Трубы

Чёрт  возьми, Генри,  я сегодня
в чудовищно  хорошем настроении
и всё только потому, что завтра
  я застрелюсь.


- Там наверху, говорят, ездят битком набитые людьми автобусы.
- Кто говорит?
- Те, кто побывали на поверхности и вернулись обратно в трубы.
- А зачем  они вернулись?
- По разным причинам. Одни не способны ходить, другие не могут без своей трубы, а третьи вообще оказываются никуда не годными.
- Они сваливаются даже до ямы?
- Даже  до  ямы.
- Если я выберусь, я не вернусь  в  трубу.
- Это ты сейчас так говоришь, а  потом всё может изменится. Мир способен меняться каждую секунду. И ты тоже.
- Полные автобусы… Гм… Значит многие доползают?
- Многие, но не все в конечном  итоге этому рады. Солнце губит людей.  Оно делает  их слепыми.
Мы поползли дальше. После  этого разговора мы долго молчали.
Да мы вообще с периода нашей встречи говорили мало,  но если и  говорили, то это были немного странные беседы  и после них в  моей голове всегда рождались толпы мыслей, которые могла растоптать всё что угодно. Любые основы и принципы, которые могут быть у  человека.
Я о многом думал до того,  как повстречал его.  До того как услышал шорохи рядом и приближающуюся возню. Он просто выполз где-то очень поблизости  и сказал: «Привет». Первоначально я подумал, что это один из тех уродов, что будет ползти за тобой и ныть над своей тяжёлой участью. Просить тебя ползти медленнее и постоянно доставать рассказами о своей  убогой однообразной жизни.
- Ты  кто и  откуда? -  были первые  мои слова.
- Я из темноты, как и ты.  Ползу к свету, как и ты, но, скорее всего на этом наше сходство заканчивается, - его голос звучал  бодро и весело и немного мягко.  Одновременно  я почувствовал в нём твёрдость  и силу по-настоящему умного человека.
- Как тебя зовут, приятель?
- Так и зови, -  он переполз  в мою трубу, и теперь наши лица отделяли сантиметры. Но тьма съедает понимание расстояния.
- Приятелем?
- Ну да. А я буду  звать  тебя Парнем, если ты не против?
- Не против, - несколько обескуражено сказал я.
Он, видать, уловил эти нотки контузии в моих голосовых связках, поэтому  поспешил объяснить:
- Видишь ли: имена не имеют  смысла,  они ничего не  обозначают, они безлики, без образны, хотя конечно есть исключения.
Я молча кивнул в темноте в знак согласия,  и мы поползли дальше. Впервые вместе, иногда задевая друг друга спинами и локтями. При этом я чувствовал, как мой новый знакомый улыбался.
Что ж я догадывался, что существуют параллели. Параллельные трубы. Я не знал, на каком расстоянии они от моей трубы, но они точно есть. Иногда они становятся ближе. На столько близко, что если бы не стены моей трубы, я бы мог к ним прикоснуться. Правда, конечно, иногда они отдаляются. Настолько, что не только я, но и моя труба чувствует одиночество. А это основное чувство в этой сети трубопровода.
Конечно, всегда есть надежда, что параллель перестанет быть параллелью, и трубы пересекутся, и если дальше проход трубы будет широким, то можно будет ползти вдвоём. Как это и вышло с нами. Это гораздо веселее и так легче выжить, хотя не всегда. Бывает, что помоев и отбросов, сброшенных сверху, не хватает даже на один  желудок, так что это ещё вопрос: легче ли вдвоём.
Правда бывает, что мусора сбросят столько, что, казалось бы, хватит на долгие месяцы, но большая часть естественно летит мимо тебя, туда вниз в бездну,  откуда ты выполз, там, где ты ещё недавно находился, ибо бездна всегда следует  за тобой. Держась за стенки  трубы, ты немного можешь  ухватить из того, что тебе сбросят, поэтому  запасов у тебя не бывает и ты всегда  немного голоден.
Мне всегда  после такого  обеда на ум приходят слова Ди Снайдера: «Stay hungry ». Да определённо он в чём-то был прав, когда сбросил их со своего языка.
Я полз дальше. Это в принципе не сложно, только переставлять  руки  и ноги  по опорам,  которые создают  стыки  кусков  трубы. Но иногда труба идёт  сплошная. Я называю  такие  места скользкими  участками. В них не за что ухватиться, и нет опор, приходиться  изо  всех сил упираться в стены, и тихонько с гримасой  на  лице ползти, моля о том, чтобы  этот  участок поскорее  закончился. Если в это время на  тебя летят килограммы отбросов, ты  можешь слететь вниз. Отправиться  на  пару недель усилий  назад.
Это ещё ничего. Можно вообще упасть на самое дно, которое за то время что ты полз вверх, превратилось в плотный бассейн всякой гадости. Километровая яма параши. Очень хреново свалиться туда и искупаться во всем этом. Главное не провалиться глубоко, а то не выползешь потом. Хотя некоторые упавшие вообще решают больше не ползти вверх. Зачем? Если тут до хрена жратвы  и не надо никуда ползти, боясь,  что  поток лажи смоет  тебя, а слабых, тех, кто плохо держится он  всегда смывает. Они остаются  здесь, плавая на поверхности не замечая, что жратва давно сгнила. Сгнила неоднократно, так как она падает сверху уже просроченной.
Некоторые, конечно, это понимают, но стараются отогнать подобные мысли,  так как эти мысли ничего хорошего не несут, а  только ставят перед фактом, что ты полное дерьмо и вокруг тебя тоже дерьмо. И живое и не живое. Неважно. Забыли о них. Хотя помнить, конечно, надо,  как плохой пример.
Я лично не собираюсь жить там внизу. Я намереваюсь ползти вверх, чтобы увидеть солнечный свет. Хотя скольких я на своём  пути не встречал,  никто из них не видел света. Наверное, это миф, то, что труба рано или поздно кончится, и ты выползешь на поверхность, где будет светло. Где будет хорошая еда и ползти больше не никуда не надо, и ты сам будешь сбрасывать свои  объедки тем, кто  ползёт,  если конечно тебе этого захочется.
Да, возможно свет – чистейшая утопия. Мы обречены вечно ползти в темноте по мерзкой зловонной трубе, и есть еду, которую даже не видишь, а лишь ощущаешь языком насколько она слизкая и противная.
Даже при встрече с кем-то мы  можем узнать кто  это только по голосу. Хотя это большая редкость встретить кого-то дважды.  И если б такое случилось я б считал этого человека подарком судьбы,  даже если он был бы полным  дегенератом. Кстати, количество идиотов одинаково везде. Мне казалось, они должны быть только там – внизу, в начале трубы. Нифига. Они везде.
Да, некоторые встречаются  и ползут вместе. Как это  и вышло у нас с Приятелем. Я уже говорил об этом, это возможно, только если труба большая, но обычно она для одного человека, так что другому  приходится  ползти, либо перед тобой,  либо за тобой. Нам  повезло: после нашей встречи  труба несколько километров была достаточно широкая для нас двоих, хотя, как я позже заметил – напарник мне достался не из худых, а скорее даже из отряда  на редкость упитанных.
Кстати о фигуре. Трубы очень  любят  менять  свою фигуру, точнее  они любят сужаться. В таких  условиях  приходиться еле протискиваться, а если  ещё  сверху  куча  отбросов свалиться, тогда вообще  становится     тошно.  Ползёшь, а у тебя на башке несколько метров  лажи, и ты  вынужден всё это  двигать вверх,  пока  труба не расшириться, и эта параша не  пролетит  мимо тебя вниз. А трубы  расширяются реже чем  сужаются, а уж до размеров,  когда ползти -  один кайф и на стенах есть  опоры – это вообще дождь в пустыне.  Так что нам, мне и Приятелю, повторюсь - крупно повезло.
Найти того, кто поползёт за тобой не редкость, и мне такие уже  попадались, что очень меня раздражало. Я  сматывался от них при первой  же возможности. Как правило, это бывало, когда они  спали. А спать в  трубе можно  только, когда она в горизонтальном положении или при наклоне, стремящемуся к этому состоянию. А труба, кстати, вечно меняет свой наклон. Бывает,  приходится ползти  не только вверх или горизонтально, но и вниз.
Ползти за кем-то  не  в  моём духе.  Моя труба в этом случае  меня  устраивает  в одиночестве, хотя это  иногда  давит на психику. Интересно,  а что на неё не давит?
Я вот верю, что свет существует. И мне он нужен прежде  всего  для того,  чтобы в зеркале  увидеть  своё лицо. Ведь я с  рождения  не знаю, как я выгляжу.
И мыться в  помоях  тоже не  очень  приятно.
А ещё одна  неприятность – это  ветер,  он  дует и сверху, и с боковых путей, которые попадаются по ходу  странствия. По ним тоже  кто-то ползёт.
Может кто-то  уже  прополз, но обязательно поползут  другие. Может следующее поколение, а может  те, кто считает, что двигаться  по проползанной  трубе  легче. Стрёмно,  да, но всё же это лучше, чем  жить  в  яме с отстоем. Хотя  в этой яме могут уместиться тысячи  людей, но  люди ли это?
Я спросил об этом у Приятеля, и его ответ был кратким:
- Путешествие в  трубе лишь тест  и одновременно тренинг.
В тот день мы голодали. Съедобной гадости сверху не сбрасывали третьи сутки. Голод невольно заставлял временно избрать своим богом десятисортную еду. Мне всегда от этого становилось противно. Меня  вообще бесит ждать эти отбросы, поэтому питаюсь  я редко. Выползу –  наверное,  сразу обожрусь, говорят это всех настигает, кто увидит свет.
Но вернёмся к ветру, к его двоякому восприятию. Скорее всего, он сбросит  вас на несколько метров, а может  и  больше,  это зависит от ваших личных качеств,  может просто некоторое время не будет давать вам ползти дальше, испытывая вас на прочность, но надо  не забывать об одном. Есть  ветер, значит, есть место, откуда он дует и где образовывается. Значит,  есть  выход.  Где-то там, где  надеюсь,   есть свет.  Всё снова сводится к свету. К солнцу, чьё тепло здесь в трубах слабо ощутимо.
Я не распознаю  времён года, но иногда труба становится холодней обычного. С  этим ничего нельзя поделать, поэтому остаётся только ускорить темп, чтобы согреться. И удивительная вещь: ползти быстрее - и веселее и приятней. И полезней во всех  отношениях.
Был девятый день нашего совместного движения (я считаю всё подряд  для разнообразия), когда  я вновь обратился к Приятелю с вопросом:
- А если представить, что там наверху нет света, и  что труба вообще никогда не кончится, в  чём тогда смысл всего?
Я услышал, как он повернул голову в мою сторону.
- Наша цель -  достичь конца пути, каким  бы он ни был.
- А если его вообще нет и  труба бесконечна?!
- Я не допускаю  подобной мысли, но  если допустить, тогда нужно просто стремится.
- К чему  стремится?
- Ты главное стремись, а к чему потом узнаешь.
- Или не узнаешь, да?
Он промолчал,  но  я знал, что его губы превратились в улыбку.
Разговаривая, мы продолжали ползти. Это уже давно превратилось в рефлекс. Я подумал: «Как же я избавлюсь от этого рефлекса, когда выползу?». До сознания вдруг дошло, почему многие возвращаются в трубы.
- Мы ползём по трубам, на развилках сами выбирая себе направления. Может если б мы выбирали правильней мы б уже доползли?
На этот раз Приятель не удосужил меня поворотом головы.
- Может быть.
Теперь было время улыбнуться мне, после чего я с сарказмом спросил:
- Откуда ты всё знаешь?
Он продержал тишину полминуты, а потом вдруг ответил, чётко и без запинок:
- Некоторые считают себя богами (я вспомнил про еду), хотя какие они боги, если ползут по трубе, которая больше напоминает извивающийся мерзкий желудок змеи, чем божественную stairway to heaven . Слабые буквально сразу или потом вцепляются тебе в ноги и их приходится тащить, как пакостных паразитов, от которых  трудно избавится. И те, и  другие – это пока единственный источник  знаний о мире,  ибо сама труба своей темнотой не о чём мне не может поведать.
Я просёк в его голосе нотки злости и сказал, что б он не злился.
- Я не злюсь, - его голос действительно был ровным и спокойным: -
Я могу испытывать какие угодно эмоции, но это не изменит моей трубы и трубы остальных.
     Мы вновь ползли в молчании, и я постепенно догадался, что под словом труба он подразумевал судьбу, а об этом можно было думать бесконечно. Мысли не давали мне покоя. Они врывались в голову, вонзались в мозг,  насиловали сознание, запутывая меня всё больше и больше, уводя в какую-то бездну  безумного раздражения. На  глазах,  разрушая под  ногами фундамент, шепча паническим голосом, что скоро я попаду в зону свободного падения, потому что мой разум взорвётся от избытка  вопросов с множеством ответов или вообще без ответов. Моё тело обессилеет,  и я свалюсь вниз. Буду  лететь пару дней, хотя полз годы,  а потом захлебнусь в болоте ничтожеств.
     «А если все трубы одинаковы? Ну,  конечно,  ползут то в них по-разному!». «А  может нам кажется, что  мы  ползём вверх,  а на самом деле мы всегда на одном уровне?». «Мы обязательно  встретимся там наверху,  если выползем, если не утонем.»…
     Я остановился и упёрся лбом в холодную трубу, закрыв  глаза. Все  мысли исчезли. Осталось  лишь пустота и прохлада. И это радовало меня больше, чем всё остальное, что меня радовало когда-либо до этого момента.  До этого непонятного  момента абсолютного торможения.
- Там на остановках  валяются  мёртвые собаки и людям плевать на это, главное забраться в уже полный автобус, - Приятель был рядом и он прошептал мне это в самое ухо, и это было словно внутренний голос, как тот голос, говоривший о падении, только сейчас в нём не было паники.
Я открыл глаза и упёрся как всегда взглядом во тьму. Тьму,  которая возможно была самой вечностью.
- Заткнись!
- Проснись!
Я услышал, как он пополз дальше, забирая единственную надежду с собой. Через минуту я последовал за ним,  не понимая, как так многое могло измениться.
     Снова поговорить нам пришлось гораздо  раньше,  чем мне бы хотелось. Ползти нужно очень осторожно, в том плане, чтобы замечать все боковые ходы и  развилки. Через день наша  внимательность нам пригодилась. Мы попали в тупик, прям по полной программе. Крепкая стена преградила нам путь, заставив остановится и  перебросится парой слов.
- У тебя уже бывали тупики? -  начал он (я бы заговорил только под  пытками).
- Один раз.
- Далеко возвращался?
- Пару дней.
- Я раз полз обратно неделю.
Я отказался от своей очереди произносить подобную реплику.
Он продолжил:
- Ты помнишь как далеко ближайшая развилка?
- Несколько часов назад был узкий лаз, как мне кажется, в параллельную трубу.
- Я помню сутки назад  подобную перспективу.
- Значит выбор сделан.
- Ближе не значит лучше, но и ближе не  значит хуже.
- Значит шансы равны.
- Да, шансы равны.
Никакой обречённости,  подавленности. Тупики бывают редко, как праздники, поэтому особых огорчений не приносят. Единственное, что плохо – это то, что придётся ползти назад, и то, что, возможно, другая труба не будет такой просторной как эта.  Так, собственно говоря, и вышло.
     Параллельная труба была узкой. Поэтому негласно было решено, что я поползу первым, так как если поток помоев меня смоет, Приятель, благодаря своей массе, сумеет устоять, и тем самым спасёт и меня и себя. А  если он будет первым и смоет его – нас уже ничто не спасёт. Конечно, это звучит слишком пессимистично и насчёт подобной логики можно поспорить, но куда деваться. Именно тогда я первый раз заметил, что Приятель делает выбор,  а не я.
     Я полз первым,  но это ничего не означало. Командиром был он, хоть я и никогда не признавал никакой власти. Не признавал и его. Я вообще убеждал себя, что мне на него начхать. Я полз быстрее  и  проворней, и в любой момент мог смотаться от него, и я знал,  что он не будет  меня окрикивать,  умолять вернуться и не бросать его,  как это  делали многие до него,  а уж тем более он не погонится за мной. И не только потому, что это физически  невозможно, ввиду его комплекции и малой площади поперечного сечения трубы,  а потому… Потому что я ему не нужен. Он был умнее меня, он был уверенней меня  и единственно в чём мы равнялись, и  то, что  нас выделяло от всех остальных, и давало нам силу было то,  что  мы обладали одним из самых страшных человеческих качеств известных мне – способностью легко переносить одиночество.  Даже тянутся к нему и  даже… любить.
     Одни уходят,  на их место приходят другие.  Пути меняются, но цель остаётся. Всегда остаётся для таких, как я и Приятель, потому что всё остальное не имеет большого значения пока цель не достигнута, и одиночество очень хорошо этому способствует, одновременно являясь и предельной гранью, тупиком, непреступной стеной и незаметной дырой в этой стене. Оно сначала проясняет сознание, а потом действует как катализатор. Даже боль и голод не способны так хорошо чистить мозги (или наоборот забивать их).
     Через пару дней труба расширилось до не бывалых размеров. Ощущение было, словно мы ползли в карандаше и вдруг оказались в палке докторской колбасы. Приятель воспринял перемены в пространстве очень бурно. Он постоянно смеялся и пел. Уклон трубы был небольшой, и мы ползли рядом, словно разведчики по канаве. Я был уверен, что всё это не спроста. Пессимизм постоянно вмешивался  в мой размытый помоями разум. На следующий день я ему аплодировал.
     С какого-то бокового хода к нам выполз тип, который весело назвался Медом.  Я спросил:  «Мед, а что означает твоё имя?». На что тот ответил, что это прозвище, сокращённое от «медленный», а имени своего он не помнит.
     Уверен Приятель про себя выругался даже почище, чем я. Позже мы ругались на него вслух постоянно, ибо он действительно был медленным.
     Его весёлый жизнерадостный дух полностью исчез примерно через десять минут, возможно, оттого, что он понял, с кем связался. Мы с Приятелем, в молчании не переставая, ползли,  он же явно был приучен к вечной болтовне и частым остановкам. Сначала он начал скулить по поводу наших мрачных  занудных личностей, потом перешёл на то,  что его прежние товарищи дожидались друг друга, если те останавливались. Насчёт останавливающихся намекал он конечно на себя, так как уже через  пять минут он плёлся на брюхе за  нами, отстав где-то на  три метра.
     Гнать на него начал я. Он просто достал меня той чушью, что творил его язык. К тому времени до него уже было больше десяти метров. Я повысил голос, сказав ему, что мы были бы рады избавиться от такого придурка. Эхо трубы мне в этом помогло.
     Он затих минут на двадцать, а потом завёл свою шарманку по новой. Я извергал проклятья,  Приятель смеялся. Нам ничего не оставалось, как прибавить скоростей. Через пару минут Мед кричал, а потом сквозь слёзы с дрожью в голосе просил нас не бросать его. Мы естественно проигнорировали эту жалкую просьбу. Ещё минут десять мы слышали его затухающие всхлипывания,  а потом вновь наступила приятная тишина. Мед, похоже, оставил борьбу. Он остановился.
     Наша радость не прожила долго.
     Площади в трубопроводе явление  редкое, но редкие вещи всегда рано или поздно встречаются. Вот и нам встретилась площадь. Мы выползли на неё через неделю. Её положение было абсолютно  горизонтальным. Так как мы вновь не по собственной воле стали пленниками диеты за последние дней десять, то тут же бросились откровенно говоря жрать. Ибо прокисшей гадости, которая заменяла в этом измерении еду, здесь было вдоволь.
     Очень скоро площадь заполнилась безумными варварскими криками.  Увы, не нашими. С других ходов, а на площадь их выходило штук двадцать, прямо  можно было выбирать как в супермаркете, повыползало куча народу и налегла на разбросанную в избытке еду.  Как потом оказалось это была одна группа, состоящая из восемнадцати идиотов во главе с кретином, который страшно старался косить под проповедника, постоянно цитируя библию, словно распевая гимн (интересно, как он её читал в темноте? или может ему кто-то о ней поведал? я где-то слыхал, что один слепой как-то нашёл библию, где буквы выступают  из бумаги как подоконники и прочёл её пальцами, но подобные истории я всегда  относил к разряду возможновероятных  мифов).
     Выползли  все эти «люди» из одной трубы.  Их  совместное  движение продолжалось уже более полугода. Группа постоянно пополнялась новыми лицами (никто никогда здесь не видел ни чьего лица),  которые встречались по пути.  То есть мы с Приятелем попали в эту категорию. Проповедник сразу принялся нас обрабатывать: вербовать, зомбировать  и попросту рекламировать преимущества его толпы и толпы в общем.
     Какая  бы ни была толпа, она всегда будет глупой. Если собрать всех умов вместе не будет одного большого ума,  будет умное стадо. Я всегда  искренне верил,  что только одиночки способны на многое. Тихо незаметно творить глобальные вещи. А толпа нужна лишь для того, чтобы придать популярность. Массовка на заднем фоне добавляет солидности. Приятель был полностью со мною согласен во всех этих  шести предложениях.
      Мы  не пытались ничего доказать, мы просто выслушали этого лже-попа и вежливо сообщили ему, что всё выше им сказанное нас не интересует. Он просто оторопел. Мы были первыми, кто не захотел пойти с ним. «Ползти в святой истине с братьями к свету  избранных».
- С нами вы станете избранными, вас коснутся солнечные лучи и ваши души очистятся, а разум прояснится, и в этот знаменательный момент с вами будут ваши братья, которые вместе с вами встанут на путь вне трубы и после разделят все трудности и радости этого нового пути, чтобы стать лучшими людьми поверхности!
- Очень всё клёво, но мы как-нибудь без вас, - я заметил, что  после этих  моих слов на площади наступила тишина. Крики и чавканье прекратились. Темнота стала походить на пустоту, а это не всегда good .
- Вы отказываетесь от истинного бытия в братстве?! – проповедник, пожалуй, немного стал закипать от нарастающего гнева, одновременно с этим я почувствовал,  что вокруг нас с Приятелем смыкается очень недоброжелательный круг.
Я  хотел сказать ещё пару пацифистичных фраз, но тот, кто изредка называл меня Парнем, тот, кто любил пофилософствовать и тот, чей интеллект считался мною единственным светом в этом тёмном царстве труб громко и до ужаса чётко произнёс:
- Да пошли вы!
Это простая фраза далась ихним ушам и  сознаниям очень тяжело, ибо пока они очнулись Приятель, предварительно схватив меня за рукав, уже успел дотащить меня до какого-то хода.
- Ползём в темпе, - легко и беззаботно шепнул он мне, словно мы бухими уходили домой с вечеринки.
     Что ж мы поползли, а за нами, выкрикивая ругательства, ползли «братья идущие к свету». Благо, труба была достаточно широкая для нас двоих,  а вот им никак не удавалось ползти всем одновременно.
     Эта тупая гонка длилась больше получаса. Я уже стал чувствовать усталость в мышцах, а сердцу надоело выпрыгивать из груди от напряжения и волнения.  Локти и колени, без того вечно стёртые до крови, бросали мозг в бушующее море со стометровыми волнами боли, но,  что  удивительно, в  те мгновения погони, я был рад качаться на этих волнах.
     «Братья-дауны» отстали, напоследок крикнув, что мы будем вечно киснуть в яме, когда они будут лупить глаза на солнце. Наши желудки будут травиться и рыдать, переваривая всякий отстой, а они будут есть  лучшие  блюда поверхности и запивать их водой собранной из чистейшего дождя.
     Я крикнул, что желаю им удачи.
     Они продолжали ползти за нами, но уже без энтузиазма, а просто потому что надо ползти, если хочешь куда-то добраться.
     Мы выдержали темп ещё минут двадцать (заслуга Приятеля), а потом вволю насмеялись над нашим небольшим приключением.
- А они ведь могли нас убить?
- Несомненно, - по голосу моего спутника было ясно, что это его мало заботило.
- Причём ни за что, только за то, что мы в них не нуждаемся!
- Это же трубы, здесь войны ведутся из-за лучшего сорта объедков, из-за ширины трубы или вообще просто так, что наиболее часто встречается. Так что не удивительно: любой пустяк имеет вес и может привести к неожиданным последствиям. Война всего лишь одно из следствий этого правила.
- А ты воевал с кем-нибудь?
- Предпочитаю бегство глупостям.
- А там – на поверхности, есть войны?
- Вылезем – узнаем.
     Я обмотал израненный локти и колени дополнительными тряпками, но боль не утихала. Хотя к подобной боли я давно привык. Это всего лишь профессиональное заболевание всех ползунов, так что особо я не расстраивался. Приятелю данная проблема вообще была абсолютно по барабану. Он полз и полз, и видать ему это нравилось. Я спросил его, так ли это, на что он мне лаконично ответил:
- Мне нравится ползти, но любое нравиться надоедает.
«Отлично, уверен, что любое не нравиться тоже надоедает», - с этой мыслью ко мне пришло осознание того,  что я жутко хочу спать. Я сообщил об  этом Приятелю. Труба шла под уклоном в двадцать градусов  - вполне допустимо для сна. Приятель со мною согласился. Вздремнуть не помешает, тем более последний  раз мы спали где-то суток двое назад (по моей собственной системе подсчёта времени). Мы закрепились поудобнее на опорах стыков трубы и тут же заснули.  Гораздо крепче, чем было наше положение в пространстве.
     Мне постоянно снился всегда один и тот же сон: я лежу на зелёной траве и смотрю на солнце и медленно медленно забываюсь, кто я и зачем лёг смотреть на это солнце. Я слепну, я умираю.
     Этот сон прекрасен, но он же является ужасным кошмаром. Когда мы проснулись,  что произошло почти одновременно, я спросил Приятеля, что снилось ему, и он ответил, что ему как всегда снилась темнота.
- А как объяснить эти сны: твой и мой?
- Не знаю.
- Хочешь сказать  - они не объяснимы?
Приятель во мраке пожал плечами, а потом прошептал. И я вздрогнул от этого шёпота.
- Я хочу сказать, что я - не знаю, а вообще всё необъяснимое – объяснимо.
- А почему ты шепчешь? – теперь я говорил также тихо как он.
Ответ был в полный  голос:
- Для должного эффекта.
Мы продолжили свой путь в молчании. Я думал о том, что однообразие снов объясняется однообразием увиденного. Но видим же  мы одно и то же - тьму, так как же мой сон, как же…
     Предпоследний наш с Приятелем разговор был тоже про необъяснимое. Труба шла с небольшим уклоном, и я нехотя полз на брюхе,  потому что мы только что «перекусили».  Моя правая  рука неожиданно попала в какую-то дыру,  достаточно большую, чтобы я смог засунуть её туда по локоть – это чертовски напугало меня. Я даже вскрикнул. Приятель  остановился и спросил меня, в чём дело, это прозвучало просто  и сердечно, отчего я ощутил,  что был бы  свет - я бы выглядел более чем комично.
- Какого  хрена,  Парень?
- Моя рука - она прошла  сквозь стенку трубы.
- Да неужели, решил, что это гениальное открытие?
- Но что это, чёрт возьми?
- Дай посмотрю.
Приятель оттеснил меня и просунул в дыру свою руку.
- Обычная  дырка, брак в трубе.
- Тебе что подобное уже встречалось?
- Не раз.
- А  что там в этой дыре?
- Посмотри узнаешь.
- Ага, смешно, там темней, чем здесь.
- Куда уж темней.
- И всё же, что там?
- Без понятия.
- А если это дыру увеличить, чтобы можно было пролезть?
Я схватился обеими руками за края, пытаясь  по своей наивности так просто её расширить. Приятель захохотал.
- Бесполезно, я  много раз пробовал,  различными методами.
- А бывают дыры крупнее?
- Бывают, но они всегда меньше чем  требуется. Таков закон.
- Кого  закон?
- Труб. Дыры – это знаки, которые  скрыты  от наших глаз  тьмой,  поэтому редко  человек находит их. Я думаю в этих дырах  то,  что не подвластно нашему  пониманию, то, что за гранью возможного, некий другой мир который выше человеческого восприятия. Трубы, разбрасывая эти дыры, просто говорят нам,  что есть иная система, которую нам никогда не достигнуть, но о  которой мы должны  знать. 
- Зачем нам тогда знать о ней?
- В эти дыры стекает все лишние: и отбросы, и какие-то части нас самих. Наших душ. Можешь считать это чем-то сверхъестественным, но там в этой истинной бездне неизвестности хранятся наши самые сильные эмоции, которые когда-либо мы заглушили, не дав им взорваться.
- И что нам делать? – я уже понял, что задал глупый вопрос, и Приятель понял, что я это понял, более того я знал, что, он ответит (и он знал).
- Ползти, что ж ещё.
     И мы вновь поползли, а ровно через неделю к нам пришло великое право человека – Выбор, мы остановились на развилке, как всегда на ощупь нащупав, что оба хода просто великолепны по ширине для одного человека и не очень хороши для двоих.
- Пришло время расстаться нам, Парень.
От этих слов мне стало холодно, и от этих слов загорелось моё сердце, а глаза включили режим сдерживания слёз.
- Ты уверен, - признаюсь: мой голос дрожал.
- Да, выбирай: налево или направо, и поверь мне тоже не просто, но так угодно нашим судьбам. Они решили разойтись.
- С чего ты взял?
Приятель промолчал.
- Что ж,  тогда я пойду налево, - и, не оглядываясь, я пополз.
- Надеюсь, следующая наша встреча будет при свете, - крикнул он мне вслед.
- Прощай, - я крепко зажмурился, и слеза всё же скатилась по правой щеке: - Я был бы рад любой нашей встрече.
     Короткое расставание – это было и не стало, даже не осознаешь сразу из-за больших скоростей текущей вокруг реальности. Я полз теперь в одиночестве, мной уже позабытом, но всё же, по-прежнему любимым. Несколько душевно тяжело, но сила привычки – великая сила. Она не даётся просто так сразу. Я старался не думать о том, как где-то рядом вновь по параллельной трубе ползёт Приятель.  И вновь будет действовать правило геометрии о том, что параллели не пересекаются.
     Часов через десять я увидел свет. Первым моим порывом была безудержная радость, расколовшая мой разум. Я рванулся вперёд изо всех сил,  что у меня на тот момент были. И где-то на заднем фоне мыслей маячил Приятель. Да я хотел вернуться за ним,  чтобы мы вместе выползли к долгожданному солнцу, но я этого не сделал. Я всё списал на судьбу. А он, наверное, до сих пор ползает по темноте в трубах, встречает дегенератов и ест гадкие объедки людей с поверхности. С поверхности, на которой теперь стою я, впервые во весь рост и, не отрываясь, смотрю на ослепительное солнце.


04.07.04–17.08.04
Омск, Новосибирск