся сзади!
Лейтенант поднялся из-за стола и подошел к ним. Краем глаза Тоська заметила, что Рустам достал из кармана презерватив. Уже легче!

Утром у Ильдара побаливала голова, но настроение явно улучшилось. Только что сняли хорошие деньги с торговца дурью, пообещав ближайший месяц его не трогать, и теперь хрустящие новые бумажки покоились в нагрудном кармане форменной рубашки. Старший участковый даже благосклонно принял заявление от полубезумной старухи из соседнего подъезда, постоянно жаловавшейся на соседей. Отпустив бабку с миром, он вспомнил о Тоське:
- А что, лейтенант, славно мы вчера развлеклись?
Сидящий напротив Рустам оторвался от каких-то бумаг и радостно закивал головой.
- Как думаешь, повторим «субботник»? – В глаз попал сигаретный дым и майор прищурился.
- А не пожалуется? – Улыбаясь, но настороженно спросил лейтенант.
- Ха! Молодо-зелено. – Ухмыльнуся Ильдар. – Кто поверит? Кому? Ей? Или двум настоящим джигитам? Нет, брат, это «наш контингент». – Вдруг он вспомнил слова начальника отдела. - Все по команде. Только раздвигай ноги!
- Хорошо было… - Мечтательно произнес Рустам.
- И еще лучше будет! – Заверил его Ильдар. – Я тебе точно говорю.
За скабрезными шутками милиционеры не заметили, как во двор въехали две черных машины – «Вольво» и «Волга». Поскольку мест для парковки днем было достаточно, остановились одна за одной, прямо под окнами опорного пункта. Из «Вольво» вышло двое крепких молодых мужчин, одинаково подтянутых и по-спортивному пружинистых. К ним присоединился третий – гораздо старше своих спутников, в дорогом светло-сером костюме и белой рубашке без галстука. Тонкая золотая оправа очков блеснула на солнце. Он погладил седой ежик волос, потрогал шрам на правой щеке, и знаком подозвал двух других молодых людей, вышедших из «Волги».
- Действуем, как договорились. Мы начинает, и передаем эстафету вам.
- Да, товарищ полковник. – Приехавшие на «Волге» вернулись к своей машине.
Первые два молодых человека быстро прошли в подъезд, воспользовавшись тем, что дверь с кодовым замком распахнулась, выпуская на улицу молодую мамашу с коляской. Они помогли ей преодолеть пороги, заслужив улыбку и слова благодарности. Приехавший с ними человек в золотых очках остался на улице и неспешно закурил.
Смех Ильдара прервала внезапно широко распахнувшаяся дверь.
- Майор Шурпаев?  - Вопросительно посмотрел на старшего участкового вошедший молодой человек.
- Да! – Важно ответил Ильдар. – А ты кто будешь? Чего врываешься? – Он постарался придать своему голосу привычный нагловатый тон, тем более, что посетитель был явно моложе майора. – Шляются тут всякие. – Это он добавил вполголоса и больше для Рустама. Пусть учится, как надо себя вести с такими ходоками.
Молодой человек не отреагировал на хамоватые вопросы, шагнув широко вперед, сунул прямо под нос участковому раскрытое удостоверение:
- Военная контрразведка. – И не давая опомниться, тоном, не терпящим возражений, приказал Рустаму. - Лейтенант, выйди вон и погуляй для своего же блага.
В дверях показался второй молодой человек, как близнец похожий на первого. Ильдар даже не пытался что-то сообразить своими куриными мозгами – военная…, второе слово он не расслышал, да ему и не надо было этого. «Вояки!» - подумал презрительно, что они тут себе позволяют, совсем оборзели, на армию плюют все кому не лень, а эти смелые, что ли… Ума бравому сыну гор не хватило, чтобы сопоставить слова «военная контрразведка» и «особый отдел» федеральной службы безопасности. 
- Да, кто вы такие… - Начал было участковый, но вошедший первым коротко ткнул пальцем ему куда-то в шею, отчего в легкие сразу прекратился доступ воздуха, и Ильдару показалось, что глаза сейчас вылезут из орбит и лопнут.
Рустам молча смотрел на происходящее, ничего абсолютно не понимая. Вмешался второй:
- Лейтенант, вам что-то не ясно? Мы из ФСБ. – Прозвучал спокойный голос. – У нас состоится с товарищем майором беседа, которая не предназначена для ваших ушей.
Рустам перевел глаз на багрового, как вареный рак и задыхающегося начальника, рукой нашарил фуражку, а внезапно овладевший им животный страх заставил пухлый милицейский зад оторваться от стула. Ноги словно ватные понесли к двери. Второй чуть отстранился, пропуская лейтенанта, и последовал за ним. Рустам, ничего не видя, словно на ощупь, выбрался из подъезда и пошел, пошел, пошел прочь, мечтая лишь об одном – оказаться сейчас совершенно в другом районе многомиллионного города. Лейтенант не заметил ни седого человека, курящего в стороне, ни бабушек, сидящих на лавочке, ни черных машин, ни детей, возвращающихся из школы, ноги сами уносили его подальше отсюда.    
- Все готово, товарищ полковник!
Седой ответил кивком на бодрый рапорт, старательно выбросил окурок в урну и проследовал в подъезд.
Ильдар потихоньку приходил в себя. Слезы ручьями текли из глаз, но дышать стало легче. Полковник взял стул, развернул к себе спинкой и сел верхом, пододвинувшись вплотную к участковому. Его холодные голубые глаза с чуть заметной презрительной усмешкой рассматривали Ильдара. Кровь постепенно отливала от лица майора, и оно превращалось из багрового в красное.
- Послушайте… - прохрипел Ильдар, растирая шею. Полковник обернулся и подал знак одному из своих спутников. Тот моментально зашел за спину участковому и обвил его толстую шею шнурком. Майор задергался, попытался освободиться, но поняв бессмысленность сопротивления, стал снова задыхаться и, протянув вперед руку, прохрипел умоляюще:
- Брат…
- Да, не брат я тебе…, как там в фильме говорилось, – полковник обернулся и посмотрел на другого своего спутника, оставшегося возле плотно прикрытой двери – «гнида черножопая»?
- Точно! Гнида черножопая! – Кивнул охранник.
- Я вас давил и давить буду. – Седой вновь смотрел на брыкающегося Ильдара. - И здесь и там, на Кавказе. Вы у меня вот где – Он показал на свой кадык. – Дурак был Сталин, что всех вас в степи казахские не выселил, А Хрущ – вдвойне дурак, что вернул. Навсегда надо было, и всех. Пока не сдохли бы там. Вы же зверьки вредные, пользы от вас никакой. С вами только так можно. По-человечески нельзя. Вы это за слабость принимаете.
- В чем виноват? За что? – Хрипел майор. – Ильдар все исправит…
- За что? – Полковник пожал плечами. – Да ты, баран, друга ты моего обидел…
- Не хотел. Прости… - Ильдар уже понял о ком речь.
- Тебе же, барану, все объяснили, но русский язык ты плохо учил в своем вонючем ауле, видимо не понял. Поэтому ты лишний в стаде. Вас и так, зверьков, много слишком расплодилось. Теперь понял? – Шнурок натянулся. Ильдар почувствовал, как сознание начинает оставлять его. Из глотки вырвался жалобный не крик, а писк:
- Не убивайте…!
Полковник кивнул и хватка ослабла.
- Запомни, джигит. Сейчас тобой займутся те, кому положено по долгу службы и по закону чистить свои ряды от мрази. Но ты, баран, запомни, мы – не они, мы - контрразведка. Работаем не по закону, но под защитой закона, потому что такую мразь, как ты, нужно просто давить, и делать это очень быстро, без процессуальной бюрократии, не оставляя никаких следов на земле. Так безопаснее для людей. Но если ты мне еще раз попадешься на пути или я услышу хоть раз твою фамилию, Шурпаев, - в глазах участкового промелькнул ужас, -  я не буду тебя убивать, - успокоил его полковник, - я просто продам тебя твоим же соплеменникам и единоверцам, в какой-нибудь другой тейп. Им насрать брат ты им или не брат. И тебя и твою сучку, с которой ты спутался, поселят в глубокой земляной яме в самом далеком ауле высоко в горах. Понимаешь, о чем речь? – Ильдар закивал. – Попользуют обоих, как овцу с бараном, до тех пор, пока не сдохнете в собственном дерьме. Ты мне веришь, что они так и поступят?
- Да! – Прохрипел майор.
- Вот и договорились! Отпусти его. – Седой посмотрел на пол, где из-под Ильдара растекалась лужа, отодвинулся подальше вместе со стулом. – Ну что, ребята, как считаете – понял?
Молодцы кивнули одновременно.
- Добро. Тогда зовите УСБ.
Один вышел и через пару минут вернулся с оперативниками управления собственной безопасности.
- Вы уж извините нас. – Улыбнулся полковник милиционерам. – Клиент слегка обмочился. Но полностью готов с вами работать. На наши вопросы он уже ответил.
Один из оперативников подошел к Ильдару, ощупал нагрудный карман, набитый деньгами, удовлетворенно хмыкнул и сказал второму:
- Организуй понятых!
Офицеры ФСБ вышли и сели в «Вольво». Седой полковник достал трубку, набрал номер:
- Это я. Все сделали, как нужно. Вопрос закрыт и думаю надолго. Может, все-таки отослать эту сладкую парочку туда, куда Макар телят не гонял? В гости к джигитам? - Услышав ответ, кивнул. – Не за что! Ладно, все понял. Я бы не жалел, но дело твое. Звони, если что. Да в гости заглядывай, как будешь в наших краях. Обнимаю, братишка! Будь здоров! – Полковник выключил телефон и затянул негромко:
            Расплескалась синева, расплескалась…
            По петлицам разлилась, по беретам…

Сзади подхватили:

           Я хочу, что наша жизнь продолжалась
           По суровым, по десантным законам…

Полковник заулыбался, махнул рукой водителю:
- Поехали!
           Я хочу, чтоб наша жизнь продолжалась
           По суровым, по десантным законам…   

Как сообщает пресс-служба Следственного управления по Петербургу, суд рассмотрел дело бывшего старшего участкового уполномоченного УВД по … району, 36-летнего Ильдара Шурпаева.  Он обвинялся в совершении преступлений, предусмотренных ч. 1 ст. 131, ч. 1 ст. 132 УК РФ (изнасилование, совершение насильственных действий сексуального характера).
Приговором суда Шурпаеву назначено наказание в виде лишения свободы сроком на 3 года 6 месяцев условно с испытательным сроком на 4 года.
- Смотри-ка, - усмехнулся седой полковник, изучая сводку пресс-службы, - от наркоты отвертелся, и срок условный дали. Вот, суки продажные!
               

         

                IV.
          
Сын больше ничего не рассказывал о ней. Он рос, все видел и все понимал. Он жалел отца. Их связь становилась все крепче, несмотря на расстояния. Отец был тем единственным человеком, который знал ответ на любой, пусть даже самый глупый и наивный вопрос. Он мог лишь усмехнуться, подмигнуть, потереть подбородок – сын представлял это, держа возле уха телефонную трубку, и сказать:
- Ну давай, сынок, разберемся вместе. Что тут у нас получается…
И любая, жизненная или придуманная ситуация, или задачка из учебника становились прозрачными и ясными, как Божий день. Лишь одной темы они больше не касались и по негласной договоренности не затрагивали и не упоминали. Это была мама. Но рано или поздно разговор должен был состояться.    
Отец встречал его на вокзале. Сын легко спрыгнул на перрон, как только открылась дверь вагона. Они обнялись:
- Привет, сынок!
- Привет, папа!
- Как доехал?
- Нормально. Быстро.
- Ну, тогда пошли скорей к машине. Видишь, погода какая, а ты без шапки.
- Да обычная, осенняя. – Засмеялся сын, подставляя лицо злым и хлестким ударам ветра со снегом.
Пошучивая и посмеиваясь, они быстрым шагом дошли до парковки.
- Давай сумку, я положу в багажник, сам садись скорей. – Скомандовал отец. Ему хотелось, чтоб сын хоть на несколько секунд раньше оказался вне досягаемости пронизывающего ветра. Но он не спешил отдавать и улыбался, мол, успею.
- Я сам, папа. У тебя ж рука болит!
- Да это шея. Позвонки. В руку отдает лишь.
- Ну и как? Сильно болит?
- Терпимо, сынок! – Махнул рукой отец.
 Сын сам закинул сумку в багажник, они одновременно окунулись в не успевший еще остыть салон и на минуту замерли, наслаждаясь комфортом и теплом. Отец повернул ключ, мотор заработал почти беззвучно, откликнувшись загоревшимися огоньками торпеды и вспыхнувшими фарами, пробившими полутьму привокзальной площади.
Они выехали на шоссе в молчании. Отец сосредоточенно смотрел на дорогу, внимательно вглядываясь в мрак, который с неохотой отступал перед светом фар. В отместку плевался снежными зарядами, грозился причудливыми тенями деревьев, тянувшимися к ним своими длинными крючковатыми лапами, а в последний момент бросавшимися в рассыпную, словно испугавшаяся света нечисть. Тогда, вместо разбежавшихся деревьев, мрак расставлял ловушки поворотов, напоминавших черные омуты, в которые вот-вот должна была окунуться машина.
- Папа… - Сын хотел что-то сказать или спросить, но умолк.
- Да, сынок! – Машинально отозвался отец.
- Скажи мне, папа… - И снова замолчал. Его явно что-то томило, угнетало.
- Да, да, сынок. Я слушаю тебя. – Спокойно повторил отец, хотя нерешительность сына заставила его насторожиться. Он бросил короткий взгляд направо, но в темноте увидел лишь профиль мальчика, который также напряженно смотрел вперед на белесую плоскость набегающего навстречу им асфальта. Внезапно яркий свет вынырнувших из-за поворота встречных фар заставил отца прищурившись впиться взглядом в дорогу, но он успел заметить нахмуренный лоб и плотно сжатые губы сына.
- Ты хочешь что-то спросить, сынок? – Отец почувствовал нарастающее волнение. Во рту пересохло, захотелось курить. Рука инстинктивно полезла в карман, но он одернул себя – давно уже дал зарок не курить в машине. Вместо этого нащупал в отсеке рядом с коробкой передач упаковку жевательной резинки, протянул сыну, тот мотнул головой – не хочу, достал пластинку себе, кинул в рот, чтоб как-то избавится от ощущения сухости.
- Я хочу поговорить с тобой о матери. – Голос сына прозвучал неожиданно спокойно и глухо, но саднящим звуком отозвался в сердце отца, соединенного невидимой нитью с сердцем сына, по которой боль одного со скоростью электрического разряда перенеслась другому, сорвала застарелую коросту, обожгла. Наверно, впервые за эти шесть лет, что они жили врозь, он назвал ее не мамой, а матерью. Пальцы непроизвольно впились в руль, челюсти сжались, с силой натянув кожу на скулах. Оба молчали. Наконец, отец разомкнул стиснутые зубы, попросил:
- Сынок, давай доедем до дома. А там сядем спокойно и поговорим. Дорога, видишь… - он кивнул подбородком вперед, - какая…
- Ты обещаешь рассказать мне всю правду, папа?
- Правду о чем или о ком, сынок?
- О маме. О вас с мамой. О вашем разводе.
Отец молчал.
- Обещаешь?
- Правду? А знаешь, сынок, что у каждого своя правда? У меня, у тебя, у мамы.
- Я хочу знать твою правду, папа. И сравнить ее со своей!
- А если это сравнение не устроит тебя? Огорчит?
- Нет. Я так не думаю, папа. Я слишком хорошо тебя чувствую и многое уже понимаю. Или давно уже стал понимать, просто не говорил тебе. Кончились те времена, когда мне твердили – подрастешь, узнаешь! Я научился слушать, наблюдать, различать ложь и обман. Я не хочу их больше. Я знаю одно – ты никогда не обманываешь. Даже если ты не прав, ты всегда это умеешь признавать. Я помню, ты говорил давно, что пишешь мне письма, но не отправляешь. Я могу их прочитать?
- Я не обманываю, сынок… Давай, оставим разговор до дома?
- Обещаешь?
- Да!
- А ты селедку с картошкой сделал? – Весело спросил сын.
- Сомневаешься? – Откликнулся отец.
- А курочку?
- А то!
- Тогда едем быстрее. Я проголодался.
- Не волнуйся. Будем вовремя.
Они доехали, быстро перекусили, отец развел огонь в камине. Они обнялись и сели рядом, наслаждаясь теплом и мерцанием языков пламени. Им было очень хорошо. Стояла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием дров. Но в ней висела напряженность.
- Папа! – Сын начал разговор. – Я хочу жить с тобой! Что ты на это скажешь? Ты согласен?
Отец ответил на удивление быстро.
- Значит, так! Начну с конца. Мой ответ – да! Это чтоб у тебя не было никаких сомнений – колебался твой отец или нет. А вот теперь дай мне немного времени подумать, порассуждать вслух, вместе с тобой, как это обустроить, как правильно выстроить цепочку, алгоритм решений, действий. Твоих и моих.
- А что здесь особо рассуждать? – Сын загорячился.
- В юности все кажется легким и исполнимым, было бы желание. Может это и правильно? – Думал отец. - А дурацкий жизненный опыт, называемый мудростью, с годами лишь мешает человеку жить и вот так легко и запросто решать самые важные жизненные проблемы. Но куда от него денешься? Многие мудрости – многие печали.
 – Ты получишь разрешение от полиции, чтоб я жил здесь, с тобой? – Сын сам подталкивал своими вопросами. Отец кивнул. – Здесь наверняка есть какой-нибудь переходный подготовительный класс, где бы я мог год отучиться, чтоб выучить язык. Ты всегда говорил, что у тебя хорошие связи со шведской гимназией. Ну, потеряю один год, в конце концов. Особо спешить некуда. – И прорвалось, наконец. Со всхлипом. – Я не хочу туда возвращаться! Мне надоела сплошная ложь.
Отец крепко сжал его плечи. У самого в горле стоял комок. Он кашлянул в кулак:
- Давай, тогда по порядку. Во-первых, завтра мы съездим в магистрат, и я заполню на тебя бумаги. Для регистрации. В любом случае, это обязательный первый шаг. Во-вторых, как ты понимаешь, этот вопрос невозможно решить без мамы.
- Давай ей сейчас позвоним. – Сын встрепенулся, хотел подняться, поискать телефон. Отец удержал его:
- Нет! Ты прекрасно понимаешь, что по телефону эти вопросы не решаются. Поэтому слушай дальше. Итак, первым делом, магистрат. Во-вторых, у тебя заканчиваются каникулы, ты едешь домой, я улажу свои дела и еду следом для общего разговора с мамой. Пока не следует ей ничего говорить. Без меня. К этому времени придет ответ от местных властей, тогда мы с тобой возвращаемся и с помощью хорошего адвоката подаем твои документы в полицию, а та в иммиграционную службу и ждем следующего решения. Я занимаюсь твоим, так сказать, трудоустройством в школу. Идет?
- Ну… идет. - Пожал плечами сын. – А когда ты приедешь?
- Скажем, - отец прикинул, - через пару недель после твоих каникул. Но, это первый вариант. Или оптимальный расклад. Есть и второй. Более сложный, и мы должны быть к нему готовы.
- Какой?
- Да такой, что твоя мама скажет категорическое «нет» и уговорить ее мы не сможем… Пока что, до твоего совершеннолетия она имеет на это право. Опровергнуть его можно только в суде. А как ты понимаешь это волокита, и еще какая. Почему я и попросил тебя дождаться моего приезда и разговора втроем. Согласен?
- Нет! – Сын мотнул головой. – А если не ездить? Если прямо сейчас на каникулах остаться и все? Виза у меня открыта. До ее окончания уйма времени. Поживу у тебя. Ну что она сделает? Да, ничего!
- Мы не должны так поступать с мамой. – Тихо сказал отец. – Нужно все по-человечески.
- А она с тобой? По-человечески? Думаешь, я был маленький и ничего не помню? Как ты не мог неделями до меня дозвониться? Как тебе разрешали забирать меня только из садика? Как ты звонил в садик, узнавал у заведующей, не заболел ли я? На месте ли я, в группе? Как запрещали тебе к дому приближаться? А сколько времени она не давала разрешения, чтоб я мог ездить к тебе? Помнишь все это? А сколько она обманывала, лгала? А как она сейчас себя ведет? Все эти мужики… – Сын вывернулся из отцовских объятий и развернулся к нему лицом.
Отец слушал молча, опустив голову:
- Сынок! – Сказал он глухо. – Этим мы с тобой и отличаемся. Тем, что не можем поступать также.  – Почему-то вспомнилась одна фраза из ее первых писем – потом она просто перекрыла и это единственный канал связи с ней, номер телефона поменяла сразу же после развода – «Решай все вопросы насчет ребенка цЕвЕлизованно!». Все так и было, как сейчас говорит сын. «ЦЕвЕлизованно!» - Усмехнувшись, он повторил про себя и вспомнил, какие препоны она устраивала перед первой поездкой сына к нему. Как ей не хотелось его отпускать! Подсунула не те документы в консульство, ребенку было отказано в визе, он рыдал навзрыд… Ничто ее не трогало, даже слезы собственного сына, лишь бы по-своему, лишь бы отомстить хоть как-то! «ЦЕвЕлизованно!» Конечно, отец все решил. Написал генконсулу, попросил пересмотреть отказ, ведь не может быть никаких оснований не пустить маленького ребенка к отцу.
- Почему мы не можем? – Сын не мог никак успокоиться.
Отец ласково потрепал его по плечу:
- Почему, спрашиваешь? Потому что сами себя потом уважать не будем. А потерять уважение к себе – потерять уверенность. А какие мы будем мужчины без чувства уверенности в правоте своего дела? И представь, хоть на мгновение, какой это будет для мамы удар? Я – не могу. Почему – ты знаешь!
- Ты до сих пор ее любишь, папа? – Тихо спросил сын.
- Да, сынок. Я же обещал тебе… - Отец улыбнулся и виновато пожал плечами.
- Папа, папа… - Сын вздохнул и укоризненно покачал головой. – Это ж когда было… я был совсем  маленький…
- Не понял? Ты разочарован во мне? – Усмехнулся отец.
- Наоборот! – Махнул рукой.
- Тогда улыбнись. И выше нос!
- Да, папа. – Сын улыбнулся, но вымученно.
- Не унывай! Все будет хорошо! Помнишь, я всегда тебе так говорил?
- Да, папа. – Он вздохнул.

Разговора втроем так и не получилось. Сын уехал, а он… не успел. Вместо этого больничная койка и тонкая, белая с синими прожилками, такая родная и такая безжизненная рука на его ладони. Он дотронулся до запястья и ощутил слабое биение жилки… Усталость дороги, бессонная ночь, переживания сморили его. Он задремал.
Приснился сон, как продолжение того последнего разговора с сыном. Сын все-таки позвонил ей и сказал, что возвращаться не намерен, будет жить с отцом и… отключился. Она перезванивала много-много раз, но отец с сыном сидели молча, обнявшись у камина. Телефон звенел до бесконечности, пока не умолк, разрядившись. Она приехала на следующий день. Уже смеркалось, и моросил мелкий противный дождь. Отец заметил хрупкую женскую фигуру с сумкой в руках, медленно идущую по дороге к дому, и встрепенулся.
- Сынок! Мама приехала. Пойдем, встретим.
Они оделись и вышли на крыльцо. Отец прижал сына, обнял за плечи и прошептал:
- Все будет хорошо, сынок! Папа рядом.
Мама увидела их, бросила сумку и побежала к дому, остановилась у крыльца. Лицо ее раскраснелось, нос заострился, было видно, как она замерзла. Под глазами темнели круги от бессонной ночи. Они стояли и молча смотрели друг на друга. Мать медленно опустилась на колени и попыталась что-то сказать, но рыданья сжали спазмами горло. Отец кинулся вперед, подхватил ее, завел в дом, усадил у зеркала в гардеробе, снял белый плащ-пуховик, сапоги, потрогал ноги – они были ледяные. От нее сильно пахло алкоголем, но пьяной она не выглядела. Сын сходил, подобрал брошенную на дороге сумку, принес ее в дом и остановился на пороге. Мать смотрела на него умоляющим взглядом, но он отвел глаза в сторону. Отец пересадил ее на диван в гостиной, укрыл теплым пушистым пледом, вышел за дровами. Нужно было растопить сильнее камин, чтобы быстрее согреть ее. Когда отец принес дрова и вывалил их на пол, раздался ее хриплый голос:
- Что мне сделать, сынок?
Его ответ был очень спокоен и хладнокровен:
- Выгони… этого, и живи с нами.
- Как выгони? Ведь я же замужем. (Она – замужем!? – Пронзила мысль).
- Так разведись!
- Но так нельзя… - Она слабо сопротивлялась.
- С отцом, значит, можно было, а с этим нет? Тогда зачем ты приехала? Уезжай и живи с ним, а про нас забудь!
- Сынок, давай потом поговорим на эту тему? – Взмолилась мать.
- Потом разговора не будет. Или сейчас ты ему звонишь при нас и так чтоб мы с папой все слышали, что ты будешь говорить, и что он отвечать. Или никогда!
- Что я ему скажу? – Устало опустила голову мать.
- Что хочешь, лишь бы побыстрее отстал и не надоедал нам. Скажи, что не любишь, что изменила и не вернешься, или вернешься только за вещами, но чтоб ноги его там не было!
- Хорошо. – Она покорно кивнула, не поднимая голову. Нащупала в кармане брюк телефон, достала, набрала номер и повторила слово в слово. Ей пытались что-то сказать, даже кричать в трубку, но она отключила телефон и бросила его рядом, как абсолютно бесполезную вещь.
- Ты доволен?
- Да!
- И что дальше? – Она подняла голову. Глаза были бесцветными от слез.
- Дальше ты будешь жить с нами. Со мной и папой.
- Но я не люблю твоего отца. – Она пожала плечами.
- Полюбишь!
- Сынок, ты несовершеннолетний и при нашем разводе судом было определено, что ты живешь со мной, а не с папой. Тебе придется подчиниться и вернуться со мной.
- Ты ошибаешься. Мой папа – гражданин этой страны и мы находимся на его территории. Ты можешь попытаться вызвать полицию и обвинить папу в том, что он якобы удерживает меня, напомнив о решении чужого суда. Но твои шансы равны нулю. Ты забыла, что здесь действует ювенальная юстиция. Я просто все расскажу сам и все объясню полиции. Они здесь непродажные, как наши полицаи. И поверят мне, а не тебе. А их суд, в отличие от русского, защищает интересы ребенка и тоже не продается, как наши судьи. 
- Это отец тебя этому научил? – Она не удержалась. Стала заводиться.
- Не трогай отца! Он говорил совсем другое.
- Ну, конечно…
- Хватит лгать, мама! И изворачиваться хватит! Я все знаю! – Он почти прикрикнул на нее.
От его слов, она, вдруг как-то вся сжалась в комок и заплакала…
 Кто-то дотронулся до его плеча и… он проснулся. Рядом стояла медсестра:
- Вы бы отдохнули. Она все равно в коме. Если что-нибудь изменится в ее состоянии, мы вас сразу известим.               
Он вышел из больницы, преодолевая порывы ледяного ветра, бросавшего в лицо обжигающую снежную крупу, дошел до машины, открыл дверцу, забрался внутрь, запустил двигатель и закурил. Посмотрел на сигарету, вспомнил, что давал себе зарок не курить в салоне. Махнул рукой, нашел пепельницу, она была забита всякими бумажками, стряхнул на пол. Сидел и размышлял куда поехать. В гостиницу? Нет, поеду к сыну, хотя видеть физиономию тещи желания не возникало. Приоткрыл окно, вышвырнул сигарету. Подставил лицо ледяным порывам, несколько раз глубоко вздохнул – выдохнул, включил передачу.   
- Там… это… - теща начала мямлить, когда они сели втроем с сыном на кухне, - мы за товар должны… она и ехала деньги отдать, да вот какое несчастье приключилось… - всхлипнула.
- Кому и сколько? – Спросил кратко.
- Ильдару. А сколько… посчитать надо.
- Ильдару? – Он переспросил, поморщился, догадавшись о ком речь, – Опять с этим… связались? – Вздохнул, покачал головой, подумал. – Звони ему! Я буду говорить.
- Сейчас наберу. – Засуетилась в поисках телефона. Нашла трубку, набрала номер, приложила к уху. – Ильдар, это я… - Тот ее перебил, что-то выкрикивал гортанно, ругался матом.
- Дай сюда! – Он протянул руку и взял вздрагивающую от изрыгаемых угроз трубку. – Ты опять на моем пути, чурка? – Ильдар словно подавился и замолчал. Он продолжил. – Повезло тебе тогда… Экзекуцией, мокрыми штанами, да условным сроком отделался… Смотри, в следующий раз, кастрируют, как барана. Впрочем, почему, как… Ты и есть баран, с гор спустившийся. А после отправят туда, куда обещали. Не забыл? Раз молчишь, значит, помнишь. Отвечай теперь быстро и внятно. Сколько тебе должны за весь товар? И не вздумай юлить и набавлять. Ты меня знаешь. Я проверю. С визитом нагряну.
- Сейчас посмотрю. – Дагестанец засопел, задышал горячо в трубку.
- Давай быстро. Не задерживай меня, если хочешь получить свои деньги.
Сопение прервалось, Ильдар назвал сумму. Он повторил ее вслух и вопросительно посмотрел на бывшую тещу. Та закивала головой:
- Что-то около этого…
- Хорошо. – И Ильдару. - Завтра подъедешь к 12-ти к ним в ларек, тебе отдадут деньги.
- Да. Спасибо.
- Свое «спасибо» засунь в свою задницу. И запомни, больше у тебя шанса нет. Еще раз встречу на своем пути… сам панимаешь, дарагой. Кирдык будет. Все. Свободен.
Он отключился. Помолчал. Затем достал из внутреннего кармана пиджака пачку денег, прикинул курс рубля и евро, отсчитал нужную сумму, положил на стол. Кивнул теще.
- Отдашь ему в евро. Вопрос закрыт. Вот так! – И подмигнул сыну. Тот с восхищением смотрел на отца.
Он ночевал у них. Спали вместе с сыном на одном диване. В ее спальню он даже не порывался заглянуть. Не выходил из головы сон, что приснился в больнице. Знал, что все ерунда, что никакого мужа не было, и нет, но не мог и не хотел заходить туда, где стояла та самая двуспальная кровать, где, когда и он спал вместе со своей женой, где занимался с ней любовью…и куда она потом приводила других…   
Каждый день он отправлялся в больницу, садился рядом с ней, подкладывал свою ладонь под ее тонкие пальцы, чуть пожимал их, надеясь ощутить обратное шевеление. Но все было напрасно. Врачи лишь разводили руками и повторяли, что надо ждать.

                V.

Но настал день, когда врачи изрекли:
- Мы начинаем выводить ее из искусственной комы. Это долгий процесс.
Приближающаяся смерть может исторгнуть из человеческой души самое сокровенное, то, что до этого, ни при каких условиях, он не позволил бы себе произнести даже мысленно. Роковой для каждого час открывает все то неповторимое, что есть в человеке, освобождает и вырывает из той среды, с которой он вынужденно или по рождению был сопричастен. Человек становится свободен от укоренившихся взглядов или привычек – сути своего грешного бытия, ибо все мы грешны… И если вдруг ему удается вырваться из холодных когтистых лап старухи с косой, то самим Господом ему дается шанс забыть про свое прошлое, оставить в нем все дурное и грешное, которое Бог одним махом раздавил, превратил в прах, поднял вместе с телом над бездонной пропастью вечности и развеял, опустив бренные останки плоти на твердую землю, но вдохнул в них новую душу, давая теперь возможность обернуться уже окончательно к Его свету.  Отступившая смерть перерождает человека. Должна перерождать! Если этого не происходит, и человек несмотря ни на что упорствует в своих заблуждениях, пороках и грехах, то конец его будет ужасен и разверзнувшаяся перед ним бездна окончательно поглотит нечестивца, которому предстоят вечные нескончаемые мучения его души, ибо плоть сгорит моментально в очищающем огне адского пламени. Не бесконечно милостивый Бог наказывает человека бедами, а человек карает сам себя плодами своего поведения. Но пока человек находится между жизнью и смертью, пока его судьба и душа висят на одном единственном волоске Божьей милости, у него есть время подумать, даже если эти раздумья длятся лишь доли секунды, вспомнить все свои прегрешения, покаяться и попросить прощения и у Бога и у всех тех, кому он принес несчастья. И если Он решит, да свершится Воля Его!
Вспышки памяти выхватывали из тьмы забвения какие-то эпизоды. Обрывки сознания постепенно выстраивались в единую цепочку, отдельные звенья которой блестели яркими цветами боли, другие, соединявшие их, напоминали тусклую, густо сплетенную паутину беспамятства. Все происходило не с ней, она была мертва и безучастно наблюдала за чужой смертью. От ощущения собственного безразличия к учиненному над телом насилию становилось легче, отступала боль. Надвигающийся на нее грузовик превращался в чернобородое лицо Зверя, заполнив собой все обозримое пространство. Кто-то скрючился на сидении машины или того, что от нее осталось. Красное и горячее стремительно заливает шею и грудь. Нет, не ее, чужую. Все застилает яркий туман боли, в который она погружается… Это свет. Голоса и нестерпимый свет лампы и сразу пелена боли. Нет, темнота дает облегчение. Солнце приносит боль. Но почему, сверкающий шарик, уходя за черные облака, во тьму, оставляет тонкий лучик, который она видит, каждый раз проваливаясь в непроницаемый мрак сознания. Зачем дрожащая струна связывает тело с жизнью? Ведь я же умерла!
Она вдруг видит бывшего мужа. Они стоят, держась за руки. На ней свадебное белое платье. Но это не дворец бракосочетаний. Это деревянная церковь с каким-то неповторимым запахом блаженного неземного спокойствия, уюта, тепла. Вокруг свечи. Множество белых свечей. Со стены на нее пристально, но с улыбкой, смотрит Богородица. Она ощущает тепло руки мужа, надевающего кольцо на ее палец. Вот оно… счастье! Но как ослепляет сияние бриллиантов! Какая резь в глазах и боль во всем теле!
Картинка угасла, словно кто-то задернул плотную штору, не позволяющую проникнуть ни единому лучику света. Лишь тьма, невесомость падения и шум ветра.
- Ну, наконец-то… благодарю тебя, Боже…
Но свет вспыхнул снова. Она вернулась в церковь и словно впервые увидела сына. Его взлохмаченные, цвета спелой ржи вихры, его открытый и одновременно твердый (отцовский!) взгляд голубых (ее!) глаз, подбородок с ямочкой (отцовский!), чуть припухлые румяные щечки. Он смотрит на нее с грустью и сожалением, но прямо, не исподлобья. Странно, все это время ее мысль не возвращалась к нему, не было и беспокойства, словно она заранее знала, что он будет счастлив. За ним сейчас стоит отец. Они дарят ей красные цветы. Это розы? Нет, это тюльпаны. Они ей нравятся больше.
- Какие они красивые… - шепчет она. Ее губы бесцветны и потрескались.
- Ты красивее их… - Ответ растворяется во тьме. Вспышки сознания ярче проблесков молнии, ударяющих с неистовой силой, дикой болью пронизывающей тело. Снова день. Ослепительное зимнее солнце. Нет, это не солнце. Это машина переливается в его лучах - он подарил ее перед свадьбой. Как она красива, как ярко пылает позолота ее краски, она горит, раскаляется, слепит глаза, приближается, превращается в толстенный прут, входит в ее грудь, обдавая невыносимым жаром, болью и расплавляя душу.
- Но я же продала ее! – Кричит она от нестерпимой боли.
 И снова из тьмы на нее несется черный грузовик, превращаясь в Зверя. Его разинутая пасть, полная острых зубов, смердит, изрыгает ядовитую шипящую слюну и поглощает своей ненасытной бездной. Во тьме преисподней она слышит женские голоса. Они грубоваты, то уговаривают, то насмехаются, призывая вернуться к былому, безудержно скотскому, пьяному, наполненному сладострастной мерзостью порока, обмана, денег, денег, денег. Кто это? Лучшая подруга или мать?
- Нужна тебе его любовь? Бери, что можешь и бросай его! Хватит, попользовался! Живи для себя! Что ты другого не найдешь? Лучше? – Она не может разглядеть их лиц, одни бесформенные пятна костей и плоти. Видны лишь покрасневшие глаза с расширившимися, полными ярости зрачками, откуда вылетают обжигающие холодом искры, и рты, похожие на зев жабы с торчащими обломанными клыками. Нет, она узнает себя среди расплывшихся харь. Это она! Холодные глаза чуть прищурены. С губ срывается шипенье:
- Связался – долго еще будешь отмываться, праведник!
 Жар в груди не стихает. Чей-то тонкий детский голос возражал, не соглашался, о чем-то просил, плакал. Но они его заглушали, выкрикивая наперебой.
– Плюнь на него, забудь! Пошел он со своей любовью! Смотри, как сверкают бриллианты! – Она закрывает глаза от нестерпимой рези. 
 Щекой чувствует чей-то взгляд с укоризной. Осторожно приподнимает веки. Это Богородица? Та самая, что была в церкви? Это ее тонкий голос звучал? Нет, тогда плакал ребенок. Что она сейчас говорит? Зачем я это сделала? Не знаю! Теперь и сама не знаю…
И снова муж. Он ласкает ее, он шепчет:
- Соски твои – две маленьких серны, груди твои – грозди винограда… Так говорил царь Соломон своей возлюбленной, простой девушке из виноградника, по имени Суламифь, и я повторяю за ним, моя любимая… - Ее тело куда-то уплывает, парит облаком над землей, из него вырывается сердце и словно птица устремляется в высь… вот оно… счастье. Но полет внезапно прерван страшным грохотом и скрежетом металла, она снова падает в ужасную бездну распахнутой звериной пасти, встречающей адским пламенем боли.
- Кто поклоняется зверю, тот будет пить вино ярости Божьей! – Набатом гремит со всех сторон и смыкается тьма.
- Почему я еще не умерла? Или умерла? Где я?
Мрак сознания пробивает тонкий лучик света, пульсирующей жилкой руки тянется к ней. Это Богородица:
- Ты жива. Я слышала молитвы Любви к тебе, это были молитвы к Богу. И я упросила Сына Божьего сохранить тебе жизнь, но твои увечья – знак Господень. Это Он дает тебе шанс вернуться заново рожденной в этот мир и попытаться исправить то, что содеяно ранее. Теперь все зависит только от тебя.
Она открывает глаза и видит мужа. Он держит ее за руку и шепчет:
- Любимая…
Спекшиеся губы не разомкнуть. Она отвечает глазами:
- Это ты? – Он все понимает:
- Да, дорогая.
- Зачем ты здесь? – Кто-то, внутри ее подсказывает хриплым голосом. Она лишь повторяет за ним. – Зачем ты пришел? Насладится своей победой? Увидеть меня истерзанной и умирающей? Сказать мне: «Ну что? За все в жизни надо платить!»? – Он качает головой. - Нет? Что он там шепчет: Милая девочка? Я не милая девочка, я – труп! Зачем я осталась жить? Я не могу пошевелиться. Я парализована. Я вижу, они что-то вкалывают в меня, а зачем? Превратиться в растение и немножко пожить, задыхаясь в собственном дерьме в ожидании, когда мне поменяют памперсы? Что он смотрит на меня? Мне не нужна его жалость! Мне нужна смерть!
- Моя милая девочка, твои глаза похожи на тающие льдинки, и я вижу в них бездну страдания. Я всего лишь хочу помочь тебе, как может помочь тот, кто любит.
- Любит? Не смеши! Как можно было любить меня? Как можно любить меня сейчас? И прежнюю, и настоящую. В тебе говорит не любовь, а твое упрямство, твоя привычка добиваться своего. Зачем я тебе нужна?
- Когда-то, давно, такие мысли и меня посещали… - Он грустно кивнул. – Но я сказал себе: «Дай пройти времени, чтобы понять желал ты эту женщину или любил? Понять была это порочная страсть или любовь?»
- И что ты понял?
- То, что люблю и поныне!
- Даже такую? Не смеши! Ты добился своего. Сын, конечно, теперь поедет жить с тобой!
- Мы поедем все вместе.
- Нет! Мне не нужна твоя жалость!
- Разве это жалость? Это любовь и сострадание к ближнему.
- Мне не нужно сострадание, мне не нужна любовь. Я не хочу жить!
- Ты уже живешь, потому что Он так решил. – Муж поднял руку и показал наверх. – Я сожалею лишь об одном, что не смог придти и защитить тебя, закрыть собой от беды. Но теперь я здесь, и мы можем начать все сначала.
- Сколько раз я тебе говорила, что рядом с тобой должна быть другая женщина, я совсем не подхожу под твой идеал. Как я могла вообще тебе понравиться? Почему ты до сих пор не нашел себе другую?
- Разве я уже не ответил на твой вопрос «почему»?
Она закрыла глаза. Что я говорю? Кто это все говорит? Кто подсказывает мне? Зачем я повторяю это слова? Она перестала думать. Время исчезло из ее жизни, превратившись во что-то бесконечное, монотонное, болезненное, мрачно черное или, наоборот, ослепляющее, пылающее нестерпимым жаром, или пронизывающим до мозга костей холодом, состоящее из кошмарных снов с участием каких-то мучительно знакомых ей людей, оттого представлявшихся еще более странными и страшными для нее. Она перестала понимать, где сон, а где явь. Иногда она видела бывшего мужа, слышала его добрые слова, но это было невыносимо больно или стыдно. Различить два этих понятия, слившихся в одно, не представлялось возможным, проще было уйти опять в забытье. Иногда она видела мать, слышала ее причитания, но смотреть на нее или откликаться не хотелось.
- Послушай его, дочка! Так лучше будет для нас всех! – Когда до нее дошел смысл последней фразы, произнесенной шепотом, она открыла глаза и внимательно посмотрела на мать. Та заулыбалась, закивала головой.
- Ну да, зачем я-то тебе теперь такая… - Мелькнула мысль, вдруг всколыхнувшись жгучей обидой. Она опять сомкнула веки.
- Подруга твоя любимая звонила из Германии. Интересовалась. Переживает. Хотела, говорит, прилететь, помочь, да дети там что-то приболели. Денег выслала бы, да у мужа какие-то проблемы. Родственники тоже все время звонят, спрашивают. С торговлей совсем плохо дело стало, покупатель не ходит, налоговая одолела. Закрылись мы. С долгами он помог. С одними поставщиками мы рассчитались. Другие теперь одолевают, но он опять поможет.
- Переживает… хотела помочь… приболели… проблемы… звонят… не ходят…рассчитались - Эхом отзывались в голове слова матери. – Хотела, да не смогла… и никто не смог… кроме одного… - Мать утомляла своей болтовней, нарастало раздражение. Казалось еще немного, и она не выдержит, попросит ее уйти. Мать сама исчезала, подумав, что дочь уснула.         
 Лишь увидев сына, она старалась искривить неподатливые губы в приветливой улыбке. Сын смотрел молча, иногда спрашивал:
- Как ты, мама? - Не получив ответа, кивал головой. Морщил лоб и нос, поджимал нижнюю губу. Совсем, как отец, который неизменно стоял за ним, положив руку на плечо. – Ты не беспокойся, мама. Все будет хорошо. Так папа говорит, а он, ты знаешь, никогда не обманывает. Верь ему, мама. Тебя еще немножко подлечат, и мы заберем тебя отсюда, увезем и вылечим до конца.
Она молчала, но слезы были красноречивее слов. О чем он? О каком выздоровлении? Я – калека, обреченная и прикованная к постели!
Муж опускался на стул рядом с ней, брал ее руку в свои и осторожно растирал. Она чувствовала его прикосновения, они были приятны и излучали тепло. Постепенно ее пальцы начали двигаться. Однажды, она собралась с силами и пожала его руку. Он замер, потом широко улыбнулся, наклонился и поцеловал ее пальцы.
- Все будет хорошо!
Когда с ее головы сняли повязки, она попросила у сестры зеркало. Поколебавшись немного, та принесла. То, что она увидела, ужаснуло. Серая кожа, тусклые глаза, синева под ними, заострившийся нос, поседевшие спутанные волосы, местами свалявшиеся от запекшейся крови в колтуны. Вновь она остро ощутила всю бессмысленность своего существования в полной неподвижности и замкнутости пространства больничной палаты, за пределами которого ничего нет. Да, руки стали двигаться, она даже могла почти присесть, опереться на подушку, но нижняя половина тела была мертва, и надежд на ее оживление не было. По крайней мере, она в это не верила.
- Господи, зачем ты оставил мне жизнь? Почему я не погибла там, на кольцевой?
- Это Он решил так, дорогая! – Она услышала голос мужа. – Он давно решил многое и за меня и за тебя, сведя нас на жизненном пути, подарив нам сына. Мы сделали много ошибок, но Он милосерден, простил нас и наставляет вновь. Мы не имеем права больше ослушаться Его. Я прошу стать тебя моей женой.
- И я тебя прошу, мама. – Она увидела сына, выглянувшего из-за спины отца.
- Зачем вам это? – Первый раз за все годы она обратилась одновременно к ним двоим.
- Потому что мы любим тебя. – Ответил муж. – И хотим, чтобы ты была счастлива. – И добавил. - И мы тоже. Я взял твою историю болезни, мне все перевели на финский и английский языки, я разослал их знакомым врачам. У нас есть шансы. И наши врачи это тоже подтверждают. Лучшие клиники и специалисты Европы к нашим услугам.
- В ЗАГС вы меня повезете вместе с кроватью? Платье одевать? – Зло сказала. Не хотела, но вырвалось. Сын почувствовал это, напрягся, насупился, но отец рассмеялся:
- Молодец! Раз начала шутить, значит, дело идет на поправку!
Сын быстро посмотрел на отца. Во взгляде сквозило недоумение. Но отец так убедительно посмеивался, что и сын заулыбался. Теперь они оба смотрели на нее. Она закусила предательски задрожавшую нижнюю губу. Все зло куда-то отхлынуло, вместо него к горлу подступили рыдания. Муж делал вид, что ничего не замечает. Он уселся, как обычно рядом, взял ее руку в свои, стал поглаживать и, не торопясь, рассказывать:
- Значит, так. Я обо всем договорился. Работник ЗАГСа придет сюда, свидетелями попросим быть кого-нибудь из медперсонала. Мало того, я подумал, что ты наверняка захочешь сделать себе прическу и всякий там макияж. Я договорился с парикмахером. Она тоже придет сюда и сделает все, что ты попросишь. Затем, я попросил твою мать, она нашла мне пару твоих фотографий и загранпаспорт, я заполнил анкету, (ты уж извини и расписался за тебя), отвез в консульство, попросил знакомых, чтобы оформили все до конца. И вот. – Он достал из внутреннего кармана пиджака красную книжку с двуглавым орлом. Открыл на нужной станице и показал визу. – Теперь дело за малым. Скоро они тебя выписывают. Сначала мы забираем тебя домой, несколько дней на адаптацию, а потом все вместе отправляемся в путь. В наш дом. Он ждет свою маленькую хозяйку. А вот плакать не надо! – Он весело подмигнул, заметив выкатившиеся из ее глаз слезы.
- Да, мама. Не надо плакать. Видишь, как все здорово папа устроил. – Сын уселся с другой стороны и тоже взял ее за руку.
- Быстро ж вы все за меня решили! – Она выдавила из себя, из последних сил стараясь не разрыдаться. Губы предательски дрожали.
- Мы же мужчины, мама. Мы и должны решать! – Произнес сын.
- А что полиция? Тебе ее тоже удалось уговорить? – Не удержалась.
Он ответил спокойно:
- Нет. Зачем? Прошло пять лет, и все ограничения для тебя сняты! Ну, так как? Ты согласна? 
- Я еще не сказала «да»! – Упрямилась она, кусая губы.
- Твои глаза сказали. – Муж поднялся, склонился к ней и губами дотронулся до ее глаз и губ. Ее губы не шевельнулись в ответ. – Пойми одну очень простую истину: этим миром правят Любовь и Истина. Войди в них. – Он прошептал ей на ухо. Она покачала головой, потом взглянула на сына:
- Сынок, выйди, пожалуйста, ненадолго, я хочу с папой поговорить.
Сын нерешительно поднялся и вопросительно посмотрел на отца. Тот кивнул головой. Вздохнув, мальчик вышел из палаты.
- Послушай, - она смотрела прямо ему в глаза, - ты взрослый, здоровый мужчина. Я все понимаю. Твою любовь, заботу обо мне и сыне. Но, объясни мне, глупой, во-первых, как ты можешь простить все то, что я сделала? Я не верю, что ты это забудешь! А, во-вторых, как ты будешь жить со мной, в прямом смысле этого слова, если я больше не женщина? Ты будешь удовлетворять себя на стороне? Ты будешь спать с другими женщинами?
- Мне нравится ход твоих мыслей! – Он хлопнул себя по колену и рассмеялся. – Он точно свидетельствует о твоем предстоящем полном и безоговорочном выздоровлении, коли тебя уже заботят наши будущие интимные отношения.
- Не паясничай! Я серьезно.
 Улыбка исчезла с его лица.
- А я еще серьезнее. И вообще, слушай, хватит ерничать, предоставь все решать мне. Ну, можешь ты, наконец, представить себя женщиной, которой больше ни о чем думать не нужно?
- Нет!
- Какая же ты упрямая, моя девочка. – Он смотрел на нее, прищурившись, с доброй улыбкой.
- Да! Я упрямая. И ты не ответил на мой первый вопрос!
- Ты знаешь ответ на него, потому что он зависит лишь от тебя самой. Что было, то было. Прошлого не вернуть, но жить нужно сегодня и завтра. Это вылечит нашу память! Обещаю!
- Папа, мама, вы скоро? – В дверь заглянула вихрастая голова.
- А вот тебе, на мой взгляд, пора было бы подстричься. – Заметил, улыбаясь, отец.
- Как скажешь, папа. Я тоже думаю, что пора. А ты, что скажешь, мама? – Сын подмигнул ей.
- Можно подумать, что мое мнение вас интересует. Сегодня вы оба продемонстрировали, что нисколько. 
- Еще как интересует! – Гаркнули они хором.
- Уйдите оба, дайте мне пореветь одной! – Махнула она рукой, не в силах больше сдерживать слезы.
- Реви теперь на здоровье! – Отец с сыном крикнули ей уже в дверях.
О чем она думала теперь сквозь слезы стыда и раскаяния? Может с бывшим мужем и сыном в ее палату вошла та самая Истина и Любовь, о которых он говорил? Ведь она никогда не верила в них, отрицала и на словах и в поступках. Может все-таки они жили в ней все эти годы, забиваемые страхом, стыдом, ненавистью, злостью, а признаться в этом не было ни сил, ни желания? Истина и Любовь… В чем они? В осознании того, что она любит и мужа и сына, любит искренне, и никто в этом мире более ей не нужен. Как и она, никому кроме них не нужна! Зачем ей другие мужчины, деньги, свобода, «лучшая» подруга, даже мать? Ей нужны только эти два родных человека, которым она принесла столько горя и страданий. Может до всего того, что случилось, она, умудренная порочным опытом, пропитанным насквозь цинизмом, равнодушием, эгоизмом и холодным расчетом, просто не была способна понять и принять их Любовь и Истину?         
Через полтора года летом они втроем отправились на Сардинию. Она передвигалась сама, правда еще медленно, осторожно, еще приходилось носить корсет и опираться на палочку. Муж заботливо поддерживал с другой стороны. Они стояли, обнявшись на берегу ласкового моря, и наслаждались шепотом волн. Сын уселся рядом на песок.
- А я ведь все знал заранее… - Он прошептал ей на ухо.
- Что знал? – Она чуть отстранилась и вопросительно посмотрела на него.
- Все. – Он кивнул головой. – Когда мы развелись, я сходил с ума, я не знал, что сделать, чтобы тебя вернуть. Я даже дошел до того, что отправился к гадалкам.
- Ты? С твоей… – Она изумилась, но не смогла подобрать нужное слово. Он покачал головой, поднял и опустил плечи, мол, представляешь. – И что они тебе нагадали?
- Мы познакомились за двенадцать с небольшим лет до той злосчастной аварии. Через шесть лет расстались. И у тебя и у меня, да, наверно, у каждого человека, есть жизненные циклы. Они все приблизительно от одиннадцати до тринадцати лет. По крайней мере, я просмотрел и твою и свою жизнь. У нас эти циклы совпадают. Гадалки предсказали мне одно и тоже, независимо друг от друга. Обе сказали, чтоб я от тебя отрекся, что ты – не моя женщина, в общем, повторяли ту же чушь, что и ты любила говорить…
- Ну, конечно, если я, то обязательно чушь! – Она возмущенно тряхнула волосами.
- Не язви! – Он поцеловал ее в щечку. – Согласись, что это была чушь.
- Ладно. Соглашусь. Но только в этом! – Она подставила другую щеку для поцелуя.
- Они мне говорили: «У тебя, (у меня, в смысле), очень сильные ангелы-хранители. Пока ты ее будешь любить, они будут охранять и ее. А зачем тебе это надо? Забудь, и устраивай свою жизнь». Еще они сказали… - он замолчал ненадолго, и передумал. Не закончил фразу. - Я не мог ничего предотвратить, хоть и старался все это время хотя бы мысленно уговорить тебя вернуться. Но увы… Я понимал, что не могу от тебя отречься, что очень тебя люблю. И тогда ушли моментально все мои глупые обиды, какие-то планы отмстить, наказать, которые порой появлялись в моей шальной воспаленной голове.
- Все-таки обдумывал? – Она прищурилась и покачала головой.
- Каюсь! Но ты же знаешь, из всех моих угроз, я выполнил лишь то, что обещал. Не более. Давай не будем об этом. Это все было в другой жизни и не с нами.
- Согласна. – Она вздохнула и снова прижалась к нему.
- Тем более, что я не мог от тебя отречься и по другой причине. – Все-таки решился сказать. - Они поведали мне еще одну вещь. Страшную. Предсказав, ту самую аварию. И тогда я решил, что никогда тебя не разлюблю, потому что мои ангелы-хранители должны помогать тебе. И мы прошли через все испытания вместе, втроем и вступили в новую жизнь, в новый цикл, который будет счастливым для нас. Мы его заслужили своими страданиями. И если бы Он не поверил нам всем, в нашу открытость для Истины и Любви, то тебя бы сейчас не было с нами! Вот так, любимая!
- Дорогой мой! – Она обвила его шею руками и губы их слились в долгом поцелуе.
- Вы чего там, целуетесь? – Донеслось снизу.
- Мы просто любим друг друга, сынок! – Ответил отец.
- А-а-а… Это правильно!    
…………………………………………………………………………………..
Спросонья он не мог сразу понять, что его разбудило. Яркое солнце било сквозь жалюзи прямо в глаза, но причиной пробуждения был звук – треньканье телефона. Он машинально скосил глаза на циферблат настенных часов – около девяти утра. Звонки продолжались. Вытянув руку, он нащупал на тумбочке трубку, посмотрел – не угадал, не та. Пошарив еще, нашел другую, взглянул на дисплей. Сынок!
- Да, милый… - Пробормотал, стараясь отогнать сонливость.
- Папа, ты не подскажешь…
- Господи, это был всего лишь сон… - Осознание действительности обрушилось ушатом холодной воды. Он замер, прикрыл глаза. Надо успокоиться. Ведь все позади! Тогда откуда взялась эта леденящая душу тоска? Оттого, что он ее еще не простил? Да! Потому что не понял и не поймет до тех пор, пока…
- Ты где, папа? – Доносился из трубки тоненький родной голосок. – Чего молчишь?
Рука потянулась и выудила из пачки первую утреннюю сигарету. Щелчок зажигалки, затяжка, выдох.
- Я здесь, сынок! Только проснулся. Давай, рассказывай. Подумаем вместе… 

Закончив разговор, он откинулся на подушку, снова закурил:
- Ее проблемы родом из детства. Целый букет проблем. Часть из них носит мудреные научные названия - «депривация» и «симбиоз». Рожается ребенок, такой же, как миллионы других, он входит в жизнь с ощущением того, что окружающий мир рад его появлению, а, значит, одарит его всем тем прекрасным, что в нем есть. Но ожидаемое не совпадает с реальным. Неполная семья, изгнанный настоящий отец – у мамы любовь к нему прошла, другой мужчина в семье, к которому надо еще привыкать, социальное неравенство в обществе, несправедливость, отсутствие денег, о который постоянно напоминает мать, ее необходимость работать с утра и до вечера, отсюда главный недостаток материнской любви, тепла, ласки, а как апофеоз – отправка девочки в интернат, и многое, многое другое. Как же так? Ведь мир, был полон радостей, и ребенок справедливо ждал их, но все оказалось совсем иначе. Это и есть «депривация» - несовпадение «ценностей ожидаемых» и «ценностей возможных».  Но вместе с тем присутствует и вторая составляющая «симбиоз» - экстремальная форма взаимозависимости девочки от матери и наоборот, вплоть до полного слияния, в котором теряется индивидуальность ребенка. Вместо ясно обрисованной структуры собственного Я, возникает стремление раствориться или позволить полное замещение себя, вторжением Другого, то есть матери. Это очень серьезно! Недаром, психологи расценивают подобное своего рода насилием над личностью ребенка. Формируется ущербное Я, испытывающее постоянный дефицит абсолютно всего, как в эмоциональном плане - страдает Душа, так и умственном – Разум не понимает. Возникает синдром неутолимого аффективного голода. Это также, как есть реальное «чувство голода», а есть мнимое «ощущение голода». Понимаешь разницу? Синдром это и есть ощущение, но не реальный голод. Возникает целая цепочка: «депривация» фиксируется, закрепляется привязанностью к объектам – матери, отношениям к другим людям, их образам, стереотипам собственного поведения, затормаживается развитие – а какой в нем смысл, если есть одно единственное желание сохранить детскую привязанность и вернуться в детство. Одновременно создается ощущение необходимости жертвенности, то есть себя принести в «жертву» матери.
Но то же ощущение «голода» в эмоциональной, чувственной сфере толкает на поиск позитивных переживаний – любви, счастливого замужества, материнства, но в совокупности со вторым ощущением постоянной угрозы лишиться того, что имеешь, как в отношениях с матерью, так и в материальном плане, поиск обречен на неудачу. Во-первых, из-за преобладающей агрессивности второй составляющей, во-вторых, из-за того, что все благие чувственные идеи на самом деле фикция, фантазии, не более. И тогда гнев и враждебность ко всем от кого могли ожидаться позитивные переживания накрывают волной и душат в зародыше все светлые эмоциональные побуждения и не позволяют по иному смотреть на мир. Какой муж нужен при таком раскладе? Существует иллюзия поиска «мужа», она же формирует фальшивое внешнее привлекательное Я, которое должно приманивать мужчин, что подразумевает – «влюблять» в себя. Хотя бы на время! В ее понимании сексуальная привлекательность и вытекающее отсюда сексуальное внимание мужчин тождественны  понятию «любовь». Но любви не может быть по определению! Она ищет не «мужа», а мужчин, которые видят в ней лишь объект для получения сексуального удовлетворения. Да и она на большее по сути не способна, потому что нужно в себя, в свое Я впустить частицу Другого, а там все занято, заполнено матерью. Поэтому «впустить» мужчину она может лишь в физиологическом смысле, но никак не в духовном. Тем более, что многочисленные сексуальные контакты, приносящие материальное вознаграждение, поощряются матерью! А иного-то она и не видела! А если и видела с твоей стороны, то это вызвало ожидаемые неприязнь, раздражение и агрессию, ибо это есть покушение на ее Я, угроза тому, что привычно с детства, всему тому, что безраздельно принадлежит матери. Это страшное противоречие между внутренним содержанием и внешними проявлениями. Ее Я забито в прямом и переносном смысле матерью. Каким-то образом туда еще проникает и ребенок, но он уже лишний. Недаром, как-то давным-давно, сразу после его рождения, проговорилась подруге о том, что мечтает отдать его в кадетский корпус… Значит, тогда уже ощутила его лишним... А иллюзия, что надо, «как у всех» продолжает присутствовать. И она действует, живет согласно этой иллюзии, одновременно понимая, что места-то нет! Это тяжелое психическое расстройство, пограничное состояние, которое усугубляет реальная фрустрация, заключающаяся не только в угрозе потерять, что имеешь, но и в реальных потерях. Как ощущать себя после того, как побыла королевой, богиней? Надо денег? Возьми в тумбочке возле кровати! Хочешь машину? Пожалуйста! Хочешь бриллианты, драгоценности, наряды? Пожалуйста! Хочешь ласковых слов,нежности, любви, оргазмов? Пожалуйста! Хочешь то, хочешь это? Пожалуйста! Маме? Пожалуйста! Хочешь Париж, Вену, Зальцбург, Рим, Флоренцию, Пизу, Милан, Барселону, Майорку, Сардинию, Ибицу, Нью-Йорк, Вегас, Майами….? Пожалуйста! А теперь? Гуляние с собакой по дорожкам близлежащего лесопарка, случайные мужики и случайные связи, не приносящие ничего кроме раздражения и пустоты очередной несбывшейся надежды найти «мужа», пиво на лавочке, стояние за прилавком целыми днями, и венец всего отпуск – исплеванное, изгаженное соотечественниками турецкое побережье Средиземноморья в самое летнее пекло, в приличные страны-то больше не пускают. Наклонная плоскость… Может начнет пить… Кстати, она всегда была не против. Ее мать когда-то лечилась от алкоголизма, правда, сейчас не пьет. Следит за здоровьем. Особенно, когда присутствовали твои деньги. Но ситуация развивается. Да и постоянные поиски «мужа» или мужчины на ночь сопровождаются обязательной выпивкой. Она понимает, что делает что-то не так, но иного-то пути нет. Она же все обрезала сама. Осознание этого давит, но никогда не выйдет наружу. Это гораздо страшнее. Изменения возможны только при очень серьезных обстоятельствах – на грани жизни и смерти. У нее есть и будет мать. Даже если мать умрет, все мы не вечны, она будет жить в ней. Это неизлечимый диагноз. Она не хочет быть одной, но это иллюзия, в реальности никто не нужен. Конечно, к старости, может и подберет такого, как мать. Но это полное падение, которое вызовет необратимые изменения в психике. Впрочем, почему в будущем? Они уже присутствуют! Фактически это смерть. Пока еще ментальная, но от нее совсем недалеко до физической. А что ты? А тебе надо жить! Спасти ее ты не сможешь, ибо она сама этого не хочет, потому что не может. Чтобы стать другой, надо сначала умереть, потом заново родиться и войти в этот мир совершенно иной. И тогда он с радостью ее примет. Но такое случается только в сказках, в жизни все есть так, как есть.               
         
               
                Вместо эпилога.

- Как у Куприна: «Знаю, что многим эта повесть покажется                безнравственной, и даже может пошлой, но, тем не менее, от всего сердца, посвящаю ее Юношеству и Матерям»?
- Этот эпиграф предварял историю целого публичного дома, а не одной единственной проститутки. Но и в нашем повествовании, есть что-то из того далекого прошлого. Древнейшая профессия, с ее «кодексом» не претерпела особых изменений, пройдя через века. И если Достоевский, пытаясь вызвать сочувствие читателя к несчастной Сонечке Мармеладовой, которую нужда вытолкнула на панель, добился своего, то эта причина, в нынешнее время может служить слабым оправданием тому, что девушки начинают торговать своим телом. Хотя, именно деньги и встают во главе угла, когда с экранов телевизоров, в разделе криминальной хроники, рассказывающей о рейдах по борьбе с проституцией, мы слышим похожие, как две капли воды одна на другую истории падения. И в каждой из них звучит одна и та же мысль-надежда встретить того, единственного, кто однажды купит ее любовь и на всю жизнь. И мне тоже хочется верить в это, как и в то, что из бывших проституток получаются отличные жены. Они повидали в своей, еще не столь продолжительной жизни, такое количество самых разных мужчин, что насытились «этим» по горло, и хотят, также как все, иметь свой очаг и своего одного единственного мужчину. Только, где он? И как его выбрать? И вообще, это миф или реальность? Как вырваться из порочного круга, где деньги зарабатываются просто, без учения о прибавочной стоимости и прочих премудростей экономики, где достаточно простой арифметики из начальной школы: «Один клиент – пятьсот рублей или долларов, или евро, а может и тысячу или десять, главное, это один клиент. Второй клиент стоит столько же! Чем клиентов больше, тем и выше заработок!». Или мечты о «принце» и «муже» лукавство? Может самой искренней была та девушка, которая заявила журналисту «Невского времени»: «Я о себе забываю. Да мне все равно! Я это делаю ради денег!»? 
Здесь-то и начинается самое главное, то, что отличает нынешних девушек от Сонечки Мармеладовой. Моральный барьер для нее был несравненно выше, а в нашем случае – он исчез, так как появилась свобода - глоток вина или водки, или выкуренная сигарета, независимость от оков общества, возможность легко заработать деньги, которые питают такую свободу. И мораль исчезла! Зато появились деньги. Десять, пятнадцать минут, ну полчаса, ну час-два, ну одна ночь, наконец, (от клиента зависит!) и ты при деньгах, даже отдав 2/3 сутенеру! Особо не утруждаясь. Родителям нужно месяц пахать за то, что можно получить за час, за день, за неделю, не работая, не учась, а пользуясь лишь тем, чем наделила природа женщину. А всё что дальше? А дальше всё зависит, какой потолок (и цену!) каждая себе назначит. И все будут ждать принца на белом (черном, синем, красном…) мерседесе (роллс-ройсе, ягуаре, бентли, феррари…), со всеми прилагающимися атрибутами, домами, яхтами и банковскими счетами, или просто - доброго и непьющего работягу, но обязательно хорошо зарабатывающего, иначе… потребуются деньги. А где их взять? И велик соблазн вернуться… И возвращаются! Даже найдя мужа, возвращаются, бросив то, что непривычно, и снова ищут!               
Время идет, и психология окружения ведь тоже начинает засасывать:
- Они, девочки, думают, что это они нас трахают, а это мы их трахаем!
- И будем брать с них по полной мере!
- Да пусть платят!
- Главное, не суетиться под клиентом!
- И получить вперед!
- Не-е-е, найти б мужика… и чтоб богатый и щедрый…
- Где возьмешь-то?  Они все одинаковые! Одна извилина, и та промежду ног!
 - А «любовь»? - общий гомерический пьяный хохот.
 - В «Яме» у Куприна, я читала, влюбился студент в девочку, забрал из дома терпимости, научить всему хотел…
 - Чему научить-то? – опять хохот, - Как в рот брать?
 - Да не-е, наукам разным…
 - И сдались они на…
 - Чем кончилось-то, скажи лучше?
 – А через месяц вернул обратно
 - Чего так?
 - Прошла любовь!
 - Кондом штопаный!
 - Педераст!
 - Вот и все они такие! Наливай лучше. За нас, девочки!

 Правы девчонки, насчет того студента из «Ямы». Науками, философией с естествознанием, и на путь истинный наставить? И чтоб результат от его потуг тут же налицо был? Спать-то при этом не забывал с ней. А ей эти науки нужны были? Ей ведь любви хотелось, счастья семейного, деток, от мужа любимого…  Или нет? Или права та женщина психолог, которая в своей диссертации отметила именно это, что у проститутки «нет реального переживания себя женой, матерью, нормальной женщиной»? И ей этого и не нужно!
- Ну а если все-таки любовь? Может же быть есть один шанс из тысячи, из миллиона?
- Может! Только как им воспользоваться, как отречься от своего круга? От того мировоззрения, что сложилось годами – жесткого, непримиримого, циничного, когда она рассматривала мужчин именно так, как написано выше, когда она заставляла их платить, всегда и за все, и не только деньгами, но и здоровьем, психикой, когда она становилась проклятием для того, кто соприкоснулся с ней, полюбил и поверил в ее любовь, захотел сделать ее счастливой в любви, в семейной жизни, в детях, о чем так самой якобы мечталось. Но это были надуманные мечты, лопнувшие, как пузырь, проколотый стальной иглой шприца с деньгами. Она в душе ждала, когда наступит день, и можно будет полностью оседлать и поехать верхом на нем, оставаясь в душе уже старой ведьмой. Но можно ли вырваться из наркотического денежного круга, если это стало твоей кожей, если это образ жизни, если это устоявшееся мировоззрение? Отречься от него? А зачем? Всегда проще спрыгнуть с оседланного, тем более что он уже загнан! А загнанных лошадей пристреливают? Не правда ли? Ну, зачем так жестоко! Пусть живет себе… Да не отречься, потому что омертвело все, согнулось и превратилось в холодный металл! Горбатого ведь даже могила не исправит. Мы все про чувства, переживания… Откуда им взяться-то? Из безжизненной ментальности ничего не родится. Механическое насекомое может только ползти, до тех пор, пока завод не кончится или пружинка не лопнет, или свои же не раздавят. Все едино, ментальная смерть случилась намного раньше.
- А исключения есть?
- Есть! На то оно и правило, чтобы были исключения.         

 

                VIRAGO.
                ВМЕСТО ЭПИЛОГА.
- И что в итоге?
- Психология одиночества, помноженная на религиозное восприятие денег, как главной ценности, заставляет забыть женщину о своем первостепенном предназначении – продолжении рода, обрекает ее опустошенную душу на вечное заключение, опустошенную, сиречь потерявшую все то, что олицетворяет красоту жизни и красоту женщины, ее нравственную силу – изящество, нежность, стыдливость, любовь, материнство, доброту. Ее не будет радовать ни веселое времяпрепровождение, ни изобилие тряпок и бриллиантов, машин и яхт, мужей и любовников, хотя она будет уверять себя в обратном. Но, любовь превратилась в «любофф», доброта в холодный расчет, нежность в греховную страсть животного секса, изящество в коварную и корыстную игру, о материнстве и стыдливости вовсе забыто, как о каких-то ненужных вещах, ее пустая душа заполняется лишь безжизненным презренным металлом, вытесняя последний воздух, принуждая задохнуться в собственной преисподней денежного панциря - мешка.
- Virago?
- Да. Ее новое воплощение. Все же видоизменяется со временем. Да и virago virago рознь. Когда-то к ним причисляли одних святых и королев. Но женщина, выбравшая путь virago, приобретает совершенно иные черты характера, свойственные мужчине, нежели женщине.
- Но одни хранили девственность, другие ее изображали. Не так ли?
- Какая девственность ныне? Атавизм. Оставь ее Жанне Д’Арк. Взяли латы, скрывавшие округлости фигуры, и превратили их в брючный костюм, подчеркивающий и открывающий все что необходимо. И ниже пояса и выше. Древняя амазонка по преданию выжигала себе грудь, чтобы удобнее целиться и убивать мужчин, которые годны были только для продолжения рода. Теперь это все излишне. Для того чтобы стать virago не надо больше скакать на лошади в доспехах, вставать во главе войска, быть чьей-то женой или вдовой. Достаточно приобрести власть, которая не требует сокрытия тела и половой идентичности. Напротив, подлинное «Я», как полуобнаженная грудь, выставляется напоказ вместе с демонстрацией этой власти и независимости. Деторождение подождет теперь до достижения «успешности». Но при этом отсутствие детей, отказ от материнства не только в прямом, но и в переносном смысле, в реальности представляет собой принижение женской сущности, ее переход к некой андрогенности души. Да и не важно, брючный ли костюм на ней или мини-юбка. Главное, что на душе. А там латы, которые постепенно ее сжимают, превращаясь в сплошной кусок железа. Virago ненавидят мужчин в любом обличье – начальников, конкурентов, партнеров, мужей, клиентов и даже собственных детей, если они мужского пола и пытаются проявить самостоятельность и характер, а не полное подчинение ее воле. Св. Амвросий – учитель Бл. Августина писал когда-то: «Та женщина, что силой души побеждает дьявола, справедливо именуется мужем!» Только дьяволом-то для нее ныне видится  мужчина и при этом она сама хочет стать «мужем»! А может она не побеждает, а проигрывает или даже наоборот способствует дьяволу, теряя в любом случае женственность, направляя свою природную созидательность совсем не в то русло?  Чем достигается ныне власть? Увы, деньгами, о религиозности которых мы уже говорили! Но опасность денег в том, что это лжерелигия, потому что она не рассчитана на бездонную Вселенную человеческой души, а сведена лишь к одному - к трансформации благой идеи в страшную омертвевшую реальность, Добра в Зло, но никак не наоборот. И создается новая сказка, новый миф, которые повторяют внутренние движения души, но не порождают тайну, не вызывают долгие и тягостные раздумья. Существовали древние законы сказочного жанра. Сюжет выстраивался в определенном порядке: случается беда, появляется герой, затем возникает его помощница, обладающая, как правило, некими волшебными свойствами, с ее помощью герой побеждает и получает в награду личностные ценности – жену, ну и полцарства в придачу, что, по сути, вторично. Ныне новые мифы с новыми сюжетами, которые сначала подчеркивают асексуальность отношений героя и помощницы, а потом вовсе вытесняют героя-мужчину и выводят на первый план женщину, превращая ее в virago, попирая тем самым основу основ мифологии. В результате появляется особый класс мифов, который оправдывает аномальность положения вещей. Герой теперь женщина – virago!         
- Мир, которым правят женщины?
- Да, их мечта! Но при этом спроси любую, захочет ли она жить в этом мире? «Конечно!» - ответит, не задумываясь. – «Этот мир будет наполнен гармонией и спокойствием…» Только зачем замахиваться на весь мир? Достаточно взглянуть на его крупинку – любой женский коллектив. Долго этот «мир» продержится? До первого красноречивого взгляда, брошенного одной на другую из-за куска материи или новой золотой побрякушки. После чего возникнет одно единственное желание – придушить!       
Главная беда в отказе от деторождения или сведении его до минимума, как мешающего «успешности», ведет к вырождению всего народа, всей нации. Чем государство пытается исправить ситуацию? Теми же деньгами – «материнским (опять же не родительским!) капиталом». На смену одной нации придут другие, не забивающие себе голову проблемами, чем должен заниматься мужчина, а чем женщина, решающие проблемы воспроизводства населения сохранением и приумножением благосостояния полноценной семьи, а не отдельных ее членов.
Мужчине нужно вернуться, если он сам не омертвел душой, променяв ее на деньги, если он еще хочет спасти Женщину, возвратиться, как заблудившемуся витязю к заветному камню на развилке, вывести за собой Женщину на Свет, к истоку жизни, ведь Она и есть то самое Начало Мира. Иначе, она не сможет найти заветную дверь, так и останется в сумраке Вавилона, а вместе с ней и все, со временем превратившись в одинаковых членистоногих существ, пожирающих друг друга, заодно и тех, кто еще жив, в ком пульсирует горячая кровь, бурлит ум, соединенный с интеллектом, в ком горит пламя безграничной любви, сияют лучи страдания, кто слышит звон колокольной меди, а не монет. Цель одна - найти выход из железного лабиринта Вавилона, вывести оттуда Женщину, остановить стрелки времени Греха.
Согласится ли Она принять протянутую ей руку или откажется в силу того же консерватизма, желания сохранить то, что есть сейчас и здесь, в том числе и свои прежние привилегии, давно превратившиеся в мираж, что никак не хочется признавать? Не отвергнет ли Она помощь в силу опасения авантюристичности любых перемен, найдет ли в себе силы поверить Мужчине и согласится пойти за ним и с ним? Вот вопросы, на которые не найдя правильных ответов сейчас, мы поставим всех перед выбором – жизнь или смерть!       
Не знаю, кому посвятить этот грустный роман? Да и нужно ли это? Прочтут, и забудут! Или вовсе не станут читать… А если прочтут, если  что-то шевельнется в душе, заставит задуматься, возразить, оспорить, ну что ж и это неплохо. Значит, человеческого в нас еще больше, чем скотского.   
Нет, посвятить все-таки нужно. И знаю кому - Любимым Женщинам. Ведь у каждого Мужчины есть любимая Женщина, ибо ради чего мы все, я имею в виду Мужчин, живем? Потешить свое ego, ну а как же, его в первую очередь, но это не главное, главное, как отреагирует на это Женщина? А иначе-то зачем? Вот и кладем все к ногам ее, любимой Женщины, чтоб дождаться слов похвалы. Это высшая награда, услышать от любимой Женщины, что ты все делаешь правильно! Значит, любишь, и она тебя любит. А те, о ком речь, они были во все времена… только стало их больно много и они душат тлетворностью смерти, завораживают механической бесконечностью потока, обволакивают промозглым безжизненным туманом своих душ. Так отвергнем дела тьмы и облечемся в оружия Света! Иначе погибнем!   


Рецензии
Алексей, здравствуйте! Прежде всего поздравляю Вас с Новым годом и Рождеством, и успешной защитой диссертации. Всех благ Вам и Вашим близким!
Вчера посвятила день "Времени греха". Вы очень добросовестный повествователь, прочитала практически без отрыва на какие-то домашние заморочки обе повести, что за последний год у меня редко получалось.
Не скажу, что все восприняла однозначно, что полностью согласна с автором в оценке его героев. Не вполне принимаю назидательную тональность рассказчика в литературных произведениях. Но в случае с Вашими повестями она, пожалуй, уместна. Более того, мне кажется, что такая литература должна быть востребована обществом и оценена им. Слишком много накопилось в нашей жизни проблем нравственного толка, и они требуют решения.
Еще позволю себе покритиковать автора за некоторую схематичность, упрощенность образов главных героев. Истории будто бы разные, но герои весьма похожи. Да, так в жизни бывает, и даже личностный драматичный исход весьма типичен в ситуациях с "заблудившимися" женщинами. Но мне, как читателю, не хватило каких-то мазков в общей картине, которые бы позволили понять, почему же все-таки герои повестей выбрали именно этих женщин.
Мне кажется, что многовато в первом произведении постельных сцен, описанных излишне натуралистично. Но спорить не буду, может, это и оправдано. Хотя я бы попробовала написать их более лаконично и с учетом того, что книга может попасть в руки неискушенных подростков (Вы ведь и им её посвящаете).
Иногда спотыкалась на не совсем оправданных повторах фраз, некоторых иных стилистических погрешностях. Но эти изъяны, как я понимаю, должны были устранить литредакторы.
Отдельные отрывки в обоих повестях, по моему мнению, очень хороши. Это там, где автор уходит от частностей, где делает поворот от описания бытовых подробностей в сторону психологических и философских размышлений и обобщений.
Спасибо, Алексей, за то, что заставили попристальнее вчитаться и в собственные мысли. Жизнь и судьбы, о которых Вы пишете, для меня странны и чужды, хотя и мне, конечно, доводилось встречаться и с удачливыми бизнесменами, и с девочками с панели. Но такие люди никогда не входили в круг тех, с кем меня тянуло бы общаться. А им - да, им хочется, причем очень часто, поддерживать знакомство и добрые отношения с такими, как я. Может быть, и хорошо, что у них проявляется такое желание. Хорошо для них. Но мы, такие "белые и пушистые", не слишком ли мы уверены в своей непогрешимости, не слишком ли оправдываем собственное право на отчуждение от того окружения, которое нами же и обозначено?!

Алексей, прочитала у Вас в блоге, что Вы сейчас в Петербурге. Большой и теплый мой привет замечательному городу :)

Ирина Мадрига   06.01.2015 10:00     Заявить о нарушении
Добрый день, дорогая Ирина!
Чрезвычайно признателен Вам за столь теплый отзыв. Прошу простить за долгое молчание, поскольку весь мой январь состоит из сплошных разъездов - получил от Москвы неожиданное предложение/назначение в Хельсинки, по сей причине непрерывно курсирую между тремя столицами, проводя все время в поездах, самолетах, автобусах. Ныне, надеюсь, все должно войти в более-менее устоявшийся рабочий график, появится возможность обстоятельного, неторопливого ответа.
Еще раз с признательностью,
Ваш А.Ш.

Алексей Шкваров   29.01.2015 13:36   Заявить о нарушении
Здравствуйте, Алексей. Только сейчас заметила Ваш ответ, поскольку не часто захожу на Прозу. Удачи Вам!

Ирина Мадрига   09.02.2015 09:34   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.