Имел бы я златые горы...

Всё разваливается, портится, рушится…  Что изменилось  -  время или мы? Время проходит, и уносит с собой  -  ситуации, события, людей.


Это место и теперь называют «больница», хотя больницы тут уже нет. Отжила, открасовалась… Заросли травой дорожки, крыльцо, по ночам не зажигается свет в больничных окнах. Обветшавший сарай глядит на окружающий его  лес всеми своими прорехами. Бурьян покрыл проходы к прачечной и бане, чем-то завален колодец внутри этого бывшего здания  -  не провалившейся ли крышей?


Печально становится от этой заброшенности. Только лес  красуется,  как и прежде  -  высятся дубы и грабы, о чём-то своём шелестят берёзы. А ведь раньше…


…раньше перед амбулаторией и аптекой, что с правой стороны шоссейной дороги Слоним - Зельва – Гродно, вскапывались две большие круглые клумбы и засевались астрами. В новый сарай  -  ещё смола выступает на досках  - складывались торф, брикет, дрова. Грелась вода в «кубе»  бани, звучали  -  прислушайтесь!  -  голоса.

-  Потри мне спину, Александровна!
-  Сейчас, сейчас…
- Поддайте пару!..


Лилась вода на раскалённые камни, валил пар, пахло водой и мылом. Мылись по очереди  -  сначала мужчины, потом женщины и дети, а после всех те, кто по разным причинам хотел помыться один.  Горячую воду берегли и оставляли друг другу, старались, чтобы её хватило всем.


Казалось, так будет всегда, может, даже будет ещё лучше. Уж очень хорошее место выбрал пан Гутен-Чапский для своего поместья  -  в лесу, рядом дорога Минск-Варшава, невдалеке небольшая речка и напускные озёра, старинная Сынковичская церковь.


Рассказывали, что пан Чапский в 1939 году, перед приходом советской армии, присоединившей к советской Белоруссии её  западные земли, эмигрировал в Италию, где и прожил оставшуюся жизнь под покровительством общества холостяков, членом которого он состоял. Некоторые из слуг пана Чапского ещё долго жили в бывшем его имении.


В сохранившихся панских постройках (к сожалению, сам «палац» (дворец) не уцелел, во время войны (!941- 1945 г.) его сожгли партизаны) решили сделать (и сделали) больницу. Два дома, где раньше жили слуги пана Чапского, были отданы под жильё сотрудникам, больница была в бывшем доме лесника пана .


Так к 1949 году собрались тут  те, кто работал в больнице, кто жил при  больнице, чья судьба оказалась связанной с больницей надолго, порой навсегда.


Бывало всякое, но лучше, чем в те многолюдные и многотрудные годы, не стало никогда.
Оба дома, все их квартиры, которых не коснулось благоустройство ни до того, ни после, были заняты. Восемь в том доме, что около шоссе, его так и называли  -  «тот дом», и четыре в доме, что подальше, в лесу.


Медсёстры, санитарки, фельдшеры, врачи, дезинфектор, зубной врач, конюх, истопник, завхоз, аптекари, прачка, повар, кухонный работник, позже шофёр  -   работа нашлась для всех. В больнице могли лечиться 25 человек (иногда больше), и считалась она «на двадцать пять коек».


У многих сотрудников было домашнее хозяйство, «держали» свиней, кур, коров. Пасти  коров по весне нанимали пастуха Костю, добрейшее и безобиднейшее существо; он жил  по очереди у тех, кто отдавал ему пасти коров. Все брали участки  - «сотки», сажали картофель. Друг другу помогали и посадить, и выкопать. Это был быт.


Но была и работа. «Тяжёлый больной», «роженица», «воды уже отошли»  - эти слова   дети сотрудников  слышали, ещё не понимая до конца их смысл.


Не делились на ночь и день сутки  -  в любое время могли постучать в дверь или в окно, чтобы позвать «на вызов». На вызов шли всегда. Не было такого, чтобы отказать. Зимой   -  на санях, летом   - на телеге, с течением времени  -  на машине, зачастую и пешком обслуживались вызовы.


Сначала говорили:  корь, коклюш, скарлатина, тиф, полиомиелит,  с годами стали называть эти болезни всё реже и потом совсем не называли.


Каждый, кто работал в больнице, был личность. Вроде бы незаметно трудились люди, не построили ничего, не видно поверхностному взгляду их труда, но скольких вылечили, скольких спасли в этой неприметной сельской больнице, скольких досмотрели до последнего вздоха, не отправили умирать домой. Многих…


Незнакомые люди, узнав иногда, что еду я «в больницу», вспоминали её добрым словом, говоря, что  лежали, лечились там  или что родились именно в этой больнице. Теперь там лежать негде, вроде бы лучше жить стали, нет больницы, надо ехать в райцентр, а лучше ли это?


Но такое время ещё придёт, а пока мы ещё там, в пятидесятых- шестидесятых, вот уже и электричество провели, не от «движка», от ГрЭС, горит всю ночь, весь день. Прежние керосиновые лампы не выбрасывали, они выручали, когда не было электричества.


Сотрудники больницы все работали старательно  -  вкусно варили (на большой дровяной плите), чисто стирали, аккуратно убирали, грамотно лечили. Жила больница со своими радостями и горестями. И было в ней всегда уютно, тепло.  Вроде бы всё так же в нынешних медгородках…  Так, да и не так. Что ушло, что потерялось, не  знаю… Может, внимания к человеку стало меньше? Понимания?


Была работа, были и праздники. На праздник собирались все за общим столом. Ели, разговаривали. Пели. Обычно петь начинала больничная пенсионерка Юстиновна,  она помнила то время, когда собирали простыни, посуду для больницы, просили у людей, чтобы дали, у кого что было.
         

          - Имел бы я златыя горы,
           и  рэки, полныя вина,
           усё отдал бы за ласки-зоры,
           и ты владела п мной одна…


Юстиновна преображалась, когда выводила незамысловатую мелодию, казалось, лучше её на свете нету. На самом деле  всё было не так. Зловреднее человека, пожалуй, не было во всей больнице.  До всего ей было дело. Интересовала её личная жизнь окружающих людей. Всё узнает, обговорит. Могла забрать то, что где-то кем-то забыто или не прибрано, разумеется, себе. Судилась с детьми сотрудников за дом их покойных родителей – некоторые строили около больницы свои дома. Суд, прокуратура, жалобы  -  эти слова были из лексикона Юстиновны, но терпению окружавших её людей не было предела     -  и зазывали, и угощали, и прощали  -  ведь надо было как-то жить.  И жили.


Противоположностью Юстиновне была пани Адамовна, точнее, панна, но называли её «пани», наверно,  потому, что последние 40   лет жизни пани Адамовны  было ей  не то 54, не то 56 лет (так  она отвечала, когда её спрашивали о возрасте). Соберёт букетик весенних первоцветов, несёт их, улыбается, одета по варшавской моде  20-х годов, на шляпке – пыльные искусственные цветы, вуаль  -  в Варшаве   заканчивала панна акушерскую школу. До пенсии работала в больнице акушеркой. Приходила поговорить, вспоминала прошлое. Жизнь прожила одна и если когда кого обидела, то только тех младенцев, которые не родились из-за её «помощи» и о которых она не вспоминала, по крайней мере, вслух.  Тогда то ли не понимали ужасного этого содействия, то ли  не придавали  ему значения…


Не очень рачительной хозяйкой была пани Адамовна, никаких  домашних животных у неё не было, картошку, бывало, сажала и выкапывала позже всех, часто не бывало у неё дров, но какого-то умышленного зла она никому не сделала. Как и не накопила денег на свои похороны. Она всегда была маленькой, сухонькой, не менявшейся, всем казалось, а, может, и ей самой, что она будет жить всегда. Иллюзия эта рассеялась в начале семидесятых. Пани Адамовна заболела и через три дня умерла. Хоронили её соседи…    Накопленный панной скарб сложили на опушке леса и сожгли     -   такой была воля  покойной, чтобы никому не достались её пожитки. Да и не очень много их оказалось. И не очень они были…  Картины и мраморное яйцо, из которого вылуплялся младенец, забрала себе её ближайшая соседка.


Юстиновна   жила дольше. Злобствовала. Копила деньги. Сама ходила в отрепьях. Питалась у соседей. Но слегла и скончалась в той больнице,  для которой когда-то собирала вещи, где до пенсии работала санитаркой. И больше уже никто не пел «Златые горы»…


Кажется, стараются достать бывшую больницу ели,  синевой и белизной заливают по весне землю под ними цветы, летом зеленеет трава, осенью шуршат под ногами опавшие листья, зимой искрится снег.


Мало кто теперь живёт «около больницы».  Но выкошен бурьян, закрыты и заботливо подпёрты кольями  двери бывших склада и дезинфекционной. Но поднимается дым из труб двух домов и амбулатории. И хочется думать, что ещё будет жить и жить прекрасное это место, возродится эта незабвенная больница, что вернётся ещё её время.


 Да...  Имел бы я златые горы…




         




 
               


Рецензии
Как же я люблю такие воспоминания! С аккуратной точностью, огромной симпатией к описываемому времени, месту и людям.Тут не события важны ! Тут само настроение!

Лариса Лёвина   28.02.2021 20:24     Заявить о нарушении
Лидия,ещё раз прочитал ваш рассказ и нисколько,не жалею,ведь действительно так всё
и было в те года,ведь я сам ребёнок ВОВ на которой погиб мой отец.Ещё раз вам спасибо.Рецензию я оказывается уже тогда писал.

С уважением.

Юрий Симоненков   04.12.2022 19:02   Заявить о нарушении
На это произведение написано 10 рецензий, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.