Нехорошая квартира, эпизод первый

Это был тяжелый обрюзгший дом, источенный кротовьими норами проходных подъездов. Лестница пахла то ли мочой, то ли кошками, а скорее всего – спермой бездомных любовников, раскладывающих своих цыпочек на широких подоконниках, парой пролетов ниже родительской квартиры. Лифта тут не водилось, но подниматься невысоко – второй этаж. Удобная высота для серенад и прыжков без парашюта. А из окошек здесь валились, как горошины из распоротого ногтем стручка.
На косяке двери ржавел звонок, но дверь никогда почти не запиралась, предупреждающе скрипела, впуская ветер в затхлую прихожую. Неяркая лампочка выставляла из темноты ребра разобранных велосипедов, дырявых рыбацких сапог и неизбежных детских санок, хотя детей, как и лязганья лифта, здесь давно никто не слышал.
Светлый прямоугольник на полу пересекала тень, и в дверях появлялась хозяйка с дымящейся самокруткой в зубах. Хотя нет, первой на хлопанье двери вылетала Манюня – рыжая болонки моей тети. Манюня лизала руки, выпрашивая кружочек колбасы, а тетя, чиркая спичкой, беззлобно восклицала: «Явление Христа народу».
В огромной комнате, уставленной разномастной мебелью, обязательно кто-нибудь спал, укрывшись с головой, или курил у заставленного стаканами стола, или вел нескончаемый разговор по замотанному изолентой телефону (сколько раз его швыряли в стену - не сосчитать). На кухне, днем ли, ночью шкворчало аппетитное варево, и Маха гоняла под столом шуршащую бумажку. Я разрезала пополам принесенные рогалики, мазала их сливочным маслом, и тетя выливала на хлеб, прямо из банки, самое вкусное на свете земляничное варенье.
В это странное место тянуло меня совсем не из-за варенья. Сидеть в углу на табуреточке, разглядывая из-под челки обитателей квартиры, было совсем как попасть с нехорошее кино, билетов на которое мне, четырнадцатилетней, не продавали. Публика собиралась разная: и небритые мужики с синими разводами на руках, и непризнанные гении, и кисейные барышни в модных тогда свитерочках из ангоры. Тетя умело жонглировала темами, интересами и чувствами, и люди все приходили, приносили булькающие свертки, пластинки, спорили, танцевали, запирались вдвоем в ванной а, перепив, вываливались в широкое окно.
Тетя ни одного дня не провела на службе. Мысль о том, чтобы встать в 7 утра и влиться в поток заводчан (наш городок считался военным и 90% населения трудились во славу Советской армии) даже не приходила ей в голову. По счастью, всегда находился покровитель, который освобождал от беспокойства о глупой статье «За тунеядство». В теперешний момент им был осанистый писатель, бесперебойно снабжавший издательства сочинениями о подвигах неизвестных героев. Тетя бодро стучала на машинке, а я относила Писателю ворохи свежеотпечатанных листов, терпела его стариковские заигрывания и возвращалась обратно - с рукописями и импортными конфетами. А иногда и с мятой десяткой – Писатель был дядька нежадный.
- Ну что, Наташка, - говорила тетя. – Все головы мальчишкам крутишь?
Она театрально сдвигала очки на нос и зловеще перебрасывала самокрутку из левого уголка рта в правый.
Я отнекивалась.
- А зря. Вечно она у них… не на месте. На пару оборотов.
И снова отворачивалась к печатной машинке, извлекая из клавиш барабанную дробь.
Пора было выходить в ночь, не дожидаясь, пока фильм превратится в триллер. Потому что, закончив с работой, тетя уходила к гостям, и через пару часов Джекилл обращался в Хайда.