Пир во время чумы. Часть первая

Роман Булгар

Пир во время чумы
(Повести о Русалке)


                Я так люблю твои глаза!
                В них моря синь и неба бесконечность.
                В них живо все: и осень, и весна.
                И грусть, и детская беспечность…
                Твои глаза. И. Горелова.



Часть первая

Попутчики


1

Военному Прокурору                Сов секретно
Юго-Западного                экз.:  единств.
оперативного направления

Шифрограмма № 0011/17/…

… Довожу до вашего сведения, что за истекший календарный год участились случаи возникновения пожаров на охраняемых складах с военно-техническим имуществом, вещевых и продовольственных складах и, что особо настораживает, на складах с артиллерийскими боеприпасами…
… ГРУ МО России конфиденциально довело до нашего сведения о том, что на Северо-Кавказском театре военных действий регулярными войсками в ходе боев с незаконными вооруженными бандформированиями захвачены ПЗРК «Стрела-2М» и другое вооружение, до начала 1992 года достоверно принадлежавшее войсковым частям и соединениям Одесского военного округа, дислоцированным в Запорожской, Николаевской, Херсонской и Одесской областях и в Республике Крым…
… Министр обороны поставил задачу провести негласную проверку всех частей на предмет возможности хищений с целью сбыта с последующим поджогом для сокрытия недостачи…
… Настоятельно требую принять безотлагательные меры по выявлению всех случаев умышленных поджогов военно-технического, иного имущества и причин, способствующих данным преступным действиям….
                Главный Военный Прокурор…

Любопытные солнечные лучики осветили фасад небольшого, но очень красивого старинного здания почти в самом центре южного припортового города по улице Короленко. Крайне заинтригованные, они задержались на совместном совещании военной прокуратуры Юго-Западного оперативного направления и Приморского гарнизона. Третий час разговор шел ни о чем и вокруг, да около. И вот прорвало. Строгая на вид девушка в очень идущей ей военной форме напрягла свои слуховые аппараты, чтобы не пропустить чего такого особо важного, разумеется, в части ее касающееся.
– … Капитан Полищук, вам поручается негласная проверка частей 1-ой аэромобильной дивизии, расквартированной в городе Болград. Аккерманом займется майор Щеглов. Шабо и Веселый Кут возьмет на себя старший лейтенант Бойко…
С затянувшегося донельзя совещания Оксана вышла, нервно покусывая нижнюю губу. Эта уже застаревшая привычка выдавала в ней сильнейшее волнение и плохо скрываемое недовольство. Конечно, нельзя было сказать, что ей досталась самая из последних дыр, но дальше, считай, что уже и ехать некуда. Пронырливому майору Щеглову – общепризнанному любимчику начальника отдела, так ему вот повезло. Электричка в этот Аккерман каждые три-четыре часа ходит, а то, бывает, что и чаще. Два часа езды и он уже дома. А ей?! Пять-шесть часов тряски в автобусе! А если ехать кружным путем через тот же самый Аккерман, то и все восемь-девять наскребутся.
Это, если посмотреть на все лишь только с одной стороны. Но и с другой стороны, черт побери, там тоже совсем не цветочки. В Аккермане из военных частей, можно сказать, что совсем ничего и нет. А у нее, зараза такая, там по кругу выходит две полноценные аэромобильные бригады, штаб и управление всей дивизии, многочисленные части и подразделения обеспечения, к тому же, там же находится большинство дивизионных складов.
Эх, Сана-Сана! Кинули ее, бедную, только что, как самую последнюю дуру, бросили молодую девчонку под танк. Работы ей, бедной, досталось, ну, просто непочатый край. Тут хоть копай, хоть не копай, но до самого дна при всем желании не дороешь. И хоть бы якая умная мыслишка ее прекрасную головку посетила бы! Так нет, попрятались все где-то. Вот, с чего ей начать? С какого ей такого края за все это взяться? Ну же, Сана, думай, думай! Хотя, чего тут еще думать? Надо ей просто брать билет на ночной поезд и ехать. А там уже, может, война сама и план покажет.
Погода была под стать, мягко сказать, ее очень паршивому настроению. Серо-грязные лохматые тучи совсем низко нависали над головой, казалось, касались своими рваными краями крыш соседних домов, неторопливо плыли, подгоняемые коварным северо-западным ветром, вдруг прямо на глазах расплывались, меняли свои причудливые очертания, превращаясь в каких-то уродливых чудовищ, собирались с силами, густели, темнели, готовясь вот-вот засыпать всю землю крупными, тяжелыми хлопьями.
Под ногами неприятно чавкала кашица, которую, к большому стыду для такого города, не успевали убирать даже с центральных улиц. Девушка еще специально посмотрела влево, на Дерибасовскую. Нет, там все-таки успели как-то, вымели.

– Оксана, постой, не беги так, – окликнул ее знакомый голос начальника 2-го следственного отдела подполковника Ковальчука. – Успеешь, успеешь еще, Ксана, добраться до своей чертовой Тмутаракани.
– Да, вам бы все шуточки, Алексей Петрович, а мне вот, знаете, как-то совсем даже и не смешно, – она кинула на подполковника взгляд полный откровенного недоумения и жгучей обиды. – Не знаю я, как вы там промеж себя решали, кому и куда ехать, но мне, – девушка быстро-быстро захлопала длинными пушистыми ресничками, – что-то совсем не улыбается полученная мною задача.
– Знаешь, Оксана, – Ковальчук дотронулся до ее руки, – я до конца был против того, чтобы именно ты ехала туда, но только твой начальник почему-то особо на этом настаивал. Может, ты, девушка, случайно где-то, кому-то, когда-то дорогу перешла? Ну-ка, вспомни, есть какой грешок за душой?
Неприязненно-язвительная улыбочка скользнула по красиво очерченным девичьим губкам, они негодующе раскрылись:
– По рукам я ему как-то стукнула, когда он, будто случайно, провел рукой, скажем так, не совсем в том месте.
На лице подполковника проявилась крайняя заинтересованность:
– А он что? 
– А он сперва, зараза, ехидно так улыбнулся и кинул мне вдогонку, что, мол, зря это я так с ним, зря.
Отвечая на этот не совсем скромный вопрос, девушка грустно вздохнула и тряхнула коротенькими серо-пепельными косичками:
– Ты, говорит, еще попомнишь это…
– Так и сказал, старый хрен?
– Так и сказал. Вот он когда, наверное, и аукнулся мне тот случай. И что мне теперь делать, Алексей Петрович? – она с надеждой в глазах посмотрела на подполковника, слывущего у них в управлении за большого умницу.
При желании тот мог найти выход из любого положения…
– А ты, Ксанка, сильно не отчаивайся, – широкая мужская ладонь мягко накрыла узкую девичью кисть. – Проверка-то у нас, как ты сама слышала, негласная. Это, конечно, тоже создает определенные трудности, но, с другой стороны, это же открывает перед тобой и неограниченные возможности.
– Это, какие же? Может, поделитесь со мной своими соображениями, Алексей Петрович? – девушка кокетливо стрельнула глазками в его сторону.
Если в ее бедовую головушку не приходит ни одной умной мысли, кроме только что одной-единственной…
– А ты, девушка, прояви свою находчивость, найди творческий подход к этому делу, – Ковальчук вдруг хитровато прищурился.
Его безошибочный нюх прожженного ловеласа подсказывал ему, что эта милая девушка находится в такой растерянности и готова пойти на многое, лишь бы выпутаться из создавшейся ситуации, выйти из нее с честью, пусть даже и путем потери ее определенной части. И с его стороны, грех было бы не воспользоваться сполна идущим прямо в руки случаем
– Ты же, Ксана, у нас такая умничка…
Гладя свою очередную жертву по шерстке, подполковник подсластил слегка полученную капитаном горькую пилюлю.
– Назло всем вывернись, яви свои таланты…
– Что-то, однако, Алексей Петрович, у меня в настоящий момент с этими вопросами туговато, – посетовала она в надежде на то, что, может, ей что-то и подскажут.
Что-то в проникновенно-отеческом тоне подполковника говорило ей, что чаяния ее вовсе небезосновательны и зыблются не только на одном песочке.
– Ксана, ты от чашечки кофе не откажешься?
Столь заманчивое предложение, конечно же, что-то за собой таило.
– Я не откажусь, – она, не раздумывая заглотила брошенную ей наживку, – если вы, Алексей Петрович, вкратце набросаете мне всю мою дальнейшую перспективу… в целом и частностях…
– А ты думаешь, девушка, – снисходительная торжествующая улыбка засветилась и тут же подавленная погасла на мужских губах, – зачем я тебя туда приглашаю?
– Тогда я это… согласная… я с удовольствием…

Неожиданно легко заручившись согласием, Ковальчук подхватил Оксану под руку, резко свернул в сторону. Сделал несколько шагов и открыл дверь в полуподвальчик.
– Заходи, Ксана. Проходи, девушка, гостем будешь.
Надо сказать, что капитан Полищук в этой забегаловке еще никогда не была, и она с интересом оглядывалась по сторонам. Будто она, как в сказке, очутились в другом времени, попали в другое измерение.
– А знаешь, Ксанка, почему это милое заведение называется «Антилопа-Гну»? – хитровато прищурившись, спросил мужчина.
Ха! Нашли о чем и кого спросить! Вообще-то, в эту минуту ей было совсем не до этого.
– Нет, – Оксана отрицательно махнула головой, даже не обратив своего внимания на всю простоту этого вопроса.
По сути, даже и не зная, легко можно было бы догадаться. Кто же в этом городе не знает про всем известную историю?
– А ты, девушка, про таких Ильфа с Петровым когда-нибудь что-нибудь слышала?
Теребя пальчиками, в общем-то, не первой свежести салфетку, капитан машинально переспросила:
– Это вы про улицу на поселке Таирова?
Приподнявшиеся брови подполковника отразили крайнюю степень его изумления:
– Ксанка, да что это сегодня с тобой? Я же про тех двоих, что «Золотого теленка» накропали.
– И что? – наивно-простодушно хлопнули пушистые реснички.
И точно с соображением у нее было что-то туговато.
– Разве ты до сих пор еще не знала, что именно в этом подвальчике Великий Комбинатор открыл свою контору «Рога и копыта»?
– Ах, вот вы о чем, Алексей Петрович, – Полищук пренебрежительно пожала плечами. – Вы тут еще расскажите мне про то, что Ильф и Петров жили в том доме напротив и оттуда увидели Остапа Бендера. Слышала я уже это как-то. Был тут в моей жизни один тип…
В серо-зеленых с едва уловимым голубоватым оттенком девичьих глазах вдруг прорезалась застарелая боль.
– Тоже мне все про это сказки разные рассказывал. И так хорошо, ведь, так сладко у него, подлеца, все это тогда получалось. Сказки все это, Алексей Петрович. Красивые, конечно, но все-таки сказки…
– Нет, ты, Ксанка, так не скажи, не надо так. Все это было и на самом деле и именно так, – мужчина легонько накрыл ее тонкие пальчики своей ладонью, и она отчего-то вздрогнула. – Кстати, Ксанка, ты у нас что кончала? Как ты, вообще, попала в нашу контору? Насколько я понимаю, к нам людей просто так с улицы не берут. Или по блату, или еще за какие-то заслуги.
Чем-то таким повеяло от этого вопроса, и неприятный холодок пробежал вдруг между лопатками, заставил поежиться.
– А то вы, будто, Алексей Петрович, – кривя губки, она кинула на него подозрительный взгляд, – этого не знаете? 
Нет, неспроста поинтересовался подполковник. Только вот, что у него на уме, зачем он затеял этот расспрос, видит же, что ей просто не до этого…
– Знал бы я, Ксана, то не спрашивал бы. Рыться в чужих личных делах, как, к примеру, это делают некоторые из наших, такой привычки не имею. И к тем досужим вымыслам, бродящим по нашим коридорам, особо никогда не прислушиваюсь.
Придав личику всю возможную естественность, капитан непринужденно и доверчиво моргнула:
– Университет я местный с красным дипломом окончила…
Это и сыграло свою решающую роль, ну и еще кое-что….
– Да? – Ковальчук располагающе и ободряюще улыбнулся. – Это нам уже кое-что объясняет. А в него, как мы попали?
– Школу я с медалью окончила. Сдала там на «отлично» один экзамен, и зачислили. Повезло мне…
Да, приехать из села и сразу поступить, да еще и в университет, да еще и на такой факультет…
– Понятно-понятно. Все ты, Ксана, у нас своим трудом вытягиваешь. Покровителей у нас в конторе, конечно, не имеешь. Выходит, что зря, совсем напрасно, Ксана, ты дала по рукам своему начальнику…
Напустив на себя деланно строгий вид, Ковальчук, прищурив пытливо глаз, укоризненно качнул головой.
– Так что же, мне надо было позволить, чтобы он меня лапал своими потными похотливыми руками? – буркнула она и брезгливо передернулась. – Скажете тоже, Алексей Петрович. Я как-то по этому поводу думала немного иначе. И от вас, простите, такого услышать не ожидала…
– Да, значит, не видать тебе, девушка, майорской звездочки, – словно и не слушая ее, продолжил подполковник. – Съест он теперь тебя живьем…
Нагнетая и так уж непростую обстановку, Ковальчук сознательно сгущал тучи вокруг ее бедовой головушки.
– Гибче тебе надо было с ним себя вести. Это он специально тебя туда кинул, чтобы обломать тебя, чтобы знала свое место и не рыпалась. 
– И что же мне теперь делать? – совсем обескуражено спросила Оксана, прочувствовав всю гиблость своего положения.
Поняв, что добился желаемого, мужчина резко переменил тему, ловко уходя тем самым от ее вопроса:
– Ты пей кофе-то, а то остынет. Как он тебе?
– Ничего кофе, – она пожала плечами, – сойдет за неимением лучшего. Только, сдается мне, что туда еще что-то добавили.
– Ты так думаешь? – подполковник с серьезным видом понюхал свою чашку. – Это, наверное, наш бармен, шельмец, капнул туда чего-то по своему недосмотру и промолчал.
Девичья ладошка изящно взмахнула, приближая к органу обоняния тот чудный аромат дымящегося напитка.
– Коньяк, к примеру, – Оксана усмехнулась и качнула головой.
Словно не веря ей, и Ковальчук принюхался, пожал плечами:
– Вполне возможно. Но так, по-моему, даже лучше. А тебе?
– Ну, мне это тоже, вообще-то, нравится, если, конечно, не баловаться этим постоянно, – уклончиво, но с намеком на что-то ответила капитан.
Но Ковальчук пропустил мимо уха замечание, зато вкрадчивым голосом, придав ему таинственность, поинтересовался:
– Ксана, а ты чего это у нас до сих пор еще не замужем?
Понимая, что вопрос этот непростой и таит в себе множество подводных камней, Оксана не столько уклончиво, сколь загадочно улыбнулась:
– Да вот, понимаете, все никак не могу встретить того человека, на кого придется мне смотреть всю оставшуюся жизнь и не испытывать при этом порой довольно острых приступов отвращения…
Казалось, глаза ее весело смеялись, но в глубине их притаился все тот же самый неразрешимый вопрос.
– Алексей Петрович, кажется, вы хотели мне что-то сказать…
И снова подполковник, дразня и томя ее, непринужденно отмахнулся:
– Успеется еще, Ксанка. Когда еще мне выпадет вот такая возможность посидеть в обществе такой прелестной девушки.
Разочарованно вздохнув, капитан непонимающе взмахнула ресничками:
– Вы мне льстите. Зачем?
– Нисколько, Ксана. Сущая правда. Значит, ты не хочешь связывать себя узами Гименея? И правильно, в принципе, делаешь. При нашей профессии супруг – это лишь помеха. Нет его и нет извечных вопросов: почему, с кем, до каких пор?
Так-так… От ничего не значащих слов Ковальчук незаметно перешел к тому, что стал ловко опутывать ее сетью своей паутины. Но, делая вид, что еще не вникла в суть его тонкой игры, она решила немного подыграть:
– Вы… куда это клоните, Алексей Петрович?
– Да, ты, девушка, и сама все это прекрасно понимаешь. Сейчас свобода – это самое главное твое преимущество…
Делай, что хочется, дружи, с кем хочется, гуляй, когда и сколько того только захочется.
– Вы так думаете?
– Да, просто ты этого, Ксана, не ощущаешь, потому что пока не знаешь, каково это, когда дома тебя ждет постоянно одно и тоже. День за днем…
Видя тень раздумий, легших по девичье лицо, мужчина предложил:
– Может, осилим и еще по одной чашечке? И мороженое к нему?
У него уже почти не оставалось сомнений в том, что дело его, в конце концов, выгорит.
– Ну, если к нему еще и мороженое, – Оксана с легкостью уговорила себя, – то тогда не откажусь…
 Внутри поднималось расслабляющее тепло, она все ждала, ждала, когда же подполковник соизволит приступить к серьезному разговору.

Прихлебывая мелкими глоточками напиток, надо признаться, довольно ароматный, на этот раз еще больше попахивающий чем-то таким особым, Оксана внимательно, уже не отводя глаз, смотрела на разглагольствующего Ковальчука. Ждала от него обещанной им помощи, но тот явно делать этого не торопился, тонко ведя хитрую игру, направленную на.… 
Впрочем, именно в этом или насчет этого самого она не питала никаких иллюзий. Конечно же, девушка уже давно догадывалась, куда это все клонит подполковник, плетя кружевную паутину, и внутренне была к этому готова.
Если речь его шла не об этом, то тогда, к чему был весь этот разговор о ее личной свободе? Что ж, если уж и придется ей все-таки на это пойти, то почему же не совместить приятное с полезным? Действительно, она свободна и вправе сама выбирать, с кем ей ложиться в постель, а с кем – ни за что…
Конечно же, кто с этим-то спорит, в ее жизни были мужчины. Что ж, на одного станет только больше. К тому же, и сам Ковальчук – не самый, надо признаться, последний экземпляр своей породы.
– Алексей Петрович, вы это… что-то хотели мне сказать, – чуть ли не взмолилась девушка, больше не выдержав затянувшейся томительной паузы.
– Ксанка, может, мы зайдем ко мне домой?
– Куда? – ее лицо удивленно вытянулось.
– Ко мне домой. Там обо всем и поговорим.
Вот и все. Подполковник раскрыл перед ней все или почти что все свои карты. Легко и просто. А куда же еще ему тянуть? Не до утра же сидеть и пить кофе с коньяком, закусывая его мороженым.
– Не-е-е… – длинно потянула она. – Мы с вами так не договаривались, – девушка сузила свои глазки и укоризненно покачала головой.
В ответ подполковник многозначительно повел глазами:
– Шумно тут очень, Ксана. Уши кругом…
– Да, это очень убедительный довод, – она усмехнулась. – Зачем же, Алексей Петрович, вообще, надо было сюда заходить?
Повез бы сразу к себе, только времени зря столько потеряли, не считая тех денег на кофе с коньком и мороженым…
– Не мог же я, – хмыкнул подполковник, – сразу тебе предложить, чтобы ехать ко мне. Как бы ты на меня посмотрела?
Какая разница в том, как она посмотрела бы … Намного важнее, как на это посмотрит кое-кто другой, к примеру…
– А что на это скажет ваша жена? – лукаво прищурившись, спросила у него Оксана, обдавая мужчину изучающим взглядом.
– Она сейчас в Арабских Эмиратах, на курорте. 
– Складно все у вас получается, – девушка вздохнула. – А не получится так, Алексей Петрович, что мне потом вдруг придется выскакивать на ваш балкон? Не май месяц, однако.
Ее незамысловатые с виду и бесхитростные уловки только еще сильнее разжигали мужское нетерпение.
– Нет, не придется. Ксана, ты хочешь, чтобы я тебе помог?
Вот и самый главный козырь в этой игре кинут на стол. Дашь на дашь. А не дашь, то и не получишь.
– Алексей Петрович, Алексей Петрович, вы… вы просто, – несколько растерянно пролепетала она, – вы не оставляете мне выбора.
– Выбор, Ксана, он есть всегда. И все зависит от того, какой путь ты выбираешь. А мы с тобой зайдем-то ко мне всего на минутку…
– На минутку? – с изумленной недоверчивостью сверкнули ее глазки.
Как же, как же, поверила она ему! Он тут-то, на нейтральной площадке, умудрился больше получаса ей мозги пропудрить, а попади к нему в лапы…
– Там у меня, Ксана, знаешь ли, где-то телефончик одного очень тебе нужного человека записан и его адресок домашний …
Ох, уж эти мужчины. Чтобы к себе затянуть, на какие только уловки не идут. Адресочек у него дома валяется. «Да, у вас, Алексей Петрович, память, как у компьютера. Сроду вы записными книжками не пользовались…»
– Тут всего-то два шага пройти…
Знает свое дело коварный змей-искуситель, владеет тонким искусством обольщения в совершенстве.
– Умеете вы, Алексей Петрович, бедных девушек уговаривать.
Галантный кавалер стоял уже сбоку и протягивал руку:
– Пойдем, Ксана, времени у тебя осталось не так много…
Вовремя замечено, черт! Чего же они, спрашивается, так много времени потеряли на эти все пустые разговоры? Надо было бы сразу брать быка за рога и тащить девку в свою постель. Но нет, они, вишь, так грубо не могут. Воспитание им это не позволяет. Надо им сначала саму почву подготовить, прощупать ее, чтобы в случае чего так не нарваться на вящую неприятность, не получить по мордасам. Этого они все так не любят. Только не все могут избежать этого. Как вот, например, ее горе-начальник. Но тот похотливый скот все больше надеялся на свое служебное положение. А Ковальчук так не может. Стелет помягче. Что ж, это не самая плохая черта.

Да, неплохо, совсем неплохо устроился подполковник. В самом центре города. Вокруг, как сладко-сладко, упорно добиваясь своего, напевал когда-то ей один мерзкий тип, каждый камень дышит его историей. Просторная трехкомнатная квартира. А какие высоченные потолки! Можно хату смело поделить по высоте и второй уровень устроить. Интересно, как это у других людей получается вот так классно, да и не то совсем слово, устроиться в жизни? У нее самой до сих пор, кроме комнатушки в общежитии, нет ничего. Нет, и даже пока не предвидится. Ни в ее ближайшем, пока еще обозримом, будущем, ни в дальнейшей, уже невидимой и необозримой перспективе.
– Ну, как тебе, Ксана, мое скромное жилище? – спросил гостеприимный хозяин, извлекая из встроенного бара бутылку коньяка и две пузатые рюмки.
– У меня, Алексей Петрович, просто нет слов! Честно, – Оксана даже не стала скрывать от него своего восхищения. – Скажите, как это вам удалось? Или это секрет? Вы, вы, наверное, берете взятки, – изуверски кольнула она, сделав такой сам по себе напрашивающийся вывод, очень тонко-тонко мстя ему за свой вынужденный приход в чужую квартиру. – У людей несчастье и горе, а вы с них денежки тянете…
Пусть и он тоже на какое-то время почувствует себя неловко.
– Да, Бог с тобой, Ксанка! Что ты такое, девушка, болтаешь! – мужчина даже замахал на нее руками, покрывшись неровными красными пятнами.
– Нет, не берете? – изумленные глазки простодушно моргнули.
После всего теперь она вся стала, как сама святая невинность.
– Ксанка, о чем таком ты говоришь? Ты что, забыла, кто у меня тесть?
– Сам?
Испуганно моргая ресничками, капитан благоговейно подняла глаза к потолку, где, наверное, надеялась обнаружить самого тестя или, на крайний случай, его портрет.
– Он самый, – Ковальчук закивал головой.
– Ну, знамо, это у него не все чисто с совестью…
Сполна насладившись его смущением, уже несколько помягче, сбавляя тон, заметила она.
– Но это вас уже как-то, вроде бы, и не касается.
– Ну, Ксана! – переводя дух, тяжело выдохнул подполковник.
Признаться, такого напора он от нее никак не ожидал. Но это только еще больше раззадорило его, укрепило его желание.
– Ладно-ладно… – пренебрежительная ладошка замелькала перед его озадаченными глазами. – Чего уж там, так уж и быть, оставим совесть вашего тестя в покое. А вот вода горячая, Алексей Петрович, у вас в кране имеется?
– Спрашиваешь! – отдало гордостью в ответе хозяина.
В центре, не где-то на Выселках живет.
– Это хорошо, Алексей Петрович, – девичьи глазки затянулись дымчатой поволокой.
– Ксана, может, уже перейдем на «ты»?
После такой прелюдии в самый уж раз…
– Можно, конечно, и на «ты», – она усмехнулась. – Мы-то в своей массе люди негордые, к такому обращению привыкли. Оно нам даже как-то больше нравится. Так, Леша, если ты не против, то я приму ванну? Понимаешь ли, – Оксана мило, как бы извиняясь за себя и свое поведение, улыбнулась, – у нас в общаге уже третий год горячей воды нет. Сейчас вот, как тут дохнет на тебя устоявшимся ароматом, что и смотреть на меня уже не захочешь. И да-да… не расскажешь мне про свою тайну и не выдашь мне своего человечка.
– Ну, Ксана! – он только покачивал головой. – Я и не знал, что ты можешь быть такой.
Откидывая пальчиками непослушную прядь, девушка прищурилась:
– Это еще какой?
– А такой, что палец в рот не суй! Цапнешь, откусишь и фамилии при этом не спросишь.
– Так и не надо его туда засовывать. У него и без этого полно всякой работы, – она вложила в свою последнюю фразу столько смысла и значения, что мужчина почувствовал, как по жилам погнало жаркую кровь…
Соблазнительная вакханка, делая вид, что вокруг никого нет, без всякого стеснения скинула деловой костюм, грациозно извиваясь, освободилась от узкой и довольно короткой юбки, расстегнула пуговицы на блузке и пошла, оставив мужчину мучительно догадываться о том, что ему не показали.

Набрав ванну, Оксана с наслаждением вступила в воду и с головой ушла под нее, оставив на поверхности лишь один свой гордый носик и прелестный ротик. Горячая жидкость так приятно обволакивала, расслабляла, притупляла все остальные чувства, отогнала на дальний план все тревоги и заботы. Вот так бы тут, если бы это было возможно, взять и пролежать целую вечность.
Так нет же. Не дадут. Придут, все испортят. Вынырнула, вдруг остро почувствовав на себе чей-то, ну, прямо просто сверлящий взгляд. Открыла глаза. Ковальчук, широко, да так, что дальше уже и некуда, раскрыв свои бесстыдные зенки, пялился на нее, держа в руке полотенце и халат.
– Леша, а мы с тобой вот так не договаривались, – чуть прищурившись, тихим голосом произнесла она, но ничто не шелохнулось в ней, чтобы как-то прикрыться.
А зачем? Разве она не знала заранее, что именно этим все и закончится? Наоборот, было бы даже удивительно, если бы он как раз взял бы и не зашел.
– Нет, Ксанка, мы договаривались!
Конечно, теперь он был полным хозяином положения и мог диктовать ей свои условия.
– Это… это когда же мы успели?
Не без труда, удерживая в себе приступы поистине безудержного смеха, она заставила себя сделать до крайности удивленное и возмущенное лицо.
– А это было, Ксана, в тот самый момент, когда ты сама согласилась пойти со мной. 
– Нет-нет, Леша, нет-нет, – она отрицательно покачала пальчиком, – ты пригласил меня всего на одну минутку.
– Так что теперь?
Кажется, подполковник уже начинал потихоньку терять всякое терпение в ходе всей этой бесполезной риторики. Его глаза наполнились решимостью:
– Я вытащу тебя отсюда силой. Что, будешь кричать, сопротивляться?
– Зачем?
Ее немного простодушная, но, скорее, озорная улыбка сводила его с ума, волновала его кровь, будила неуемное желание.
– Если уж изнасилования нам, девушкам, так и так не избежать, то тогда уж лучше расслабиться и постараться получить от всего этого хоть какое-то удовольствие. Хоть какая-никакая, а польза от всего этого будет…
Опытные мужские руки скользили по женскому телу, заставляли его то и дело вздрагивать, вытягиваться стрункой, бесстыдно забирались повсюду, не оставляя без внимания ни один клочок этого прекрасного творения природы. Чувственно набухшие от томительного, вытягивающего все внутренности желания соски чутко реагировали на все прикосновения к ним, вырывая из уст женщины страстные вздохи, а низ живота сам, сам шел навстречу тому, что надвигалось на нее…
– Ах! Ах!..
– Ксанка! Ксанка! Ты! – шумно выдохнул он, приходя в себя после того потрясения, что так поразило его своей небывалой силой. – Ты прелесть, ты создана для любви. Ты и твое божественное тело, вы созданы для того, чтобы дарить наслаждение партнеру и сами получать его. Я бы, не раздумывая, хоть сейчас бы, предложил тебе стать моей женой, но, увы…
Женская ладошка понимающе прикрыла мужские губы:
– Да ладно, Леша. Будет тебе. Это у нас, как говорят, извечная история. Любят одних баб, спят со вторыми, а женятся совсем на других, на тех, что с квартирами.
А у нее-то квартиры нет, и отца со связями тоже нет…
– Ох, и язва же ты, Ксанка! – огорченно выдохнул Ковальчук. – Ох, и повезет же кому-то. Ох, и намучается же он с тобой!
Кривая усмешка появилась и, тая, пропала на чуточку припухших губах:
– Помнится мне, что кто-то только что совсем другое мне говорил. Да, не долго продлилась вся та любовь. Ну, раз наша с вами, Алексей Петрович, любовь так быстро уже прошла, то давайте уж, перейдем, наконец, к делу.
– Что ж, к делу, так к делу, – подполковник усмехнулся. – Только ты, Ксана, оденься. Иначе я не смогу. Пытки искушением – это не мой стиль. Боюсь, что я этого долго не выдержу.
– Вы, Алексей Петрович, это… отвернитесь в сторонку и начинайте. Не волнуйтесь, я все запомню. Со слуховой памятью у меня, как впрочем, и с некоторыми другими пока все в порядке.
Повернувшись набок, Ковальчук поймал ее отражение в огромном, во весь человеческий рост зеркале.
– Значит… поехали. Запоминай. Тебе, Ксана, в первую очередь надо составить общий список и схему расположения всех складов. Определить хотя бы примерный круг должностных лиц по тем или иным причинам или же в силу самого своего служебного положения могущих иметь отношение к возможным хищениям.
– И как же я, по-вашему, интересно, это сделаю?
Повернувшись к нему одним лицом, Оксана так и застыла с пока еще не застегнутым кружевным лифчиком в руках. Красиво изогнутая спина так и выдавала ее заинтересованное волнение.
– Или я там, Алексей Петрович, темной ночью, как та еще партизанка, все вывески подряд вычитывать буду?
Или, может, на ее счастье, там кто-то для меня специально экскурсию устроит? Как же, разбежались, спешат и спотыкаются.
– Если вся эта наша проверка негласная, то я же им свои документы предъявить не смогу! И меня и близко никуда не пустят!
В душе согласный с ее неоспоримыми доводами, мужчина поморщился, картинно отмахиваясь от потока праведного возмущения:
– Ксана, подожди, не тарахти. Я же тебя именно для этого и позвал…
Чтобы в деталях обрисовать картину, так сказать.
– Вот тебе и раз! – обнаженные плечики на мгновение застыли, выпятив тугие комочки нежной плоти. – Приехали! Вот оно как, оказывается! А я-то думала, что совсем для другого…
Ловко справившись с застежками, девушка только сейчас взяла в руки черные кружевные трусики, зная, что мужчина пристально наблюдает за нею, наклонилась, неспешно надела.
– Только мы с вами, Алексей Петрович, с ним уже очень даже успешно справились…
Выпрямившись, Оксана томно потянулась, провела узкими ладошками по своему ладному телу и только потом накинула на себя блузку.
– Все, можете поворачиваться и больше не делать вида, что вы ничего не видите в том зеркале. Не помню уже кто, но кто-то учил меня, что если я вижу где-то чьи-то глаза, то и они, в свою очередь, прекрасно видят меня. Поворачивайтесь же, я больше не кусаюсь.
– Язва ты, Ксанка! Ох, и язва же ты! Если ты все это так неадекватно  воспринимаешь, то зачем ты, скажи, сюда пришла?
– Может, мне, Алексей Петрович, и самой этого хотелось…
Словно в подтверждении своих слов, она мило и открыто улыбнулась.
– И к чему же все эти колкости?
На удивленно вытянувшемся лице Ковальчука появилось обиженное, ну, совсем, как у немного избалованных детей, выражение лица.
– Вы, Алексей Петрович, не обижайтесь. Это я больше сама на себя злюсь за то, что слабой такой оказалась на поверку. И отказать вам сразу не смогла по причине самого обыкновенного человеческого желания услышать от вас что-нибудь такое для себя полезное и умненькое. И от еще большего желания по-человечески принять горячую ванну. И еще вот попробовать, вспомнить то, как это оно бывает, когда тебя настоящий мужик тискает. На мгновение-другое бабой себя почувствовать…
– Ну и как? Вспомнила? – он хищно прищурился и весь вытянулся в ожидании ответа.
– Вспомнила, Алексей Петрович, – очень просто ответила она и прямо посмотрела на него, убрав со своих глаз все защитные пленки.
По одной только инерции мужик спросил, хотя все уже прекрасно вычитал в ее благодарном взоре:
– И как?
– Сойдет. Вполне на уровне…
– Ну, спасибо на добром слове…
Их потеплевшие взгляды снова встретились, и что-то сильно толкнуло его, приведя в изумление:
– Знаешь, Ксана, а я только сейчас разобрал твои глаза. Я не видел еще их такими! Какие они у тебя!
Просто потрясные! Огромные и бездонные, зовущие и волнующие.
– И какие же они? – несколько скептически хмыкнула Оксана, хотя не раз уже слышала от других о магической силе своих глаз.
Только пользы ей от этого пока никакой, одни пустые слова.
– В них запросто можно утонуть…
Если ненароком перейти опасную черту. 
– Ох, и сведешь же ты как-нибудь кого-нибудь ими с ума.
По крайней мере, кажется, с ним это уже приключилось…
– Ни к чему мне это, Алексей Петрович, сводить кого-то с ума. Не знаю, что это с ними случилось, – она смущенно улыбнулась и снова по-особому посмотрела на него. – Это вы, наверное, так действуете на меня.
– Так это я, выходит, растопил в них лед?
Неслышно ступая, Ковальчук подошел к ней, взял ее лицо в свои ладони, и девушка закрыла глаза, потянулась к нему губами…

Неожиданный поцелуй затянулся. Ее руки обвились вокруг его шеи. Еще чуть-чуть, еще немного продлить бы то ощущение того, что она до сих пор еще остро чувствует внутри себя. И совсем уж неожиданно вырвалось что-то похожее на признание:
– Да, Алексей Петрович, это вы. Рядом с вами я теряюсь, перестаю быть сама собой и уже не знаю, как вести себя. Опасный вы человек. Я уже жалею о том, что согласилась пойти с вами. Или вы хотите, чтобы я именно вас и свела бы с ума? Хотите? А как же нам быть с вашей женой, со всем этим? После развода, как я понимаю, все это, вряд ли, останется вам.
Поражаясь ее неженской проницательности, мужчина тяжело вздохнул:
– Это уж точно. Ладно, Ксана, давай шутки в сторону. Я тебе говорил, и на самом деле есть там у меня в дивизии знакомый человечек.
– Так-так, это уже теплее, – Оксана оживилась, нутром почуяв, что они, наконец-то, подобрались к главному, ради чего она и согласилась на все это. – И кто он там?
– Начальник отдела кадров подполковник Пичугин. Я ему позвоню, и он там нужную тебе справку подготовит…
Раскрыв рабочий блокнот, Ковальчук размашистым почерком накидывал план первостепенных мероприятий.
– Схему расположения объектов ты, Ксана, составишь сама на месте. Продумаешь там план оперативно-розыскных мероприятий. Приложишь его к своему отчету. Думаю, что этого задания тебе на первые ближайшие дни с головой хватит. Так что ты, Ксана, за первую неделю своей работы сможешь смело отчитаться. А там уже посмотрим по обстановке. Может, мы еще что придумаем.
– Ой, спасибочко, Алексей Петрович. У меня на сердце, как отлегло…
Заметив, что в женских глазах проскользнули веселые искорки, исчезла напряженность, и лицо ее вдруг засветилось, Ковальчук улыбнулся. Ох, и до чего же она хороша! А глаза, глаза! С ума можно сойти!
– Ксана, ты там сама присмотрись на месте. Может, там, кто живет не совсем по средствам.
– Как вы вот, например, – лукавая улыбочка нисколько не портила ее, но только добавляла шарма.
– Ну, Ксана, ты просто неисправима!
 Не удержавшись, он нажал на кнопку ее гордого носика.
– Давай, пока оставим мою скромную персону в стороне. Итак, дорогие «иномарки». Может быть, найдутся такие, кто швыряет деньги направо и налево. Но учти, что многие из них могли вывезти свои машины из Германии во время вывода войск.
– Опять двадцать пять, – Оксана забавно всплеснула руками. – Что мне у них у всех техпаспорта проверять?
Кто их ей, несчастненькой, даст посмотреть?
– Нет, конечно же. Но проверить и узнать это тоже довольно просто. Пичугин сам отметит, кто из заинтересовавших тебя лиц служил за бугром. Что, Ксана, ты уже не жалеешь о том, что зашла?
Хитрый вопрос, конечно, с подвохом, но он не застал ее врасплох.
– Нет, Алексей Петрович, уже не жалею, да и, вообще, и не собиралась этого делать. Одна горячая ванна чего только стоит. А кофе с коньяком и мороженым, – загибая пальчики, задорно перечисляла дива все заполученные выгоды от посещения квартиры подполковника. – А чего стоит одно только общение с вами. Вот, если бы у меня был такой начальник, как вы… – она мечтательно закатила глазки.
Ух, сколько проблем решилось само по себе! Но… разве это возможно.
– Да, Ксана, – мужчина задумчиво провел рукой по щеке, а в глазах у него вдруг забегали бесовские огоньки, – забыл тебе сказать про одну вещь…
– Важную? – Полищук вся в ожидании вытянулась.
– Ну, это, девушка, тебе уж решать. Приказ по конторе уже подписан…
Прерывая затянувшуюся паузу, Оксана свистящим голоском спросила:
– Какой еще приказ?
– Через неделю ты переходишь в наш отдел.
– Это правда, Алексей Петрович? – она бросилась ему на шею, повисла, горячий поцелуй ожег его щеку.
Глаза у Оксаны загорелись, было, радостным огнем, но ненадолго, тут же потухли, руки ее сами по себе разжались и опустились. Она наклонила голову вниз и с тоскующей обреченностью прошептала:
– Значит, выходит, что я теперь должна буду это… самое…
Одно дело, когда по взаимному желанию, и совсем другое, когда оно по принуждению…
– Ничего это, девушка, не значит, – Ковальчук пожал плечами, пытаясь внушить ей то, во что сам-то не верил, а потому вышло это неуклюже и вовсе неубедительно.
Ласкающий и обволакивающий взгляд мужских глаз говорил совсем о другом, и его чувственное влечение к ней, не стало для Оксаны откровением.
– А это? – недоуменным взглядом она быстро прошлась по разобранной широкой постели.
Как искусно заманивали ее в эту мягкую и удобную ловушку.
– А о том, – подполковник собрался, лицо его приняло строго серьезное выражение, – что между нами сегодня было, ты забудь. Ты думаешь, Ксана, что я способен домогаться женщины, используя свое служебное положение?
Хм, вообще-то, этому она еще могла поверить. У Ковальчука достаточно иных достоинств, чтобы тащить в постель понравившихся ему девок.
– А я… я уже и не знаю, что мне думать, – выдохнула она и растерянно захлопала ресничками, растягивая губы в беззащитной улыбке. – Ты мог бы сказать мне об этом чуть раньше…
Наверное, с ее точки зрения, так было бы честнее…
– Ксана, – мужчина имел на этот счет иное мнение, – я тебе специально заранее не сказал о твоем переходе, чтобы ты вдруг не подумала, что я делаю тебе это предложение как будущий твой начальник. 
Ах, ее решили испытать, чтобы быть в ней до конца уверенной, знать, что она будет спать с ним не только по долгу службы, но и по…
– А если бы я не согласилась? – кривя губы, спросила Оксана, несильно отталкиваясь кулачками от его широкой груди.
Что в таком случае могло ожидать ее? Наверное, Ковальчук опоздал чуть с этой проверкой, раньше надо было ему ее устроить, пока приказ еще не был подписан, еще один рычажок для тонкого шантажа.
– Я даже не знаю, как поступил бы тогда, но вредить тебе никогда бы не стал. Да, у меня была мечта заглянуть поближе в твои глаза, распустить твои тугие косы, почувствовать твое божественное тело в своих руках, попытаться вырвать из твоих нежных уст благодарный стон. Мечта осуществилась. Что ж, все, хорошего помаленьку. Да, может быть, я поступил и не совсем честно по отношению к тебе. Ты уж извини меня, Ксана, но это желание было выше моих сил. Пойми меня и прости…
– Все вы, черт, мужики одним миром мазаны, – она, покачав головой, хмыкнула. – Ничто вас не останавливает, пока не добьетесь своей цели.
Понимая, что говорит ерунду, и лишь из одного желания хоть как-то, но оправдать себя, Ковальчук невнятно буркнул:
– Но я тебя, Ксана, силком не тащил.
Язвительная улыбочка пробежалась по ее раскрывшимся губам:
– Не тащили…
Это она сама пошла в кафе, пила кофе с коньячком, потом потащилась к нему на квартиру, прыгнула в его постель…

2

Как и всегда, пассажирский поезд № 192 «Приморск – Измаил» стоял на самой дальней платформе. Состав небольшой, всего-то восемь вагончиков. Поезд ночной, в пути проводит меньше десяти часов. Маршрут следования проходит по глухим местам. Отсюда и отношение к этому рейсу. Подвижной состав не самый новый, не раз и не два прошедший через капремонт. Многие вагоны давно пора было бы отправить на списание. И бригада проводников была из тех, кого по какой-то причине уже давно не ставят на дальние рейсы.
Вот потому-то, в свете выше обозначенного, и стоял этот поезд на самой дальней платформе. Пока доберешься до нее.
Подполковник Малахов открыл дверь во второе купе, втащил внутрь свою тяжело нагруженную сумку, закинул ее в багажное отделение под своей нижней полкой, опустил лавку, покрытую облезлым дерматином без всякого следа присутствия под ним поролона, снял с себя куртку, повесил на крючок. Посмотрел на часы. До отправления поезда оставалось всего шесть минут, и он надеялся на то, что поедет один, без надоедливых попутчиков.
Он, ведь, и билет-то этот в купе взял специально, хоть и дороговато это выходило для него. Но в плацкартном вагоне едут просто на головах друг у друга. Пронырливые проводницы умудряются так набить все свои вагоны, что там не то, чтобы повернуться, но и дышать негде.
Пользуясь тем, что рейс этот ночной, проходит вдалеке от оживленной трассы – один-единственный за сутки – эти, ну, просто хищницы с железной дороги сполна компенсируют все свои потери в зарплате за счет «левых» пассажиров.
А вот купейные вагоны, как правило, следуют полупустыми. По одному, два пассажира в купе, а то и вовсе без оных. Металлический голос по радио, наконец-то, объявил об отправлении, в мутновато-грязном окошке медленно поплыл перрон, и только тогда пассажир с облегчением вздохнул. Кажется, ему повезло. Усталость и полное равнодушие ко всему остальному разлились по его расслабившемуся лицу.

Добежавшая до вагона, запыхавшаяся Оксана поставила свой сапожок на ступеньку, когда проводница собиралась уже отпустить откидную подножку, чтобы потом сразу же закрыть дверь, зайти в свое теплое купе и там, как следует, отогреться. Пронизывающий до костей жгучий ветерок выдул из нее все остатки живого тепла. Ее легкое демисезонное форменное пальто без подстежки в такую, просто мерзкую, погоду уже не спасало.
– Милочка, вы бы еще это… сюда еще чуть позже, через пару минут подошли, – язвительно пробурчала хозяйка вагона. – То-то бы я вам уже точно только ручкой своей помахала бы с этой стороны двери. Посадка на ходу у нас строго запрещена.
– Вы меня, пожалуйста, извините, – капитан Полищук растянула губы в примирительной улыбке.
Ужасть как не хотелось ей ссориться с молодящейся дамочкой с грубо раскрашенным лицом. Характерные мимически складки вокруг рта говорили о желчности и склочности характера хозяйки.
– Понимаете, билеты мне только в последнюю минуту дали, говорят, что мест нету…
– Не знаю я, что и кто там вам говорил, – проводница с безразличным видом пожала плечами, мол, ее это все безобразие не касается, когда в кассе мест нет, а вагоны идут полупустыми.
Машинально потянувшись рукой в карман куртки, Оксана достала пачку и вытянула из нее сигарету.
– А курить, милочка, пожалуйста, в неслужебный тамбур. Мне тут еще всю ночь работать.
– Как скажите, – капитан даже не стала спорить и, прихватив свои вещи, немного покачиваясь, прошла в противоположный конец вагона.
Закурив, Оксана смотрела в окно, как все быстрее и быстрее пробегают в нем знакомые городские кварталы, а память выкидывала перед ее глазами картины произошедшего за весь этот вечер. Как ей отнестись ко всему тому, что случилось? То, как чувственно реагировала она сама и ее соскучившееся тело на мужские ласки, испугало своей глубиной и очень-очень встревожило. Это все было неизбежное следствие замкнутого образа ее жизни. Нельзя в этом мире жить одной. Тоска по дружескому плечу и одиночество сегодня вырвались наружу и победили ее волю…

Предвкушая в своей немало истерзанной душе приятное путешествие в столь гордом одиночестве, Малахов раскинул на столике походную скатерть-самобранку. Налил в пластмассовый стаканчик, медленно, с наслаждением, смакуя, выпил и отправил в рот соленый огурчик, с наслаждением захрустел.
Лепота! Прикрыл усталые глаза и весь полностью отдался во власть тем ощущениям поднимающейся изнутри живой теплоты. Такие вот мгновения внутреннего и внешнего покоя стоили очень дорогого.
Не запертая на защелку дверь вдруг со стуком и шумом открылась. В его уже слегка затуманенное сознание освежающим ветерком проник, надо сказать, что довольно приятный голосок:
– Не помешаю? У меня седьмое место…
– Нет, – буркнул он, еще не открывая глаз.
Настроение у подполковника резко упало. Он недовольно поморщился и кинул мимолетный взгляд в сторону двери. Что-то в облике этой молодой женщины показалось ему смутно знакомым. Но вот что именно, на это его расслабленный разум, несмотря на всю ту его слабую попытку вспомнить, отвечать просто напрочь отказался. Не хочет вспоминать, да и ладно. И черт с ней! Принесла ее нелегкая на его голову. А он уже успел так обрадоваться и настроиться.
Только-только еще открыла Оксана дверь в купе, и на нее уже дохнуло резким запахом устоявшегося и застаревшего перегара, смешанного с весьма характерным неприятным запахом самой дешевой водки, изготовленной путем элементарного разбавления неизвестно какого происхождения спирта с простой водой из-под крана.
Вот ей повезло, так повезло! Провести всю ночь на пару с алкоголиком, может быть, еще и с самым настоящим бомжем. Хотя, нет. Пришлось версию с бездомным бродягой отмести в сторону. Этот клиент на обычного бомжа не похож. Ну, или почти что не похож. Оксана украдкой кидала на нечаянного попутчика быстрые оценивающие взгляды. Кто-то сейчас сказал бы, что это в ней сработали издержки ее профессии.
На вид мужчине было где-то далеко за тридцать, а может, и за все сорок. Очень коротко подстриженные волосы, густо-густо посеребренные сединой. И двух-трех дневная щетина пока тоже еще ни о чем таком не говорила. Одет мужчина, конечно, не ахти как, очень просто, в китайский ширпотреб. Но все выглядит, по крайней мере, чисто и опрятно. Значит, он рядом с помойными ямами пока близко еще не валялся.
Да, конечно, и не ездят у них пока еще бомжи в купейных вагонах. Все больше они-то в электричках перемещаются, где можно бесплатно хоть до самого Киева добраться или уже, на худой конец, в общем вагоне. Там можно и с проводницей как-нибудь, да и договориться.
А то, что человек пьет? Так, а кто сейчас не пьет? Такое время на дворе. Если только не жулик он, не вор и не грабитель, то пьет, заливает свою тоску по ушедшим, канувшим в лету счастливым временам социалистического рая да невыносимое горе от потери смысла всей своей жизни, от утраченных иллюзий. Да и мало ли что еще в том длинном списке может еще быть. Главное, чтобы потом этот товарищ, под самую завязку вдоволь нажравшись, не начал буянить…

Чуть охрипший голос отвлек ее от невеселых дум:
– Выпьете, девушка, со мной, за компанию?
Оксана брезгливо поджала губы. Начинается…
– Нет, спасибо, – наотрез отказалась она.
После недолгого молчания в воздухе завис новый вопрос:
– Что так?
Гордо выпрямив голову, Оксана категорично заявила, как отрезала:
– Я с незнакомыми людьми не пью…
– Как скажите, мадам. А я уже, было, грешным делом подумал, что вы чем-то больны. Неволить не будем, – наружу прорвался скрипучий клекот саркастического смешка. – Нам же больше достанется. Наше дело маленькое – предложить. А ваше – отказаться. Ну, тогда, мадам, за удачную поездку, – мужчина чокнулся с бутылкой и выпил.
«Фу! Какая гадость!» – Оксана передернулась, неприятно пораженная, как увиденным зрелищем, так и услышанным своими собственными ушами. Черт! И угораздило же ее взять билет именно на это место.
Никуда не спеша, с чувством, толком и расстановкой, сосед расправился с содержимым бутылки и, не раздеваясь, только скинул вниз один голый матрац, завалился на полку. 
Пожав плечами, стараясь не смотреть в ту сторону, Оксана достала белье и с присущей ей особой тщательностью и аккуратностью застелила свою постель. Выключила свет. В купе стало темно, хоть глаз выколи. Постояла, выждала, пока глаза немного привыкли к тьме, но светлее не стало. Тогда она удовлетворенно хмыкнула, повернулась к окну спиной. Быстренько стянула с себя свитер. Расстегнула одну пуговичку на блузке, вторую…
Состав на полной скорости проскочил через какой-то железнодорожный переезд или же небольшой полустанок, донесся слабый предупреждающий перезвон, мелькнул семафор. Узкое купе всего на какие-то несколько секунд осветилось, и широко открытые глаза подполковника выхватили тонкий и гибкий стан, изящные контуры нежной шеи. В зеркале отразилась молочно-белая грудь, так эффектно приподнятая движением рук, заплетающих волосы в тугие коротенькие косички…
Мгновения эти пролетели, и темень снова победно сомкнулась. Но то, что мужчина там успел увидеть и разглядеть, прочно запечатлелось у него перед глазами. Снова в мозгу засвербела навязчивая мысль о том, что где-то он что-то похожее уже видел. Видел. Видел. Но… только где?
Но нет, на этот раз он от своего не отступился, заставил свою донельзя обленившуюся память всерьез взяться за нелегкую работу. И пошла она тогда шерстить по всем тем своим закоулкам, разбирая по темным углам весь скопившийся за долгие годы ненужный, а потому-то и сброшенный туда всякий хлам.
Сначала медленно, очень нехотя, натужно скрипя и недовольно ворча на своего беспокойного и неугомонного  хозяина. Нет, чтобы плюнуть на все и спокойно заснуть. Далась ему эта женщина. Даже разговаривать с ним и то она не захотела-то, компанию не поддержала. Но потом, увлекшись самим процессом рытья в этом старье, заработала все быстрее и быстрее. Главное – это начать…
Две косички. Может, за них ей зацепиться и там поискать? Обнаженная спина и тугая грудь еще ни о чем не говорили. Мало ли они за совместно прожитую с хозяином жизнь повидали на своем веку обнаженных женских тел? Немало. А вот косички – это уже совсем другое дело.
Сколько девчонок прошло перед глазами с такими же косичками? Тоже можно, конечно, сказать, что не счесть. Ну, если это начинать со школы, то тогда, да. Но нет. Встретить здесь кого-то из них – это уже что-то из области научной фантастики.
Конечно, надо просто сузить поиск. Танцы и дискотеки во время учебы в училище? Нет, те девчата таких причесок не носили. Нет, не там, не там. Не то все это, не то. Однако хозяин в то время был еще курсантом. Куда они с ним ездили? По колхозам? Нет, это встречалось не во время уборки урожая. Но они ездили. Да, они ездили с его другом к нему домой то ли в Марьину Рощу, то ли в Мариново. Нет, в Марино…
Да, они садились на электричку на Колосовку и ехали часа два, никак не меньше. Вот-вот. Именно там они и увидели эти две косички. Васька Ковчак там как-то и познакомил их со своей соседкой, еще школьницей, девчонкой с двумя забавными коротенькими косичками. Ох, как же еще у нее фамилия-то была? Куда подевалась она, где затерялась?
Где-то рядом зашевелился отдел ассоциативной памяти. Что там еще она хочет им сказать, может, и подсказать? Точно-точно, у них в училище был еще майор с такой же фамилией. И был он начальником учебного центра. Все время в полях, и фамилия тому соответствующая, производная от полей…
Майор Полищук. Это уже точно, на все сто. Значит, у девчонки была фамилия Полищук. Оксана Полищук. Сана-Сана. Внутри разлилось тепло. Точно, была, была такая девчонка…
Получив положительный сигнал, мужчина удовлетворенно вздохнул. Вспомнил. Но почему же он сразу-то не подумал о ней? Сана-Сана. Она была его первой неразделенной, а потому и скрытой от всех юношеской любовью. Он любил ее, а она его? Иногда ему даже казалось, что, да, она тоже любила его. А иногда и нет.
Да, была такая девчонка. Но окончила школу и пропала. Он попытался ее найти, но не смог. Прошло с той поры уже лет десять как, не меньше. И милое лицо той юной девчушки стараниями неумолимого времени почти стерлось. В памяти остались одни только коротенькие косички. И похожа ли эта женщина на ту девушку-девочку? Может быть…
Все может быть. Не зря же что-то в ней показалось ему знакомым. Но это еще ни о чем не говорит. Он, к его немалому стыду, уже плохо, вернее, смутно помнит лицо. А девочка та за это время могла просто превратиться в дородную бабищу. Вышла замуж, нарожала кучу детишек. Мало ли похожих друг на друга людей бродят по этой многострадальной земле? Бродят себе, ну и пусть себе бродят…

Накинув на себя дорожный халатик, женщина присела. Вроде бы, она и разделась, но все равно жарко. Дотронулась рукой до батареи и отдернула. Кипяток! Теперь уже понятно, почему в купе так жарковато. Она прилегла, не расправляя одеяло, прямо сверху на него. Скорее всего, оно ей так и не понадобится.
Глаза, как по приказу, закрылись, но сон к ней не шел. Сана-Сана! Что происходит с ней? Куда она катится по наклонной лестнице! Ох, и в стерву же она, в самую настоящую стерву, превратилась! Мужик ее пальчиком только поманил, и она тут же без всякого стеснения запрыгнула к нему в его супружескую постель. А быть откровенной с самой до конца, так чуть ли не сама предложила себя. Куда, куда же за эти годы подевалась та девочка с тоненькими косичками? Не могла же она вот так взять и просто бесследно исчезнуть! Хоть что-то же от нее осталось? Ну, хотя бы что-то!
… Сколько Сана сама себя в детстве помнила, столько она всегда и работала. Только и делала, что постоянно работала. Прибегала со школы, на ходу обедала, потом наспех делала, а когда и не делала уроки, и тут все и начиналось. Прополка в огороде, покормить скотину, приготовить еду…
Мать работала на молочной ферме и пропадала там с самого утра и до поздней ночи. Лишь изредка прибегала она домой, чтобы покормить свою малышню, да и то не всегда, не каждый день. Сначала у девочки появился один братик, а через пару лет и еще один…
Отца у нее в отличие от соседских детей никогда не было. Про такого человека у них в доме просто никогда не говорили. Но зато у них постоянно жили всякие командировочные. И если это была женщина, то спала жиличка в отдельной светелке на широкой кровати, а сама же хозяйка устраивалась рядом с дочкой на ее узкой постели.
А если же это был мужчина, то порой мать почему-то могла в те самые ночи к ней не приходить и не тесниться с дочкой. В те дни она, маленькая и неразумная, благодарила судьбу за то, что снова может спать одна, и никто не мешает ей хорошенько выспаться.
Долго Сана никак не могла взять этого в толк. Почему мать с мужиками этими может спать вместе, а с женщинами нет? И что для нее лучше? Когда она спит одна или с матерью?
Иногда, по выходным, к ним в гости приходил ее школьный учитель физики и математики Степан Андреевич. Может, он был их каким-нибудь дальним родственником? Сана всегда в тот день получала подарок, а потом мать обычно выпроваживала девочку на улицу.
Кем бы и ни был для них с мамой учитель, но только он с самого первого класса терпеливо занимался с нею, проводил дополнительные занятия, если только девочка вдруг начинала что-то не понимать, скатываться на четверки.
Чем старше становилась девочка, тем сильнее и сильнее разгоралось в ней любопытство. И ее начинали мучить вопросы: почему это ее мать то спит с ней, то нет и кто все-таки у нее отец?
По ночам за стенкой порой слышалась непонятная возня: противный скрип вконец расшатавшейся кровати, сопенье, кряхтенье и повизгивание матери. Девочка все росла и уже начинала кое-что понимать. Она стала со вниманием ко всему прислушиваться. До нее доносились обрывки слов и отдельные фразы.
Становилось понятно: откуда брались подарки, почему мать время от времени куталась в платок, пряча от чужих глаз лиловые и багровые пятна то на шее, то на плечах. И главное – это она уже тоже поняла, почему братишки у нее такие разные и так непохожи ни на нее, ни друг на дружку.
Теперь Сана прибегала со школы, сама кормила подросших пацанов и всю остальную живность: кур, утят, двух поросят. Огород требовал к себе постоянного внимания. Чем старше становилась девочка, тем большую часть забот по дому перекладывала мать на ее худенькие плечи. Какие уж тут уроки? Когда их было готовить? И зачем стараться так учиться? Работа в коровнике пятерок по литературе не требовала. О том, что можно быть и не дояркой, в голову как-то и не приходило…

Степан Андреевич забежал к ним как-то в воскресенье, когда мать была дома, и тут же устроил ей приличную выволочку.
– Ты что же это, Людка, такое-то творишь, а?
– А что я… что я?
То ли и на самом деле ничего не поняла, то ли мать поначалу решила сыграть в непонятку.
– Ты не понимаешь? – горячился гость.
– А что я, Степа, должна понять?
– Не понимаешь?
С угрожающим видом учитель наседал на мать, и та попятилась назад.
– Степа-Степа, да бог с тобой! – запричитала она.
– Людка! – он тряс кулаком перед самым ее носом. – Ты зачем же дочку свою губишь, не даешь ей заниматься? Хочешь, дурная, чтобы она пошла по твоим же стопам, повторила твою судьбу?
Видно, это разозлило мать, она угрюмо огрызнулась:
– А чем же это, интересно, она, моя судьба, тебе не нравится?
– Чем? – учитель начал снова заводится. – Всю свою жизнь провести на ферме среди коров? Что хорошего ее может здесь ждать? По кругу ничего нет. До станции два километра. Пешком и в грязь, и в снег. Это хорошо еще, что железная дорога так близко к нам прошла. А то мы все тут, как степные волки, жили бы, выли. Парни и те после армии сюда не возвращаются, все остаются в крупных городах. Невест вон полно, а женихов-то и нет. А у тебя дочка учиться может. Одна и надежда на то, что она куда-нибудь сможет поступить. А для этого ей нужен приличный, не то слово, отличный аттестат. Я ее с самого первого класса на медаль тяну, а ты что тут творишь? Мать ты ей, в конце концов, или не мать?
– Ну, мать, – она исподлобья глянула на него. – Я мать, а ты, Степа, ее отец. Если бы ты мне помогал, то мне не пришлось бы… – мать обиженно прикусила губу.
С грохотом Степан Андреевич оттолкнул в сторону табурет:
– Я тебе, Людка, всегда помогал, пока ты не пошла по рукам. Ты скажи, кто тут у тебя еще не побывал, не отметился?
– А кто, Степа, в этом виноват? Кто совсем молоденькой еще девушке голову всю задурил? Кто сладко за околицей меня целовал, кто елеем в ухо нашептывал? Забыл, чего мне сам-то обещал? Во сколько лет я ее родила?
Размазывая тушь по всему лицу, мать всхлипнула.
– Мне, мне тогда едва-едва семнадцать исполнилось. Школу закончила и родила. Сколько я потом позору натерпелась. И это из-за нее я никуда уже не уехала, осталась здесь. А я вот, может, тоже могла бы куда поступить. Сам помнишь, что училась я не хуже Оксанки. И, если поразмыслить-то, это ты, Степа, ты во всех моих бедах кругом виноватый! – женщина немного отошла от обрушившегося на нее натиска и теперь уже сама наступала на него. – Первопричиной всего-то был ты…
Видать, такой разговор был промеж них уже не впервой, и тут учитель только обреченно взмахнул рукой, что толку барабанить впустую:
– И ты сейчас хочешь все свое зло сорвать на своей дочке?
Мотнув головой, мать перекрестилась:
– Нет, конечно же, Степа. Да, Бог с тобой. Дочь как-никак родная, своя кровинушка. Просто обидно мне, что ты так со мной поступил.
– Ладно, Людка, поздно уже об этом что-то говорить. Об этом остается только сожалеть. Я тебя просил год всего меня подождать, а ты с Федькой слюбилась.
Бросая на мужика косые взгляды, женщина ехидно прошипела:
– Это я назло тебе, Степа, чтобы тебя подстегнуть, поторопить.
– Вот и подстегнула, выходит, одна свою судьбу.
– Значит, Степа, не любил ты меня вовсе, а так, сплошное баловство, все промеж нами было.
Измерив комнатенку вдоль и поперек, учитель опустился на табурет, сжал кончиками пальцев виски, болезненно поморщился:
– Любил, не любил. Да, что теперь об этом говорить. Да, я тебя, Людка, до сих пор еще люблю.
– Любишь, говоришь. А от жены своей все равно не ушел.
– Ну, знаешь! – он возмущенно качнул головой. – Я уже, было, ушел, даже заявление на развод мы подали. Но когда приехал к тебе, то оказалось, что место уже занято, и куда мне, скажи, надо было идти? Все, Людка, на этом остановились. Речь сейчас не об этом, а о дочке твоей.
Теребя уголок платка, мать язвительно поправила его:
– О нашей дочке. Ты, Степа, об этом-то не забывай.
– Да, Люда, о нашей дочке. Не мешай ей учиться, не губи на корню ее судьбу. Дай ей выбиться в люди…
Задумчиво почесавшись в затылке, мать хитренько прищурилась:
– Хочешь, чтобы она пошла по твоим стопам?
– Не думаю, чтобы это для нее был лучший вариант, – он с сомнением покачал головой. – Мехмат она не потянет. С математикой у нее…
Будто этого мать только и ждала, с еле скрываемым злорадством ткнула перед собой пальцем, назидательно потрясла им:
– Нечего ей куды-то и соваться. Пусть дома сидит…
Предостерегающая рука учителя остановил поток ее красноречия:
– Ты, Людка, постой. Что ты все к одному и тому же клонишь.
Недовольная тем, что ее прервали, женщина сердито засопела:
– Я… я клоню? Сам же только что сказал об этом.
– Память у нашей девчонки цепкая, хорошие способности к логическому мышлению, и говорить она умеет. Надо, чтобы она попробовала поступить на юрфак.
– И куда?
Подбоченившись, мать кидала на учителя полные иронии взгляды.
– В университет.
– Ха, кому она там нужна, безотцовщина, деревня неотесанная? Слыхала я, какие там конкурсы на место…
Но Степан Андреевич не отступал:
– Ну, мы это, Людка, еще посмотрим. Получит вот она медаль. Сдаст на «отлично» первый экзамен и поступит без всяких там конкурсов.
– Сдаст, как же. Его же этот экзамен и сдать еще надо, – мать очень даже скептически отнеслась к такой его уверенности.
– Сдаст. Подготовимся…
И они стали готовиться, несмотря на глухое ворчание и противление ее родной матери.

Подошло время, и Степан Андреевич сам повез ее в Приморск. Впервые в жизни попав в огромный незнакомый город, девочка пугливо озиралась по сторонам и все тихо жалась к руке своего провожатого. Университет оказался рядом с вокзалом. Они шли пешком всего каких-то десять минут, как вдруг уже оказались перед старинным зданием. Площадь перед ним просто кишмя кишела будущими абитуриентами и их родителями. Оксане сразу стало так страшно, так страшно, что она потянула Степана Андреевича за рукав.
– Что, Оксанка? – учитель ласково посмотрел на нее, хорошо понимая ее состояние.
– Степан Андреевич, давайте, поедемте домой. Нечего нам с вами здесь делать. Вы только-только посмотрите на них и посмотрите на меня, – на ее глазках выступили слезки. – Платья у меня ни одного приличного нет. Вон уже все пальцами на меня начинают показывать. Рыжей скоро начнут меня все обзывать.
– Платья говоришь? – он ласково погладил ее по головке. – Ну, это дело поправимое. Ты вот пока постой тут в сторонке. А я узнаю, что к чему. А потом мы мигом это дело поправим. Оденем тебя, как принцессу.
Конечно, одеть ее, как принцессу, им так и не удалось, но после похода в ЦУМ Сана уже почти не отличалась от других девчонок. В парикмахерской волосы ей покрасили в каштановый цвет, и она немного приободрилась.
Но утром в день первого экзамена она снова почувствовала приближение приступа панического страха. Пыталась что-то вспомнить, но в голове было пусто. Даже на самые простые вопросы она не знала уже, как ей отвечать. А что будет, когда она встанет перед экзаменационной комиссией?
Умудренный богатым жизненным опытом учитель быстро все понял, почувствовав, как дрожит ее ладошка в его руке, увидел, как мелко-мелко подрагивают перепуганные сжатые губки.
– Ну-ну-ну, успокойся же, Оксанка, успокойся. Все будет хорошо. Так бывает. Кажется, что ничего не знаешь, а когда сядешь за стол, успокоишься, напишешь самое первое словечко, оно потянет за собой второе, а то потянет следующее, и пойдешь нанизывать их одно на другое…
С опаской подойдя к покрытому красной тканью столу, Сана вытянула билет и долго не могла сообразить и понять: какой же у него номер? То ли шестой, то ли сам девятый. Строгая дама в очках, сдвинутых на самый кончик носа, требовательно подняла на нее свои пронзительные глаза. Она, смущенно улыбаясь, протянула листок и тихо прошептала:
– Я… я никак не могу разобрать, что это за цифра…
– Билет у вас номер девять, – женщина усмехнулась, и вдруг глаза ее подобрели. – Берите, девушка, бумагу и садитесь вон за тот стол. Он у нас самый счастливый. Только вы потом об этом никому! Это большой секрет, – предупредила она и вдруг заговорщицки подмигнула.
Присела на указанное ей место, прочитала первый вопрос, закрыла глаза, чуть задумалась, написала первое слово, и тут ручка, как будто сама собой, побежала, побежала, спеша оставить свой след на бумаге.
Когда она в своем ответе приводила примеры, то и дело ссылалась на исторический 26-ой съезд КПСС, члены комиссии одобрительно кивали головой. А когда она в завершении к месту вставила тезисы Апрельского Пленума ЦК КПСС, дама в очках негромко пару раз хлопнула ладошкой об ладошку.
Потом уже, с течением времени, Сана-то поняла, что с ее основательной подготовкой она смогла бы сдать экзамен по любой специальности. Степан Андреевич постарался. Но ее родители сами уже выбрали для своей дочери будущую специальность, и она, успешно пройдя испытание, поступила на юридический. 
– Оксана, прошу тебя, – Степан Андреевич по такому случаю немного выпил, глаза его возбужденно горели, – ты держись. Все, что было в моих силах, я для тебя сделал. Остальное все уже зависит только от тебя самой. Будет трудно, но ты держись. Ударят по одной щеке, ты им не отвечай, но и вторую щеку для битья уже не подставляй, уклоняйся, уйди лучше в сторону. Главное – выдержать первый год. Зацепиться, окончить первый курс. Оксана, обещай мне, что ты ни за что не бросишь учебу…
Конечно же, она обещала, ей и самой не хотелось возвращаться домой. Чтобы потом в нее пальцем тыкали и смеялись над неудачницей…

Скромная, стройная и худенькая, как тростиночка, девушка с красивым миндалевидным разрезом сине-голубых глаз, с очень милой, располагающей улыбкой на лице быстро стала всеобщей любимицей. Безотказная, она всегда спешила на помощь тому, кто в ней особо нуждался. И делала это от души, от чистого сердца. И взамен она ничего никогда не просила. Просто она была так воспитана, вот и все. Ее естественность, открытость и прямота подкупали всех без исключения. Или почти всех.
На беду, приметил эту девушку и комсомольский вожак университета, секретарь комитета ВЛКСМ, Юрка Карпов, предмет страданий не одной и не двух девчонок, и, как хищный паук, стал потихоньку опутывать, окружать ее ненавязчивым вниманием. То там появится на ее пути, то тут встанет…
И Сана почувствовала его изменившееся отношение к ней. Но поначалу не придала этому никакого значения. К тому же, пока еще совсем другой жил в ее сердце. Никому и никогда не признавалась она в том, что без оглядки влюбилась в приезжавшего в гости к их соседям курсанта военного училища. Даже мать об этом так не догадалась.
Но время шло. Курсант давно уже выпустился и уехал к новому месту службы. А куда именно, она не знала. Как-то все так несуразно вышло. В ту их последнюю встречу Жека так быстро от них уехал, что они не успели ни о чем договориться, думали, еще успеется…
Время – это такая хитрая штука, оно способно залечивать все, наслаивая события одно на другое, постепенно выталкивая из памяти прошлое. Новые впечатления потихоньку заслоняли собой старые, отодвигали их на задний план, притупляя их остроту.
Внимание такого человека, на которого просто молилась большая часть всех девушек-студенток, конечно, не могло не импонировать Сане. Опытный университетский ловелас сумел довольно-таки быстро вскружить голову неискушенной девчонке.
С самого первого дня Юра буквально очаровал ее своими рассказами об истории города во время частых и длительных прогулок по нему. Он водил девушку по памятным и историческим местам, всегда был таким галантным и предупредительным. И никаких намеков на какие-то другие отношения, кроме, как чисто товарищеских, дружеских.
Так они ходили неделя за неделей, пока парень не убедился в том, что девушка влюблена в него уже по уши. Забыла Сана про свою первую любовь. Может, это вовсе и не была любовь, а ее горячее желание выдать желаемое за действительное. Выдумала она того парня и все. И нет его на самом деле. Нет и все. Что-то промелькнуло и пропало за горизонтом…
Вот тогда-то Карпов и перешел в атаку. Он искал благовидный предлог, чтобы привести ее к себе на квартиру, все не находил, но как всегда помог Его Величество Случай. Проливной дождь застал их врасплох, заставил искать подходящее укрытие. 
И так, как нельзя кстати, совсем рядом оказался дом, в котором он жил. Промокшие до нитки они вбежали на третий этаж и остановились перед высокими массивными дверями. Он открыл их своими ключами, но ничто пока не насторожило ее. Она просто была уверена в нем, в его трепетном и бережном отношении к ней.
Стояла девушка посреди большой комнаты и безмятежно улыбалась. Все ее пока приводило просто в восторг. Подмигнув ей, он оставил Сану одну. Ее глаза заскользили по стенам. Столько картин! Как в музее!
– Оксана, тебе срочно надо переодеться в сухое, а то простынешь, – он протягивал в руке махровый халат и большое мохнатое полотенце.
Предупредительный и деликатный, Карпов вышел, и она быстро скинула все с себя и стала вытираться.
– Ты прекрасна, ты богиня! – он неслышно подошел сзади, и его руки опустились на ее обнаженные плечи.
– Не надо, Юрочка, – чуть слышно шептали ее губы, а руки безвольно упали, когда молодой стервятник с силой прижал к себе свою беззащитную жертву.
– Любимая, я люблю тебя, люблю… – горячо шептал ей искуситель. – Ты такая, такая…
– Юра, Юрочка, что ты делаешь? – с душевным надрывом спрашивала она, ошеломленная таким неистовым натиском и напором.
А парень целовал ее влажное лицо, шею, спускаясь все ниже и ниже. Его губы коснулись ее по-девичьи упругой и нежной груди, вобрали в себя острые комочки, и она, прикусив нижнюю губу, прикрыла глаза и покорилась неизбежному…

На следующий день, проходя мимо девушки, так и кинувшейся, было, ему навстречу, он даже с ней и не поздоровался и тут же демонстративно отвернулся в другую сторону, словно бы ее для него уже и не существовало на этом свете.
Недолго длился ее праздник души. Наступило тяжелое похмелье после опьяняющего напитка любви. Девушка в эти последние дни не ходила, а летала. А тут ее крылья словно подрезали. Пришло позднее прозрение. Вдруг ей явственно вспомнились ранее не воспринимаемые слова подружек о том, что Юрка девушек не любит, а только играется ими. Натешится одной и приступает к охмурению очередной жертвы.
И Сана – совсем не исключение, а лишь одна из многих в его длинном-предлинном списке одержанных им побед. И бросил он ее так быстро, на следующий же день, чтобы сделать ей еще больнее, по-подлому мстя за то, что вынужден был так долго с ней возиться и затратил на нее так много времени и усилий.
Сана потемнела лицом, замкнулась в себе и потеряла интерес ко всему происходящему вокруг нее. К ее несчастью, вдобавок ко всему, она скоро поняла, что беременна, и ошибки в этом быть не могло. От горького стыда и невыносимого горя, не зная, куда ей теперь со всем этим деваться, забилась в своей комнате и два дня никуда не выходила.
Сидела на кровати, как затравленный зверек, пока ее силком не вытащил староста их группы Костик Тихонов. Молча смотрел он на ее вытянувшееся, посеревшее лицо и мрачно покачивал головой. Шагнул к ней, крепко прижал ее голову к своей груди. Сана не выдержала и разревелась.
– Все! Надоело… уеду… гады все… уеду… домой… уеду! – бессвязно выкрикивала она.
– Ну, Ксана, что ты? – Костик пытался ее успокоить.
Отстранившись, отсутствующим взглядом смотрела девушка на него и ничего перед собой не видела, влажная пелена застила все.
– Чужая я здесь, никому ненужная…
– Ну что ты, Ксана…
Посеревшие, потрескивающие губы мелко подрагивали:
– Чужая я. Мать правильно сказала, что место таким, как я дурам, на скотном дворе. Она как в воду глядела.
Сочувствующие дружеские руки гладили понурые плечи, успокаивали:
– Ксана, все будет хорошо. Ты просто забудь про него. Не стоит он, гад, чтобы еще и думать о нем.
Утробно охнув, Сана надрывно простонала:
– А… а… а ребеночек? Как же быть с ребеночком?
– С каким еще ребенком? – тихо переспросил Тихонов, боясь поверить в свою столь уже очевидную догадку. – Ты, ты…
– Да, я беременна, – прошептала она и отвела его руки в сторону. – Теперь у меня одна дорога – домой.
Спрятаться там от всех, скрыть свой позор…
– Нет, Ксана, – твердо произнес Костик. – Это для тебя не выход…
О чем это он? Тупо уставившись в точку, Оксана прошептала:
– А где, где он этот выход, скажи? Ходить с пузом, чтобы все на меня показывали, насмехались надо мной?
Нет, этого она не перенесет, не выдержит, лучше все бросить, уехать…
– Ты его хочешь?
Невыразимая боль прорезалась в расширившихся девичьих глазах. Она как-то сразу поняла, что речь идет о том, кого она носит под сердцем.
– Нет, я не хочу ребенка от такого отца. Чтобы потом он вырос таким же, как и его папаша? Нет, никогда! Поеду домой, может, мать там что-нибудь придумает. Но сюда уже не вернусь. Ох, стыдно как! Стыдно…
Сквозь причитания едва расслышала, как Костя произнес:
– Ксана, если ты его не хочешь, то я тебе в этом помогу.
– Да?
Первый раз за весь разговор она подняла на него осмысленные глаза.
– Ты мне поможешь? Как?
– Сделаешь аборт.
Пушистые реснички испуганно вздрогнули:
– Но я боюсь, что потом у меня уже не будет детей. Может, уже оставить этого? Господи, вразуми!
Клубок сомнений так и завертелся в ее глазах.
– Ксана, какой у тебя срок?
– Недели четыре-пять. Так, наверное, – она пожала плечами.
Кое-что быстренько прикинув, Костик взвесил свои возможности:
– Срок у тебя еще маленький, и я помогу устроить тебе мини-аборт.
– Это что?
Встряхнув недоуменно косичками, Сана уставилась на парня широко раскрытыми глазами, потом смущенно потупилась.
– Впервые слышу об этом.
– Это безопасно. Вакуум отсосет, и всего-то дел.
– А ты откуда про все это знаешь?
Недоверчивые девичьи глаза поднялись вверх.
– Может, и ты у нас по этому делу большой специалист и тоже имеешь богатый жизненный опыт?
– Одно другому не мешает, – уклончиво ответил Костик. – Ты, Ксана, согласна или нет?
Трудно принять решение, которое должно будет изменить всю ее жизнь, но решаться-то надо…
– Наверное, я, Костик, сейчас делаю самую большую глупость в своей жизни, соглашаясь с тобой.
Глубокое сожаление высветилось в глазах Тихонова, он качнул головой:
– Глупость, Ксана, ты уже тогда совершила, когда связалась с этим типом. А я тебя, кажется, предупреждал.
– Я думала, – Сана прерывисто вздохнула, – что ты… ты делаешь из-за элементарной зависти к нему.
Как же глубоко она ошибалась, и вот пришла неминуемая расплата…
– Индюк у нас тоже думал, да в суп попал.
– Да, попал… – протянула она. – Когда ты все это можешь устроить?
Ох, прости ее, Господи, неразумную дщерь свою…

К ее удивлению, все произошло очень быстро. Она даже и не ожидала. В назначенный час она пришла по указанному ей адресу, назвала себя. Врач посмотрел на нее внимательным взглядом, но ни о чем не расспрашивал. Коротко кинул:
– Раздевайтесь.
Краснея, сгорая от жгучего стыда, она торопливо снимала с себя одежду, накинула простую рубашку и подошла к столу. Мужчина в халате осмотрел ее, прощупал груди, и ей показалось, что делает он все это не без некоторого удовольствия. А потом она в страхе от того, что сейчас произойдет, закрыла глаза и вцепилась руками в какие-то ручки…
Не прошло и трех часов, как она вошла в эти двери и вот снова стояла на улице. Пусто там у нее стало. Пусто стало на душе и на сердце. Как в одно мгновение все выгорело. Только что там, в небольшой операционной в муках умерла милая девочка с тоненькими косичками, и что-то уже совсем другое зародилось вместо нее. И мир вокруг нее стал совсем другим.
Никто, кроме Костика, не узнал про это, но зато все скоро заметили ту разительную перемену, что произошла с нею самой. Нет, ее не перестали любить, но только восторгаться как-то перестали. Потерялась в ней, начисто куда-то пропала какая-то изюминка, всегда так выгодно выделявшая ее среди остальных. Исчезла совсем без следа ее такая милая непосредственность, пропала неизвестно куда душевная открытость, не стало того заразительного, берущего за душу, смеха.
Девушка стала намного сдержанней, не такой ко всему восприимчивой. Появилась на поджатых губах чуть насмешливая улыбочка, в голосе Саны то и дело проскальзывали иронические интонации. И только лишь один человек на свете был еще способен вырвать из нее смех, идущий от самого сердца, и она на время становилась, пусть и слабой, копией, но похожей на ту девушку.
Но оказалось, что Костик мог быть для нее другом, очень-очень близким другом, близким настолько, что она могла делиться с ним всеми своими сокровенными тайнами и даже больше, но только другом. Лишь один раз он позволил себе и был с нею. Но это было в тот самый день, когда она думала, что жизнь для нее полностью окончена, и тогда Костик своей любовью лечил ее, возвращал к жизни. Но после об этом и речи быть не могло. У него была своя девушка, которую он любил до потери пульса.
Но Костик-друг всегда был рядом, он незримо стоял у нее за спиной в готовности тут же протянуть ей руку помощи, случись что. Отец у него был замом военного прокурора. И это стараниями Костика она после окончания университета вдруг неожиданно для всех, да и для себя надела лейтенантские погоны. Казалось, что вот перед ней уже открылась прямая и широкая дорога в безмятежное будущее.
Но страна вдруг, а если задуматься, то, вообще-то, и не вдруг взяла и на глазах развалилась. Той страны, в которой они жили, не стало…
В 92-ом году Тихоновы со всем своим большим семейством перебрались в Россию. Звали, настойчиво звали они и ее с собой, но она как-то не смогла решиться на такой шаг.
Здесь оставались ее родная мать, почти уже выросшие и переросшие ее братишки, человек, которого она по праву стала называть своим отцом. Как же она могла их тут бросить, взять и уехать? Крутилась и вертелась уже одна. Скрипела зубами, но как могла карабкалась…

3

Визгливо и натужно заскрипели тормозные колодки, поезд замедлил ход и остановился. От толчка сосед очнулся, покряхтел, вверх потянулась рука с часами. С виду «Orient», на самом деле, дешевая китайская подделка.
– У, это надолго. Аккерман. Стоянка – сорок минут…
То ли для нее, то ли уж больше для самого себя произнес мужчина, живо подтянул к себе ноги и через секунду сидел, натягивая на ноги простенькие зимние полусапожки.
– Может, и вам что-то принести? – подумав, спросил он, заметив, как за ним очень внимательно следит пара настороженных глаз.
– Спасибо, у меня все есть, – без всякого желания ответила она, чтобы не показаться совсем уж невежливой.
– А если хорошенько подумать?
Нет, в настойчивости этому пьянице никак не откажешь. Может быть, это таким, самым банальным, образом он все еще пытается завязать с ней знакомство? Вот так, попробуй, сделай только один шаг навстречу и потом уже не отвяжешься. Придется потом ей всю ночь выслушивать его пьяную болтовню. Как начнет еще нести всякий там бред. Начнет рассказывать ей сказки про свою не сложившуюся жизнь, про жену-изменницу, там недалеко и до желания получить утешение, понятно какое… 
– Спасибо, мне ничего не надо. В особенности от вас… – добавила она и, не удержавшись, хмыкнула.
Выразила ему, так сказать, фунт презрения.
– Как знаете, как знаете, – мужчина пожал плечами и вышел.
– Иди-иди… – Сана с облегчением выдохнула.
Хоть несколько минут она сможет посидеть одна, не чувствуя на себе чужой и неприятный взгляд.
Ехал по этому пути Малахов уже не в первый раз, и маршрут этот был ему очень даже хорошо известен, и все его действия давно были расписаны и до автоматизма отработаны.
Мягко спрыгнув на перрон, подполковник чуть присел, гася скорость, затем пружинисто выпрямился и вразвалочку пошел к призывно светящимся окошкам ларьков. Ничто, кажется, за время его отсутствия не изменилось, и цены, вроде бы, остались те же.
Это приятно, конечно, что в последние годы инфляцию зажали, и рост цен заморозился. А то он еще помнит те времена, когда получал зарплату, а к концу месяца на эти же самые деньги можно было купить уже раза в четыре меньше, чем в его начале. Да, были же времена.
Когда он в первый раз получил сразу на руки сумму чуть большую, чем миллион, то подумал, что вот она и сбылась мечта идиота, и он, наконец-то, стал миллионером. Только толку от этого было совсем мало. В Италии тоже вон все в миллионерах ходят. Ну и что? Но скоро их разноцветные купоны из туалетной бумаги и итальянские лиры перещеголяли по количеству своих нулей. Теперь без калькулятора их было просто не высчитать.
Но вот нашлись-таки в стране умные люди и предложили ввести новые деньги – гривны. Отрезали, вычеркнули со всех ценников по пять нулей, и снова на рубль, то есть, теперь уже на гривну можно было что-то купить.
Подойдя, Малахов нагнулся, приветливо улыбнулся упорно борющейся с одолевающей ее зевотой безвкусно накрашенной девушке и заказал себе сто пятьдесят, полстаканчика минералки и горячий хот-дог. Одним махом опрокинул в себя эту противно попахивающую жидкость, поморщился, запил и неторопливо зажевал.
Как ни растягивал он удовольствие, но с аппетитной сосиской в тесте, справился довольно быстро. Машинально глянул на часы. До отправления поезда времени оставалось еще много. И пока вот так стоял без дела, дурные мысли начинали посещать его бедовую головушку одна за другой. Постоял, постоял он, посмотрел и махнул рукой. Заказал все по-новому. Чтобы уж не мучиться взял бутылку водки.
Развернулся и пошел уже к вагону, но, посмотрев на свое окно, вдруг вернулся и попросил еще бутылочку «Пепси». Зачем он это сделал, Малахов и сам, вообще-то, не мог себе внятно объяснить. Ведь, ясно, совершенно же ясно видно, что его попутчица просто не хочет с ним общаться. Не хочет и все тут. И ничего с этим не поделаешь.
«Но ты сам на себя посмотри! На кого ты сейчас похож?» – внутренний голос без всякого стеснения расставил все по местам. Конечно, с ним теперь ни одна приличная женщина рядом не станет, а не то, что еще и беседу с ним вести. Но ему и не нужно с ней беседовать. Просто почему-то хочется ему сделать этой женщине хоть что-то приятное.
Все-таки очень она ему кого-то напоминает. Он плохо уже помнит лицо той Саны, но вот ее чудные глазки, наверное, уже на всю оставшуюся жизнь запечатлелись в его памяти. Ох, как сильно он любил эти глаза. Даже жену он выбрал себе, чтобы ее глаза чем-то напоминали ему те, так очаровавшие его, глаза. Глаза, глаза. Да, он все бы отдал за то, чтобы снова увидеть их. Только вот отдавать ему практически нечего. Дожил. Докатился. Допился до ручки, чего уж тут стыдливо скромничать и умалчивать. Надо прямо так и сказать, что допился до полной ручки. Жена не выдержала, ушла, со службой сплошная неразбериха…

Непривычно плавно откатилась дверь, и в проеме показался попутчик.
– Это вам, – Малахов поставил небольшую красивую бутылочку на столик. – Угощайтесь…
– Я же уже сказала вам, что мне ничего не надо, – она демонстративно отвернулась к стенке.
В полумраке проглядывался ее страдальчески отрешенный силуэт, и он, усмехнувшись, проявил настойчивость:
– Да, пейте вы, девушка, не стесняйтесь. Я давно уже понял, что нет у вас с собой никакой воды. В питьевом бачке тоже сухо. Я проверил. Если не желаете умереть, глотните…
– Спасибо, – на этот раз Сана не стала отказываться.
На самом деле, если жажда ее еще и не начинала мучить, то подступала очень вплотную. И если попутчик не соврал про сухой титан, то чего уж тут строить из себя великомученицу.
– Да, вам второе одеяло принести? – вдруг спросил он, открывая дверь и выходя в коридор.
– Зачем? И так жарко, – она очень скептически отнеслась к этому, как ей показалось, нелепому предложению.
– Это пока вам еще тут жарко… – без всякой интонации пробурчал-произнес, пробубнил попутчик. – Проводница наша бравая давно уже без задних ног дрыхнет. Засыпала весь уголь в топку и на этом ее вся работа закончилась. Сейчас он прогорит, и тогда вагон мигом выстудит, – проворчал он, уже подходя к служебному купе.
Взяв себе одно одеяло, Малахов хотел уже уйти. Не хотят его слушать, так пусть потом под утро и мучатся. Он даже чуточку злорадно усмехнулся, мысленно уже представив себе эту картину, но потом его совесть поборола это несколько подловатое желание отмстить таким образом. Потянулся за вторым. Но почему у него всегда так получается? Хочет кому-нибудь сделать маленькую пакость, но не может. Воспитание не позволяет?
Вернулся в купе и кинул все на полку над собой. Соседка уже легла, спала или, скорее, только делала вид. А его все мучило неотступное желание заглянуть в ее глаза. Вот только увидеть их и успокоиться. Понять, что он глубоко ошибается, принимая ее не за ту.
Ах, Сана-Сана! Куда же она в то лето-то пропала? Снова на душе стало тяжко, и Малахов скрутил пробку. Вагон тихо покачивало, и он старательно целился, боясь, что промахнется и такой бесценный продукт зря пропадет. Не слизывать же его потом.
Тихонько приоткрыв один глазик, Сана скосила его и посмотрела. Сосед тихо сидел в своем углу. Вел незатейливую беседу с принесенной с собой бутылкой. Пьет человек и пьет без продыха, и не останавливается. Ладно еще, что хоть не буйный попался. 
Состав кидало из стороны в сторону на расшатавшихся, давно уже, видно, не ремонтировавшихся путях. Усталость подкралась, и неожиданно для себя Оксана уснула. И снилось ей, что она, как Зоя Космодемьянская, подкрадывается к вражеским складам. Ночь, кругом темень. С трудом она продирается сквозь непроходимые дебри незнакомого леса. Бисеринки пота выступают на лбу, но она не обращает на них внимания. Главное для нее – это выполнить поставленную перед ней задачу.
Несмотря на столь поздний час, вокруг хранилища толкутся полицаи. Один из них, по всему видать, что не самый последний по своему чину, достал фляжку, отвинтил пробку. От него кругами стал исходить тяжелый сивушный запах. Мужик сделал из фляжки огромный глоток, передернулся, стянул с головы шапку-ушанку, вытер вспотевший лоб, и его лицо и коротко остриженные седые волосы показались ей странно знакомыми. Где-то она его совсем недавно, вот только что, видела.
Вжимаясь телом в колючий снег, она затаилась. Трескучий мороз. Даже, несмотря на толстый бушлат, ей стало зябко. Но вот она дождалась своего часа и метнула бутылку с зажигательной смесью. Пламя взметнулось вверх, дохнуло на нее своим опаляющим дыханием, и ей снова стало тепло. Тепло и хорошо, безмятежно и спокойно…

Заскрипели противно тормоза, состав замедлил свой ход и остановился. Глянув в окно, Малахов быстро поднялся и пошел к выходу. Открыл дверь и спрыгнул вниз, на землю. Оглянулся. Конечно же, он не ошибся. Станция Бородино. До боли знакомые места. Столько воспоминаний связано с ней. Со станцией Бородино…
Откуда только это село получило столь громкое название, он не знал и как-то об этом даже и не задумывался. Но именно отсюда он сам для себя лично и отсчитывал начало своего становления как боевого офицера. Именно здесь их курсантский дивизион впервые выгрузился по пути следования на Тарутинский общевойсковой полигон. Там, на тех тактических учениях с боевой стрельбой, он понюхал порох и понял, что это его, это то, к чему он всегда и стремился.
Столько раз они здесь побывали, что сейчас уже и не счесть. Один раз всю ночь провели на железнодорожной рампе в ожидании состава. Поезд тут останавливался всего на две-три минутки. Не то, что сейчас. За это время сотня бойцов должна была успеть вскочить в двери вагона.
За спиной бойца, мешая общему движению, болтался до отказа набитый вещмешок, упорно цеплялся за все выступы притороченными к нему плащом и чулками от ОЗК – общевойскового защитного комплекта. В руке боевой товарищ – автомат. Одно неловкое движение, и он норовил угодить по зубам другого товарища, того, что поднимался сзади. 
Но это пока еще только цветочки. Все ягодки у них еще впереди. Вагоны были набитыми другими пассажирами – гражданскими людьми, для которых появление этих четырех сотен чумазых вояк тоже оказалось не слишком-то приятной неожиданностью. Ехали они, стоя в проходах, тамбурах и даже туалетах. Всякое бывало.
Помнит он хорошо, как зимой еще на втором курсе они высаживались, следуя из города, еще свежие, и встретили ожидающее погрузки побитое, иначе-то и не скажешь и слова-то другого не подберешь, войско выпускного дивизиона.
Куда только тогда девалась присущая им всем гордость и спесь? Угрюмо поникшие плечи, стыдливо опущенные головы, обгоревшие валенки, шинели и шапки. В глазах видно одно лишь желание – поскорее избавиться от всего этого кошмара под названием зимние стрельбы. Кишка слаба оказалась у четвертого курса. Не выдержали испытание холодом и сломались, как какие-то сопливые пацаны. А так много они о себе мнили. Так их все училищное начальство превозносило до небес. Многих из них он потом встречал в войсках. Там с них гонор быстро повышибали.
Да, чего только не было. Если обо всем этом вспоминать, то и ночи не хватит, чтобы это все заново пережить. Но каждый раз, проезжая мимо, он выходит тут и отдает дань тем уже давно прошедшим дням. Давно все это уже было, но, кажется, что все это было с ним только вчера. Как же хотелось ему снова вернуться в те счастливые времена. Когда впереди светило яркое солнце надежды, и ни одного темного облачка на его небосклоне.
Малахов тихонько зашел в купе и опустился на лавку. Это он там на улице продрог, или это уже их вагон так остыл? Он кинул быстрый взгляд на свою соседку. Нет, это вагонная печка уже остыла и больше не греет. Девушка зябко поеживалась во сне, собиралась в тугой клубок. Вон колени уже почти достали до ее подбородка. Он покачал головой. Кто-то вечером отказывался от одеяла. Тут как раз и второе не помешает. Он осторожно укрыл крепко спящую красавицу, что-то так сильно переживающую во сне. Тени пробегали по ее лицу, лобик морщился, что-то такое она беззвучно шептала…

Проснулась Оксана лишь под утро. Отчего-то так озяб носик, а изо рта вдруг вырвалось наружу едва заметное облачко пара, когда она, распрямляя грудь, с силой выдохнула. Это было удивительно. Но не именно это, а другое поразило ее. Именно то, что она сама не мерзла, и было удивительнее всего. Холода она сама не ощущала. Ей было тепло.
Она скосила глаза на себя, и они побежали вдоль тела. Кто-то, видать, ночью заботливо укрыл ее одеялом. Да еще и не одним, а двумя. Неужели, это сделал ее сосед? Эта не просыхающая пьянь способна еще на какие-то джентльменские поступки? Но и не проводница же ее, в конце концов-то, укрыла?! Чудеса…
За час до прибытия проснувшаяся хозяйка вагона подняла в своем еще сонном царстве такой шум, что сразу подняла всех на ноги. Тут и мертвый проснулся бы от такого невыносимого гама и визгливого крика.
Сосед по купе что-то промычал, недовольно поморщился. Поднялся, сразу же потянулся рукой за бутылкой. Не открывая глаз, выпил, пожевал губами, замер. Кожа на его лице разглаживалась, но щетина за прошедшую ночь стала еще страшнее, и при дневном свете смотреть на этого человека стало просто неприятно, если не сказать, что…
С облегчением подумала Оксана о том, что путешествие уже подходит к концу, осталось еще немного, капельку, потерпеть, и она этого странного и противного типа, даст Бог, никогда больше в своей жизни не увидит.
Сделав еще один глоток, Малахов оттянулся и ругнул себя за то, что в который уже раз не удержал себя в руках, не смог, и этой ночью снова до чертиков набрался. И всему виной те воспоминания о девочке с короткими косичками и эта женщина чем-то ее так сильно напоминающая. Подумав так, он издевательски усмехнулся. Конечно, сам он-то опять ни в чем не виноват. Во всем, как всегда, виноваты обстоятельства.
О да, это, конечно же, была его очень, надо сказать, удобная позиция по отношению к самому себе. И давно это, интересно, он стал так сам себя во всем оправдывать? Может, и давно, может, и нет. С тех пор, как начал пить. И осталось только определить, когда же он начал пить. Когда в первый раз в жизни выпил водочки на выпуске в суворовском училище?
Или еще раньше, в классе шестом на уборке картошки, когда с другом они заранее прикупили бутылку самого дешевого кислого яблочного вина за рубль семнадцать и там ее, морщась и с полным отвращением, распили? Или это случилось с ним намного уже позже, когда окончательно понял, что где-то по пути растерял все жизненные ценности, больше ни во что не верит и ни к чему не стремится?
Стараясь не смотреть в сторону, как он уже это хорошо понял, целиком и полностью презирающей его красивой женщины, Малахов быстро собрался и вышел из купе, предоставив спутнице полную свободу действий. Прошел в неслужебный тамбур и там закурил.
Он и сам не мог понять и объяснить себе то, что сейчас делает. Зачем который уже месяц он ездит сюда за тридевять земель? Надо ему, в конце концов, на что-то уже решиться, плюнуть на все это, написать рапорт об увольнении из этой армии и к чертовой матери! И, вообще, сделать это ему надо было еще намного раньше, когда…
Показались знакомые постройки. Подъезжали. Тяжело вздохнув, пошел он забирать свою сумку, чтобы потом идти на выход, потом сесть на автобус и ехать на автовокзал. Как это все ему уже надоело! Пока доберешься до этого Болграда.
– Может, вам помочь? – на всякий случай, спросил он, нисколько не сомневаясь в ее ответе.
– Увольте, – казалось, что женщина с неимоверным трудом разжала свои губы, – увольте же меня от вашего присутствия. Вы чуть не отравили меня своим перегаром. Не знаю, как я только пережила эту ночь. Надеюсь, что я больше никогда вас не увижу, – она горделиво вскинула голову и прямо и открыто посмотрела на него, выплеснув весь заряд своей неприязни, и он сполна смог разглядеть ее глаза.
– Подумаешь, цаца какая! – вырвалось у него, скорее, по инерции, из-за злого расположения духа. – Да, катись ты!
И это было сказано уже больше от испуга от сделанного им открытия…

Оксана вышла на привокзальную площадь и растерялась. Вот это дыра! О чем тут можно говорить? Какая тут, к черту, еще цивилизация? Вспомнила, что тут в свое время была окраина Российской империи, небольшой кусок земли присоединенной к ней трудами великого Суворова. Но, видно, что за прошедшие уже два века плоды просвещения и прогресса с очень большим трудом добирались до этих мест.
Тихо падал снежок, все увеличивая размеры сугробов. Под ними совсем не была заметна граница между тротуарами и проезжей частью. Не было видно каких-либо знаков или указателей мест для остановок общественного транспорта. Где и какие маршруты тут проходят?
Местный люд, конечно, сновал из стороны в сторону и по одним ему лишь известным признакам безошибочно находил нужный ему транспорт. Подходил автобус. Из общей толпы отделялась кучка жаждущих куда-то добраться, бежала, штурмом брала открывшуюся дверь.
Счастливчики чинно рассаживались. Те, кому повезло, но чуть меньше, упорно втискивались в оставшееся между рядами кресел узкое пространство и утрамбовывались стоя. Остальные же, скрипя зубами, провожали автобус, вконец обозленными глазами и ждали следующего.
Нет, конечно, Оксана кое-что видела в своей жизни, но чтобы такое. Она переходила с места на место, пыталась спрашивать, но от нее шарахались, молча отворачивались. Как будто так уж трудно было показать ей то место, откуда она сможет уехать из этого невообразимого кавардака.
Наконец, кто-то сердобольный подсказал Оксане, какой группы людей ей надо держаться. С первой попытки в автобус она, конечно же, не попала. Рафинированную городскую барышню легко обошли немощные старушки, больно отпихивая ее в сторону своими худыми локотками, проявляя при этом недюжинную выносливость.
Вот те, ха, и бабки! Кому как, а им, видно, больше всех надо было ехать именно в то время, когда все спешат на работу. Пользуясь своим бесплатным проездом, они с самого утра начинали свой ежедневный обход магазинов и рынков в поисках самого дешевого хлеба и всего прочего. И тем создавали невыносимую давку. Нет, чтобы переждать им дома часок-другой.
Потерпев неудачу, капитан подобралась, настроила себя, и со второй попытки ей удалось найти себе нишу у самой подножки. Наполовину стояла, наполовину висела. Одной рукой вцепилась в поручень, а другой прижимала к себе сумку. Впрочем, ее можно было бы и не держать. Устоять бы самой. А саквояж висел, зажатый телами.
Двадцать минут, затейливо петляя, как заяц, старенький автобус, скрипя, пробирался по кривым, как турецкий ятаган, улочкам. Два раза Оксана оказывалась на улице, когда толпа на очередной остановке выносила ее вместе с собой, но она снова упорно пробиралась вглубь салона. В третий раз волна выплеснула ее наружу, толпа тут же в мгновение ока рассыпалась, оставив ее стоять совершенно одну посреди убранной от снега площадки перед, как она поняла, автостанцией.
Тут девушка немного очнулась, тупое оцепенение, овладевшее ею спало. Оксана первым же делом пробежалась вдоль выстроившихся в ряд автобусов. Благо еще, что хоть тут на междугородных рейсах положенные таблички выставлены были. Красный «ЛАЗ» осторожно сдавал назад.
Дизелек мягко постукивал на малых оборотах, мелькнуло перед глазами нужное ей название, и тогда она, опустив вниз сумку, усиленно замахала обеими руками, всем своим видом умоляя водителя прихватить с собой и ее. Зашипел сжатый воздух, створка дверцы нехотя вошла вовнутрь, и Оксана вскочила на ступеньку, протиснулась в битком набитый салон, благодарно кивнула головой…

По вполне понятным и легко объяснимым причинам счастливо избежав некоторых трудностей, Малахов вышел на конечной остановке и прямиком, не поднимая головы, направился в сторону платного туалета. Вынул из сумки электробритву, со страдальческим выражением на лице принялся соскребать неподдающуюся, жесткую, щетину. Пять минут просто адских мучений, и он уже с некоторым удовлетворением смотрел на свое лицо, отражающееся в покрытом мелкой сетью паутины зеркале.
Подполковник качнул головой. Так-то оно выглядит уже намного лучше. А то совсем уж был похож на страхолюдину. Людям приличным на глаза и то было стыдно показаться. А еще ехал вместе с очень красивой женщиной. Чему ж тут удивляться…
Открыл краник с горячей водой, потрогал струю. Умылся, привел себя в порядок и вышел на улицу. Быстро прошел через весь городской рынок, надо сказать, что очень удобно примкнувший одним своим боком к автовокзалу, пересек улицу, завернул за угол, толкнул дверь в заведение с облупившейся вывеской «Гостиница «Золотой колос».
Удобно, конечно, тут ничего не скажешь. Рядом с колхозным рынком ночлежка для тех самых тружеников полей. Малахова там уже хорошо знали. Прошло пару минут, и без всяких лишних и дополнительных вопросов он получил ключи от двухместного номера. Поднялся на второй этаж, открыл дверь, окинул глазами ставшую уже привычной и порядком уже надоевшую обстановку. Ничто тут за его недолгое отсутствие не изменилось. Да и не могло измениться.
Вытащив из сумки камуфляжную форму, Малахов быстро переоделся. Всего-то у него до развода оставалось двадцать три минуты. Быстрым шагом дойти он успеет. Это в первый свой приезд он стоял, долго ждал рейсового автобуса, а сейчас вполне привык и проскакивал это расстояние, и не замечая его. И деньги в сохранности, и польза для здоровья…
Оставив сумку в камере хранения, Оксана заспешила к штабу дивизии. Совсем немного, правда, но она опаздывала. Предупрежденный Пичугин, впрочем, очень снисходительно отнесся к тому, что прождал ее чуть дольше, чем он на это рассчитывал. Если к извечной женской привычке добавить незнание некоторых местных особенностей, то удивляться тут нечему. Они смогли быстро обо всем договориться и условиться о новой встрече…
Только часам к одиннадцати Малахов, наконец-то, добрался до своего родного кабинета и попал в него. Невыносимо трещала голова. Хотелось только одного – покоя и ничего большего. Он закрыл дверь, с удобством присел, и тут, как будто только этого кто-то и ждал, резко и настойчиво затрезвонил зуммер полевого телефонного аппарата ТА-57. Страдальчески вздохнув, он поднял трубку…
– Начальник отделения боевой подготовки бригады подполковник…
На том конце почему-то молчали. Чуть слышно было только чье-то частое прерывистое дыхание, и он уже стал догадываться о том, чье именно дыхание имеет счастье прослушивать. Усмехнувшись, подполковник одним пальчиком нажал на небольшой выступ под конус в углублении для трубки. Снова затрещал зуммер. Он отпустил свой палец.
– Подполковник Малахов…
– Жека, это я, Катя…
– Я это уже понял.
– Ты вернулся?
– Как слышишь…
– Я так по тебе соскучилась, – нежно полилось из черной трубки.
Задумчивая усмешка искривила мужские губы:
– Уже? Что-то быстро. Меня всего-то три дня тут не было.
– Три дня… всего… А для меня это показалось целой вечностью. Я сегодня дежурю. Ты заглянешь ко мне… в обед? Заглянешь?
– Как скажешь…
Опустив трубку, он еще долго смотрел на телефон ничего не видящим взглядом, все его мысли были еще там, в ночном поезде…

Долго и упорно кружила Оксана по всему центру города в безуспешных поисках свободного места в какой-нибудь более-менее приличной гостинице. Ближе к полудню глаза указали, а ноги привели ее к «Золотому колосу».
Как когда-то все дороги в мире вели в Рим, так и здесь рано или поздно каждый приезжий случайно тут оказавшийся, заранее не успевший и просто не позаботившийся о своем будущем месте проживания, приходил к дверям этого заведения и стучался в них.
– Девушка, а у нас одноместных номеров нет, – язвительно ответила ей женщина за окошечком. – Хотите жить в «люксе», идите в «Измаил».
– Я там уже была, – Полищук тихо вздохнула.
– И что там вам сказали?
Насмешливая улыбка пробежалась по ожившему лицу дежурной. Она могла бы и не спрашивать, но ритуал есть ритуал.
– Что мест у них нет… – последовал ожидаемый ответ.
– Так-так…
Видя самое неподдельное огорчение гражданочки, хотя еще чуточку и с мстительным злорадством женщина усмехнулась, но сделала это уже и с едва пробивающимся некоторым пониманием в голосе:
– Все равно все к нам приходят…
В их гостинице, всегда найдется местечко. Не всем, правда, нравится их заведение, больше похожее на захудалый постоялый двор, но за неимением гербовой пишут на писчей. Если нет желания ночевать на улице, то волей-неволей приходится соглашаться на эти спартанские условия.
Все это Оксана успела прочитать в иронично-скучающих глазах дамы за стойкой, оценила свои шансы, попыталась найти приемлемый выход:
– А свободные двухместные у вас есть? Я оплачу за оба места…
Пусть это и станет ей в копеечку.
– Нет, – дежурный администратор даже не стала уточнять, знала все свои возможности по расселению граждан отдыхающих и лиц командировочных.
За долгие годы работы знала каждый номер не хуже квартиры свекрови, переселиться в которую мечтала и не теряла надежды на освобождение той вожделенной жилплощади после того, как злая и невыносимо сварливая старуха навечно переедет на погост.
– Утром еще был. А сейчас во всех номерах кто-нибудь, да живет. Все, просто все у нас хотят пожить с комфортом…
И ей хочется пожить в трехкомнатной квартире со всеми удобствами в самом центре города, забыть о печном отоплении, угольной пыли.
– А подселиться к кому-нибудь можно? – настойчиво прервала полет ее тихих мыслей приезжая фифочка.
Надежда у капитана угасала, таяла с каждым таким вопросом-ответом.
– Знаете, девушка, у нас живут тут в основном одни мужчины, – очень уклончиво ответила дежурный администратор.
– То есть? – удивленно переспросила Оксана. – Женщин у вас тут не селят, что ли? Или вы хотите сказать…
Пропустив мимо ушей последнюю реплику, дамочка предложила:
– Если у вас есть на то такое желание, то мы пока можем подселить вас на время в один номер с мужчиной…
Вообще-то, это, конечно, против правил.
– Но если вам так сильно приспичило, то мы пойдем вам навстречу. А там, может, что и освободится, – равнодушная ко всему на свете маска затянулась на лице за окошечком.
Оксана поняла, что этот, в общем-то, не сильно-то и гостеприимный работник гостиничного сервиса готов пойти, как она говорит, на нарушение должностной инструкции лишь бы только заманить к себе дополнительного клиента. И выбора, по сути, у нее нет. Не ночевать же ей на улице или на вокзале…
– И что вы мне предлагаете?
– У нас сейчас в одном двухместном номере проживает подполковник. Вполне приличный человек. Вежливый, аккуратный. Возвращается с работы очень поздно. Частенько, вообще, ночевать не приходит…
Так что, особо и не стеснит…

4

По всему штабу бригады разнесся зычный, проникающий во все уголки, голос очень уверенного в себе человека, и Малахов скривился, недовольно поморщился. Так обычно о своем прибытии возвещал его непосредственный начальник, зам командира бригады подполковник Ильин.
Сколько он тут уже ни служил, но все никак не мог понять того, каким таким боком начальник боевой подготовки попал в самое прямое подчинение к заму по строю. Боевая подготовка – это же епархия начальника штаба. И должен был он, Малахов, по идее, пахать в самом теснейшем взаимодействии с начальником организационно-мобилизационного отделения бригады, то бишь, майором Сашей Гаврилюком, который, как это и положено, напрямую подчинялся начальнику штаба.
Скорее всего, это Ильин сам специально взял на себя несвойственные ему по должности функции, чтобы крепко держать в своих руках как можно больше рычагов управления, а, следовательно, и власти.
Хитрый, очень расчетливый, не обремененный излишними комплексами этот подполковник заранее, исподволь готовился к тому, чтобы занять место командира. Комбриг Грищук собирался поступать в академию Генштаба, и все его, Ильина, усилия были направлены только на достижение этой цели.
Ничто, происходящее в бригаде, если оно не выходило за рамки, особо Грищука не интересовало. Кроме, конечно, своего подсобного хозяйства. Вот теплица, курятник и свинарник волновали комбрига больше, чем загнанная в угол боевая подготовка или что-то другое.
С чем это было связано? С тем, что, видимо, все излишки сбывались «налево». Да, надо полагать, что так оно и было. Иначе, зачем это комбриг полностью дублировал всю работу своего зама по тылу? Не хотел с тем делиться или же не доверял ему? Или это они так вдвоем поделили сферы влияния, и каждый воровал на своем участке?
Начальник штаба бригады был уже на подходе к заслуженной пенсии, и сам в настоящее время пребывал в очередном отпуске, неизвестно еще каким образом, но уже растянувшемся на два с половиной месяца. Сорок пять суток, конечно, ему как «афганцу» положено. Но откуда же взялся еще один месяц? Или он, может быть, выписал себе отпускной билет на Сахалин и отправился туда пешком? Что-то тут все равно было нечисто. Но на то он и есть начштаба, и печать всегда в его руках.
Давно подозревал Малахов, что стареющий подполковник, старательно прикрывающий свой лысый череп, начесывая на него редкие волосинки с висков и боков, в прошлом году по небольшим частям отходил свой отпуск, но приказом по бригаде это не оформлял, а сейчас гуляет сразу за два года. Иначе никакими другими выкладками этот парадокс не объяснить.
Один начальник отдыхал, устроив себе поистине «римские» каникулы, второй же занят был только решением своих сугубо личных проблем. Вот и получилось, что Ильин потихоньку прибрал к рукам всю власть, и теперь ждал ухода комбрига и своего назначения на его должность.
А пока этого события не произошло, и он тоже нашел свою нишу в этой жизни. Являясь по приказу начальником батальона молодого пополнения, где будущие воины-десантники еще только проходили курс молодого бойца и первоначальное обучение, получали самые первые азы воинской службы, подполковник Ильин являлся, по сути дела, и их полновластным хозяином и распоряжался ими по своему усмотрению.
Итак, не для этого ли ему, собственно, и надо было, чтобы весь процесс составления расписаний занятий по боевой подготовке всегда был у него под контролем? Чтобы всегда и вовремя можно было вносить в него коррективы, ни с кем, кроме себя, этого не согласовывая.
Каждое утро приходили покупатели, собирались кучкой в отдаленной курилке. Происходил развод на занятия, и рабочие команды отправлялись на заработки, естественно, не для себя.
А тут вдруг в бригаду присылают Малахова, всего какой-то год назад окончившего адъюнктуру. Вот тут и екнуло, наверно, испуганно сердечко у Ильина, забилось. Подумал, а как же еще понимать, подполковник, что этот вновь прибывший офицер может запросто перейти ему дорогу, и встретил тогда настороженный и весь ощетинившийся зам комбрига своего боевого заместителя в штыки. И с первых же дней отношения у них не заладились.
– Евгений Павлович, ты что, уже на месте? – дверь приоткрылась, и показалась ехидно улыбающаяся физиономия. – Тебя не было три дня.
– Владимир Владимирович, – немного для одного приличия привстав, не отвечая на заданный ему вопрос, спросил Малахов без всяких обиняков, – вы случайно не знаете, куда это подевалась наша девушка? – он кивком головы показал на пустующее место рядом с собой.
– Что-то случилось? – маленькие кругленькие глазки забегали, уклоняясь от прямой встречи с взглядом, направленным на них в упор.
Недовольно кривя свои тонкие губы, Ильин прошел к окну. Ловко, ловко это получилось у его зама. Выкрутился. Сумел еще подковырнуть его своим вопросом, сам ушел от ответа.
– Приказ на проведение завтрашних стрельб не мешало бы подготовить ей, и он должен был бы уже лежать у меня на столе.
– Раечка отпросилась у меня до обеда, – глаза у Ильина, найдя какую-то точку опоры, остановились, застыли и остекленели. – Что-то у нее там по дому такое. Я ее отпустил…
Неестественность и фальшь так и сквозили из уст зама комбрига, на что Малахов резонно заметил:
– Владимир Владимирович, у сержанта Ищенко начальником, вообще-то, являюсь я. Не мне вам объяснять, что у нас существует субординация.
– Это она, Евгений Павлович, по давней привычке, – заюлил Ильин, прихваченный на месте. – Когда тебя еще у нас не было, она работала под моим непосредственным началом.
– От ненужных привычек надо вовремя избавляться, – буркнул Малахов себе под нос, когда дверь прикрылась.
Как-то Катя по большому секрету поведала ему о том, в чем кроется причина таких весьма теплых отношений зам комбрига и младшего сержанта сверхсрочной службы Ищенко.

… Муж Раечки служил в этой же самой бригаде начальником отделения кадров. В ноябре прошлого года готовились к очередной ротации личного состава двух доблестных украинских батальонов, входящих в контингент международных миротворческих сил в Югославии. Шла обычная подспудная борьба за эти вакантные места. Майор Ищенко заявился в тот вечер домой в сильнейшем раздражении духа.
– Раечка, не выходит у меня ничего с этой командировкой – со злостью отпихнул он в сторону приластившегося к нему котенка, и тот, отлетев в угол, обиженно мяукнул и поспешил укрыться за теплой и доброжелательной ногой хозяйки. 
Ну, майора можно было понять. Если даже у него, кадровика, возникали определенные проблемы, то сразу становилось ясно, какие силы стоят за тем распределением имеющихся вакансий на места в миротворческом батальоне. Собственное бессилие и бесило его более всего.
– Ну и что нам теперь делать? – женщина всполошенно взмахнула руками. – Мы с тобой так на нее рассчитывали, влезли в долги…
Не стоило забывать про то, что звание воина-интернационалиста сулило немало выгод и в будущем. Прибавка к пенсии, всевозможные льготы. Как же от этого взять и отказаться? Надеяться на следующий раз? Так такого уже раза может и не быть!
Пожевав нервными губами, муж неожиданно предложил:
– Раечка, ты это… шепнула бы на ушко своему начальнику. Его слово у нас там многого стоит.
– Петя, да ты в своем уме? – она постучала ноготком по его виску. – Да ты хоть понимаешь, что он может потребовать от меня взамен? И так он ходит и пожирает меня своими глазенками.
Так и норовит при каждом удобном случае тиснуть в уголочке…
– Вот это и хорошо, – мужские глаза хищно сверкнули. – Значит, сразу и клюнет, сговорчивее станет.
– Ты что, Петька, – женские глаза изумленно расширились, – толкаешь меня к нему в постель?
Пренебрежительно махнув рукой, Ищенко сделал неожиданный выпад:
– Ладно, Райка, не убудет от тебя. Думаешь, я не в курсе, как ты своим подолом крутишь?
– Что? Что ты мелишь?
В одну секунду жена превратилась в разъяренную кошку.
– Ты за эти слова мне ответишь.
– Райка, я-то за свои слова отвечу…
– Ответь!
Готовая вцепиться в мужа, женщина в гневе наступала на него.
– Остынь ты, дура! – остановил ее смешок, с избытком переполненный едким сарказмом. – Ты это не в театре. Не ты ли во время проверки ублажала того члена комиссии? Он, скот, все мне рассказал, расписал во всех красках. Многое, конечно, мог и приврать.
– Я… я, – Раечка вмиг поникла. – Петя, не было там ничего…
Ну, может, чуточку пофлиртовала, где-то перешла грань. Но главного – ни-ни, не далась, вывернулась, нашла предлог и ушла. Потому как противно было ложиться в постель со слюнявым толстячком.
– Да, ладно, Райка. В курсе я всего того…
Ясное дело, что муж ей не поверил, не в его интересах было это.
– Было, Райка, и другое. Думаешь, я не знаю, как ты место в детсаде для ребенка пробила?
Загнанная в угол женщина зажалась в виноватый комок, вцепившись в подлокотники кресла. И это всплыло! А она надеялась, что никто и никогда не узнает про ее поход к начальнику КЭЧ гарнизона и еще кое-что.
Повседневная жизнь в гарнизоне, прилепившемся к провинциальному районному центру, почти на самой окраине великой и огромной державы, была очень пресна и обыденна, иногда можно было позволить себе чуточку расслабиться и «вильнуть», пока благоверный был где-то в командировке. И ничего плохого в кратковременных интрижках на стороне Рая не видела. Для этого она выезжала в Измаил.
Стандартная программа. Дефиле по набережной, знакомство с мужчиной и приглашение в ресторан. Роскошные цветы и изысканное угощение, плюс щедрые комплименты, волнующие ухаживания. Потом приглашение домой, на загородную дачу, в баню и, естественно, обязательная близость, ради коей все, собственно, и затевалось.
Именно там она случайно встретила человека, который предложил, а потом и помог устроиться на сверхсрочную службу, подыскал ей тепленькое местечко при штабе 25-ой бригады. Через год по просьбе Раечке через него осуществили перевод старшего лейтенанта Ищенко в ту же самую бригаду на должность начальника строевого отделения. Это муженек ее до сих пор все думает, что капитанские погоны он получил собственным горбом. Как же! А потому время от времени она выполняла деликатные поручения, когда к ним приезжали комиссии с проверкой.
Когда встал вопрос с садиком, женщина лишь на миг задумалась, потом позвонила своему другу, тот направил ее к нужному человеку. Интересно, в какой мере ее благоверный был информирован о другой стороне ее жизни, но даже ей, неискушенной, казалось, что муж несколько блефует и знает не так много, как пытается ей внушить.
Наверное, Ищенко посчитал, что разоблачений уже достаточно, после чего на его лице появилась примирительная улыбка:
– Ну, было и прошло…
Мол, с кем не бывает, все они грешны на этой земле.
– А тут с пользой для дела…
И он готов закрыть глаза на прошлые ее похождения, забыть о них.
– Деньжат подзаработаем, с долгами расплатимся. Сама знаешь, льготы там положены, как участнику боевых действий. Ты носом-то своим не крути, а думай. Рай, ну, что ты молчишь?
– И когда это надо сделать? – спросила жена в слабой надежде на то, что это так, всего лишь только разговор.
Большой любительницей близости она не была, куда больше ее влекла сама прелюдия, волнительная атмосфера захватывающего флирта, ожидание и предчувствие того, что должно будет потом неминуемо произойти. А тут ей прямо предлагают пойти и лечь под мужчину. Может, все само и образуется, день-два пройдет, все станет на места.
– Еще вчера, – коротко ответил муж.
Ясно, проблема сама не решится. И чем скорее взяться, тем быстрее все закончится, по крайней мере, что-то и определится. Ну, да и Бог с ним! Прав муженек, на кону стоит слишком много, чтобы…
– Ладно, я пойду, – она, решившись, вскинула голову. – Но помни, что это ты меня…
После долгого молчания Райка прошла в спальню, достала новое черное кружевное белье. Не обращая внимания на мужа, будто того и вовсе не было рядом, женщина скинула с себя халат, надела узкие полупрозрачные трусики. Неторопливыми и выверенными движениями застегнула сильно открытый, дорогущий кружевной бюстгальтер, который берегла для особого случая. Подумав, прихватила упаковку колгот и распечатала ее. Натянула на себя. Майор сглотнул набежавшую слюну. Так эффектно выглядела жена. Черный цвет столь выгодно оттенял белизну хрупкого тела жены. Внутри тоскливо защемило. Сам, сам толкает ее в пасть хищника.
– Райка, ты куда? – задал он уже чисто риторический вопрос.
В это время жена стояла перед зеркалом, сильно приблизив лицо к своему отражению, будто хотела прочитать что-то в своих шальных глазах, и очень аккуратно подводила карандашом тонкие, красиво изогнутые брови.
– Он! Он еще тут и спрашивает! – ядовито прошипела она. – А то ты, муженек, ничего не понял. Иду выполнять твое боевое задание. У него жена с ребенком уехала к родственникам.
– А ты… ты об этом откуда знаешь? – муж подозрительно покосился на принарядившуюся жену.
Может, то, на что он только намекает, уже давно свершившийся факт, и только он про это не знает?
– Слышала сегодня, как он по телефону про это говорил. В одном же с ним кабинете сидим…
Несколько мазков кисточкой, и тени так легли на ее глаза, как Ищенко ни разу еще не видел. Неброско, но очень выразительно. У них же в городке больше привыкли к яркой, безвкусной раскраске. Тоненько звякнув, по полу покатился нечаянно оброненный тюбик губной помады.
– Зараза! Вечно, когда спешишь…
Впрочем, всему причиной поднимающееся волнение. Резко нагнувшись, Райка отставила свою потрясающе округлую попку. Тонкий черный нейлон со всей рельефностью обрисовал длинные и стройные ноги. Они эффектно соприкасались в щиколотках, икрах, коленях и посередине бедер. Чуть выше начинался заметный просвет, чем выгодно подчеркивалась промежность, что всегда безумно возбуждало мужчин.
Не выдержав иезуитской пытки невероятным искушением, Ищенко неосознанным движением быстро скользнул к жене, прижался к ней, ощущая чуть выступающие тазовые кости, запустил руку под эластичную ткань, тут же ощутив гладкую кожу и коротко подстриженные волосы.
Резко присев, женщина освободилась.
– Сдурел? Забыл, куда иду?
Извиваясь, она влезла в узкую длинную юбку, накинула тонкую и очень просвечивающую блузку, присев на тумбочку, натянула облегающие ноги сапоги, обмотала шею шарфом.
– Уйди с дороги. Что застыл, как соляной столб?
Оттолкнув мужа в сторону, Рая схватила с вешалки дубленку. С силой хлопнула входная дверь, и стук каблучков, устремляясь вниз, вскоре затих. Озадаченно моргая, Ищенко почесался в затылке. Как бы он, сам того не ожидая, не разбудил бы в жене спящего в ней джина.
Быстро шагая вперед, женщина ловко пробиралась между наваленными, где только попало, кучами так и не убранного до конца снега. Злость и обида, кипящие внутри, наверное, под воздействием колючего леденящего ветра, довольно быстро выветрились. В душе  осталось одно злорадство.
Ну и тем оно лучше, что муж про все знает или догадывается. Значит, больше не надо ей мучится угрызениями совести по поводу того, что она поступала и поступает по отношению к нему не очень-то честно. А это его предложение просто в корне меняет все дело…

Долго, не отнимая, она держала палец на кнопке звонка.
– Раечка, ты? Что-то случилось? – на заспанном лице Ильина отразилась крайняя степень удивления, когда он открыл дверь и на пороге квартиры увидел свою подчиненную.
В женских глазах горела отчаянная решимость:
– Владимир Владимирович, мне необходимо с вами поговорить.
– Раечка, а до завтра отложить это было никак нельзя? – в его голосе скользнуло едва прикрытое недовольство.
Опять, наверное, что-то случилось дома, заболел ребенок, пришла к нему отпрашиваться.
– Я пришла просить за своего мужа.
– Ты, Рая, просить за мужа?
Белесая бровь изогнулась вопросительным знаком, изобразив изумление и непонимание, а где-то в глубине серых глаз блеснула едва прикрытая безумная радость.
– Да, Владимир Владимирович…
Отступивший немного назад мужчина пристально смотрел на женские кисти, которые на этот раз выражали полную покорность судьбе.
– Так… – многозначительно протянул он, – а Петька об этом знает?
– Знает. Он сам меня к вам и послал…
Ну, раз мужик сам послал свою благоверную, то сам Бог велел…
– Проходи, – Ильин плотоядно улыбнулся. – Давай, Раечка, я повешу, – он принял приталенную дубленку из ее рук.
Впервые Ищенко прошла куда-то дальше прихожей – до этого все ее разговоры со своим прямым начальником заканчивались именно там – и ахнула. Нет, ну, живут же люди, как-то устраиваются в этой жизни. Она, конечно же, знала, что Ильины живут втроем в четырехкомнатной квартире. Темная история, еще та, была с ее получением, но это дело было прошлое. Поразили ее не размеры квартиры, а сама обстановка. Дорогой по всем их меркам ремонт и явно недешевая мебель. А они с Петькой живут, словно в собачьей конуре, и ничего лишнего позволить себе не могут…
– Раечка, ты у нас сегодня просто восхитительна, – хозяин прошелся по всей ее фигуре долгим оценивающим взглядом. – Я хочу тебе сказать, что даже наша форма тебя нисколько не портит, но в этом ты просто неотразима.
Узкая обтягивающая длинная юбка с высоким вырезом, открывающим тугое бедро. Умопомрачительная вызывающе красная блузка, сквозь кою призывно белело стройное тело, перетянутое черной узкой полоской почти ничего не скрывающего бюстгальтера. Нет, слов, она готовилась к встрече.
– Я начинаю бояться, что ни в чем не смогу тебе отказать, – мужские глаза буквально пожирали, бесцеремонно забирались под одежду, раздевали.
– Я… я, – женщина не знала, как ей начать.
– Может, Раечка, поставить тебе кофе?
Оттягивая начало неприятного для нее разговора, он галантно протянул ей руку помощи.
– Нет, не стоит. Я только из-за стола.
Дотронувшись руками до ее неуверенно опущенных плеч, он спросил:
– Что ж, может, перейдем к существу дела?
– Я хочу, – она мучительно сглотнула тягучую слюну, – чтобы…
– Я понял все, Раечка, – его пальцы очень медленно расстегнули одну пуговичку на прозрачной блузке, вторую…
Вот и сбылось то, о чем так давно мечталось. Плод созрел и сам упал в его руки. Долго же его помощница не очень-то благосклонно относилась и принимала все его знаки внимания. Но он-то знал, чем именно можно быстро добиться ее расположения, и сам дал негласную команду чуть попридержать кандидатуру майора Ищенко. И вот она сама пришла к нему. Мужчина с удовольствием ласкал молодое тугое тело, которое сейчас так непритворно изгибалось под ним…
Вернулась Рая домой поздней ночью. Муж сидел на кухне и нервно курил одну сигарету за другой, стряхивая пепел в жестяную банку из-под рыбных консервов. Наполовину опорожненная бутылка стояла перед ним.
– Ну, как? – его красные, воспаленные, глаза устремились на жену.
– Сказал, что все сделает…
Рая подошла к столу, опорожнила всю бутылку в большой зеленоватый стакан. Подняла. Зыркнула на мужа своими отчаянными горящими глазами, не отрываясь, жадно влила в себя эту обжигающую жидкость, закашлялась, с трудом отдышалась.
– Раечка, а…
Перед носом майора вытянулась протестующая кисть:
– Больше ты ни о чем меня не спрашивай. Я устала и иду спать. Знаешь, Петя, ты сегодня постели себе здесь, на кухне. Видеть тебя пока больше не могу, сгинь от меня, пожалуйста… Пошел вон!
Конечно, Ильин свое слово сдержал. Фамилия майора Ищенко попала в окончательные списки, и он через две недели уехал, на полгода оставив жену одну. Впрочем, одна она не осталась. Владимир Владимирович всегда был рядом и время от времени с большой охотой разгонял накапливающуюся женскую тоску по крепкому плечу.
Теперь он всегда шел ей навстречу, отпускал со службы пораньше, больше не обременял излишней работой, переложив ее на плечи девочек из машбюро…

Малахов понял, что раз уж в штабе появился Ильин, то ему самому тут уже делать больше нечего, да и не даст этот два раза стукнутый об землю, контуженый на всю голову десантник. Сейчас зам обежит все кабинеты и снова вернется, усядется за стол и с умным видом начнет рассуждать о том, что…
Надо ему уходить, пока тот снова не принялся выяснить причины его отсутствия. Хотя, чего ему так этого бояться? Отсутствовал он законно, по болезни. Правда, в Приморск он выехал без разрешения. И то, как на все это дело посмотреть, рапорт со справкой был оставлен на столе…
– Владимир Владимирович, – он нашел Ильина в орг-моб отделе, – я на ВДК, посмотрю, как там ВДП проводят.
– Хорошо, Евгений Павлович, прогуляйся, легкие свои заодно проветри. А то кто-то надышал там, в кабинете, что не продохнуть, – ядовито подметил Ильин, тонко намекая на чье-то похмельное состояние.
Не ответив, Малахов развернулся и вышел. Учуял-таки, черт! Да и как тут и на самом-то деле не учуешь. Сам он чувствует, что разит, как от винной бочки. И голова у него невыносимо трещит. Организм самым настоятельным образом требовал очередной дозы. Привык к этому допингу, без него уже не может жить.
Махнув рукой, подполковник свернул с дороги, ведущей на воздушно-десантный комплекс. Никуда от него эта воздушно-десантная подготовка не денется. Вышел в город через второе КПП и скорым пружинистым шагом направился в кафе «Мечта». Давно уже он замечал за собой, что почему-то в именно эту сторону ноги несут его охотнее, чем куда-либо. Просто сами несут и дороги туда не спрашивают.
Зашел в небольшую пристройку к панельной пятиэтажке. Когда сюда не приди, вечно тут народ толчется. Если так посмотреть, то выходит, что это сейчас в стране самый прибыльный бизнес. Всяк свою последнюю копейку сюда несет. И он, чего уж тут стесняться, не исключение.
Малахов заказал сто грамм. Не отходя от кассы, выпил, ловко подцепил кусочек соленого огурчика, улыбнулся приветливой продавщице и вышел. Вдохнул всей грудью свежий воздух, и в глазах забегали искорки. Это от ударившего в глаза яркого света или же кровяное давление начало играть?
И пяти минут не прошло, как он снова, на этот раз намного бодрее шагал на ВДК. На душе на какое-то время стало легче. Давно уже поселившаяся где-то там, внутри, тревога пока отступила, рассеялась, распылилась по всем дальним уголкам. И неотступное чувство вины, постоянно преследующее его, вины непонятно за что и перед кем, хоть ненамного, но притупилось. И все это, что тут только и ни говори в свое оправдание, последствия просто неумеренного потребления им спиртного.
И сам он очень хорошо знал, что именно это, а ничто другое, медленно, но уверенно разрушает его психику. Происходило постепенное привыкание к тому самому бодрящему чувству, что лишь на какое-то время приходит после очередного вливания. Но оно, к сожалению, очень быстро проходит, и снова наступает депрессия, упадок сил. Снова все становилось плохо, страшно и тревожно. Снова непомерно тяжелым грузом начинало давить чувство вины. И процедуру приходилось повторять, жить без допинга стало невмоготу.
– Товарищ подполковник, проводятся плановые занятия по укладке парашюта, – четко доложил начальник ВДП подполковник Кондрашов.
– Как дела, Роман Николаевич?
С видимым удовольствием Малахов крепко пожал протянутую руку и увлек за собой главного специалиста по десантированию.
– Да, дела, как сажа бела, – ответил начальник ВДП. – Вот, видишь, чем мы вынуждены заниматься?
– А чем? – артиллерист Малахов еще не очень-то разбирался во всех этих летательных и прыгающих премудростях.
Вот, если ему поставили бы задачу, как говорится, попасть из миномета в печную трубу, то это, пожалуйста, это он еще «могет». Но уложить по всем правилам парашют – для него целое искусство. Конечно, быть специалистом во всех мыслимых и даже немыслимых областях просто невозможно. Одни хорошо разбираются в этом, а ему нет равных в другом. Каждому – свое. Jedem das seine… 
– Тренируемся в укладке никуда негодных парашютов. Ко мне за шесть лет после развала Союза ни одного нового не поступило.
Что-то в ответе главного десантника не било с его собственными на этот счет представлениями, и Малахов позволил себе усомниться:
– А я, Николаевич, когда был на каком-то совещании в дивизии, вроде бы, слышал, что за эти последние два года вам пятьдесят процентов старых парашютов заменили новыми, более современными образцами.
В сердцах сплюнув, Кондрашов быстренько развеял его иллюзии:
– Это они, Палыч, на бумаге у себя там поменяли. А деньги на что-то другое ушли. Скоро и прыгать будет не с чем. Хотя, признаться, и прыжков-то нет.
– Как это нет? – снова удивился Малахов. – Ну, этот прыжковый период у нас еще пока не начался, а в прошлом году по всем отчетам программа выполнена на девяносто с хвостиком процентов.
– Палыч-Палыч, – Кондрашов покачал головой. – Ты еще до сих пор веришь всем их отчетам? За весь период обучения дадут пару раз по одному, от силы, может, по два «борта». Сколько тут человек успеет прыгнуть? Многие, отслужив «срочную», так и уходят, ни разу не прыгнув.
– Но дома будут хвастать, что раз десять за кольцо дергали.
Да еще соответствующий значок на грудь свою широкую нацепят…
– Ну, это уже, Палыч, само собой разумеется. Какой же он тогда, к черту, десантник? Так себе, обычная пехота, ни чем другим особо от прочих не отличающаяся. У нас и офицеры свою положенную им норму не выполняют, теряют квалификацию, теряют надбавки.
Пошарив в необъятных отсеках своей памяти, Малахов нашел то, что он там искал, задумчиво произнес:
– А в ведомости за прошлые полгода Грищук и Ильин совершили по четыре прыжка.
Или они за всех сами отпрыгали, или все это…
– А, липа все это, – подтвердил его догадку Кондрашов. – Это, чтобы у них выслуга лет год за полтора шла и денежная надбавка за прыжки. Ты не поверишь, но Грищук у нас уже стал классным специалистом-инструктором. Но это опять же все только на бумаге. А вот на деле. Он же тоже, как и ты, артиллерист. Коломну заканчивал. 
– У них там училище с десантным уклоном.
Главный десантник громко рассмеялся, голосом полным едкого сарказма произнес то, о чем Малахов где-то в душе и сам догадывался:
– Не знаю я, Палыч, что у них там и с каким уклоном и куда, но он, как знающие люди говорят, ни в вашем-то деле особо не фурычил, ни в моем толком не разбирается. Придет ко мне, сделает умное и многозначительное лицо, руками поводит и уходит…
Сорвав былинку, Малахов смотрел на то, как по ней карабкается божья коровка, видно, тоже готовясь к десантированию, ищет удобную площадку. В свое время Грищук такую себе нашел и…
– Однако, Николаевич, все это не помешало ему стать комбригом.
– А на это, Палыч. у нас сильно много ума не надо. Тут оно главное – это вовремя и перед кем надо проявить свое рвение. Да и время тогда такое было. Развал армии, полная неразбериха с кадрами. Многие, кто еще что-то из себя представлял, уехали тогда в Россию…
Осталось только одно оно – то самое никому ненужное …овно…
– Да, если учесть, что десантное училище было одно и находилось оно в Рязани, то смело можно предположить, что основная масса офицеров именно из тех мест. А хохлы в основной своей массе шли в артиллерию. Из пяти училищ три на Украине находились.
– То-то и ты сюда к нам попал…
Из артиллерии в воздушную пехоту, поменял шило на мыло…
– Да, Николаевич, это долгая история. Труден и долог был наш путь…
И сколь ошибок он на нем совершил…
– Это ты верно, Палыч, сказал. Каждый из нас шел сюда своим долгим путем, не всегда им самим выбранным. Вот Грищук на этой самой волне и скакнул. Может, кто ему помог. Кто его сейчас разберет. А сам он нам про это ни за что не скажет. Вот ты мне можешь объяснить, как это в России Министром обороны стал Паша Грачев? – спросил главный десантник, когда они зашли в небольшой кабинет в крытом ангаре.
Услышав фамилию человека всего несколько лет назад командовавшего дивизией и сделавшего вдруг головокружительную карьеру, Малахов как-то неопределенно пожал плечами:
– Слышал я что-то такое. Но… судить не берусь…
Слишком далек он тех кругов, за одним столом с ними не сидел, пуд соли не съел, в души к ним не заглядывал.
В глазах Кондрашова забегали вызывающе лукавые чертики:
– Постой, Палыч. Ты не поверишь, а я его знал. Вот, как сейчас с тобой, когда-то с ним за столом сидел. Там у них в России что, никого поумнее и поспособнее его не нашлось? Чего только стоил им один штурм Грозного? Уважающий себя человек сразу в отставку после такого подал бы, а с этого, как с гуся вода. Ты, Палыч, не знаешь, почему ему русские дали кличку Паша-Мерседес?
– Тебе, Николаевич, по порядку ответить или уж как придется?
Раз пошла такая пьянка, то найдется, что по этому поводу сказать.
– А, как сможешь.
– Пашкой-Мерседесом, насколько я понимаю, он стал после того, как обнаружилось, что во время вывода наших войск из Германии, ему оттуда транспортными самолетами доставляли новенькие машины. А вот, за что, убей меня, не знаю…
В такие тонкости их не посвящали.
– Ну, это, Палыч, – осклабился начальник ВДП, – на него похоже. Мимо плохо лежащего он никогда не проходил.
Греб под себя все со страшной силой и без всякого зазрения совести…
– Тебе, Николаевич, – иронично хмыкнул Малахов, это лучше знать. – А Министром он стал за личную преданность будущему Президенту во время того Августовского Путча в 91-ом году…
Вверенная Грачеву дивизия не выполнила отданный ей приказ, а сам он вскоре появился возле Бориса Николаевича. В те дни он сделал для себя нелегкий выбор и, как оказалось, не прогадал. Из командира дивизии махнул в Министры. Поставил в рулетку на человека и выиграл.
Одних за невыполнение приказа судят, других – в Министры. Одних за нарушение законов и совершенный государственный переворот судят, а иных – в Президенты…
– Вот и у нас так. Попробуй, сейчас разберись, кто и о чем думал, когда все это творилось. Если они у нас, – Кондрашов посмотрел наверх, – вообще, еще о чем-то думают, кроме того, как бы побыстрее разворовать все то, что у нас только есть. Знаешь, у меня иногда создается такое ощущение, что скоро-скоро наступит конец света, что мир наш просто сошел с ума…
Тот, у кого есть возможность, старается, как можно больше, урвать. Как тот еще еврей, что уж, если и не сможет съесть все яблоки, то тогда все их надкусает, чтобы другим не достались.
Пир во время чумы, да и только, будто скоро конец света наступит…
Разгоряченный Кондрашов поднялся, прошелся по кабинету, сам своим мыслям усмехнулся, нагнулся, и в его руках оказалась бутылка водки и два стаканчика. Молча разлил. Поднял свой гранчак. Показал глазами Малахову на его стакан.
– Вот ты говоришь, про парашюты. Да, мы их каждый год списываем. Были у меня в «НЗ» новые. Но потом их у меня забирали, а обратно вместо них возвращали мне уже списанные. Вот и получалось, что новые уходили, а старые оставались. И ты никуда не сунешься. Нигде ответа не получишь. Каждый сидит на своем месте и все гребет под себя. Вот, зам по тылу, к примеру. Все горючее наше держит на одном складе, чтобы все у него всегда было под контролем, чтобы больше никто, кроме него самого, воровать уже не мог. Заливают в бак по двадцать литров, а записывают в путевой лист по пятьдесят, а то и по сто литров. И попробуй там что-нибудь вякнуть… 
А вся техника в парках стоит с сухими баками…
– Стоит и по тревоге она никуда не выйдет. И по тревоге, и просто так не выйдет. Ты помнишь, как в Союзе возвращались с учений, с любого выезда, прежде всего, заправлялись под завязку? Тогда боевая готовность стояла на самом первом месте. А сейчас наша армия нужна только для того, чтобы некоторые, пользуясь своим служебным положением, могли беззастенчиво на ней наживаться. Ты, Палыч, у нас на стрельбище уже был?
– Как же, не раз уже.
– Так вот. Там, на стрельбище, в аккурат перед самым развалом Союза такой учебный корпус отгрохали, просто всем на загляденье. Командующий округом еще совещание проводил со всеми командирами частей. Такие там специализированные классы были оборудованы. По стрелковой, то бишь, огневой подготовке, по тактической. БМД одна там стояла в разрезе.
Зная, что так и было, помня, что тут в 88-ом на территории Одесского военного округа проводились последние крупномасштабные учения, на коих присутствовал сам Генсек Горбачев, Малахов недоверчиво качнул головой:
– Не видел я там ничего такого на это похожее.
– Стояло там все до поры и до времени. Сначала сняли полы и потолки. Потом не стало окон. Следом за ними исчезла крыша. А там уже и стены по кирпичику, один к одному, разобрали. Аккуратно же, причем, разобрали. Был бы кто-то чужой, то, надо думать, торопился бы, боялся бы, действовал с оглядкой. А тут нет. Значит, на то команда с самого верху пошла. Так вот оно где, оказывается, сидит «враг народа», – Кондрашов невесело усмехнулся.
Осталось только вычислить его, супостата.
– За полигон зам командира дивизии Дубовой отвечает?
– Он самый. Вкупе со всеми остальными. В том числе, и с нашим Ильиным. А ты посмотри на нашего командира дивизии генерала Бабича. С ним постоянно везде следуют два мордоворота, на лицах которых написано, что они только спустились откуда-то с Кавказских гор. Чем он все время занимается? Постоянно все в каких-то разъездах. К нему на прием никогда и не подступишься. Окружил себя просто непроходимой стеной. Сами там творят по кругу безобразия, а еще берутся судить других. Создали ГКЧП. Это у них, Палыч, так называемая гарнизонная комиссия по расследованию чрезвычайных происшествий. Устроили свое судилище…
Сидят и рассуждают о нравственности, нормах морали и права. Сами-то сплошь и рядом воруют, развели коррупцию, протекционизм…
Ханжи и лицемеры…
– Роман Николаевич… – Малахов задумчиво водил пальцем по краю гранчака, – а ты не боишься, что я тебя того…
– Ты? 
Глядя на него, начальник ВДП грустно усмехнулся.
– Ты, нет, – он покачал головой. – Ты на такое не способен.
Качая в пальцах опорожненный залпом стакан, Малахов прищурился:
– Откуда такая уверенность?
– Ты, Палыч, за все это время комбригу еще ни одной докладной ни про кого не написал. Ни на одном совещании ни одного командира, ни одного начальника службы не поднял и не подставил перед комбригом. Хотя мог это сделать. Мог?
– Мог, конечно, – Малахов пожал плечами. – Но зачем?
У него свои методы работы, нравятся они кому-то или нет…
– Вот-вот, мог. И не один раз. Стараешься все сам всегда и везде во всем разобраться и добиться исполнения. Жалеешь ты их. Но только не все у нас это правильно понимают. Многие люди принимают это за твою слабость, за проявление ее. Привыкли к тому, что их постоянно вкладывают и без этого уже не могут работать…
Хорошего обращения к себе они не понимают.
– А вот твой Ильин напрямую обо всем в дивизию стучит…
Открытым кодом на всех замов, на комбрига, на все…
– Зачем? – удивленно покривился неприятно пораженный Малахов. – Вроде, ему это ни к чему. А как же честь бригады? Или ему на это наплевать?
У него, у Ильина, совсем другие идеалы…
– Себя хорошеньким перед начальниками показывает и под комбрига яму он так, на всякий случай, копает. Не поступит Грищук в академию, так, случись что, Ильин и в этом случае, и при этом раскладе будет претендовать на его место…
В борьбе за место под солнцем для них все средства хороши…

Занятия подошли к концу, и Малахов вернулся к штабу, подошел к зданию с тыльной стороны и позвонил в дверь, ведущую в полуподвальное помещение.
– Жека, это ты? – послышался далекий женский голос.
– Кажись, что я.
Глухо стукнули тяжелые запоры, и оббитая железом дверь медленно и только слегка приоткрылась. Мелькнула-мелькнула радостная улыбка на миловидном, а если хорошенько приглядеться, то на просто очаровательном личике, немного подпорченным чересчур уж кричащим макияжем. Но это была непременная дань местной моде. Боевой окрас индейца, вышедшего на тропу войны.
– Привет, Катюша. Как идут дела у детей подземелья?
– Скучали мы тут без тебя, – проворковал грудной голос.
– Скучали они, – он ласково провел пальчиком по ее щеке. – Но мы это уже слышали…
Оказавшись внутри, Малахов остановился рядом с коммутатором.
– Что у нас тут такого новенького?
– А, ничего не слышно, – Катя пожала плечами. – Тереп только все ищет с утра нашего вооруженца. Все не может до него достучаться.
– Интересно-интересно… – подполковник задумчиво прищурился, – что нужно начальнику штаба дивизии от скромного майора?
– А ты вот, пойди, спроси их. У них там, понимаешь, какие-то свои дела. Частенько друг с другом созваниваются, непонятно о чем там разговаривают. Да, что мы это все о них? Жека…
Так и волнуя-волнуя его своим откровенно зовущим взглядом, женщина приблизилась на очень опасное расстояние,
– Жека, обними меня…
– Как, вот… прямо здесь?
Пожимая плечами, он обвел комнату быстрым взглядом и остановил на ней свои спокойные глаза, лишь там, в черной бездонной глубине, которых угадывались веселые искорки.
– Тут вот мне и обнять тебя, и…
– А что?
Женские глаза ничего не прятали, так и играли, так и играли.
– Сейчас время обеда. Дверь изнутри закрывается. Тут у нас и кушетка мягкая есть в комнате для отдыха, – горячо шепнула она, скидывая с себя камуфляжную куртку, под которой у нее ничего другого уже не было. Когда только успела снять? Видно, перед его приходом, ждала…
– Катя! – выдохнул он, и глаза его мигом вспыхнули.
– Я тебя так ждала, так ждала. Ну, что ты стоишь? – она уже тяжело дышала и расстегивала ремень на брюках. – Иди ко мне…
Горячие мужские руки прошлись по ее плечам, задержались на груди, и женщина изогнулась от острого, тянущего все жилы томительного чувства. Ласковые губы приблизились к ее лицу, поцеловали по очереди глазки, носик, нашли теплые губы. Нет, дальше уже терпеть сил у нее не было. Она опустилась на кушетку и потянула его за собой…
– Жека-Жека, ну, почему мне ни с кем так не было хорошо, как это каждый раз бывает с тобой?
– Не знаю, Катя, – он прикрыл глаза.
Сердце в груди стучало, как после кросса на три тысячи…
– Нет, ты знаешь, но не хочешь мне отвечать.
Дотронувшись пальцем до обиженно сложенных губок, он с усмешкой ответил:
– Может, Катя, это оттого, что они искали наслаждения только в тебе, но сами доставить тебе его не желали, не хотели, а может, просто не умели. Или все это сразу и вместе взятое…
– А ты… ты это делаешь? Я хотела сказать, что пытаешься это делать?
– Да. Я считаю, что во всем этом самое главное – это вырвать из уст лежащей перед тобой женщины радостный стон счастья и наслаждения. И самое высшее наслаждение состоит именно в этом, в том, чтобы доставить радость и наслаждение своему партнеру, а не самому себе, как у нас обычно все думают…
Вот и вся разница или две большие разницы, как сказали бы в Одессе…
– Ты, Жека, ты какой-то не такой, – Катя смотрела на него своими задумчивыми глазами.
– Какой это не такой?
Водя ладошкой по мужской груди, женщина все покачивала головой:
– Ты какой-то другой. Ты думаешь как-то не так, как наши мужики. Может, поэтому все наши бабы косятся в твою сторону и облизывают губы.
В душе польщенный, он все же скептически хмыкнул:
– Ну, допустим, что не все…
Кое-кто смотрит на него исподлобья, с трудом сдерживает раздражение.
– Ты имеешь в виду свою Райку? Так она, бедная, как только связалась с этим контуженным и на голову стукнутым, и сама такой стала. Стучит теперь втихаря на всех, кого ни попадя.
– Ты думаешь?
Второй раз за столь короткий промежуток времени услышав про стук, Малахов приоткрыл один глаз и очень внимательно посмотрел на нее.
– Да, стучит. Это факт точный. И на тебя, кстати, тоже. Все Ильину про тебя докладывает. Когда ты на службу с запахом пришел, когда и с кем ты во время рабочего дня выпил.
Досадливо крякнув, он одним пальцем развернул женский подбородок к себе, пытливо прищурился:
– Ты это сама сейчас придумала, или тебе это кто-то сказал?
– Девчонка одна из машбюро как-то проговорилась, когда до самой ночи сидела и отстукивала Райкину не выполненную вовремя работу.
Значит, так и есть, все складывается в логическую цепочку…
– Пусть, – он покривился, и глаз его снова прикрылся. – Мне все равно.
– Жека, ты и, правда, зачем так много пьешь?
– Я, Катюша, без этого уже не могу, – он нашел ее ладонь и крепко сжал. – Если я не выпью, мне становится страшно. Я боюсь сойти с ума от разных мыслей. А так я просто ухожу от них и прячусь…
Как за глухую и непроницаемую ширму.
– Когда я трезвый, то вздрагиваю от каждого шороха.
Женские брови недоверчиво взметнулись вверх:
– Ты?
– Я, Катя. А ты, небось, думала, что я…
Напрасно некоторые так думают…
– Мне всегда казалось, что у тебя железные нервы.
– Нет, Катюша, к сожалению, это совсем не так. Все, что ты видишь во мне – это маска, всего лишь одна маска. А за ней уже ничего хорошего не осталось. Одна лишь пустота. И больше ничего…
Внутри все пусто, и нет ничего такого, ради чего стоило бы и дальше тянуть эту опостылевшую жизненную лямку.
– Жека, вот ты так много учился. Скажи, но почему в этом мире все так несправедливо устроено?
Одним можно все, а другим – несчастные крохи…
– Катюша, ты задаешь мне слишком сложный вопрос, над разрешением которого люди бьются уже не одно тысячелетие.
– Жека, а все же. Ты, пожалуйста, не уходи от ответа.
Поддаваясь давлению нежно теребящих его требовательных пальчиков, мужчина вздохнул, покривил губами:
– Катя, это будет длинная и очень грустная история.
– А ты это, – она лукаво улыбнулась, – постарайся покороче и повеселее.
– Понимаешь, дело в том, что люди – это творение самой природы…
И надо сказать, что не самое худшее.
– И нам тоже присуще все качества, которыми обладают и все остальные обитатели нашей Земли…
И честность, и справедливость в этом ряду, увы, совсем не первые.
– И что?
– Беда-то, Катюша, вся в том, что в природе выживает сильнейший…
И это не означает, к глубокому сожалению, что он должен быть лучшим.
– Вся наша история, Катя, свидетельствует о том, что к власти всегда приходили люди, которых, как правило, интересовало, не благополучие и благосостояние своих сородичей, своего народа, государства, а достижение своих личных амбиций…
Наверное, кого-то плохо учили в школе, и она наивно спросила:
– Жека, а вот мы это… жили при коммунизме.
– Мы, Катюша, – Малахов не удержался от широкой улыбки, – жили все тогда при продекларированном развитом социализме. На самом деле, если разобраться, это была смесь чего-то очень непонятного. Вот в Швеции была построена модель своего социализма, отличного от нашего, но куда более близкого к самому определению этого явления.
Удивленные немало женские реснички изумленно заколыхались:
– Жека, но это же капиталистическая страна?
Как, интересно, можно совместить эти несовместимые понятия?
– У нас с тобой сегодня урок по политэкономии? – Малахов ласково дотронулся до раскрасневшейся женской щеки.
– Жека, но так интересно…
На него смотрели так мило и с такой мольбой, что он продолжил:
– Тут все заключается в разности подхода к самому понятию. У нас в основу всего была заложена общественная собственность. А раз все общее, то, значит, и ничье. А так нельзя. Это уже создает предпосылки для всякого рода злоупотреблений при распределении результатов труда. Где уж тут еще говорить о справедливости? Кто из них ближе стоял к государственной кормушке, тот и вовсю старался побольше наворовать. А вот в той Швеции, там, под социализмом понимают создание самих социальных условий для жизни. Медицинское обеспечение, пособия, пенсии. И гарантии со стороны государства на все это…
Немного разобравшись с одним, женщина перекинулась на другое:
– Жека, а вот говорили, что если мы отделимся от России, то сразу же станем жить лучше.
– О-о-о, это вопрос еще сложнее.
– Почему?
– Да, потому что те, кто так рьяно ратовал за отсоединение, опять-таки делал это не для блага своего народа, а с той лишь целью, чтобы еще ближе стоять к кормушке, к кормилам власти. Уйдя от влияния былого центра, они сами стали верховными правителями. Теперь им можно было рулить, уже не боясь грозного окрика с Москвы. А так ничего, в принципе, не изменилось. Вся эта новая клика пришла, чтобы прибрать к своим рукам все богатства доставшейся им суверенной страны…
Видно, зря он приплел в свой рассказ слова о чьем-то суверенитете, и тут же заполучил новую проблему.
– Жека, постой-постой. Но, ведь, Жека, Украина имела право на свою самостоятельность?
По глазам женщины было видно, что эту самую мысль в ее головушку кто-то давно уже и со всем старанием вбил.
– Да, Катюша, конечно же. Постольку, поскольку это было прописано в Конституции. Каждая нация имеет право на самоопределение…
Но, если разобраться, русские и украинцы – это очень близкие народы. И само-то название Русь пошло именно с Киева. Киевская Русь. Одно огромное единое государство. И не делилось она на русских, украинцев, белорусов…
– Это как?
– Катюша, ты у нас в школе, вообще-то, не училась?
Задав столь нелепый вопрос, он с улыбкой посмотрел на нее.
– Кажись, ходила…
– Ходила одна. Если бы не некоторые исторические события, то центр  великого русского государства именно там, в Киеве, возможно, до сих пор и остался бы.
– В Киеве?
– Да. Именно там. И что тогда, интересно, Киев говорил бы, если бы от него вдруг захотела отделиться Владимирская область, тогда еще княжество?
Просто так исторически сложилось, что после страшного нашествия Батыя Киевская Русь, как одно единое государство, перестало существовать, раздробилось на мелкие части.
– И что там такого страшного случилось?
– Юг страны постепенно подпал под власть Польши и Литвы. А на Севере, там под гнетом орды в междоусобной борьбе между Владимиром и Тверью на главенствующую роль выдвинулась Москва в силу своего очень выгодного географического положения…
И тут нельзя сказать, кто из тех князей был прав и лучше. И те и другие пользовались помощью татар. Вместе с ними ходили на своих соседей…
– А вот про Хмельницкого говорят, что был… 
– И Богдан наш Хмельницкий был лис еще тот. В союзе с крымскими татарами ходил войной на Польшу. Объединившись с теми же поляками и крымчаками, воевал против России. Крутился, как мог, пока польский круль в союзе с крымским ханом так не прижали бедного гетмана, что он кинулся в ножки к русскому царю Алексею Михайловичу Тишайшему и слезно просил о присоединении Малороссии к Московскому государству. Да и само-то название Украина пошло оттого, что эти самые области стали окраиной всей большой земли русской.
Недоверчивая улыбка мило скользнула по раскрывшимся губкам:
– Что-то нам, Жека, наш подполковник Батюк на занятиях немного не так говорит.
– Ну, Катюша, каждый понимает историю на свой лад, так, это как ему удобно и выгодно. Если говорить, по большому счету, то Украина никогда самостоятельной не была. И эта идея сидела лишь в головах националистов, занесенная сюда с Польши, которая всегда хотела видеть Украину своей частью или, на худой конец, зависимой колонией.
Дай только тем зловредным полякам власть, они мигом бы скрутили всех хохлов в бараний рог, что уже случалось и не один раз…
– Ты так думаешь?
– Да, я так думаю и это, конечно же, мое личное, может быть, отличное от других мнение по этому вопросу. 
Катя помолчала, потом задвигалась, скользнула по его телу и устроилась сверху. Постепенно Малахов почувствовал ее нарастающее колебательное движение крепких бедер.
– Девочка, ты чего это? – он поймал ее руки, и их пальцы скрестились в замки.
– Жека, я хочу еще, – горячо и призывно выдохнула она.
– М-м-м? – в уголках его губ появилась улыбка.
– Мне… мне не хватило.
– Эка, какие мы ненасытные, – он, поддразнивая ее, покачал головой. – Я тебе уже не мальчик и на такие подвиги уже не способен.
– Тихо, Жека, ты это… не отвлекайся. Ой, Жека! Ой, о-о-о… а-а-а…
Крупные капли пота текли по ее лицу, подбородку, шее, собирались в ручеек и скатывались промеж двух бурно вздымающихся холмиков.
– Да, после такого и умереть не страшно…
– Ты, Катюха, живи…
Приподняв женский подбородок, мужчина заглянул в ее глаза.
– У тебя, Катюха, сын растет. Кстати, ты же, наверное, хотела сбегать, его покормить?
Иронически кривя губы, Малахов смотрел на женщину в упор.
– Ой, и вправду! – она взмахнула руками и вскочила. – Мать называется. Совсем тут с тобой про него забыла.
Вскочив, Катя суматошно принялась за поиски одной из деталей ее скромного туалета, бесстыдно сверкая кое-чем перед мужскими глазами.
– Эх, ты, мамаша, – он укоризненно покачал головой. – Катя, а что это его отец сам своего сына покормить уже не в состоянии? Насколько я понял, вы, хоть с ним и развелись, живете вместе в одной квартире?
Натягивая на себя простенькие трусики, женщина неопределенно и даже больше смущенно пожала плечами:
– Вместе. Но он к этому времени уже всегда вдрызг пьяный валяется.
– Так он у тебя же не работает. Откуда у него на это деньги? – удивленно потянулся глазами Малахов.
Застегивая ремень на камуфляжных брюках, Катя фыркнула:
– Он пенсию получает. 
– Пенсию?
Уловив в его словах иронию, женщина невольно встала на защиту своего бывшего мужа:
– Да, а что ты этому так удивляешься? Он служил в Афгане. Там год шел за три. Прыгал. И тут ему год за полтора шел. Вот и набрал к своим тридцати годам двадцать лет выслуги. И дня лишнего после этого служить не стал. В тот же день написал рапорт.
Поправив на себе портупею, подполковник кинул на застегивающую на себе тугой лифчик женщину снисходительный взгляд:
– Катя, если не секрет, кто из вас и кого бросил?
– Он меня бросил, а я его выгнала.
– Это как?
Справившись с непокорной вещицей, Катя облегченно выдохнула:
– А вот так. После развала, в 92-ом многие офицеры уехали в Россию, а их жены, боевые подруги, остались все здесь. Те, кто уже до этого успели развестись. Были и такие, что не захотели уезжать. Это те бабы, что родом с этих мест. Ну, у каждого по-разному складывалось. Короче, баб у нас здесь, в городке, стало раза в три больше, чем мужиков. Тут у нас и до этого нравы были не очень-то строгие. И тогда погуливали наши мужья. А тут для них просто раздолье стало. Вот мой тут и ударился во все тяжкие. Тогда у нас много квартир пустых стояло. Выбирай любую и живи. Мой сошелся с одной разведенкой и жил с ней.
– А ты?
– А я тогда сразу подала на развод. И развелись. А потом со временем тут порядок навели. Видать, за два-три года дивизию снова укомплектовали офицерами. Жилья всем стало не хватать, и всех самовольных захватчиков повыгоняли. Тогда-то мой бывший и вернулся. А куда ему было деваться? Прописан-то он у нас. Да, и ордер на него был выписан. Вот и живет сейчас с нами в маленькой комнатке. Чужой человек. Одним словом, жилец, да и только, надоел до чертиков…
В женских глазах плеснулась горькая обида и еще что-то такое личное, очень затаенное.
– И не разговариваете?
– Нет. Я с ним, вообще, не общаюсь. Когда он еще трезвый, что бывает-то очень редко, то может поиграть с сыном. И ребенок к нему тянется. А как получит пенсию, так сразу уходит в нескончаемый загул. Утром проснется, продерет глаза и тут же бежит на «точку». Наши местные самогонку варят. Продают за сорок копеек стакан. Еще чего дешевле нигде уже не найдешь. Пока экипаж не загрузится под завязку, домой не возвращается. До вечера отоспится и снова туда бежит на очередную дозаправку. Вот и вся его жизнь. Зачем он мне такой нужен? А ты говоришь, что я…
До мужицкой ласки, мол, охоча. Захочешь и не так завоешь.
– И кем он у тебя служил?
– Вертолетчиком он был у меня…
На ее чудных глазках вдруг навернулась крупные слезинки.
– Вертолетчик-налетчик. Налетел, вскружил голову бедной девчонке. Поманил за собой, наобещал золотые горы. Я ему поверила и без оглядки пошла. Все бросила, дом, родных. Любила, жить без него не могла. Кто же тогда знал, что все так будет…
Болезненная гримаса, не стесняясь, пробежала по лицу подполковника.
– Да, кто же из нас мог предполагать, что Союз так быстро развалится, а там вместе с ним и вся наша, как казалось, так хорошо отлаженная жизнь…
Все полетело псу под хвост…
– А сколько ему, твоему, сейчас? – спросил он, вернувшись в настоящее.
– А столько же, кажись, сколько и тебе. А я на пять лет младше его. Мне тогда только восемнадцать исполнилось, когда он вернулся с Афгана с двумя орденами на груди. Ну, и кто против такого героя устоит? 
– Да, – Малахов усмехнулся, – против такого орла, Катюша, конечно, не устоишь. Падки вы, девки, на красивую форму…
А уж если на груди еще что-то блестит, то просто беда. Как сороки, на то, что сильно блестит, стаями слетаются.
– И я не устояла, – женские глаза наполнились тихой грустью. – Так-то он парень, вообще-то, хороший был. Только вот сломался…
Не вовремя сломался, на самом их жизненном взлете…
– Или его сломали. Начальнички наши, жизнь наша…
– Или его, – она согласно кивнула головой. – Жека, а почему ты остался один? Я бы вот от тебя никогда бы не ушла…
Двумя руками вцепилась бы мертвой хваткой.
– Ну, Катя, это совсем уж длинная история. Ты давай, беги, корми сына. Я подежурю тут за тебя. А про себя я тебе еще расскажу. Как-нибудь, в другой раз. Если у тебя желание будет на это. Как-нибудь потом. Не сейчас.
Молодая жизнь в опасности, спасать ее треба и срочно.

Катя убежала, а Малахов, задвинув запор, остался. Знакомую, очень знакомую картину нарисовала ему Катя. Страшная картина жизни военного городка. Он месяц снимал комнату и жил в таком же доме во втором городке.
Хозяйка той квартиры – вдова полковника получала нищенскую пенсию, сдавала две свои комнаты из трех. В самой большой она жила сама. Деньги с постояльцев брала небольшие, да и больше ей дать никто и не мог. Военные тоже не могли похвастать большими окладами.
Вырученных таким способом денег едва хватало на квартплату. На все лето старуха уезжала к дочке в Приморск. Там она с утра до вечера ходила с сумкой по пляжам, продавала семечки и пирожки. А когда-то муж ее был одним из самых уважаемых людей, и жили они, катаясь, как сыр в масле. И не думали, и не гадали они, что впереди маячит нищета.
Это такие, как эта бабка, в свое время с пеной у рта стояли на всех углах, ратовали за скорейшее отсоединение, за самостийность. Это, якобы, о таких вот, как она, пеклись господа Кравчук, Шушкевич и Ельцин, так неистово расшатывая и потом вполне успешно разваливая Союз. Ну и что? Дождалась эта бабка своего так желанного ею счастья в отдельно взятом суверенном государстве? Вспоминает, небось, старая, как ей плохо совсем жилось при коммунистах и теперь локти себе кусает. Кусает, да только поздно.
Жил там Малахов в отдельной комнате, а сразу за стенкой, в соседней квартире существовал отставной подполковник. Не надо было ни радио, ни телевизора. Все есть у соседей. И каждый день концерт. С утра и до ночи там пьяная ругань и крики. И надо думать, что тот сосед пасся на той же «точке», что и Катин муж, бывший. 
И у этого мужика весь смысл жизни оставался только в одном – пойти на запасной аэродром, залиться до отказа, чтобы на время больше ни о чем уже не думалось. Не думать о том, что у измученной жены нет денег на оплату квартиры, нет денег на нормальную еду, на покупку нового телевизора. Он сегодня нашел себе рубчик-другой, залил горящие трубы, а что там дальше будет, так ему это трын-трава…
Когда-то тут была неплохая квартирка. Лет пять тому назад, может, еще и раньше в ней затеяли ремонт. Взялись с размахом, но, видно, что-то не так легло, и это нелегкое дело на время забросили. Так все до сих пор лежит и стоит, где наполовину разобранное, где наполовину упакованное по ящикам. Строительные материалы пришли в негодность, но взять и выкинуть банки с засохшей краской, известью, мешки со спрессовавшимся в камень цементом, в голову никому так и не пришло.
ЖЭК их тоже, видать, стал самостийным от всех, попросту отделился от всех своих прямых обязанностей. Дом ветшал, все приходило в негодность. К тому же, его, как и все тут другие, возводили их военные строители по им только одним известному типовому проекту. Кругом понаделали встроенные ниши, и по ним теперь свободно гуляли голодные крысы, проделав везде прямые дороги с первого этажа на шестой. Проходили, как по Бродвею, с первого подъезда до третьего.
Ужас! Как только там люди живут? Но живут же. И будут жить там до самой своей смерти. А куда им еще деваться? Квартиры в этом городе стоят копейки. Тут продашь, а в другом месте на эти деньги и маленькой прихожей не купишь. Не говоря уже про отдельную квартиру.  Вот и живи в том, что уже есть, и радуйся, что живешь в независимом государстве.
Малахов, долго не выдержав такого издевательства над собственным же организмом и так уже донельзя расшатанными нервами, переехал жить в гостиницу. Ему предлагали как-то поселиться в гостинице КЭЧ, но там было не лучше. Так же строем бегали по полу огромные крысы, вдобавок ко всему не работало отопление.

Дзинь! Дзинь! – тихо застучал тоненький звоночек, и на коммутаторе откинулся флажок на окошке. Это была прямая связь с дивизией. Малахов, как заправский связист, вставил штекер в отверстие.
– «Кремневый» слушает.
– Кто это? – донесся до него удивленный девичий голосок. – А где наша Катя? Куди вы ее девали?
– Они вышли на минуточку. Я вас, девушка, слушаю.
– Соедините начальника штаба со службой вооружения.
– Соединяю, – подполковник быстро перекинул еще один штекер. – Вызываю, – он нажал на тумблер, особо ни на что не надеясь.
Один вызов пошел, за ним второй. Только он хотел уже дать всем своим абонентам «Отбой», как там вдруг ответили. Кто-то долго ставил майору задачу на подготовку какого-то имущества к передаче с одного склада на другой. Что-то такое в этом разговоре Малахова насторожило, но он не стал придавать этому большого значения. Мало ли что и кто там имел в виду. Какое ему, собственно, до этого дело?

5

… Оксана согласилась на совместное проживание в одном номере с мужчиной, достала из сумочки свой гражданский паспорт – светиться тут своим служебным удостоверением она не стала. Покажи только его, и тут же быстрые языки разнесут весть о том, что у них поселился следователь из самой военной прокуратуры Юго-Западного оперативного направления.
Поднялась на второй этаж. Она, вообще-то, была готова ко всему, но увиденное там превзошло все ее мрачные предчувствия и ожидания. Такой убогости она еще не видела. У них на дворе конец двадцатого века, а тут…
И где же они тут, спрашивается, спрятали в этих голых четырех стенках умывальник, туалет, она уже не говорит про ванну? При дальнейшем самом внимательном ознакомлении с сим заведением умывальник она обнаружила внизу, на первом этаже. Один на всех. То есть, общий. Душевые кабинки, говорят, когда-то работали, лет пять тому назад. Туалет, вообще, оказался на улице. Такой, что туда страшно и заходить! Кошмар! За что только с людей деньги берут?
Плюхнувшись на кровать, она печально улыбнулась. Снова ей просто не повезло. Ну, почему она по всей жизни такая вот невезучая? Уехала из села и уже думать совсем перестала про туалет на улице, так нет, снова про него напомнили. А как тут жить вдвоем с мужиком? Как ей переодеваться? То-то у дежурной так ехидно поблескивали глазки, когда передавала ей ключ от номера, оказавшийся обычной комнатой без всяких удобств…
Ровно в половине четвертого капитан Полищук зашла в небольшое и неприметное кафе на улице Ленина. Этого славного города, видно, новые исторические веяния явно еще никак не коснулись. И памятник вождю мирового пролетариата все так же стоял в центре площади и указывал, какой дорогой надо идти в светлое будущее. Где-то там, в центре, бушевали бури,  гремели грозы, низвергались с постаментов коммунистические идеалы, а тут Ильич до сих пор все еще стоял и над всеми посмеивался. И только голуби окончательно загадили его кепку, да нос до неприличия облупился.
Удобно устроившись в дальнем уголочке, сидя у небольшого окошечка, Оксана с некоторым интересом во взгляде наблюдала за тем, как двумя нескончаемыми вереницами в обе стороны шагали люди в военной форме. Складывалось такое впечатление, что гражданское население в этом городе вовсе отсутствует.
Но, что больше всего капитана во всем этом поразило, так это обилие военнослужащих-женщин. Посмотреть на это, то получалось, что чуть ли не половина женского населения города работала в штабе. Конечно, скорее всего, это было не совсем так. Но, какая-та доля правды в этом была.
Другой работы для женщин в городе просто больше не было, если не считать торговцев на рынке. Весь районный центр жил за счет военных. Задерживали им выплату денег, и жизнь замирала, у всех падала торговля. Рынок, как барометр, показывал на то, как живут защитники Отечества. Как только им чуть повышали оклады, тут же взлетали цены на продукты, на съемное жилье и мигом съедали всю прибавку, если не больше.
Подполковник Пичугин несколько минут стоял в сторонке и с улыбкой наблюдал за задумавшейся девушкой. Ох, и хороша же эта девчонка! Не зря его так просил старый знакомый Ковальчук. За такую, конечно, можно и даже нужно попросить. Такой можно и даже нужно помочь. Такой трудно будет в чем-то отказать. Но, раз Алексей Петрович его просил…
– Ой, извините, – она смущенно улыбнулась.
– Оксана Степановна, здесь все то, – он быстро передал ей свернутый в трубочку файл, – что вас интересует. Списки всех тех объектов, включенных в зону вашего внимания, схематичное расположение их на местности, списки всех должностных лиц, могущих так или иначе быть вовлеченными в круг подозреваемых.
– Товарищ подполковник, – напомнила капитан, – меня еще интересуют те, кто приобрел дорогие машины, служа уже здесь.
Пичугин усмехнулся и покачал головой.
– Я у вас спросила что-то не то? – заволновалась Оксана. – Если это невозможно, то я, конечно, на этом не настаиваю.
На нет, конечно, и суда нет. Это несколько осложнит ей задачу, да что уж об этом-то говорить…
– Нет, почему же, – кадровик вдохнул в нее порцию свежего воздуха. – Я предчувствовал, что вы меня об этом еще попросите. Я сделал для вас такую выборку. Там все уже указано. Вам остается только сесть и спокойно и в тиши со всем этим разобраться.
Живая неподдельная радость разлилась по всему ее лицу:
– Ой, спасибо, товарищ подполковник. Я вам так благодарна.
Откровенно любуясь ею, Пичугин пренебрежительно махнул рукой:
– Не стоит, Оксана Степановна. Алексей Петрович просил меня вам помочь. Вот и все…
– Еще раз спасибо вам. Но как вам удалось сделать столько за это время? Я думала, что мне еще предстоит немало самой побегать, вычисляя, кто и на чем ездит.
– Зачем же, милая девушка, так сильно самой усложнять себе жизнь? У нас есть списки всех автолюбителей, имеющих свой личный транспорт. Там указано, какой автомобиль, какого года выпуска.
Оксана вдруг подумала о том, что зря она так сразу причислила себя к самым невезучим. Не повезло с попутчиком, не повезло с жильем, но с другим-то пока у нее все в порядке…
– Да, как вы и просили, я отметил тех, кто служил в Германии. Вы уж меня не обессудьте, но, как я и говорил, анализ всего этого вам придется сделать самой. У меня на это времени не было, да и не хотелось привлекать к этому какого-то еще другого, чтобы как-то не демаскировать повышенного внимания к нам со стороны компетентных органов. Ну, желаю вам успеха. Номер моего городского телефона у вас есть. Если что, сразу звоните…
Не торопясь, Оксана допила свой кофе, вышла на улицу и только тут заспешила. Заскочила в гостиницу, натянула на себя одежду что попроще, накинула на плечи рабочую куртку-спецовку, повязала на голову темный платок. Придирчивым взглядом окинула себя в зеркале. Удовлетворенно хмыкнула. 
Теперь она почти ничем не отличалась от местных женщин и выглядела, к примеру, как большинство торговок на базаре, а с темной папкой в руке, как чем-то озабоченный и донельзя замученный работник ЖЭКа. Скромная и ничем неприметная внешность. Замаскировавшийся капитан достала схему расположения военных городков и отправилась уже на месте знакомиться с интересующими ее объектами.   

По условному сигналу Малахов открыл дверь запыхавшейся Кате.
– Ой, Жека, спасибо тебе! – она чмокнула подполковника в щеку. – У нас все тихо?
– Да, вроде бы. Ну, ладно, Катюша, пойду я.
– Ой, Жека-Жека! Что же это-то я? – женщина огорченно всплеснула руками. – А ты-то сам не обедал! – всполошилась она. – Как же ты? Что теперь будешь делать?
– Да, ерунда, – он небрежно махнул рукой, – мне не привыкать. Совмещу обед с ужином. Все, Катюша, у меня через десять минут инструктаж по завтрашним стрельбам.
Малахов поднялся в свой кабинет. Приказ о проведении стрельб уже лежал у него на столе. Что ни говори, но про эти свои прямые обязанности Райка пока не забывала. А может, еще вчера его подготовила и отпечатала. Да, в принципе, какая ему в этом разница? Лишь бы дело делалось, а когда и за счет чего, то это уже ее, Райки, личные проблемы.
Взяв листок в руки, подполковник быстро пробежался по нему глазами. Спустился вниз и проверил должностных лиц. Руководитель стрельб – это, конечно, он сам, собственной персоной. Значит, такой человек у них на месте. Помощник руководителя стрельб – командир первого батальона майор Шувалов. Есть и такой. И все остальные должностные лица с его батальона. Начальник оцепления, начальник пункта боепитания, дежурный фельдшер. Вроде бы, все на месте…
Со стороны КПП показалась нестройная колонна с братской 45-ой бригады. Подошел начальник отдела боевой подготовки дивизии. Он лично и провел общий для всех инструктаж…
Все, на этом на сегодня задача Малахова и закончилась бы. Только вот «бы» мешает. Если бы это было порядочное заведение. Если бы все было организовано, как у них в училище. Приказ командиром подписан, и все, кому это положено, в нем расписались. И дальше каждый выполняет свои прямые обязанности на своем участке.
Автомобильная служба сама планирует две машины для выезда. Одну под боеприпасы, вторую под оцепление. Командир автороты готовит технику и водителей для выхода. Служба ГСМ своевременно заправляет топливом. Тогда он, Малахов, придет в шесть утра, даст свисток и все закрутится. Но это, как оно должно было бы быть, если бы в бригаде был порядок…
Если бы в этой бригаде был порядок, был один на всех начальник. А тут каждый пуп-пупок мнит себя начальником. Приказ по части для них уже не указ. Они по общим правилам работать не привыкли или не обучены. Надо, чтобы к ним лично пришли на поклон и попросили.
Тут Малахов, тяжело вздохнув, и отправился совершать бесчисленные круги из одного кабинета в другой. Из штаба в автопарк и обратно. Бегал он, все бегал, а его машины так и не заправили. Впрочем, не только его, а все, которые были должны выходить в рейс на следующий день.
Что-то, где-то у кого-то не сложилось, и топливо в бригаду не подвезли. Но это для всех уже дело обычное. Никто уже не удивлялся, если вместо девяти утра лишь часам к двенадцати машина покидала ворота парка. Все уже к этому привыкли и просто не обращали внимания.
Но в этом случае под угрозу ставилось проведение завтрашних стрельб. Бригада Малахова их обеспечивала. И весь спрос будет, конечно, с него. Зам командира дивизии не будет разбираться, кто и почему не завез топливо, кто и где его перехватил, кто является истинным виновником.
Кто отвечает за проведение стрельб, тот, в конечном итоге, и виноват в их срыве. Не обеспечил, вовремя не побеспокоился. И в этом есть и своя доля правды. Но подполковник не обязан так бегать, подменяя работой своих ног остальных начальников, больших и маленьких.
А пока начальник оцепления разводит беспомощно руки в стороны и лопочет перед ним что-то очень невразумительное. Но чтобы сейчас этот растерянный и перепуганный командир взвода ему ни говорил, ясно одно – своевременный выезд на стрельбище под реальной угрозой срыва. Снова ему самому придется вмешиваться в этот процесс.
– Ладно, товарищ старший лейтенант, я вас понял, – Малахов оборвал эту бесполезную исповедь. – Идите, занимайтесь по собственному плану.
– Есть! – старший лейтенант развернулся, и его как ветром сдуло.
С трудом он дозвонился до дивизии. Конечно, подполковник – это уже не старший лейтенант, и там с ним разговаривали немного по-другому. И топливо сразу у них нашлось. И они готовы были его сразу выделить в запланированном объеме, вот только почему-то за ним никто так не заехал.
– Я понял, понял вас, товарищ майор, – Малахов криво усмехнулся. – Как всегда во всем виноваты бригады. Следовательно, если я сейчас подъеду, меня заправят?
– Да-да, конечно, – заверил его по телефону начальник ГСМ дивизии. – Я сейчас вызову начальника заправочного пункта и лично такую задачу ему поставлю. Он будет вас ждать.
Делать нечего, пришлось ему брать дежурную машину и ехать на ней самому. Отъехали всего-то от бригады километра три и заглохли. Водитель открыл капот, встал на бампер и застыл в характерной для таких случаев позе. Мимо них проходил, идя по дороге домой зам по технической части. Его сгорбленная фигура, вставшая рядом с водителем, несколько украсила невеселый пейзаж. Наконец, общими усилиями движок заставили работать.
Пока полчаса простояли на половине пути, пока доехали. Прапорщик и не дождался их, ушел домой. Снова пришлось обзванивать всех по кругу. Недовольно пыхтящий начальник пункта ГСМ открыл дверь в заправочной и уселся на свое место за пультом. Счетчик отсчитал шестьдесят литров, и стрелка замерла. Малахов озадаченно посмотрел на заправщика.
– Не понял? – он ткнул пальцем на цифру 60.
– По двадцать литров на машину, – коротко кинул прапорщик, больше не собираясь кому-то еще что-то там объяснять.
Это, как тотчас понял Малахов, ему сейчас залили на три машины. На дежурную машину на очередные сутки и на две его машины под оцепление и боеприпасы.
– Но, дорогой, в заявке указано, что по пятьдесят литров! – неподдельно возмутился он.
– Заявки вы эти пишите там, у себя в бригаде…
На этом сытом невозмутимом лице ничто так и не шелохнулось.
– А у меня тут свои есть начальники. Не хотите, можете не заправлять, – прапорщик безразлично пожал плечами.
Лично ему, какое дело до какой-то там боевой подготовки? У него одна забота – ужать до минимума количество отпускаемого топлива. Они там, в бригадах, видно, думают, наивные, что его прямая задача обеспечивать всю их жизнедеятельность. Нет, это они там все существуют, чтобы он тут мог развернуть свою кипучую деятельность.
– Вы подпишетесь у меня и в путевках… или мне дать команду слить топливо?
Малахов вспомнил то, о чем ему давеча говорил Кондрашов и только скрипнул зубами:
– Подпишу…
Взял ручку подполковник и расписался в журнале в получении 150-ти литров солярки…
Только что на нем одном сэкономили 90 литров…

До гостиницы Малахов добрался только часикам к десяти.
– А у вас появился сосед, – загадочно улыбаясь, объявила ему дежурная вместо того, чтобы выдать ключ от номера.
У уставшего до смерти подполковника уже не было сил и какого-то желания на то, чтобы обратить внимание на тон этого заявления и веселые искорки в глазах у женщины за окошечком. Сосед, так сосед, Не в первый уже раз к нему кого-то подселяли. По крутой и узкой лестнице он поднялся на второй этаж, прошел в конец длинного коридора и постучал.
– Входите, не заперто, – услышал он, и его всего мгновенно обдало жаром.
Вот это сюрприз! Голос-то был явно не мужской. Но главное его еще ждало там, за дверью, которую он мягко толкнул вперед, и она подалась, открылась с тихим скрипом.
– Вы? – он удивленно захлопал глазами. – Нет-нет, этого не может быть. Вы что это, дамочка, решили преследовать меня? – негромко пробурчал Малахов, проходя к своей кровати и в полной растерянности оглядываясь.
Увидев прямо перед собой лицо своего недавнего попутчика, Оксана просто застыла на своем месте, потеряв на время дар речи.
– Что, в молчанку будем теперь играть? Или вы приведение увидели? – он повесил тяжелую куртку на крючок.
– Вы… тот самый человек из поезда? – выдавила Полищук из себя.
Потрясение было настолько велико, что ей показалось, будто все стены качнулись и стали сближаться, вот-вот раздавят ее.
– Как вы тут оказались? Я не знала, что это будете вы.
– Я-то? – Жека показал на себя пальцем. – Я к вашему сведению, здесь живу, – он мрачно усмехнулся, совершенно пугая ее своим неподвижным и тяжелым взглядом.
Оксана внутренне поджалась. Что-то сейчас будет?! А она еще нахамила ему там, когда приехали. Ну, не нахамила, но, все-таки, говорила не очень-то вежливо.
– Живу и уже очень давно. Если вам что-то не нравится, не нравится мое общество, то я вас здесь, милая барышня, не держу. Можете катиться из этой комнаты на все четыре стороны.
Накопившаяся внутри злость на всех и на вся заставляла его грубить. Грубил он еще и затем, чтобы как-то спрятать за этим свое смущение, унять сердцебиение в груди.
– Может, вы, мужчина, это… перейдете в другой номер? – Оксана чуть приподняла свои глаза.
– Нет. Это вы можете идти и ночевать на улице, в парке на скамеечке. Там очень удобно. Я это как-то пробовал. Вы можете идти, а я отсюда никуда не уйду. Впрочем, делайте, что хотите, – он перестал обращать на женщину внимания и двигался по комнате, не замечая ее, словно бы он находился тут совсем один.
Полищук сникла и притихла, сидя в своем уголочке. Вот уж кого она больше всего не ожидала здесь встретить, так это нечаянного соседа-пьяницу из поезда. Конечно, в форме он выглядел намного лучше. Чисто выбритое лицо посвежело, немного приоткрылись глаза.
Но пьянь, во что ее ни одень, она все равно такой же пьянью и останется. Нет, не повезло ей. Надо же было, чтобы вот ее так угораздило. Что это у нее сегодня все, словно на качелях? Считалочка: везет, не везет. Не отрываясь, она во все глаза наблюдала за соседом.
А тот достал бутылку, налил не меньше, чем полстакана и залпом все выпил. Вышел, где-то ходил, вернулся. Налил и снова выпил. Интересно, сколько он так за целый день в себя вливает? Постоял у окна, наблюдая за черной пустотой на улице.
Достал из сумки китайский будильник, что-то подкрутил, поставил на стол. Повернулся к ней спиной и тут же, нисколько ее не стесняясь, разделся и забрался под одеяло.
– Спокойной ночи, – буркнул он. – Мне завтра рано вставать, – добавил чуть мягче. – Да, если вам нужен, свет мне не мешает.
Чуть подумав, Оксана подошла к выключателю и щелкнула им. Глаза не сразу привыкли к темноте, и потом вдруг оказалось, что тот свет от уличного фонаря с успехом заменял ночник, создавая в комнате полумрак, в котором при желании все было очень хорошо видно. Видны были и направленные на нее застывшие глаза соседа.
– Вы можете хотя бы отвернуться? – преодолев себя, спросила она. – Вы понимаете, что мне надо переодеться? Да не смотрите же вы так на меня. Совесть у вас есть, или вы ее всю пропили?
Совесть – категория избирательная, она или есть, или ее нет. Малахов усмехнулся. Сейчас, сейчас вот он ее за всю свою пропитую совесть заставит попрыгать одним местом на жареных углях.
– Больно надо, – проворчал он, поворачиваясь набок. – Что я до этого голых баб, что ли, не видел? Нужно мне на ваши вислые сиськи смотреть…
От такого откровенного заявления Оксану бросило в краску.
– Или у вас есть что-то такое, чего нет у других, и вы боитесь, что я это вдруг обнаружу? Может, это у вас, как у той свинки из мультика «Ну погоди», не два соска, а они аж в несколько рядов?
Вот же сволочь! Он еще и издевается над ней! Оксана зло и прерывисто задышала, быстро скидывая с себя одежду и бросая в сторону этого хама настороженные взгляды. Раз он такой и способен на такие выражения, то чего ему стоит взять и повернуть голову в ее сторону.
Но сосед пока честно выполнял выдвинутые условия. Дальше слов его действия пока не шли. Но впереди у него еще вся ночь. Но так же она думала и в поезде. Но там с ней ничего такого не произошло. Наоборот, кто-то даже проявил о ней какую-то заботу.
Только накинув на себя просторную ночную сорочку, Оксана немного успокоилась, привычными движениями собрала волосы в короткие косички. Вздохнув, девушка быстро скользнула под одеяло, устроилась и внимательно прислушалась. Скорее всего, мужчина уже спал. С того, противоположного, угла доносилось ровное дыхание человека, заснувшего очень глубоким сном, сном праведника, уставшего после долгого тяжелого дня.
Нет, все-таки странный он какой-то тип.

Ровно в пять утра запикал китайский электрический будильник. Первый сигнал поплыл по комнате еще не такой сильный, второй чуть громче. И так по нарастающей.
Пи-пи-пи-пи! ... Пи-пи-пи-пи! ...
Проснувшись, Оксана с ужасом подумала о том, что этот неприятный звук минут через пять, да нет, где там, еще намного раньше перебудит всю общагу, но сосед так и не проснется. И если его не выключить…
Пи-пи-пи-пи! ...
Вся съежившись, она натянула на голову одеяло. Но и это не спасло. От этого нарастающего противного звука спасения просто не было. А мозг ее сам, просто автоматически, непроизвольно отсчитывал количество сигналов. Один, два, три… пять. Сколько их еще будет? Однако шестого или, может, седьмого сигнала уже не последовало.
Малахов проснулся от первого же сигнала. Просто ему нужно было еще какое-то время. Чтобы сообразить, где он на этот раз находится. И с какой именно стороны до него доносятся эти звуки. Он сориентировался, протянул руку и отключил звонок. 
Стараясь сильно не шуметь, подполковник тихо поднялся, стянул со стола пакет с туалетными принадлежностями, приготовленный еще с вечера, глянул в угол на затаившуюся девушку, и слабая улыбочка заиграла на его губах. На цыпочках прошел к двери, чуть приоткрыл, протиснулся бочком, и узкая полоска желтоватого света, заползшая в комнату из коридора, исчезла.
За всем внимательно наблюдал настороженный глазик, выглядывающий из-под одеяла. Дверь прикрылась, луч света пропал, глаза сомкнулись, и сон снова захватил Оксану в свои крепкие объятия…

Бойцы уже завтракали. Малахов подсел к столику для дежурного по части и ответственных. Официант-солдатик быстро метнулся к раздаточной комнате и поставил перед подполковником тарелку с кашей, кружку с чаем, хлеб и кусочек масла.
Малахов благодарно кивнул головой. Приказывать и требовать, чтобы тут его покормили, он права такого не имел. Но, впрочем, и отказываться ему смысла никакого не было. Если сейчас не перекусить, то потом он до обеда проторчит в поле. А сто грамм, опрокинутых с самого утра, чтобы заглушить пожар в горящих трубах – это совсем не еда.
Появился начальник оцепления. Доложил о том, что к выезду у них все готово. Это уже другое дело. Малахов вполне удовлетворенно пожал руку старшему лейтенанту и вместе с ним вышел на улицу. Одно приятно, что ворота парка у самого выхода из столовой. Это кто-то очень хорошо в свое время придумал. Не надо было столько времени терять на переходы туда и обратно. Выскочил, быстро поел и заскочил.
Один «Урал» сразу же пошел по маршруту выставлять оцепление на свои посты, а второй взял направление на склад с боеприпасами. Темень. Фары вырывают из нее узкую полоску. Машину бросает по ухабистой дороге из одной стороны в другую. Подполковник усмехнулся. Вот она… и снова романтика и все прелести военной жизни…
  Хмурый, невыспавшийся прапорщик уже поджидал их. Недовольно что-то проворчал, но, увидев спрыгивающего с подножки подполковника, разом умерил весь свой пыл и быстро превратился в саму любезность.
– Товарищ подполковник, здравия желаю! У меня все давно готово. Можете получать. Я еще вчера все согласно заявке подготовил.
Прикрываясь одним плечом от пронизывающего ветра, Малахов прошел на склад. Приличных размеров штабель из самых разных ящиков привлек его внимание.
– Юрок, это что, ты все нам приготовил? Знаешь, нам столько, ведь, не нужно. Мы этого и за неделю не израсходуем.
– Никак нет, товарищ подполковник, это не вам…
Почему-то Ющук сильно смутился, и глазки его неприятно забегали.
– Это все я сегодня должен передать на другой склад.
– Это зачем же? – удивился Малахов. – У тебя что тут, места уже не хватает? Вон его у тебя еще сколько.
– Я и сам, товарищ подполковник, не знаю, зачем все это. Распоряжение вчера такое пришло. Мое дело маленькое. Приказали – выполняю.
– Понятно, – теряя всякий интерес, проронил Малахов. – Мы с тобой, Юрок, люди подневольные. Что скажут нам, то и выполняем.
Действительно, чего это он во все вмешивается? Какое ему, собственно, дело до этого движения имущества со склада на склад?
Экипированные с ног до головы бойцы-десантники закинули в кузов ящики с патронами, ручными гранатами, выстрелами к РПГ-7В. Старшина-сверхсрочник втиснулся в кабину третьим.
– Сергей, все получили? 
– Так точно, товарищ подполковник.
Но что-то такое Малахову в голосе начальника пункта боепитания все-таки не понравилось, и он переспросил:
– Точно все получили? Или приедем на место, и окажется, что что-то забыли? Лучше сейчас вернуться, пока еще не поздно и время нам позволяет. Так что скажешь, Сергей? Все получили?
– Ну, почти все получили.
– Это еще как? – Малахов еще больше насторожился.
На лице старшины отразилась тень мучительного раздумья. Он хотел, но все не решался сказать, не зная, как к тому отнесется подполковник, человек у них новый.
– Э-э-э…
Наконец, он подумал о том, что это, в конце концов, не его дело и не им придумано.
– Ну, к примеру, Ющук вместо десяти тысяч патронов выдал мне 6480 – шесть полных цинков.
На притаившейся в темноте колдобине здорово тряхнуло, подполковник вцепился в ручку, переспросил:
– Не понял. Он что, ошибся?
– Нет, и гранат тоже выдал примерно в таком же соотношении, две трети от требуемого количества в заявке.
В голове порядком шумело, Малахов болезненно поморщился:
– Постой, Сережа, а что ты мне об этом на складе не сказал?
Там бы и решили на месте эту проблему…
– Так мы всегда так делаем, – пожал плечами старшина. – Если брать по полной заявке, то потом остаются большие излишки. На стрельбище не все бойцы выходят. Кто-то у нас в наряде стоит, кто больной, а кто и на работах. Тогда неизрасходованные боеприпасы приходится возвращать на склад, там с этим начинается морока, возникает путаница. 
Что ж, определенная логика в рассуждениях сверхсрочника была, против нее возразить было нечего, кроме одного…
– Ну, это понятно, что не все бойцы выходят и что иногда остаются большие излишки. Непонятно совсем другое. Почему нельзя уменьшить саму заявку? Это же сделать намного проще?
– Может, оно, товарищ подполковник, и проще, но я слышал как-то у себя в штабе, что требуют выписывать именно такое количество.
Интересно-интересно… И где же здесь собака зарыта?
– Хорошо, Сережа, а в своих актах об израсходовании боеприпасов вы какое количество указываете?
– То, что в заявке.
– Да, – протянул Малахов. – Тогда мне это совсем уже непонятно. Или же, наоборот, все становится очень даже понятно…
И тут излишки создают…

Комбат Шувалов встретил их и доложил об общей готовности батальона к проведению стрельб. Время подошло, и на командном пункте поднялся белый флаг – разрешение на открытие огня дано. Подразделения развели по учебным точкам.
Слева огневые направления заняла соседняя 45-ая бригада, еще дальше – подразделения и части боевого обеспечения дивизии. А вот, если бы вчера Малахов поленился и сам не заправил бы машину? Чтобы сейчас было бы, а?
Но подполковник Малахов лично подсуетился, и, как результат, вовремя затрещали короткие автоматные очереди, застукали одиночные пистолетные выстрелы. Где-то сбоку заработали снайперские винтовки. С отчаянным уханьем одна за другой вылетали противотанковые гранаты. Загремели взрывы на огневом рубеже, где производилось метание ручных гранат.
Огневая подготовка – это, видать, единственное, что в этой дивизии проводилось почти неукоснительно. Нет, выше всего, конечно, были занятия, как это раньше говорили, по политической подготовке. Новое независимое государство на свой лад кроило всю мировую историю и должно было эти плоды своих титанических усилий довести до масс и, прежде всего, до своих солдат и офицеров.
Там и гетман Мазепа был совсем не предателем, а истинным радетелем своего народа. Хотел выйти из-под власти московского царя и стать под руку шведского. Скандинавы, конечно, они же хохлам намного ближе по крови, чем русские. И Симон Петлюра, грабивший простых селян и полосовавший их нагайками, ходил в героях. Степан Бендера, вообще, стоял в этом ряду вне всякой конкуренции.
Весь их народ сообща боролся с фашизмом, а дивизия СС «Галичина» воевала против Красной армии. И они теперь, бывшие эсэсовцы, все тоже стали героями. Вот про это и про многое еще другое рассказывали бывшие замполиты своим доверчивым слушателям.
Да, а на всех остальных занятиях могли ставить и обычно всегда так и делали жирный-прежирный крест. Техника в поле за отсутствием топлива и с целью его экономии не выходила. Механики-водители вождением своих БМД и других боевых машин не занимались. Тактическая и специальная подготовка не проводилась, или делалось это только от случая к случаю.
Ну и что, спрашивается, тогда с них возьмешь? Одним словом, пехота и все. Одно только у них название осталось, что воздушная. Разведчики одни постоянно занимались. То и дело шастали по всем окрестностям в поисках того, что еще можно стащить и упереть с собой. Да, еще инженерно-саперная рота в поте лица трудилась по именно своей специальности на постройке подсобных хозяйств и другого прочего…
А огневая подготовка, если связать во едино кое-какие его размышления, проводилась с единственной целью создать неучтенный запас боеприпасов, а потом… потом его реализовать…

Ближе к двенадцати дня офицеры стали подтягиваться к центральной наблюдательной вышке. Начальник штаба батальона с очень шустрыми глазами бойко травил обычные в таких случаях байки. Майор в свое время служил в Монголии. Тоже заграница. Только почти что своя, в Забайкалье.
– … Снабжение у нас в полку было очень плохое. Или к нам не завозили, или начальство все разворовывало. Доходило до того, что бойцы, как крысы, по всем помойкам рылись…
У кое-кого перед глазами стояли примеры посвежее, из толпы заметили:
– Ну, Федотыч, у нас сейчас тоже не лучше. Тогда воровали и сейчас это делают не хуже. Ты лучше скажи, как там у вас было насчет бабья?
– А чего? Этого товару и там хватало. В гарнизоне жили жены офицеров и прапорщиков. О, что там творилось!
Мечтательно закатывая глазки, майор покачал головой.
– То же что и у нас три-четыре года назад?
– О, еще похлеще. Молодые лейтенанты привозили с собой подруг. Где они только их, прости… меня Господи, подбирали?
– Как это где?
В разговор вмешался молодой задорный голос.
– Известно, где. По всем городским общагам.
– По всем этим помойкам, короче. Значит, женились за месяц-два до выпуска на ком и кому что попало. Вот потом и начинали эти девки вовсю хвостами вертеть, ну, а их мужики по чужим бабам бегать. Такое творилось, что вспомнить даже страшно. Стоило кому-то на полигон выехать, как тут начиналась карусель. А многие напостоянку так и жили уже «шведскими» семьями, никого не стесняясь.
– А ты Федотыч, как там жил?
– Ну, я…
Боясь завраться, майор тут малость замялся.
– Я, вообще-то, мужики в ту пору еще холостым лейтенантом был.
– Так ты тоже в свое время был ходок?
– Ну…
И не подтверждая это заявление, и не опровергая его, начальник штаба скромно пожал плечами.
– А как там, Федотыч, насчет местного населения было? Дикарье? Такие, наверное, там уродины узкоглазые были, что и смотреть-то не на что?
– Нет, почему же, – майор оживился, – очень даже там симпатичные монголочки были.
Один из ротных скептически сплюнул, растер плевок сапогом:
– Не может быть, привираешь, Федотыч.
– Нет, ей богу, не вру. Кое-кто из наших ребят там даже подженился.
– Ну и как?
– А кто его знает, как…
Словно что-то вспоминая, майор неопределенно пожал плечами, а глаза его чего-то вдруг убежали в сторону.
– Так они, Федотыч, грязные, никогда не моются.
– О, напомнил. Случай у нас там один такой был. Служили у нас в полку два друга холостяка. Те еще ребята, скажу я вам, были. Познакомились они как-то там с одной монголкой, затащили ее к себе на квартиру. Жили вместе они вдвоем в однокомнатной. А она, девка-та эта, вся потом провонялась. Но красивая, чертовка. И хочется и как-то не так. Ну, подумали и в ванну ее загнали. С дуру сыпанули эти ребята туда горсть стирального порошка и отмыли. Аж хруст от чистой кожи пошел. А девка что-то все по-своему, непонятно лопочет, смеется. Довольная чему-то.
– Чего это она, с придурью, что ли, была?
Хмыкнув, начальник штаба покачал головой:
– Да нет, они ей предварительно винчика дали отпробовать. Дозу они, небось, не рассчитали или малость переборщили. Занялись они вскоре этой девчонкой. До чего же выносливой оказалась подружка. Утром отправили ее, а сами без сил завалились спать. Дело на воскресенье было.
– И все? – протянул кто-то несколько разочарованный таким простым концом. – И что тут такого?
– Нет, не все. Через неделю этих ребят с местной милицией нашли. У девки по всему телу странные пятна пошли. Думали, что это что-то заразное. Парней наших в комендатуру… – майор многозначительно замолчал.
– Ну и что с ними стало? – затеребил его сосед.
– А ничего. Потом уже разобрались. Это у нее пятна от чистоты пошли. Аллергия. После того, как ее отмыли.
– Ха-ха-ха!
Взрывы хохота долго сотрясли здание из стекла и бетона.
– Федотыч, а одним из них, случайно, не ты ли там был?
– А что?
Скромно потупившись, майор почесался в затылке.
– Давно это дело было. Разве все и упомнишь.
– Ха-ха-ха!
– А вот у нас еще случай был…
Эстафету быстро перехватил зам командира батальона.
– Служил я тогда в Забайкалье. Приехали мы как-то с другом в Читу. Приехать туда и не побывать в «Даурии» – это у нас уже считалось западло. «Даурия» – это самое коронное место, где всегда офицеры собирались.
– Думаю, что не только офицеры, – заметил комбат Шувалов. – Слышал я как-то, что, кроме нас, голытьбы, туда и приличные люди захаживали. Из тех, кого еще в «законе» считали…
Только сидели они в другом уголочке…
– Может, того я не знаю. Сняли мы там двух подружек. Я тогда еще лейтенантом был. А друг мой немного постарше. И получалось так, что и подружки эти оказались одна моего возраста, а вторая вточь, как мой дружок. Полное соответствие. Весь вечер с ними протанцевали. Потом взяли с собой водочки, бутылочку шампанского и девочек с собой потянули. А те и сами не сильно-то против этого были. Активисточки. Приехали в Читу на какой-то комсомольский слет…
… Посидели они немного у нас, еще выпили. По общему согласию разделились. Та, что была постарше, пошла с моим дружком. А молоденькая девчонка со мной пошла. Представляете, смущалась, как юная пионерка, как будто бы для нее все эти фокусы были впервые. Самое интересное, что уже два года была замужем, а кроме одной позы, где она лежит на спине, широко раздвинув ножки, ну, ничего девка не знала. Кто у нее там, что за баран был мужем?
Смущаться-то она смущалась, но не сильно-то чему противилась. Да и доза, принятая нами до этого была тоже приличной. Сперва она все там ладошкой от моих рук прикрывалась, но потом, когда я пустил в дело язычок, она ладошками только свое лицо прикрывала. И смотрю, что так понравилось это ей, вошла во вкус, двигаться сама навстречу мне начала…
Не знаю, что ее туда потом понесло, но она ткнулась во вторую комнату. А там ее старшая подружка у Мишки, моего дружка, со всем усердием вылизывает и вовсю заглатывает. И так это классно у нее получается! С таким вдохновением работает!..
Лидка моя, так вся в ужасе. Как это, мол, коммунистка может себе такое позволить? Где же все ее моральные и нравственные принципы? И как это… быть с «Моральным кодексом строителя коммунизма»? Я ее, расстроенную, как мог, так и успокаивал. Мол, а что тут такого, если человеку этого всего захотелось? Попробовала, может, и понравилось?
Ну, чего вы, жеребцы, ржете? Так все и было. Крепко ей, видно, мозги запудрили, пока училась в школе. Вот, какое-то время прошло. Лидка ушла в ванную. А тут уже Мишка выглядывает и заговорщицки мне подмигивает, дает мне ясно понять, что пора уже меняться партнершами. Был у нас с ним до этого про это договор.
Верка ему все там про себя рассказала. Про то, что работает она вторым секретарем райкома комсомола, а Лидка моя там же недавно инструктором устроилась. Тут они уже второй день на конференции. Решили совместить приятное с полезным. А что тут такого? Все даже очень понятно. «На шару» в ресторане посидеть, нормально покушать, от души напрыгаться. И, в конце концов, еще в придачу ко всему и удовольствие получить…
Там, где они живут, городок очень маленький. Все на виду. «Налево» сильно-то так не побегаешь, моментом слухи поползут. А разнообразия-то хочется, ох, как хочется. Муж у Веры какой-то чиновник, старше ее лет на пятнадцать. И к этому делу у него интерес давно уже угас. А она, бедолага, только в самый вкус вошла. А Лидка еще в этом деле зеленая. Первый раз только в свет вышла…
Ну и Мишка протопал к ванной и приоткрыл дверь. А там нагая дева склонилась над умывальником. Дружок мой аж ногами засучил, не выдержал такого соблазна, выдавил из тюбика крем для бритья на свой подскочивший инструмент и тут же пристроился к тугому заду девчонки, с ходу войдя в то отверстие, что чуть повыше.
От такой вящей неожиданности Лидка, верно, и от боли, да и от страха пронзительно заверещала, дернулась, попыталась вырваться. Да, где уж там. Пятнадцать пудов так придавили ее к краям ванны, что девке было уже и не пошевелиться. А дружок своей пятерней плотно зажал ей рот. Послышался тоненький жалобный скулеж, а потом постепенно затих. Лидка задышала все чаще и чаще, а вскоре и вовсе задвигалась в такт с моим дружком…
– Понравилось, значит.
– Понравилось. Мишка любую мог довести до кипения. А тут Верка подошла и потянула меня за собой.
– И ты ей там класс уже показал.
– Нет, это она мне показала…
Новый взрыв хохота прокатился под бетонными сводами.
– Зубоскалы, – незлобно, только для порядку, ругнулся Малахов. – Черт вас всех, балаболов, подери! Как соберетесь все вместе, так больше уже и не о чем и поговорить. Одни пошлости у вас на уме. Стоять рядом и слушать невозможно. Как будто других тем для разговора не существует.
– А о чем же еще говорить?
Начальник отделения боевой подготовки неопределенно пожал плечами:
– О службе. Или у вас все чики-чики в подразделениях?
– Нет, товарищ подполковник, разве вы того не знаете, что разговор о службе – это верный признак наступления у дружной компании последней стадии опьянения? – лукаво улыбаясь, ввернул начальник штаба дивизиона. – А так, пока еще все не нажрались, мы все про баб, да и гутарим.
– Ну и черт с вами!
Конечно, Малахов и сам хорошо знал этот расхожий анекдот про все те стадии, через которые проходит любая офицерская попойка.
– Товарищ подполковник, говорят, что вы в свое время в Германии служили. Как там было насчет немочек?
– В каком это смысле?
Прекрасно понимая, куда это клонит молоденький лейтенант, Малахов усмехнулся. Ух, как кое-кому хочется знать, из чего слеплены недоступные их пониманию европейские женщины.
– Можно было, к примеру, с ними закрутить? Ну, вы понимаете…
Конечно же, он все понял и, широко улыбнувшись, ответил:
– А что они там совсем с другого теста, что ли, слеплены? Тоже такие же, как и у нас, женщины… с такими же понятиями, представлениями и потребностями. Тоже жить хотят. И, желательно, как можно лучше.
– Во-во! – толпа вмиг оживилась. – Расскажите нам что-нибудь из той жизни, которой нам уже, по всей видимости, никогда уже не увидеть.
– Чего это так пессимистически?
Повернув голову, Малахов очень внимательно посмотрел на ротного.
– В нашем независимом государстве перед каждым все двери открыты. Езжай, куда только хочешь.
– Поедешь, если баксы есть в кармане. А нам и на жратву не хватает. Заграницу после развала Союза прикрыли. Одна Югославия осталась. А там наши в такой дыре стоят, что упаси меня, Господи…
В Косово, где албанцы хотят от сербов отделиться, того гляди, вспыхнут беспорядки. Прикажут стрелять, так своих братьев-сербов стрелять? У кого рука поднимется? Но не выполнить приказ…
– Одно хорошо, что бабки неплохие платят.
– За что, ребята, боролись, на то и напоролись. Присягу на верность незалежної Украине принимали? Вот и платите по счетам.
Купились в свое время на то, что им обещали увеличить содержание в разы и выплачивать его в твердой валюте. Пока покупали их, обещали, потом все это как-то позабылось…
– А вы, товарищ подполковник, разве ее сами не принимали? – немного обиженно и с некоторой язвительностью в голосе спросил ротный.
– И я, братцы, принял. Так я этого и не отрицаю. Так и я за это тоже расплачиваюсь.
А надо было ему кинуть тут все и уехать в Россию, как это сделал Рэм, старый и верный его друг…
– И все же, товарищ подполковник, расскажите нам что-нибудь.
Все взоры обратились на него, вцепились мертвой хваткой.
– Ладно, все равно уже не отстанете. Знаю я вас, черти. И мертвого достанете. Когда я еще служил в Потсдаме, соседка по лестничной площадке, а жили мы в домах вперемешку с немцами, и тогда вот в подъезде половина квартир могла быть наша, а другая часть – их, прибегала иногда за помощью. Муж у нее был очень таким классным сантехником и на заработки ездил в ФРГ. Вот мне время от времени и приходилось его собственные краны ремонтировать. У них же, как и у нас, сапожник тоже всегда ходит без сапог. Или трубы, к примеру, часто забивались. Приходилось их тоже мне тогда прочищать.
– И кое-что иное заодно там прочищали?
– Это уж как водится, не без этого…
Малахов вспомнил, зажмурился, встряхнул головой.

… Как давно уже это было! Сколько же лет прошло, сколько же воды с той самой поры утекло. Лейтенант Малахов случил тогда в учебной бригаде командиром взвода в самоходной батарее. Жизнь была трудная, но веселая. Захватывающая и интересная работа отнимала почти все время. С утра до вечера он пропадал в военном городке. На личную жизнь почти ничего не оставалось. Приходил домой поздно, только ночевать. Со своими соседями-холостяками чаще виделся в парке, в учебном поле, чем за общим столом в небольшой однокомнатной квартирке, выделенной им на троих.
В тот день лейтенант заступал в наряд, выкроилось несколько часов для подготовки, и он решил чуть посидеть на спине, выгнав пузырек на середину. Глаза сами по себе начали слипаться. Резкий, настойчивый стук в дверь нарушил всю идиллию этого благостного отдыха.
Поднявшись, он подошел к двери и открыл дверь. На пороге стояла их милая соседка Анна. А если уж быть до конца точным, то Аннет. Но они при встрече с ней называли ее просто Анной. Женщина вся, с ног до головы, была мокрая, одежда в каких-то ржавых подтеках.
– Камрад офицер, камрад офицер, – лопотала она, видно, других слов больше не зная.
– Was ist los, Frau Anna? Что случилось? – спросил он по-немецки.
Из сбивчивого объяснения бедной женщины понял, что она принимала ванну, кран что-то не стал закрываться, она его того… с силой пристукнула, и его вдруг сорвало. На глазах у Анны появились слезы отчаяния, она стояла перед ним такая жалкая, беспомощная и заламывала руки. Лейтенант схватил разводной ключ, на всякий случай валявшийся у них на кухне под раковиной, и рванулся на помощь.
Конечно, перекрыть там общий кран ему большого труда не составило. А потом, уже не торопясь, он разобрался и с поломкой. Потом сам метнулся в магазин, и через полчаса все было в полном ажуре.
– Tee? – по-немецки предложила она ему чашку чая, и он не стал отказываться.
Пододвинув рукой к себе табуретку, хозяйка встала на нее и потянулась к верхнему шкафчику. Полы ее и так коротенького халатика неудержимо поползли вверх, совсем бесстыдно открывая перед его глазами подколенные ямочки, стройные икры…
И все случилось так неожиданно. Анна чуть покачнулась, табуретка под ней накренилась, и он едва успел подскочить, подхватить. Его руки крепко сомкнулись на ее плотной нежной груди, губы уткнулись в шелковистую кожу на шее. И он, отчаянно зажмурившись, поцеловал ее, потом еще, еще, все ожидая, что она сейчас повернется и ударит его за такую беспардонную наглость.
Но она почему-то все не поворачивалась, не вырывалась, наоборот, обмякла в его руках и тяжело задышала. Не долго раздумывая, он подхватил ее и понес в спальню…
Сколько тогда это сумасшествие продолжалось? Он опомнился только, когда вдруг настенные часы отстукали то ли пять, то ли шесть ударов. В шесть часов начало развода. Выходит, что он опоздал? Малахов вскочил, как взведенная боевая пружина бойка ударника. Но тогда, на его счастье, часы показывали только пять.
Конечно, потом он к ней еще заходил и не один раз. Аннет как-то призналась ему, что уже давно приглядывалась к нему, но не знала, как ей подойти. Помог ей случай. Его Величество Случай. Не сама же Аннет специально, в конце же концов, сорвала головку этому крану? Или все же она сделала это сама?..

– Да, дамочка была нечего, – словно очнувшись, продолжил Малахов. – Вся в соку. Но, учтите, ребята, в те дни я еще был неженат.
– А как вы с ней объяснялись?
– Да, я неплохо, в общем-то, шпрехаю.
И не только, как говорится, в пределах школьной программы.
– А как другие, которые не шпрехали?
– А как у кого получалось…
Усмехнувшись, подполковник пожал плечами.
– Были у нас и такие, что ни слова не понимали. В магазине они, чтобы взять полкило колбасы, сначала заказывали продавщице килограмм этого продукта. Килограмм, он, что по-нашему, что по-немецки, звучит также, на слух одинаково.
– И что они потом делали с этим килограммом?
– Они? Они просили, показывая рукой, ополовинить слишком для них длинную колбаску.
– Шутите, товарищ подполковник?
Кто-то усомнился в правдивости всего этого рассказа.
– Сами только что все придумали?
– Да нет, ребята, все на полном серьезе. Сам, собственными глазами такую картину в магазине наблюдал.
– А что еще интересного вы наблюдали?
– Что еще было? Вот, случай у нас как-то один был, как раз на самую животрепещущую и интересующую вас тему,
Выдерживая томительную паузу, Малахов, кривя губы в улыбке, окинул притихшую аудиторию повеселевшими глазами.
– Шли двое наших вояк по Потсдаму. Нет, не местные. Они из соседнего городка приехали. Идут и по сторонам так и оглядываются. Но хочется им так, что уже и мочи терпеть нету. Там, у себя, им подробно объяснили, где в городе надо немецких «бабочек» ловить – на лестнице напротив торгового центра. Вот они туда вполне благополучно на трамвайчике добрались, вышли из него. Прошлись они быстренько туда-сюда. Встали, огляделись вокруг, взглядом приценились. Идет к ним навстречу фрау одна – ну, просто глаз от нее не отвести. И одета вся, как с иголочки. По все параметрам подходит под описания истинных знатоков. Один подходит к ней и, набравшись наглости, предлагает: «Фрау, фиг-фиг?».
– Как-как?
– Ну, это, значит, сами понимаете, предложение к этому по-немецки. А та вся вдруг покраснела, побледнела и яростно зашипела: «Ты что, козел драный, еб… захотел? С какой части? Сейчас я сюда комендантский патруль вызову!». Парни так и дрыснули с того места и потом, говорят, что их уже никаким калачом в Потсдам заманить было нельзя…
Объезжали его при необходимости десятой дорогой.
– А на кого они там нарвались?
– На жену какого-то начальника. Я так подозреваю, что это была жена нашего начальника политотдела. Это она у нас любила так вызывающе наряжаться. Под сорок лет было бабе, а с виду и тридцати не дашь. Такая холеная штучка была. Многие на нее поглядывали и облизывались.
Вполне резонно прозвучал и еще один весьма насущный вопрос:
– А наши бабы там гуляли?
– Гуляли, еще как. Что же они, хуже других были? Правда, там наши бабы с немцами старались не связываться. За это выгоняли из Группы сразу. Двадцать четыре часа на сборы и в Союз…
Со всеми соответствующими выводами…
– Только ее одну?
– Нет, зачем же? На пару с мужем. Чтобы тот вовремя свою половину воспитывал. А так у нас и своих холостяков хватало. Многие любительницы острых ощущений при особом на то желании и солдатиками не брезговали. Частенько туда к нам из Союза артисты приезжали. Любила тогда эта братия по загранице со сборными концертами разъезжать. Но это до меня еще было, и за достоверность не ручаюсь. Жена моего друга как-то мне по настроению рассказала. Приехали к нам в гарнизон Миронов, Боярский, еще кто-то там поменьше по рангу, чуть менее известный. Выступили в нашем клубе. Все довольны. Бабье наше, что попроворнее с тыльной стороны клуба пробралось и приникло ушами к двери той комнаты, что на время стала гримерной, и слушают, о чем это там их кумиры между собой поговаривают. Тут раздается непередаваемый и всеми узнаваемый хрипловатый голос Боярского: «Ну, как вам местные бабцы?». А Андрюшка, чего-то покатываясь от мелкого смешка, отвечает, что он лично ничего такого чтобы уж привлекательного не узрел, но, если вот еще принять на грудь водочки, а уж потом затащить в постель какую-нибудь местную красавицу, накинуть ей на личико ее платочек, то так уж и быть сойдет за неимением ничего лучшего. Тут уж возмущенные до души и оскорбленные бабы чуть не выломали двери, но начальник клуба бдительно стоял на страже своих именитых гостей…   
 
6

… Оксана открыла глаза. В комнате было светло. Она так крепко уснула, что уже не слышала, как сосед собрался и ушел на службу. Нет, все-таки странный он какой-то тип. С виду очень грубый, колючий. Но почему-то на деле все старается сделать так, чтобы своим присутствием причинить ей как можно меньше неудобств.
Вот совсем она не уверена в том, что будь сегодня на его месте какая еще другая женщина, то та стала бы вести себя так же аккуратно. Ходила бы, стучала все утро дверями. Ладно, все, хватит о нем. Не хватает еще, чтобы все свое свободное время думать об этой не просыхающей пьяни, мало что только не подзаборной.
Собралась и вышла она на охоту. Обошла один военный городок, следом второй, скрупулезно помечая на своей схеме въездные и выездные ворота, места расположения КПП, запасных и тыльных ворот автопарков. Обратила особо пристальное внимание на существующий там порядок организации охраны складских помещений, на состояние ограждения. Все это тщательно у себя зафиксировала.
Все это ей потом пригодится при составлении рапорта. Насколько она все понимала, вот именно в этом и состоял весь смысл негласной проверки. Найти, обнаружить все возможные лазейки, пути, подходы, предпосылки для хищений. Если в охраняемом заборе из колючей проволоки зияет дыра, а к ней уже протоптана не зарастающая летом тропа, а в снегу дорожка…
С тыльной стороны автомобильного парка 45-ой аэромобильной бригады совсем уж неизвестно для чего торчал, семафорил своим несуразным видом весь замызганный солдатик. Увидев рядом с собой проходящую мимо него молодую и очень красивую женщину, боец весь расцвел в какой-то дурацкой улыбке, масляные глаза его со всем возможным бесстыдством пробежались по стройной фигурке.
В малость отмороженной головушке воина сразу же возникли мысли. А почему бы и нет? Если надо, так он может и заплатить. Денег у него сейчас навалом. А может быть, ей сойдет за плату и то, чем он в данный момент располагает? В вещмешке, что висел у него за плечами, есть парочка толовых шашек, несколько взрывпакетов, три сигнальные ракеты. Очень даже это, надо сказать, ходовой товар.
– Девушка, а, девушка! А можно с вами познакомиться? – боец вытянул шею и аж, чуть ли не суча ножками, весь посунулся вперед.
– Ты это мне? – капитан Полищук приостановилась и, прищурившись, посмотрела на ходячую, но покамест стоящую на месте «военную угрозу». 
– Тебе, тебе! – обрадовано закивал этот по всей своей жизни моральный урод. – Хочешь, пройтись со мной? Я тебе заплачу!
– Да? – она удивленно приподняла бровь. – Заплатишь?
Это становилось уже интересно. И чем же собирается расплачиваться с ней этот боец? Что такого он уже упер из своей части? Чем черт не шутит, а вдруг он предложит ей кое-что из военного имущества?
– И чем ты собираешься платить? Мылом, трусами или портянками? – ее плечики затряслись в вызывающе насмешливом смешке.
– Нет! Мы таким дерьмом не торгуем. У нас товар покруче!
Видя, что ему не верят, боец сунул руку в карман и вытащил взрывпакет.
– На рыбалку ходить, так это то, что надо!
– Фуфло… – Оксана разочарованно качнула головой. – Я этим, блин, не интересуюсь. Извини, дружок, не сошлись.
– Стой, ты не спеши. Хочешь, я тогда с тобой деньгами расплачусь!
Тут солдатик засуетился, роясь во внутреннем кармане и вытаскивая тощую пачку замусоленных купюр.
– Скажи, сколько ты стоишь? Мы, – он гордо вскинул подбородок, – за ценой не постоим.
Нет, этот мир окончательно сошел с ума. Средь бела дня боец цепляется к первой же незнакомой женщине и бесцеремонно пытается ее купить. Или в их городке так принято? Или это она сама пришла туда, куда именно такие женщины и ходят? Скорее, второе…
– Ха – капитан презрительно покривила губками. – Тут у тебя не хватит. К тому же, я беру только баксами…
Проворная пятерня вытащила пачку потолще.
– Глянь! Их можно поменять! На вокзале обменник работает. Сходишь и там все поменяешь…
Резонно, обменять по курсу – дело плевое. Знает солдатик, что говорит, видно, не в первый раз.
– Я же сказала, что у тебя не хватает…
Прикинув всю сумму, Оксана, играя заинтересованность, прикинув что-то на пальчиках, оттолкнула его руку.
– Вот, когда еще чуток подзаработаешь и поменяешь, тогда и будем о чем-то говорить.
Огорченный тем, что сорвалось, боец все не терял надежды. Слишком уж понравилась ему эффектная бабенка, дорогущая, но стоит того. А потому он, шмыгнув носом, важно заявил:
– Лады, договорились. Через день, часиков в двенадцать. Сойдет? 
– Посмотрим. До того дня дожить еще надо.
Капитан Полищук еще раз внимательно окинула своим взглядом такого настойчивого солдатика, продолжила путь, стараясь, как можно побыстрее, отойти от этого места. Кто его, вообще, знает, что там еще может быть на уме у этого предприимчивого бойца, столь охочего до женских прелестей? И все же, откуда у этого солдатика такие деньги? Обещал еще достать. Втихаря приторговывает сам боеприпасами, украденными со склада вооружения или, может, добытыми еще каким другим путем? Подозрительно все это…

Бравый боец остался и проводил понравившуюся ему женщину долгим взглядом. Вот такой он бы запросто отдался. За любые деньги. За ценой бы он не постоял. А, кстати, эта подруга так и не назвала ее. Еще заломит как при следующей встрече. Но деньги-то у него есть. На все хватит. Он сжал кулаки в предвкушении чего-то невероятно приятного, что скоро должно случиться в его жизни. Как же все-таки они чудно организовали все с дружком Серегой. А как все это начиналось…
… В начале зимы два закадычных друга Серега Ковтун и Леха Черных шли по занесенному снегом городку и живо рассуждали о своей бедной и разнесчастной судьбе. Денег, присылаемых из отчего дома, ни на что толком не хватало. А то, что им выдавали, все эти жалкие крохи у них отбирали старослужащие и старшина роты.
А так, ведь, хотелось зайти и выпить молодого вина, посидеть рядом с красивыми девушками, пойти и потанцевать с ними. Но без бабла, кому они, нищие, нужны?
– Знаешь, Леха, я вчера стоял на третьем посту, подъехала машина, не скажу, чтобы такая уж сильно шикарная, но не наша.
– И что, Серега, к чему весь этот базар? – Черных недовольно повел головой. – Ко мне тоже как-то подъезжали. Темно-красная «БМВ».
– Ну, точно это была «БМВ», – напрягся и вспомнил Ковтун.
Бывают же в жизни такие совпадения…
– И что тут, Серега, такого интересного? – Леха презрительно скривил верхнюю губу. – Постояли они малек, посмотрели на тебя, убогого, и все дружно посмеялись над тобой? Или адресок тебе оставили свой и в гости тебя к себе пригласили?
Как это было с ним. Но про это он пока молчок…
– Ты, Леха, мне не поверишь, но все так и было.
Проверяя дружка, Черных прикинулся, что пока ничего не догоняет:
– Что было, Серега? Постояли и посмеялись?
– Нет, адрес оставили и в гости к себе звали…
На простодушном лице дружка Сереги проступила растерянность. 
– А ты что? – словно невзначай спросил Черных, а сам замер в ожидании ответа. – Чего ответил им?
Может, это и есть тот самый случай, про который столько раз говорили промеж собой и мечтали они.
– Сказал, что зайду.
– А чего не зайдешь? – Леха хищно прищурился.
– Да, страшно как-то мне идти одному. Решил вот для начала с тобой посоветоваться. Кто его знает, чего им от меня нужно?
Недолго раздумывая, друзья пошли вместе. Вдвоем-то веселее и не так боязно. Если, конечно, второму гостю там будут рады. Приглашали-то их по одиночке. Пришли, постучались. Ничего, приняли нормально, обрадовались даже тому, что Сергей пришел не один, а привел с собой дружка. Тут же усадили их за стол.
Кеша – так звали того парня, что дал им адрес – оказался очень веселым малым. Шутил, травил байки. Девчонки, раскрыв уши, его слушали, то и дело смеялись. Время летело быстро. И не заметили, как уже подошла пора возвращаться. Договорились, что при возможности они придут еще.
На следующий раз вырваться получилось только через неделю. Снова стол, водочка и вино. Кеша извинился, что у него неотложные дела, и ушел, оставил их на попечении двух подружек. Света тут же взяла правление в свои руки, подсела к Лехе, а подружку Галку усадила с Серегой.
Когда его ладонь, ведомая Светкиной рукой, вдруг коснулась горячего девичьего бедра, Леха вздрогнул.
– Леша, пойдем со мной, – горячо шепнула девица и посмотрела на него своими озорными глазами. – Или ты, может, меня боишься?
– Я боюсь тебя? – кровь так и взыграла в нем.
– Так пошли? – она поднялась и протянула ему руку.
– Пошли…
Считай уже год, Леха не прикасался к женскому телу и с наслаждением водил пальцами по молодой упругой коже. Девчонка оказалась опытной, проблем с ней не возникло. Вовремя, когда он чуть замялся, помогла.
– А ты, Леша, ничего, умеешь, – она дотронулась до его щеки. – Хочешь, чтобы я стала постоянной твоей подружкой?
– Хочу, – он повернулся к ней и потянулся к ее губам.
Чай, не больной пока на голову отказываться от такой ладной бабенки. Перспектива продолжить отношения приятно кружила голову.
– Но ты должен мне помочь, – девушка увернулась и теперь смотрела на него в упор.
Озадаченно крякнув, Черных захлопал глазами:
– Я тебе помочь? В чем?
– Так, по мелочи…
Тихо-тихо заговорила Света, и тут Леха вспомнил о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. За все на этом свете надо платить. И за все полученные удовольствия в том числе. Хотя, план, разработанный Кешей, был до гениальности прост.
Начальник военного склада, любого другого объекта, когда сдает его под охрану караулу, оставляет у начальника караула ключи от замков и печать в опечатанном пенале или тубусе, на худой конец, в небольшом мешочке. Это все дело начальник караула хранит у себя в комнате в специальном ящике, который, как правило, никогда не закрывается.
Надо им ночью потихоньку вытащить нужную связку, пока офицер куда-нибудь выйдет, и взять ее потом с собой на пост. А там, на морозе, большого труда не составит аккуратно снять затвердевшую печать, не повреждая ее целостности, вытащить ключи, вскрыть ими склад, вынуть оттуда все, что требуется. Потом закрыть его и опечатать. Вложить связку в тубус или пенал, вернуть на свое место пластилиновый слепок, предварительно нагрев его и придав ему пластичность.
Никто и никогда не узнает. Если все это проделает часовой, который в это время стоит на посту с помощью кого-то из своих помощников.
Так они вот и сделали. Серега трясущимися руками стянул из-под носа начальника караула тубус с ключами от склада вооружения. Леха с ним в кармане заступил на пост. Когда отъехала дежурная машина со сменой на борту, из морозной темноты вынырнул Кеша. За его спиной выглядывали дерзкие Светкины глаза.
Втроем они забрались в склад. Подсвечивая себе путь фонариком, Кеша забрался вглубь. Выдвигал ящики, потрошил их содержимое, укладывая его в принесенные сумки, а потом ставил все на место, как оно и было до этого. Не скоро начальник склада кинется и обнаружит пропажу. Так и простоят эти ящики полупустыми до очередной проверки. А когда она еще будет?
Потом они с Серегой залезли туда как-то вдвоем и тоже набрали разной всячины, а потом торговали ею за забором парка. И шла торговля довольно бойко. Ходовой до чего же оказался этот товар! И рыбаки им интересовались, и чабаны…

После обеда Оксана немного подкрасилась, чуток приоделась, заглянула на местный рынок. Неторопливо проплывала она вдоль рядов, лениво лузгая тыквенные семечки, небрежно, чуть ли не прямо себе под ноги, сплевывая шелуху, бросая из стороны в сторону полупрезрительные взгляды. Мол, не видит она тут ничего такого, что могло бы привлечь к себе ее внимания.
Но так казалось только со стороны. Кое-что такое, очень даже для нее интересное, девушка там приметила. Вот на одном из прилавков рядом со стеариновыми свечками, словно, как бы совершенно случайно, примостилась красная сигнальная ракета. Наверное, для тех всех любителей новогодних и праздничных фейерверков.
Через одного продавца на столе очень скромно лежала ракета «СХТ» – сигнал химической тревоги. Это было еще круче. Мало того, что летит вверх, светит, но еще устрашающе и гудит ракета при этом. Два в одном. Можно предупреждать браконьеров о том, что приближается инспектор.
А там мелькнул баловник-взрывпакет, стыдливо спрятав свой хвостик, затесавшись в один ряд с батарейками. А вот и рядом с хозяйственным мылом приткнулась, притулившись к нему одним своим бочком, припрятав отверстие для запала, самая, что ни на есть, настоящая толовая шашка, небольшая, стограммовая. Те, что покрупнее, наверное, лежат под прилавком или складированы где-нибудь в другом месте.
Тут же отошла Оксана от этого места чуть в сторону, купила себе хот-дог и стала с наслаждением откусывать еще горячую сосиску с соусом и корейской морковкой. Видно, цивилизация и в этом вопросе до этих мест не дошла, и от сосиски совсем по-настоящему пахло мясом, и сама она по виду была похожа на продукт, скорее всего, все-таки изготовленный из мяса, а не из сои или еще, черт его там знает, каких заменителей.
Но глаза ее неотступно следили за мыльным прилавком, не забывая и про другие. Подошли двое. Если к ним хорошо приглядеться, то чем же они по внешнему виду не рыбаки? Очень даже на таковых похожи. Скорее всего, что так оно и есть. Но, если это рыбаки, то зачем им, спрашивается, мыло? Речных обитателей им подкармливать или отмывать от болотной тины, что вдоволь развелось в окрестных прудах?
Или же мужики потчуют рыбку чем-то другим, позабористее. Постояли там, перебросились с продавцом короткими фразами, и тот вдруг подвязал у себя на боковой стойке небольшую красную ленточку, и та живо затрепетала на ветру, посылая кому-то условный сигнал.
И тут же Оксана насторожилась и подобралась, словно приготовившись к прыжку. Не прошло и двух-то минут, как подбежал, слегка прихрамывая, парнишка лет шестнадцати, может, конечно, и чуть старше. Что-то ему там шепнул продавец. Гонец кивнул головой, снова скрылся в толпе, а вскоре появился с небольшим пакетом в руке.
Внимательному наблюдателю тут стало понятно, что на этих прилавках лежат только образцы товара, а сам он хранится где-то в другом месте. Этот парнишка его-то и разносит по заявкам покупателей.
Сделка, видно, состоялась, пацан весьма ловко пересчитал деньги и, уже не спеша, двинулся в сторону от прилавка. Оксана следом за ним. «Наружка» привела к сапожной будке. Это, должно быть, был склад или перевалочный пункт. Но кто-то же его должен был снабжать? Кто у него за поставщика?
Естественно, не найдя ответа, капитан подумала о том, что, может, ей снова изменить свой облик и на время превратиться в серую мышку. Она быстро вернулась в гостиницу и переоделась. Оказалось, что это очень даже удобно то, что ее ночлежка тут рядом, под боком. Ко всему, в общем-то, надо подходить философски и искать положительные стороны…

Но, кажется, все это бдение было организовано ею почем зря. Время подходило к закрытию рынка, но ничего особо примечательного больше не произошло. Желающих сдать свою обувь в ремонт и тех оказалось всего два человека. Правда, еще раза три хромой парнишка совершил свои чартерные рейсы, завидев сигнальные ленточки над продавцами этого специфического товара, быстро доставляя заказы покупателей.
Тяжело вздыхая, капитан уже двигалась к выходу, как…
Оп-па! Стоять всем на местах! Наблюдение продолжить! Кто-то с ходу подошел и постучался не в окошечко, а прямо в дверь. Тоненькая девчонка в спортивной курточке, джинсах и кроссовках. С собой небольшая сумка. Но, если приглядеться, то явно заметно, что она здорово оттягивает руку своей хозяйке, что не вяжется с ее точеной фигуркой.
– Митяй! Открой! – настойчивый стук в дверь повторился.
– Олька, это ты, что ли? – в приоткрывшуюся узкую щелочку опасливо выглянули настороженные глаза. – Заходи!
Дверь на секунду распахнулась, и пацан быстро втянул девушку внутрь.
– У тебя тут не жарко, – она зябко повела плечами.
– Ты, Олька, чего это пришла?
Кидая на девчонку угрюмые взгляды, Митяй недовольно поморщился.
– Я тебя сегодня не ждал. Мы с тобой же договаривались на завтра. Я собрался уже уходить. Потому и отключил.
Не обращая внимания на его ворчание, Олька плюхнулась на табурет.
– Завтра может не получиться. Хочу отдать тебе это сегодня. К тому же, мне «бабки» нужны.
Услышав про деньги, сапожник подозрительно потянулся носом:
– На что тебе «бабки»? Опять за «травку» взялась?
– Мить, включи пока обогреватель…
Поеживаясь, Олька нерешительно взялась за змейку на куртке. Был один способ, чтобы заставить дружка раскошелиться. Но для этого надо было ей раздеться. Соблазнительно распахивая куртку, показывая тугую, обтянутую мохером грудь, она елейным голоском пропела:
– Мне нужно десять «кусков»
– Сколько? – Митяй быстро обернулся в ее сторону. – Ты шутишь?
Да на эти «бабки» можно машину купить, вполне приличную. Как никак, а две «штуки» баксами.
– Нет, прапор потребовал срочно с ним расплатиться.
– Постой, Олька!
Надвинувшись коршуном, он схватил ее за плечи и встряхнул.
– Я же тебе частями весь этот долг уже отдал!
– Я… я… – девчонка замямлила.
Глядя на нее, сапожник в сердцах сплюнул:
– Дура! Ты ему ничего не отдавала и все пустила на себя?
Вот засада! Надо было ему догадаться самому.
– Понимаешь, Митяй, – она опустила голову вниз, – мне надо сегодня расплатиться. Иначе он порвет со мной все отношения.
– Да? Говоришь, все это серьезно…
 Шагнув к крохотному окошечку, прильнув к нему, парень задумчиво зачесал затылок всей своей пятерней.
– Ты! Зараза! Не хотелось бы терять источник такого дохода. Надо признаться, что товар у него очень ходовой. Долго не залеживается. Бывает, что и из соседних районов заказы к нам поступают. Ладно, ты пока, Олька, запри за мной. Я быстро…
Выскользнув на улицу, Митяй быстро зашагал-заковылял, приволакивая одну ногу. Он сильно торопился, не смотрел по сторонам.
Едва успела Оксана отпрянуть в сторону, быстренько убрать от двери свой сильно любопытствующий носик, пригнуться и укрыться за первым же попавшимся прилавком.
Самодельный обогреватель, в простонародье именуемый, как «козел», быстро раскалился до красного цвета, грел прилично, и маленькая каморка наполнилась живительным теплом. Олька скинула с себя куртку. Сапожник-Митяй отсутствовал недолго.
– Достал? – она с надеждой заглянула в его отчаянно-веселые глаза.
– Спрашиваешь! – он довольно показал ей большой палец. – Но, Олька, ты одно запомни, что это тебе в счет будущего товара. Ты свой прошлый лимит давно уже вытащила.
Красивые девичьи глаза раскрылись на всю свою глубину:
– Митяй, да ты что, не веришь мне?
– Верю…
Его сильные руки опасно приблизились и бесцеремонно забрались под алый мохеровый джемпер.
– Я тебе верю…
По его лицу пробежала недобрая улыбка.
– А кинешь меня, я тебя из-под земли достану.
– М-м-м, – протяжно замычала девушка, отрываясь от его жадных губ и тяжело дыша. – Митяй, у меня очень мало времени. Ты это… давай по-быстрому.
– По-быстрому, так по-быстрому…
Подхватив Ольку, он опустил ее на верстак, куда уже успел кинуть синее шерстяное армейское одеяло…

Все с большим и большим нетерпением поглядывала Оксана на оббитую железом дверь. На рынке стало совсем пусто, и торчать там без всякого дела было не очень просто. Наконец-то, девушка вышла, быстро оглянулась по сторонам, блаженно прикрыв глаза, с наслаждением прогнулась в спине. Радостно улыбнулась и, помахивая в руке опустевшей сумкой, направилась к выходу. Минут через десять подошла к ожидавшему ее мужчине.
– Принесла?
– Принесла. Когда приходить за следующей посылкой?
– Дня через три. Все, как обычно…
Оксана хорошо видела, как небольшой бумажный сверток перекочевал из одних рук в другие. Нет, что тут ни говори, но ей сегодня просто крупно повезло. Она запомнила номер машины, куда ловко запрыгнул очень чем-то довольный поставщик. Капитан оглянулась и поймала фигурку удаляющейся девушки и больше ее из виду уже не упускала. Остановилась Оксана только у подъезда того дома, где, как она уже знала, жили сами начальники и их приближенные.

Вечернее совещание у комбрига закончилось, Малахов прямиком, не заходя в свой кабинет, вышел на улицу.
– Товарищ подполковник, – кто-то в темноте его негромко окликнул, и он обернулся. – Евгений Павлович, может, вы загляните к нам огонек? – ненавязчиво приглашал Шувалов. – Отметим удачное проведение стрельб, пропустим по пять капель.
Малахов посмотрел на часы. Возвращаться в гостиницу было еще очень рано. Не хотелось своим присутствием смущать милую соседку. Соседка-соседка. Теперь у него уже не оставалось сомнений в том, что это была Сана. Его Сана, да не его.
Нет уже той самой тоненькой девочки с короткими косичками. На ее месте появилась очень-очень красивая молодая женщина, в сердце которой для него, Малахова, места уж точно нет, уже и не найдется. Не стоит на это и надеяться. А потому и незачем открывать себя перед нею. Просто случайный попутчик. Просто нечаянный сосед.
И на то, что она, может быть, переберется в другой номер, надежды нет никакой. Он нарочно узнавал у дежурной, и та ответила, что в ближайшее время никто пока выезжать не собирается. Так что…
Кинув в сторону центра города тоскливый взгляд, Малахов согласно кивнул головой и двинулся за майором. В тесноватой канцелярии стол уже был накрыт. Все ожидали только их прихода…
– Евгений Палыч, вот ты объясни мне, – глаза у Шувалова разгорелись. – Я вот чего-то не понимаю. Может, такие безобразия творятся только у нас в дивизии? Или это везде так?
– О чем это ты, Виталий Сергеевич? – дипломатично переспросил Малахов, конечно, сразу поняв, в чем соль этого вопроса.
– О жизни я это, Евгений Палыч, о нашей, о жизни нашей собачьей. Начальство наше все жирует. Жены их в шубах щеголяют, драгоценностями обвешиваются, по курортам разъезжают. Они себе там «иномарки» дорогие покупают. А мы все перебиваемся с хлеба на воду. Денег этих на еду только и хватает.
– Может, ты, Сергеич, только черной икрой питаешься?
Искоса поглядывая на майора, Малахов усмехнулся.
– Вот у тебя дебит с кредитом и не сходится? Проще надо жить, проще…
Тогда люди поймут и потянутся к нему.
– Да, если бы так. То было бы и не очень обидно. Но самое интересное в том, что оклад у меня не настолько уж ниже, чем, к примеру, у Терепа – начальника штаба дивизии. Любой начальник склада ездит на своей машине, а я всю свою сознательную жизнь хожу пешком, на своих двоих. Ладно, еще вещевики и продовольственники. У них, хотя бы есть, что воровать. Но Юрка Ющук, на какие шиши недавно себе машину взял? Патроны свои, что ли, продает на рынке вместе с гранатами? 
– Может, – кивнул головой Малахов. – Как мне сегодня сказали, что вы всегда получаете меньше, чем указываете в заявке, а списываете все каждый раз по полной программе.
Вот излишек и сбывает прапор на сторону…
– Ладно, черт с ним! – отмахнулся Шувалов. – Ты посмотри, как мы живем! Горячей воды в обоих городках третий год уже нет. Отопление еле-еле греет. Весь город живет за счет одной нашей дивизии. А если ее возьмут и расформируют? В Михайловке, расформировали вертолетную эскадрилью, все вывезли оттуда. А куда деваться всем тем, кто остался жить там, в бывшем военном городке? Там им и до этого жить было не сладко. А тут их от всего отключили: от воды, от света.
– За что?
– А не за что. Просто они вдруг стали ничьи…
Армия их со своего баланса сняла, а районные власти брать к себе не хотят. Зачем им такая обуза? Там жилой фонд на ладан дышит. Кругом у них все требует капремонта.
– Ну да, – Малахов криво усмехнулся. – Это по-нашему. Был бы какой жирный кусок, все на него роем набросились бы. Сразу бы с десяток хозяев там нашлось. Как у нас в Приморске. До сих пор землю под Малиновским рынком поделить не могут. А земля-та когда-то была наша, военная. 
Как это только там в свое время разрешили рынок организовать, если со временем там должны были построить дома для них, военнослужащих? Но кто-то же сдал эту землю в аренду и деньги за это свои тоже получил.
– Да, Палыч, у меня складывается такое впечатление, что к нам, простым военным, относятся, как к тем прокаженным. Никому мы тут не нужны. Ни армии, ни, тем более, этому государству. И начальству своему мы нужны постольку, поскольку. Оно просто наживается на нас. Зарплату нам все время задерживают. А Министр наш по телевизору все время твердит о том, что все деньги по этой статье выделены. Кому тут верить? Кто нам свистит? А может, это наши начальнички тут деньгами крутят? Начфин каждый день в банк ездит и все время что-то привозит. Сможешь договориться с ним, и тебе выдадут за какой-нибудь давно прошедший месяц. И такса у них за это уже установленная есть… 
 
Радостная девочка вспорхнула на третий этаж. Там ее уже ждали.
– Олька, ты, где так долго шлялась? Я тебя уже два часа тут жду. Фу, подруга, как же от тебя дурно пахнет! Вонючим клеем, сапожным кремом. Опять ты там со своим плебеем встречалась?
Не одобряя этого знакомства, закадычная подружка живо состряпала на своем личике кислую рожицу.
– Что ты только в нем такого нашла?
Чувствуя во всем теле бодрящую радость насыщения, Олька встала на защиту того, кто дал ей это чувственное наслаждение:
– Ты, Натаха, нос не вороти. Как на его «бабки» «травку» покуривать, так ты против этого почему-то ничего не имеешь. Мы с ним просто друзья.
– Вы с ним просто друзья?
Скептическое выражение уже не сходило с лица подружки. К примеру, она, вообще, не понимала, как это можно иметь отношения с мальчишками, не основанными на чем-то ином, кроме секса. На что еще иное эти недоумки способны, кроме как лапать и лезть девчонкам под юбку.
– Друзья? И давно это?
– Еще с пятого класса…
Темная тень неприятных воспоминаний набежала на лицо Ольки, и она покривила губками:
– Когда мы только приехали сюда, он первый встал на защиту меня от местных мальчишек. И ты же, кстати, подруга дорогая, их на меня тогда и науськивала.
Справедливый упрек, на что подружка безмятежно шевельнула кистями:
– Я же еще не знала…
– Чего ты, подруга дорогая, не знала? Того, что мой отец скоро станет начальником штаба дивизии? – Олька язвительно улыбнулась.
– Ну, не знала, прости…
Вспомнив те свои проделки, Натаха смущенно улыбнулась и откровенно призналась:
– Тогда ты была дочкой обычного подполковника, которых тут и так до черта. Кто ж мог знать…
– А сейчас? – Олька смотрела на подружку, покачивая головой.
Вот она вся ее сущность и полезла наружу.
– А сейчас твой отец полковник. Второе-третье лицо в дивизии. И друзей тебе теперь надо выбирать соответственно этому статусу.
– Таких вот, например, как ты?
– Ну да…
Не обремененная всякими излишними моральными комплексами, Натаха невозмутимо кивнула головой.
– Таких, как я, а не, как твой сапожник. Слушай, а может, ты с ним и спишь? – она приблизилась к Ольке. – Ну-ка! Руки! Руки, подруга, свои вверх подними!
Требовательным тоном, уже не допускающим возражений, произнесла-скомандовала Натаха, и Олька безропотно подчинилась. Подруга всегда имела на нее какое-то просто непонятное влияние. Натаха бесцеремонно расстегнула брючной ремень, рывком сдернула джинсы и принюхалась к подозрительным пятнам.
– Я так и знала! Дура, залетишь!
– Нет, не залечу, отстань…
Изгибаясь, Олька отпихнула руки подружки бесстыдно мацающие ее тело, после того, как та влезла своим пальцем под ее трусики.
– У меня там спираль стоит.
– У тебя? Откуда? Почему я об этом не знала?
– Забыла доложить. В Приморске поставила, в частной платной клинике. Там они за бабки, хоть первокласснице вставят. Натаха, да что ты делаешь?!
Зараза! Подружка очень больно защемила ей сосок, закручивая его меж своих пальцев.
– Насмотрелась, дура, видео про всяких лесбиянок.
– Олька, а мы что с тобой хуже их?
Плотоядно облизывая губы, Натаха быстро скидывала с себя шмотки.
– Сейчас мы тут, подруга, с тобой такую любовь закрутим. Еще почище получится, чем в том кино. Ну, чего ты застыла?
– А, черт с тобой! Давай, – Олька обреченно махнула рукой. – Вечно у тебя одно только это на уме.
– Может, – Натаха, хищно улыбаясь, кивнула, – но и ты, подруга, еще ни разу не отказалась от такого удовольствия.
– Так чего же от него отказываться-то? Только давай, сначала курнем?
Тащиться, так по самой полной программе…
– Курнем, подруга, конечно, курнем. Какой же кайф без этого? А уже и пару «косячков» заготовила.
Как была голышом, так Натаха и метнулась к своей сумочке. Вернулась, плюхнулась на диван, бесстыдно развалилась на нем, чиркнула зажигалкой, закурила, затянулась и передала подружке…

Оксана постояла, подождала на всякий случай. Вдруг эта девчонка просто забежала к кому-нибудь на минутку, и сейчас выскочит и стремглав побежит в другое место? Прошло десять минут, пятнадцать. Нет, видно, эта деваха здесь живет, а если и нет, то задержалась надолго.
Пока суд да дело она достала свой блокнот и записала номер машины. И, войдя в азарт, тут же поискала его у себя в списке. И сделала это не зря. Да, это была большая удача. Был у нее в списочке такой человечек, числился именно с этой машиной. Да, служил он в свое время там, за бугром. Но вот машину приобрел совсем недавно.
Так что это было, на самом деле? Случай, удача или результат правильно произведенного поиска? Или то и другое вместе? В любом случае, надо думать, что ей очень повезло. Что ни говори, а результат у нее уже есть и неплохой. Постояв для верности еще минут с десять, она весьма довольная собой отправилась в гостиницу.
С какой-то внутренней опаской подходила к дежурной. Так не хотелось ей, чтобы сосед уже был на месте. При одной только мысли о том, что снова должна терпеть его присутствие рядом с собой, ей сразу становилось как-то нехорошо. Ну, почему у нее в жизни все так устроено? Нет, чтобы все было хорошо, надо обязательно чего-то еще такого в бочку с медом подсунуть и испортить ей все настроение.
Однако дежурная, хитренько улыбаясь, подала ей ключ, давая ей этим ясно понять, что сосед еще не вернулся. И это было уже совсем неплохо. Она одна в тишине подготовит весь свой отчет, а утречком спокойно сможет отсюда уехать. Кажется, того, что она тут нарыла, будет вполне достаточно, и нечего торчать в этом Богом забытом месте. Бежать, скорее бежать…

7

– Евгений Палыч, – Шувалов пил много, но того, что он как-то пьянел, по его виду заметно не было. – Ты вот, скажи. У нас это все так плохо или, может, где еще так люди паршиво живут?
Задумчиво грея стакан, Малахов ответил не сразу:
– Знаешь, Виталий Сергеевич, скажу тебе честно, что сейчас везде не очень-то хорошо. Я как-то был в командировке в Девичках. Это небольшой военный городок по трассе от Киева где-то в восьмидесяти километрах. И еще с десяток-другой вглубь от нее. Там они живут на краю полигона, вокруг которого всего-то пару деревень из нескольких дворов. У вас хоть тут рынок под боком есть, а там и этого нет. А техники там у них!
Представив себе ту картину, Малахов покачал головой.
– Вывезли во время вывода из Германии, сейчас им на несколько штатов артиллерийских бригад хватит укомплектоваться. Бригада сокращенного состава. Младших офицеров в ней страшный некомплект. Приезжают после выпуска, увидят все своими глазами, и рапорта на стол. Служить из молодых лейтенантов там никто не хочет. Солдат по призыву не хватает. Ни для кого не секрет, что у нас в стране из призывников больше половины в бегах…
Престижа армейской службы никакого, военкоматы не справляются. Да и особо никто этим и не занимается. В призывных пунктах все больше берут взятки за то, чтобы «отмазать» от армии. Выгодно всем, в том числе крупным военным начальникам. Чем меньше солдат – тем меньше средств уходит на их содержание: кормежку и обмундирование. Следовательно, тем больше им, наверху, возможностей денег украсть. Страдает только обороноспособность страны. Так на нее плевать…
– Но у нас тут Палыч, вроде бы, как полный комплект? 
– Это все, Сергеевич, потому что вас укомплектовывают в самую первую очередь. А вот, что потом уже остается, направляют в такие части, как там, в Девичках и другие.
Если, вообще, что-то остается…
– А как же они боевую подготовку проводят? – удивился комбат.
Негромко чертыхнувшись, Малахов желчно пожевал губами:
– Какая там, к черту, боевая подготовка?! На учения они выезжают, и из всего своего вооружения дивизион берет с собой 76-мм пушку, да и у той весь расчет составлен из офицеров. И деньги им тоже задерживают. Через одного гоняют брагу. Самогонка у них там идет за твердую валюту. Весь расчет идет в количествах бутылок или же в литрах. На этом взаиморасчете все и держатся. Утром выходят в парк на обслуживание боевой техники. А кто на ней работать-то будет? Командиры батарей сами лично или же их начальники штабов с командирами дивизионами?
– И что они с нею делают?
Интересный вопрос, а ответ на него еще круче…
– А ничего. Постоят они рядом со своей закрепленной техникой, может, мусор какой крупный подберут и все. Соберутся в кучку, выпьют, и тогда у них уже весь день праздник. И больше никаких забот. Ни у кого. У половины уже жены поуезжали. Это здесь у вас бабы еще остаются потому, как еще можно жить, а оттуда бегут, не хотят волками выть посереди голой степи.
В общем, картина страшная, приснится, жить потом не захочется…
– Палыч, скажи, а как там дела обстояли у вас в училище? Все-таки, как я понимаю, там собраны лучшие, цвет, так сказать.
– Лучшие, говоришь?
Обведя стол наполненными горечью и незатихающей болью глазами, Малахов криво усмехнулся.
– Это уже, Сергеевич, как сказать. Когда-то там, может, и были лучшие кадры. Еще в те очень давние времена, еще при Союзе…
А когда произошел развал, многие уехали в Россию, еще куда. Самые умные и шустрые сразу уволились. Остались те, кому или деваться было некуда, или те, кто хотел попытаться на этой волне сделать себе карьеру, урвать там по возможности кусок побольше и пожирнее.
– А что там у вас в училищах можно стащить?
Всю жизнь проведший в полях выпускник Рязанского училища довольно плохо представлял себе всю закулисную жизнь высших учебных заведений. Глядя в его сильно недоуменные, чуточку затянутые хмельной пленкой глаза, Малахов с едва заметной насмешкой потянул:
– Ну, ты, Сергеевич, так про это больше не скажи. Вот, к примеру, когда можно больше всего увести денег «налево», не по назначению? Молчишь?
– Ну, это сразу так и не скажешь. Надо сообразить.
В бездонных черных глазах подполковника разогнало всю тоскливую боль, на ее месте забегали задорные искорки:
– А ты попробуй.
– Нет, что-то не думается, – просто признался Шувалов.
Не то состояние… да время и место тому не способствуют…
– Во время ремонта, Сергеевич. Можно по всем документам оформить, что был произведен самый настоящий капитальный ремонт всего здания, а на самом же деле выполнить только всего косметический…
Стены внутри побелить, оконные рамы подкрасить. А положено менять всю сантехнику и дерево.
– Можно-можно, – кивнул Шувалов, видно, уже сталкивавшийся в своей жизни с таким положением дел, – очень даже запросто.
Вот это ему было понятно, ближе и ощутимо…
– И процентов восемьдесят выделенных на все средств прикарманить себе. Вот тебе совсем маленький пример. На ремонт небольшого КПП списали у нас всего лишь навсего одиннадцать тысяч гривен или почти шесть тысяч долларов. На эти деньги машину приличную можно купить.
– Может, он того и стоил? Цены сейчас, смотри, на все какие…
Весело подрагивающие губы у подполковника скривились:
– Кто стоил?
– Весь этот ремонт… – Шувалов широко и простодушно улыбнулся.
– Нет, Сергеевич, нет. Поменяли-то всего два окна и двери. Да, еще они там вывеску сверху новую присобачили. Может, она, та вывеска, и стоила всех оставшихся денег? Все на нее списали? Тогда ее должны были отливать из золота. Но это все мелочи. Вполне детские забавы начальника факультета. Да, ладно, чего уж об этом…
Если копнуть в его памяти глубже, то она такого еще выдаст…
– Нет-нет, Палыч, ты расскажи. Интересно же знать, как там тоже люди живут, крутятся. Времени у нас еще валом.
Отправив по назначению очередную порцию горьковатой жидкости, Малахов нацепил на вилку маринованный грибок, тщательно разжевал.
– Ну, тогда, может, немного из истории?
– Можно, – Шувалов оживился.
– Было у нас в городе три военных училища. Наше – артиллерийское, общевойсковое объединенное – там иностранцы учились и училище ПВО, где тоже негры всех мастей обучались. И надо так сказать, что все эти три училища в свое время в Союзе были на лучшем счету. Ладно, пусть, одна большая страна вдруг развалилась. Но что это меняет? Другой-то весь мир остался на месте, он-то никуда в тот момент не разбежался. Неграм и арабам, как до этого надо было где-то постигать все азы военного искусства, так и сейчас это им нужно позарез. Вот вы и оставьте все, как есть. Иностранцы за свое обучение будут исправно валюту приносить, а от этого и нашим, своим курсантам, может, чего и перепадет.
А мы же в своем славном артиллерийском училище будем продолжать готовить классных специалистов. Нигде больше, ни в Сумах, где готовили одних самоходчиков, ни в Хмельницком не было такой материальной базы, как у нас. И мы готовили по всем профилям. Буксируемая артиллерия, самоходная. Реактивные системы залпового огня: «Град», «Ураган, «Смерч» и все, без исключения, противотанковые управляемые комплексы.
Но все это так, если мыслить при этом масштабно, по государственному. Но вся беда в том, что тогда все деньги пойдут прямиком в государственную казну, а не кому-то в карман. Но они не для этого разрушали страну, чтобы самим при этом остаться ни с чем.
Принимается судьбоносное решение все эти три училища объединить – и расположены они для этого очень удобно на одной улице одно за другим – и создать на их базе институт Сухопутных войск – этакого военного монстра, где обучались бы сразу всему, а, по сути, тогда толком и ничему. По крайней мере, так должно было произойти и на самом деле произошло на первых порах. Пока еще все там не утряслось и не вошло в свою норму.
А порой там доходило до смешного. Инженерную дисциплину, читать которую должен читать человек минимум с академическим образованием, преподает майор, сам-то с трудом освоивший курс командного училища, не инженерного, сам не имеющего достаточного для этого образования. То же самое, когда студент третьего курса читает лекцию для тех, кто уже учится последний пятый год. Пишет на доске перед собой трехэтажные формулы, а сам в них, ну, ни в зуб ногой.
А на десантном факультете десантную подготовку ведет полковник, сам ни разу в жизни до этого не прыгавший и не знающий, как к этому делу и с какой стороны подойти. Хотя, может, это все так и было положено. Там, наверху, наверное, заранее уже все знали, что все равно десантники прыгать у нас не будут. Денег на это дорогое удовольствие все равно в ближайшем обозримом будущем не будет.
Не зря же воздушно-десантные переименовали части на аэромобильные. То есть, по воздуху вас еще и могут перебросить, а вот если вам придется десантироваться, то тут извините. Это уже, выходит, не по вашему боевому предназначению. Если это правильно подойти к толкованию этого слова.
Короче, создали – покамест еще на бумаге – институт. Приезжает тогда к нам с Крыма крупный специалист по всему этому делу – генерал Цыбуленко. Свое родное училище, которым он до этого командовал, Симферопольское инженерное военно-политическое, этот полководец успел уже успешно и до самого основания развалить. Там тоже пытались, было, создать что-то вроде института. Но, видно, не судьба была этому случиться.
Бравый генерал, засучив свои рукава, деятельно принимается за нас. Выработали грандиозные планы по перестройке всего, что было до этого. И тогда имущество начало передаваться из одних рук в другие. Учет всего окончательно запутался. Половина где-то по пути распыляется, растворяется, не доходя до конечного пункта назначения.
Автомобили из одного парка до другого не доходят. Там их снимают с учета, а на новом месте больше так и не ставят. А в общей ведомости учета появляется очередная дырка. Для обучения курсантов вождению в наше училище поступило что-то около двадцати новеньких Уазиков. Года три всего только они побегали, не больше. Вот их почти все продают по бросовой цене, как списанные. Совершенно понятно, в чьи руки они пришли.
Но чему тут сильно удивляться, если само государство занималось тем же самым, только с той лишь одной разницей, что начальники растаскивали государственное добро, а наше народное государство решило засунуть руку в карман самого народа. Все, наверное, помнят, как в конце 91-го все дружно побежали ложить свои денежки в сберкассы?
Как же народу не бежать, если было объявлено, что после Нового года советские рубли ходить не будут и пропадут, не положи их все на книжку. А там их переведут скоро в твердую валюту. С ночи туда приходили, стояли в километровых очередях, давились, чтобы только скорее отдать свои кровные. И что? А государство взяло и заморозило вклады. А потом инфляция быстро все и сожрала. А правительство этими денежками с Москвой расплачивалось. Там-то эти рубли не отменили, и они свободно себе и ходили.
Государство все с народом играется, и у нас, в институте, кое-кто и кое с чем играется. Безобразия кругом творятся просто страшные. Подъемные, командировочные, детские пособия никому не выплачиваются. Тянут, тянут с выплатами. Проходит время, и вдруг заявляют, что уже поздно, поезд ушел, документы сданы. Куда и зачем? Непонятно. Если училища расформировали, то мы-то все равно все целиком вошли в новый институт. И он является правопреемником всего. В том числе и всех не выплаченных нам долгов. Немного понятно нам стало, когда одного начфина посадили на скамью подсудимых. Он, шельмец, оказывается, уже успел на наши денежки фирму на имя своей жены создать. Но и там что-то то ли они проворовались, то ли подставили кого-то. Сначала одна гражданская прокуратура начала ими заниматься, а потом и военная подключилась. Темная история.
Цыбуленко вдруг убирают, и на его место приходит Штоц. У этого твердая рука поддержки в лице заместителя Министра генерала Лопаты. Это, наверное, с его помощью грозная команда Штоца спихнула Цыбуленко с этого очень теплого и доходного местечка. Этот уже делает все на вполне научной основе. Задержка зарплаты при нем достигла двух-трех месяцев. Тринадцатую зарплату задержали почти на год.
А у нас, вообще-то, надо заметить, в те дни штат офицеров был просто огромный. Это, считай, десятки тысяч долларов постоянно прокручиваются. Расчет тут простой. Если задержка в два месяца, значит, две наши зарплаты где-то прокручиваются. А если в три, то и три, соответственно.
Генерал, используя свои немалые ресурсы, организуя силами оркестра концерты духовой музыки на людной площади, возле 5-ой станции Большого Фонтана, забавляя местное население, прорывается в городские депутаты. Спрашиваете, зачем ему это? А вот зачем. Сам генерал не может этого, но его жена строит, открывая их на свое имя, один магазин-павильон за другим.
А под них нужна земля. А кто ею в городе распоряжается? Горсовет. А кто там у нас сидит? Вот-вот. Вопрос сам собой и отпал за ненадобностью. И все им мало, они все строят и строят.
Училище наше полностью перепрофилировали. Создали быстренько на его базе ракетно-артиллерийский факультет. Ну, тут, конечно, закрыв глаза, еще можно было сказать, что учиненный там разгром был неполным. 
А вот в общевойсковом объединенном училище затеяли грандиозный ремонт. Даже подходящий повод для этого они где-то нашли. Дату какую-то юбилейную откопали из древней истории, когда того училища еще и в помине не было, одно наше только стояло.
И что самое было интересное, так это то, что они все им неподходящее из истории образования и деятельности всех училищ выкидывали, а то, что годилось, притягивали за уши и распространяли уже на весь свой институт.
И вот в том училище, по-новому уже на общевойсковом факультете, все разломали, и все средства направляли на эту стройку века, как ее быстро все окрестили. Обещал им поначалу Министр на торжества приехать, и под это деньги пошли.
Но гражданские прорабы все время удивлялись и никак не могли понять, спрашивали о том, что там, должно быть, раствор только из одного цемента делают, так как самого песка практически на стройку туда не завозили, один только цемент. Раствор, замешанный на одном только цементе. Да, цемент тоннами на территорию завозили. Те завозят, а по вечерам эти вывозят. Магазины и дачи надо же строить. Стройка стоит, а деньги идут…

Хозяин черного «BMW», весьма удовлетворенный результатами встречи со своей юной клиенткой оставил машину рядом со вторым КПП и, радостно похлопывая себя рукой по боковому карману, где мягко отзывалась тугая пачка, поспешил к своему складу.
Зашел прапор и с какой-то, одному ему понятной, ностальгией оглядел опустевшее помещение. Открыл сейф, кинул туда пакет. Но не выдержал, достал его, раскрыл, внимательно пересчитал, наслаждаясь самим видом хрустящих бумажек и их количеством. Как же он любил пересчитывать их, перекладывать из одной кучки в другую. Он чувствовал себя богачом.
Большие деньги появились. Теперь их надо было правильно вложить. Куда именно, он уже знал. Его прямой начальник, майор, всегда советовал прикупать драгоценности. На днях предложил приобрести у него колечко с камушками. Дивной работы перстень. Вот его и купит. Купит и подарит его. Нет, конечно же, не жене, а…
… Месяца два тому назад прапорщик познакомился в одном баре, где по обыкновению и просиживал вечерами, со жгучей брюнеткой, длинноногой красавицей с тонкой талией, красиво очерченными формами высоких грудей, гордо посаженной головкой на изящной шейке, большими черными глазами-омутами, в которых он и утонул.
Восточная дива снисходительно разрешила ему присесть рядом с собой и даже угостить ее. Весь тот вечер она, как должное, принимала знаки его внимания. Но все это с таким видом, что в тот раз самое большое, на что он осмелился, так это только поцеловать кончики ее холеных пальчиков.
Потом он встречал там эту красавицу еще несколько раз. Снова он ее угощал, они танцевали. Он прижимал ее к себе, глаза его вдруг ныряли в глубокий вырез ее платья, и он обмирал и чувствовал, как желание сжигает его. В шумевшей от выпитого, от близости столь желанной женщины голове мигом рисовалась картина, как он ее целует и обнимает, с нее падают все ее покровы, и он тогда…
Решившись, он попытался пригласить ее куда-нибудь в другое место, более уединенное, и дива ясно дала ему понять, что ее внимание стоит очень и очень дорого, и, если кто-то, на что-то рассчитывает, то сначала он должен это заслужить. Подарить ей, к примеру, она небрежным кивком показала на колечко на безымянном пальчике изумительной работы и, должно быть, баснословной цены. Он все понял. Такие женщины, как она, стоят очень-очень дорого…

Влив в себя очередную порцию, Шувалов приступил к дальнейшим расспросам:
– Евгений Палыч, слышал я, что ты адъюнктуру окончил?
– Да, был такой знаменательный факт в моей биографии…
По сути, это могло стать трамплином в карьере, но не случилось…
– Так что ж тебя там не оставили на кафедре? Сам говоришь, кто там у вас занятия проводит.
– Так я им, Сергеевич, оказался не нужен. С 93-го года артиллеристов, вообще, перестали набирать. Я уже тут говорил, что создали там ракетно-артиллерийский факультет. Нас тоже потом со временем переподчинили ему.
Летом 97-го последний курсант-артиллерист выпустился, и с первого сентября артиллерийский факультет перестал существовать, приказал долго жить. Его расформировали и отправили всех за штат. Дали срок, чтобы они за это время подыскали себе новые места…
– Так что, Палыч, ничего нельзя было сделать? К примеру, найти себе другое место?
– Все это так сложно, Сергеевич. Там все так перепуталось, одно легло на другое…
Во многом, если и не во всем, сказались его непростые отношения с кое-какими их замами, в особенности с начальником отдела кадров института полковником Лупаном.
– Чего это так? По виду ты человек очень даже коммуникабельный.
Задумчиво ковыряясь вилкой в салате, словно что-то там и не находя, он прикрыл глаза защитной пеленой отрешенности:
– Знаешь, не их круга я человек, не их образа мышления и действия. Я все в жизни привык как-то добиваться сам, своим собственным трудом. Не было у меня как-то в мыслях того, что, чтобы получить новую должность, надо кое-кого подмаслить, где-то спинку пониже прогнуть…
Короче, взяточку всунуть, вовремя «подшестерить», где и на товарищей постучать. Вот тогда бы все было, как надо.
– А ты что делал?
– Что я делал? – Малахов усмехнулся.
– Да, ты.
– Да делал все как раз наоборот. Нет, чтобы, где и смолчать, так нет, когда мне говорили на черное, что это белое, то я этого не терпел и всегда возражал. Горе от ума. Когда начальнику ясно даешь понять, что он не прав, что-то делает не так, чего-то не знает, не умеет, где-то поступает не по правилам, то это не всем у нас нравится…
За что все и был кое-кем особо «любим».
– Нет, Палыч, но в этом случае можно было бы и подсуетится.
– Да, Сергеевич, ты, наверное, в этом прав…
Нужно было, конечно, наплевать на свои принципы.
– Но, понимаешь, чтобы пойти и дать кому-нибудь на «лапу», Лупану тому же, к примеру, так у меня за душой к этому времени ничего не было. Нищие мы были, а от того еще более гордые. Да и не знал я, как это все делается, и не умел делать это. А с Лупаном у нас к этому времени лет десять уже шла война, так сказать, бои местного значения.
– Это как?
– Я был еще взводным, а он был командиром батареи, но не моей. И вот где-то на учениях с боевой стрельбой мы с ним столкнулись. Они к этому времени уже отстрелялись, а мы только-только приехали. Я принимал у них имущество. И вот комбат – старый заматеревший майор, боров такой весь упитанный, решил, что без особого труда легко спихнет молодому зеленому лейтенанту всю технику и имущество к ней, ЗИПы. Посмотрел я, а там то одного не хватает, то другого. Телефонного кабеля вместо семи километров и пяти нет. И не стал подписывать эти передаточные ведомости, потребовал писать новые со всеми этими недостатками. Это ему сильно не понравилось.
Не понаслышке знакомый с материальной ответственностью комбат десантников понимающе кивнул:
– Ну, такое, конечно, никому не нравится.
– Да… Лупан быстро доложил своему комдиву, что у него имущество не принимают, потому что прибыл, мол, молодой лейтенант, ничего в этом не понимает, растерялся, не знает, за что, за какой конец взяться. Потому у него такая заминка, дескать, и произошла. Меня вызывают. Стоит его командир дивизиона, и зам начальника училища рядом с ним прохаживается. Комдив Лупана наехал на меня, думая, что своим голосом приведет лейтенанта в полное смущение и заставит меня тут же у них на глазах все это и подписать.
И акты передачи наготове уже держат на фанерном планшете для карт.
– А ты?
– А я ему тогда вежливо очень в присутствии зама ответил, что не след повышать голос на чужого офицера, самому толком не разобравшись в сути дела, и зачитал ему все мои претензии, сказал, что это они сами себя тут все и задерживают, не составляя новых ведомостей приема-передачи имущества, соответствующих истине. Полковник этот поумерил свой пыл и повернулся к Лупану, а тот стоял перед двумя начальниками весь красный и глазами своими только моргал. Этот свой нечаянный конфуз он запомнил. И его виновника, соответственно.
– И отомстил? 
Выбрав время и место.
– Нет, – Малахов усмехнулся. – Он не успел.
– Что-то помешало?
– Он к этому времени засиделся в комбатах, и тогда ему, мягко сказать, предложили, чтобы он сам подыскал себе новое место, пока его куда-то не заслали. Но майор шустрый был, изворотливый, не нам идейным чета. Через свои связи, курсантов своих, их родителей, вышел на начальника соседнего объединенного училища генерал-лейтенанта Пелеха и устроился там у него, в отделе кадров. На время мы потеряли друг друга из виду. А вот, как он оттуда прыгнул в кресло начальника отдела кадров института, сколько там за это отстегнул и кому, вот этого я не знаю… 
А то, что именно так оно и было, сомнений не оставалось. Сам Лупан брал взятки и другим давал…
– Наверное, немало пришлось дать, – Шувалов попытался оценить всю стоимость кресла начальника отдела.
– Наверное. Закончилось время обучения в адъюнктуре. Пришла пора нас распределять…
А, надо сказать, что из всех девяти адъюнктов к этому моменту успел защититься только один, двое еще были на подходе.
– Адъюнктов с артиллерийского факультета было трое. Подполковнику сразу же предложили должность старшего преподавателя, то есть, будем говорить полковничью, второму – майору – должность преподавателя, а мне, тоже майору, должность помощника преподавателя.
Одному майору должность подполковника, другому только майорскую.
– А почему так?
– Ну, Лупан, так ехидно улыбнувшись, при всех заявил мне, что, мол, раз я диссертацию еще не защитил, то поэтому мне светит только майорская должность. Я ему в ответ ткнул пальцем в списке на некоторые фамилии и от предложенной мне такой унизительной должности отказался. Лупан заявляет мне, что нет у него вакантных должностей. А я ему показываю на фамилию Андрюшки Бугаева. Этот наш друг числился совсем на другой, инженерной, кафедре, писал работу по технической тематике, и вдруг он попадает к нам на кафедру тактики. А я пишу диссертацию свою по тактике действия артиллерии, работаю на этой кафедре, хорошо знаю, что там есть свободные места, и вдруг именно мне там его-то и нет. Деваться Лупану было некуда, и меня назначили.
Со скандальчиком, но назначили. Хотя Лупан-то прекрасно знал, что это для него, Малахова, только временная передышка.
– А как ты сюда попал?
У Малахова судорожно дернулась левая щека. Он так и знал, что кое-кому под воздействием горячительных паров придется втолковывать не по одному кругу. А делать ему это, снова ковыряться в своем не безоблачном прошлом не очень-то хотелось.
– Сергеевич, кажется, ты начинаешь забывать то, о чем уже говорилось немного раньше. Может, отложим этот разговор? Добьем быстренько эту подружку и разбежимся?
Один черт, большую часть из того, что он сейчас тут говорит, половина сидящих за столом утром и не вспомнит. Да и лишь, кажется, один Шувалов проявлял к его скромной особе повышенный интерес:
– Нет, Палыч, ты давай уж выкладывай свою историю до конца. А то я не смогу заснуть.
– Сможешь, Сергеевич, сможешь. Прошел один год, и тогда уже Лупан отыгрался на мне по полной программе. Разыграл все как по нотам. Первого сентября 97-го нас всех, артиллеристов, вывели за штат. А через недельку начальник факультета ракетно-артиллерийского вооружения полковник Козлов перед всем строем, когда вручал мне погоны подполковника, чуть ли не клятвенно заверил меня, что именно мне он место у себя на факультете обязательно найдет.
– Не нашел?
– Как видишь…
– И что было дальше?
Что было дальше? Блестящая шахматная партия, в которой ему отвели роль жертвенной пешки.
– Прикрепили меня на время к кафедре артиллерийского вооружения. Стал я там работать, ждать аттестационную комиссию. Вызвал меня как-то к себе начальник этой кафедры и говорит мне, что у него появилось вакантное место, и предлагает его мне. А я же не знал всю подноготную этой истории. Четырехглазый полковник так доверительно заглядывал мне в мои глаза, говорил вкрадчивым голосом, затягивал меня все туже паутиной своих доводов. Хотя, надо признаться, было в его фигуре и походке что-то такое, настораживающее. Но я с ним близко знаком не был, и судить только по одному внешнему облику не мог…
А облик был у Четырехглазого говорящий. Хитрован, человечек себе на уме. Коренастый торс, на коротковатых ножках. Семенящая походка, тоже уже о многом говорящая. Постоянно бегающие за большими стеклами очков маленькие круглые глазки. Манера разговора, привычка брать собеседника за руку. Просто готов был в душу каждому влезть, чтоб только ему поверили. Говорить мог одно, а делать обратное. Имел полковник своеобразные, надо сказать, понятия о чести.
– Вот обнадежил меня этот Четырехглазый, и я ему поверил, успокоился и перестал искать себе другое место. А полковник этот, оказывается, затеял хитрую комбинацию.
– Как в шахматах?
– Вот-вот. И места у него вакантного на самом-то деле и не было. Просто хотел, взяв меня к себе, избавится от одного, признаться, тоже зловредного майора Ворохова…
Тот еще тип был. Двоим им на кафедре было тесно. Друг друга стоили. Не сложились у них отношения между собой, и один решил избавиться от другого. И вот через месяц заседание аттестационной комиссии. Малахова без лишних каких-то вопросов на это, якобы свободное, место утверждают. А следом за ним заходит Ворохов и во всеуслышание там заявляет, что никто не имел права выводить его за штат кафедры и назначать на его законное место Малахова.
И разгорелся маленький, но довольно грязненький скандальчик. И, по большому счету, Ворохов был, конечно, прав. Он специально дожидался этой аттестационной комиссии, чтобы там, на том уровне, во всем разобрались, и чтобы побольнее ударить по своему незадачливому начальнику. И после долгих дебатов оставили Ворохова, а его снова вызвали и вынуждены были сказать, что он остался, образно говоря, у разбитого корыта, то есть, ни с чем. И времени на маневр не осталось, полнейший цейтнот…
– Получается, Палыч, что Четырехглазый использовал тебя в своей игре, как разменную пешку.
– Так-то оно и получается. Использовал меня по полной программе, а потом пожертвовал, как выполнившей свою задачу, сыгравшей своей роль пешкой. Своей конечной цели избавиться от Ворохова он, конечно же, не достиг, но нервов майору попортил изрядно…
А может, именно это и было его целью. Кто его знает? В чужие мысли не влезешь, все не просчитаешь. А в итоге пострадал именно он, Малахов. Как тут ни крути и ни верти. Больно и обидно, да ладно…
– Но этот майор из себя что-то хоть представлял? Почему выбор пал на него, а не на тебя?
– В том то и дело, что он там, по идее, был на своем месте. Конечно, как преподаватель именно по той самой инженерной дисциплине Ворохов выглядел предпочтительнее меня. Два года перед этим он проучился на факультете доучивания именно по этой специальности, другими словами, что-то, вроде, как и академии закончил. А у меня направленность командная тактическая. Такая специальность им на факультете особо не нужна. А в результате получилось, что время упущено, все места уже заняты другими, которые в отличие от меня бегали и суетились. Но, как мне кажется, ко всему этому приложил свою руку Лупан…
Нет, просто не могли без его ведома разыграть такую комбинацию.
– Думаешь, он был в курсе этого?
– Думаю, что был. Как он мог не быть в курсе того, что Ворохова ни с того, ни с сего взяли и вывели за штат своей кафедры? Был. В институте места мне не нашлось. Нет, надо было мне сразу написать рапорт и добиться того, чтобы уволили по сокращению штатов. Но наши кадры на это не шли.
Негласная установка такая негласная была, чтобы по этой статье не увольняли. Ни под каким соусом.
– А почему?
– Чтобы потом еще год деньги лишние не платить…
Странное у них государство, кричит о демократии, а само… Впрочем, государство в их случае – это люди, вставшие у кормушки и не желающие с кем-то делиться, в особенности со своим народом, радетелями которого они себя выставляют. Не повезло им с государством…

Прапорщик, до невозможности распаленный своими горячими мечтами, которые вот-вот должны были исполниться, натешившись вдоволь видом купюр, снова закинул их в сейф, аккуратно запер его, шлепнул сбоку своей печатью. Быстро-быстро, больше не медля ни секунды, он закрыл склад и заспешил в караульное помещение сдавать свой объект под охрану.
Сел в свою машину и рванул к дому, где жила одна его подружка. Знал, что девка ему не откажет, примет в любое время, в любом виде. Мечты – они мечтами, а организм требовал своего сейчас же, безотлагательно. Он жал на кнопку звонка, в нетерпении покусывая кончик усов. Жал до тех пор, пока дверь не открылась.
– Юрка, ты? Ты что, с ума сошел так звонить? Я же не глухая.
Ничего не отвечая, он прошел, сбрасывая по ходу с себя одежду, хватая женщину, грубо срывая с нее коротенький халат, разрывая белье, прижимая к кровати. Он был груб, двигался в ней зло, с каким-то остервенением, словно срывая на ней все, выплескивая на нее все свое неудовлетворение, вырывая из нее стоны и всхлипы…
– Юрка! Да что с тобой! – наконец-то, освобожденная им, она откатилась в сторону и с недоумением уставилась на него. – Ты сегодня, как с цепи сорвался. Я тебя таким еще не знала. Белье мне все порвал, – она потрясла в руках лохмотьями. – Что я теперь буду носить?
Казалось, именно это волновало ее больше всего на свете, а не то, как с ней бесцеремонно обошлись, используя ее тело, наплевав на душу.
– Нашла, дура, о чем плакать, – хмыкнул прапорщик. – Новое себе купишь, – он запустил руку вниз ее живота, вороша там кучерявую опушку.
Вожделение снова поднималось в нем, и он жадно потянул женское тело на себя, на этот раз уже не торопился, наслаждался близостью, представляя, что в его руках прекрасная восточная дива…

Слегка покачиваясь, Малахов подошел к двери своего номера, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Скинул куртку и, не раздеваясь, повалился на кровать.
– Боже! Каждый день одно и тоже! – вырвалось у Оксаны.
Сосед ее просто достал. Даже ее, как она считала, ангельскому терпению пришел конец.
– Слава Богу, что я завтра уезжаю!
– Давно пора уже уматывать отсюда. Скатертью вам дорожка, – чуть внятно проворчал Малахов и отвернулся в сторону. – Я даже не понимаю, чем тут может заниматься такая дамочка, как вы.
Женские плечики независимо вздернулись, Оксана резко ответила:
– Вас это совершенно не касается. Уеду завтра первым же автобусом. И чтобы глаза мои вас больше не видели!
– Аналогично, – буркнул под нос Малахов. – Жду, не дождусь, пока снова не останусь один. У меня от вашего голоса изжога начинается. Спать не смогу. Во сне начну вздрагивать.
– Что? – Оксана взвелась, как пружина. – Вам не нравится мой голос?
Этого он сказать ей, конечно, не мог, чего лукавить и кривить душой, а потому он, убавив тон до безразличия, произнес в темноту:
– Мне не нравится, когда на меня гонят волну. Запомните: 5.40.
– Что «5.40»? – ничего толком не поняв, переспросила Оксана. – Вы о чем? О стоимости вашей водки?
В ответ донесся полный сарказма смешок:
– Кто о чем, а вшивый о бане. В 5.40 отходит первый автобус. Вы же на нем хотели уехать?
– Как вас только терпит жена? – непонимающе выдохнула капитан.
– Кто, кто меня терпит? – слеповато прищурились мужские глаза.
На это раз он прикинулся глухим и немного тупым.
– Ваша жена.
– Меня, дамочка, некому терпеть. У меня, к счастью, нет жены. И все у меня было хорошо, пока вы тут не появились. Бог, видно, создал женщину в наказание мужчине. За все ее грехи…
Быстро поднявшись, он вышел, с трудом унимая участившееся дыхание. Что так сильно взволновало его? Это известие о том, что она уезжает, и он ее больше не увидит? Зачем, зачем только Сана появилась на его горизонте? Зачем она с такой силой всколыхнула все его прошлое? Зачем вывернула ему наизнанку всю его душу, показала никчемность его бытия, всю ничтожность его существования?
Сана-Сана, что же она делает здесь, на самом-то деле? Кто она, чем она занимается? Приехала, может, сюда продвигать свой бизнес? Посмотрела на царящую тут нищету и убогость и поняла, что делать тут нечего и нечего тратить на это свои силы и свое время.
Тяжело вздыхая, Малахов вышел на улицу, через два шага свернул за угол, зашел в так удачно расположившийся рядом с гостиницей ночной бар. Заказал себе пятьдесят коньяку и чашку кофе. Прошел в самый дальний уголок и опустился в тень. Глаза постепенно привыкли, освоились в мягком полумраке. Осмотрелся. Из знакомых в такое время был один только майор. Сидит в противоположном углу и о чем-то оживленно беседует со своим соседом по столику.
– … Мамед, послушай. Может, это и не мое дело, но я тебе, как земляк земляку, скажу.
– Говори, Хасан, – майор весь внутренне напрягся, но по его темному, загоревшему лицу этого было не сказать. – Мы с тобой, брат, всегда друг друга поймем.
– Мамед, твой прапор совсем уже припух. Сбывает свои хлопушки через мой рынок. Я еще пока закрывал глаза, когда это было так, по мелочам, вроде детских шалостей. Но сегодня Митяй попросил у меня десять штук, чтобы расплатиться с ним. Я, кстати, ничего с этого не имею. Митяй всем этим делом сам заправляет. Говорит, что с той девчонкой он всегда расплачивался.
Не сразу догнав, майор выгнул шею, переспросил:
– С кем, говоришь?
– С девчонкой, сучкой Тереповской.
– С его дочкой? – офицер недоверчиво прищурился.
Хозяин рынка осклабился, снисходительно хмыкнул:
– Ну да, не с женой же.
– Постой, Хасан, дай немного соображу. Значит, мой прапор снабжает эту девчонку, а она все это сбывает через твоего Митяя?
– Ты, брат, сегодня, однако, очень догадлив…
Недобро рассмеявшись, Хасан хлопнул соседа по плечу:
– Давай за это по маленькой.
– Значит, Митяй все это реализовывает, а потом они делятся.
– Должны были делиться…
Постучав пальцами по столику, директор рынка криво усмехнулся.
– Девка деньги исправно брала, но с прапором не делилась, тратила все на себя. Безмозглая, без тормозов…
А именно такие и опаснее всего, потому как непредсказуемы…
– Мамед, они там так развернулись. Ты только прикинь себе, что, если там одному прапору десять кусков причитается, то, на сколько же бабок они наторговали все по кругу? Девка, понятно, в доле, Митяй, само собой, в доле. Торговцам и тем свой кусок отстегни. Знаешь, это становится уже опасно.
Вибрирующая в воздухе тревога незамедлительно передалась и офицеру, он тяжело засопел:
– Да, ты прав. С этой самодеятельностью пора заканчивать. Не думал я, не думал, что он будет так крысятничать.
Откинувшись на спинку кресла, Хасан прищурился:
– Как, как ты сказал? Крысятничать? Это слово надо запомнить.
Потом как-нибудь вставит его при удобном случае.
– Слушай, Хасан, мало я ему, что ли, отстегивал за все те партии, которые мы уже, благодаря Аллаху, поставили нашим друзьям?
– Значит, мало, – Хасан зловеще улыбнулся. – Им всегда мало, сколько ни дай. Ты скажи, кто вернет мне моих десять кусков?
Бросив вилку, он пытливо посмотрел в глаза своему собеседнику.
– Нет, Хасан, ты… так на меня не смотри. Ты давал их Митяю. Он твой человек. Это уже его проблемы.
Поняв, что тут его заезд не прошел, Хасан усмехнулся:
– Ты хочешь сказать, Мамед, что это мои проблемы?
– Ну, брат, я так не говорю…
Зная, с кем имеет дело, майор дипломатично не нагнетал обстановку и вел тонкую психологическую игру:
– Я сказал только, что это проблемы Митяя. Пусть у него голова за это теперь и болит. Пусть он и думает, как и чем собирается рассчитываться. К тому же, думается мне, что эта девка у тебя же эти деньги тут и спустила. Ты с них барыш взял. Сколько стоит посидеть тут у тебя вечерок? А «травка», «колеса»? Так что ты, Хасан, тоже не в накладе остался.
– Э, дорогой, ты мои деньги так не считай…
Поняв, в чьей огород попал камень, пущенный хитрым майором, Хасан едва заметно повел указательным пальцем:
– Тут погулять – это одно. А долг отдать – это уже другое. Моя работа тоже чего-то стоит. Просто так, за бесплатно, и мне товар не дается. За все надо платить. И за свою глупость особенно…
На этом вся их жизнь построена.
– Надо нам эту девку поставить на счетчик, – зловеще прошипел офицер. – Посмотрим, как она запоет. Пусть ее папаша покрутится на раскаленной сковородке, повертит на ней своим начальственным задом. Станет с нами разговорчивее. Поймет, кто в этой жизни настоящий хозяин. А то он все думает, что мы тут все под его дудку пляшем…

Негромкая музыка приятно обволакивала, усталые глаза слипались. Малахов тряхнул головой, сбрасывая сковывающее его оцепенение. Уходить ему совсем не хотелось. Здесь было так тепло, хорошо и уютно. Не хотелось вставать, уходить, возвращаться в ненавистный номер, где, наверное, уже спала Сана.
Не хотелось будить ее своим приходом и снова отчаянно грубить ей, пытаясь скрыть за этим свое истинное отношение к ней. Пытаясь изо всех последних сил потушить восхищенный блеск в своих восторженных глазах, унять нестерпимое желание подойти к ней, крепко обнять ее, прижать к своей груди и во всем ей честно признаться, открыться. И пусть тогда уже она рассудит, как ей относится к этому.
Нет, он этого никогда не сделает. Зачем? Чтобы она открыто посмеялась над ним, убогим? Может, она уже давно забыла о тех временах. Может, для нее это всего лишь небольшой эпизод в ее жизни, на который даже не стоит обращать внимания, тем более, помнить всегда о нем. Вот он же забыл о ней. Забыл, забыл. Нечего тут вилять, крутить хвостом, оправдывать себя.
Нет, это неправда! Он ее не забыл. Да, он загнал память о ней в самый затаенный уголок сознания, туда, куда он обычно просто так не заглядывал, чтобы как раз и не тревожить лишний раз всего того, что ему так дорого. И женщины все его, как правило, были чем-то похожи на Сану.
Аннет, когда смущенно улыбалась, то на ее щечках появлялись такие же едва заметные ямочки. Ее манера двигаться, стесненно говорить…
У его жены глаза были очень похожи на те глаза, которые, запав в его сердце, не давали ему покоя. Жалко, конечно, что у них с женой так все вышло. Хоть и говорят, что глаза – это зеркало души, но, выходит, что и зеркало иногда их обманывает, показывает им не то, что там внутри, а порой только то, что они сами хотят там увидеть. Может, ему лишь в те дни казалось, что это он выбрал ее. Так, впрочем, думает большинство мужчин. К их разочарованию, как правило, именно женщины выбирают их, мужчин, снисходительно разрешая им, мужчинам, думать иначе, тешить их, мужское, самолюбие…
И Катенька чем-то неуловимо была похожа на ту еще Сану, которую он знал. Эта, теперешняя, Сана немного другая. Она сильно переменилась с той поры. Поэтому он ее сразу не узнал. Сана повзрослела, расцветала яркой красотой, стала очень уверенной в себе и самостоятельной женщиной. К тому же, надо признаться, в тот вечер он, по обыкновению, был уже достаточно выпивши и просто не ожидал ее встретить.
Тяжело вздохнув, Малахов вытянул из пачки очередную сигарету и закурил. Подошел официант, и он повторил заказ. Подполковник знал, что это сонное состояние скоро пройдет, а удобное мягкое кресло располагало к отдыху…
Около пяти утра он вышел, подошел к гостинице и поднял глаза на окна своего номера. Свет там уже горел, за занавеской двигалась тень. Значит, Сана таки запомнила его слова о времени отправления первого автобуса и собралась на нем уехать. Вот только сегодня у них пятница, и с билетами будет напряженка. В такие дни набирается много желающих прокатиться на выходные до цивилизации.
Стоп! Чего же он тут стоит и зря тратит драгоценное время? Малахов круто развернулся и зашагал к автостанции. Он и на этот раз ничуть не ошибся. Когда подошел, к кассе, там уже выстроилась приличная очередь. А не успел он еще встать в ее хвост, как за ним тут же образовался хвостик совсем не меньше.
Стукнула окошко, и сонная женщина, то и дело ошибаясь, неправильно давая сдачу, стала быстро-быстро отпускать застоявшийся народ. Десять, может, чуть больше минут прошло, и она выкрикнула, что все билеты на этот рейс проданы, окошко захлопнулось, на нем появилась многозначительная табличка, занавеска задернулась.
Кассир пошла досыпать, досматривать свой последний или какой еще там по счету сон. Те же, перед чьим самым носом, прямо у них на глазах, закрыли ведомость и отложили ее в сторону, еще пару минут потолкались внутри помещения, а потом, разочарованно пожимая плечами, досадуя на эту свою невезуху, организовали новую очередь уже на следующий рейс.
Оксана подошла туда минут за пятнадцать до отправления. С уверенным видом, что она пришла одной из первых, ткнулась в закрытое окошко и от неожиданности растерялась. Эта лаконичная надпись «Мест нет» напрочь перечеркивала все ее надежды на скорый отъезд.
Разочарованная девушка вышла на улицу. Автобус уже стоял. Возле него плотной кучкой выстроились счастливые обладатели бумажных талончиков с проставленными на них местами. Тут же рядом толкалась толпа жаждущих уехать. Лишь бы ехать, хоть и пришлось бы это им делать, стоя на чьей-то голове. Кому-то из них еще повезет, возможно…
Оценив обстановку, Оксана в сердцах прошлась по самой себе. Почему она об этом заранее не подумала и не пришла сюда пораньше? И сосед этот, чертов, об этом ей ничего так и не сказал. А знал, ведь, скорее всего, знал, что именно так и будет, и сделал это ей назло, чтобы еще раз посмеяться над нею. Что ж, это ему сполна удалось…
Рука сама разжалась, и сумка с глухим стуком опустилась на асфальт. И что ей теперь, прикажете делать? Ждать следующего рейса? Придется, а что еще делать… Придется ждать. Знала бы, так лучше поспала бы. И во всем этом, конечно, виноват ее сосед, встала из-за него ни свет и ни заря…
– Идите на посадку, – кто-то вложил в ее ладошку билетик, а в другую руку вкладывал ручки от ее сумки.
– Вы это мне? – Оксана повернула голову. – А…
Она так и осталась стоять с открытым ртом.
– Идите же, кому говорят. Посадка уже началась…
Ее мягко подтолкнули вперед, железной рукой раздвигая сомкнувшиеся перед нею угрюмые спины.
– Но я… но деньги, – несвязно лепетала она, понимая, что обязана вернуть ему долг за приобретенный им билет.
– Оставьте вы это. Там, по пути будут две большие остановки. Сможете, при желании, там и позавтракать. Счастливо вам доехать, – услышала она, уже поднимаясь по ступенькам.
Удаляющийся автобус Малахов проводил долгим задумчивым взглядом. Девушка уехала, а вместе с нею исчезло что-то и из его души, словно бы Сана, сама того и не зная, забрала частичку его сердца с собой. Снова стало пусто и беспросветно темно. Никчемная и никому ненужная его жизнь. Разве что вот только Кате? Но как непрочные и хрупки нити, связывающие их.

8

Катя-Катя. Надо что-то с нею решать. Так продолжаться бесконечно не может. Он должен или оставить ее в покое, или сделать ей предложение, тем самым, оформив их отношения. Так будет честно с его стороны…
– Жека, ты, о чем думаешь? – спросила женщина, и он очнулся.
Ильин уехал, и Малахов в этот день позволил себе уйти на обед чуток раньше, чем следовало бы, сделав это сразу после утреннего развода на занятия. Катя прицепилась к нему и неотступно следовала за ним. Он только покачал головой, когда она подошла к двери гостинице, накинув на голову капюшон, прошла мимо дежурной. А та, сонная тетеря, и глаз своих даже так и не подняла. Как клевала носом, так и осталась в том же положении. А что? День на дворе, и шастать в гости в это время никому не запрещено.
– Так о чем ты задумался?
– Знаешь, Катя, – он нежно провел пальцам по ее губам, – ты во сне была так прекрасна. Я тебя такой одухотворенной еще не видел. По мне, если так, нет ничего красивее, чем вид спящей женщины. И поверь моему опыту, что это именно так.
– Жека-Жека, скажи-ка ты мне, а, у тебя было много женщин?
Нависнув над мужчиной, она с озорным интересом вглядывалась в его потеплевшие, оттаявшие глаза.
Обычно там трудно было что-то прочитать. Они всегда были спокойны, чуть насмешливы, слегка ироничны, но сегодня…
– Не очень… – слегка пожались его плечи.
– Но были?
Сжигаемая нездоровым любопытством, она продолжала допытываться.
– Были – он, ничего не отрицая, согласно кивнул головой.
– А когда ты был женат, ты ей изменял?
– Нет.
Непонятный даже ей самой вздох вырвался из женской груди:
– А почему?
Искорка разбуженной ревности зажглась в ее расширившихся глазах.
– Понимаешь, Катюша, я женился не для того, чтобы потом еще искать себе что-то на стороне. Мне одной любимой женщины для этого вот как, – он провел рукой вдоль горла, – достаточно.
– Значит, ты любил ее? – внутренне напрягаясь, спросила она.
А может, может он и до сих пор ее любит, оттого и страдает, но только вида не подает и не говорит? Но его ответ привел ее в недоумение.
– Да, наверное, да.
– Ты хочешь сказать, что сейчас не уверен в этом?
– Да. Сейчас, Катя, когда прошло столько времени, сейчас мне совсем уже не кажется, что я любил ту женщину. Остался один пепел, и уже не разберешь, что там на самом деле было до него. Может, я в ней любил совсем другого человека…
Скорее, так оно и было, чего уж тут скрывать это от самого себя. И кого именно он любил, сомнений тоже не оставалось.
– А твоя жена тебя любила?
Мужская рука машинально потянулась за сигаретой и спичками, он, не спеша, прикуривал, затянулся, кривя губы в невеселой усмешке, ответил:
– Катя, я совсем не уверен в своих собственных чувствах. Как же я могу говорить за другого человека, тем более что ставшего мне чужим? Но мне тогда казалось, что она тоже меня любила.
Или она только делала вид, что сильно любит, а сама вышла замуж за него только из-за его статуса, видя в нем себе надежную опору, возможность скоро получить квартиру… А когда все пошло прахом, когда их страна вся разбежалась, вдруг проявилось ее истинное отношение к нему…
– Отчего же вы с ней разошлись?
– Мы, Катюша, в какой-то момент совершенно перестали понимать друг друга, наступила какая-та душевная немота, когда просто не знаешь, что еще можно сказать человеку, который живет рядом с тобой. И продолжаться все это до бесконечности долго просто не могло.
Вдруг ощутив себя ненужным, он потерял интерес ко всему, не бежал тут же домой, старался под любым предлогом задержаться на службе, нашел себе подходящую компанию…
– В конце концов, ей надоели мои ежедневные пьянки, и она ушла.
– К другому?
– Да, к другому. Непьющему и более успешному по жизни…
Те, кто ничего не смыслил в Правилах стрельбы и Курсе подготовке, как-то очень быстро нашли себя на гражданке, стали коммерсантами. Видно, для того, чтобы стать успешным торговцем, нужны совсем иные качества, чем для того, чтобы быть настоящим офицером…
– Жека, – в ее глазах пробежали веселые искорки, – я как-то слышала, как у вас говорят, что «Черноморец» – не команда, а одесситка – не жена. Это касалось и твоей бывшей жены?
– Нет, она была не из тех, – коротко пояснил он, не желая развивать эту мысль дальше.
– Жека, а с чего это, вообще, пошла эта поговорка. Почему это вдруг «Черноморец» не команда?
– Это, Катя, пошло из-за непостоянного и просто несносного характера команды. Она, кстати, еще носила гордый титул «Гроза авторитетов»…
«Черноморец» мог поехать в столицу и по кругу запросто побить там все московские клубы. А потом, вернувшись домой, проигрывать подряд всем дворовым командам. Вот болельщики и называют его так полуласково и полупрезрительно.
– А вторая часть поговорки?
– Это, Катя, скорее всего, пошло от особенности того склада тамошних девушек, их ветрености и непостоянства, неприспособленности к жизни. Во всем у них на первом месте стоят выгода и расчет. В особенности эти черты проявляются у их умудренных жизненным опытом мамаш.
Чаще всего, именно они с завидным успехом разбивали семейную жизнь своих любимых чад…
– Что ты этим хочешь сказать?
– Ну, подбирая жениха для своей дочери, они, прежде всего, оценивают его материальный достаток. Все остальное шло потом. В свое время наши лейтенанты-выпускники представляли собой достаточно приличную партию. Тогда еще отбоя от таких невест, пылко желающих выйти за них замуж и прокатиться в заграницу лет так на пять, просто не было.
– И?
Раскрывшиеся глаза у Кати горели неподдельным интересом. Мужчина нежно привлек женщину к себе, поцеловал, волнующе задышал возле самого уха, щекоча мочку губами:
– Понятно, Катюша, что о любви говорить тут излишне. Пока зять еще в состоянии кормить дочку и внучат, его, скрипя зубами, терпят. А как только он вдруг оказывается не на уровне, от него просто избавляются…
Презрительно воротя горделивые носы, высокомерной рукой указывают на входную дверь, просят закрыть ее с той стороны…
– Ты шутишь, Жека! Как так можно?
– Запросто, Катюша. Тому у меня просто масса жизненных примеров. Служил со мной вместе одно время капитан Сеня Сероштан. Пока они жили пять лет за границей, все было очень хорошо. Казалось, в их семье царили мир, да любовь. Потом они поехали на Дальний Восток. Но это было еще при Союзе, и жить там еще было можно и вполне сносно. Тещины руки и ее длинный язык до тех мест не добирались. И все у них было в порядке. Жена его в их военном городке в окружении таких же, как и она, чувствовала себя прекрасно, и муж ей тогда всем нравился. Но вот та страна развалилась, и дочка со своей уже семьей вернулась к маме под ее крылышко. И вот тут на Сенину беду, оказывается, в конце концов, что собственной квартиры у них нет и в ближайшем и обозримом будущем не предвидится. Деньги он домой приносит нищенские. И теща настраивает дочь против мужа. Исподволь, день изо дня. Вода, та и камень точит. А тут и точить-то почти ничего не надо. Пошли ссоры с истерикой, скандалы с битьем посуды, и, как следствие всего этого, произошел скорый разрыв. Сеня поселился жить у нас в нашей канцелярии…
Такого он еще в их училище никогда не видел, и вот довелось…
– Что, он и до сих пор там живет?
– Нет, он уволился. Нашел себе другую работу. Надо сказать, что ему повезло. Устроился на фирму, которую создал один из бывших наших.
Тот его по старой дружбе взял к себе. И через год они раскрутились так, что он купил себе сначала машину, а потом уже и квартиру.
– И что, ты думаешь, тогда произошло?
Задумчивый женский пальчик многозначительно замер:
– Думаю, что жена вернулась к нему.
– Да, Катюша, да. У нее еще хватило гордости и ума не самой пойти и вымаливать у него прощения, а послать к нему мать, которая, в общем-то, и была виновницей их развода. И эта старая карга приползла и на коленях ползала перед бывшим зятем…
Посыпала себя пеплом, клялась, что это она одна во всем виновата…
– И что, сейчас вместе живут?
– Нет, фирму ту подставили, она вскоре разорилась, квартира ушла, как и пришла. Так же вскоре поступила и достойная представительница женской половины того города, поняв, что ее мужу, видно, больше не подняться. Сеня уехал к себе на родину.
Разочарованная Катя грустно вздохнула:
– Печальная история.
– Да, веселого мало. Но есть еще один случай, можно сказать, что и еще покруче. Андрюшка Шутов честно прослужил в России до пенсии и только после этого уволился. Они продали там свою квартиру. При расчете он там получил приличные деньги. Переехав на Украину, они купили себе неплохую квартиру. Теща тихо посоветовала дочке оформить все это дело на себя… 
Дальновидной и благоразумной оказалась потомственная еврейка. Не чуя подвоха, Андрюшка согласился. Любил очень свою жену, души в ней не чаял. И прописали его не по новой квартире, а к тестю, с которым теща была уже в разводе, но какие-то отношения поддерживались…
Все ж таки не чужой человек, родной отец жены Шутова, жилплощадь…
– Ну, Жека, я так думаю, – Катя задумчиво прищурила левый глазик, – это сделали, чтобы квартирка тестя никуда на сторону не ушла.
– Да, и ему тоже так самое сказали. Но потом в семье, как и по первому варианту, скоро пошли неурядицы…
Прошло немного времени, и Андрюшку попросту выгнали, попросили с вещами на выход. Он перебрался к тестю. Заработок у него, конечно, был, но непостоянный. Работа была сдельно-аккордной. Как закончат объект, так с ними и рассчитываются. И вот у него в кармане то густо, то совершенно пусто. Как только наш Андрюшка прилично подзаработает, его пускают к себе, вытягивают, как пылесосом, из него все его денежки на все, что только душе угодно. Жена одевается, дочку одевают. Дщерь у них на бальные танцы ходила, так Шутов все это оплачивал. Покупались туфельки и шились платья.
– Сама знаешь, что при желании найти, куда потратить, плевое дело…
Было бы что тратить. И как только мужик садился на мель, его снова выгоняли. И он возвращался жить к тестю…
До очередной сдачи объекта и расчета.
– И так это до сих пор и продолжается?
Баюкая женские пальчики в своей широкой ладони, Малахов отвел свой отрешенный взгляд в пустой угол, словно вызывая к памяти события тех самых дней, неопределенно пожал плечом:
– Да, с одной лишь разницей, что Андрюшка теперь стал обыкновенным бомжем. Живет где-то на съемной квартире.
– Как это?
– Тесть неожиданно умер. Квартира его по наследству отошла к дочери. 
Та ее вместе с мамой продала, и Андрюшку из той квартиры, ставшей собственностью посторонних ему людей, выписали. И стал он никем. Где-то потерял свое пенсионное удостоверение. Вовремя паспорт новый не получил, а старого у него и не было, так как у них, у офицеров, во времена Союза паспортов, вообще, не было. Или были? У тех, кто поступал с «гражданки»…
– Это у меня паспорта не было, потому что я в свое время учился в суворовском училище. Одно только удостоверение личности офицера. Оно мне все документы заменяло, впрочем, вполне успешно. Андрюшка остался и без документов и без жилья.
А вот его дамочки только посмеивались над ним и его простотой. Вот так они умеют по жизни устраиваться.
– Но у вас с женой, Жека, все было не так?
– Нет, Катюша, все у нас было не так. Теща от нас была далеко. Мы там жили одни и сами, конечно, во всем виноваты. Сами мы перестали понимать друг друга…
Как-то неожиданно случилось все это, вдруг. А может, это отторжение у них накапливалось исподволь, а он ничего просто не замечал, не хотел этого видеть, пока вдруг…
– Когда мы в 93-ем получили свою квартиру, жена, наверное, может, и не без оснований подумала, что настало ее время громко, во весь голос, заявить о своих правах в нашей семье.
Катины глаза изумленно округлились:
– А ты ее что, держал под замком?
– Нет, Катюша, что ты. Просто она у нас раньше как-то старалась особо не брать на себя принятия каких-то судьбоносных решений. А я, в свою очередь, старался угадать каждое ее желание и исполнить его. И все было так прекрасно. Никаких споров, никаких недомолвок. О ссорах и речи быть не могло. А тут она прямо и открыто заявила, что отныне сама будет решать, что ей и когда делать…
Мол, с этого самого дня его советы ей больше не нужны.
– С чего это вдруг?
– Наверно, получив квартиру, она поняла, что может уже больше от меня не зависеть. Жилье-то, по сути, получал я. Я и без нее его получил бы. Не с ней, так с кем-то другой. А тут уже все, хату получили, больше от меня уже ничего такого не взять. Мы оба стали равноправными обладателями этих квадратных метров. И вот тогда, наверное, в наших отношениях и повеял тот холодок непонимания… 
Как-то он сказал, что не надо жить одним днем, одной, уже прошедшей минутой, что надо хотя бы понемногу откладывать на «черный» день. А она ему ответила, что живут один только раз. Нужно есть витамины, раз живут на Юге, и пока есть такая возможность. Ну, хорошо, понятно, если по одному апельсину в день. Но не по килограмму же! Но это так, мелочи…
– Жена стала расходовать наши общие деньги по своему усмотрению, а я тогда по своему. Она переводила на витамины, а я часть лишних «бабок»…
Если учесть, что он всегда получал в разы больше, чем она…
– То есть, ты, Жека, начал попивать?
– Да. Конечно, поводов опрокинуть рюмочку-другую и без этого и до этого хватало. Но теперь это уже вошло в постоянную привычку. Раньше я всегда спешил домой. А тут как-то, вроде, и перестало тянуть. Идешь домой, по пути задержишься, хлопнешь граммов сто. Сначала одну рюмочку. Потом этого стало не уже хватать…
Чтобы усилить ощущения, он перешел на две рюмочки. Стал проводить там все больше и больше времени. И так оно пошло и поехало. Конечно же, жену это в особый восторг не приводило.
– Ей это не понравилось?
Кому же такое, спрашивается, может прийтись по нраву?
– Но она попыталась как-то с тобой поговорить?
– Знаешь, Катюша, я такого особого желания в ней почему-то как-то не заметил. Может, и не хотел этого заметить, может, и не было вовсе такого желания. Единственное, что она сделала в этой ситуации, так это первым же делом настроила против меня ребенка…
Причем, сделала это очень быстро и, надо сказать, профессионально, как будто всю жизнь этим занималась, хотя о педагогике и психологии имела она довольно слабые представления, воспитывала их ребенка, как получалось, а лучше сказать, что никак. В этом-то ярко и полно проявилась поразительная избирательность в проявлении ее способностей.
– Это зачем же? – женский локоть вопросительно застыл.
– Что это зачем?
Вопросом на вопрос он попытался уйти от ответа.
– Зачем же настраивать против отца ребенка?
– А ты, – Малахов горько усмехнулся, – ее саму об этом пойди и спроси.
Наверное, чтобы как-то утвердиться в собственных глазах.
– Так она теперь чувствовала, что во всех наших ссорах наш ребенок всегда оставался на ее стороне.
Мама всегда была хорошей, а папа плохим.
– Приехал я домой в отпуск и там встретил враждебно против меня настроенную родню. И там уже моя благоверная успела провести работу. Нет, она, конечно, не обвиняла меня подряд во всех смертных грехах. Она обвиняла меня только в том, что я пью, и вот именно из-за этого все в семье у нас и разваливается. Года два так еще мы с ней промучились, а потом разошлись…
Как только ей понадобился повод для развода, чтобы уйти к другому, не задумываясь, она сказала, что не может больше терпеть его пьяные выходки. Хотя, насколько он это понимал, именно она с иезуитским стремлением шла каждый раз на ссору, задирая его и провоцируя…
– Значит, Жека, ты в браке счастлив не был?
– Нет, Катюша, так безапелляционно это сказать нельзя. Первые годы мы с ней жили очень хорошо…
До какого-то определенного момента, пока что-то не сломалось, то ли у нее, то ли у него самого. Он ни в коей мере не хотел бы винить во всем лишь ее одну. В том, что происходит между двоими, виноваты оба, как и в какой степени, это уже совсем другой вопрос…
– Жека, а что же, по-твоему, можно назвать счастьем?
– Счастье, Катюша, это, наверное, когда… когда ты выходишь из дома, и уже хочется снова туда вернуться. Когда ты знаешь, что стоит тебе только обернуться, и тогда увидишь, как в окошке тебе машут, провожая, ручкой, милые губы неслышно шепчут, желая тебе удачи и скорейшего возвращения. Счастье – это когда существует такой человек, ради которого ты способен на все, ради которого ты готов все отдать. И когда этот же человек относится к тебе так же. Тогда это уже, наверное, полное счастье.
А все остальное кажется уже несущественным…
– А деньги, положение?
– Не в деньгах этих, вообще-то, счастье, Катюша, – он ласково нажал на упругую кнопку ее весьма любопытного носика.
– А в их количестве, – она лукаво подмигнула ему.
– Да, конечно же, без них тоже нельзя. Но это не самое главное. Деньги, Катюша, они, как приходят, так могут и снова уйти, а если счастья нет, так его ни за какие деньги не купишь.
– Жека, а со мной ты мог бы жить?
Вот она и добралась до своего главного вопроса, ради которого и затеяла весь этот разговор.
– С тобой, Катюша?
Осознавая всю важность момента, он не стал отворачиваться и смотрел прямо ей в глаза.
– Да, Жека, со мной.
– Может быть. Ты очень хорошая. С тобой, Катя, очень легко. Ты очень нравишься мне. Иначе я не стал бы поддерживать с тобой такие отношения. Но для тебя самой это не самый лучший выход.
– Почему?
Совершенно сбитая с толку, она смотрела на него и просто не знала, что ей сделать в первую очередь: обидеться на эти его слова или же сначала попытаться их понять?
– Катя, милая девочка, ты же до сих пор любишь своего бывшего мужа. И ты все время пытаешься сравнивать нас. Думаешь, я этого не замечаю?
– Ну, ты, Жека, скажешь тоже, – фыркнула, было, женщина.
Но он, конечно же, опять попал точно в цель, и она под его пристальным взглядом, покраснев, смущенно отвернулась.
– Хорошо, Жека. Если это так, то, как ты мне объяснишь тот факт, что я сейчас с тобой?
Любит одного, а делит постель с другим.
– Да, Катюша, это уже в этом деле самый трудный вопрос. Но ты же живая женщина. Ты хочешь доказать самой себе, что жизнь на этом для тебя не закончилась, что тебя можно любить, что ты, несмотря ни на что, до сих пор еще можешь быть желанной. Может, я в чем-то неправ?
– Жека, это… можно я промолчу?
Кто-то юркой змейкой скользнул под одеяло и спрятался там от его проникающих внутрь и насмешливых глаз.
– Да, Катюша, лучше тебе, наверное, будет сейчас помолчать. А то опять скажешь, что-нибудь не совсем то. Или я тебе не то, что надо снова тут наговорю…
В порыве душевной откровенности.
– Я на тебя не обижаюсь, – глухо послышалось из-за плотного укрытия.
– Ну и правильно. Не надо, не надо обижаться на правду. Но это хорошо, Катюша, что мы сейчас с тобой этот вопрос прояснили, чтобы между нами не оставалось каких-то неясностей. Знаешь, мне с тобой очень хорошо.
– Мне тоже, Жека, очень-очень хорошо, – она вынырнула и прижалась щекой к его груди. – Я и в самом деле всего лишь слабая женщина. Мне тоже хочется, чтобы в этой моей беспросветной жизни появилась хоть какая-то капелька чего-то такого…
– Сладенького и запретного, – шепнул Малахов, притягивая женское тело к себе, вытягивая губы в поиске остро торчащего розового комочка нежной плоти.
– А-а-а! – вырвалось через мгновение изумленно-восторженное.
Отдаваясь этому тянущему чувству, Катя томно изогнулась, откинула голову назад и прикрыла глаза…
– Знаешь, Жека, иногда я и сама забываюсь и, бывает, порой уже совсем не понимаю, чьи это руки обнимают меня, чьи это губы целуют меня, – честно призналась она, едва отдышавшись.
– Ну, вот ты, Катюша, и сама же и ответила на мой вопрос. Еще чуть-чуть и из твоих уст вырвется другое имя. Не Жека, а…
И он прекрасно это чувствует, хотя и старается не придавать значения.
– А Геша? – прошептала она, вся покраснела и спрятала лицо у него под рукой. – Ты это хотел сейчас сказать?
– Да, Катюша. Мы сегодня с тобой, как никогда, понимаем друг друга, с полуслова.
В этот раз они, как никогда, близки телами и душой, и если бы не одно «но», то он мог бы подумать о том, чтобы связать с нею жизнь, но…
– Тебя это не шокирует?
– Нет. Нисколько. Порой наш разум живет одной жизнью, а тело своей. Знаешь, всему и всегда при особом на то желании можно найти какое-нибудь подходящее компромиссное объяснение…
Это, конечно, если вдруг возникает такое желание, и нет каких-то особо сдерживающих комплексов.
– Ладно, Катюша, хватит нам философствовать. Пора нам собираться. Не мешало бы чего-нибудь такого существенного и в мясорубку закинуть. Ты как на это дело смотришь?
Война войной, а обед, как говорится, по распорядку…

Оксана разложила на столе свой отчет, списки схемы, графики и планы и докладывала своему новому непосредственному начальнику подполковнику Ковальчуку о проделанной ею работе.
– Кажется, все, Алексей Петрович. Вроде бы, ничего не упустила. Не очень, да? – неуверенно и чуть виновато посмотрела она на него.
В негласной проверке капитан участвовала впервые и пока с трудом себе представляла требуемый конечный результат.
Но, оценив ее труд, начальство довольно потерло ладонями:
– Нет, Ксанка, это прекрасно. Ты просто молодчина. Столько проделать всего за два дня! И главное – есть какая-то реальная цепочка, за которую можно зацепиться и уже официально разрабатывать эту версию. Ксана, ты успеешь, все это подготовить к пяти? Пойдем на доклад к Самому.
Всегда помнят тех, кто приходит первым и… последним.
– Я бы хотела… – девушка чуть смущенно улыбнулась.
– Чего бы это мы такого хотели? Говори… – Ковальчук, подбодряя ее, подмигнул, приглашая к продолжению этого разговора.
– Понимаете, Алексей Петрович, я там жила в таком гадюшнике, – протянула она, а все остальное было написано у нее на лице.
Ковальчук внимательно посмотрел на свою новую подчиненную. Он бывал в тех местах и прекрасно понял, о чем это речь.
– Что ты, Ксана, такое говоришь? Там, в гостинице не было лифта, и ты понималась на третий этаж пешком? И так каждый день?
– Что? Как вы это сказали? Не было лифта?
Услышав из уст Ковальчука столь несколько странный вопрос, девушка чуть не поперхнулась коротким смешком.
– Ну, Алексей Петрович, скажите тоже. Какой лифт? Там все удобства чуть ли не на дворе. Душа нет, воды горячей нет. В туалет я бегала на улицу. Я сейчас сама себе противна, – она очень мило поморщилась, рассказывая постороннему мужчине о таких интимных подробностях.
Впрочем, посторонним его с некоторых пор назвать можно было только с определенной натяжкой. Какое-то время они были даже на «ты».
– Это все? – начальство скептически улыбнулось.
Некоторые тяготы и лишения лишь закаляют характер бойца.
– Нет. Сосед мне достался пьянь не просыхающая.
– Ты, Ксана, жила в одном номере с мужиком?
В мужских глазах, наконец-то, появилось сочувствующее выражение. И где-то в их глубине промелькнули ревностные огоньки.
– Да, – обиженно и в то же время жалобно протянула она. – Вы меня теперь, хоть режьте, но я туда больше не поеду.
– Ну, мы это еще посмотрим, – уклончиво ответил подполковник, видно, не желая так сразу, с ходу, огорчать просто прелестную в этом своем самом неподдельном возмущении подчиненную.
Эмоции эмоциями, а служебный долг, он превыше всего.
– На что это посмотрим, Алексей Петрович? – ее брови приподнялись. – Вы что, хотите сказать?
– Мы с тобой, Ксана, доложим обо все начальству, а оно пусть само принимает решение. Ну, ты, Ксанка, может, потерпишь еще совсем немного, и потом моя ванна будет в твоем полном распоряжении?
Одно лишь напоминание о той огромной и роскошной ванне приводило ее мысли в полный восторг. Но нельзя же продавать себя за одну только такую возможность. Что мужик подумает о ней? Хотя, в принципе, какая уже разница? Где один раз, там и два. И что от нее убудет, если он снова…
– А ваша жена, Алексей Петрович, еще не вернулась? – она покосилась в сторону подполковника.
– Пока нет. Иначе я тебе такой вариант не предлагал бы. Моя жена еще на то, чтобы жить в гареме, пока своего согласия не давала.
И вряд ли когда-либо потерпит рядом с собой соперницу.
– А вы бы этого хотели? – с неким вызовом выдохнула Оксана.
Это становится уже интересно. Неужели он к ней так неравно дышит?
– А чего бы не попробовать? – мужчина шутливо закатил глазки. – Живут же шейхи и ничего, не жалуются. Так ты согласна?
– Ну, вот, – с обреченностью вздохнула Оксана, – вы снова предлагаете мне то, от чего бедная девушка никак уж не может отказать.
– А ты этого хочешь? – произнес Ковальчук, как-то по-особенному глядя в ее глаза.
Вопрос-то у него получился какой-то двусмысленный. Как его хочешь, так и понимай. Хочет ли она принять ванну? Или, может, хочет отказаться от такой возможности? Или же она хочет…
– А это уже вопрос не совсем скромный, – она укоризненно покачала головой. – Я даже не знаю…
– Что ж, ты, Ксана, можешь пока на него не отвечать. Пока. Я своего предложения не снимаю. Созреешь, сама скажешь.
Ха! Хитрый какой! Хочет всю ответственность взвалить на ее хрупкие плечики, мол, сама за все ответа, сама во всем виновата. Ну, ладно, пока она зреет, не мешало бы ей посмотреть на свой рабочий стол…
– Алексей Петрович, вы меня, конечно, извините, но я пока схожу, доложусь своему начальнику отдела. Хоть я пока временно и подчинена вам, но субординация есть субординация.
– В этом, Ксана, нет надобности.
В глазах у Ковальчука затаилась лукавая загадочность, и она, томимая непонятным чувством, спросила:
– Почему? Его нет на месте?
– Нет, он-то на месте…
Видя ее полное непонимание, подполковник вкрадчиво добавил:
– Да, Ксана, я же забыл тебе сказать, что вопрос о твоем переводе решен. Приказом по этому этажу ты назначена в наш отдел на должность старшего следователя.
– Старшего?
Не скрывая своего изумленного восторга, она приподнялась.
– Старшего следователя? Я? – как-то недоверчиво повторили ее губки. – Алексей Петрович, вы не шутите? У меня сердечко куда-то побежало. Нельзя же так шутить!
Вдруг сам Кондратий ее на месте хватит!
– Нет, Ксанка, я не шучу. И думаю, что мы с моим замом не прогадали, забрав тебя к себе. У тебя есть определенный талант к нашей работе. Такой объем работы оперативно проделала в столь короткий срок…
На лице Ковальчука все было написано, и девушка нахмурилась:
– Понятно…
– Что тебе это понятно?
– Да, вы просто льстите мне, Алексей Петрович. И я знаю, зачем вы это делаете. А я тут стою, уши развесила. Если бы не ваш Пичугин, я бы этого дела не потянула или провозилась бы со всем этим целый месяц. Это он мне все необходимые сведения предоставил.
И вовсе это не ее заслуга, точнее, не прямая ее заслуга, а…
– Тише, ты, Ксанка, – подполковник зажал ей ротик. – Больше никому и нигде этого не рассказывай. Должен же я как-то в выгодном свете выставить свою протеже, – он заговорщицки подмигнул ей. – Там, в твоем бывшем отделе, тебя хотели съесть, показать всем, что ты никчемный работник, ни к чему толком не способный, а мы им всем докажем обратное. Ты улавливаешь мою мысль?
– Я-то улавливаю. Но и понимаю тоже, во что мне это все обойдется…
Одно неизбежно потянет за собой другое…
– Тьфу ты, черт! – он с шумом выдохнул. – Опять ты за свое. Я же тебе тогда сказал, что это тебя ни к чему не обязывает. Неужели, я не могу просто помочь одной очень хорошей и красивой девушке, делая это совершенно бескорыстно?
Вспыхнув до корней волос, она в смущенном отчаянии решила бросить все свои карты на стол, полностью открыться:
– Ну, совершенно-то бескорыстно у нас, Леша, с тобой уже как-то вот не получилось, насколько мне это помнится, – она стрельнула в его сторону озорными глазками. – Кто-то совершенно бесцеремонно вторгся в комнатку, где его совсем не ждали.
– Или делали вид, что не ждали.
– Может, и делали, – она с готовностью кивнула головой.
Что было, то было, отрицать очевидное она и не собиралась.
– Ладно, Ксана, пока хватит об этом. У меня и, кроме тебя, забот хватает. А цепочку-то, все-таки, ты сама потянула. А те данные от Пичугина нужны были тебе только для прикрытия на тот случай, если ты там сама ничего интересного не нароешь. И тот твой солдатик за забором с взрывпакетом в кармане тоже может представить для нас немалый интерес. Ты, Ксана, давай, иди в свой новый кабинет, осваивайся. Там табличка с твоей фамилией уже висит. Стучать по клавишам умеешь?
– Могу…
– Давай-давай…
Чуть ли не силой, подполковник подтолкнул ее к выходу.
– Я же сказал, что у меня, кроме тебя, еще есть чем заняться.
По губам девушки скользнула лукавая улыбка:
– Они тоже пользуются вашей ванной?
– Ксанка, ты не испытывай моего терпения! – подполковник грозно нахмурился и постучал ручкой по столу. – Не забывай, что я теперь твой самый главный и грозный начальник.
Ковальчук в душе смеялся. А чего он еще хотел? Стоит только женщину приблизить к себе, как она тут же уже начинает…
– Ох, как же я люблю такое начальство! А какая у них там ванна!  – Оксану понесло, и она не смогла остановиться.
– Товарищ капитан! – подполковник побагровел. – Кру-ГОМ! Шагом… марш на свое рабочее место! Чтобы до назначенного мною времени я вас больше не видел.
Поняв, что чуточку переиграла, малость перегнула палку, зашла за грань дозволенного, Оксана быстро развернулась и выскочила из кабинета.
– Доклад в 17.00. У меня со всеми бумагами быть в 16.50, – неслось ей вслед. – Попробуй мне только не успеть!

Хасан подошел и глянул в окно своего огромного и неплохо отделанного директорского кабинета. Полновластный хозяин всего рынка удовлетворенно смотрел на толпы людей, суетливо снующих между рядами. Чем больше будет покупателей, тем больше и его доход. Чем больше торговых точек, тем богаче он сам. Насладившись вдоволь видом за декоративной решеткой, он нажал на кнопку селектора:
– Митяя ко мне!
Властный голос всесильного хозяина, вдруг вырвавшийся из динамика в приемной, сорвал со своего мягкого и давно нагретого места одного из трех охранников. Бритоголовый малый с бычьей шеей и перекаченными мышцами тяжело затопал по направлению к сапожной мастерской.
Завидев вблизи целую гору ходячего мяса, народ живо расступался, не желая попасть под этот куда-то, сломя голову, несущийся каток. Продавцы, стоящие за прилавками, вдоль которых пробегал качок, с опаской косились в его сторону. Если тот прошел мимо, значит, их на этот раз пронесло, а гроза зависнет над кем-то другим, над тем, до кого дойдет этот посланец судьбы в лице их хозяина.
Пудовые удары один за другим нетерпеливым градом посыпались по металлической двери, не оставляя сапожнику никаких сомнений в том, кто это и от кого пожаловал на этот раз к нему в гости. Парнишка оторвался от верстака, закрыл дверь и на время покинул свой наблюдательный пост.
– Митяй, – тяжелый взгляд Хасана не предвещал ничего хорошего, – ты вчера у меня взял в долг…
Неподвижные глаза, как два алмазных сверла, уперлись в оторопевшего пацана и живьем дырявили его.
– Возвращать его, когда собираешься?
– Я… я половину отдам сегодня, – выдавил из себя Митяй, быстро прикинув все свои возможности. – А остальное смогу недели через две…
Хищный нос кавказца вытянулся, крылышки его угрожающе раздулись, хотя голос Хасана, казалось, был весь наполнен доброжелательностью:
– Нет, Митяй, не сможешь. По моим сведениям, а я, как ты знаешь, редко в чем ошибаюсь, вся эта твоя лавочка на днях закроется.
– Как это закроется? Не понял я чего-то, – парнишка исподлобья покосился на всесильного хозяина. – Я вас, Хозяин, чем-то не устраиваю? Вы решили от меня избавиться? Взять на мое место другого?
– Нет. Ты тут, Хромой, ни при чем. Это твои поставщики прикроются, и не будет товара. Не будет товара – не будет тогда и твоей лавочки. Чем тогда, Митяй, будешь ты рассчитываться?
Нанизывая один веский аргумент на другой, владелец рынка все давил и давил на совершенно растерявшегося сапожника.
– Ты не сможешь заплатить, и на кого мы этот твой долг спишем? Кому ты эти деньги отдал?
– Я… я сам с этим разберусь, – Митяй упрямо мотнул головой. – Не надо ее сюда вмешивать…
Сказал и понял, что проговорился, вздрогнул, услышав едкий смешок:
– Так, ты отдал деньги этой шалаве? Можешь не отвечать. Я в курсе всех твоих дел. Ты сведешь ее со мной.
 – Не надо, Хасан…
Угрюмо набычившись, паренек все еще думал, что сможет справиться с этой ситуацией, разрулить ее сам, без постороннего вмешательства. Но тот, кто сидел перед ним, думал по-иному:
– Ты сведешь ее со мной. Но только не сегодня. На сегодня у тебя будет другая, особая задача. Ты Мамеда знаешь?
– Знаю, – буркнул пацан, не поднимая головы.
– Знаешь. Это хорошо. Он зайдет к тебе часа в три и все сам по порядку объяснит. Выполнишь все, что он скажет, а вечером мне доложишь. А там мы посмотрим на то, что делать с оставшейся частью долга. Может, и скостим. Все в твоих руках, Хромой. А это хорошо, что ты своих друзей не хочешь сдавать. Из тебя толк выйдет…
Эта неожиданная похвала должна была окрылить парнишку, придать ему уверенности и сил для выполнения ответственного задания.
– Иди, Митяй…
Все еще озадаченно поглядывая по сторонам, Хромой вышел от своего босса. К чему был весь этот разговор с Хасаном про то, что его лавочка скоро прикроется? Хасан про что-то знает, но ему не говорит. Значит, ему надо заранее запастись товаром. И тогда он сможет хоть как-то покрыть свои расходы на эту взбалмошную девчонку.
Может, и зря он отвалил ей вчера такую сумму. Если бы он знал, что эта лавочка скоро прикроется, то можно было деньги и не давать. Пусть Олька сама выкручивалась бы, как могла. Ведь так и думал он, догадывался, что эта чертова девчонка все, что он ей частями передает, тратит только на себя, а со своим поставщиком не рассчитывается. Вот и вырос ее долг. О! Кто это уже там такой стоит, возле его будки? Вспомни только про Него, вот и Оно. Тут как тут. Явилась, не запылилась. Он открыл дверь и впустил девушку.
– Митяй, миленький! – дотронувшись до его щеки, мягкими губками, сладким вкрадчивым голоском запела Олька.
– Чего тебе еще, – буркнул сапожник, не поднимая головы. – Денег у меня нет, и не проси. Я вчера дурака свалял, когда дал тебе десять «кусков». А меня, Олька, из-за тебя сегодня на счетчик поставили. Дура! Я и тебя на счетчик поставлю! – он угрожающе свел брови.
– Митяй, – она словно ничего и не поняла. – Митяй, мне срочно нужно два «стольника»…
Девушка шагнула вперед и оказалась в опасной близости от его рук.
– Ты же мне не откажешь? – она прерывисто задышала, когда парень прошелся по открытому животу, поднялся выше и захватил между пальцев ее тут же напрягшиеся соски.
Прикрыв глаза, Олька замолчала, давая ему время втянуться в эту игру. Лучше ей пока постоять и помолчать. Она хорошо знала, что потом Митяй, после того, как сполна отведет с нею душу и вдоволь насладится ее телом, размякнет, потом с него можно будет вить веревки. Надо только дождаться этого момента.
– Ой! Тише-тише! Ты делаешь мне больно!
Чувствуя в себе закипающую злость и уже не борясь с нею, Митяй сжал пальцы еще сильнее, девушка снова вскрикнула, но не вырвалась, покорно и униженно терпя его чересчур грубые ласки. Видно, сильно ее на этот раз приперло.
– Митяй, миленький! – прочувственно выдохнула она.
– Нет, не дам! И не проси даже, – вдоволь наигравшись, рука проворно скользнула вниз, к другому источнику наслаждения.
– Ну, Митяй, миленький мой! – она уже вся изогнулась, сама изнемогая от подступившего желания.
Вторая рука, не спеша, разобралась с мудреной застежкой на юбке.
– Митяй! – жалобно протянула она. – Мне очень, очень надо!
Олька сама наклонилась к верстаку и переступила ногами, устраиваясь так, чтобы было удобно. Митяй посмотрел на возбужденно подрагивающую спину, и его губы скривились в злой усмешке.
Да, он ее тоже поставит на счетчик. Только на другой. Она у него все отработает. Теперь он этой бестии «бабки» за «просто так» давать больше не будет. Прошло то время, когда ее красивые глазки действовали на него так безотказно.
– Ох! – протяжно выдохнула она, когда он опустился на нее…
Девушка застонала и замерла после того, как по всему ее телу пробежала мелкая дрожь. Прикрыв глазки, она ловила в своем теле отголоски того, что в ней только что взорвалось, а теперь медленно угасало…
– Олька, ты – прелесть. Когда будет следующая партия? – спросил он, отходя в сторону и закуривая.
– Он сказал, что через пару дней, – она выпрямилась, повернулась к нему, гордо выставляя на показ всю свою нагую красоту, смущая его и снова растравляя.
– Если ты, Олька…
Размякший, он попытался, было, отвернуться, но ее остро торчащие груди упрямо лезли в его глаза, мешая ему, лишая его твердости.
– Если ты будешь тратиться с такой скоростью, то ты никогда со мной не рассчитаешься.
 – Митяй, я рассчитаюсь!
Девичьи горящие глаза ярко свидетельствовали о том, что она говорит правду, ну, по крайней мере, сама еще верит в это.
– Нет, Олька, – он упрямо тряхнул головой, отгоняя мысль о том, что можно бы с ней говорить и немного помягче. – Олька, мне нужно от тебя что-то в залог того, что ты вернешь мне долг, не обманешь меня.
– Митяй, Митяй, ты мне уже не веришь?
Удивительно красивые глазки с длинными пушистыми ресничками изумленно приоткрылись, в очередной раз явив перед ним всю свою бездонную глубь.
– А я думала, что мы с тобой друзья.
– Да, друзья, – он неопределенно хмыкнул. 
Хочешь потерять лучшего друга, так дай ему взаймы.
– Понимаешь, Олька, это слишком большая сумма. Даже для меня, – в его глазах промелькнула жалость. – Я уже не говорю про тебя. Тебе самой таких денег не собрать.
– Митяй, мы еще с тобой их заработаем…
Ничего не зная, она, безусловно, была уверена в этом.
– Да, конечно, мы заработаем, – протянул он, и снова ему стало жалко и Ольку, и своих уже окончательно потерянных денег.
Нет, не видать ему их, как своих ушей, никогда не вернуть. Но близость с девчонкой стоило того, ради нее он мог бы пожертвовать и большим.
– Митяй, пожалуйста!
– Да, Олька…
Больше он не смог выдержать ее так просящего и умоляющего взгляда. Сердце его размякло.
– Так и быть, дам я тебе один «стольник», если тебе так уж невмоготу. А хочешь получить второй, то беги, неси, что там у вас есть такого ценного.
– Мать узнает, прибьет меня… – схитрила плутовка.
Но парень на ее уловку не поддался, невозмутимо повел плечом:
– А ты сделай все так, чтобы она не узнала. И это заставит тебя быть попроворнее. Ты, Олька, попроси у своего прапора, чтобы он в следующий раз зарядил посылку посолиднее.
– Я передам ему, – она протянула руку.
– На, держи. Давай, беги, сладенькая моя, – он мягко шлепнул ее чуть ниже спины.
Довольно зажав в ручке с таким неимоверно тяжким трудом добытую, но столь нужную ей денежку, девчонка упорхнула, оставив после себя тонких аромат дорогих духов.
Митяй запер засов, плюхнулся на стул и блаженно зажмурился. Нет, вот за такие минуты он готов и дальше спонсировать эту красивую бестию. Черт, да с ними с этими деньгами! Надо будет, так он еще заработает. Найдет, как это сделать. А какая у нее нежная шелковистая кожа!
А вспомнить то, как она самоотверженно отдается ему! Нет, не просто отбывает она свой номер, а с завидным старанием участвует в этом деле. Как сладко стонет и бьется в его руках! Какая куколка, просто созданная для этих любовных игр.
И спрашивается, кто шесть лет назад, мог только подумать, что из того серого, гадкого утенка вырастет такой прекрасный лебедь? Никто так бы не подумал. И он так не думал. Просто ему стало жалко новенькую девочку, которую почему-то дружно невзлюбили, принялись откровенно третировать и издеваться над ней. И, кстати, больше всего в этом старалась теперь ее неразлучная подружка Натаха.
А он встал на ее защиту, сдружился с нею и, как оказалось, не прогадал. Все эти годы, кроме двух последних, они почти все время проводили вместе. Она еще как-то пыталась помочь ему учиться, но он дотянул до конца девятого класса и бросил это совершенно ненужное ему занятие и пошел работать на рынок.
Но и после они не расстались. Все свободное время проводили вдвоем. Возил он ее с собой на рыбалку на многочисленные озера. Там у них все и произошло. И он был у нее первым. Сомнений в этом быть не могло. Какой-никакой опыт он к этому времени уже имел. И кое в чем уже разбирался, знал, как разжечь в ней первый огонек желания и привести ее к пониманию и достижению чувственности и бурного наслаждения. Как им вдвоем было хорошо. Олька всегда ему говорила, что в душе он поэт, и вот то, что он бросил учиться, со времен убьет это качество в нем…