Поди туда, не знаю куда. Часть 1

                ПОДИ ТУДА, НЕ ЗНАЮ КУДА

                Правдоподобная небыль из застойных времён




               

Народ у нас, конечно покладистый: ну нет и не надо. Тем более, если кинуть исторический взгляд в поучительное прошлое, так этого не было и при Рюрике.
Так что нам не привыкать. Вот мы и не привыкаем. Одни говорят по соображениям стратегическим – не такие, мол, трудности переживали: без трудностей и дурак проживёт, а мы, слава богу, умные.
Мусохранов



               

                Вперёд на карусельной коняшке

               
               

       При царе и городовом богоспасаемый град Мумуев пребывал в благоутробии. Жили себе православные тихо да смирно, ровно у Христа за пазухой. Под перезвон посадских Спасов и Никол в садах наливалась антоновка, неспешно, как вода в речке Рюриковке, текла жизнь торговая и половая. Уездную скуку слегка подрумянивал колокольный перезвон. На не мощённых от рождества Христова улицах, уповая на бога и начальников, коротали свой век обыватели. Мумуевки зевали до одури, судачили; мумуевцы прели на печи, растили брюхо и пили русское хлебное вино в трактире Чингизхамова.

-Кавардак выйдет, ежели всякую рюмку закусывать будешь!

-Ну, выкушал одну, другую, вот уж тогда и насядь на закуску,- рассуждали промежду себя горожане мужеского полу, распивая зелёный полуштоф на две персоны.
-Заведи ка, братец, самоварчик!- обращался кто-то к трактирному слуге.
По воскресеньям, приодевшись,  шли к обедне – мещане в синих праздничных кафтанах, их жёны в штофных телогреях. По праздникам на Яриловой горке тренькали балалайки, плясали барыню, истошно вопили: Православныя-я, наших бью-ют! 

Вечерами, в коренастых особняках с колонами, почтенные отцы семейств сидели за картами, чиновная милюзга пощипывала гитарные струны, пела чувствительные романсы, пехотные поручики и штабс-капитаны курили трубки, пили чай с ромом, кокетничали с уездными барышнями.

В торговых рядах, по замечанию местного острослова стряпчего Ягодицина: Через  пять пустых лавок, в шестой торгуют всяким вздором.

История Мумуева  не блестит крупными событиями, а в его внутренней жизни не было и нет чего-либо выдающегося. Город довольно беден жителями и капиталами,- находим в «Завшивенском краеведе» за 1863 год.

Ныне огород кованых крестов, подпиравших восемь веков небо над Мумуевым, заметно поредел: вырубила культурная революция.
Ещё уцелевшие церкви и монастыри удручают не столько своим видом, сколько живучестью: их никак не могут доконать ни континентальный климат, ни наплевательское отношение  вчерашних строителей коммунизма.
Главная улица райцентра – Безбрежневская полыхает кумачом лозунгов, призванных формировать нового человека.

Перестройка, гласность,-  на все лады несётся из распахнутых райкомовских окон.
Под половодье речей за городской свалкой заложили в конце 70-х  крупнейший в Европе завод по производству гранёных стаканов. Через несколько лет флагман отечественного стаканостроения, так и не наладив серийного выпуска продукции, названной местной газетой «Ура» национальной по форме и социалистической по содержанию, совсем зачах.
 
С тех пор заброшенная стройплощадка напоминает кратер потухшего вулкана. К исконно мумуевскому  духу перегара добавился экзотический аромат кофе – фабрика «Пролетарская отрыжка» ритмично превращает жёлуди и цикорий в кофейный напиток «Паранины лапоточки».
По контракту с концерном «Сикокко Хусим компании», треть продукции мухосранских пищевиков экспортируется в страну восходящего солнца.
 
Предприимчивые партнёры используют твёрдокаменные брикеты «Параниных лапоточков» при строительстве скоростных автотрасс, а из упаковочной тары тачают сапоги-луноходы, за которыми в столичных универмагах угрюмо душатся мумуевские передовики производства.

Успешно превращает природу в окружающую среду асфальтовый завод «Скатертью дорога». Бесперебойно даёт брак чулочно-носочная фабрика «Напрасный труд».

На фоне широкомасштабных трудовых свершений в бывшем Богородице-Рождественском соборе XII века чахнет  историко-художественный музей. Блестя лысиной со стены квёло улыбается неизвестный в тусклой золочёной раме, отливает глянцем тёмный пейзаж, назидательно смотрит бородатый угодник.
В углу лежит чугунная древняя пушка Дождевыми червяками корчатся в витрине чулки местного производства, пористая кучка застывшего асфальта напоминает лунный грунт. В центре зала, подобно динозавру из мезозойской эры, громоздится колёсный трактор времён коллективизации. Вокруг всё в фотографиях передовиков, графиках  надоев, почётных грамотах.
 
Изредка через вымерший очаг культуры строевым шагом протопает рота солдат, пару раз в году экскурсовод вяло мотыляет руками перед  московскими туристами, томящихся в ожидании вечерней попойки в гостиничном ресторане.

Прилавки мумуевских магазинов ломятся от спичек  и хозяйственного мыла. В дни авансов и получек у щербатых стен Богородице-Рождественского собора булькает по стаканам портвейн местного винзавода. Этот гегемонистый напиток из опилок и картофеля даже  самых стойких  лишает дара речи и валит в кусты.

В сторону приёмного пункта  стеклопосуды указывает с постамента гипсовый товарищ Паскудевич. Рядом в стеклянном загончике, квёло бухают мужики, за стойкой монументально возвышается буфетчица. На фоне колхозных нив, подпирающих город с запада, угрюмо сереет каре селикатно-бетонных пятиэтажек – «мумуевские Черёмушки».

 По указанию свыше Мумуев уверенно смотрит в завтрашний день. Похмельно кряхтя, горожане седьмое десятилетие дышат воздухом исторических перемен.


                **********


О существовании Мумуева Левисов знал, а, добыв дефицитный альбом «Художественные сокровища Мумуева XII –  начала XX веков», пару раз внимательно просмотрел иллюстрации.
Будучи студентом – вечерником, он одолел несколько популярных  брошюрок по древнерусскому зодчеству и иконописи  и теперь с апломбом  демонстрировал скудные познания  в области отечественной культуры пытливым сотрудницам столичных НИИ – непременным участницам всех экскурсий по древней Москве. Любознательно напирая на Левисова, они впитывали развесистую клюкву.
Выходило, как у классика: Люблю от бабушки московской я слушать слухи о родне, о толстобрюхой старине.

Работа в Городском бюро экскурсий ему нравилась – автобусные экскурсии  чередовались с пешеходными, шансы попасться на глаза  начальству были не велики - оно вело оседлую жизнь в методическом отделе на улице Жданова, куда экскурсоводы наведывались не регулярно.

Ненормированный рабочий день, приличная для гуманитария зарплата, делали  работу привлекательной для выгнанных за пьянку журналистов, неудавшихся музыковедов, режиссёров; школьных учителей истории и литературы, не желавших трудиться  по специальности.
 
На работе Левисов приятельствовал со Старообрядцевым. Тот обожал на экскурсиях нудить о древнерусской архитектуре – наличниках, кокошниках. 
Его интеллектуёвые сольники убаюкивали гостей столицы целыми кишлаками и аулами; техническая интеллигенция едва поспевала  строчить за ним в тетрадки термины, даты, которыми Старообрядцев сыпал налево и направо.  Раздухарившись, Старообрядцев жеманством имитировал интеллигентность.

После работы приятели частенько фотографировали арбузно – оранжевую на закате старину – московские церкви, особняки, какую-то кирпичную мелюзгу конца XIX века, или рыскали по букинистическим магазинам.

-Припомадят время и припудрят и морочат дураков и дур,- любил цитировать Левисов из  Евтушенко.

-Мы их всех  откультурим!- вторил Старообрядцев.

Вообще приятелей многое объединяло: и тот и другой были пирожки ни с чем, вяло жаждущие духовности.
Оба наперегонки забивали книжные шкафы дорогими альбомами и мудрёными монографиями  по древнерусскому  искусству и, оба их не читали. Пределом мечтаний приятелей были иконы.

«Породистые» американские джинсы, купленные у фарцовщика за умопомрачительную сумму, помогали Левесову самоутверждаться  над большинством приверженцев социалистических ценностей.
На Старообрядцева, носившего который год  брючата от польского костюма, он поглядывал свысока. Левисов – сильно утраченный блондин, был заносчив и стервозен, обожал звездить на публику.
Прибывая в состоянии элегической размягчённости, становился кротким.

Старообрядцев – интеллигент в первом поколении, перебарывал в себе рабочее – крестьянские гены. Нахлебавшись до икоты дешёвенького шипучего вина, корчил из себя аристократа духа. В выходные он неутомимо рыскал по уцелевшим дворянским гнёздам на предмет милой сердцу старины.

Старообрядцев был занудой от рождения, больше всего его интересовали дата строительства любой, попавшейся на глаза церкви, казалось, от этого зависит счастье всей его жизни. Старообрядцев на глаз прикидывал, сколько метров от цоколя до главки с крестом, от наличника до кокошника.
В блокнотике он дотошно высчитывал количество кирпича, использованного на постройку храма, и даже количество куриных яиц, которые добавляли для крепости в известковый раствор.

Лихорадочные метания по ближнему и дальнему Подмосковью,  Старообрядцев любил запивать бутылочкой «Салюта»  - на «Советском шампанском» он экономил.
После первого стакана его огрубевшую в сутолоке пригородных электричек душу, начинал свербить ренессанс и, он долго ковырял алюминевой вилкой общепитовского минтая в какой-нибудь столовке на привокзальной площади.

Как-то высокий интеллектуальный порыв сподвиг Старообрядцева припереть в своё ристалище духа мраморную скульптуру XIX века, выклянченную у лыткаринского интеллигента Эдуарда Полканыча Хмыря.
Благоговейно затолкав в портфельчик макулатурную «Королеву Марго», перекочевавшую к нему в результате книгообмена, Хмырь пригласил Старообрядцева к себе спрыснуть сделку. Старообрядцев не стал ломаться.

-Выпьем?! - на отмаш предложил хозяин.

Остервенело, словно в атаку на супостата, хряснули по первой и почти сразу по второй, перевели дух и зажевали плавленым сырком. Эдуард Полканыч поднял очередную рюмку водки, сощурившись обсмотрел её на свет, потом медленно выпил, зажмурив глаза.
После бутылки водки, его речевой аппарат стал давать сбои, однако, Старообрядцев уловил что-то о мраморном античном воине, стоявшем  некогда «под сенью липовых алей», а теперь захламлявшем тестев сарай.
Прикинув в уме сколько это может стоить, гость тут же принялся выпрашивать артефакт у Хмыря. До темна он мытарил Эдуарда Полканыча на предмет икон и прочего антиквариата, однако, стоявший на позициях диалектического материализма, Хмырь ничего, кроме примуса «Рекорд», предложить не смог.
За окнами давно свечерело, на столе было скудно: чайник, сушки. Попили чайку, похрумкали сушками, на лицах уже была какая-то путаница, в речах сумятица. Наобещав хозяину «семь вёрст до небес», Старообрядцев всё-таки уболтал Хмыря и оттарабанил артефакт на последней  электричке в Москву.
Превозмогая отчаянное сопротивление родителей, он водрузил внушительных размеров мраморного мужчину в прихожей крохотной хрущёвки.
 
Вечерами, под бормотанье телевизора, опершись на огрызок бедра античного воина, Старообрядцев представлял себя помещиком средней руки в полосатом архалуке и фуражке с кокардой на веранде барского дома.

В конце сентября, когда солнце светит как-то скупо и безрадостно, а редеющую листву осень поджигает в жёлто-красный цвет, приятели сидели на подоконнике в квартире бабушки жены Левисова, наблюдали суету за окном, прихлёбывали «Салют», разговаривали и, обеим казалось, что они заняты важным делом.
Из мебели на восемнадцати квадратных метрах жилплощади присутствовали диван, книжный шкаф и три разнокалиберных стула.  На трёх из них висел  обширный гардероб жены, на последнем топорщилась зимняя куртка Левисова – всё остальное  он  носил на себе.
Современная интерпретация хлебосольства – баночка консервов в томате «Не рыба, не мясо» и батон за 13 копеек, свидетельствовали о том, что столичные гастрономы уже прочесали посланцы Нечерноземья.
 
После бутылочки «Салюта» Старообрядцев занудил об прекрасном, хозяин вяло поддакивал. Когда урбанистический пейзаж за окном стал чёрным и густым, а окна  соседней девятиэтажки жёлтыми, Левисов  гордо протянул приятелю последнее преобретение – альбом «Хуложественные сокровища Мумуева XII -  начала XX веков».
У Старообрядцева сразу испортилось настроение.

-Ты только посмотри! Сто тринадцать цветных иллюстраций! А печать какая?! Это же Будапешт, а не какая – нибудь ордена Трудового Красного Знамени типография № 1!

Старообрядцев завистливо полистал увесистый кирпич в нарядном супере.

-Слушай! А не махнуть ли нам в Мумуев?! – осенило хозяина.

-А, что, можно,-  согласился гость.

-Вот я и говорю, укрепимся духом на лоне матушки-природы! – загорелся Левисов.

-Ландшафтотерапия это замечательно,-  подтвердил Старообрядцев, отложив дорогой альбом на диван.

-Поснимаем тамошние церквухи на слайды, пообщаемся с местными: ну там, ля-ля, бу-бу, может и расколем кого-нибудь на «семнашку» в басменном окладе, а?!- фонтанировал хозяин.

Старообрядцев извлёк из кофра, в котором обычно носил фотоаппарат и сменную оптику, вторую бутылку «Салюта»; осторожно, чтобы не бабахнуло, откупорил, проворно разлил, взял свой стакан и тут же отхлебнул, чтобы вино не убежало.

-Возьмём Орвохромова -  он у нас фотозубр, да и выпить не дурак,- строил планы Левисов,- ну, что, согласен?!  Тогда стаканы помой!

-Точно, если что, иконы поможет довезти – он мужик жилистый!-  допил гость свой стакан.

В носках цвета настурции он замельтешил по комнате.

Приятелями овладело беспокойство и тяга к перемене мест.


                *****************


Холодная капля тюкнула по голове и проворно скользнула за воротник.
Левисов съёжился и заспешил через горсад имени товарища Паскудевича к останкам Евлампиевского монастыря.
За ним, обтанцовывая  на цыпочках лужи, торопились Старообрядцев с Орвохромовым.
Над церковными куполами с состриженными крестами кружились и кричали галки, с земли казалось, что они расклёвывают ржавую кровлю.
 
У Святых ворот, запрокинув головы, трубили в горны гипсовые пионеры. Вдоль щербатых монастырских стен набухали дождём представители архитектурного стиля «баракко», в центре серел бокастый, как просфора, собор.
Глядя на его затейливые наличники, приятели почувствовали фотозуд. Корча из себя специалиста, Старообрядцев восторгался.
Левисов отбежал к разломанной пополам словно огурец автобусной туше, вытащил из кофра свой «ФЭД микрон -2» и стал примериваться, чтобы сделать первый снимок..

-Выдержка сто двадцать пять, диафрагма пять и шесть!- определил Орвохромов, задрав голову в похожее на засвеченную фотоплёнку небо и деловито защёлкал импортной «ПРАКТИКОЙ»

-Византии-и-ия!!!- нараспев причетал Старообрядцев, бестолково  целясь «КИЕВОМ» в наличник .

Обойдя кряжестый собор, Левисов упёрся в одноэтажную столовую. Перед входом, как полузатонувший броненосец, из лужи выпирало дырявое корыто. Судя по запаху, на кухне что-то подгорело.

Столовая № 7 мумуевского райпо пользовалась в райцентре дурной славой. Её шницели и незамысловатые гарниры  разили командировочных как шрапнель.

В будни горожане обходили стороной данный пункт общественного питания, но по субботам, когда в столовую завозили разливное пиво, здесь гомонило всё мужское население.
Тут же, на оккупированном мехколонной №5 монастырском дворе мумуевцы обоняли дурманящий запах солярки, смаковали подкрашенную пивом воду, для большего куражу добавляя туда водки.

У столовой Старообрядцев разворошил груду хлама.
Вместо красномедной посудины XVIII века, на свет божий был извлечён чугунный утюг.
Брезгливо повертев находку, кладоискатель зашвырнул её  в  лопухи.
Негодующе хрюкая, оттуда выскочил потревоженный поросёнок.

-Фулюган! Пошто напужал животину?!- визжала невесть откуда взявшаяся  сисястая тётка.

Грубо отпихнув Левисова, она припустилась за перепуганным поросёнком.

-Куда прёшь, чувырла?!- ощетинился Левисов.

-Я те дам, чувырла!- образовался  следом детина в когда-то белом халате.

К его роже  во всю ширь был приляпан рот; подбородок, как крыльцо, выпирал вперёд.

Инстинкт самосохранения тут же загнал Левисова на середину обширной лужи.

Среди автомобильных узлов и агрегатов, привольно ржавевших на земле, растопырив руки, ловили поросёнка мясистая баба и здоровенный мужик.

Из-за собора трусливо выглядывал Старообрядцев.

Проворное сельхозживотное кинулось прочь, за ним с криками: Борька! Борька! Я те, бля, дам!!!- зачавкали резиновыми сапогами неприветливые обитатели райцентра.

-Не фигура, а торт с кремом,- оценил Орвохромов параметры удалявшейся мумуевки.

-Свинина Степановна,- съехидничал Левисов, вернувшись на земную твердь.

-Точно, на бегу что-нибудь  потеряет – или сиськи или жопу,- внёс свою лепту в обсуждение Старообрядцев.

-Хватит заниматься глазоположением, пошли обедать!- распорядился Орвохромов и решительно шагнул в столовую.

Обеденный зал был пуст. Висевший на стене плакат информировал проголодавшихся:"ЕШЬ  МОРКОВКУ, ЛУК И ХРЕН – БУДЕШЬ КАК СОФИ ЛОРЕН".
Левисов ознакомился с кормовой ведомостью.

 МЕНЮ

1. хрен столовый из свёклы………………………………….7 коп.
2. салат с диатезом………………………………………….12 коп.
3. глазунья из трёх цыплят…………………………………37 коп.
4. шницель ржаной с гарнитуром………………………   39 коп.
5. булочка съедобная………………………………………   3 коп.
6. сок папаня (импортный)………………………………  .17 коп.

-Красавица! Пожирнее и погуще!- загарцевал Орвохромов перед курносой раздатчицей.

Деваха  довольно заулыбалась.

-Фотокорреспондент из Москвы!- бойко соврал Левисов и получил свою порцию концерагенов.

Выпятив сдобный бюст, кассирша стреляла подведёнными  глазками в сторону посетителей.

-Я же столичный экскурсовод! Я с  и-н-т-у-р-и-с-т-о-м  работаю!!! А Вы мне пригоревший шницель!!! – едва не захлебнулся от обиды Старообрядцев.

-Ча-аво-о? –  нахохлилась раздатчица.

-Дайте жалобную книгу!- запальчиво брызгал слюной Старообрядцев.

-Накоси, выкуси!!!- выстрелила в него наманикюренным кукишем кассирша.

Рядом с кассой привычно выстроили стенку прибежавшие на крик  зав. производством и бухгалтер. На их сдобных телесах злыми огоньками  подрагивали ювелирные украшения. В стороне от эпицентра скандала жались к стенке Левисов с Орвохромовым.

В стране теперь перестройка и гласность!-  обрисовал ситуацию, творившуюся на одной шестой части суши Старообрядцев,- да, я  напишу куда надо и вашу харчевню в миг закроют!

С кухни  на подмогу подтянулись  повариха с посудомойкой. Пользуясь  численным превосходством, представительницы общепита блокировали Старообрядцева  у стопки  подносов, отрезав ему все пути к отступлению.

-Сейчас они его уценят до третьего сорта,- оценил обстановку Орвохромов.

-Точно, распишут под хохлому,- согласился Левисов.

-Ой, бабоньки! Гляньте! Клавка с новым прихехешником! –громко изумились из коридора.

-Ой, не могу! Ишь, напехтерилась – то как! Ну, прям артистка! – отхлынули мумуевки к окну, повернувшись к москвичам задами, обтянутыми белыми халатами.

-Да это никак Сашка с асфальтового заводу? – предположила зав. производством.

-Не, не он это,- возразила бухгалтер.

Воспользовавшись внезапной  паузой, Левисов с Орвохромовым доедали остывшую глазунью. Старообрядцев картинно страдал  над пригоревшим шницелем.

-Иван! Дак вот же енти паразиты!- вбежала в обеденный зал давешняя баба, следом нарисовался запыхавшийся детина.

-Здоров лось: в плечах пятьдесят шесть – пятьдесят восемь и кулачищи, как пивные кружки,- занервничал Левисов.

По основным параметрам он сильно уступал Ивану.

-Ну, щ-щас я те весь ливер отобью!- пообещал мумуевец и решительно двинулся к Левисову.

Старообрядцев благоразумно юркнул за дверь.

-Товарищи! Вмажем по чуть-чуть, за встречу так сказать!- нашёлся Орвохромов.

Повисшая в столовой напряжённость в миг слетела – Иван с достоинством принёс стаканы, повариха сгоняла на кухню за селёдочкой с картошечкой, присыпанных  репчатым, мелко нарезанным  лучком.
По стаканам забулькала водка, Орвохромов, помнивший, что питие определяет сознание соотечественника, налил Ивану до краёв.

-«Столичная»,- польщено разглядывали этикетку на бутылке общепитовские дамы.

-Для хороших людей! – растёкся в улыбке Орвохромов.

Поплутав с полчасика по горсаду имени товарища  Паскудевича, Старообрядцев, соблюдая меры предосторожности, прокрался обратно к столовой. 

Царство общепита встретило его криво висящей табличкой «ЗАКРЫТО». У Старообрядцева ёкнуло в груди. Вытянув шею, он по очереди заглянул во все окна.
В столовой №7 народное гулянье вот-вот готово было перейти в разнузданное веселье.
Орвохромов разливал – дамам и Ивану портвейн, себе водки.

Целый и невредимый Левисов наворачивал картошку с селёдкой, которых точно не было в меню, это Старообрядцев помнил хорошо.
Раскрасневшиеся дамы задушевно выводили: «ПАРНЕЙ ТАК МНОГО ХОЛОСТЫХ….». Накидавшийся Иван лобызал Орвохромова.

-Значит вот оно как,- обиделся на приятелей Старообрядцев и требовательно забарабанил ногой в дверь.

Беспардонно наступив на горло чужой песне, он с порога напомнил присутствующим, что будучи столичным экскурсоводом  работает с интуристом, после чего залудил стакан портвейна. Сладковатая жидкость подействовала моментально: сначала не на долго парализовало конечности и одеревенели скулы, затем распух язык, и в животе началось жжение. Отдышавшись, Старообрядцев накинулся на румяные шницели.

-Ентурыст, угости сигареткой!- кокетливо припечатала его бюстом кассирша.

-Да, это не Москва, всё здесь как-то просто, по-семейному,- умилялся поплывший от портвешка Левисов, машинально тиская  под столом чью-то круглую коленку.

Сделанный из опилок и картофеля  мумуевский «мордоворот» совсем одомашнил обстановку. Старообрядцев приобнял за талию сдобную кассиршу, Орвохромов пил по очереди на брудершафт с зав. производством и бухгалтершей. Левисов выпивал как-то машинально.

-Белый ужин! Дамы угощают кавалеров!- одобрительно прокомментировал Орвохромов, когда повариха вынесла из кухни шкварчащую сковородку с тушёной в сметане печёнкой.

Как-то незаметно Старообрядцев уже отирался возле Ивана, воровато поглядывая на приятелей.

-Древний у вас город,- медоточиво улыбался он в пьяное лицо Ивана, затем медленно достал пачку «Союз – Аполлон» и протянул  сигарету владельцу поросёнка.

Мумуевец, только что жахнувший стакан «мордоворота» никак не отреагировал.

-Церкви вон кругом стоят старинные,- гнул своё Старообрядцев,- монастырей много.

Приставив палец к ноздре, Иван смачно высморкался и закурил.

-Да, здесь русский дух, здесь Русью пахнет,- отодвинулся от него брезгливый Старообрядцев.

-Чё-о?!- не въехал мумуевец.

-Иконы у тебя есть, Ваня?- перешёл к делу Старообрядцев.

-Ну-у,-  утвердительно мотнул головой хозяин поросёнка и уронил недокуренную сигарету в тарелку.

-Много?- заёрзал Старообрядцев на общепитовском стуле.

-Да кто их считал,- не сразу ответил мумуевец,- может штук семь от бабки осталось, она у меня верующая была.

Глаза Старообрядцеву  начали застить бородатые божьи угодники с плотным охрением по коричневому санкирю. Косясь на приятелей, он протянул Ивану сигарету, чиркнул спичкой, и сбивчиво забормотал:

-Я, Ваня, искусствовед, я э-э собираю иконы  э-э для музея. Ну, езжу там  по разным  местам и собираю, чтобы не пропали значит. Понял да, Ваня?

Иван, сподобившийся первый раз в жизни, вот так запросто, сидеть за одним столом с учёным мужем, пьяно припал к  губам собеседника.

Ещё не привыкший к народной любви, псевдо искусствовед  утёрся рукавом.

-Всё путём!- норовил снова облобызать Старообрядцева Иван.

-В-ваня! В-ваня! Ты бы отдал их мне?!- едва успевал выныривать из пьяных объятий собеседник,- у тебя они всё равно пропадут, а я их э-э  в музей отнесу.

-Покаж документ!- посуровел Иван.

Старообрядцев  проворно достал удостоверение экскурсовода и повертел им перед носом собутыльника.

-Всё путём!-  лыбился Иван.

-Пошли, пошли, Ваня, а то у меня ещё много дел сегодня,- торопил Старообрядцев.

Фамильярно облапив учёного мужа, Пупков едва ворочал языком: Да, ты у кого хош спроси – Ваньке для корешей ничего не жалко, понял?! Да мне!...Да у меня!...

Старообрядцев пытался отодрать мумуевца от стула: Пошли, пошли, Ваня!

-Всё путём! Если Пупков сказал, значит всё! – бухтел Иван.

-Да - да, Ваня, я расписочку оставлю, всё как полагается: число, подпись,- мурлыкал московский гость.

В очередной раз обслюнявив Старообрядцева, Иван  настойчиво потребовал предъявить документ.

-Ты мне не веришь?!

-Всё путём, кореш!!!- распахнул широченные  объятия Пупков,- гони тыш-шу-у и забирай всё на хер!!!!

Когда прошёл шок и Старообрядцев понял, что халява обломилась, он прямо из горла ополовинил бутылку мумуевского портвешка.
По зубам словно напильником шваркнули, Старообрядцев болезненно скривился и вытряхнул из пачки сигарету.

-Ну гляди, кореш, пожалеешь! Вон тесть у меня за сто рублей самовар продал дачникам!- начал опадать над недопитым стаканом Иван.

-Вань, Вань,- тормошил его за рукав Старообрядцев,- тысячу за какие-то старые иконки, это не серьёзно! Это ж не четырнадцатый век! Ну, давай за…трояк?! Хорошие деньги – на дороге не валяются.

С минуту Пупков таращился  на собеседника мутными как огуречный рассол глазами.

Старообрядцев нетерпеливо ёрзал на стуле.

-А-а, падла! Пупкову трёшку!!! Да я ! Да мне!-  неожиданно перегнулся через столик Иван. Недопитая бутылка упала, булькнул вытекающий из горлышка портвейн.

Лавируя на четвереньках между столиками, Старообрядцев отполз к выходу.

Обстановка становилась взрывоопасной.

Находчивый Орвохромов не подвёл и на сей раз: он предложил всем сфотографироваться на память.
Под белые руки сотрудницы столовой №7 вывели упившегося Пупкова. Бережно установив его в центре композиции, они заулыбались в фотообъектив  одной хлебосольной улыбкой.
Посудомойка баба Груня, уговорившая  пару бутылок мумуевского мордоворота, с чувством выводила мещанский романс про «удалого Хаз - Булата».
На Левисове повисла пьяненькая кассирша.

-Не щиплитесь, мне больно,- вяло отбивался от дамского внимания Левисов.

-С-с-сейчас вылетит п-птичка! - пообещал Орвохромов и с плеском завалился в широченную лужу.

-Спасай, а то потонет!- переполошился Левисов.

Заверещавшие мумуевки общими усилиями выловили  фотохудожника. 
Иван спал, привалившись спиной к крыльцу и уронив голову.

-Ну, ты даешь!-  Левисов помог приятелю принять вертикальное положение.

-А где крышечка?- забеспокоился Орвохромов.

-Какая крышечка? – не сразу понял Левисов.

-Да от фотообъектива!- Орвохромов вернулся в лужу и, встав на четвереньки, осторожно шарил ладонями под водой в поисках фирменной крышечки.

-Ой, бабоньки! Чудные енти москвичи, когда нажрутся! –  весело комментировали с крыльца  мумуевки,- рыбы там нету! Слышь, фотограф! Ты на пруд иди, за гаражи, там мальчишки удят! А здесь рыбы отродясь не было!

Когда с Орвохромова немного стекла вода, приятели отвели его в гостиницу.

-с-сичас вылетит птичка,- засыпая пообещал Орврхромов.

-По три капли?-  усилием воли, Старообрядцев наскоро соорудил из своей пьяной физии, что-то потребное.

Левисов плюхнул на тумбочку недозрелый помидор.

Старообрядцев тщательно продезинфицировал его шампунем «танкер Дербент».

-Не огнеопасно?- забеспокоился Левисов.

Шампунь убивает всех микробов,- надкусил овощ Старообрядцев.

Чувство физического блаженства незаметно очистило его душу от нравственной суеты.

Ты, видел, как на меня смотрела Мотрёна?!- слизнув с усов радужные пузыри, Старообрядцев в ботинках плюхнулся на застеленную кровать.

-Надо бы вечерком их с муженьком навестить – глядишь и завалялось чего-нибудь в закромах,- засыпая, решил Левисов.

-А какие у неё фары!- восторженно растопырил руки Старообрядцев, воспроизводя Матренин бюст,- прямо богиня плодородия!

В заплёванное дождём гостиничное окно безрадостно смотрела Безбрежневская улица, на заборе мок драный ватник.

                **********

Швейцар загородного ресторана « Аскольдова могила» Патрикеич ни разу не видел в своём заведении простых смертных. За пышными столами  восседали джигиты с Центрального рынка, в разнобой  гомонила сильно позолоченная сфера обслуживания.
Каталожно упакованная форца  налегала на французский коньяк в изящной стеклотаре. На эстраде источала калории  сексопилка в теле.  Гуляли обычно до утра, но зеркала не били.

На втором этаже «Аскольдовой могилы» в отдельном  кабинете сидело трое  полных  сил и средств мужчин.
В центре обременённого закусками стола царил Клим Станиславович Бронеумов – директор реставрационно-производственной мастерской «Рожки да ножки» объединения «Спецпрожектреставрация».
Это был  кряжестый, как старинный буфет, мужчина с лицом человека, принявшего стакан.

Будучи выпускником общевойскового командного училища,  Бронеумов четверть века залихватски громил условного противника на штабных картах.
С тех пор его внешность выражала отвагу и героизм. На новом поприще полковник в отставке сразу проявил себя инициативным руководителем с  хозяйственной жилкой:  по его приказу «Рожки да ножки» облицевали шатры старинной церкви в одном из Верхневолжских городов импортным кафелем в цветочек, а остатки древних росписей  XVII века заменили  фотообоями с невнятным рисунком.

По правую руку от Бронеумова, попыхивал трубкой Святополк Эдгарович Кинжоли – простовато обструганный мужичонка, спущенный сверху на должность главного архитектора. В прошлом инженер – сантехник, он, как и Бронеумов, имел весьма  туманные представления о реставрации памятников архитектуры.

Напотив Бронеумова вальяжно развалился Генрих Евсеевич Христопродавцев, в «Рожках и ножках» он генерировал маниловские идеи, переходящие в наполеоновские планы.

Поводом для  встречи в узком кругу стал очерк Евлампия Ратоборцева « Со святыми упокой», напечатанный газетой «Прах культуры». В нём речь шла о катострофическом положении деревянного Предтеченского погоста XVII века – жемчужине древнерусского деревянного зодчества.
На следующий день забилась в истерике общественность. Последовал недовольный звонок сверху. Страх потерять выгодную кормушку всколыхнул всё руководство «Спецпрожектреставрации».

В своё время «Рожки да ножки» начали реставрацию древнего погоста с дороги, вбухав в неё весь отпущенный бюджет.
Из первосортных брёвен, предназначавшихся для замены сгнивших венцов храма, у деревни Пепсипуховки, под столицей, вырос двухэтажный ресторан с гульбищем в стиле рашэн – деревяшэн, который назвали пышно – «Аскольдова могила».
Остальные стройматериалы перекупил дачный кооператив скульпторов – монументалистов «Артельный реализм».

Не оплошал и Генрих Евсеевич Христопродавцев. Прервав работу над диссертацией « Влияние духовной оседлости на эстетическую специфику портяночных узоров мумуевской волости», он примчался в Труворово и умыкнул из Предтеченской церкви  все иконы.
Оставив себе праздничный чин, Генрих Евсеевич загнал пророков поэту песеннику Парфирию Люлякебабюку.

Древнерусскую живопись Порфирий не любил и не понимал.
Все эти угодники, праведники, святые воины – мученики, были для него на одно лицо, однако, заложенная в генетическом коде поэта – песенника стяжательская жилка и извечное желание  быть не хуже других,  сподвигли его раскошелиться.

-Парфиша, голубец ты мой, хочешь заработать?! – как бы, между прочим, Христопродавцев щупал взглядом знакомое лицо.

-Скоко?! – взволновался Люлякебабюк.

-Сегодня выкладываешь за иконы каких-то двадцать кусков  нашенскими, а через пяток лет их у тебя с руками оторвут тыщ за  70… причём «гринов».

Не раздумывая, Порфирий на утро приобщился к клану коллекционеров.

Разбазаривались бюджетные деньги, закрывались липовые процентовки, а Предтеченская церковь, покрытая плесенью и поражённая грибком, ветшала с катастрофической быстротой. 
Зная о применении химической консервации древесины в реставрации, Кинжоли предложил пропитать трухлявые венцы  специальным составом.
Директор НИИ «Экскримент» Ромуальд Флуцинар пообещал разработать требуемый состав и изготовить его  в нужном количестве.

Когда в Труворово доставили из Москвы три цистерны, по селу пополз слушок, что наука будет черкву пропитывать самогоном.
Заволновалась вся округа.
Никакие разъяснения о том, что содержимое цистерн абсолютно не пригодно для употребления внутрь, не помогли.

Дождавшись вечера, когда село провалилось в темноту,  мужики вычерпали первую ёмкость. Дислоцированная в 100 километрах от Труворова  бронетанковая часть, на следующую ночь, совершив марш – бросок, сходу захватила вторую ёмкость.

-Злоупотребим?! - переглянулись разгорячённые бойцы и выхлебали состав прямо на месте. Вокруг последней ёмкости Кинжоли распорядился выставить круглосуточное  оцепление из двух нарядов милиции.

-Свисток! Вбрасывание!- поднял первый тост сержант с широко распахнутой мордахой. Через час ухрястались все – и милиционеры и селяне.

-Едрёный состав,- потом вспоминала вся округа и соглашалась, что : завшивенская водка супротив него – кумпот .

По рекомендации начальника отдела химической защиты и консервации древесины « Рожек да ножек» Разлюлималинова, хронически косые работяги засыпали в Предтеченскую церковь  два КАМАЗа втористого натрия.
Через час в Труворове зачахли все яблони и издохли куры, жителей пришлось эвакуировать на центральную усадьбу колхоза «Шестьдесят лет без урожая».
Выехавшая по горячим следам в Труворово комиссия из «Спецпрожектреставрации» признала, что «храм перестал работать как инженерное сооружение».
«Спецпрожектреставрация» настаивала на скорой разборке Предтеченской церкви и перевозки её  останков в Завшивенский музей – заповедник.

-Мы должны спасти дерево не как конструкцию, а как материал,- выкручивался главный архитектор «Рожек да ножек».

На месте древнего храма «Рожки да ножки» предлагали отгрохать крупнейшую в нечерноземье сауну на полторы тысячи мест.

После ратоборцевского всхлипа в «Прахе культуры» Христопродавцев баюкал романтически настроенную общественность; Кинжоли отписывался в выше стоящие инстанции,  Бронеумов буксовал в поисках спасительного выхода.

-Клим Станиславович, -  вошла секретарша, всегда воодушевлявшая шефа мясистой женственностью,- супруга звонит.

Супруга просила его заскочить в гастроном к Ашотику за вырезкой.

На ближайшие выходные в Пепсипуховку к Бронеумовым была приглашена чета Винтокрылых.
Когда – то лейтенантские попойки в пехотной глухомани сдружили Бронеумова и Винтокрылого. Теперь генерал – майор Винтокрылый возглавлял военное обозрение «Шапками закидаем».

В магазинной подсобке Бронеумов напоролся на Евлампия Эльдорадовича Ратоборцева. Съевший не одну собаку в журналистике, Ратоборцев осторожно пенял на второстепенные недостатки и с брызжущим оптимизмом доказывал, что в целом у нас всё прекрасно.

-Воистину, Клим Станиславович, средь шумного бала, случайно,- фальшиво просиял журналист, тоже предпочитавший отовариваться с чёрного хода.

-Молчи, падла!- набычился Бронеумов.

Крякнув под тяжестью мясных деликатесов, Ратоборцев ритировался.

С тех пор как тесовый терем преуспевающего журналиста в Пепсипуховке затмили бронеумовские хоромы из сибирской лиственницы с подземным гаражом, бассейном и биллиардным залом, Евлампий  Эльдорадович перестал спокойно спать – его глодала зависть.

-Как жизнь, Ашотик?- затанцевал перед мясником Бронеумов.

-А, слушай, гари сыним агнём такой жизн!

-Да ведь это выход!- обожгло Клима Станиславовича,- сгорела церквуха и никаких концов!

Вечером в «Аскольдовой могиле» состоялся военный совет. Формальности были опущены, поскольку текущий момент требовал быстроты: вот-вот в Труворово должна была выехать очередная комиссия.

-Вобщем так, бойцы, церквуху придётся сжечь!- рубанул  Бронеумов.

-Э-это же вандализм,-  заикнулся было Христопродавцев.

-А иконы хапать?! – взял его за горло шеф.

Христопродавцев стал алебастрового цвета.

-Генрих, ты помнишь ту церквуху, откуда упёр целый иконостас?!- сжимал тиски Бронеумов. С губ Генриха Евсеевича смыло улыбку.

-По-моему, ты управился тогда одной канистрой бензина, - шеф нырнул пальцами в раскрытую пачку «Мальборо».

-Здесь, Клим Станиславович, нужен целый бензовоз.

-Ещё скажи целая нефтеналивная флотилия.

Кинжоли придушенно хихикнул.

-Мне тут по старой дружбе однополчанин  японскую противотанковую мину с дистанционным управлением подогнал,-  понизил голос шеф.

-Мину?! – отпрянул  Христопродавцев.

Кинжоли  незаметно перекрестился под столом.

-Н-нет, н-нет! Я не могу! – заскулил Генрих Евсеевич.

Не ломайся, Генрих, работа чистая и руки потом бензином не пахнут,- зашелестел Кинжоли. Он был рад, что всю чёрную работу шеф  переложил на другого.

-Я даже в армии не служил!- отнекивался Христопродавцев.

-Не можешь – научим, не хочешь – заставим,- закурил Бронеумов.

-А, может быть ты, Святополк?!- взмолился Христопродавцев, жалобно глядя на сослуживца. --Что ты, Генрих, окстись!  У меня сердце!- Кинжоли умоляюще смотрел на Бронеумова.

На собственном опыте зная, что бережёного бог бережёт, он, трагически морщась, проглотил пол упаковки какого-то импортного гинекологического снадобья, добытого утром для жены.

-За час, Генрих, я из тебя классного подрывника сделаю! – пообещал Клим Станиславович и ткнул  вилкой  кусок балыка.

-Да, но…,- уныло забренчал Генрих Евсеевич.

-Всё личное должно отойти на второй план!- пискнул Кинжоли.

Шеф одобрительно кивнул и, подцепив обмякший кусок деликатеса, отправил его в рот.

Христопродавцев помирал от страха.

-И вообще, Генрих, у нас скоро туда стажировка наклёвывается, думаю тебя послать,- покровительственно сощурился  Бронеумов.

-Как я Вам завидую, Генрих Евсеич,-  пригорюнился Кинжоли.

-Кстати, Генрих, как твоя писанина на счёт портретов?- потянулся к графину с водкой шеф,- пробьём в лучшем виде.

Ватными пальцами Христопродавцев теребил фужер.

Не теряя времени, отставной полковник перешёл к инструктажу. Бронеумовский план не отличался дерзостью замысла: Христопродавцев командируется по делам «Рожек и ножек» на пару дней  в Мумуев.
Там столичный визитёр будет мозолить всем глаза, выражаясь юридически, обеспечивать себе алиби.
Вечером, когда мумуевцы прильнут к телевизорам, он сгоняет в Труворово. Оставив машину в березняке, в километре от церкви, Христопродавцев заминирует объект.
На обратном пути он пошлёт электронный импульс в Труворово. 
В девять утра Генрих Евсеевич, как ни в чём не бывало, явится в местный музей, где проторчит до обеда.

-Отличный план! – фальшиво восторгался Кинжоли.

Генрих Евсеевич умирал от страха.

Весь последующий день он провёл как в бреду.
Настроение было хуже некуда.
Ночью одолевала какая-то галиматья: Клим Станиславович Бронеумов в парадном мундире, но босой, нёс перевязанную бечёвкой мину. За ним, с бронзовыми канделябрами на перевес, в нагуталиненной кирзе маршировали отличники боевой и политической подготовки.
Следом лязгал гусеницами  танк, за рычагами сидел  Иван Грозный и нецензурно выражался.

Вынужденный вояж в Труворово перечеркнул все планы. Вот вот в столице должна была открыться выставка «Богосвятский провинциальный портрет первой половины XIX века».

Впервые наткнувшись на богосвятский портрет в запасниках мумуевского музея, Генрих Евсеевич  понял, что это шанс выделиться из неохватно-многоликой массы всякого рода искусствоведов.
Из-под потемневшего лака с портретов  таращились амбициозные самодуры, крепостники и выпивохи, их некрасивые жёны и дети.
Художник изображал их всех на один манер: коротконогими, с вывернутыми руками и приплюснутыми лицами. Поначалу поиск портретов продвигался туго, но за четыре года удалось наскрести  девять портретов.

Пока их возрождала к жизни бригада реставраторов Семёна Ингридиента, Генрих Евсеевич засел за монографию. В наукообразных мучениях он обнаружил у богосвятского живописца тенденции к экспрессивности форм, выявил симптоматичность суггестивных образов, узрел превращение духовной стороны образов в фактор эстетический и даже гидонистический.
Как то в изрядном подпитии , Лёва Способ – правая рука Ингридиента, кичившийся полумифическим родством с князьями  Пенелопчиковыми – Атандэ, надоумил Генриха превратить уездную посредственность в крепостного самородка.

-Генрих,  как друга прошу,-  хватал Христопродавцева за вельветовый лацкан бухой Способ, - ну, сделай ты этого фуфлогона крепостным художником моего  прадедушки, ну-у, что тебе стоит?!

-А-а документы? – погрозил пальцем тёртый Генрих Евсеевич.

-Наплюй и разотри! - порекомендовал Способ и убежал в ванну блевать.

Улыбка, полная восторженного понимания, растеклась по пьяной физиономии Генриха Евсеевича. Утречком,  реставрировав здоровье бутылочкой «Будварского», он как советовал  Лёва Способ, наплевал.
Сделав несколько ссылок на никогда не существовавшие купчие крепости, записал живописца в крепостные их сиятельства генерала от инфантерии Ивана Едигеича Пенелопчикова – Атандэ, бывшего по словам правнука, большим охотником до дворовых девок и изящных искусств.

Несколько патетических интервью «Праху культуры» и снятая за два ящика армянского коньяка знакомым  режиссёром - документалистом Марцепаном по сценарию Христопродавцева лента «Боттичелли от сохи», гарантировали успех предстоящей выставке.

За час до отъезда Бронеумов принёс адскую машинку.
Шеф был сосредоточен и деловит. Щёлкнув замками повышенной секретности, он извлёк из стального атташе – кейса противотанковую мину с дистанционным управлением.
Генрих Евсеевич сразу утратил всякий интерес к жизни. Бронеумов по-хозяйски вынул из буфета полисандрового дерева початую бутылку коньяка и фужер из императорского сервиза.

-Ну –ка,  принеси лимончик,- скомандовал он хозяину.

Христопродавцев послушно поплёлся на кухню. Хлопнув фужер коньяку и, угрюмо почмокав лимончиком, Клим Станиславович приступил к делу.

Христопродавцев невпопад  переспрашивал, суетливо пытался записывать, нервно курил и ничегошеньки не соображал.
В конце-концов Бронеумов выругался и собственноручно написал короткую памятку.  Потушив сигарету о ломберный столик, Бронеумов решительно направился к двери.
Подхватив стальной атташе-кейс, Генрих Евсеевич затравленно взглянул на храмовую  икону «Спас в Силах» XV века. Его подташнивало «Тазипамом».

-Господи, пронеси,- попросил Христопродавцев у Спаса.

Тёмный лик был суров и несговорчив.

-Ну, Генрих, или грудь в крестах, или голова в кустах! – напутствовал Бронеумов диверсанта.

Как во сне Генрих Евсеевич повернул ключ в замке зажигания. Сытым баритоном заработал мотор.
«Шестёрка» цвета «коррида» втерлась в поток машин.

Бронеумов, властно расставив ноги, хмурился вслед. Шеф недолюбливал интеллигентов.