День страшного суда. Часть 1

                Конец света в масштабах средней школы!


                А. Зайцев, зима 1999.


                Мне доводилось слышать о тех, кто
                сбивался  с  пути  даже   на   деревенских
                улочках  –  когда тьма  сгущалась до того,
                что, как гласит поговорка, её можно было
                резать ножом.
                Генри Дейвид Торо, «Уолден».




                Любовь  подчас   бывает   скоротечна,
                Но ненависть способна длиться вечно.
                Байрон, «Дон Жуан»
 


                От   автора:         

                Эта  книга  посвящается   школе  №305
                Северо-восточного округа города Москвы,
                и я от всей души  желаю, чтобы все  беды,
                наподобие  той,  которая  описана  в  этой
                повести, обходили её стороной.

                В   данной   истории   описываемая  школа
                и  все    герои    вымышлены    и   существуют
                только в воображении автора. Все совпадения
                следует считать случайностью.

                А. Зайцев, 18 января 1999.




                ЧАСТЬ 1.

                КОГДА ТЕРПЕНИЕ ЛОПАЕТСЯ…

   «Днём Страшного Суда» я могу назвать тот день 25 декабря 1999 года, когда в средней школе №216а  Северного Округа города Москвы погибло более 50 человек, среди которых около сорока – ученики. Это был действительно «жаркий» день, в который пролилось столько крови, сколько нельзя было увидеть даже в фильме ужасов. В течение долгих часов внутри школы царил кровавый кошмар, холодящий сердце даже самого бесчувственного существа, но в конце концов всё закончилось, и уже через месяц школа вернулась к обычной жизни, которая всё же никогда больше не станет прежней. Такое не забудется никогда.
   Ужас закончился в шесть вечера, когда сумерки уже сгустились над районом Кузьминово, но включившиеся вовремя фонари и неоновые вывески тут же отогнали их прочь. Если бы вы заглянули в это время на Новую улицу, а точнее, во двор 216 школы, то сразу увидели бы, как улица словно тонет в вое сирен и ярком мигании жёлто-синих маячков. Стены дорог, деревья, дорога, снег – всё это переливается в цветах мигалок автомобилей милиции, «Дорожного патруля» и «Скорой помощи». У школы собралась масса народа, который всё ещё продолжает прибывать. Стражам порядка стоит огромных трудов отгонять посторонних и держать их на расстоянии от места происшествия. Некоторые продолжают рваться вперёд не смотря на попытки милиции удержать их. Слышны крики горя и рыдания родственников погибших детей. Пятеро оперативников привязывали к стволам деревьев яркую ленту с надписью: «ЗОНА ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ВХОД ВОСПРЕЩЁН!», сооружая вокруг крыльца школы, где ещё валялись трупы, некое подобие треугольника. Зрителей было больше полторы сотни, и число зевак постоянно увеличивалось – все, кто жил по соседству торопились присоединиться к тем, кто имел редкость увидеть трагическую развязку.
   К месту происшествия съезжались всё новые и новые кареты «Скорой». Да, столько трупов и раненых сразу в одном месте, тем более в школе, никто не видал со времён Второй Мировой.
   Итак, именно этот день я называю Судным. День, в который я погиб, но и день, в который погибли другие – до меня. Если вы пригляделись бы повнимательнее, то увидели бы, как трое санитаров в синих халатах с носилками устремились к крыльцу от одной из ранее подъехавших машин «Скорой». Теперь они возвращались обратно – на этих носилках можно разглядеть меня. Истекающего кровью, с пробитой головой и мёртвого, мертвее не бывает. Честно говоря, я не надеялся выжить с самого начала: с того момента, когда отыскал у отца его револьвер, когда его рукоять в первый раз удобно легла в мою ладонь. Я с самого начала знал, что обрекаю себя.
   Санитары доволокли меня до распахнутых дверей «Скорой», вставили носилки в специальные пазы и задвинули их вовнутрь.
   - Как такое могло случиться? – не мог поверить один из них, помоложе. Видно было, что он недавно устроился на работу в неотложку.
   - Вспомни, какой сейчас год, - безразлично ответил другой. – Цифра 1999 тебе ни о чём не говорит? Число Зверя. Не удивлюсь, если в конце недели случится Конец Света. Весь мир к нему катится…
   Они захлопнули дверцы, и я очутился в полной темноте. Снаружи переговаривались другие санитары и милиция.
   Снайпер, который застрелил меня, лениво зачехлял свою винтовку. Возможно, после этого его продвинут вверх по званию. Возможно, представят к награде. Я не держу на него зла. Он делал своё дело.
   Но как же так произошло, что в последний день учёбы перед Новогодними каникулами в средней школе №216 погибло более полусотни человек? Узнать это мы сможем только вернувшись на некоторое время назад до описанных событий.


                1.   

   Я не могу точно сказать, когда всё это началось: может быть, за неделю до кровавой развязки, может, за месяц, а возможно, слепая ярость зрела во мне с самого рождения, а выход нашла именно в тот роковой день в школе № 216.
   Существенный толчок к цели произвёл переломный, можно сказать, вечер, когда я нашёл папашин револьвер. Отец у меня, должен признаться – конченый пьяница, подонок. Но мать и того хуже – она сбежала от нас, когда я достиг пятилетнего возраста, и я почти её не помнил. Но мать ушла из моей жизни, и мне на неё было наплевать, а вот отца я видел каждый день. Не скажу, что он совсем не пил, когда мы жили полной семьёй. А может быть, я просто не помню. Но через полгода, как мы остались с ним одни, отец начал напиваться до падения с ног. Большинство ночей он не проводил дома, шлялся где-то по грязным подъездам с бомжами-собутыльниками, этими вшивыми вонючими алкашами. Напивался до посинения, а когда хоть немного трезвел, то рыскал с теми же «товарищами» по местным помойкам, искал бутылки, чтобы потом сдавать их и снова покупать выпивку. Дома он бывал совсем редко, но так было даже лучше. Я чертовски устал от его побоев. Ни одна неделя не могла пройти без синяков, ссадин и вывихов. Я терпел эти муки с раннего детства, когда только начал ходить в первый класс. В то же время я привык к самостоятельности. Сам добывал деньги, покупал продукты, школьные принадлежности. Когда я мыл машины «новых русских» на заправках, то зарабатывал больше полусотни в день. После, с годами у меня появилась сила, и я пристроился на ближайший рынок разгружать машины. Получать стал больше, иногда воровал на этом же рынке.
   Раньше лишних денег не оставалось совсем – всё тратил на еду, школу, одежду. Со временем я начал скапливать набольшие суммы и покупал «роскошь» - маленькую аудио магнитолу, видеомагнитофон, CD-плеер, микроволновую печь. Понимаю, что для многих это вовсе не роскошь, и она лишь ухмыльнутся, услышав мои слова, но для меня это было что-то наподобие домашних богов.
   Раз или два в неделю отец приходил домой, бил меня, съедал запасы продовольствия и отсыпался, а наутро убирался к своим вшивым ублюдкам, чтобы снова напиваться, ползать на карачках, блевать и искать бутылки на свалках.
   - Зачем ты пьёшь? – спрашивал я в редкие моменты просветления его разума. – Ты убиваешь и меня, и себя. Зачем?
   - Лучше заткнись, - отвечал он, - если не хочешь проснуться завтра на улице с переломанными костьми.
   На этом я обычно умолкал. Зачем нарываться на лишние неприятности? У меня их и так было, как говорится, выше крыши.
   В школе меня, естественно, не любили. Особенно учителя. Учителя выходили за рамки всяческого приличия. Мне очень трудно об этом говорить. Но я привык, что надо мной издевались с ранних лет. И с тех же ранних лет во мне медленно, но верно зрела убийственная ярость.
   Многие гордятся своими родителями, особенно отцами. Но мне это чуждо. Наверное, потому что я с раннего детства был лишён родительской любви, нежности, заботы. Я рос как бы отдельно, сам по себе и закалялся в грубых и самых грязных ямах жизни. Моих одноклассников могли защитить отцы, когда их сыночки иногда приходили домой с перебитыми носами и синяками под глазами. Меня защитить было некому. Поэтому ко мне приставали и били уже с третьего класса. В школе меня била шпана, а дома – родной отец. Но я молчал и терпел… До того момента, когда я нашёл отцовский револьвер…
   Где он его достал – я и представить себе не мог. Это бала старая, надёжная пушка импортного производства, очень увесистая, с длинным  чёрным стволом и удобной рукоятью. В один прекрасный вечер, когда я вернулся из школы с очередными следами от кулаков и ботинок, я случайно обнаружил его в отцовской комнате. Сначала я нашёл патроны, хранившиеся в коробке из-под обуви в самом дальнем углу шкафа. Револьвер хранился в одной из полок за пачкой конвертов и кипой старых газет, и был в очень хорошем состоянии. Я сомневался, что теперь отец помнил о нём. Он ведь неделями не выходил из глубоких запоев.
   Теперь оружие вместе с тремя коробками патронов хранилось у меня в комнате. Как только я дотрагивался до его холодной рукоятки, губы невольно ухмылялись, и я вспоминал всех своих обидчиков.
   Но было рано. Время ещё не пришло. Но я теперь точно знал, что День Страшного Суда придёт. Рано или поздно…


                2.

   Наша школа располагалась в самой оживлённой части Новой улицы. Летом она вся просто утопала в зелени, но в зимнее время года была окружена лишь хмурой компанией голых стволов тополей и кустарников. Она представляла собой четырёхэтажное здание, выкрашенное в гранитный цвет, состоявшее из двух корпусов, которые соединялись переходом из бетона и стекла. В первом корпусе располагались учебные кабинеты, директорская, две мастерские, а во втором – столовая, актовый и спортивный залы. Четвертый этаж был отпущен под склады. Нижний этаж первого корпуса был занят просторным холлом, медицинским кабинетом и библиотекой. Все помещения школы звукоизолированы, хотя зачем это было сделано – ума не приложу. Но мне это было только на руку.
   Уроки закончились в 13:50, а уже десятью минутами позже я оделся и вышел на крыльцо, где всегда в это время толпился народ. Родители ждали своих детей, те же играли в снежки, катались на льду, радостно крича и смеясь. Другая ребятня, радуясь закончившемуся учебному дню, с криками вываливала на крыльцо и, размахивая рюкзаками, расходились по домам или присоединялись к играющим во дворе. На самом крыльце собралась куча одиннадцатиклассников, которые курили и что-то обсуждали.
   Перекинув рюкзак за плечо, я уныло спустился по скользким ступенькам. Мимо, едва не налетев на меня, пробежал первоклассник, размахивая стареньким портфелем. Я обогнул пару разукрашенных девиц и направился по дороге в сторону дома. Он был в квартале от школы, поэтому каждый день бродить туда-сюда для меня было очень долго и неудобно. Приходилось пересекать довольно оживлённую улицу, а потом четверть часа костылять по грязным узким трущобам. Но обычно я сокращал путь, шагая по тропке, которая вилась по берегу быстрой речки мимо футбольного поля и редкого лесочка, где собачники выгуливают своих питомцев. В этих местах всегда было тихо и спокойно, и я любил этот край.
   Сейчас я направился именно туда. Я искал успокоения для своей израненной души, и мои любимые места всегда помогали мне в этом. Сегодняшний день в школе прошёл как нельзя плохо. Толстый лысый физик опять завалил меня, и уже не в первый раз. Но сегодня я не выдержал и сорвался Этот урод принялся спрашивать меня тему, которую мы не то что в этом году, но и в прошлом не проходили. Я сомневался, проходили ли мы её вообще. Вряд ли. Это физик нарочно меня доставал. Я, конечно же, не смог ответить, а когда он на весь класс объявил, что я имел честь удостоиться «параши», чаша моего терпения опрокинулась. Вскочив с места, я бросился с места и, наверное, разорвал бы ему глотку, если бы меня не удержал Фролов – чёртов отличник, который просто тащился от физики. Я орал на толстяка благим матом, клялся растерзать его, нагадить на его рабочий стол и расколотить ему очки. Кончилось это вызовом к директору, но к тому моменту я уже успел поостыть, иначе досталось бы и ему на орехи. Все оставшиеся уроки я пребывал в паршивом настроении, и едва не разбил своему соседу по парте нос, когда он попросил у меня линейку.
   Я медленно шёл по тропинке вдоль берега, разглядывая пустырь и насвистывая мелодию последнего хита от «Скутера» с довольно глупым названием – “How much is the fish?”. Почти пустой портфель (я редко брал учебники в школу – мой сосед по парте делился книгами без пререканий) болтался на левом плече. В стороне бурлила быстрая грязная речушка. Зимой вода в ней не замерзала, и она была настолько загрязнена, что у берегов скапливалась пена с довольно неприятным запахом. Но я любил эту речку, любил здешние места, которые были удалены от каменных домов, асфальта, труб фабрик и шумных улиц. Это был мой маленький мирок, какой несомненно есть у каждого человека. Я никогда не был за городом, а этот уголок дарил мне всё то, чего не мог подарить шумный город – чистые звуки, прохладный приятный воздух.
   В тот день меня подкараулили. Я знал, что рано или поздно это случится, но и представить себе не мог, что здесь, в самом дорогом для меня месте и в самый неудачный для меня день. Их было четверо – здоровые шестнадцатилетние детины из параллельного класса. Я не заметил их вовремя, поэтому упустил все шансы спастись бегством. Они преградили мне путь, но я не сколько испугался, сколько удивился. Я был слишком погружен в скверные мысли, касающиеся перепалки с физиком и директором, поэтому страх пришёл не сразу.
   - Здорово, придурок! – воскликнул самый здоровый – Абрам Баркович, пихнув меня своими ручищами в грудь.
   Сдавленный хрип вырвался из моего горла.
   - Что, не ожидал нас увидеть? – поинтересовался он. Все остальные только ухмылялись.
   Они окружили меня со всех сторон, как будто прочитав мои мысли о бегстве, тем самом отрезав все пути отступления.
   - Что вам нужно? – спросил я, мысленно ругаясь на себя, что мои слова прозвучали как-то не слишком твёрдо.
   Колени начинало трясти.
   - Что нам нужно? – переспросил Баркович с искренним удивлением. – Ты не понимаешь, что нам нужно, Молотов?! В самом деле не понимаешь?
   Он снова толкнул меня.
   - Нет! – вскрикнул я. – Чего вы хотите?
   Баркович расхохотался, и мигом этот идиотский смех подхватили его «шестёрки». Вдоволь оторжавшись, он шлёпнул меня по плечу:
   - Бабки, Молотов! Деньги! Читай по губам: баб-ки!
   - Но почему? – прохрипел я в недоумении.
   - Просто нам с парнями захотелось выпить, вот и всё, дружище! Так ты не хочешь поделиться со своими старыми приятелями, а?
   - Нет! – воскликнул я.
   - Нет? – переспросил Баркович и снова толкнул меня, отчего я подался назад, а его дружки ухватили меня со спины.
   - Нет! – повторил я.
   - Нет? – уже ревел Баркович. – Что ты сказал, ублюдок?! Повтори-ка!
   - Я сказал: нет, сволочи. У меня нет денег, а если бы и были, то я бы вам их всё равно не отдал! – выпалил я, испугавшись своей смелости.
   Баркович замер. Мне следовало остановиться, но я продолжал выкрикивать, почувствовав в себе тот адреналин, как в тот момент, когда рвался к лысому физику, и тем самым подписал себе приговор:
   - Если вы сейчас же не уберётесь, я пришью вас всех к едрене фене!
   Послать самого Барковича сможет даже не каждый одиннадцатиклассник. Если бы вы видели, как в тот момент перекосилась его физиономия!
   Нависла гробовая тишина, а у меня за плечом кто-то испустил тяжёлый сочувствующий вздох. Меня по-прежнему держали, и я не мог даже двинуться. Где-то вдалеке залаяла собака, единственная, кто нарушил эту гнетущую тишину. Баркович по всей видимости сумел прийти в себя – он схватил меня за воротник куртки и процедил сквозь зубы:
   - Даю тебе последний шанс, козёл. Берёшь свои слова назад?
   - Я возьму их, как только вы уберётесь, - ответил я.
   - Да ну? – ухмыльнулся он.
   Я кивнул и сказал:
   - Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя воняет изо рта?
   - Убей его, Барк, - посоветовал здоровяк с панковской причёской.
   - Ещё успею, - ответил тот и снова обратился ко мне: - Так ты отдашь нам деньги? Сколько у тебя?
   - У меня нет денег, - ответил я твёрдо.
   - Гонишь, - сказал Баркович.
   - Гонят только дерьмо в трубах, - сказал я. – Вроде тебя.
   Он размашисто ударил меня по лицу. Я вскрикнул. Правая часть лица вспыхнула ореолом боли. Баркович сорвал с моего плеча рюкзак и распахнул его.
   - Посмотрим, что тут у тебя.
   Он перевернул его дном вверх, и на снег посыпалось его содержимое: линейка, дневник, тетради, циркуль, ручки, листки бумаги, учебник по географии и другие школьные принадлежности. Денег в рюкзаке не было.
   - Зачем ты носишь в школу всю эту чушь? – сморщился Баркович.
   - Не твоё дело! – огрызнулся я.
   Он отшвырнул рюкзак, стоивший мне двухмесячного заработка, в речку, и тот, шлёпнувшись в воду, уплыл вниз по течению. Нагнувшись, Баркович подобрал учебник по географии.
   - Может, хочешь передумать? – спросил он.
   - Нет у меня денег! – повторил я.
   Он одним резким движением разорвал раскрытый учебник пополам, и обе половинки отшвырнул в воду.
   - Сволочь! – вырвалось у меня.
   - Так сколько у тебя бабок? – настаивал Баркович.
   - Я сказал тебе всё по этому поводу, - ответил я, стараясь взять себя в руки.
   Он наступил на кучу моих школьных вещей, недавно высыпанных из рюкзака и начал давить их своим недюжим весом. Я с горечью слышал жалкий треск линеек, хруст ломавшихся ручек и карандашей, рвущихся тетрадей, стоивших мне гораздо дороже, чем этим обезьянам.
   - Гони бабло, я сказал! – взревел Баркович.
   Его терпение было на исходе.
   Да и моё тоже. Я вышел из-под контроля второй раз за день, точно так же, когда утром наорал на учителя физики. Короче, я взорвался, словно динамитная шашка.
   - Ах ты дерьмо! – заорал я. – Вы все! НЕМЕДЛЕННО УБИРАЙТЕ СВОИ ГРЯЗНЫЕ ЗАДНИЦЫ, ПОКА  Я ВАС К ЕДРЁНОЙ МАТЕРИ НЕ ПРИШИЛ!!!
   Я вопил, одновременно пытаясь вырваться и наброситься на Барковича, но его «шестёрки» держали меня надёжно.
   Невозможно передать словами, что сделалось с его квадратной мордой. Щёки посинели, глаза повылезали из орбит, волосы на башке зашевелились.
   - Ты труп, сукин сын! – выдохнул он.
   Баркович сделал шаг ко мне и с размаху врезал кулаком под дых. Я с шумом выплюнул воздух и согнулся пополам. Баркович дал «шестёркам» какую-то команду – они отпустили меня, и я рухнул на колени, пытаясь привести в норму дыхание. Перед глазами мельтешили звёздочки и искры. Подонки образовали вокруг меня квадрат.
   - Ты влип, скотина, - донёсся голос откуда-то издалека. – Влип капитально.
   - Отвали! – ответил я в пустоту.
   Чей-то кулак врезался в мой затылок, после чего я упал в снег с гудящей головой.   В глазах у меня вспыхнули уже не искры, а настоящий фейерверк. Когда они подняли меня за шиворот, я был готов разреветься, но не от боли в побитой башке, а от отчаяния, бессильной ярости. Словно обезумев, я стал вырываться, и мне почти это удалось, когда Баркович вновь наотмашь ударил меня по физиономии, да так, что я мгновенно потерял ориентацию в пространстве. Я снова рухнул и запахал носом по снегу. Чей-то тяжёлый сапог врезался в мой бок, и я завизжал как поросёнок под ножом мясника. Согнувшись пополам, я корчился в снегу, выплёвывая сгустки крови из разбитого рта и не сомневаясь, что вот-вот отдам концы. Тут-то и появился старик со странной трубкой во рту, который выгуливал здоровую овчарку. На секунду остолбенев от представшей перед ним картины, он закричал:
   - Что вы с ним делаете, быки?! Немедленно оставьте его, иначе я спущу собаку! Взять их, Хасан!
   Слёзы катились из моих глаз. Баркович резким движением приподнял мою голову за волосы и процедил сквозь зубы:
   - На этот раз тебе повезло, скотина. Но мы ещё встретим тебя.
   Я плюнул ему в лицо. Моментально выпрямившись и взревев, он занёс ногу в тяжёлом сапоге для окончательного удара.
   - Фас их, Хасан! Фас!!! – надрывался старик.
   Я не видел собаку, но лаяла она уже где-то рядом.
   Мгновенно во мне вспыхнула ярость. Забыв про боль, я вцепился в штанину Барковича и впился зубами в джинсы с такой силой, что хрустнули челюсти. Его вопль заглушил мой собственный. Кто-то снова двинул мне по башке – я отцепился и вскрикнул от боли, после того как нос тяжёлого сапога всё-таки заехал мне по спине. Старик с собакой что-то кричал и приближался. Овчарка надрывно лаяла. Но я уже не слышал – всё в этом мире на мгновения перестало существовать для меня, всё, кроме боли. Баркович с братвой – руки в карманы – не спеша удалялись в сторону футбольного поля.
   Обессиленный, весь в слезах я кое-как присел на снегу. Спину, бока и лицо ломило от боли.
   Старик доковылял до меня и, наклонившись, поинтересовался, не нужна ли мне помощь врачей. Пытаясь сдержать поток слёз, я ответил, что нет. Тогда он подал свою старую, изъеденную артритом руку и помог подняться. Я едва стоял на ногах.
   В тот момент я впервые подумал о револьвере, который совсем недавно обнаружил в отцовской комнате.
   Но только в целях самозащиты.             


                3.               

   В тот же вечер я встретил отца по дороге домой из травмпункта, где мне сделали необходимые перевязки и нанесли мазь на синяки и ушибы.
   - Где это тебя так? – поинтересовался дежурный врач, осматривая меня.
   - В школе не повезло, - нехотя ответил я, думая о потерянном рюкзаке, учебнике и тетрадях. Эти козлы мне ещё заплатят.
   - Впредь будь осторожен, - пробормотал врач. – А то на вас таких бинта не напасёшься.
   А отец как всегда рыскал по свалкам. Он меня не увидел, а я не стал подходить – лишь постоял немного в стороне, наблюдая, как он набивает мешок грязными пустыми бутылками. А потом пошёл домой. Вечер ушёл на заполнение новых тетрадей, поиск ручек, карандашей, линеек. Перед сном я достал пистолет и подержал его в руке, ощущая, как сталь приятно холодит ладонь.
   На следующий день в школу вместо рюкзака я взял обычную сумку и всю дорогу проклинал Барковича и его шайку на чём свет стоит.


                4.

   В классе стояла полная тишина, лишь кое-где слышалось слабое перешёптывание. И не мудрено – контрольная по алгебре! Математик у нас чем-то похож на физика – такой же толстый, та же лысина, брюхо, готовое вот-вот порвать пуговицы рубашки и вырваться наружу. Только он намного суровее и требовательнее. Поэтому и кличку он получил, как говорится, за дело – Жук. Он каждый день ходил в школу с чёрным объёмным саквояжем, чем уже давно успел намозолить всем нам глаза. Его выпуклые щёки мешками свисали вниз, а тройной и без того подбородок увеличивался как минимум в три раза, когда он наклонял голову вниз, разглядывая пол и одновременно объясняя нам новые темы.
   Мало кто любил Жука. Быть может, только несколько примерных отличниц, которые были его любимицами, и которым он никогда не поставил бы и «трояка». Мне тоже он ставил «тройки» исключительно редко, не говоря уже о «четвертаках», и уж тем более ещё ни разу я не дождался от него «пятёрки».
   Говорят, что успехи учеников зависят от них самих. Я в это не верю. Я твёрдо убеждён, что всё дело в учителях, и никто не сможет меня переубедить. Да-да, именно в учителях, таких как Жук, наш физик или биологичка. Ни один из них в жизни не поставит мне хорошей отметки, даже если я весь вечер накануне просижу с учебником, что, правда, случалось очень редко. Я, конечно, терплю их выходки, но, как известно, всякому терпению существует предел.
   И тем более – в моём случае.
   - Откройте ваши контрольные тетради, - диктовал Жук, расхаживая перед доской туда-сюда и разглядывая пол. – На полях – число: двадцать пятое, двенадцатое, девяносто девятое. Отступите две строчки от предыдущей работы…
   Я отсчитал две строчки от «параши», поставленной корявым почерком Жука и задумался на минуту: что я вообще здесь делаю? Ведь этот подонок никогда не поставит мне достойной оценки. Что же я хочу тут написать? Я поднял глаза и с ухмылкой посмотрел на раздутую физиономию Жука. Он не смотрел на меня – был сосредоточен на диктовке совершенно для меня бесполезного. Какой смысл стараться что-то решать?
   - Ниже напишите, - продолжал Жук, поглаживая пухлой рукой свои подбородки: - Контрольная работа № 3 по теме «Решение тригонометрических уравнений». Вариант «первый» и «второй», как сидим. Я сейчас раздам вам задания, и быстро начинайте писать. На тройку – четыре уравнения.
   Откуда-то слева раздался шёпот:
   - Эй, Молотов. Спорим, что ты опять напишешь на «парашу»?
   Ткачёв Ванёк.  Запатентованный в нашем классе зануда. Я как-то дрался с ним, по-моему в пятом классе. Он тогда победил, и после этого зазнался, решил, что теперь ему можно всё.
   Я не ответил ему. Чего связываться с ботанической дубиной? Надо всё-таки сосредоточиться на контрольной. Хотя, был ли в этом смысл?
   Я сидел в дальнем от двери ряду у самых окон, которые выходили в школьный двор, где в это время резвилась малышня. Эх, мне бы туда, на свободу! Но вместо этого я был вынужден сидеть в этом душном кабинете и решать дурацкие примеры.
   Жук между тем раздал карточки с заданиями. Проходя мимо меня, он как-то ехидно хрюкнул и бросил карточку на мою часть парты. Кто-то сзади хихикнул. Я не стал выяснять, кто это, а вместо этого бегло осмотрел карточку.

                КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА №3         
           РЕШЕНИЕ ТРИГОНОМЕТРИЧЕСКИХ УРАВНЕНИЙ
                Вариант 1.
 1. Представить в виде произведения:
 а) cos ( a - ;   ) – cos ( a   + ;   );
 б) sin 2 a  + cos 2 a  + 1.
 2. Найти решение уравнения:
 sin X/3 = - ; на отрезке [ 0 ; 3   ].
 3. Решить уравнение:
 а) 3cos X – cos;  X = 0;
   Дальше следовали задания, как выражался наш математик, «на уровень выше»:
 б) 6sin;  X – sin X = 1;
 в) 4sin X + 5cos X = 4;
 г) sin;  X + cos;  X = cos;  2X + ;.


   - Ну и чушь, - выдохнул я.
   Мой сосед по парте, Сомов Димка, неплохой в принципе парень, невесело улыбнулся:
   - У меня то же.
   Он заметил, что я мечтательно уставился в окно и подтолкнул локтём в бок:
   - Ты решай давай. А то опять не успеешь.
   - А ты формулы знаешь? – поинтересовался я.
   - Нет, конечно, - усмехнулся он. – У меня «шпора».
   - И у меня.
   На этом наш разговор закончился.
   Жук вернулся обратно и плюхнулся на скрипучий стул за учительским столом. Я верил, что когда-нибудь этот стул не выдержит, и уж тогда вряд ли кто сможет сдержать смех.
   По задним партам прошелестел шёпот.
   - Тишина в классе! – резко сказал Жук.
   - Сам заткнись, - прошептал я, выводя номер варианта.
   Первый пример не вызывал трудностей, если знать формулы. Укрываясь за широкой спиной впередисидящей толстухи Жоховой, я извлёк из рукава бумажку с выведенными на ней наспех формулами и внимательно ознакомился с её содержимым. Подставляя нужные варианты в пример, я решил его без особых проблем:

Cos (a – b) – cos (a +b) = cos a cos b + sin a sin b – (cos a cos b – sin a
sin b) = 2 sin a sin b

   
   Как раз плюнуть.
   Я поднял глаза и посмотрел на Жука, поднимавшегося из-за своего стола. Засёк кого-то. Уж не меня ли?
   Нет, не меня. Жук отобрал шпаргалку у отличницы, сидевшей на первой парте, которая не входила в список его любимиц и любимчиков, порвал бумажку и швырнул клочки в мусорную корзину.
   - Никаких шпаргалок и справочных материалов! – театрально обратился он к классу. – А ты, Митракова, положи свой дневник мне на стол!
   Она нехотя поднялась и исполнила приказ с такой физиономией, что казалось, сейчас разрыдается от страха. Она была одной из тех, кто не дарил Жуку коробку конфет не день учителя или какой-нибудь другой идиотский праздник. Поэтому Жук не делал ей поощрения, как и нескольким другим (и мне в том числе), а я нарочно не хотел ему ничего дарить. Во-первых, у меня не было денег на такие вольности, а во-вторых, просто из принципа.
   Теперь Жук не возвращался на место, а принялся бродить между рядов, выглядывая шпаргалки у других ненавистных ему учеников. Я знал, что это относилось и ко мне, поэтому мне следовало принимать повышенные меры предосторожности.
   Дело теперь шло куда медленнее и сложнее. Он постоянно бродил мимо, и доставать формулы было очень рискованно. Но я приспособился. Я улучал момент, когда Жук за моей спиной обходил задние парты, вытаскивал из рукава смятый клочок бумаги и, подобрав нужную формулу, убирал обратно. Таким вот нехитрым образом я решил второе уравнение из первого задания. Для того, чтобы получить «трояк», оставалось ещё два.
   Я наполовину сделал второе задание, и настал момент, когда формулы понадобились снова. Жук в это время был где-то сзади, и я смело вытащил шпаргалку. Я уже собирался убирать её, когда чья-то рука властно легла мне на плечо. Даже не успев испугаться, я повернул голову и увидел свирепое рыло математика.
   - Дай-ка это сюда, - и не дожидаясь ответа, он выхватил «шпору» из моих онемевших пальцев.
   Я тупо уставился в тетрадь.
   - Я же сказал, Молотов, никаких подсказок! Ты что, не знаешь формулы? Не учил?
   - Учил, - однозначно соврал я.
   - Тогда зачем тебе это? Ты кого хочешь обмануть? Только самого себя!
   Я промолчал.
   - Мне давно стоило самому заняться твоим воспитанием, Молотов, - сказал Жук, комкая мою шпаргалку. – Это тебе больше не пригодится, - он выбросил комок в мусорную корзину. – Та что, хочешь завалить контрольную?
   - Нет, - ответил я, а про себя подумал: «Она всё равно окажется заваленной. И всё из-за тебя, жирная свинья».
   - Ты же прекрасно знаешь, что я не люблю на своих уроках присутствие таких низких вещей, - продолжал Жук развивать свою тему. Он вещал что-то ещё о том, что каждый ученик должен держать подобные формулы в голове, когда моё терпение лопнуло, и я прервал его:
   - Пошёл бы ты куда подальше!
   Эти слова произвели эффект взрыва бомбы. Тридцать пар глаз одноклассников тут же забыли о примерах и обратились на меня и Жука. Сам же Жук был на себя не похож. Челюсть отвисла, глаза вылезали из орбит, щёки посинели, а если бы на его лысом черепе были волосы, они встали бы дыбом в тот же миг.
   - Что… Молотов… Что ты… сказал? – проговорил он онемевшими губами.
   - Что слышал, жирдяй! – буквально выплюнул я ему в лицо. Мне уже начинало это нравиться.
   Жук очнулся от накатившего паралича лишь через полминуты, во время которой висела полная тишина. Все боялись даже дыхнуть.
   - Да как ты смеешь, - начал он, захлёбываясь от ярости. – Молотов, как ты посмел? Дневник мне на стол! Быстро.
   Я подошёл к его столу и швырнул дневник, который со стуком ударился о его лакированную крышку. Физиономия Жука теперь превращалась из бледно-синей в фиолетовую.
   - Лучше держи свой паршивый язык за зубами, Молотов, - говорил Жук, не сводя с меня глаз и одновременно листая дневник. – Иначе быстро вылетишь из школы. Тебе очень повезло, Молотов, что живёшь ты в престижном районе и учишься в одной из самых лучших школ Москвы. Иначе ты говорил бы всё это совсем в другом месте. В какой-нибудь исправительной колонии для подростков. И у меня с каждым днём крепнет уверенность, что тебе там самое место. Ты…
   - Заткнись! – заорал на него я. – Школа хорошая, а вот учителя говёные! Не смей больше учить меня, ты, жирная свинья! А не то я выйду из себя и ты поплатишься!
   - Молотов, ты соображаешь, что говоришь? Да у тебя с мозгами не всё в порядке! Тебе нужна помощь…
   - Это тебе понадобится помощь, если не заткнёшься! – рявкнул я. Он уставился на меня, взгляд его горящих от ярости глаз встретился с моим. Он понимал, что теряет инициативу – ещё никто из учеников с ним так не разговаривал. Я лишь подмигнул ему, нисколько не испугавшись. – Мне надоело слышать твой сраный голос!
   Он швырнул мой дневник через весь класс. Кто-то ахнул. Меня это только рассмешило.
   - Убирайся! – просипел он. – Собери учебники, сдай их и вон отсюда. С начала третьей четверти ты исключён отсюда и переведён в Исправительный Корпус. С твоим отцом я ещё поговорю. А теперь выметайся отсюда.
   - Моего отца сможешь найти на помойке. Он скормит тебе всех дохлых крыс, - ответил я, складывая тетради, учебник и ручки в сумку.
   Кто-то хихикнул в глубине класса.
   Жук за своим столом напоминал огромную жабу с неестественным бурым цветом. Проходя мимо, я рассмеялся ему в лицо.
   - Вон! – повторил он.
   Всё ещё смеясь, я подошёл к двери, распахнул её и, прежде чем выйти, ещё раз оглядел класс. Все смотрели на меня. С какой-то жалостью и одновременно восхищением.
   - Пишем дальше, не отвлекаемся, - сказал Жук, пытаясь успокоиться. – У вас мало времени.
   - Жирная сволочь! – выругался я и вышел, хлопнув дверью.
   В этот момент я снова вспомнил об отцовском револьвере. Но уже не только в целях самозащиты.
    

                5.
      
   Это был четвёртый урок, после которого по расписанию всегда стоит завтрак. Отсидев немного на первом этаже у входа, я побрёл в столовую.
   Прозвенел звонок, двери кабинетов стали открываться, а пустовавшие во время уроков помещения стали заполняться учениками. Я присоединился к своим одноклассникам уже в столовой. Никто старался не смотреть мне в глаза, хотя я спиной чувствовал на себе пристальные взгляды окружающих. Лишь Ткачёв Ванёк подошёл ко мне к концу завтрака.
   - Браво, Молотов! – торжествовал он. – Круто ты Жука!
   - Он этого заслужил, - ответил я.
   - Точно. Клянусь, если бы не ты, рано или поздно я сделал бы то же самое. Ты видел, какая у него была физиономия? Просто блеск!
   - Ничего не блеск, - вступилась Светка Корсакова, первая красотка нашего класса. – Серёгу теперь из школы выгонят.
   - Не будет этого, - ответил я.
   - Конечно не будет, - согласился Ванёк. – Жук просто запугать тебя хотел.
   - Не надо было этого делать, Серёга, - сказала Корсакова. – Тебе что, с физиком проблем было мало?
   - Мне просто осточертело, как они все ко мне относятся, - ответил я. – Просто по-свински!
   - Я понимаю, - кивнула она, - но надо научиться сдерживаться, пока не поздно. Ты ведь знаешь, к чему это может привести. Ты должен научиться терпеть…
   - Я всю жизнь терпел, - сказал я и пошёл относить стакан.
   Ничего они не понимают. Им бы побыть на моём месте – давно бы повесились.
      

                6.
       
   Случай, который переполнил чашу моего терпения, произошёл через день, двадцать третьего декабря.
   Я вернулся из школы в довольно дурном настроении – за день ухитрился схватить сразу две «параши» - по геометрии и географии. С геометрией всё было ясно – этот предмет ведёт всё тот же Жук, всеми силами теперь старавшийся запороть меня по своим предметам. Но вот получить двояк по географии было что-то. Я стал замечать, что в последнее время у меня появляется странное наплевательское отношение к учёбе, а это очень неприятно, когда ты учишься в десятом. Мне, конечно, по фигу, но вот все учителя за последнюю неделю здорово окрысились на меня. Особенно Жук.
   Я открыл дверь квартиры, и меня встретил отец. Глаза у него пылали. По этому признаку я сразу понял, что он был свиреп, как бык.
   - Похоже, у нас с тобой есть серьёзный разговор, - сразу сказал он. Ударил, как говорится в лоб.
   Оказывается, сегодня рано утром его встретил Жук, и всё про меня доложил. И это меня взбесило. Я, конечно, понимал, что рано или поздно это произойдёт, но и не догадывался, что так скоро. Жук ещё заплатит за то, что натравил на меня отца.
   Дело с первых минут запахло серьёзной разборкой.
   - А что случилось-то? – спросил я, раздевшись и пройдя в комнату.
   - Так ты ещё не понял? – усмехнулся батя. – Я и не знал, что мой отпрыск настолько глуп.
   - Весь в тебя, - огрызнулся я.
   Он подскочил ко мне и толкнул в грудь так, что я от неожиданности упал в кресло.
   - Ты бросай мне эти шутки! – прохрипел он.
   - Ладно, - кивнул я, потирая бок, отшибленный на прошлой неделе. Уж я-то хорошо знал, чем заканчивались такие перепалки. Отец – это не учитель вроде Жука или физика, поэтому впредь мне не следовало давать волю языку.
    Отец плюхнулся в соседнее кресло.
   - Так о чём мы собирались с тобой побеседовать? – спросил я, удерживая рвущуюся наружу ярость.
   - О школе. Что ты хочешь сказать мне на этот счёт?
   - Вроде бы ничего.
   - Разве?
   - Ну.
   - Тогда скажу я! – внезапно взревел он. – Слушай сюда, говнюк! Если ты хотя бы ещё раз вытворишь там что-нибудь подобное, как с физиком или Николаем Степанычем, - это он про Жука, - я откручу твои поганые уши. Понял?
   - Ну.
   - Что-то ты развоевался в последнее время. А какие у тебя оценки? Сплошные «пары». Я уже забыл тот момент, когда ты в последний раз получал даже «тройку».
   Мне следовало промолчать, но я не сдержался:
   - Пить надо меньше.
   - Что-что?
   - Вместо того, чтобы лазить по помойкам, мог бы лучше присматривать за своим сыном и помогать ему, - ответил я резко.
   - О какой помощи ты говоришь, щенок?
   - А ты не заметил вот это? – я провёл рукой по своей избитой физиономии.
   - Опять с кем-то сцепился?
   - Ага. Неужели догадался?
   - С кем?
   - Это уже не твоё собачье дело. У всех есть нормальные родители. Их могут защитить отцы, а ты в то время, когда меня бьют, и я нуждаюсь в твоей помощи, ты ищешь бутылки на свалках. Мне приходится надеяться только на себя, а они этим пользуются. Вот в чём вся штука, батя. У тебя был нормальный отец – тебе этого не понять. Но ты всё равно задумайся.
   - Как ты смеешь говорить со мной в таком тоне?
   - Смею. Ты сам знаешь, что я смею, после всего того, что я натерпелся. И всё по твоей вине, паршивый пьяница, - слёзы наворачивались на мои глаза, пока я всё это говорил. – Я не хочу быть отродьем алкаша. Готов поспорить, что все учителя в школе так меня называют между собой.
   Его морда, испитая, потрескавшаяся от мороза, когда он спал на улице, позеленела, но в то же время начала принимать человеческий вид, стала походить на физиономию Жука позавчера.
   - Заткни пасть! – вскрикнул он.
   - А толку? – не останавливался я. Голос начинал срываться: - Ведь ты всё равно останешься пьяницей, а меня будут продолжать встречать вчетвером и избивать. Горькая правда режет слух, верно?
   - Прекрати! – рычал он.
   Я встретился с ним взглядом. «Прости меня», - говорили его глаза. «Не хочу больше тебя видеть», - говорили мои.
   - Господи, перестань! – словно взмолился он. – Ты должен снова стать таким, каким был раньше. Не нужно бросать школу.
   - Ты так считаешь? А не пойти ли тебе куда подальше, папочка?
   Этими словами я перечеркнул весь сводящийся к миру разговор.
   Отец замер в кресле, его челюсть медленно отвисала. Потом он очнулся и одним резким движением соскочил на пол так, что кресло издало жалостный скрип, грозя развалиться.
   - А ну-ка повтори, что ты там вякнул, говнюк! – взревел он. – Я тебя сейчас, сопляк ты вшивый, по стенке размажу.
   И быстрым шагом ринулся ко мне.
   Понимая, что если ничего не предпринять, то быстро превращусь в котлету, я вскочил на ноги и приготовился к отпору:
   - Ты мне не отец, лживая пьяная сволочь! – воскликнул я. – И не смей больше командовать здесь! Это мой дом!
   - Ах ты ублюдок, - прорычал он, размахиваясь здоровенным кулаком.
   Удар пришёлся в мой побитый корпус. Я вскрикнул от боли и бессильной ярости и рухнул на колени, хватаясь руками за повреждённое место. Отец что-то орал, глядя на меня сверху воспалёнными испитыми глазами. Но я не слышал. Во мне бурлила разбуженная ярость, неудержимым потоком рвавшаяся наружу. Я попытался подняться.
   - Вот она, благодарность, - пыхтел сверху отец. – Растишь их, растишь, заботишься и вот что получаешь… Эх, сынок, так-то ты платишь за всё то, что я для тебя сделал…
   Сквозь слёзы я рассмеялся:
   - Ты обо мне заботишься?! Я не ослышался? Ни черта ты для меня не сделал, алкаш поганый!
   - Лучше заткнись, говнюк! – рычал он. – Или я вышибу из тебя мозги. Ты понял?
   Я стиснул зубы, пытаясь подняться.
   - Ты меня понял? – повторил отец, заехав ботинком мне под бок.
   Я захлебнулся криком.
   - Я не слышу! – надрывался отец. – А ну отвечай, кому сказано! Ты понял меня? Понял?!
   И он продолжал бить меня по бокам. Я корчился на полу, крича от дикой боли. Скорее, вопя. Бока разрывало, обжигало пламенем. А отец продолжал бить.
   …Моя рука нащупала на полу гелиевую ручку. Я сжал её в ладони и подтянул к себе поближе. Он сам напросился.
   - Убью! – заорал я, размахнулся и всадил стальной наконечник ручки в бедро отца.
   Его крик заглушил мой. Брызнула кровь, испачкавшая его брюки и пол. Он рухнул на колени и ухватился за ручку, собираясь выдернуть её из ноги.
   Опираясь о диван, я поднялся и, не оборачиваясь, поспешил в коридор. Бока разрывало от боли при каждом шаге. Казалось, что я сейчас тресну по швам. Шатаясь, я свернул в свою комнату и чуть не споткнулся, застонав.
   - Иди сюда, подонок!!! – орал отец позади. – Я вышибу твои поганые мозги!
   - Только попробуй! – крикнул я в ответ, ковыляя к тумбочке.
   Рывком я распахнул её. Револьвер со стуком выпал на пол. Даже не зная, заряжен ли он, я сжал его холодную рукоятку и поднял, повернувшись к дверному проёму. Оттуда слышались шаркающие шаги – отец искал меня.
   - Попадись только в мои руки, - хрипел он, - и я разорву тебя на части! Ах ты, шпана.
   Он появился в дверях, разъярённый. Правая рука, вся в крови, зажимала рану на ноге, куда я вонзил ручку. По брюкам растекалось кровавое пятно. Он появился в дверном проёме, и я без раздумий направил на него оружие.
   Его глаза округлились, челюсть отвисла.
   - Мой… мой пистолет, - наконец смог проговорить он. – Как ты… смог найти его?..
   - Очень просто, - ответил я с истеричной усмешкой. – И, уверяю тебя, здесь очень много патронов. Хочешь проверить?
   - Ты мне брось эти шутки. Отдай оружие! – и он сделал осторожный шаг ко мне, протягивая руку к дулу револьвера.
   - Ни с места ! – рявкнул я.
   Он дёрнулся с испугу и остался на месте. Но левая рука всё ещё висела в воздухе.
   - Ты совсем сдурел, что ли, паршивец! На родного отца…
   Я оборвал его:
   - Ты мне не отец. И теперь ты понимаешь к тому же, что я взял тебя за задницу.
   - Что ты такое говоришь? – пробормотал он слегка заплетавшимся языком.
   - Что слышал, парашечник, - разошёлся я. – Жалкий алкаш! Мне надоело терпеть твои выходки. Вспомни, как ты меня бил. Но час расплаты пришёл. Этот день станет для тебя Судным!
   По его лицу стало видно, что мои слова звучат более чем убедительно.
   - Послушай, сынок, ты только опусти оружие, и мы сможем с тобой нормально поговорить, - пролепетал он, и теперь в его голосе не чувствовались нотки приказа. Он испугался, чёрт возьми, эта сволочь испугалась!
   - Заткнись, - сказал я, продолжая целиться ему в грудь. – Только что ты бежал за мной, готовый убить. А теперь хочешь просто поговорить?
   - Что ты собираешься делать?
   Его челюсть едва заметно дрожала. Я держал револьвер на вытянутых руках.
   - Я хочу пристрелить тебя.
   - Ты… т-ты не сможешь…
   - Почему же?
   - Ну… - он шумно сглотнул. – Я ведь твой отец, я…
   - Не смей!!! – проорал я. – Не смей называться моим отцом! Ты – грязный алкаш, алкашом ты и помрёшь! Настал твой Судный день!
   С этими словами я три раза надавил на спусковой крючок. Раздались оглушительные хлопки, револьвер дёрнулся в моих руках, выплёвывая пучки пламени.
   В этот же миг отец с рёвом бросился ко мне.
   Мои пули встретили его на противоходе.
   Его рубашка на груди превратилась в обуглившиеся клочья, тут же окрасившиеся кровью. Руки отца взметнулись вверх, а потом он с грохотом рухнул на пол, и всё затихло. Его мёртвые глаза уставились в потолок.
   Я опустил оружие, не сводя глаз с убитого.
   Нет, как это обычно бывает в фильмах или книгах после подобной сцены, никаких мыслей и угрызений совести, что-то типа «что же я наделал?» у меня не промелькнуло. Тут была несколько иная ситуация. Я знал, что он заслужил это. Он не мой отец.
   Я упал на колени.


                7.
 
   На следующий день я не ходил в школу и вообще не высовывался из дома. Ночью почти не спал – просто не мог сомкнуть глаз – передо мной всё время стоял отец, мёртвый, с залитой кровью рубахой. В тот вечер я так и не сумел заставить себя прикоснуться к нему, поэтому он так и остался лежать в дверях, а ночью мне всякий раз чудилось, будто он оживает и ползёт ко мне. Почти весь следующий день я спал, вставал только чтобы поесть, каждый раз с трудом перешагивая через труп. Ну и кровищи там натекло – целая лужа. И она к тому же воняла. По всей квартире стоял этот отвратительный запах крови.
   К вечеру мне это надоело, и я перетащил тело в его же кабинет, уложил на скрипучую койку, накрыл покрывалом и запер. Мало ли что… Запёкшуюся кровь сколько не мучился, так и не смог соскрести.
   Спать улёгся рано – в восемь вечера. Завтра предстоял тяжёлый день – Судный для всех остальных в школе. Уж они у меня получат за всё. Я долго терпел, но теперь многое изменилось, и терпеть бесконечные издевательства и унижения я больше не желал. Теперь я нашёл силы постоять за себя. Завтра наступит день Страшного Суда. Я ждал его всю свою жизнь.
   Но всё же спал я беспокойно – мерещился скрип койки в отцовском кабинете, царапанье в запертую дверь. Нервы были на пределе. А один раз я даже закричал, вскочив с кровати после того, как я увидел, будто холодные отцовские руки сомкнулись на моей шее.
   Будильник разбудил меня в половине восьмого утра.
   День Страшного Суда настал.