***

       Полотно дороги было ровным, пожалуй, даже слишком; и рисунок теней, отбрасываемых на асфальт придорожными кустами, будто бы повторялся в свете фар, и это вызывало в душе непонятное уныние. Словно слышанную много раз песню все прокручивал и прокручивал бездушный магнитофон, и впечатление от нее смазывалось и расплывалось с каждым повторением, превращаясь, в конце концов, в какую-то серую тоску, которой нет ни начала, ни объяснений. Тени жили своей странной жизнью, но жизнь эта, воспроизведенная множество раз, уже переставала быть жизнью, отчего их игра со светом делалась невыносимой: лишней и ненужной в царстве запустения, которым обернулось для нас шоссе, ведущее домой.
       Домой? Так слабо верилось теперь в существование дома в этих бескрайних заснеженных полях, темных и пустых. И полоска асфальта, вселявшая прежде надежду, стала враждебной и злой, и наледь – ее верная союзница, изо всех сил старалась сбросить нас в черный провал кювета.
       Мы мчались и мчались вперед, не замечая – а, может быть, не желая замечать страшных знаков вокруг, как вдруг… Невидимая рука швырнула в лобовое стекло пригоршню снега. Потом еще… И еще. Снег заполнил темное пространство между небом и дорогой, так, что скоро не стало видно ни того, ни другого. Лишь белая крупа сыпалась и сыпалась, а мы неслись сквозь взвесь танцующих хлопьев. Снег падал на полотно шоссе, и скоро мне пришлось сбросить скорость.
       Слава Богу, я успел поставить зимнюю резину, но, похоже, в такой снегопад в этом не было особой пользы – сугробы ползли от обочин, и скоро колея стала неразличимой, а может, ее здесь и не было вовсе? Когда я окончательно перестал понимать, куда ехать, мне пришлось остановиться.
       Сотовая связь не работала, вокруг, до самого горизонта, сквозь все мегатонны снега, что обрушивало на нас небо, не было видно ни огонька.
       Выключив зажигание, я вышел из машины, достал сигареты, и, пытаясь закрыться от ледяного ветра, попробовал прикурить. После нескольких попыток мне это удалось. Я смотрел на огонек, такой слабый и жалкий среди океана тьмы, тишины и холода – он был единственным маячком, ничтожной крупицей тепла на многие километры мрака и… Смерти.
       Я подумал о смерти, и в тот момент хлопнула дверца. Настя вышла, зябко поеживаясь и дуя на руки. Я посмотрел на нее, и словно почувствовал, как ветер, пустой мертвый ветер насквозь продувает ее легкую белую одежду, и мне стало невыносимо холодно от того, как развиваются на этом черном ветру ее волосы…
       Ее волосы. Ее белая одежда. Еще не до конца понимая причину внезапного озноба, я оглядел и себя: белая, стерильно белая одежда – моя одежда. Сигарета в руках тряслась, а снег падал и падал – на невидимую дорогу, на безжизненный теперь автомобиль, на ее плечи и на мои… И тут я понял.
       Нам никогда больше не попасть домой. Этот снег и эта тьма – наши вечные спутники. И нет света ни вдалеке, ни рядом, кроме тлеющего уголька моей сигареты, которому тоже суждено погаснуть. Скоро, уже очень скоро…