Твари брезгливые

Вдруг вспомнил такую вещь: а ведь на самом деле, как только приходит зима, я тут же лета хочу. Вот ждал, ждал эту зиму, вот вроде она, но опять по лету скучаю. Ну а лето придет – естественно зима из головы не выходит. И дело не в том, что я капризный такой!

А тут еще такие безобразия как комары, жара невероятная. Зимой то я не помнил о них. Вспоминал лето только случшей стороны.

Нет бы, чтобы в середине зимы раз! и лета кусок внедрился. Походил тогда бы я по жаре денек-другой и давай обратно зима возвращайся, я на лыжах поеду кататься или еще какие-нибудь развлечения снеговые сочиню.

Но нет же! Зима, мать ее. Сначала терпимо, потом холодно, потом капец как холодно, затем все это размораживается, а после этого простуда и весна сопливая и мокрая. Все так поочередно, размеренно и по естеству хладнокровно, что меня тошнит непременно от этого природного эгоцентризма.

Действительно, что это природа себе позволяет? Что за солипсизм? Вот где мое лето, а, природа? Наше лето? Быть может, мы наше лето посередке зимнего времени года видеть желаем, а не когда тебе захотелось?

Мне говорят: да ладно, так устроен мир, родной, не парься, всему свое время и свой конец. Но ведь кто-то этот мир устроил? К нему я и обращаюсь, хотя у этого кого-то своих дел, наверное, невпроворот, а я тут кидаюсь на него, видите ли.

Я может и дурачок, многого не понимаю, да и пьяный маленько… и все-таки такая беда меня колышет.

Короче говоря, не умею концентрироваться я на том, что имеется в наличии.

Прошлое мы ненавидим, настоящее презираем, а будущее нам безразлично. Так, эта самая болезнь по Ремарку присуща многим молодым людям, что очень печально; но не все еще потеряно, пока мы способны сами осознавать это. Мысль сия всегда была моим кредо, если можно так сказать. Кредо: бессмысленное и беспощадное.

Но давайте я расскажу вам про то, что изначально хотел. Вот вам сюжет.

Произошел этот случай на прошлой неделе. И отчего-то он мне хорошо запомнился. Так, что я хотел бы привести его здесь.

Начну с того, что сидели мы с другом на обыкновенной лавочке в не менее обыкновенном дворе и наслаждались пивом. Смеркалось и вечерело, как во всяких художественных книжках.

У друга было такое одухотворенное лицо, словно ждала его дома счастливая семья, а он только что с работы; отпахал восемь часов у станка и теперь сидит, отдыхает, и вся его жизнь переполнена смыслом и назначением.

На самом деле все обстоит не так. Нет у него никакой семьи, и работы тоже нет. И жизнь его отнюдь не наполнена смыслом. А лицо его истомно осоловелое только оттого, что минут десять тому назад он выдул три солидных плюшки свежайшего афганского гашиша. Вот и кайфовал теперь.

Откуда у него деньги на ежедневные дозы, я понятия не имел. Может быть, он и приторговывал им, кто знает? Но факт в том, что дул он каждый божий день.

Я не курил. Меня и раньше прикалывало больше по синьке, а уж сейчас и подавно. Не люблю я, когда мой мозг завоевывает дурь, когда он не подчиняется моему «я» и живет своей жизнью, а тело тем временем ведет себя как сырое вялое полено. Нет, не люблю я курить.

По синьке все иначе. Мозг работает намного лучше после алкоголя. Да и чувствуешь себя по-другому. Когда пьяный, жизнь на какое-то время налаживается, и все чудесно и законно.

Я поставил рядом с переполненной мусоркой пустую бутылку «Оригинального». За сегодня это была уже седьмая, но еще не предел. Друг лениво тянул только вторую.

Мы молчали. Напротив нас, через дорогу сидели две бабули, разодетые в сально-зеленые пальто с катышками, и отмахивались от комаров веточками крапивы. Они о чем-то сплетничали и изредка косились на нас. Наверное, определили уже, что мы – молодые наркоманы, дармоеды, что чуть ли не убиваем людей. Уверен, что не обошлось без осуждения: раньше молодежь правильнее была и так далее по обрядам заурядных бабок. Мы же, как подлинное молодое поколение нигилистов, только умилялись этим тщетным попыткам «божиих одуванчиков» застыдить нас.

– Не суди и не судим будешь! – Крикнул я бабкам и, глупо захихикав, поглядел на друга. Он хмыкнул и растянулся в довольной улыбке.

– Слушай, – обратился ко мне друг, – а чего они машут? Комаров же нет вроде?..

Я пожал плечами и стал вглядываться в сумерки в поисках хоть одного кровопийцы.

Комары были. Присмотревшись, я разглядел тысячи этих маленьких назойливых сволочей. Они едва заметными тучками роились над головами прохожих, над нами, над теми бабулями в зеленых пальто. Опускались к выбранной жертве и обновленным потоком поднимались ввысь: кому-то улыбалась удача, кому-то – нет.

– А вот и они! – Неожиданно вскрикнул мой друг, хлопнув по оголенному плечу, отчего получился неприличный звук. – Кусаются, гады, – подытожил он.

Я поставил к мусорке восьмую стекляшку и открыл следующую.

– Ну а меня не кусают что-то…

– Тобой брезгуют, – ехидно заметил друг, – выбирают, кого укусить, привереды.

– Да ну тебя. – Махнул я рукой.

– Вот интересно, я где-то слышал, что комары живут всего сутки. Неужели за это время они успевают пожить вдоволь, то есть я хочу сказать, хватает ли им суток?

– Хм… ну а тебе?

– А что мне?

– Хватит ли тебе твоей жизни? Пусть даже сотни лет, хотя ты столько, извини, не протянешь. У них хоть цель какая-то есть. Например, завести потомство, чтобы не прекратился род комариный. А вот у нас цель есть? Хоть бы какая… и вообще…

– Ну понеслась, – перебил меня друг, – как выпьешь, так непременно про смысл жизни загнешь! Будь проще, и люди к тебе потянутся. Так мне батя всегда говорил, и был прав.

Я хмыкнул, но ничего не ответил. Некоторое время мы сидели молча. Вокруг стоял неприятный писк, который в сто раз хуже укуса, пусть даже самого больного на свете.

Совсем стемнело. Бабушки, сидящие напротив, забрали свои манатки и ушли. Друг все больше и больше ерзал и чертыхался; беднягу неутомимо кусало комарье.

К тому времени я пил десятую, но уже не пьянел. Мне стало страшно. Почему всех кусают, а меня нет? Быть может, мной действительно брезгуют? Чушь какая…

Я выставил вперед руку, я давал комарам шанс, манил их: вот она, желанная плоть! Друг подумав, что я протянул руку ему, попрощался и сказал, что действительно поздно и пора домой. Мне было все равно. Как только он ушел, я снова вытянул руку и сидел так, пока она не затекла. Но комары, чуть приблизившись, сразу же разлетались в стороны как шуганные, словно что-то чуяли. Мне стало обидно. Чем я хуже других? Я, между прочим, о жизненных целях хотя бы думаю, а некоторые вообще ничего, но их кусают, а меня нет. Честное слово, обидно было до слез.

Отчаявшись, я побрел домой, даже не допив пиво.

В лифте тускло светила лампочка, успокаивающе скрипел трос. В ушах до сих пор стоял писк уличных комаров. Но вдруг передо мной мелькнула какая-то тень. Я поискал глазами и увидел совсем маленького комарика, снующего туда сюда. И тогда я решил попытать счастья еще раз. Я привычно выставил вперед руку и к моему удивлению комарик, плавно описав дугу и попища для приличия еще секунду, присел на нее.

Когда он пил мою кровь, я признаться испытывал удовольствие. Еще бы! Нашелся один, кто не брезговал мной. Значит, стало быть, моя кровь не такая уж и испорченная.

Я дал ему напиться вдоволь.

Закончив, он вынул хобот и попытался взлететь, но это у него не вышло. Он так и упал на пол лифта. Наслаждение и жадность погубили его. Хотя какая разница?

Я пришел домой и сразу лег в прохладную постель, но еще долгое время не мог заснуть. Я пообещал себе с этого времени пить меньше и все думал и думал о цели, про которую мой простой друг говорить не любит.

Я думал о цели, о смысле жизни и о том, есть ли у комаров домики, где их всегда ждут.