Санька Абрамов...

          Тёплая водка в бутылке почти закончилась. На один разлив, не больше, осталось. А настроение всё равно не поднялось ни на дюйм, ни на вершок. Кисло как-то на душе. Сидим, вяло закусываем чёрным хлебом со свежими мясистыми помидорами, розовый сок течёт по рукам, семена брызгают на рубашку, а мы выжидательно смотрим друг на друга и ждём, кто же из нас первым предложит сходить за второй бутылкой. Чтобы потом не быть самому виноватым. Типа мол: ты же сам предложил, вот и дальше пей, не выделывайся.

          - Тяжко, тёзка, - говорит Серёга, наконец-то разливая остатки водки по стаканам. - Приходила вчера Наташка, опять потерянная вся, бледная, какая-то непонятная, жалко её до слёз. А ведь было же когда-то время, как мы с ней зажигали! Кто бы мог подумать, что всё так обернётся? И себя виноватым теперь чувствую, хоть и знаю, что нет в том моей вины. Но кто ж теперь точно скажет?

          А как всё хорошо было, когда я только освободился. Устроился на завод, всё чин-чинарём, профессия ещё до зоны у меня неплохая была. Шлифовщик. А она в это время работала где-то в светокопии у нас в цехе, сборочные чертежи тиражировала. Частенько мы встречались с ней в цеху. Она мне сразу понравилась. Тихая и спокойная, и фигура нормальная. Квартира у неё была двухкомнатная, от завода получила. Муж у неё к тому времени уже умер где-то на Севере, и она одна воспитывала Саньку, сына. Ему в ту пору лет десять было. Бойкий такой пацанёнок, черноглазый, весь в отца. Ничего от матери не перенял. У Наташки глаза голубые и волосы светлые, а он чернявый и высокий.

          Ох и закрутили мы тогда с ней! У меня до помутнения в мозгах, я ж недавно с зоны, да и у неё, видно, давно мужика не было. Каждый день встречались, то у неё дома, то у меня в общаге, ни одного дня друг без друга не могли. А Санька её тогда ревновал! Помню, приду я к ней в гости, а он надуется, а то и вовсе на улицу убежит. Я уж и так к нему и этак, и подарки приносил, и никогда слова плохого ему не сказал, а он всё равно злился. Ревновал мать. Видно, сильно её любил. И так пацан без отца рос, а тут какой-то дядька ещё и мать отбирает. Она бывало накричит на него за его капризы, так что и мне приходилось за пацана заступаться.

          Я ей как-то сказал: «Не кричи на него, Наташка, не кричи. Мужиков и мужей у тебя, может, ещё потом много будет, а сын-то родной один! Вырастет большой, не простит потом тебе измены и нелюбви к себе. По себе знаю, вот мне уже почти сорок, а не могу матери простить, что меняла себе мужей, пока батя на зоне сидел. Ничего отцу я никогда не говорил, а мать простить до сих пор не могу. Не дай бог, и с тобой такая же история случится!» – Я даже порой домой уходил ночевать, когда он особо расстраивался. Но потом, через полгода, ничего, почти подружились мы с ним. Нормально он ко мне потом относился. Да и мне нравился, были в нём корни мужские, не слюнтяй, не маменькин сынок.

          Да как-то дальше не сложились у нас с ней отношения. Хоть и встречались мы тогда года два. Что-то она одно время решила мне досадить, видимо, за то, что не захотел я жениться на ней, и задружила с каким-то мужиком. И я на неё психанул, с другой девкой связался, с моей теперешней женой. Потом ребёнок родился, потом другой… Так мы с ней и расстались навсегда. Виделись, конечно, изредка, то на работе, то на улице, в такой тесноте разве не столкнёшься? Да только так, издалека, привет-привет! А про сотовые телефоны мы же тогда и не слыхивали.

          Как пишут писатели криворукие, много с тех пор воды утекло! И вот, с год назад, приходит она ко мне в гости. Плачет белугой. А я и не знаю что делать? Жена дома, а жена знает, что мы раньше встречались, сразу набычилась, косо смотрит и на меня и на Наташку. Психует. Но выгонять не стала. А та как будто и не замечает косых взглядов. Глаза слезами залиты, сели мы на кухне, я налил ей чаю, и рассказала она мне грустную свою историю. Мне аж самому нехорошо стало.

          Саньке к тому времени уже восемнадцать исполнилось, а за год до этого связался он по глупости и по молодости с наркотой. Нет, он не кололся, не воровал, а только покуривал травку. Вроде б безобидное занятие, но к таким печальным последствиям приводит временами… Он учился в каком-то училище, мать работала раздатчицей в больнице, а какая там у неё зарплата? И он стипендию не получал, жили они бедновато. Перебивались с копейки на копейку. И вот стал он брать гашиш у местных наркосбытчиков в долг. А они такие же молодые пацаны, как и он, может, чуть постарше. В мафию играют, придурки. Корчат из себя авторитетов районных. И долгу того было всего ничего – полторы тысячи рублей. Нет, не долларов, Серёга, а деревянных рублей!

          И, как это и бывает, настало время расплаты. Он, видимо, оттягивал, столько мог. И вот оказывается, что денег взять ему негде. Мать получает мизер, продать из дома нечего, а поставщики пристали с ножом к горлу: «Давай бабки и всё, а если не отдашь завтра, то поставим на счётчик»! Был бы поопытнее пацан, вывернулся бы, этот просто взял и послал их подальше. Знал, что действительно денег нет и занять негде. Кто ж его знает, что дальше будет? Может, если бы ко мне тогда пришёл, объяснил всё, я б его и выручил, что там эти копейки? А он гордый, не стал унижаться.

          Поймали они его тогда вечером втроём, запихали в машину и увезли в гараж. Привязали за руки к тельферу, подняли над полом на полметра и часа три пинали его и издевались, тушили на спине бычки, опустить обещали, порезать, в общем, всё по-взрослому, по зоновским якобы, как они полагали, понятиям. А точнее – по беспределу! Поставили они ему условие: если он через три часа не принесёт деньги, то быть ему тогда даже на зоне изгоем, да и не доживёт он до зоны. И он согласился. А что же ему оставалось делать?

          Пришёл он домой. Взял зачем-то паспорт, она рассказывает, обнял Наташку: «Прощай, мама, - сказал, - теперь ты меня долго не увидишь!» – и ушёл куда-то. Хотела она его спросить, в чём дело? Но почему-то не успела. Не поверила в то, что это серьёзно. Ничего ей не подсказало материнское сердце. Вот так бывает! А он тем временем сходил за чем-то за железнодорожную линию, там у него жил знакомый, только что вернувшийся с Северного Кавказа. О чём-то с ним недолго говорил и через пару часов отправился на стрелку. Местные мелкие «мафиози» ждали его уже у железнодорожной ветки, где останавливалась заводская электричка, и сидели втроём в жёлтом стареньком «жигулёнке». Пили пиво и самодовольно радовались успехам своего неплохого, как им напоследок казалось, бизнеса.
          – Принёс? – спросили они насмешливо.
          – Принёс, - ответил он, и сел в машину на свободное место сзади. Спокойно достал из кармана куртки пистолет «ТТ» и три раза аккуратно и не спеша выстрелил каждому из троих в затылок. Никто из них даже не успел понять, что происходит. Не выжил никто.

          Искали его недолго, он особенно и не прятался. А куда он спрячется без нужных документов, без денег? Следствие было недолгим. Чего там расследовать? Всё как на ладони. Да и свидетелей кругом было достаточно. И вот влепили ему пожизненное заключение. Как ни крути – три трупа. Что же это, Серёга, за страна такая? Где полторы тысячи в долг дать не могут, а пистолет на вечер – запросто? Вроде и справедливо всё получается, да как-то совсем невесело. Тут недавно смотрел телик, за четверых изнасилованных и убитых подростков дали какому-то маньяку двадцать четыре года всего. А тут за троих наркоторговцев – пожизненно. Совсем молодому пацану! Непонятно мне это. Правда, написал он ей письмо, утешает мать, потому что теоретически есть возможность через двадцать пять лет под амнистию попасть, да какое это утешение? Никто там не сможет двадцать пять лет отсидеть. Никогда у неё теперь не будет ни детей, ни внуков. Жизнь, считай, напрасно прожита. Пришла она ко мне, попросила, чтобы я помог ей достать робу - мелестиновый костюм, для передачи ему в тюрьму, а то она не знает, что это такое. Я тоже, правда, не понимаю, зачем это ему, но пообещал достать.

          И вот сидит она, бедолага, перечитывает его письмо.
          – Послушай, - говорит, - что он мне пишет... «Мама, мама, - пишет он, - вот я столько лет прожил и не знал, что на свете так много простых радостей, что можно просто радоваться солнышку, заглянувшему сквозь решётку, воробью, чирикающему сквозь железные жалюзи, простой конфетке карамельке или простому бульонному кубику, растворённому в кружке кипятка»… – читает и плачет, плачет и читает.

          А я сижу, Серёга, как дурак, и не знаю, как её теперь утешить…