Полина. 1913 год

Мы приехали на вокзал за полчаса до отправления поезда. Лихач, краснощёкий усатый малый, похожий на семёновского гвардейца, домчал нас мигом, подгоняемый обещанием "не обидеть", и рискуя при этом сшибить какого-нибудь зазевавшегося прохожего на Обводном канале.

Стоял туманный, типично питерский вечер поздней осени, когда природа уже сдалась на милость победителя -- зимней стужи, но ещё не дождалась его прихода. Было зябко и сумрачно. Полина, в своей голубоватой, удивительно мягкой шубке, уютно обтягивающей стройную фигуру, прятала щёки и нос в пышности воротника, а взгляд -- среди грязно-лакированных булыжников мостовой. Она уезжала в Берлин, с пересадкой в Варшаве, а затем в Милан. Навсегда...

Подхватываю обвязанный брутальными кожаными ремнями кофр и туго набитый саквояж, тут же передаю их в мозолистые ладони вокзального носильщика. И невелика тяжесть, но это весь её багаж, всё, что сочла необходимым в навеки далёкой стране своего отречения. Отречения -- или ренегатства? Вздор, всё вздор!..

Суета сует перрона... Важные причастностью к некой тайне железнодорожные служащие в красных картузах, несколько полицейских чинов, много армейских, возвращающихся после вакаций в западные гарнизоны. Прочая праздная публика. Возле международного вагона особая атмосфера -- тщеславия и радостного предвкушения скорого свидания с Европой. Впрочем, есть и несколько пар несчастных глаз, выражающих живую муку -- из числа провожающих дам. Провожаемые ими господа не очень-то и скорбят, окидывают быстрыми цепкими взглядами возможных попутчиц (кто знает, не повезёт ли на большее?)...

Посадка объявлена. Носильщик уже исчез в комфортабельной утробе вагона. Мы поднимаемся следом. Держась за отполированные многими прикосновений поручни, Полина вдруг оборачивается и окидывает окружающее пространство долгим, словно умоляющим взором. Прощается?.. Уже оказавшись в тамбуре, не могу удержаться и не бросить едкую реплику:

-- Что, bel ami свою выглядывала? Уж не терпится?..

Полина замедлила шаг, но не оглянулась, ответила вспять:

-- Ах, оставь! Ты обещал не устраивать сцен!

-- Я не устраиваю сцен... Просто констатирую факт!

-- Это и есть устраивать!..

Начавший набирать обороты милый диалог прерван проводником, появившимся перед нами, как чёрт из табакерки. Следуем в купе, где находятся вещи и в дверях застыл с ожидающей улыбкой детина в фартуке с номерной бляхой. Получив причитающееся, второстепенные персонажи  греческой драмы удалились...

Оглядываю тесную келью, скорее, озираюсь. Полина проходит вперёд, садится на застланную постель, не снимая шубы, совсем чужая... Считанные минуты -- и я никогда её больше не увижу ! В это невозможно поверить, но тем чудовищней реальность. Купе варшавского поезда; промозглый осенний вечер; газовые фонари, льющие мёртвый, словно подводный свет в окно...

-- Послушай, Полин!.. -- возможно, последняя попытка обратить еретика перед казнью, -- Всё ещё можно исправить! Ты не можешь не понимать, что этот ваш роман -- полное безумие, и он обрекает вас на гибель!..

Женская фигура неподвижна на фоне опалового проёма, я не вижу ни глаз, ни движения губ...

-- Ты не представляешь, насколько ты прав. Мы -- погибли... Поэтому твои попытки спасти наши судьбы -- абсолютно ни к чему. Считай, что меня уже нет среди вас -- живых и умных...

-- Не говори так!... -- моя пылкая фраза оказалась оборванной в самом начале. Дверь, ведущая в соседнее купе, вдруг содрогнулась от приложенного усилия, лязгнула освобождено, и явила пред наши очи очаровательную гостью... Проклятье! Стройная высокая брюнетка в бордовом платье, ярко-алая роза в пышных смоляных волосах, глаза, устремлённые мимо меня -- мерцают двумя лампионами... Я так и знал, что она будет где-то рядом!

Ворвавшаяся особа захлопывает дверь за собой и опирается на неё спиной, распластавшись, словно распятие. Не роняет ни звука. Полина -- сжатая пружина (бомба -- где запал?). Нисколько не обращают внимания на меня, зато уж я -- даю волю зрению.

Не то, чтобы я совсем не знал эту черноокую, тонкую во всех членах молодую даму. Увы, моя кузина со стороны матери, Лили Дурново, с которой когда-то выплясывал мазурку на детских балах в Собрании! Но так выходит, что совсем её не знал! Лилька -- маленькая проныра в гусарском костюме, с изящными, словно кукольными пальчиками -- уводит у меня невесту!..

Общее молчание становится невыносимым, но подходящих слов ещё не родилось в русском языке! О чём закричать посреди этих блестящих дорогой кожей стен, в насыщенной духами и влажным туманом комнате, между двух прекрасных женщин -- лесбиянок? Может, рассказать историю нашего с Полиной знакомства -- два года назад, на катке в Александровском саду, когда она, будучи ещё институткой, и неопытной конькобежкой впридачу, -- попросту рухнула в мои объятья, под заливистый хохот окружавших лёд мальчишек? Или как я провожал её вечерами из театра: Нева, Николаевский мост, затем Большой проспект, а позади нас трусил нанятый экипаж со скучающим извозчиком? Или... Нет, лучше про тот майский безумный день, когда мы попали под ливень и промокли до нитки, и забежали ко мне на квартиру -- обсохнуть, и как она сидела перед камином в мужском халате, смешно закатав рукава, на мохнатом ковре; и как распахнулись вдруг полы халата, обнажив ноги... самые красивые ноги на свете, которые потом так сияли живым блеском на белизне простынь... как и всё её тело!..

Нет. Что бы я ни рассказывал, мои усилия останутся втуне. Посмотрите на их лица! Весь окружающий мир, включая меня, перестал существовать для них; или они -- для нас...

Всё!.. Прощайте, желаю вам, желаю вам... да что же вам пожелать, чёрт побери?! Испытать такие же муки отвергнутой любви, как я! Большего и не надо!.. Итак, adieu!

Выхожу в полутёмный коридор, нахожу в себе силы не хлопнуть дверью, а прикрыть почти нежно. Вряд ли это их впечатлило. Возможно, они вообще не заметили моё исчезновение, как были равнодушны к присутствию...

Сквозняк тамбура. Там, внизу, ад промозглой тоски и окончательная безнадёжность... Шаг, другой... Край пропасти... Встречаемся взглядами с проводником, стоящим в своей казённой куртке на перроне. Седые усы; слегка насмешливые, много повидавшие глаза; подвижные морщины; скорее мудрый Харон, чем служака-путеец... Внезапное озарение ослепляет мозг -- сходить с ума, так по-крупному!

Подзываю жестом, спрашиваю деловым шёпотом, как, мол, насчёт свободных мест? Да сколько угодно! Не сезон-с!.. А в купе -- рядом с молодыми дамами?.. Короткая пауза, взгляд прибавляет лукавства, но вышколено прост -- конечно!.. Прикажете билет?

Сую дрожащей рукой мятую купюру (какая попалась первой в портмоне) -- докуда хватит, чтоб на чай осталось? Да мы, отвечает с гордостью, не нуждаемся!.. А так -- до Могилёва... Ладно, всё равно... Проскальзываю тенью мимо ИХ двери, радуясь неслышимой мягкости ковровой дорожки, отворяю свою -- и уже в купе... Бог мой, что я делаю?! Утром, не позднее, чем в девять часов, я должен быть на приёме у начальника Императорского архива -- насчёт места!.. Вздор, всё вздор!..

Наконец-то ощутимый толчок, поплыли вокзальные огни, руки-платочки провожающих, потом дальние, совсем уже смутные силуэты домов и фабричных зданий, раздался первый перестук колёс: тудук-тук-тук, и мы покинули великий, словно Багдад "Тысячи и одной ночи" город...

Первое время сижу смирно, боясь и пальцем шевельнуть. За тонкой, в несколько слоёв фанеры перегородкой -- альков преступной, но явно счастливой любви! Как часто я разделял эти узкие, но приятно волнующие дорожной романтикой ложа с прекрасными девами, и с Полиной тоже... Сколько милых стонов и жарких вздохов слышали эти стены, сколько женских головок и открытых плеч перевидали мутноватые зеркала!..

Становится всё жарче... Наклоняюсь под стол, прикрываю зев печки, потом скидываю пальто, шляпу, расстёгиваю все пуговицы пиджака... Страдая и одновременно насаждаясь унижением, приникаю ухом к преграде, разделяющей наши купе. Ни звука... Да что это я, в самом деле?! Как пошло, просто смешно!..

Кружу в тесном загоне рассерженным львом... Постучать в стену? И оказаться в роли дешёвого клоуна из opera buffa? Слуга покорный!..

Бросаюсь на койку. Назло всем правилам закуриваю папиросу прямо тут, не вставая с места. Всё же через некоторое время опускаю несколько окно, чтобы проветрился табачный дым. Не хватало, чтобы соседки пожаловались поездному начальству!..

Примерно через час напоминает о своих правах ненасытное чрево. После утренней кулебяки под чешское пиво у Трофима -- во рту ни росинки. Привожу себя в порядок перед зеркалом, почти не узнавая в этом бледном decadent-е прежнего записного молодца. Приоткрываю дверь, выглядываю через щёлочку -- коридор пуст. Отправляюсь в вагон-ресторан, обмирая каждый раз, оказываясь в сумрачных туннелях вагонов, вдруг навстречу -- они?.. Нет, пронесло, или -- увы?..

Ресторан привечает меня пустыми столиками с притушенными бра на стенах, сонным дежурным официантом и однообразным: "Нет, сударь..." на все запросы из меню. В конце концов удалось получить лишь заливную стерлядь с хреном и Смирновскую №21... Ну, чем Бог послал...

Ужинаю, тщетно всматриваясь в кромешную тьму за стеклом. Бежит вдоль полотна полоска отражённого света, да иногда мелькнут вдали искорки жилых огней... Стерлядь оказалась безвкусной, в жидком месиве желе, зато водка  -- хороша! В охотку попотчевал себя из пузатого графинчика, потеющего в полоскательнице со льдом, пока не почувствовал: ещё немного -- и не смогу самостоятельно добраться до купе. Щедро оплачиваю ночной труд -- порадуйся хоть ты, мой друг! Знаешь, КТО едет в этом поезде? Нет? Моя бывшая невеста и... Стоп! Пожалуй, тебе это знать ни к чему ... и arrivederci! Смейся, паяц!..

Каким-то чудом оказываюсь у себя. Голова устроила дикую карусель из окружающей обстановки и обрывков мыслей, всё смешала в доме Облонских. Неудержимо тянет упасть в мягкую пропасть постели и умереть, уснуть... Уснуть! И видеть сны, быть может?..

Нешуточно покачивает!.. Сил хватило только на то, чтобы сбросить пиджак и ослабить узел галстука, и отдаться на волю волн...

...Пароход Добровольного флота "Сестрорецк", словно на гигантских качелях скользя вверх и вниз, покидал обширные пространства Атлантики и входил в уютные лазоревые дали Средиземного моря. Слева возвышается чудовищный горб Гибралтарской скалы, стыдливо прикрытый белесым облачком. Отчётливо виден строгий силуэт стоящего на якорях британского дредноута. Где-то справа -- африканский берег тянется синеватым умеренным взгорьем.

Оба иллюминатора в нашей каюте открыты нараспашку -- их толстые латунные "броняшки", как и стёкла, подняты внутрь-вверх и закреплены специальной цепочкой. У одного из них стою я и курю манильскую сигару, наслаждаясь одновременно прекрасным табаком и видом Полины, которая просунулась почти по пояс наружу, благо узкие плечи и талия позволили сделать это, и кричит что-то восторженное-детское... Неудивительно -- вокруг нашего судна мелькают сотни блестящих спин с плавниками: остроносые афалины и тупомордые гринды затеяли настоящее представление -- с дерзкими кульбитами, массовыми прыжками, бросками наперерез форштевню в струях рассекаемой воды... Где ещё увидишь столь увлекательное зрелище?..

На милой её обычная дорожная рубашка, очень короткая, едва прикрывающая полновесные упругости лядвий, с брабантскими кружевами лифа и подола. Пронзительный морской сквознячок волнует лёгкую ткань, всячески подчёркивая прелести фигуры, и шевелит золотой пушок на дочерна загорелых стройных ножках, словно позаимствованных у породистых героинь скачек. Одной коленкой Полина упирается в нишу переборки, и нежно-розовая, как у младенцев, подошва маленькой ступни трогательно контрастирует с бронзой остального тела. Большой пальчик очень тесно прижат к своим собратьям, что говорит о постоянном ношении узкой обуви, вроде бальных туфель...

Резкий металлический лязг, шум -- мы спускаем якорь? Нет... Лежу, словно низвергнутый с Седьмого Неба, снова наполняясь несчастьем. Поезд сделал остановку где-то на полустанке, вокруг -- полная тьма. Мёртвая тишина в вагоне. И вдруг -- странный звук из соседнего купе -- вскрик, или всхлип, до ужаса знакомый и столько раз слышимый -- в иных обстоятельствах места и времени... Подпрыгиваю с постели как ужаленный, бросаюсь к перегородке -- уже не до моральных принципов, припадаю ухом... Но это излишнее -- слышу совершенно отчётливо, будто присутствую рядом, страстный грудной голос, хрипловато-умирающий, полный неизъяснимых любовных нот: "Нет, Лили, нет!.." И сразу следом новый стон невыносимого наслаждения...

О небо, упади на меня! Или порази молнией нечестивых вакханок, устроивших оргию в полуметре от меня!..

Нет, ни к чему ждать Высшего суда! Я сам -- прокурор и палач!..

Бросаюсь шарить по карманам пальто, едва не рыча, растираю слёзы рукавом  -- вот он! Револьвер Нагана -- увесистый хищник, жаждущий пролития крови каждой стальной жилкой...

Так-с, сударыни!..

Навожу ствол в нужном направлении, держу рукоять обеими руками, плотно упираюсь спиной о стенку. Черчу мушкой бессмысленные арабески, вспоминаю -- где там ложе порока? Где слились в бесстыдстве нежные женские тела, бьётся в одном ритме их общее сердце?.. Покончу со всем этим за несколько секунд!..

Постой, однако! Простая мысль приходит в больную голову и заставляет опустить оружие. Что же получается? Я убью двух fou любовников, которые, по их словам, и так уже погибли, то есть доставлю им величайшее счастье -- умереть одновременно в объятиях друг друга? А сам продолжу мерзкое существование -- уже безо всякой надежды на чудо? И маета неизбежного ареста, и копание в грязном белье!.. Нет, милые, у меня есть surprise получше!

Отшатываюсь в угол, нависаю над раковиной умывальника; в муаре зеркала отражается какой-то призрачный тип, мне нет дела до него... Дрожащей рукой подношу револьвер к лицу, распахиваю разом онемевший рот, вставляю пахнущий смазкой вороненый ствол -- максимально глубоко, до упора в мягкое нёбо... Ещё миг, и гром выстрела обрушится на этих несчастных тварей, разомкнёт их объятья (кто знает, не навсегда ли?), заодно успокоит навеки мои растерзанные нервы... Краткое время любуюсь нарисованной воображением картинкой -- безутешная Полина, рыдающая над свежим трупом... Заодно прислушиваюсь: что там, за китайской стеной-вагонной переборкой?.. Поезд трогается... Господи, какой вздор! Всё вздор!..

Упираюсь макушкой в стеклянную твёрдость; прочь, рефлексия! Последний разумный посыл: помолиться бы (перед самоубийством?!) Крепко зажмуриваюсь, ну, вся моя жизнь -- в одном движении пальца -- неужели навсегда? Боже!..

Сухой щелчок будто раскалывает голову, падаю ниц, мимо раковины (в пропасти ада уже?), ощутимо ударяюсь лбом о железный краник... Больно, но вряд ли это посмертные муки... Что случилось -- я жив? Но ведь курок был нажат!..

Вдруг сильнейший спазм сводит жгутом желудок, едва успеваю подняться к умывальнику -- и зловонная рвотная масса обрушивается в блестящую чашу, словно отвергнутая плотью идея смерти... Осечка, mon ami!..

Очистившись внутренне и обмыв ледяной водой лицо, нашариваю рукой отлетевший аж под стол наган; не выясняя подробности счастливой неисправности -- открываю окно и выбрасываю мерзкий предмет в темноту. Очень долго не могу надышаться свежим ночным воздухом, уже отдающим морозцем (правда, не без примеси угольного дыма). Остаётся одно -- перенести все заботы на утро, там посмотрим!..

Опускаю плотную занавеску -- закупориваюсь. Едва прислоняю бедную отпетую головушку к подушке -- проваливаюсь в бездны Морфея, без дум и сновидений...

*  *  *  *  *

Просыпаюсь, словно выныриваю из немой глубины. Голова пуста и легка (чуть позванивает ночная "Смирновская"). Судя по бледному свету, проникающему сквозь толсто-зернистое дверное стекло, уже немалый час утра. Понятия не имею, чем себя занять, и вообще -- To be, or not to be?.. Лучше be, пожалуй...

Прежде всего вздёргиваю занавеску. Ба!.. Чистейший белый полог лёг на равнину. Первый снег, только-только выпавший, сверкает в лучах утреннего светила, небо младенчески свежо -- и невольная радость умиляет душу. Ах, по этой бы пороше, да на пушную дичь!.. Словно в подтверждение моих мыслей, вижу небольшую кавалькаду охотников в живописных одеждах, которые в сопровождении своры гончих пересекают открытое пространство. Их лица румяны и полны радости жизни, кони  отменны, собаки рвутся в бой!.. Так и хочется сложить пальцы дуплетом, да присвистнуть залихватски -- эгей, парфосники, чья нынче удача?!

Но мимо, мимо...

Вызываю проводника, прошу бритвенный прибор, мыло, а так же зубную щётку с порошком. Но для начала -- крепкий сладкий чай с баранками!.. Конечно, ваша воля, сударь!.. Сию минуту!..

И точно, через минуту, не позже, на моём столе стакан прозрачно-пунцового огня в серебряном футляре и плетёная миска, полная баранок. Вот и славно!..

Уже орудуя жилеттовским лезвием по намыленным щёкам, слышу весёлые женские голоса в коридоре. Полина и Лили. Усмехаюсь зеркальному Я -- знали бы девочки, кто чуть не испортил им медовую ночь!..

Расспрашиваю Харона о ближайшей станции, с которой можно вернуться в Питер. Через двадцать минут? Встречный, из Варшавы, будет там в одиннадцать? Спасибо, меня это устраивает... Деликатно откашлявшись, старик замечает словно невзначай: "А соседки ваши, барышни, как изволили в ресторан сходить на завтрак, так и снова закрылись..." Пусть их!.. Сегодня первый день моей новой жизни -- после гибели Атлантиды -- каково будет в ней без Полины?..

Надеваю пальто и шляпу, тщательно осматриваю все детали облика, прохожусь по брюкам жёсткой щетинистой щёткой. Пусть не лондонский денди, но... Тридцатилетний, вполне здоровый, как будто счастливый мужчина  из высшего общества; сложение -- спортивное: крепкие мышцы, сухой костяк, худощавое лицо... Лоб высок (уже редеют виски), глаза карие, яркого цвета... Ну, синева под ними, так это временно!..

Поезд замедлил ход, видимо, вкатываясь на станцию. Негромкий стук в дверь. Да-да! Всё понял!..

Глубоко вздыхаю, оглядываюсь в последний раз -- здесь я уехал из прошлого, выхожу в коридор -- никого нет, следую скорым неслышным шагом, тамбур, ступени, перрон... Снежок покрывает землю тонким слоем, девственно чист, приятно приминается под ногой. Одни путейские служащие возле вагонов, да ещё начальник станции со своим разрешающим жезлом  подле колокола-рынды. В составе поезда только первые и вторые классы, пассажирам которых нечего делать в такой дыре (удивительно, зачем вообще здесь предусмотрена остановка?).

Чуть поодаль, в неглубокой лощинке, стайка детворы предаётся первым зимним забавам. Несколько девочек катают снежный шар -- голову для почти готовой бабы; рядом с ними носятся неугомонные мальчишки, затеяли игру в "снежки"... Так они забавны и беззаботны, что тоже подхватываю горсть юного мягкого снега и леплю увесистый колобок, сразу ставший гладким и блестящим. Беззлобно щиплет ладони холод, кровь побежала быстрее, радостно! Улыбаясь неизвестно чему, оборачиваюсь к вагону. Прямо над собой вижу широкие от ужаса глаза -- Полина, её слегка растрёпанные, но собранные в косу русые волосы, рот прикрыт ладонью, видимо, вскрикнула от неожиданности. Знакомые кружева -- знаю, какова она там вся -- сладко обмираю...Тут же из-за спины её появляется смуглая фигура -- Лилиана -- обнажённость плеч и млечно-светлых маленьких грудей с вишнями сосков, но мгновенно исчезает... Словно срослись взглядами, ни кровинки в лице бывшей возлюбленной, ни движения реснички -- маска смятения...

Промелькнула сумасбродная мысль -- влепить снежный заряд прямо в стекло -- увидеть, как вздрогнет это застывшее лицо, оживёт -- испугом... Но только продолжаю полировать округлость комка в ладонях, душа сгустилась и онемела, сердце -- не моё...

Присвистнул паровоз, брякнула рында... Окно и Полина медленно-медленно поехали от меня... Размахнувшись, швыряю "снежок" куда-то в чёрные диски колёс...

Вдруг -- некое подобие улыбки мелькнуло в уголках милого рта, помягчели глаза и -- робкий, словно невольный жест рукой: прощай? привет?.. Осторожно, боясь спугнуть бабочку надежды, поднимаю ладонь в ответ... Я буду любить тебя всегда!.. Счастья -- вам!.. Насколько сумеете лучше нас...

• Странная тишина и пустота... Обширный окоём открылся передо мной, похожий на нетронутый разворот альбома. Кто напишет на нём письмена?.. Вспомнилось: пару месяцев назад, в самом начале этого безумия, я нашёл меж листов нотной тетради клочок бумаги, а на нём -- стихотворные строки, почерк Полины:

"Гибкая наяда;
стон дрожащих струн;
чёрный омут взгляда,
половодье струй...

Растворюсь, исчезну
в синеве небес...
В сладостную бездну
зазывает бес...

Увлекусь словами,
взором обожгусь;
я убита Вами!
Бритва, вены, жгут..."

И это тоже -- вздор! Всё вздор!..

Через час с небольшим я садился в вагон первого класса поезда "Варшава -- Санкт-Петербург" и вечером того же дня вернулся в столицу.