Дар Каиссы, шахматной богини

   Дар Каиссы, шахматной богини    ©

       Шахматные перипетии    

Прощай, прощай,
                мой нрав смешливый! –
Тебе сполна я отдал дань;
К чему азарт и ум пытливый,
Когда кругом такая дрянь?!

Что ей ирония, насмешка!..
Нет, не в коня сатиры корм!
И ферзем ставшая вдруг пешка –
Не исключение из норм.

О, сколько в мире проходимцев
Стремятся вырваться в ферзи!
О, сколько их, князей-мздоимцев,
Вчера валявшихся в грязи!

И, позабыв что были пешкой,
Кичатся близостью к царям,
Живут с презрительной усмешкой
Ко всем там прочим, неферзям.

И невдомёк им суть простая:
В любой игре грядёт финал;
Ждёт всех коробка типовая –
Будь ты король или вассал!

                Дар Каиссы, шахматной богини    

      Первый контакт с шахматами произошёл очень поздно – отец ознакомил меня с правилами игры, когда я уже окончил девятый класс, но уже через полгода на районных соревнованиях был удостоен третьего места, уступив инженеру, мастеру спорта, и перворазряднику-студенту. В армии, куда вскоре был призван, всё свободное от службы время отдавалось баяну (из-за него, собственно, я в Остафьевский авиагарнизон и попал), но успел поучаствовать в турнире на выявление сильнейшего шахматиста части, поделив эти лавры с одним из однополчан (все партии мы с ним выиграли, а между собой сыграли  вничью). После учебного взвода нас раскидали по объектам, я попал с другом на дальнюю точку, в конце аэродрома (см. мои остафьевские рассказы). Шахматные увлечения подменили частые отлучки в село к девушке, которая после дембеля станет моей женой...

      К шахматам я вернулся после 10-ти лет работы и учёбы в вечерних техникуме и институте уже перед самым переездом на жительство во Владимирскую область; как-то мне попалась на глаза  заметка в московской областной газете международного мастера  Иосифа Ватникова, в которой предлагалось решить шахматную задачу-четырёхходовку, при этом сообщалось, что ЭВМ, затратив  несколько часов и перебрав два с половиной миллиона ходов, нашла всё-таки решение. Меня, как инженера, это так заинтриговало, что я решился проверить и свои, человеческие, возможности, –  через неделю красивейшее решение было найдено. Так я навечно уже заболел шахматной поэзией, именуемой официально шахматной композицией, в которой, как и в музыке, есть композиторы  (составители этюдов, задач, шахматных головоломок) и исполнители-игроки, обзываемые решателями; к последнему отряду фанатиков шахматной поэзии я и примкнул...

      На новом месте мне сразу же повезло: раз в неделю в областной газете «Призыв» под редакцией сильного шахматиста-практика Станислава Пелевина давался «Шахматный уголок» с очередной задачей или этюдом, а к концу каждого года устраивался конкурс решений, где я с первого захода занял третье место, но уже со следующей попытки – первое, и не упускал его 10 лет, попутно участвуя в многочисленных конкурсах более  престижного и сильного  уровня – в республиканских, всесоюзных, в «64 – Шахматное обозрение» и за рубежом (в основном в Югославии, где издавались «Альбомы  FIDE»,* сборники шахматных композиций за определённый период)...

      Следствием такого увлечения стали многочисленные призы, грамоты и дипломы, с автографами шахматных знаменитостей: сегодня в моей спортивной коллекции – 9 грамот «Советского спорта» (одна из них, за 1982-й год, подписана 12-ым чемпионом мира Анатолием Карповым, остальные – главным редактором «64-ШО» Александром Рошалем, много сделавшим для популяризации шахмат в стране); 3 диплома «Комитета по физической  культуре и спорту при Совете Министров СССР»; множество дипломов первой степени и грамот за победы в конкурсах различного уровня…

      Среди «материальных» призов значатся несколько шахматных книг с автографами известных шахматистов, но двумя из них я особенно горжусь: это - двухтомник редчайшей книги Д. Маровича «Robert James Fischer» с лучшими партиями, прокомментированными самим 11-ым чемпионом  мира, присланный мне из Загреба за победу в международном конкурсе, книга моцарта этюдной композиции, Международного гроссмейстера Генриха Моисеевича Каспаряна «Сборник этюдов и партий» за победу в конкурсе армянского журнала «Шахматайн Айастан» (большому мастеру шахматного этюда я посвятил позже вторую часть «Шахматной новеллы»), а также - награда посольства ЧССР в СССР, роскошная книга-фотоальбом с видами курорта СПИШСКА-НОВА-ВЕС...

      Последнее моё участие в конкурсах решений определил распад СССР, после которого шахматы  были преданы полнейшему забвению, но всё-таки «под занавес» я успел поставить «жирную точку» в своём увлечении, заняв абсолютно первое место в последнем Всесоюзном конкурсе «64 – ШО», о чём у меня хранится свидетельство А. Рошаля с его дарственной надписью уже на современном номере журнала  №2 за 1992-ой год, последнего из «шахматных могикан» Союза, с итоговой статьёй «Метакса» – на халяву» и с резюме жюри: «Победителем «Майского конкурса» стал известный владимирский решатель Анатолий Бешенцев, набравший  41 очко. На очко от него отстал москвич В. Жеглов...»
Так вот и получилось, что я закрыл последнюю страницу в решательской истории шахматной композиции в стране...

      И маленькое резюме от автора: тот великий подарок от шахматной богини Каиссы, считаю, не без оснований, каким-то чудесным  образом трансформировался в новое моё увлечение –  писательское, в основном на ниве всё той же поэзии, хотя и не шахматной уже...

* FIDE – Международная шахматная федерация


                Шахматный спектакль Карпов-Корчной, глазами зрителя    

Тот не шахматист, кто, проиграв партию, не заявляет, что у него было выигрышное положение.
                Илья Ильф (Файнзильберг Илья Арнольдович), русский писатель

      В 1974-ом году в Москве, в Колонном зале Дома союзов, должен был состояться финальный матч претендентов на звание чемпиона мира по шахматам. Отстояв несколько утомительных часов у кассы предварительной продажи билетов, я купил пять на нечётные партии – из-за того, что был свободен от работы, по сменам, только в эти дни. Места с 1-го по 7-ой ряд включительно были предназначены для многочисленной прессы (нашей и зарубежной) и почётных гостей, и мне все билеты достались в 8-ом ряду от сцены...

      Открытие было очень торжественным: после официальной части и жеребьёвки состоялся эстрадный концерт, в котором мне запомнились своей неординарностью фокусник Акопян-старший и будущая звезда эстрады Евгений Петросян. Последний поразил меня способностью мгновенно сочинять четверостишия на случайный набор отдельных слов, которые предлагали ему зрители. Делал он это не только талантливо, но и смешно; такие четверостишия-экспромты называются буримЕ (до концерта я о них не слышал)...

      Но основной спектакль ждал зрителей впереди: на их глазах будет разворачиваться действо, которому бы и Шекспир позавидовал. Этот поединок являлся как бы инсценировкой известной легенды древности, в которой Давид победил Голиафа, с той лишь разницей, что в реальной жизни (пусть и шахматной) победитель и побеждённый поменялись местами: в упорной борьбе, с перевесом  всего в одно очко победил Анатолий Карпов –«Голиаф» взял реванш у «Давида»...

      Меня в этих встречах волновала не сама игра (хотя и она была чрезвычайно интересной), а то, что происходило вокруг неё, непосредственно на сцене и в зале. Карпов, обдумывая свой ход, изредка вскидывал глаза на партнёра: тот от этих взглядов-молний чувствовал, видимо, себя не в своей тарелке – уже перед третьей партией зал оживился, увидев Корчного в тёмных очках (с ними он уже не расставался до конца матча). Потом последует объяснение для прессы: Карпов-де его ...гипнотизировал...

      Кстати, о гипнозе. Я учился в 9-ом классе, когда в наш посёлок Бабынино приехал гастролёр-гипнотизёр; под светом юпитеров он демонстрировал зрителям в полутёмном зале блестящий шарик, а те должны были, сцепив пальцы рук за головой, этот шарик созерцать. По истечении пары минут гипнотизёр предложил всем пальцы расцепить; тех, у кого это не получалось, он пригласил на сцену для демонстрации своих опытов. В числе примерно десятка человек на сцену поднялся и я: мне показалось, что пальцы моих рук разжать невозможно…

      Ведун московский посадил всех на стулья, выставленных в один ряд, и стал бормотать заклинания: «Вы очень хотите спать, ваши веки закрываются, вы засыпаете...» и т. д. Я добросовестно закрыл глаза, имитируя погружение в глубокий сон, но в ответ на следующее заклинание «Вы на лугу, вы  косите траву» я, вместо того, чтобы энергично «косить», приоткрыл веки и увидел всех сидящих на стульях  в роли «косцов». Сработала моя природная весёлость, и я ...прыснул со смеху, за что и был тут же выдворен в зал. Но с оставшимися «кудесник» творил всё, что хотел; потом я распрашивал некоторых из них: все в один голос утверждали, что ничего не помнят...

      Я понял тогда, что есть небольшая категория людей, с ослабленной психикой, которые поддаются гипнозу. Виктор Корчной такого впечатления не производил: это была, скорей всего, попытка объяснить свой проигрыш воздействием на него каких-то магических сил. После проигрыша другого матча с тем же Карповым, в Багио, он будет утверждать, что проиграл исключительно из-за того, что в команде его противника был парапсихолог, который излучал в его сторону отрицательные мысли, сбивающие с толку... Чушь собачья, конечно! Но нельзя исключить и того, что сама имитация такого воздействия может оказать психологическое давление – вызвать раздражение, что объективно будет отвлекать от обдумывания ходов, но это уже вопрос психологической закалки, а это, как говорится, уже проблемы самого шахматиста... Чтобы гипноз достиг цели, надо самому испытуемому очень верить в положительный результат; я, когда выходил на сцену, очень скептически относился к опыту – исход был налицо!..

      Но вернёмся, как говаривали древние, к «нашим баранам», в Колонный зал. Публика, в подавляющем большинстве – мужская, наблюдала за борьбой по большой демонстрационной доске, где юноша-разрядник после каждого хода партнёров воспроизводил их тем, что длинной палочкой с крючочком перемещал (или удалял побитые) фигуры. Многие зрители на своих мини-досках тут же производили те же манипуляции и начинали лихорадочно гадать о следующем ходе, обмениваясь с рядом сидящими своими вариантами, но стопроцентно каждый раз «попадали пальцем в небо» – слишком велика была разница в классе участников матча и зрителей...
Неожиданные, красивые ходы встречались короткими аплодисментами, которые тут же пресекались страшной миной судьи со сцены и появлением на табло у рампы светового сигнала «Тихо!»…

      Карпов и Корчной вели себя по-разному: первый, записав и сделав свой ход с нажатием на кнопку часов, поднимался с кресла и невозмутимо мерил сцену шагами, изредка бросая взгляд на демонстрационную доску, второй же вставал только затем, чтобы совершить вояж в комнату для спецнужд, да иногда отвинчивал колпачок-кружку небольшого термоса, наливал туда горячего кофе и пил, смакуя каждый глоток; его сопернику симпатичная девушка в униформе буфетчицы приносила на подносе стакан сока, по виду – томатного...

      Болельщики вели себя в соответствии с симпатиями к тому или другому участнику баталии: как-то соседом моим справа оказался капитан первого ранга, яростно болеющий за Корчного явно по национальному признаку, чего и не скрывал, посылая шёпотом проклятия в адрес Карпова с ярко выраженной русофобией; сосед слева от меня с таким же усердием поливал иногда Виктора Львовича, подпуская антисемитские шпильки. Но такие «фанаты» были редкостью: подавляющая часть зрителей (и я  в том числе) болели за эту мудрую игру, одинаково тепло встречая удачные ходы с обеих сторон...
С левой стороны зала, перед самой сценой почти, в пристроенной галёрке появлялись на время и исчезали знакомые мне по шахматной периодике лица; вооружённый биноклем с десятикратным увеличением, помимо двух действующих лиц на сцене, рассмотрел «в упор» и Тиграна Петросяна, 9-го чемпиона мира в истории шахмат, который поприсутствовал минут пять, к концу одной из партий... 

      Поражала удивительная стойкость поклонников шахмат: за пять часов действа никто не выходил из зала из опасения пропустить самый-самый  ход; в театрах предусмотрены антракты для всяческих нужд зрительских, а тут хоть бантиком что-нибудь завязывай, но не моги позволить себе роскоши перекура, но уж после окончания партии WC не бездействовали, атакуемые очередями...

      На выходе из Колонного зала счастливчиков ждала толпа неудачников, не сумевших  достать билеты, и сыпался град вопросов от последних, с целью выяснить нюансы по ходу игры. У Большого театра тебя не встретят глупостью,  вроде: «Как там Лемешев, не дал петуха?», а здесь живо обсуждались подробности, мало имеющие отношение к шахматам...

      Шахматы хороши ещё и тем, что объединяют в великое братство даже незнакомых друг с другом, разных по возрасту и характеру, людей; мне самому в день приходило до десятка и более писем, когда я  вёл  переписку  по  обмену  шахматной  литературой, с участниками конкурсов решений и с ведущими шахматных разделов в периодических изданиях – среди них, как правило, было много интересных людей...

                Очевидное-невероятное    

      Ираклий Луарсабович Андроников, лермонтовед, как-то вёл очередную передачу о Михаиле Юрьевиче, в которой меня заинтересовал эпизод из жизни поэта во время его учёбы в московском университете. Как-то на квартире Лопухиных (они жили напротив Лермонтова) он решал очень трудную математическую задачу, подброшенную братом Вареньки. Лермонтов, сильный в математике, по словам Андроникова, на сей раз не мог найти решения,  а ночью, у себя дома (со слов самого поэта),  ему явился во сне человек, подсказавший  решение. Портрет этого человека, проснувшись, Михаил Юрьевич нарисовал тотчас же на стене, на обоях...

      А месяцем ранее до этой передачи я, участвуя в конкурсе решений шахматных задач в газете «Социалистическая индустрия», решал четырёхходовку известного монгольского шахматного композитора Чимэдцэрэна, которая мне упорно не давалась. Так и не найдя решения до полуночи, сунул карманные шахматы с каверзной диаграммой под подушку и забылся крепким сном. Прошло какое-то время, как мне приснился сон, в котором я продолжал изучать позицию, но уже в присутствии человека с монголоидными чертами лица. «Чимэдцэрэн» – представился он. Я посетовал, что его задача не имеет решения в обусловленное число ходов, на что тот сразу же отреагировал: «На поле с4 в диаграмме пропущена белая пешка»...

      Я проснулся мгновенно, как пружиной подброшенный, взглянул на часы – прошло всего полчаса с момента отхода ко сну. В извлечённую из-под подушки позицию тут же была добавлена отсутствующая пешка, и через несколько минут решение было найдено. А утром международному мастеру по шахматам Иосифу Ватникову, ведущему конкурс, ушло моё письмо с решением и пересказом сна...

      Прошло ещё две недели, и я читаю в очередном шахматном отделе газеты, что в предыдущей задаче автора из Монголии (кстати, я его вообще никогда не видел в лицо – ни на фото, ни, тем более, в жизни) по вине типографии пропущена белая пешка на поле с4, и назначался новый срок для её решения...

      И тут я вспомнил, что Лермонтов в 16-ом колене, по материнской линии, имел своим предком монгола Челебея – это установил уже после гибели поэта, по церковным записям, его троюродный брат Шан-Гирей. Странные аналогии  случаются  в  жизни...

15 октября 2010 года