Идея

Джозеф не хотел уходить, тем более именно сейчас, в этот роковой ночной час, тем более именно сейчас, когда напротив него, на красных подушках, скрестив ноги лотосом, сидела прекрасная, очаровательная собеседница. Пусть именно Она стала причиной того кошмара, в который превратилась вся его жизнь за последний месяц, пусть она и предала его, осмеяла и унизила,   но он любил её и, да, Она была воистину прекрасна, пусть и так страшна! 
Об истории их любви, пусть такой короткой и трагичной можно было бы писать тома. Но, увы, они не Бони и Клайд, и где-нибудь в середине седьмой книги  полудетектива, полуромана: шрифт, цепочка букв, запах типографской краски  - всё это закончится, а дальше пустота, невинно- чистая белизна страниц. Джозеф знал это. Иногда он чувствовал как кто-то скользит глазами по строкам, смачивает свой большой палец слюной, чтобы перевернуть страницу и с остервенением впиться в новую главу. Этот кто-то несомненно был виной всех несчастий, ведь это он по неосторожности оставлял на белой бумаге пятна от кофе, крошки от овсяного печенья, а когда этому неизвестному надоедало чтение - он просто закрывал книгу, оставляя мерзкую закладку вроде просроченного билета в кино, а потом ставил роман-детектив на полку, пыльную, тёмную и холодную. Полкой  являлось одиночество - коварное и отрезвляющее воспалённый рассудок героя, и лишь клопы, которым иногда удавалось заползти между листов, въедались в душу, другими словами, - нарушали параноидальный покой . Но от этого становилось не легче.

Часто в одиночестве к нему являлась Она! И хоть он и любил эту особу, но боялся ужасно. Она не называла своего имени, лишь иногда, в порыве, сладострастно и жеманно, с лёгким придыханием, шептала на ухо: "Когда воплотишь идею - узнаешь", да и какое имя могло быть у Богини?!

Невозможно рассказывать историю безумной, болезненной любви без знакомства с её главными героями, без романтической и сказочной предыстории. Так вот, её не будет. Будет исключительно сама жизнь, страшная и безумная, жестокая и контрастная. Так оно и есть. Не врите себе, никогда! Если чувствуете, что перестали ощущать грань между добром и злом, фантастикой и реализмом, разумом и безрассудством, помните, что всё плохое, мерзкое и отвратительное начинается с самообмана. Не лгите себе, ради бога, ни в коем случае! Пусть это правило станет для вас спасительной луковицей (см. также Достоевский, см. также "Братья Карамазовы", см. также "Евангелие"). А теперь начнём, пожалуй. Свет. Камера.
Мотор.

Джозеф - не настоящее его имя, а лишь извращённое, слащаво-светское позывное, в компании таких же как и он сам студентов-хипстеров из академии кинематографии. Настоящее же имя - Иосиф. Третий курс. Режиссура. Учёба в престижном творческом вузе так и не прибавила ни ума, ни, тем более, таланта; лишь умение курить, театрально держа сигарету зубами и выдыхать в потолок, запрокидывая голову, квинтэссенцию дешёвого табака и кусочки собственных лёгких, а также добывать "белый порошочек" по воскресеньям - врать себе, что ощущаешь приход вдохновения, хотя запах анальгина, с которым мешают эту дрянь заставляет выть от отчаяния.
 
Джозеф худ и бледен, как  больной раком. Собственно, возможно так и есть на самом деле, учитывая образ жизни саморазрушителя, головные боли, сопровождаемые провалами памяти и тени под глазами, словно нарисованные серым грифелем карандаша на белом полотне. Фигура угловатая, невысокая, спина слегка горбатая - однако это ничуть не портит его внешности, а напротив придаёт загадочность, меланхоличность и оттенок внутренней породы. Черты лица мелкие, правильные. Волосы вечно взъерошены.  Небрежность, одним словом. Но самое интересное, самое дикое, это его руки: белоснежные запястья, сквозь которые просвечивала бирюзовая сетка вен, плавно перетекали в тонкие длинные пальцы, заканчивающиеся ровными, блестящими, будто отшлифованными до блеска ногтями миндалевидной формы. Джозеф где-то слышал, что руки - визитная карточка души и характера человека. Однажды он пробил в интернете, что означают тонкие и длинные пальцы. В сети было два толкования этому феномену. Одно было таким:

1. Люди с длинными и тонкими пальцами - творческие и эмоциональные натуры.
Другое же твердило обратное:
2. Люди с длинными и тонкими пальцами - неуровновешены, склонны к агрессии и жестокости.
 Джозеф лишь презрительно хмыкнул и погасил монитор.

Съёмная квартирка, где жил наш герой, находилась рядом с академией. Тесная и мрачная, в ней всегда стоял спёртый, удушливый воздух, по которому хаотично бегали запахи плесени, табака, мужского одеколона и пота. В комнате было окно, без штор, но настолько заляпанное грязью, пылью и жирными отпечатками пальцев, что солнечный свет, разливаясь по всей земле, обходил стороной это богом забытое место. Кровать , тумбочка, письменный стол с бурыми кругами от чашек , шкаф, цветные и чёрно-белые плакаты на стенах с разодранными обоями - всё выдавало внутреннюю гниль и нищету своего хозяина.
В углу комнаты, самом тёмном и далёком от окна, Джозеф отогнул краешек пожелтевшего линолеума и извлёк оттуда небольшую толстую книжку, обложка которой была обита тёмно-красным заменителем кожи. На самом первом листе мелким и прыгающим почерком было выведено:
               
                "Дневник Джозефа Б."

На самом деле это был не совсем дневник, как тот что вела Лора Палмер или Робинзон Крузо. В эту книжку Джозеф помещал всё подряд, всё, что считал нужным: каки-то телефонные номера, распорядок дня, события - хорошие и не очень, мысли, засушенные листья марихуанны, памятную открытку от родителей к своему седьмому дню рождения и проч.. Были также в этом дневнике кусочки сценариев, придуманных Джозефом от скуки, бессонницы, вдохновения или дури. Вообще, хотя наш герой и был редким лентяем и циником, хотя и прожигал свою жизнь, но он очень любил своё дело - любил режиссуру и учёбу в академии. Несколько раз его работы получали номинации на фестивалях; он был одним из лучших учеников факультета - на него делали ставки, возлагали надежды и пророчили великое будущее. Но, увы...

Всё началось в октябре. Вечер, рассекая пространство и время, плавно переходил в ночь. Весь объём воздуха, кажется, заполнял туман, он опускался на тёплую сыроватую землю холодом и поднимался, закутывая дымчатой вуалью тощую, молодую луну, которая так напоминала корочку лимонного ломтика. Улица вилась серой потрёпанной лентой вокруг блочных домов в тон дороги . По тёмным проводам, растянутым паутиной между многоэтажек, бежало электричество, апофеозом которого становился беловато-жёлтый свет в правильных прямоугольных рамах. Окна загорались и гасли, опять загорались и опять гасли, образуя музыку для глаз, словно огромный невидимый карапуз решил побаловаться с огоньками ёлочной гирлянды. Лишь в одной квартире,  на седьмом этаже, свет удивлял своим постоянством. Если приглядеться можно, было увидеть в окне тёмный силуэт сутулого худого парня. Он ходил по комнате взад и вперёд, нервно крутя в руке красную книжечку. Затем сел за письменный стол, предварительно смахнув с него пепел и  хлебные крошки, порылся в ящике, вытянул из его недр ручку с обгрызенным кончиком и начал водить стержнем по бумаге. По мере того как стрелки китайских пластмассовых часов на стене совершали движения по окружности, кисть двигалась горизонтально и быстро. На лбу Джозефа образовались морщины, брови изогнулись буквой "S", а по виску поползла капелька пота. Всё бестолку. За три часа было прикончено одиннадцать листов бумаги и две шариковых ручки. Идей не было. Дело в том, что оставался ровно месяц до главного кинематографического фестиваля работ юных режисёров. У Джозефа не было даже сценария.

Около часу ночи ощущение безысходности и тупика словно ударило Джозефа по голове кувалдой. На столе, возле левого локтя, стоял почти опустошённый термос с крепким растворимым кофе. Спать не хотелось. Тогда Джозеф выкурил сигарету с марихуанной, снял с крючка пальто, обмотал шею чёрным шарфом и вышел на улицу. Под ногами хрустела и корчилась, словно в агонии, осенняя листва, безмолвие улицы нарушалось привычными звуками: битьём стекла о тротуар или чью-то голову, жжужанием моторов ночных гонщиков, истошным воем дворняг. Всю дорогу Джозеф не думал абсолютно ни о чём: словно падаешь в пропасть у которой нет дна, и непонятно, куда именно летишь - вверх или вниз. Тело остановилось возле небольшого в современном стиле здания кинотеатра "Сова". Первая мысль не заставила долго ждать:
"В это время обычно показывают второсортный арт-хаус - чёрт возьми, как будто его и в жизни не хватает. А может всё не так плохо?" - с этим вопросом, застывшим в широких зрачках и  на подошвах кед, Джозеф сделал шаг вперёд. Автоматические двери поглатили его.
В зале не было никого - вот он, храм человеческого одиночества, с бордовыми мягкими стенами и креслами. Джозеф был прав - фильм оказался на редкость дрянной. На широкоим экране творилось что-то совершенно дикое и безумное: женщина закачивала воздух в грязный, заляпанный землёй шприц. Мгновение - острая, как шпиль Останкинской телебашни, игла прокалывала смуглую кожу на руке близ тонкого запястья,  где угольно-чёрным, аккуратным шрифтом была выбита татуировка "immortality". Три кадра спустя женщина уже извивалась и корчилась на полу, фальшивыми движениями хваталась за горло и мебель, жеманно задыхалась и кашляла. Финал же был настолько тривиальным и пошлым, что пальцы Джозефа невольно сжались в кулаки, а поперёк горла комом встало ругательство. Женщина, с пятнистым лицом от грима (далеко не первой свежести) ухватилась рукой за нитку бус и без усилий разорвала их. Камера оператора взяла крупным планом одну яркую пластиковую бусину, закатившуюся в щель между половицами. На этом месте Джозеф не выдержал, вскочил с кресла, сплюнул и процедил сквозь зубы: "Тьфу, если это считается искусством, то я пас . Это настолько убогого... Пф, а актриссу они на какой трассе нашли, она же даже..."

- ...не сумела нормально сдохнуть?! - закончил за него  женский голос.

От неожиданности Джозеф оступился и чуть не кувыркнулся через ряд, но какая-то сила удержала его на ногах. Позвоночник, словно щекотало гусиным пером от страха. Это был не тот глухой страх, от которого всё существо словно сжимается в маленький круглый шарик и стремится укатиться куда-нибудь подальше и забиться в щель, но это было нечто большее - исступлённый, трепетный страх перед чем-то новым и великим. Именно такой и была обладательница этого вкрадчивого, сладкого и хищного голоса. Экран ронял белесый, дымчатый свет на её тёмные гладкие волосы и фигуру со множествами эластичных и тонких изгибов. Свечение окутывало не только её волосы и фарфоровую кожу, свечение исходило изнутри самой девушки - бликами отражалось  на жемчужных зубах, окаймлённых алыми губами . Сначала Джозеф даже подумал, что это сон, видение или приход, к тому же  лицо казалось ему удивительно знакомым. Однако, когда фильм закончился и по экрану лениво поползли титры, а свет в зале загорелся, Она не исчезла. Девушка просто достала из сумочки зеркальце, подкрасила алой помадой губы, подмигнула Джозефу левым глазом. Затем, вручив ему аккуратно сложенный вчетверо листок и оправив складки простенького, но элегантного чёрного платья, вышла из  зала. На листе было выведено лишь:
      
                "Завтра, так же как и сегодня."

Дорога домой казалась особенно мутной, длинной и путанной. Ледяной ветер играл полами плаща, то и дело заползая в рукава и за шиворот, остужая жар тела Джозефа. Вдруг, кончики его ботинок наткнулись в темноте на что-то мягкое. Это был голубь. Крылья несчастной птицы были поломаны. Однако она отчаянно билась и трепетала у ног. Её грудка энергично и жадно захватывала воздух. А в отражении маленьких, но блестящих глазок Джозефу привиделись алые губы:

- Вот это реальная смерть, без обмана и прикрас - целое искусство, пусть даже на несколько мгновений. Жалко птицу. Нужно раздавить, чтобы не мучилась - всё равно ничем не помочь уже.

Уличные фанари-инвалиды трагично моргали, провожая взгляд тёмную сутулую тень паренька, быстро бежавшего вдоль аллеи. Джозеф, словно шизофреник, повторял про себя формулу: какие-то бессвязные короткие мысли и фразы, очевидно, чтобы не забыть.  На одном дыхании, преодолев семь лестничных пролётов, он влетел в свою квартиру, скинул на кровать пальто, извлёк из-под линолеума тёмно-красную книжку и писал, писал.  Бывало сон внезапно ударял свинцовой кувалдой по затылку и тогда ему снилась Она. За спиной у неё трепетали два крыла, а длинные стройные и босые ноги кружили в лёгком танце. Прекрасная и очаровательная как Марлен Дитрих, воинственная и твёрдая как Жанна Дарк, хищная и обольстительная как Мата Хари - она была божественна и многолика как Шива. А эта белоснежно-алая улыбка - в
ней вся противоречивость и контрастность мироздания.

Утро. Будильник. Время не может ни опаздывать, ни спешить - оно читает книгу, оно режиссёр. В этот же день сценарий, поданный Джозефом, в академию был утверждён. Соль сюжета была в том, что их было три - части одного целого. Фильм должен был состоять из трёх социально-философских новелл, объединённых одной романтической идей - смертью. В каждой части совершалось убийство- герои умирали какой-нибудь красивой, эстетически приятной смертью, обретая при этом вечную жизнь, "эффект феникса", другими словами . Ничего нового, конечно, Джозеф не придумал, но сценарий брал не оригинальностью, а
красотой картинки. По крайней мере так обещал сам Джозеф.

Октябрь медленно нарастал, приближался к финальной черте, чтобы достигнуть своего аппогея. Вечерние киносеансы и ОНА стали частью жизни нашего героя. Он полюбил её, ревниво и жадно оберегал, как Горлум "Кольцо Всевластия", стал одержимым. В каждой уличной кошке, луже, кирпичной стене, дозе, букве была её черта. Джозеф стал двумя разными людьми - один с ней, другой - без неё. Причём первый явно стал одерживать верх. А однажды просто взял и задушил второго. Произошло это вот как. Во время очередного ночного киносеанса Она прошептала что-то ему на ухо (даже тёмно-красная книжка умалчивает подробности). Сначала Джозеф не поверил ушам, его передёрнула какая-то нервная дрожь, брови изогнулись дугой, а в глазах, белки которых затянула розоватая сосудистая сетка, застыла нерешительность и тот самый, исступлённый страх. Но одного прикосновения рук с аккуратным красным маникюром до бедра Джозефа хватило, чтобы понять - это начало конца.

Отныне они были неразлучны. Вместе писали сценарий - планировали преступления, вместе определяли детали - орудия убийства, вместе искали актёров - жертв, вместе оборачивали их тела в  беспристрастный целофан - вместе до самого конца. Свет. Камера. Мотор.
Съёмки проходили в подвальном помещении того самого кинотеатра "Сова". Комната чем-то напоминала квартиру Джозефа: тот же затхлый запах гнилья и тьма. Одному студенту этой же самой академии предложили сыграть жертву Мата Хари. Её, конечно же, играла Она. Время пришло. Облизнув губы и подкрасив их алой помадой,  одним ловким движением руки она сняла кружевной сетчатый чулок с бедра, накинула жертве на шею и потянула на себя: "Рыбка в сетке". Студент, уверенный в том, что это часть сценария, проявил полный паралич воли. Когда он всё понял было уже поздно: удушье сдавило гортань, и синева краской разлилась по лицу, на шее выступили пульсирующие жилы. Затем колени его подогнулись. Он свалился  на холодный земляной пол, нога дёрнулась в предсмертной судороге. Стоп - снято. Джозеф выключил камеру и пересмотрел запись: "Вот она, реальная смерть, без  всяких прикрас, вот оно - искусство. Всё ради него" . Джозеф почувствовал, что словно пьяннет, словно тело его становится легче воздуха и он, словно воздушный шар, по рассеянности выпущенный ребёнком из руки, возносится на небеса. Такое удовольствие не доставит ни один наркотик. Просто для справки: говорят, что когда маньяк убивает свою жертву, то испытывает чувство, близкое к оргазму.

Вторая новелла должна была закончится самоубийством возлюбленной Дориана Грея. Для роли выбрали молоденькую кассиршу этого же поганного кинотеатра. Играли сцену, в которой девушка должна была выпить вино и уснуть навсегда, обретя при этом бессмертие. На этот раз смерть получилась медленной и очень мучительной - яд, который действительно подсыпала Она, был ничто иное как концентрат мышьяка. Девушка стонала, корчилась, извивалась на земляном полу от боли в животе. Джозеп даже хотел сам её убить, чтобы не мучалась. Но из алого рта вырвался пронзающий пространство гортанно-истерический крик: "Стой где стоишь!  Или ты забыл - вместе и до конца!". Снято.

Последний актёр должен был сыграть самоубийство Маяковского. Приглашённым артистом стал начинающий поэт, смышлённый парень и студент литинститута. Согласно сценарию, он должен был встать на кривой табурет, зачитать последнее четверостишие "Облака в штанах" и выстрелить. Джозеф сунул ему в руки пистолет. Поэт взвесил его на руке и внимательно рассмотрел:

- Настоящий?
- Нет - простодушно ответил Джозеп
- Врёшь! А почему такой тяжёлый?

Поэт начал баловаться с оружием, как дети с рогаткой. Он, шутя, перевёл прицел на Джозефа и приготовился жать на курок. "Ну вот и всё, снято" - подумал Джозеф. Никогда ещё смерть не оказывалась так близко, никогда ещё не обдавала своим могильным дыханием. Однако исход у этого фильма был неожиданным. Кривоногий табурет издал торжественный, последний скрип и одна из ножек резко обломилась. Жизнь каждого из нас подвешена на нитку, и вот одна из них оборвалась. Поэт упал на пистолет и тот выстрелил. Пуля прошла через живот. Снято.

Фильм получился отменный. Итого- одно убийство, одно самоубийство и один несчастный случай с летальным исходом. Вечер тонул в чашке чёрного кофе на заляпанном столе, там же лежала кассета с двумя глазами - плёночными катушками, тёмно-красная, исписанная каракулями до половины книжка и томик Достоевского.  Напротив Джозефа, на красных подушках, скрестив ноги лотосом, сидела прекрасная девушка, удивительно похожая на Неё, только не было уже алых губ, были удиветельно чистые, глубокие глаза. Бусины её зрачков отражали бледное, испитое лицо Джозефа:

- Любая идея, если она противоречит законам добродетели обречена на провал. За тобой осталось лишь одно дело - выйти на самый людный перекрёсток и прокричать, что ты убийца. Так же считал и твой любимый писатель. Ты должен отправить эту кассету. Актёров уже спохватились и ищут. Снято - финальные титры, моя роль сыграна и твоя тоже, дальше нам уже не писать сценарий вместе, чистые листы. Только ценой страдания тебе будет позволено выдрать их из своей книги жизни. Нельзя вечно быть кутилой и баловнем судьбы, прячась при этом у неё за пазухой. Или ты думал, что неотразимая маска сумасшедшего гения способна действительно скрыть изуродованное лицо?! Бумага как и кинолента - тонкий и ювелирный материал: легко впитывает и кофе, и яды, и женскую косметику и кровь. - она говорила спокойно и без эмоций, голосом объявляющим посадку на рейс. Так провожают самолёты.
- А как же... Стой, Но ты ведь сама говорила "вместе и до конца"! - голос Джозефа дрожал. Он выдавливал слова из груди и заламыал руки.
- Во первых, это была не я, сам знаешь. А во-вторых, она, как и я, как и та, что скоро придёт - это всё ты. Получается врал ты сам себе.
Джозефу казалось, что его ударили кувалдой по голове. Он понял всё. Она - это идея, безжалостная, навязчивая и поглощающая. Она разная, но лицо у неё всегда одно. "...Божественна и многолика как Шива" - тихо прошептал Джозеф. Это лицо казалось знакомым ещё тогда, в кинотеатре, потому что он видел её раньше: на протяжении всей жизни, когда впервые увлёкся кинематографом, попробовал первый наркотик. Он видел её и на улице за плечами прохожих, одержимых своей думой, своей идеей.
- Шлюха! Ты мне врала, изменяла. Ты меня никогда не любила! Во всём виновата ты, ты и только ты! Уходи, исчезни! - Джозеф иступлённо кричал и тяжело дышал.
- Лжец, и не стыдно тебе самого себя обманывать, Иосиф?! Стыдно, ей богу. Как дитё. - она презрительно хмыкнула, поднялась с подушек и ушла, поправив складки голубого клешённого платья.

Джозеф закончил писать что-то в тёмно-красной книжке, положил в центр стола, а сверху и кассету. В бусинах-зрачках отражалась не решимость, а нечто другое. Это самое "нечто" не прощается человеку ни на том, ни на этом свете. Порыскав в ящике стола он втащил оттуда шприц и закочал в пространство, оставленное ваакуму, воздух.
"И умру как та проститутка из второсортного арт-хауса" - процедил сквозь зубы и обескровленные  губы Джозеф. Шаг в вану. Он подошёл к зеркалу и в отражении за своим левым худощавым плечём увидел уже знакомое женское лицо. Оно было бледно и без макияжа. Из рукава чёрного плаща вынырнула красивая кисть. Большим пальцем она провела линию поперёк горла - показывая определённый жест, жест смерти. Джозеф ухмыльнулся и воткнул иглу точно в середину бирюзовой ниточки вены. Она оборвалась. Жизнь каждого из нас подвешена на нитку. Дальше ничего, невинно чистые и белые страницы. Жаль, что тех уже не вырвать. Стоп. Снято!