Шпионская история. Серия 10. Ч. 2

Серия 10.Часть.2.
Перевод ее к Дойблеру оказался не так прост. Ее личное дело ушло в Берлин, в Главное управление имперской безопасности. Пока же она по-прежнему работала в комендатуре.
От Урбана писем не было. И это уже не только стало задевать ее женское самолюбие. Ведь он не раз давал ей понять, что она ему небезразлична. Что же произошло теперь? Она хотела видеть его, слышать, и все это с такой остротой, как в ранней юности, когда она влюбилась в Павла.
В конце концов, преодолев свою женскую гордость, Астрид первая готова была написать ему, но куда? Ведь она не знала ни его домашнего адреса, ни адреса госпиталя, где он лежал.
Воспользовавшись оказией, она съездила в Мариуполь, увидела майора Неймана, но и он ничего не мог ей сказать: Урбан никому не писал.
Нейман выразил сожаление, что она покинула хозяйственный отдел, стал уговаривать ее вернуться на прежнюю работу, но Ларсон сказала, что уже не вольна распоряжаться собой, что дала согласие работать с Дойблером и документы ее в Берлине.
В первых числах мая к комендатуре подкатил генеральский «хорьх». Это была машина Макензена, Майор Калау -- адъютант Макензена -- приехал за Астрид. Он сказал ей, что «его превосходительство» желает видеть фрау Ларсон, что у него есть для Ларсон какое-то важное сообщение из Стокгольма.
Быстроходная машина помчала Ларсон под Мариуполь, где стоял штаб Макензена.
Какое важное известие хотел ей сообщить дядя Карл?
Дороги уже высохли, но еще не покрылись толстым слоем пыли. «Хорьх» мягко и легко бежал по накатанному грейдеру. Астрид сидела на заднем сиденье, обтянутом черной кожей. Ласковый ветер овевал ее лицо. Такого теплого и ласкового ветра в Швеции не бывает даже летом. Астрид подумала о матери, о том, что она могла ей написать.
Мать была решительной противницей ее брака с Павлом. По-другому был настроен тогда отец. Он сам начинал рядовым инженером. У него были способности не только в инженерии, но и в умении вести финансовые дела.
В начале века вместе с еще одним компаньоном он основал в Стокгольме небольшой паровозостроительный завод. На европейском рынке им пришлось вести жестокую борьбу с более мощными конкурентами из Англии и Германии. Завод расширялся медленно. Положение изменилось после того, как отцу удалось заключить с Россией довольно выгодный контракт на поставку паровозов. Когда разразилась мировая война, шведские паровозы в России стали пользоваться большим спросом. Завод вскоре стал одним из крупнейших в стране.
Сразу же после революции семнадцатого года отец Ларсон -- к этому времени он стал единственным владельцем завода -- едва не разорился. Обескровленная, обнищавшая Россия после революционных потрясений, кровопролитной и разрушительной гражданской войны не в состоянии была покупать паровозы. Война подорвала и экономику Европы. И в европейских странах не было покупателей на продукцию паровозостроительного завода. По сути дела, пришлось завод законсервировать. Многие советовали отцу продать завод и попробовать счастья в другом деле. Но он на это не пошел. Отец сделал правильный прогноз: паровозы скоро понадобятся.
В двадцатые годы большинство европейских капиталистических стран бойкотировали молодую Советскую Россию. Ларсон одним из первых европейских промышленников заключил с правительством Ленина выгодное экономическое соглашение.
Именно отцу, первому, Астрид сказала, что намерена выйти замуж за русского инженера Павла Самсонова. Павел явно нравился отцу. Он ценил его как инженера. Правда, когда он узнал, что Астрид должна уехать с Павлом в Россию, то огорчился. Он любил Астрид. Она была «папиной дочкой», а ее брат Хайнц -- «маминым сынком». Отец пытался было уговорить Павла остаться в Швеции. Предлагал ему даже стать компаньоном. Но Павел, к удивлению отца, отказался от столь лестного предложения. Он объяснил это тем, что новая Россия нуждается в нем как в специалисте, что он принадлежит к русской интеллигенции, а ее лучшие представители всегда были с народом, всегда разделяли с ним и беды, и радости.
Отцу импонировал этот поступок Павла.
Мать вначале была категорически против брака своей дочери с русским. Она происходила из старинной дворянской прусской семьи. Это по ее настоянию Астрид поехала учиться в Германию. В Мюнхен она отправила учиться и сына.
После смерти отца Хайнц взял фамилию матери Берг. В тридцать седьмом году Хайнц Берг разорвал соглашение с Внешторгом СССР, а переписка Астрид с матерью и братом почти прекратилась. Изредка мать присылала ей немного денег. С тридцать девятого года, с начала второй мировой войны, и эта ниточка, связывающая Астрид с родственниками, прервалась...
Между тем они добрались до места. Машина остановилась у большого двухэтажного дома, окруженного цветущим вишневым садом.
Как и предполагала Астрид, Макензен получил для нее письмо из Стокгольма.
-- Я должен сейчас уехать, -- сказал генерал, -- а вечером мы поговорим.
Астрид расположилась в отведенной ей комнате, уселась в удобное кресло и распечатала конверт, от которого исходил легкий запах французских духов.
«Дорогая моя девочка, -- писала мать. -- Я очень обрадовалась, узнав о том, что ты жива. Прими мои соболезнования: я знаю по себе, как тяжело потерять мужа. Но такова, наверное, божья воля. Ты еще молода и, надеюсь, создашь новую семью.
Дядя Карл написал мне, что ты служишь в непобедимой германской армии. В тебе заговорила кровь наших предков -- Бергов. Если бы не дела по управлению заводом, твой брат тоже пошел бы добровольцем в вермахт.
Я каждый день молю бога, чтобы ты уцелела в этой ужасной войне.
Я уже совсем не сержусь на тебя, моя девочка. Я понимаю тебя. Ведь я когда-то тоже поступила почти так же, как и ты: твой отец был простым инженером, не из дворянской семьи и к тому же якшался с левыми. Но рано или поздно кровь фон Бергов дает себя знать.
Как только закончится восточный поход, наше уютное гнездышко примет тебя в свои объятья.
Любящая тебя мамочка».
«Мамочка совсем не изменилась, -- подумала Астрид. -- Берги, Берги, Берги! Она всегда носилась со своим знатным родом».
И этот легкий запах духов от конверта. Будто не дочери, а любовнику посылала письмо.
Астрид догадывалась, что мать не всегда была верна отцу. Догадывался ли он? Или только делал вид, что ничего не замечает?
«Мамочке уже за пятьдесят, а она, видно, не оставляет своих привычек. Интересно, что сказала бы она, узнав, что ее дочь стала большевистской разведчицей? Тотчас бы отреклась от нее? По сути, она однажды уже сделала это».
Вечером приехал генерал Макензен. Ужинали они с Астрид вдвоем.
-- Обычно я ужинаю с Калау, но сегодня мне хочется побыть с тобой наедине. Расскажи, как ты живешь?
-- Ничего интересного, дядя Карл.
Она рассказала о своем недолгом пребывании в Ростове, возвращении в Таганрог, работе с Фибихом, о предложении Дойблера и ее согласии работать с ним.
Макензен не перебивал ее. Но, когда она заговорила о Дойблере, о ее согласии работать с ним, заметил:
-- Это ты сделала напрасно.
-- Почему?
-- Зачем тебе это?
-- Мне кажется, что с Дойблером будет интереснее работать, чем в комендатуре. В комендатуре я была девочкой на побегушках.
-- Но ты могла бы вернуться в хозяйственный отдел.
-- Я увидела Неймана, когда уже дала согласие работать с Дойблером.
-- Ты попала в организацию, в дела которой не могу вмешаться даже я, -- сознался Макензен.
-- А если я откажусь теперь? -- спросила Ларсон.
-- Думаю, уже поздно. Что представляет собой этот Дойблер? Он хотя бы не глуп?
-- Он не глуп, но самонадеян.
-- Ну, это у них такая профессиональная болезнь.
Астрид не стала спрашивать, у кого это «у них». Она знала, что военные не очень жалуют СД, гестапо. Но так было почти всегда, во все времена: военные не жаловали полицейских.
После ужина генерал и Ларсон расположились в креслах. Макензен достал коробку с сигарами.
-- Ты не приучилась?
-- Нет, я не курю, дядя.
Макензен с наслаждением раскурил сигару и выпустил густой клуб дыма. Комната наполнилась ароматом хорошего табака.
-- Знаете, дядя, мне временами становится страшно. У меня был знакомый танкист из дивизии «Адольф Гитлер». Рослый, молодой красавец. Настоящий потомок Нибелунгов. Он попал под Сталинград, был ранен, обморожен. В таганрогском госпитале я увидела полутруп. Это был кошмар.
-- Сталинград -- это страшная кровоточащая рана, нанесенная вермахту, -- согласился Макензен.
-- Но как могло случиться такое, дядя? Ведь осенью, когда мы с вами виделись, были совсем другие перспективы.
Макензен снова глубоко затянулся. Выпустил дым.
-- Русские научились воевать. Этим летом они не дали себя окружить. Они сумели выскользнуть из петли, которая уже затягивалась. Фюрер обвинил во всем фельдмаршала Бока, который действительно потерял несколько дней под Воронежем*. Вместо Бока группой армий стал командовать фельдмаршал фон Вейхс.
-- Фон Вейхс? Я никогда не слышала этого имени.
-- Есть такой**, -- обронил Макензен. -- Часть сил русские оставили на фронте на Среднем Дону, часть оттянули на кавказское направление. По нашим данным, русские собирались отступить за Волгу. И фюрер приказал как можно быстрее взять Сталинград и перерезать, эту жизненно важную артерию. Но русские под Сталинградом проявили невероятное упорство. Сталинград, как губка, впитывал в себя все новые и новые части немецкой армии. Сила удара на Кавказ была ослаблена. Вот почему мы не смогли достичь поставленных целей этим летом.
-- В последнее время я много слышу об «объединенной Европе». Дойблер мне сказал, что фюрер разрешил даже формирование Русской освободительной армии, -- заметила Астрид.
-- Этот лозунг наши политики должны были выдвинуть раньше! -- зло сказал Макензен. -- Можем ли мы надеяться на русских после всего?.. Ведь мы обращались с ними, как с нелюдьми.

* 13 июля фельдмаршал фон Бок получил телеграфное уведомление, подписанное начальником ОКБ фельдмаршалом Кейтелем, немедленно прибыть в Берлин. Фон Бок получил отставку (второй раз за восточную кампанию). Жил позже как частное лицо. Погиб в конце войны во время бомбежки в Западной Германии. Действительным «виновником» задержки подвижных частей 4-й немецкой армии под Воронежем были советские войска, сковавшие своими активными действиями 4-ю танковую армию, подчиненную Боку.
** Фельдмаршал фон Вейхс никогда не считался в среде немецкого генералитета «выдающимся». Он ничем себя не проявил, разве что полным послушанием.