Липовый рассказ

Процесс
Стоял погожий весенний денек. Не могу сказать что прекрасный. По-крайней мере точно не для меня. Я очнулся, не в силах поднять свои веки и что-либо из конечностей: я не мог пошевелить губами, я не мог мычать, я ничего не мог. На днях произошло со мной нечто странное. Сидел я за столом в номере Баннистера, собирался опрокинуть стопку водки. А когда опрокинул - все в моих глазах потемнело, голова закружилась, и обнаружил что лечу со стула на пол. Удара я уже не застал, сломался в полете.  Теперь я точно был не в больнице. В какой больнице открывают окна так, что можно услышать пение соловья? К тому же, ни в какой больнице на полную громкость  не включат твоего любимого Болеро, каким бы человеком ты не был. Я почувствовал, как что-то приземлилось мне на лоб. Шмяк. Затем почувствовал вонь. Гребанная птица опорожнилась на меня!
"Ой какая неудача! " – Услышал я голос Баннистера. Я точно был не в больнице, Баннистера туда не затолкнешь ни под каким предлогом "ну ничего, сейчас мы это вытрем, и можно будет начинать панихиду" – У меня не получается понять, что они имеют в виду, говоря «Начинать панихиду», я что мертв? Тут мягкая и влажная ткань коснулась моего лба. Помет убрали, но вонь никуда не делась. Я услышал незнакомый голос, старый, противный и какой-то невыносимо патетический:
"братья мои! "
Затем на груди что-то завибрировало, и противный писк донесся до моих ушей. Это был телефон. Мой телефон!
"Господи, вы что, забыли телефон вытащить из кармана"
"Ничего сейчас это исправим", вновь новый для меня голос, тембр густой, тон, уверенный. "Ну вот Олень, теперь Вам ничто больше не будет мешать " - это он говорил обо мне, мое прозвище Олень. Этот скот забрал у меня телефон, отнял последнюю надежду на спасение.
"Спасибо мистер Грох" Грох, хм знакомое имя. Но я не мог заставить свой компьютер работать на полную мощность, его процессы были ослаблены, а все ресурсы затрачены на единственную возможность, которая мне оставалась. Я кричал. Кричал яростно, что есть мочи, пока священник прощался с АтОмом Дениелсом, человеком, которого большинство жителей LA знали как Оленя. Я кричал, матерился, божился и проклинал всех и вся, но напрасно, ведь крик этот отскакивал от стенок моего черепа, а наружу не выходил. Плохо быть почти мертвым. Все без толку. Я вновь услышал этот уверенный голос.
"Атом! Не могу не говорить о тебе в сии последние минуты. Ведь знаю, что отныне, я смогу говорить только с твоим образом в моей голове. Ты был моим лучшим другом…" - другом? Да я о тебе впервые слышу, урод!  "…помню как мы с тобой в Канаде, на той самой охоте, после которой к тебе приклеилась эта кличка, уложили пяток оленей!" Я охотился один, что за бред он несет? "Это было незабываемо мужик! Ты умел поддержать, дать волю к победе. Таких людей как ты почти и не осталось нынче. Вечная тебе память друг мой! "И эта скотина заплакала, так притворно, лживо, но, тем не менее, реально и даже горестным ощущением этот плач отозвался во мне. С тех пор как мама перестала сажать меня на горшок, никто и никогда не ронял слезки по мне, даже в лживом порыве.
"Никто ничего не хочет сказать больше? " – послышался голос священника,  "ладненько, тогда давайте побыстрее покончим с этим. "
Я почувствовал, сверху какое-то мельтешение, затем услышал звук захлопнувшейся крышки, удары. Неумолимым эхом гром этот бил по ушам. Мне хотелось плакать. Мне хотелось кричать. Ничего не выходило. Почему? Зачем именно меня! Зачем сейчас? Боже! Я хочу еще жить! Господи Иисусе! У меня есть последнее дело! Меня убили! Я должен узнать кто! Пожалуйста. Нет. Не нужно. Вразуми их. Пошли им торнадо! Наводнение! Пожар! Напусти на них пришельцев из космоса. Прямо сейчас! Боже! Нет! Пожалуйста! 
В могиле
Я всегда был плохим. Неудивительно, что просьбы мои никогда никем не исполнялись. Неудивительно, что меня всегда посылали. Теперь же Бог послал меня раз и навсегда, в последний путь. Лежу тут, наверное, час. Кто знает? Пытаюсь пошевелить пальцами, открыть глаза (впрочем, что толку? все равно  темно как в аду). Потом оставляю это занятие и вспоминаю, как пошел в первый класс. Я, в сером, шерстяном костюмчике, с подбитым глазом, нехотя шел за матерью в школу. Там никакого радушия никто ко мне не выказывал. Впрочем, оно мне было и не нужно. Училка меня не взлюбила сразу (видимо посоветовалась с моими родителями). С тех пор, жизнь моя, кардинально переменилась. А через тридцать лет я становлюсь частным детективом. И самое серьезное мое дело за последние три года – это первомайский поиск денег на бухло. Я серьезно тогда влип. Стая якудз окружила меня. Идзанами– их лидер, кладет мой средний палец (который я показал ему, броня его на перекрестке) на разделочную доску, подносит айкути, и мерзко-мерзко улыбаясь, давит им на этот палец. Но в тот самый момент, как Идзанами уже прокалывает кожу – его голова внезапно скользит в сторону моей головы, и они, с глухим ударом поленьев друг о друга, встречаются. Вот тогда-то я и понял, что слепой случай – лучший друг человека. Кому-то этот Идзанами сильно насолил. И этот черномазый кто-то, ворвавшись в кухню японского ресторана «Дэмбу» с одним только мечом, порешил всех до одного япошек. Меня он, почему-то не тронул, сославшись на некий «Путь Воина».
Но я кое-что упустил сейчас. Когда я вспоминал давнишнюю историю про средний палец, мой собственный – в настоящем, пошевельнулся! Я могу шевелить средним пальцем! Я могу поднять руку! Значит, и выбраться отсюда смогу! Я поднял кулак, с оттопыренным средним пальцем, и показал его  сосновой крышке гроба. Что меня действительно разозлило, так это то, что крышке было все равно. Я вспомнил, в каком мире живу. Можно показать палец какому-то японскому гному и получить в награду ярко-красное шоу в суши баре, которого ты совершенно не ожидал. А можно вполне заслуженно и не получить. С неодушевленными же предметами проще: они ничем не отвечают на проявление твоих эмоций. А я часто забывал об этой простоте и делал совершенно необдуманные вещи. Так и сейчас. Воздуха в гробу мало, а я показываю средний палец куску дерева. Срочно нужно что-то делать. И делаю. Стучу по крышке гроба. Стучу что есть мочи. А гроб-то дешевка, костюм на мне дешевка и сам я - дешевка. Но то, что гроб дешевка – сейчас важнее всего. Слышу треск. Земля сыплется мне на грудь, в рот,  заполняет пространство меж пальцев. Много земли. Я принялся рыть себе дорогу наверх.
 Приятно, что иногда какие-то вещи происходят, так же, как в дешевых книжонках. Например, шестидесятилетнему трупу удается выкопать самого себя из двухметрового слоя сырой земли.
Выбираюсь, значит из могилы, открываю глаза и ни черта не вижу! Я полностью ослеп. Беннистер! Чертов Грох! Меня отравили, и я намерен узнать зачем! Ноги меня слушаются нехотя, и я, опираясь на надгробия, брожу в темноте. Слышу: справа журчит ручей. Поет соловей. Иду на звук. Соловей насвистывает «Дикси».  Ручей пересыхает, соловей встряхивает свой прибор и орет «Бляха муха! Сгинь нечистый!».
"Послушайте! "
"ААААААААА! ЧЕРТ!!! "
«Нечистый» не сгинул, а вот соловей упорхнул через забор видимо и был таков. Я пошел в ту сторону. Встретился с забором, залез на вершину.
Los Angeles
 Путь вниз был стремителен. Я рухнул в смердящую груду мусора. Услыхал пугливый, гортанный возглас:
"Какого черта? Это Богарт? "
К пугливому, гортанному присоединился сиплый, прокуренный:
"Нет, еще один блуждающий…"
"Тьфу ты! Я уж думал, что Мальтийский Сокол явился!"
По голосам говоривших, сообразил, что напугал нескольких бомжей, но ребята были стойкие. Я просил у них:
"Мужики, это какая часть города? "
"Голливудское кладбище чувак."
" Спасибо. "
Кто-то славно потрудился, добывая мне место в некрополе мертвых знаменитостей. Несколько секунд размышляю над этим, и решаюсь пойти на звук города. Ухватился за стену, шершавую, влажную, липкую. Удается выйти на тротуар. Машины и пешеходы гудят как бешенные. Мне позарез нужно выпить. Ищу бар. Людей, несмотря на позднее время суток, на улице много. Так и бреду метров десять, словно метеор, в поясе астероидов.  Все как один очень вежливы:  «Бля! Куда прешься биченок! Пшел вон!». Ощущаю вблизи себя пивной выхлоп, затхлость, ругань.  Шарю в карманах = ни цента. Мне всегда в чем-то одном лишь везет. Подхожу: вот ступенька, вот другая, сколько еще будет? Вроде кончились. Делаю пару шагов, и вновь ступенька меня встречает, на этот раз не так радушно как предыдущие ее друзья. Падаю плашмя на пол. Не слышу ни звука - сейчас в этой пивной наступил момент из тех, которые люди часто видят в кино: завсегдатаи бара оборачиваются в мою сторону. Встаю, делаю вид, что я обычный слепой выпивоха. Через пару секунд вновь слышу хлюпанье выпивки в кружках, болтовню. Все вернулось на круги своя, смешался с толпой, слава богу.
Бреду в ту сторону, где слышен звук разливающегося пива.
"Виски, двойной виски"
Барменов голос с хрипотцой произносит.
"Пошел вон отсюда грязный старикан! "
"В штаны свои заглядывал? "
"что? "
"это там у тебя грязный старикан"
"мужик! Да ты в натуре грязный! "
"А ты в натуре баран"
Я словил тяжелую подачу зубами, три сразу-же отправились на выход. Я тоже. Два вонючих урода поволокли меня из бара и пинком упросили обнять асфальт. Обоюдные объятия длились минуту. Пытаюсь встать, но гравитация не дает мне.
Почему люди так часто смотрят на твою внешность? Неужели у меня не могло оказаться пары долларов на выпивку? А я в сущности и не имел этих денег. И вид у меня соответствующий. Нужно добраться до дому. Черт, могу только ползти.
- Дедушка! что с вами? - я услышал ласковый детский голосок. Кто-то в этом ужасном городе не обозвал меня стариком. Но дедушка – не лучше.
- Вставайте! Пойдемте! – каждое слово ребенка произносилось с непонятным мне надрывом, будто бы ему этот надрыв доставлял какое-то терезовское удовлетворение. – Вот, сюда, заходите, осторожно, ступенька, еще одна.
Внутри их было, вместе со мной – трое. Три человека: старый мужик, только что выбравшийся из могилы и два молоденьких, глупых ребенка женского полу. Впрочем, со вторым ребенком я так и не разобрался. Слишком много было в нем отстраненности и наружной грубости. Все это можно было только услышать, но я смутно предполагал, что ребенок, подобравший меня на улице -  явно меньше ростом, а тот, что грубее – высокий, и имеет в своем активе широкие плечи и жгуче-рыжие волосы. Тот, что поменьше произнес: "вот чай, пейте". Я нащупал кружку и принялся пить чай. Затем два ребенка куда-то ушли. Я расслышал начало их разговора: "Фале! Что за говно? Зачем ты привела сюда этого бомжа? - Ему же плохо, Анаель, как ты не понимаешь, что… ", но хлопок закрывшейся двери предательски скрыл продолжение.
А с чаем что-то не то! он какой-то... липовый. все в этом мире липа. мы с вами липа, наши друзья, семья, работа, кипарисы на побережье, водка с пивом - все липа. а вот теперь я понимаю, что и чай тоже.   Вкуса почти нет, в глотку лезут жесткие соцветия со дна чашки, вдобавок еще и горячий, как адская магма. Слышу, как дверь открывается, и две души небесные возвращаются.
"А это у вас, вроде французской булочной? "
"Да, называется "Le Purgatoire " -она сказала это именно так, латиницей и на французский манер.
"Ну что ж девочки, был бы я на сорок лет моложе - взял бы одну из вас к себе в жены... а другую бы удочерил"
"фу"
За окном шумел народец, и грубый ребенок с презрительною силою закрыл окно, да так, что жалюзи сорвались и рухнули на пол.
"В любом случае, спасибо за заботу, а я вынужден валить отсюда домой. "
"А где вы живете? "
"Это имеет значение? "
"Я вам помогу добраться"
"Ну, уж нет, не хватало еще, что бы все подумали, что я твой дед Смит "
"Но как вы дойдете? "
"У меня есть две ноги, если ты не заметила"
Сказав это, я двинулся в направлении двери, но стукнулся об косяк, и, закрутившись, словно волчок - на одной ноге, влетел в улицу, орошаемую мелким и липким, словно мошкара, дождиком. Все это меня развеселило. Жизнь не так уж и плоха. Могло быть и хуже. Я мог бы не пробить кулаком гробовую доску. Мог бы не проснуться там, в сырой земле. Мог бы не умереть. Если бы я не умер, я бы не выпил этого липового чаю и не познакомился бы с этими детьми. Ведь я давно уже не общался с детьми. Даже в школе ни одного из них не видел…
Прошел пару шагов по асфальту, затем ступил в лужу, прошел пару шагов в воде и стал вязнуть в ней. Когда вода дошла мне до лодыжек, хотел было закричать, но не смог. Какое-то странное чувство охватило меня. Вижу свет. Фонарь, может машина или самолет. Но звука не слышно. Играет Бах. Вода дошла до груди, руки тоже теперь не могу достать из воды. Приятно холодит шею, чувствую, что у меня больше нет ни ног ни тела, теперь и шеи нет. Скоро не будет головы. Это был вкусный  чай. Ребенок рядом. Девочка ничего не говорит, но я чувствую: она рядом, и она шепчет мне о птицах.