Двойка

– Он был отцом моей подруги. Когда меня спрашивают о первой любви, вот как Вы сейчас, я его ладошкой мысленно прикрываю, как солнце, чтобы увидеть, что было после, и начать отсчёт со второй… любви. Я о нём стараюсь никому не говорить, всё-таки мне было пять… почти шесть лет. В лучшем случае, вызовет улыбку, в худшем – ухмылку.

Но мужчина смотрел всё серьёзнее в её рассказывающее раскачивающееся лицо, в глаза, чуть щурившиеся либо от солнца давнего детства, либо от близорукости, сквозь которую она пытается разглядеть то лето. Он пододвинулся к ней и поправил очки на дальнозорких глазах.

– Я – дальновиден. Не знаю, как, но я вижу Ваше детство, Ваши пять, почти шесть лет. Вы и тогда были взрослой женщиной, Вы чувствовали к нему именно…

– Да. Иначе бы у меня сейчас, по прошествии времени, как и у других, возникла улыбка, ухмылка.

– А я о Вас – тоже никому. Потому что будут ухмылки, что Вы – моя первая моя любовь, представьте. И что последняя – тоже будут.

– У нас с Вами разница ещё больше, чем у меня с дядей Славой, но Вы – пацан, вот и портфель Ваш набит формулами и докладами…

– Это потому что я Ваш ученик. Ведь на самом же деле Вы – меня старше. И сейчас, и даже в те пять-шесть лет. Оказалось, мне надо было прожить столько же десятилетий, сколько Вам было – лет, чтобы именно Вы научили меня… Более сложным вещам, нежели формулы и диссертации.

– Владимир Юрьевич, Вы сами себя учите. Кем и чем бы то ни было, мной, миром…

– Ольга Викторовна, не называйте меня больше по имени-отчеству, у Вас однажды проскользнуло моё имя уменьшительно-ласкательным, в тот миг Вы были правы. А я… обязан Вас по имени-отчеству. Мы в своих нишах.

– Думаю, взрослые вместе с детьми – делятся на детей и взрослых. Человек либо рождается взрослым, либо умирает – ребёнком. Налейте нам вина уже, Володя… Раз уж зашкалил разговор.

Владимир Юрьевич улыбнулся. Откупорил оплетённую бутыль терпкого красного, поднёс к стаканчику, который девушка вертела в задумчивых нерешительных и одновременно бесстрашных руках. Он задержался на её пальцах, невольно представив, как они, ещё детские, прикасались к щекам отца подруги, и очки мужчины заскользили с вмиг взмокшего лица. Всё размылось, ушло из-под ног и рук.

– Простите, сердце моё, простите. Я так неуклюж с Вами… Мы сейчас застираем Ваш подол, есть минеральная вода, салфетки…

– Ничего. Ничего. Ну перестань, перестань-те… Подумаешь, платье… Повседневное… Вино-то осталось ещё? – она улыбнулась близко-близко, вплотную.

– Да. Да, конечно.

Он снова пристроил к переносице очки, формой защищающие от беззащитности выражение его глаз.

– Ой, уберите этот стаканчик, я же взял фужеры. Так… Нет, Ольга Викторовна, до краёв. Мы будем пить от краёв и до дна. Расскажите мне про Вашего… про отца Вашей подруги. Хочу видеть Вас целиком, с первых лет, с первой… любви, да.

– Да подругой назвать её сложно, соседская девочка. Ребята её дразнили толстой. А я познакомилась с ней. Оказалось, тонкая – музыке учится. Правда, это родители её загоняли домой – заставляли делать задание на фортепьяно, а она музыку ненавидела и звала меня посидеть с собой. Я была счастлива – мечтала прикоснуться к клавишам, мне не могли купить инструмент. Наташа, правда, не разрешала мне трогать фоно. А папа… Дядя Слава спокойно и твёрдо говорил ей: «Пусть Ольга попробует». Но я, конечно, не трогала.
Когда он выходил за дочкой во двор, спрашивал меня о жизни, как спрашивают близкие взрослые, и мы с ним говорили, говорили… А вскоре он хотел, чтобы я научила его дочку искусству. Рисовать, сочинять. Наташа противилась.

– Какой он, чем он Вас покорил? Мне важно знать…

– Меня не надо было покорять, Володя. Мне взахлёб хватало того, что он делился со мной своими мыслями, без снисхождения на возраст. А было ему тридцать два… потом тридцать три. Серые выбритые впалые щёки, смоляные волосы, смоляные зрачки в иссиня стальных глазах, брови вразлёт. Худощавый, с сильными жилистыми руками. Очень помню кисти. Шея с бьющейся веной, кадык. Я рисовала таких после него.

– Я видел… Так это он – всюду?

Она грустно пожала плечами.

– …В шесть я пошла в школу. Я переживала за него – что-то происходило у него с женой, он сказал, что будет появляться реже. Как-то я зашла к ним в ссору – и испугалась, что его выгонят, ежедневно опускала в их ящик примирительные открытки и рисунки, где двое за руку. Но он действительно стал приезжать только в выходные. Брал Наташку, заходил за мной, и мы ехали в долгом трамвае в парк аттракционов. В первый раз было хмуро, ветрено, он взял мою руку своей в замшевой перчатке, я отметила прохладу, и тогда он, словно перехватив мою мысль, стянул перчатку и спрятал мою ладонь в уже горячей руке. Он ничего не делал за меня, как помогают детям, но – помогал этим гораздо больше. Помню, как он дал мне билет, чтобы я продела его в компостер, и нажал своей рукой на мою – будто я пробила. Было больновато и дико радостно.

Главным моим переживанием была его простуда. Едва услышав от Наташи «Папа заболел», я опрометью понеслась домой за каплями и – к ним. Войдя, увидела его лежащим на спине. Не поверите, но…

– Поверю!

– …именно эротическое переживание. Я поняла, что мне необходимо вырасти, тело стало до боли мало… Я хотела стать ему женой. Не зная, что это такое. Он не шевельнулся. Я забиралась на краешек кровати под его не останавливающим и не здоровающимся взглядом чуть свысока. Всё-таки он видел меня сквозь видимого ребёнка. Одной рукой я держала его подбородок, заезжая на щеку, а второй закапывала нос… Поочерёдно зажимая ноздри, чтобы он втянул капли. Он втягивал. Потом я ушла.

– Но что, что он Вам дал, что было в вашем общении? Он же не сюсюкал с Вами, как с малышкой…

– Вот именно. Когда я видела его из окна, одного на пустой площадке, как он переворачивается на турнике, выбегала и мы разговаривали на скамейке.

– Что было в ваших беседах?..

– Я запомнила две фразы из всех наших разговоров. Одна из них: «Делай выводы, Ольга». Если я делилась с ним переживаниями, несправедливостью в школе, какими-то обидами, он отвечал: «Что я могу сказать… Делай выводы. Делай выводы, Ольга».

Девушка замолчала. Выпила вино и закрыла глаза.

– Мне очень помогли эти слова. Я ни на кого не обижалась в жизни, а просто мысленно говорила его голосом: «Делай выводы. Ольга».

– Так можно сказать только равному собеседнику. Но всё-таки… Вторая фраза… Вы сказали, две фразы впечатались…

– Да. Я не понимаю, зачем Вам это всё… Нет, понимаю. Только Вам это мало что даст… Хорошо. Мы с ним чертили кроссворды на песке возле нашей скамейки. Придумывали вопросы, отгадывали. Потом он задал какую-то столицу… А я не знала ответа. Я долго думала, не сдаваясь… И всё же сказала «не знаю». Дядя Слава посмотрел на меня синими предгрозовыми глазами, они нежной силой могли разбить его скулы, не то что разорвать сердце. И спокойно, каменно произнёс: «Двойка тебе, Оля».
Не было ничего страшнее этих слов.

– Вот оно что… Я понял, Олечка. Я всё понял. Почему Вы помните о нём, когда столькие уже могли стереть его… Именно это и должно было впечататься в Вас. Не слова нежности, не слова о Вашей исключительности, не роковые истерики, которые Вас и сейчас преследуют… Да, да…

Владимир бормотал, ежесекундно изменяясь в лице, будто сочиняя формулу, бормотал с разверзженным, трагическим видом… Чуткий к любому взгляду, сейчас он не замечал, что Ольга смотрит на него пристально, как на догадку, как на своё предположение, открытие, что ей не хватает детали, чтобы шестерёнки сдвинулись через скрип окоченелых одиночеств. Этой деталью будет его оценка. Пусть он выпишет ей приговор, сможет? Сможет стать ей учителем?

– А скажите это мне! – в девушке натянулась пружина. – Попробуйте, Володя!

– Ольга Викторовна, ну что Вы…

– Оля!

– Ольга Вик…

– Пусть я сейчас не Ваш учитель, я – ученица! ОЛЯ! Хоть в эту секунду! Скажите это! Представьте, что я могу в чём-то ошибиться! Станьте учителем! Моим учителем!

– Вы… Даёте мне шанс?

– Я обрушиваю его на Вас!

– И тогда… скажу, и… стану, быть может, Вашим... Но я… Хорошо… Двойка тебе… Нет, Ольга Викторовна, я не могу.

Девушка опустила глаза и обмякла, перебирая пальцами высокую осоку. Тишина становилась плотнее, для мужчины всё более встревоженной, а для девушки всё бесповоротнее чужой. Она сделала вывод. Ещё один ученик…

– Скажите, Вы с ним виделись потом? – с дрожью спросил Владимир, пробуя ослабевший голос.

– Я грызла себя после кроссворда. Что-то сломалось. Когда я уже была студенткой в художественном, я увидела его. Он вёл Наташу поступать к нам, но её не взяли даже на курсы. Жаль его, так хотел видеть дочь в искусстве. У него, правда, давно другая семья. Я машинально тогда спрятала сигарету, сняла вызывающую шляпу и заправила в рубашку галстук. Не хотела, чтобы он, узнав меня, не узнал меня. У него появилась проседь и обветшалость худобы, но красота та же. Всё. Идёмте.

Девушка резко встала со скамейки, и тут же по колготкам рванула стрела. Скамейка была в занозах.

– Ха-ха-ха. Вот видите, как всё… Платье-то не жалко, что в вине, а вот колготки последние были. Ладно, Бог с ними. Отвернитесь на секундочку… – она быстро и незаметно их сняла и скрутила в сумку.

– А почему же Вы сразу несколько пар не берёте? – Владимир теперь хватался за каждую соломинку разговора.

– Так у меня же размер маленький – на магазин одна-две пары.

– Правда? А как Вы по размеру выбираете?

– Единички почти не выпускают, беру второй. Да не важно, сейчас жарко, обойдусь пока. Прощайте…

Мужчина проводил девушку до автобусной остановки и быстро направился к торговому комплексу.

Она стояла под палящим и кажущимся сырым солнцем, вспоминая детство, поражаясь откровенности с едва знакомым мужчиной в возрасте, и, спрашивая себя, отчего она доверчива, говорила себе мысленно голосом дяди Славы: «Делай выводы, Ольга…» Но почему Владимир даже не смог повторить его слова… Неужели трепет? Неужели это так страшно – ставить двойку даже бутафорно, словом? Автобуса всё не было, и она пошла пешком по теневой стороне проспекта.

– Ольга Викторовна! Ольга! – услышала она сбивчивый оклик под размашистый твёрдый бег за спиной.

Владимир догнал её, в вытянутой руке на фоне широкой улыбки виднелась упаковка колготок.

– Вот, – выдохнул он, поправив очки на вновь взмокшем носу. – Теперь я могу Вам это сказать.

– Что? – подняв брови, изумилась Ольга, и перевела взгляд на упаковку новых колготок – с пометкой «2». Второй размер.

– Двойка тебе. Оля, – отдышавшись, твёрдо сказал мужчина.