Birds

       Колодец двора кирпичного шестиэтажного здания остался позади, быстро растворяясь в густых клубах автомобильного выхлопа. Из темной подворотни машина нырнула в туманное январское утро – тусклый свет ударил в лицо, а когда глаза понемногу привыкли, он, впервые за много месяцев, увидел город во всем великолепии. Ветви деревьев, покрытые инеем, ложились на стены спящих зданий паутинками серебряных нитей. Выше было небо – серо-голубое, едва подкрашенное на горизонте розовой полосой; оно, казалось, навсегда похоронило своих детей под покровом тишины, надежно защищая их от мыслимых и немыслимых невзгод. Холодный покой висел в воздухе полупрозрачной дымкой повсюду, куда хватало взгляда.
       Кварталы проносились в замерзшем окне один за другим – легко и без сожаления. Забывшись тяжелым рассветным сном, они были так невинны, что сомнения вновь завладели им. «Увижу ли я когда-нибудь дождь – теплый июльский дождь или навсегда потеряюсь в этом белом безумии, на стерильных улицах, где нет больше ничего живого?»

       …А между тем, за бескрайним простором легких пушистых облаков, ослепшее зимнее солнце поднималось все выше, привычно и неумолимо разрушая иллюзию.
       Когда башни замка отчетливо прорисовались над линией жилых районов, будто зубы огромного доисторического чудовища, водитель сказал: «Уже скоро». Он говорил глухо, не открывая рта – теперь это было не нужно. Через полчаса мотор поперхнулся, закашлялся в агонии и затих окончательно. «Дальше – только пешком» – сказал водитель и, нагнувшись вперед, осторожно приоткрыл дверцу. Из кабины начал выходить пар – температура снаружи вряд ли превышала минус тридцать.
       Уже отойдя от машины на приличное расстояние, он услышал резкий хлопок. Запахло горелым бензином. Отвернувшись и наклонив голову, он побрел вперед.
       Идти было трудно. Дома закончились, и ледяной ветер ворвался в открывшийся простор, как сбесившийся пес, воя и кусая лицо. Узкие змейки снега струились по черному асфальту, едва прикрытому тонкой коркой потрескавшегося льда. «Странно, очень странно…» – думал он, – «Там, в городе, повсюду снег».
       Вскоре зубцы крепостных стен нависли над его головой и он, подчиняясь какому-то странному чувству, обернулся. Город лежал перед ним, как будто спящий, но на самом деле – и он знал это наверняка – все такой же мертвый, раздавленный грузом остановившегося времени.

       «…Потому, что меня нет…» – ответил стражник, с видимым усилием раздвигая огромные проржавевшие ворота: каменные глыбы рук напряглись до предела, и несколько неровных трещин побежало по предплечьям. «Она думала, что ты не придешь. Мы ждали шесть лет…»
       «Шесть лет – не такой большой срок».
       «Да, но ты забыл, – эти шесть лет – совсем другие. Там, в ее сердце, все еще теплится жизнь. Но она уже совсем другая – ты понимаешь. И она отдаст, она все решила. Она отдала бы первому встречному, но здесь никого больше нет. Ты знаешь, она уже отчаялась…» Стражник выпрямился. «Если все рухнет, я хочу, что бы ты помнил…»

       Темный зал слабо освещался мерцанием тысяч и тысяч восковых свечей, горевших тут, наверное, с начала времен, но не оплавленных даже на треть. Пустота была красивой. В звенящем тишиной воздухе ее черные ленты извивались и переплетались друг с другом, образуя немыслимые узоры. Узоры пустоты гипнотизировали, влекли к себе, обещая абсолют. «А ведь пустота может быть только такая…» – подумал он – «Только недолго и ненастоящая, потому что настоящей пустоты нет. Ни у кого не хватило бы сил и воображения, для того, что бы она все-таки появилась. Она красива, очень красива…».
       Да, пустоты действительно не было. Было молчание. Была золотая клетка, и он бережно поднял ее, придерживая рукой черную бархатную накидку.
       «Сколько здесь» – спросил он пустоту перед тем, как уйти. «Достаточно» – последовал немой ответ.
       Тяжело ступая по истлевшим от времени ступеням винтовой лестницы, он снова и снова думал о смысле своего дерзкого поступка. Временами казалось, что смысла и вовсе нет, и тогда руки начинали дрожать, а ноги опасно подламывались, рассыпающиеся в труху ступени пытались сбросить никчемный груз.
       «Я делаю вам больно?»
       «Да-а…» – шептали ступени.
       «Это для них».
       «Для тебя…» – скрипели ступени. Наваждение отступило только на самом последнем ярусе.

       Башня возвышалась над городом на высоту, достаточную для того, что бы сам город казался лишь ее коротким мучительным сном. Квадратные лоскуты площадей и неровные края городских парков были разрезаны тонкими линиями замерзших каналов, идущих в разных направлениях. Он помнил, что где-то там, далеко в той стороне, откуда встает солнце, каналы впадают в реку, но теперь все сливалось и терялось в густом молочно-белом облаке забытья.
       «…Граждане Вавилона!» – шепотом начал он, глядя на спичечные коробки домов, в которых по-прежнему тихо спали люди. Следующие слова потонули во взрыве всепоглощающего ярко-голубого пламени, охватившего башню – «Смотрите на этих птиц!»

       Он говорил еще, невидимый и недостижимый в ослепительном сиянии, а город внимал и вдруг вспыхнул в поднимающемся выше тумане всеми цветами, какие только может различить человеческий глаз. Город пылал, плавилось оцепенение, и не было ничего прекрасней. «Смотрите на этих птиц!»
       А когда сонные люди начали выходить на улицы, непонимающими глазами глядя вокруг и друг на друга, все уже закончилось – не было ни его, ни огня, ни башни. И только ветер шуршал осыпавшимися с ветвей льдинками – «Смотрите, не отрываясь, смотрите на этих птиц!»