Огонек в глазах

Я молча сидел и пялился в догорающий костер. Благоговейно взирал,  астрально поглощался этим кудесником. Он затягивал меня в себя, я сливался с костром, с огненным буйством, я был с ним един, я был недвижим, поражен, сожжен дотла. Я пеплом ложился возле огня, опустошенный, отрешенный, переделанный им, этим необычным фокусником, этим сияющим волшебником. Стирались грани моего бытия, сжигались полностью все границы моего “Я”, сгорела вся моя подноготная, все мои странички и листики, все превращалось в пепел…
Трещали сухие ветви, этот треск напоминал хруст снега в морозный день, и вот, вспомнив о снеге, о зиме, о холоде, я встрепенулся, будто вдохнул ранним утром леденящий воздух, продрогший до основания на ночной улице, он мгновенно влетел в мое нутро и стал отогреваться в нем. Какие необычные чувства, какие чудеса, на улице тепло, а я чувствую морозную свежесть.
Я был возле костра, возле теплого, уютного пристанища. Однако, мысли мои были далеко, и даже не в сотнях километров, не в тысячах шагов, а в прошлых годах, в прошлом, куда не дойти на собственных костяных ногах, куда не приползти, не прилететь, не приехать…Может, и не было прошлого? Должно быть, мне все приснилось? Может, и сейчас я сплю?! Как мне понять, что это не сон, что вся моя жизнь не просто калейдоскоп цветастых видений, не пестрое покрывало снов, натянутое над моими уставшими глазами?
Кто из вас может с уверенностью сказать, что не спит? Что ему не снится его жизнь, а он ею живет? Может меня и нет давно, я умер…умер…А может меня и не было никогда? Я мираж, некая радиоволна, что проносится над землею, может я падающая звезда или ветер…Просто мне кажется, фантазия так у меня разыгралась, будто я живу, будто я человек.
А может это просто чья-то незатейливая игра? Кто-то играет со мною, использует в качестве марионетки, показывает своему подрастающему чаду спектакль, с нелепой деревянной куклой.
Смешно? Не смешнее, чем моя и ваша жизнь…Пора бы проснуться и протереть глаза от пелены, пока эта пелена не стала бельмом. Пока не лишила нас возможности трезво смотреть на мир, пока не забрала у нас последнюю краску жизни, пока мы еще можем видеть, хотя бы несколько цветов, а не серое унылое полотнище.
Много лет я возвращался с работы одним и тем же автобусом. Уставший, утомленный, апатично глядел в окно, чтобы не видеть такие же измученные физиономии, как у меня. Я отворачивался от этого унылого мирка царящего в автобусе и смотрел на бесконечно меняющуюся череду деревьев за окном, которые смешивались в одном волшебном водовороте с серыми зданиями, замызганными промышленными комплексами, пыльными автомобилями. Порой начинало казаться, что природа смешивается с этой гробовой каменистостью неживой архитектуры и тоже умирает, становится холодной и серой. Тогда мне надоедало смотреть в окно, и я пялился в глаза пассажирам. Одни отворачивались, другие тихонько поглядывали, то и дело беспокоясь, не понимая, что мне от них нужно. Кто-то гневно и вопросительно бросал в меня свои молнии. Но в целом меня это забавляло. В глазах отражался их мир, только вот глаза были тусклые, покрытые пылью. Они не горели, так, как горят у детей. Огонек был, где-то в глубине, но его скрывал огромный и неприступный слой пыли. Потом и этот огонек погасал, последний огонек внутри, который еще мог разжечь пламя, но он гас… С ним гасли и глаза, увядали люди.
И вот, в один из таких же унылых дней, как сотни других трудовых будней, напротив меня села молодая семья: муж, жена и маленький ребенок, лет шести. Они кое-как уместились на двухместном сидении, тихо, не издавая ни одного звука. Они молчали. Гробовая тишина нависала надо мною, над всем автобусом, над всем миром. Никто не проронил ни слова, я обернулся по сторонам, людей было достаточно, но стояла тишина, никто не переговаривался, все смотрели друг на друга. Я тоже стал рассматривать своих случайных спутников. В них не было ничего особенного, серая рабочая семья, в застиранной одежде, да только было в них что-то, что не давало мне отвести от них взгляд…Глаза! Они…горели, они сияли как у ребенка, как у новорожденного, они смотрели на мир, на этот старый, потрепанный годами автобус, как на маленькое чудо, глазами ребенка, путешественника, первооткрывателя. И мои глаза, должно быть, загорелись, должно быть кровь во мне побежала быстрее, вскружила мне голову. Я не отводил глаз от своих спасителей, от этого оазиса в пустыне, от этой яркой звезды на темном небе. Я как мореплаватель, что сбился с курса, все же нашел, все же увидел Полярную звезду, ухватился за спасительную ниточку. “Мне нужно заговорить. Непременно нужно познакомиться с этими людьми” – стучало у меня в голове. Но только я хотел открыть рот, чтобы выронить пару банальных фраз, как был остановлен незримой стеной, мои действия пресеклись…
Ребенок, маленький мир, подрастающий человечек заглянул в глаза матери и покрутил пальцами в воздухе, показал какие-то жесты. Мать ответила ему тем же, перекрестила пальцы, повертела ими, что-то объясняя ребенку. К этому танцу жестов присоединился отец. “Они глухонемые…” – прозвучало у меня в голове…”Они…они…мои спасители от серого мира – не говорят…”
Я был прибит, пригвожден к своему креслу. Уничтожен, растоптан. перемешен с серой унылостью…В первую очередь не потому, что расстроился недугу моих спутников, а тому, что хоть они и были физически обделены, но духовно богаче, чем я. Они не взирая на недуг, смотрели на мир такими глазами, что им бы позавидовал сам Бог. И я им завидовал…завидовал их силе, их непреклонности, их стойкости…их глазам в конце концов. Тогда мне казалось, что их глазами я бы увидел другой мир, не такой серый, ведь он был освещен их внутренним огнем, как путеводной звездой, как тлеющим факелом в темной пещере, озаряющим путь.
Больше я не видел эту семью, больше я не видел этих огненных глаз, этих добродетельных улыбок. Но они научили меня многому, может быть самому главному, может быть они научили меня ИСТИНЕ, может…может, они все же дали мне свои глаза, вложили в мои запавшие глазницы свой играющий на ветре испытаний огонек.
Они научили меня видеть, они научили меня слышать, хотя сами не знали не одного звука, не произнесли ни одного слова.
Мир ограничивается лишь нами, лишь нашим взглядом на этот мир. Мы строим границы и возводим высокие заборы, мы запираем ставни, красим ворота в серый не притягательный цвет, приказываем собакам лаять на прохожих, учим детей бояться, учим предавать, лгать и трястись за собственную шкуру. Лучшая музыка для нас – это звон монет в наших голодных карманах, лучшая картина – это рамка с цветными картинками, ящик Пандоры, называемый телевизором.
И совсем не мир серый и не притягательный, это мы серые, внутри нас темно, и мы не хотим пускать в себя огонек, лучик солнца. Солнце дарит нам свою ласку, а мы щуримся и отворачиваемся от нее. Мы надеваем темные очки, чтобы не видеть свет. Мы затыкаем в уши наушники, чтобы не были слышны песни птиц, чтобы нас не беспокоил шепот деревьев.
Мы сами ложимся в уютный гроб, медленно, но верно. Медленно, но верно идем ко дну… И называем все это жизнью, играем свой сценарий, которой придумали за нас. Носим маски, которые носили сотни других актеров, под нашим слоем грима, уже трудно узнать себя. И только глаза, глаза скажут, лучше тысячи слов, лучше миллионов томов, усыпанных буквами. Только глаза скажут – умер в нас ребенок или продолжает жить, продолжает искать, стремиться, лететь вперед, не боясь упасть, разбиться и покалечиться.
Костер горит…И в моих глазам бьется, как на ветру, огонек. Не знаю, правда, этот огонек горит во мне, или просто в моих пыльных глазах отражается привальный костер…