Рок

Я приветствую фюреров русского рока...

Из песни группы «Чевенгур»





1.


Концерт прошел как обычно — без откровений, но на уровне. Кислоткин, да и вся его группа «Последние уроды в Берлине» (ПУВБ), очень хорошо знали этот клуб. У него были свои плюсы и минусы — больше сотни он не вмещал, и охрана в нем была суровая (не говоря уже об устойчивой привычке городского ОМОНА навещать это место), но, с другой стороны, там было самое дешевое пиво среди всех клубов и, кроме этого, растительности, тяжелой и легкой, там было хоть отбавляй (что, естественно, и было причиной визитов милиции).


Да, концерт прошел в норме. Явились, в основном, свои — фанатки «Уродов» (юношей было много меньше), не очень красивые, не очень опрятные и не очень взрослые девчонки, таскающиеся за ними по всем их выступлениям. Почти без проблем группа отыграла двадцать одну песню, причем пять из них — с нового альбома «Это не так». Единственное что — барабанщик Коля пришел слишком пьяным и иногда, вместо того, чтобы задавать всем ритм, сука, только сбивал музыкантов. Уж лучше бы он вообще не играл, думали они, с досадой поплевывая на фанаток (некоторые из них просили об этом).


Конечно, Кислоткин не испытал какого-то глубокого катарсиса во время концерта (как это иногда бывало раньше), особого желания петь у него не было. Но, все равно, ему было приятно, что их слушают, что на них ходят, и он был благодарен за это зрителям. И судьбе.



Сейчас он сидел в тесной и душной гримерке, приводя себя в порядок перед зеркалом. Кислоткин был один — остальные «уроды» после концерта всегда шли в зал пить пиво и общаться с поклонниками. Он раньше тоже так поступал, но потом ему надоело. Вообще, ему все надоело. Тяжелым усталым — но не от концерта, а от жизни, - взглядом фронтмэн смотрел на себя в зеркало, на свое узкое длинное лицо, пустые серые глаза, большой кадык, тысячу раз перекрашенный хаер, теперь светлый, и ни о чем не думал, и ничего не чувствовал. Жизнь как-то шла сама собой, то ли рядом, то ли мимо, то ли — никуда не спеша, без радостей и без страданий. Да... Ну и хрен с ним...


Вдруг дверь отворилась и в гримерку как-то боком ввалился низкорослый толстый парень лет двадцати с лишним. Он был в приличных джинсах и в рэперской кепке. Это был Флинт, известный тусовщик. Кислоткин, который никого не хотел видеть и ни с кем не мог говорить, поморщился.
- Привет, Кислый, - сказал парень.
- Привет, Флинт, - ответил рокер, стараясь для приличия скрыть свою мизантропию.
- Неслабо отыграли.
- Спасибо.
Кислоткин знал, что он врет. Гребная конвенциональность.    
- Как жизнь вообще? Давно тебя не видел. 
- Все путем, брат, все путем. Через неделю в «Астрале» выступать будем.
- В «Астрале»? Прикольно.
- Придешь?
- Да, конечно.


Уходить Флинт не собирался, это было не в его привычках, - он по-хозяйски, без приглашения, уселся в пустое кресло у двери и начал болтать всякую ерунду. Кислоткину стало от этого еще скучнее, но поделать с бесцеремонным Флинтом он ничего не мог. Да, уровень социализации в рок-среде, к сожалению, всегда был невысоким. «Урода» могло утешить только одно — мысль о том, что его приятель не изменил еще одной своей привычке — всегда приносить траву и угощать ею «рок-звезду».


И правда, бесцельно проболтав еще десять минут — в которые Кислоткин всеми силами заставлял себя не спать — Флинт, наконец-то, перешел к делу. Они быстро раскурили трубку тусовщика. Материал был хорош... весьма хорош... Надо отдать должное Флинту, траву он всегда приносил достойную, за что ему можно было простить все его грехи. Кислоткин с наслаждением вдыхал в себя знакомый дым. Да, именно этого, как ни банально, ему сейчас не хватало. Ведь у него уже третий день во рту маковой росинки не было — ни алкоголя, ни чего другого, поинтереснее. И главное, так тоскливо было. Казалось бы, - ну плохо тебе, так сделай что-нибудь с этим, но нет, он почему-то ничего не предпринимал, чтобы утешить свою душевную боль, возникшую беспричинно. Он как будто ждал, что к нему придет человек и даст ему что-нибудь. Так оно и произошло. И это — всегда приятнее, не потому что бесплатно, а потому что вроде как пришло само, без твоего решения. Пришло — и ты согласился.


На душе сразу стало легко и весело, Кислоткин с удовольствием нырнул в кайф, Флинт испытывал то же самое. Они начали ржать и громко разговаривать, не слушая и перебивая друг друга. Потом, конечно, как всегда, он пожалеет о том, что так тупо убежал от своей «депрессии», но сейчас это было неважно.


Сейчас им обоим было хорошо. Они болтали о других рокерах, смеялись над ними и над их девушками, над убогими фанатами, обсуждали последние альбомы западных групп, восхищались ими и так далее. Вдруг Флинт сказал:
- Слушай, я здесь такую книгу прикольную прочитал...
Кислоткин не удержался:
- Да ну? Это первая или вторая в твоей жизни?
Они залились смехом.
- Да ладно тебе. Я вообще книги читаю.
- Тебе это вредно для здоровья, Флинт, пожалей себя и нас...
- Короче. Ну хватит уже, хватит. Книга называется «Буддизм».
- О-о-о-о... Ну ты и хватил, конечно.
Приятель, наконец, обиделся:
- А что? Я не имею права такие книжки читать, да?
- Да ладно, прости, брат. Не обижайся. Ну и что за книга?
- Так, познавательная, про эту религию. Все-таки, интересно. Про реинкарнацию там очень сильно написано.
- Ясно. И ты в нее веришь?
- Да. Я и раньше верил, а теперь — еще больше. Это, на самом деле, круто. Представь, что за тобой, до твоего рождения — не ничто, не пустота, а что-такое было. Вернее — кто-то. Это же интересно, сразу все становится каким-то более... глубоким... разнообразным, не оторванным таким... блин, не знаю, как сказать.
- Да я понял, не дурак.   
- Ты не веришь?
Кислоткин пожал плечами.
- Не знаю. Нет, наверное. Мне как-то все равно.
- А вдруг ты кем-то был в прошлой жизни?
- Ну был и был, и что?
Флинт со значением поднял брови, он явно не собирался отступать перед этим тотальным равнодушием: 
- А, может, ты в прошлой жизни был Джоном Ленноном? Или — Джимом Моррисоном?
Кислоткин на мгновение принял эту теорию, которая раньше не вызывала у него ничего, кроме аллергии, загорелся. И правда, а что — если? Нет, Леннон — не очень, он никогда не любил этого хипаря-эксгибициониста, а вот Моррисон — да, это была тема.   
- Разве не круто?
- Круто, - наконец, признался «урод».
- То-то. Подумай об этом на досуге, брат.
- Хорошо, подумаю.


Больше они об этом не говорили — как-то все закрутилось-завертелось, пустая болтовня, смех, потом пришел еще кто-то из группы, они снова покурили, потом пошли в зал и тусили с незнакомыми, кстати, девчонками, чуть ли ни до утра. Вобщем, о реинкарнации в тот день Кислоткину думать было некогда, он был слишком занят.


2.   


Трудно сказать, почему он пришел в рок-музыку. Ему самому было сложно это понять, а, может быть, он не хотел понимать, может, здесь была какая-то тайна, страшная для него? Если Кислоткину задавали такой вопрос журналисты во время интервью — они случались редко — он просто говорил о своем желании, и это была правда, он вообще старался не врать. Но, все равно, тут же чувствовал, что это — не вся правда.


А вся она, скажем уже мы, заключается в том, что он выбрал рок от безысходности, от того, что эта часть жизни казалась ему наименее тоскливой среди всех других... Виктор Кислоткин родился в 1982 году, на окраине Петербурга, тогда еще Ленинграда. Закончил школу, потом — ЛИТМО, но работать «точным механиком» или «точным оптиком» он не хотел. Он вообще ничего особенно сильно в этой жизни не хотел. Долгое время работал охранником в ближайшей аптеке (естественно, все лекарства были его). А потом один старый друг, с которым он давно не виделся, позвал его в группу, она тогда называлась по-другому. Он пошел — почему нет, он всегда любил рок-музыку. Еще через год вокалист (это, конечно, сильно сказано) группы загремел в тюрьму, ненадолго, правда, но это уже не имело значения. И фронтмэном, почти случайно, стал он. Песни сочиняли все вместе.


Сейчас ПУВБ было восемь лет. Их мечта — вырваться на уровень групп «Смысловые галлюцинации», «Би-2» - не сбылась и, скорее всего, уже не сбудется. Это понимание было не пессимизмом, а просто интуицией. Они, конечно, чего-то достигли — прочно, наверное, навсегда, попали во второй эшелон, то есть, успешно выступали в клубах, имели несколько сотен поклонников и т. д. Пугало ли это Виктора? Нет, он не паниковал, в отличие от других «уродов» (один из них, бас-гитарист, все осознав, покинул ПУВБ), потому что он никогда не мечтал о славе слишком сильно. Его все устраивало, насколько вообще его могло что-то устраивать. Деньги за выступления были не ахти какие, но, все-таки, были. Чего еще хотеть? 


Многое произошло за это время — бесконечные концерты, на которых иногда он испытывал кайф сильнее, чем дает любой наркотик; запись альбомов с ее творческой атмосферой, без которой он уже не мог существовать, с экспериментами, придумками, переделываниями; трехлетний гражданский брак с одной красивой фанаткой группы, она родила ему мальчика, но потом ушла, взяв ребенка (жена сказала, что Виктор почти не бывает дома, и это была правда).


Да, семейная жизнь у него не удалась... Впрочем, Кислоткин был уверен, что в будущем он станет взрослее и, все-таки, сможет оказать сопротивление тому образу жизни, из-за которого от него ушла мать его сына. Образ жизни... Став рокером, он погрузился в это болото — пьянок и гулянок, бессонных ночей, травки, а иногда и чего пожестче. Виктор понимал, что это был огромный механизм, и он стал его частью, не самой важной, конечно, но все равно. И он никак не мог решить для себя, как он к этому относится. Он совсем не исключал, что в глубине души люто ненавидит «рокерский расслабон». Но он все равно каждый день погружался в него, словно он мог позволить себе не обращать внимания на то, что в душе, словно он раздваивался между своими размышлениями по утрам, когда прочухивался после вчерашнего, и ночным разгулом. Творчества было все меньше, все больше — праздников по поводу творчества.    


В последний год он вообще впал в состояние какого-то душевного анабиоза — ему все становилось скучно, неинтересно, он много спал, и эта хандра даже могла отвращать его от наркотиков и алкоголя, потому что они — тоже надоели. Один только у него был свет в окошке — его маленький сын, с которым он довольно часто встречался. Все-таки, годы брали свое, Кислоткину уже было двадцать семь.


3.


На следующий день после того, вобщем-то, непримечательного, разговора с Флинтом, Виктор проснулся, естественно, поздно, голова у него болела (вчера он еще и выпил, кроме прочего). Долго лежал на кровати в своей маленькой однокомнатной квартире, которую снимал на Васильевском острове. Его длинное сухое тело на белой простыне казалось причудливым иероглифом. Потом — уже около трех часов дня — он с трудом поднялся.


Весь день ушел на «отходняк» (а как же иначе? Никак). Благо, выступлений не было ни в тот день, ни в три последующих. Можно было расслабиться. Звонила жена и просила купить их сыну какое-то лекарство, Кислоткин все записал и дал слово, что купит.


Делать было нечего. Но он любил такие ничем не заполненные дни, когда никто его не тревожил. В них была какая-то своя благодать тишины, безмолвия.


Вечером, когда голова уже более или менее отошла, он снова лег, и стал читать книгу. Она была несколько экзотической — В. Бройнингер, «Противники Гитлера в НСДАП». На самом деле, так подумал бы человек, не знавший Кислоткина. В последние три года у него появилось увлечение — читать про Гитлера (или его самого). Есть такие серии дешевых книжек на эту тему, которыми завалены все магазины, читают их, как правило, фашисты. Откуда эта тяга пришла к Виктору — он не знал, и не задумывался об этом, просто возникла. Гитлер был ему интересен, может быть, потому, что из него делали дьявола во плоти, может, - еще почему-то. Книг он прочитал очень много, а «Застольные разговоры Гитлера» - несколько раз. «Майн Кампф» (купленную у экстремистов перед Гостиным Двором), ему понравилась несколько меньше. Некоторая симпатия к Гитлеру и к нацистам, понимание их идей, у Виктора появилось, но фашистом он, конечно, никогда не был. Он вообще не любил политику и не доверял ей.            


Особенно он любил смотреть фотографии: за каждым неподвижным кадром стояла схваченная на лету жизнь, остановленная, зафиксированная, а ведь человек в это время о чем-то своем думал, или говорил, беспокоился (может, о чем-то мелком). Вот и сейчас Кислоткин их просматривал — Гитлер на праздновании «Дня Германии» в Нюрнберге 2 сентября 1923 года; Гитлер на похоронах национал-социалистов, погибших в Шлезвиг-Гольштейне в марте 1929 года... Виктор в который раз всматривался в лицо фюрера — узкое, как у сурка, с неизменными усиками, высмеянными в советских фильмах о войне, с диапазоном взглядов — от сурового, угрюмого, ненавидящего до сдержанно приветливого и даже улыбающегося...


И ВДРУГ ОН ВСЁ ПОНЯЛ. Мысль, пришедшая в голову рокеру, была настолько очевидной, настолько сильной, что он даже не потребовал от нее доказательств. Такого инсайта у него не было в жизни никогда. Кислоткин понял, что он — Гитлер. От изумления он даже вскочил с кровати, чего очень не любил делать, и забегал по комнате. Да, все сходилось, один к одному. Во-первых, скорее всего, Флинт прав (и ведь не только один он так думал), и «что-то такое есть». Во-вторых, понятно, откуда у Виктора этот странный интерес к фюреру при, вобщем-то, полном равнодушии к фашизму и политике в целом. Гитлер — это он; интересуясь немецким тираном, Кислоткин интересовался самим собой в прошлой жизни. Вот что он так тщательно высматривал в его глазах, в его лице на фотографиях — высматривал свою душу, за ними скрывавшуюся.         


Мысли в его голове неслись с огромной скоростью одна за другой, казалось, что даже температура тела стала немного выше. Черт... Черт... Черт... Мать твою за ногу... И ведь действительно, все сходилось. Фронтмэн бросился к компьютеру и включил записи концертов. Он делал это часто, с одной целью — полюбоваться на себя (это занятие всегда ободряло и успокаивало его, давало смысл жить дальше). Но теперь цель была другая. Он наблюдал за своей мимикой на сцене, телодвижениями и понимал, что все это — вылитый Гитлер. Виктор точно так же претенциозно поднимал руки и тряс ими на уровне груди, смотрел на зрителей суровым магическим взглядом, кричал, потом на мгновение затихал, ожидая эффекта, и снова выдавал очередной куплет песни, как фюрер — очередной политический тезис.


Все это мгновенно бросилось Кислоткину в глаза, как только он раньше этого не видел! Да, все то же самое. Но главное даже не это, думал он дальше. Главное другое — что и я, и Гитлер работаем с толпой, что в этом наш конек, наша суть. Сколько написано книг о том, как Адольф управлял толпой, ее эмоциями. Но и я делаю это, больше того, такими же средствами.


Наконец, последняя, уж совсем неожиданная догадка — название группы. «Последние уроды в Берлине». В Берлине. Почему — именно там? Почему не в Париже, например? Все это — непроста...    


Ощущать себя Гитлером было прикольно. Конечно, нельзя сказать, что Виктор стал сумасшедшим, свято верящим в свое нацистское прошлое, ему просто нравилась эта идея. Она, как это было ни ужасно, делала его существование более основательным, что ли. Раньше, без этой идеи, он был один, ни к чему не привязан, ни из чего не вышел. А теперь — он был в мировой истории, в самом ее центре. Единственный вопрос, который его волновал, - что делал Гитлер-Кислоткин в промежутке между 1945-м, когда погиб фюрер, и 1982-м, когда родился Виктор? Наверное, отвечал себе рокер, была еще чья-то жизнь. Интересно бы узнать, чья. А что касается того, что Гитлер натворил в истории, конечно, это было ужасно, но разве он, Виктор, нес за это ответственность? Да и вообще, Гитлер — одно из, может быть, тысяч воплощений некоей Души, которая не была в собственном смысле ни Гитлером, ни Кислоткиным, а была просто собой, временно ограничиваясь.


Фронтмэн снова лег на кровать и попробовал представить себе эту самую Душу, во всей ее истории, во всех ее судьбах. Она была похожа на дерево с ветками конкретных человеческих жизней... Узнать бы о ней побольше... Найти бы ее в себе... Угадать бы ее будущее... Да.


4.

      
После инсайта внутренняя жизнь Кислоткина изменилась. Он по-прежнему пел и играл в ПУВБ, по-прежнему пил и курил травку, но все равно, в нем появился какой-то якорь, за который он теперь держался. И никто, кроме него, не знал, что это был за якорь. Пустота отступила. Может быть, только на время.


Однажды Виктору позвонил их барабанщик (тот самый Коля) и напомнил ему, что через неделю у них запланирована сверхважная игра — на фестивале «Рок против фашизма».
- Ты вообще как, собираешься выступать-то? - спросил Коля.
Гитлер тихо улыбнулся и произнес:
- Конечно. Обязательно выступлю. 












13 июля 2011 года,
Колтуши