МАМА

МАМА


глава из неоконченной  повести



Самые  ранние  воспоминания, вернее обрывки, начинаются  лет  с трех.

Мама пошла работать заведующей в детский сад, когда нам, близнецам, исполнилось по три года. До этого она не работала почти  пятнадцать лет, вернее будет  так - после  войны мама пошла на работу только, когда мы  подросли до  трёх лет, а старшие  сёстры  уже  ходили  в школу. 
Но печальный опыт до этого  имела - недолго, буквально  несколько месяцев, и  мамина  трудовая  книжка подтвердила  мои  воспоминания- было это  в далёком  1958 году, когда  мы  были  совсем  маленькие. Поработав  в небольшом магазине, мама  сделала растрату - положила, вернее, спрятала понадежней дневную выручку в сапог, а потом продала эту  пару. Обладатель  сапог не признался, что там  был  пакет  с деньгами, но после этого случая  папа запретил ей  работать в торговле и  еще долго платил по счетам за мамино ротозейство. Помню этот случай по разговорам родителей и каким-то бумажкам  в  шкафу.

Все годы, проведённые  в  детском саду, окружающие нас жутко путали и называли как попало, обычно воспитатель говорила -"Ира-Таня-которая", откликалась Таня или  я.
Мы всегда были неразлучны, ходили  вподручку и  реагировали  вместе, подходили  и  потом  уже  выяснялось, кого из нас звали.  Меня  всегда  злило, что нас  путали, ведь несмотря  на  похожесть, различий  было  множество, просто  взрослым  было  лень их  искать.
Свои первые протесты я помню  уже  с  детского  сада. Однажды нашу  группу  фотографировали на общий  снимок, мы  с  Танькой стояли  в заднем ряду, за  спиной стояла  воспитательница, Светлана Михайловна.
Фотограф приготовился  снимать, приказал  всем опустить  руки по швам, почему-то этот приказ мне  жутко не понравился и я демонстративно подняла  руку, да  так  и  получилась на  снимке.
Это было как-то неожиданно - я  сделала не  так, как  все. Мама  была очень недовольна моим поступком, а я запомнила  тот  день на всю жизнь.
Даже  спустя  пол  века я  хорошо помню Мой Первый День протеста.
   
В мамином кабинете стоял проигрыватель - старая радиола, иногда она разрешала пошкодить в этой  радиоле, потрогать иголки, лапку, я  быстро освоила все тонкости,  любила  ставить пластинку  с песней -

«Куда умчат меня  составы,
за сотни вёрст, в далёкий край,
не забывай, не забывай родные дали,
своих друзей, своих друзей  не забывай…»

нравилась мне она загадочными словами и романтичной  мелодией, и уже года в четыре  я  помнила эту  взрослую песню наизусть.

Однажды я зашла в кладовую, где хранились продукты, в коробках аппетитно лежали чернослив, изюм, я протянула руку, чтобы попробовать  сухофрукт, но мама запретила категорически трогать "казённые" продукты - как она выразилась тогда.
Урок осознанно запомнила на всю жизнь- чужое  трогать нельзя.

Как-то нашу детсадовскую группу повели в посёлок к зубному врачу.
Для меня эта  процедура была полной  неожиданностью и  когда врачиха стала ковыряться  у меня во рту, я  укусила её за палец. Меня выгнали из кабинета, как хулиганку и  нехорошую  девочку, а  я, в  отместку,  подговорила наших мальчишек и когда  подошла их очередь, уже сидя в кресле  в зубном кабинете, они тоже, все  по очереди, покусали её.
В  саду меня отругали, дома  тоже попало, а я с тех пор ненавидела всё, что связано со стоматологом.

Больше всего я не любила завтраки в детском саду, ведь каждый день нам перед едой пихали в рот ненавистный рыбий жир, и ложку этой гадости надо было проглотить так, чтобы не выблевать все обратно. Я зажмуривала глаза, воспитательница совала в рот ложку, а я судорожно пихала в рот кусок чёрного хлеба, чтобы не чувствовать вкус этой гадости.
Всё, что в детстве  мне пытались насильно навязать - красную рыбу,  икру,  сало и все жирное- я категорически не ем до сих пор.

Часто летом мы сидели с сестрой на подоконнике в  большой комнате, окно было открыто, улица хорошо просматривалась,  народ возвращался из кино, проходил  мимо нашего дома, а мы хором весело пели какую-то абракадабру, просто набор букв, но это нашу припевочку помню до сих пор.

А еще мы любили играть с облигациями,  их было очень много, мы не понимали, что это за бумаги, сначала думали, что это такие большие деньги, когда мама сказала, что это не деньги, мы стали рисовать на них каракули.

Иногда за нами приглядывала соседка, звали ее Шура Холод, или Холодиха, как  называли  её  все  соседи. Была она глухая и немного странная. Однажды, когда мама должна была вернуться из Ленинграда, Холодиха посадила нас с Таней  в ванну, почему-то не  в  санки, и потащала встречать маму, дело было зимой, одела она нас как-то легкомысленно и мы отморозили носы. Мама отругала её, она всегда следила, чтобы мы тепло одевались. А наши носы с тех пор всегда реагировали на холод покраснением.
Главное правило мама повторяла постоянно, с детства она приучила  нас  держать  в тепле  ноги  и  следить, чтобы  обувь  всегда была  сухая и  чистая.

Однажды  средняя сестра Ольга вела нас по железнодорожному мосту из поселка домой, и как-то так получилось, что я зазевалась, нога попала между дощатого настила, один  мой сандаль  слетел с ноги и свалился в речку.  Я видела, как он  медленно летел в воду, но  поделать ничего не могла. Помню, что сильно горевала по этому поводу, домой вернулась  зарёванная и грустная, всю дорогу  сестра тащила  меня  на  спине.

Вообще, мама наша была очень интересная женщина. Она была не похожа на остальных  соседок нашей улицы. Красивая и гордая, она почти не общалась с  ними, характер  у неё был сложный, иногда нам хватало одного её  сурового взгляда, чтобы понять, что она недовольна нашим поведением.
К её приходу с работы  в доме должен был быть порядок, поэтому завидев маму в окошко, одна бежала её встречать, а другая быстренько убиралась на кухне, растапливала печку, мы так чувствовали мамино настроение, что нам  было проще сделать  уборку, чем видеть её недовольный взгляд.

Что совершенно выпало из нашего воспитания, так это пример родительской близости. 
Папа с мамой не были  близки и это чувствовалось во всем, хотя  мама обращалась  к  папе почтительно, по  имени-отчеству.
Большая разница в возрасте очень сказалась не только на их взаимоотношениях, но и на нашем воспитании.
Да, с одной стороны, видя, что папа был старенький, во мне  с детства сформировалось чувство сострадания к ближнему. Но на нас было возложено столько  домашних обязанностей,  и требовали с нас не по детски, как  со  взрослых.
Впрочем, с высоты прожитых лет, могу сказать, что  всё это пошло только на пользу, а тогда, в детстве, было так обидно, что вся детвора гуляет, а у нас  то сенокосная страда, то уборочная, то заготовительная, то прополка, то окучивание картошки, то сбор ягод. Уборку  дома мы, вообще, за работу не считали, это была  ежедневно-еженедельная обязанность, как учёба. Многое по дому успевал делать папа, мы  всегда  были на подхвате  то  у него, то  у мамы.

Да… мамино отношение к деньгам было, мягко говоря, безалаберным и если бы не папино рачительное ведение домашнего хозяйства, то пришлось бы нам туго.
Мама очень любила  всё красивое и всю свою зарплату могла потратить на новую мебель, которую часто меняла, потом раздавала  соседям за ненадобностью  или  складывали  на чердак, красивый гобелен или фарфор, заказывала много огоньковских подписных изданий, журналы для нас  и  для  себя.
На посуду  она денег не жалела, старинные тарелки она хранила еще с блокадного Ленинграда, привезла их с Дальнего Востока, как самое дорогое, фарфоровую балерину берегла особенно и нам просто внушила, что к  хрупкому фарфору надо относится бережно и осторожно.
Чашки и вазочки покупала много и часто, однажды мы решили, что их уже слишком много и часть подарили соседке.
Красивая посуда была  всегда в ходу, посудный шкаф был заставлен десятками чашек, а в нашу обязанность входило мытье, мама  не  особенно любила бытовые заморочки, чашки постепенно бились, их количество уменьшалось и  мама в очередной раз покупала новую партию, каждый раз предупреждая нас, чтобы мы бережно мыли посуду. Придя с работы, и увидев, что посуда вымыта, она, непременно, спрашивала, не разбили ли чего, но мы уносили осколки на помойку и умело маскировали их, правда,  били мы чашки не специально, просто иногда такие огорчения случались.
 
Так что любовь к фарфору у  меня, да  и  у других  сестер - это от мамы.

Главной своей задачей мама считала наше  правильное и здоровое питание.
Готовила она очень вкусно, но случалось это только по выходным дням.
Часто зимой мы всей семьей лепили пельмени, мама любила делать всего помногу, потом выносила их на мороз, в холодную кладовую и хватало их надолго, так же десятками готовила котлеты из своего домашнего мяса.
А если готовила венигрет-то целый тазик,  в коридоре всегда стояло около  десятка   трехлитровых банок с молоком, огромная миска творога, сметана.

На зиму, в обязательном порядке, мама заготавливала огромную бочку квашеной капусты, засолка  повторялась из года в год,  и мы всегда помогали чистить, тереть морковь, а потом шинковать кочаны, процедура эта занимала весь день - надо было обработать килограмм двести, меньше мама не покупала.
Осенью вся веранда была заставлена свежепросольными огурчиками, заканчивался один бачок и мама сразу готовила другой.
Банок десять малинового варенья стояли в кладовой, ягоды собирали мы все вместе, а по части грибов был папа, он солил, сушил и мариновал грибы.
Мама  никогда  не ела папины заготовки, опасаясь за свою печень, после  рождения нас, близнецов, она долго болела и потом все годы  берегла своё здоровье, приучив нас  к  диетической пище.
А мы с удовольствием зимой лакомились папиными  солениями, папа был большой мастер, хорошо знал  все грибы и очень вкусно их готовил.
Подвал ломился от собранного урожая картошки, свёклы, морковки и лука тоже хватало на всю зиму.
В таком изобилии натуральных продуктов мы жили всегда.

Больше всего мы любили оладушки, которые мама готовила в русской печке, такой вкуснятины я никогда больше не ела. Это был её  собственный рецепт "всего  много" - яиц, молока.  Тесто поднималось в тепле, русская печь к тому времени уже протапливалась и в оставшемся жаре готовились эти  необыкновенные оладушки.
Снизу  они поджаривались от жара кирпичей, а сверху -от жара печи, мы терпеливо ждали за столом,  а потом  макали горячими  в растопленное подсоленное сливочное масло.
Пироги мама пекла  к каждому празднику и  тоже много, мы помогали месить тесто и лепили свои крендельки. Вообще, эффект русской печи на березовых дровах придавал необыкновенный вкус любому блюду, выпечка отлично пропекалась и оставшийся жар  румянил пирожки ровным золотистым цветом.
 
Каждый выходной мама готовила огромную кастрюлю куриного супа, для  этого она шла в курятник, брала самого большого петуха, отрубала ему  башку, ощипывала, обпаливала, разделывала и готовила обед,  суп получался необыкновенно вкусный, золотистого цвета, приправленный  зеленью  с огорода,  мы  ели только  нежное белое мясо и куриную печенку, которую просто  обожали.
Таких петухов к зиме мама, обычно,  выращивала штук  пятнадцать, поэтому недостатка в  диетическом курином мясе мы не испытывали.
Картошку мама жарила только отварную и в сметане, она была категорически против поджарок и питались мы всегда очень качественно.
Дома всегда было изобилие молока, сметаны, творога, яиц, мяса и  натуральных овощей, которые росли в огороде. На завтрак, перед школой, мама готовила  нам геркулесовую кашу, без завтрака мы в школу не уходили, ну, а уж обед папа готовил только по нашему заказу.
Когда наша корова телилась, мама заставляла нас пить первое молоко, молозиво, на такую пытку мы соглашались, только выставив свои условия и мама давала нам по 20 копеек - за  деньги мы выпивали по стакану этой соленой гадости. Парное молоко я, вообще, терпеть не могла, как  бы  она не  уговаривала  меня, пила только холодное.
Ещё нас пытались пичкать солёной красной рыбой и икрой, которую привозил мамин младший брат дядя Коля, но вкус её мне не нравился и есть сёмгу, кумжу  и палию я не могла ни тогда, ни теперь.

Огород был маминой гордостью. Грядки она делала длинные и ровные, каждую весну заставляла нас собирать камешки с поля, объясняя это тем, что если корешок растения попадёт на препятствие, то оно перестанет расти. Камешки мы собирали каждую весну и я всё время думала, ну когда же мы соберём их все, но опять наступала весна и  мы вместе с мамой топтались на огороде, собирая всё, что  могло  помешать этим  корешкам.
По весне все соседи с нашей  улицы приходили к маме за семенами, а летом вся улица, проходя мимо нашего огорода, любовалась плодами маминых трудов.
Дело было совсем не в семенах, а  в правильной посадке, своевременном прореживании и прочих агрономических тонкостях. Ну и с почвой нам повезло больше, мама не жалела органических удобрений, благо  все было своё.

Огурцы мы снимали не ведрами, как все соседи, а ваннами, а репа вырастала диаметром со сковородку. В нашу обязанность входила прополка и поливка огорода. Полоть мама не любила, она больше всего любила весну, когда огород нужно было посадить.
Рядом с большими грядками мы садили свой маленький огородик, брали рассаду и семена  у  мамы, но таких урожаев, как у неё, у нас не вырастало, огородик находился под деревом в  небольшой тени, но это  было не главным, все-таки все навыки  растениеводства  в детстве мы получили и так ненавязчиво мама привила любовь к земле и труду.
Летом, когда у нас были каникулы, и  если дома никого не было, мы часто хулиганили - устраивали бег с барьерами через грядки, но к её возвращению с работы засыпали землей следы своих забав.
Когда поспевал горох, мы собирали его и ели в огромных количествах, мама специально для нас  садила две длинных грядки каких-то  необыкновенно вкусных сахарных сортов.
А из зеленого лука  мама  почти  каждый  день  делала салат с домашней сметаной, витаминизировала нас всё лето, ведь все витамины росли в  огороде.
Но больше всего мы жалели, что у нас не  росла клубника, у  всех соседей росла, а у нас нет, мама не хотела с ней возиться.

В саду росли яблони и много кустов красной смородины. Каждую весну их в обязательном порядке нужно было окопать, а осенью собрать ягоды. Ягод было так много,что ветки  гнулись  до земли и если мама продавала смородину, мы были рады, что ягоды собирали сами покупатели.  С каждого куста выходило несколько ведер.
Крыжовник мы съедали по мере его созревания, он был  разных  сортов и  необыкновенно  вкусный, а яблоки поспеть не успевали -каждую осень их  трясли  соседские мальчишки.

Летом сад покрывался желтым ковром одуванчиков, а вокруг дома цвёл белым цветом  многолетний душистый табак, он  не требовал никакого ухода, остался  ещё  с  финских  времен  нам  в наследство. На  другие цветы у мамы  совсем не оставалось времени.
Во  дворе  обильно  цвела  сирень, черёмуха, рябина.
У нас  был  самый  красивый двор и каждую  весну  мы  все  вместе  убирали  его.

Сад нам  тоже достался в наследство от бывших финских жильцов нашего дома и  всегда плодоносил, благодаря  хорошему уходу.
Одна яблоня  была дикая и яблоки были такие кислые, что есть их было невозможно, но окапывать яблоню и удобрять навозом всё-равно приходилось.
В одну из очень морозных зим наши яблони погибли и  сад опустел, только через несколько лет снова поднялась молодая поросль с совершенно другим вкусом яблок.

В первом классе мама иногда помогала делать уроки, особенно, если задавали что-то нарисовать, проверяла и наши тетрадки по чистописанию, но потом наша учеба её перестала  сильно беспокоить, главная её задача была отправить нас в школу сытыми, учились мы, практически, самостоятельно. Дневники на проверку  мы предпочитали отдать папе, а потом, и вовсе,  научились подделывать подписи обоих родителей, чтобы лишний раз не травмировать их.
В сильные морозы мы в школу не ходили, утром мама смотрела на градусник и если  температура падала  до -30, мы оставались дома, но гулять все равно ходили и мороз  был не страшен.

Больше всего мы любили нашу печку-лежанку, в сильные холода, после гуляния,  забирались на неё и отогревались, предварительно договорившись между собой, кто займет более удобное местечко.
Однажды из-за мороза наши каникулы продлились на неделю, впрочем, такие небольшие выходные в начальных классах мороз нам периодически устраивал каждую зиму. В старших классах мы уже прогуливали совершенно осознанно. Когда мама будила нас, мы отвечали ей, что в школу к десяти часам, она уходила на работу, папа продолжал нашу побудку, ему мы уже отвечали по правде, что в школу сегодня не идем.
 
Мама вставала очень рано, утром, до работы, она успевала сделать все дела по хозяйству, отправить нас в школу и  уйти на работу, а в выходной день  днём  ложилась на часик поспать, мы в это время ходили на цыпочках и папа всегда предупреждал, что мама отдыхает.
С детства я поняла, как важна тишина во  время  сна.

Мама не любила рассказывать о  войне и о блокаде, хотя мы  знали, что она много пережила и испытала, за что имела награду «За оборону Ленинграда».
Ей было всего 20 лет, когда началась война.
В блокаду Ленинграда она была донором, за сданную кровь получала дополнительный паек - бидончик жидкой похлёбки, работала на оборонном заводе младшим  конструктором и поэтому имела рабочую продовольственную карточку. Вместе со всеми  горожанами строила оборонительные сооружения,  весной 1942 года убирала улицы города,  чтобы не началась эпидемия, разбирала завалы после  бомбёжек,  и мужественно прожила почти  восемьсот страшных  дней, героически пережив все нечеловеческие трудности блокадного города,  выехала потом с папой по Дороге жизни  из осажденного, но не сдавшегося  Ленинграда.

Только в последние годы я "разговорила" её о военных годах и пережитых ужасах блокады. Спасло её лишь то, что была молодая и не имела детей, потому, что  матери, имевшие детей, последний кусок отдавали ребенку, а сами умирали от голода.
А я, сколько помню маму, она всегда нам отдавала самое лучшее, а сама присядят на краешек стола и поест, что осталось, в еде она была очень неприхотлива,  ела мало, всегда была  в одном весе.
Вообще, время, проведённое ею в  блокадном городе и годы  войны, наложило на её характер сильный отпечаток, я это всегда чувствовала.

Мама  любила читать,  была  образованная, много  ездила по  стране  с папой  в бытность его издательской  деятельности, но совершенно не интересовалась политикой, была беспартийная и терпеть не могла коммунистов. Как-то так мне запомнилось, ведь  когда-то  её родных  раскулачили  и  сослали, там  они  все и сгинули, но  мама не любила об этом  рассказывать, такие  подробности  из неё клещами  было не  вытащить, она много знала, много повидала и то, что мы никогда не  стали  комсомолками, она молча приветствовала.

Помню любимые мамины песни- мы их  знали наизусть -
«Окрасился месяц багрянцем» -  в детстве у меня осталось ощущение какого-то бунтарства от этой песни, а еще она любила «Помню я еще молодушкой была», иногда она тихонько пела её и  я чувствовала такую грусть и в словах, и в  мелодии, и  в  её голосе.

Когда мама купила большую радиолу, нам  было  лет  по шесть, дома стало  весело- мы  с сестрой крутили пластинки, нашим кумиром  сразу стал Робертино Лоретти,  мы распевали хором  его «джамайку», а потом была романтичная  Эдита Пьеха, которая только начала петь в составе "Дружбы". 
Однажды мама купила нам пластинку со стихами Есенина, там было  и  авторское исполнение, обожала слушать голос поэта и его «Монолог Хлопуши». В общем, радиола нам быстро надоела, мы  её  ломали несколько раз, ковырялись  в нутре, чинили, а потом  без маминого ведома отдали соседям, пластинки подарили учительнице.
Та же участь постигла велосипед, который нам купил папа.
Столкнувшись с первой поломкой, мы тоже отдали его  соседям.
У мамы  была такая же привычка и мы это уловили уже в  детстве- то, что ей не нравилось, она без жалости раздавала соседям. Поэтому нас за такое самовольное расточительство никто особо не ругал.
Уже  в  1967 году мама  купила огромный  телевизор марки "Таурас", началась другая жизнь, все  вечера  мы  сидели дома  у "голубого  огонька".

Помню всего один раз, когда я ездила с мамой в Ленинград. Гостили мы у её крёстной, жила  она  у Пяти углов, на  улице Ломоносова, в старом  доме, пережившим блокаду, с двором-колодцем  и  коммунальной  кухней. Другая мамина родственница, жившая  в том же доме,  водила меня в театр Комедии на Невском, где она работала. У  крёстной в тумбочке я нашла  старые  журналы «Огонек» за  1945 год и книгу Теодора Драйзера, крёстная отжалела  мне эти находки, а я их храню до сих пор.

После окончания девятого класса и практики на мебельной фабрике мы с сестрой  ездили в Питер вдвоём, останавливались у папиного младшего брата на Удельной. Помню, дядя Миша отдал нам несколько старых фотографий папы.
Родители отпускали нас одних, нам  доверяли.
К старшей  сестре на север- Хибины- мы ездили  сначала  с папой, а  в  классе  седьмом уже самостоятельно.

Мама  была  большой  труженицей, работала  даже  после  семидесяти  лет.
Помню последний  мамин  день рождения, это был  её юбилей.
Мы  с  сёстрами собрались и  закатили  ей  такой праздник, надарили подарков, цветов, наготовили  всякой  вкуснятины, пели  её  любимые  песни.
А  она  вдруг так  тихонько говорит - «Ну  вот… в  следущий раз теперь  соберётесь на  мои похороны».

В общем-то...так  и  случилось.
Маму  убили  в 1993 году, в ночь с первого на второе июня, в  нашем  дворе.
В этом  году  ей  исполнилось бы  девяносто.
С  того  страшного  дня  прошло много лет, а я до сих пор не  могу спокойно писать о маме.


Вся  моя жизнь  давно  уже, с  тех  страшных дней,  делится  на до...
и  после...



2009-2011
Хельсинки


-------------------